Боль свободы. Глава 5 - Борьба

Едва сквозь тьму бессознательности начинает проглядываться яркими лучами нежный сон, как его ласковые объятия тут же пропадают.
Холод ночи уже отступил. Плечо обжигает жаром костра, и ночная прохлада уже не может его сдержать. Кроме того, начинает светлеть. Еще не успело солнце подняться из-за горизонта и начать обжигать тело своими жгучими щупальцами света, как уже оно гонит прочь холодное дыхание ночи.
Какое счастье, что лес расположен именно так. Полосой он тянется от востока на запад, лишь там поворачивая к холмам. Солнце, даже поднявшись, никогда не заглядывает под широкие листья кустистых растений, и даже ранним утром и поздним вечером позволяет тени скрываться под раскидистой листвой.
В этот раз удается проснуться раньше, чем в прошлый. Вчера руку опаляло солнцем, и пробуждение было слишком безрадостным. Теперь хотя бы не так много опасений. Хотя голод пробуждается, жажда уже опять начинает донимать, не успела она исчезнуть, да и боль даже в быстро заживающем организме все еще не стихает окончательно.
Взглянув на укрепленную шиной ногу, приходится выдохнуть и, взяв костыль, подняться. Нужно двигаться. Самое время проснуться. Жара еще не пришла, из леса веет прохладой, а впереди уже ждет множество опасных испытаний.
В первую очередь, придется как-то пробраться через кусты. Подцепить опять этих паразитов не хочется так сильно, что уже одно это желание могло бы остановить от необходимости лезть через кусты, но проблема в том, что необходимо успеть заточить палку и хотя бы таким самодельным копьем попытаться убить животное, если только зверь и сегодня вновь придет напиться сока из цветочных чашечек.
Приходится напрягаться. Побив костылем по кустам, удается рывком проскочить по другую от них сторону, и начать искать подходящую ветку.
К сожалению, почти все деревянные обломки, валяющиеся на земле, совсем небольшие. Конечно, это создает удобства в плане поддержания костра, но вот отыскать заготовку для копья выходит не так просто.
Во всяком случае, перебрасывая через кусты по одному бревнышку, можно запастись дровами на будущее. Хотя, пожалуй, лучше было бы передвинуть лагерь ближе к тому месту, где растут цветы, но сейчас есть задачи важнее, и эту лучше отложить на потом.
К сожалению, найти длинную, ровную палку так и не удается. Находится пара коряг, и та, что поровнее, за неимением лучшего, превращается в заготовку.
Хотя, сейчас не стоит концентрироваться на неудачах. Выжить удалось, даже несмотря на перелом, несмотря на все ловушки этой планеты, которые уже чуть не перетянули усталое тело на ту сторону света. Лучше думать о хорошем. Да и мысли сразу начинают в этом помогать. Кроме того, что удалось просто выжить, хотя бы пока, есть и другие плюсы. Известно, где искать воду и еду, вчера даже и этого еще не было. Нога зажила, пусть и неровно. Ходить все равно получится. Остается надеяться, что и бегать тоже, нужно только дать ноге зажить. А еще и вдобавок ко всему, из второй коряги можно сделать еще один костыль и уже передвигаться быстрее, хотя она и не так хорошо подходит для этого, как найденная ранее палка, которая из-за расходящихся наверху обрубков, отлично подпирает уже свыкшуюся подмышку.
Снова поводив веткой по кустам, чтобы стряхнуть червей, если они там есть, удается так же легко проскочить обратно. И тут же хочется прыгнуть к костру. Минут десять всего прошло, а тело уже замерзает и дрожит от холода. Вот и еще повод обрадоваться. Ведь сколько возможностей было у планеты убить, но даже внезапный, смертельный ночной холод не сумел справиться, а дрова, не желавшие разгораться, оказались невероятно мощным и экономичным источником тепла.
Еще пару дров отправляются в костер разгораться, чтобы заменить разваливающиеся на угли деревяшки, успевшие истощиться. И теперь только копье. Как можно скорее нужно постараться хоть немного выровнять и заточить палку, чтобы отправиться на охоту сразу же, как только жаркое солнце прогонит из леса холод, и в тени пушистых крон сумеет поселиться дневное тепло.
И в то же время, не успевает поселиться в уме радость, как ее чуть не рассеивают новые трудности. Вернее, подтверждается догадка, возникшая раньше, но от этого не легче. Острое лезвие ножа отделяет от кривой палки тоненькие волокна, отрывающиеся нитями, но заострить кончик ветки едва ли удастся за целый день, и это сразу становится ясно.
Дерево слишком плотное, слишком жесткое, совсем не такое, как на родной планете. Наверняка, благодаря этим качествам оно и горит так долго, удерживая жар целую ночь и к утру еще не успевая развалиться углями, но…. Черт! Точно.
Ветка тут же отправляется в костер. Вернее, только кончик. Нужно дать ему немного обгореть, а тогда наверняка легче будет заточить дерево, как только конец немного обуглится. Только бы не передержать. Если ветка загорится, трудно представить, как можно будет ее потушить. Нож, хоть и крепкий, а все же стоит обращаться с ним бережно, но если ветка загорится, то придется срезать горящую часть прямо так, если вдруг не получится затушить огонь.
Теперь остается ждать. Как раз и холод начинает уходить, у костра становится жарко. Вскоре тут невозможно будет сидеть, а прятаться в кустах, – теперь это совершенно очевидно, – ни в коем случае нельзя. Тут же, вспомнив про червей, взгляд начинает рыскать по оголенным участкам тела, ища следы паразитов. Только бы не оказалось так, что один из них прокрался внутрь и уже пожирает тело изнутри.
Нужно было сделать это раньше, сразу, когда пришлось лезть через кусты. Впрочем, кроме рук, шеи и головы, открытых участков на теле нет. Есть еще дыра на ноге, проеденная кислотой из растения, но она теперь скрыта за шиной, вернее, за куском дерева, примотанным самодельным шнурком. Вряд ли до нее черви сумеют добраться, хотя исключать этого и нельзя.
В любом случае, ощупав голову и шею и осмотрев руки, найти ран не удается. На руке остался след от червя, плотная, уже заросшая дырка. Наверное, будет шрам, но зато боль уже почти исчезла. Теперь все явнее чувствуется голод и опять одолевает жажда. Скорее, нужно скорее закончить копье, ведь идти на того зверя с ножом слишком опасно. Да и силы организм еще не восполнил и чувствуется слабость.
Как вдруг, снова поднимается шум. Только отступил холод, едва дневное тепло пробралось в гущу леса, о чем тут же возвещают сотни звериных голосов, забушевавших яростным оркестром пробудившейся жизни.
Одновременно с этими звуками просыпается и ум. Мгновенно начинает колотиться сердце. Все лучше сознание угадывает привычки Асумгарда, все лучше понимает его ужасных обитателей, когда из леса начинают доноситься вой, рев, стоны и крики животных, проснувшихся в одно мгновение, и так же быстро разогнавших спокойствие и тишину.
Рука тут же хватается за нож. Все точно, как вчера. Похоже, что жизнь здесь не такая спокойная, как вчера показалось. Днем было тихо, как и ночами, но вечером и утром поднимается такой шум, что кажется, будто бы со всех сторон несутся стада обезумевших животных, проклятых обитателей адской планеты.
Снова начинает трясти кусты. Теперь уже не так страшно, когда уже можно догадаться, что это всего лишь птицы, но, черт возьми, как же они шумят! Кусты так мощно трясутся, что остается только удивляться, как весь этот шум не разбудил вчера, когда пришлось спать под этими кустами. Трудно вообразить, насколько истощен был жаждой, болью и страхом организм, что слух не пожелал вчера очнуться от звуков этого безумия.
В этот раз почти сразу же из кустов вылетает небольшая, темная птичка, но уже не ударяется в лоб, проскальзывает мимо, взмывает вверх, начинает кружить и не перестает отвратительно орать. Звук ее голоса, опускаясь сверху, отделяется от голосов других птиц, но теперь совершенно ясно, что других животных в кустах нет, и эта огромная стая оголодавших за ночь крылатых созданий, едва не разрывает стену кустов в клочья, желая поживиться спрятавшимися на листах плотоядными червями.
Недолго эта мысль радует, давая успокоиться и почувствовать себя в безопасности. Сегодня маленькие, резвые птички быстрее заканчивают терзать кусты, выстрелами одна за другой вылетают наружу, проносятся мимо в опасной близости, словно ничуть не боятся, но пока все же пролетают мимо и взмывают кверху.
Большая часть стаи поднимается из кустов рывком, будто скакнувшая вверх туча. Они галдят так противно, что уже хочется прогнать. Вытащить бы горящее бревно и кинуть в этих горластых сволочей.... Только вот, вдруг, птицы начинают вести себя очень странно.
Одна из них камнем падает вниз. Рука быстро закрывает лицо, почти инстинктивно, но птица ее не касается, в самый последний миг уходит в сторону, а затем так же быстро поднимается вверх к остальным собратьям.
Становится беспокойно от того, что вдруг уже нельзя понять, что происходит. Вернее, можно догадаться, но не сказать точно. Птицы кружат сверху, летают водоворотом, словно рыбий косяк, а внизу, в самом центре их притяжения, может быть только одно – жертва. И сейчас эта жертва, обессиленная переломом, жаждой, голодом и усталостью, никуда не исчезнет, не убежит.
Уже несколько птиц бросаются камнем вниз. Маленькие, резвые, неустанно галдящие, они сваливаются с неба и на этот раз все три по очереди ударяются в ослабшее тело.
Одна утыкается в руку, бьет несильно и тут же уходит в сторону, а затем поднимается вверх. Вторая бьет в плечо и повторяет тот же маневр, а третья больно хватает за волосы, умудряется выдрать небольшой клок и последней возвращается в стаю.
- Ай! Черт! Тварь!
Голос после вчерашнего снова ожил. Хотя сейчас некогда даже порадоваться. Скорее, хочется себя поругать. Отвлекшись всего ненадолго, ум, забыв про опасность, не предупредил, дал гневу вырваться словами, но лишь потом напомнил, что где-то поблизости еще может быть опасный хищник.
Взгляд лишь на миг поворачивается к лесу, выискивает среди кустов движение, но уже поздно. Уже некогда искать неведомого врага там, в кустах, когда он прямо в небе.
Уже больше маленьких птиц оставляет небо, чтобы поживиться незнакомой добычей. Они летят быстро, словно пули, бросаются на жертву, но теперь уже будто зная, куда нужно бить. Сразу несколько из них хватают за волосы, рывками вырывают целые клочья волос, после чего уносятся прочь.
От такой острой, неприятной боли хочется опять закричать, хочется зашипеть с яростью, а птицы начинают казаться такими отвратительными, такими мерзкими тварями, что желание убить тут же закипает в уме, заставляя сердце колотиться быстрее, с пламенным жаром гнева.
Это не то же самое, что наткнуться на какого-нибудь зверя. Маленькие, противные, орут. Эти сволочи уже выдирают волосы. Похоже, думают, будто им ничего не грозит. Так смело бросаются вниз, так смело нападают.
Рука тут же выхватывает нож, уже начиная привыкать к магнитной кнопке. Легко и непринужденно ладонь выхватывает рукоять, выставляет лезвие, и сердитый взгляд уже с нетерпением ловит следующую птицу, которая рискнет приблизиться.
Одна из птиц как раз несется прямо на лезвие. На лице даже всплывает кривая улыбка. Если только на миг отвлечься, можно было бы почувствовать себя каким-то маньяком, который с отвратительной ухмылкой глядит на свою новую жертву, но отвлекаться некогда. Нет ни одного мгновения, которое можно растратить на посторонние вещи. Ум кипит мыслями, но ни одной из них нельзя поймать. Все они направлены только на то, чтобы сориентироваться и не сделать ни одного лишнего движения.
Несколько птиц уже летит в атаку. Ближайшую глаза легко замечают, ее удерживает взгляд, но в то же время сознание уже отмечает следующие цели. Вот еще несколько, позади нее, и как только птица вонзится в нож, то нужно будет сразу же попытаться ударить остальных.
И с первого же раза удается попасть. Радость успеха отдается эхом взбудораженного сердца, наполняет силами и обещает скорую победу. Птица напарывается на лезвие со странным, почти металлическим звоном, а потом с хрипом валится в сторону, пытаясь трепыхаться, но слишком быстро растеряв все силы.
Тут же взгляд перескакивает на другую птицу, рука готовится ударить и ее, но в этот раз сознание мешкает. Две птицы летят почти одна за другой. Ударить первую, значит пропустить вторую. Можно попытаться закрыться рукой, уже ясно, что армейский комбинезон для птиц слишком прочный, но там, следом за первыми двумя, несется еще одна, и она точно вырвет клок волос, если укрыться от первых.
Сомнения лишь мешают. Все происходит слишком быстро, чтобы успевать думать. Первая же из птиц ударяется прямо в руку, совершенно внезапно. Не удается поразить ее ножом, но хуже того, маленькая тварь показывает, на что способна.
Рукоять едва не выскальзывает из ладони. В кулак больно ударяет что-то острое, затем начинает тянуть с отвратительной болью, брызгает кровь, а в следующий миг, сразу за первой, в руку ударяет вторая птица. Она также вырывает клочок свежей кожи, воткнувшись в тело острым клювом, затем уносится прочь, а следом уже готовится поживиться свежим мясом и третья, проскальзывает мимо ослабевшей от свежей боли руки, отрывает мочку уха и уносится вверх.
Все, что рождает эта планета в душе – это одни только крики и ругательства. Мелкие твари. Мелкие, вонючие сволочи! Маленькие гадины. Решили сожрать. И самое обидное, что могут.
А сверху уже падает вниз целое облако. Не вся стая, лишь небольшая часть птиц готовится напасть и разорвать свою беззащитную жертву в клочья, и почему-то нет перед ними страха. Мелкие, отвратительные твари, галдящие так мерзко, что в ушах уже звенит. Ненависть пробуждают эти птицы, но не страх. А впрочем, ровно до тех пор, пока не становится ясно, что облако этих птиц, бросившись плотным строем вниз, накрывает такой плотной тенью, что становится даже, кажется, прохладней.
Вот теперь рождается страх. В нем бесследно растворяется весь гнев, который только что бушевал в уме, заставляя желать раскромсать этих мелких тварей на клочки. Боль не такая сильная, по сравнению с тем, что пришлось испытать за эти пару дней, но ее достаточно, чтобы рука начала слабеть. А глядя на это падающее облако мелких, крылатых хищников, становится так жутко, что едва не опускаются руки.
Копье! Взгляд бросается в сторону. Время не ждет, счет идет на секунды. Вторая рука тут же хватается за палку, выдирая ее из костра. Правая рука, несмотря на боль, еще крепче сжимает нож. Больше все равно ничего не остается. К черту мысли – в бой!
Трудно даже надеяться на успех. Палкой удается зацепить сразу несколько птиц. Пара из них даже сваливается на землю рядом с костром, но большинство только пошатываются в воздухе, а затем поднимаются вверх, оставив затею. Нож прорубается через несущихся на полном ходу птиц, срезает нескольким крылья, одну разрубает пополам, одной ударяет в клюв, но затем, чувствуя, как с лица, с рук, с головы мелкие твари рывками сдирают целые клочки кожи и мяса, как выдирают с корнем волосы, приходится закрыться руками, чтобы эти мелкие чудища просто не обглодали лицо.
Проходит всего миг, как уже кажется, что он длится целую вечность. Птицы впиваются в кулаки, и правая рука, не выдержав, начинает вслепую размахивать ножом, чтобы отогнать хоть нескольких прежде, чем на ней останутся лишь кости.
Еще несколько секунд, а этот ад все еще не кончается. По всему телу ощущаются удары птичьих клювов. Все верно, ошибки нет, пробить комбинезон им не удается, но настырные сволочи продолжают в него бить снова и снова, проскальзывают даже под руки и ударяют в ребра и в живот.
Только бы закрыть лицо. Палку тут же приходится выпустить. Очевидно, она не лучше ножа. Пока левая рука укрывает глаза, нос, рот и лоб, правая размахивает ножом так неистово, что кажется, должна была зарубить уже полстаи.
Черт его знает, почему. Глаза открываются, желая выглянуть из-под руки, и мгновение внезапно останавливается.
Время замирает, когда прямо здесь, перед глазами, на расстоянии пары ладоней оказывается одна из этих мелких тварей. Она будто зависает на миг в воздухе, мгновенно отпечатываясь в уме четкой, ясной картинкой.
Это уже потом, чуть позже сознание разглядит эту картинку в подробностях, когда рука снова укроет лицо, но именно сейчас взгляд улавливает все черты отвратительного создания. Маленькие, быстрые крылья, движения которых такие скорые, что выглядят, как черные, размытые облачка пара. Кривой, скрученный клюв похож на скошенные лезвия старых ножниц, полотна которых, хоть и кривые, но прилегают друг к другу очень плотно.
И вдруг, снова время разгоняется, в одно мгновение теряя всю плавность течения. Птичка рывком бросается вперед, ныряет под локоть и чуть не впивается в подбородок.
Ударившись в грудь, маленькая, противная сволочь начинает барахтаться под рукой, будто застряв, и рука тут же открывает лицо, чтобы выпустить, а лучше оттолкнуть, или даже убить мелкую гадину.
Только за птицей не удается даже проследить. Едва рука открывает лицо, как в обе щеки тут же впиваются скрученные птичьи клювы, а рука снова пытается скрыть от них лицо, пока на нем еще остается что-то, кроме черепа.
Кажется, прошло уже столько времени, что пора бы этим чертовым птицам оставить свои попытки и убраться, но они продолжают неистово долбить клювами по корпусу, по рукам и плечам, выдирать клочья волос с головы и иногда кусать за руки.
Больше всего опять достается левой. Не успела она перестать болеть от ожогов, как теперь кожу на руке вырывают эти чертовы птицы. Впрочем, правой тоже достается не мало. Ненасытные твари нагло дерут кожу, порываясь добраться до самых костей, ободрав с них все мясо.
- Аааа! – вырывается яростный крик.
Жаль, каким бы громким он ни был, птиц это ни на миг не заставляет испугаться. Про других зверей уже и думать некогда, только бы дожить до того момента, когда солнце начнет печь настолько сильно, что птицы не выдержат. Их черный окрас – худшая защита против такого безжалостного солнца.
Точно! Черт! Мысли едва успевают в этом безумии складываться в идеи, но и одной достаточно. Глаза страшно открыть, но ум резво вспоминает, с какой стороны костер, с какой стороны кусты, быстро угадывает, в какой стороне черный, зыбкий песок, который должен бы уже нагреваться лучами горячей звезды.
Приходится лечь на живот, обе руки положить на землю перед головой и ползти, забыв про еще только недавно сросшуюся, кривую ногу. Коленом сломанной ноги приходится опираться на землю, а второй ногой отталкиваться, чтобы двигаться быстрее, и добраться до песка, где палящие лучи не оставят голодной стае этих мерзопакостных тварей ни шанса.
Боль на какое-то время забывается. От этого противного галдежа уже в ушах звенит. Ноют щеки, руки, а особенно голова, из которой птицы успели повыдирать волосы. Сволочи. Будто бы вся эта планета не просто хочет убить, а старается доставить как можно больше мучений.
Впрочем, некогда сейчас отвлекаться ни на что, только бы доползти. И, наконец, вдруг, совершенно неожиданно ладонь опускается на влажную, уже горячую поверхность черного песка. Хочется рассмеяться, и в то же время хочется думать, что пара этих тварей успеет сгореть к чертям в раскаленных лучах проклятого солнца, но едва стоит поднять на радостях голову, забыв укрываться, как тут же в лоб и в щеки опять впиваются скрученные клювы этих адских птиц.
Голова тут же падает вниз. Хочется провалиться в этот чертов песок, лишь бы птицы отстали, но прежде чем лицо утыкается в мокрую, горячую почву, сознание успевает предостеречь. На лице есть свежие раны, ободранная кожа, в самый удачный момент напомнившая о себе неприятным, острым чувством. Руки быстро укладываются на песок и лицо утыкается в них. Лишь бы не в землю. Мало ли, чем может обернуться такая неосторожность, мало ли, что случится, если открытыми ранами уткнуться в этот черный песок.
Остается только лежать и надеяться, что задумка удастся. И, к счастью, недолго. Вскоре от жары уже печет голову. Кожа на ней горит в тех местах, где птицы успели ее разодрать, вырывая целые клочки волос. Только все меньше ударяют птичьи клювы в спину и ноги, все меньше выдирают из головы волосы и, наконец, пропадают.
И тут же становится тихо. Птичий галдеж облаком скрипучих звуков уносится прочь, в сторону леса, но в следующее же мгновение, едва пропадает тень от бесчисленного роя проклятых, кровожадных птиц, начинает жечь еще сильней.
Кажется, волосы на голове сейчас разгорятся. Нужно убедиться, что птицы не спрятались где-то в кустах, ожидая еще одного шанса полакомиться свежим мясом. Хотя, все равно нет возможности сделать что-то еще, кроме как вернуться. Нужно скорее убраться отсюда, назад в тень, пока солнце не иссушило последние остатки жидкости, с таким трудом добытые вчера в чашечках необычных растений.
Едва открываются глаза, как их тут же начинает слепить от жара. Здесь, на открытом солнце, все кажется ярче, не то, что в тени. Такое чувство, будто жар дневных лучей здесь пронизывает каждый сантиметр воздуха, и глаза приходится тут же закрыть, пока они не испарились к чертям от этой невыносимой жары.
А ведь только утро. Едва ли ни на ощупь приходится двигаться в сторону леса, надеясь, что ум не потерял еще верное направление, не запутался и не указывает рукам ошибочное направление.
И песок не заканчивается. Ладони все упираются в мокрую, испаряющуюся на солнце, вязкую, хлипкую почву.
Не останавливаться, ползти. На миг удается открыть глаза, их тут же ослепляет, но удается разглядеть мутное пятно зелени впереди. В тот же миг руки забывают про боль. Остается надеяться, что в раны не попадет ничего опасного, но сейчас уже некогда об этом думать. Изо всех сил тело, будто само, начинает рваться вперед, лишь бы скорее добраться до тени, где еще предстоит с опаской прорываться через кусты, рискуя подцепить этих гадких паразитов, червей, которыми питаются эти жуткие птицы.
Правая рука вдруг натыкается на влажную кочку, тут же рывком отрывается от земли, но ее не обжигает. Глаза пытаются на миг приоткрыться, и внизу, под ладонью, можно разглядеть небольшое, черное пятнышко. Глаза не жжет так сильно и вдруг становится ясно, что это жар испарений от черного песка так сильно обжигал глаза, а вовсе не свет горячего солнца.
Это всего лишь одна из убитых птиц. Рука не задумываясь бросает ее в сторону кустов, но лишь потом на ум приходит мысль, что так можно подхватить какую-нибудь болезнь.
В любом случае, теперь уже ясно, теперь сознание начинает приходить в себя. Раненных птиц лучше не трогать руками, пока на тыльной стороне ладоней не зажили раны. Хотя, на самих ладонях ран нет, так что вряд ли это будет такой уж проблемой. В любом случае, важнее всего сейчас добраться до тени.
Приходится так и ползти, слегка приоткрыв глаза, но не поднимая голову. Иначе можно было бы угодить в костер, он как раз оказывается на пути, но зато удается быстро, но аккуратно взять пальцами еще несколько убитых птиц и отбросить в сторону кустов. А едва получается добраться до тени, как уже не хочется даже вспоминать про этих проклятых червей, лишь бы только сбежать от адского пекла жестокого солнца.
К черту. Тело валится, уже изнемогая от жары, в ласковую тень кустистых растений и трав. Сейчас даже кажется, что лучше вытаскивать из-под кожи червей весь оставшийся день, лишь бы не попадать опять под открытое солнце. И миг, наконец, можно спокойно отдохнуть.
Все тело горит. Всего несколько мгновений удается насладиться покоем и тишиной, наполнившей округу, но затем в свежих ранах просыпается боль, отступившая лишь ненадолго, чтобы можно было спастись от жары.
Ничего. Тело должно справиться. Уже к вечеру раны полностью затянутся. Только вот ждать этого все равно нельзя. Есть еще куча дел, которые нужно выполнить прямо сейчас, несмотря на усталость, жажду, голод и боль. Немедленно.
С трудом удается подняться. К счастью, нога уже не так сильно болит, еще доставляет неудобства, но больше тем, что неправильно срослась. И даже так передвигаться легче. Удается подтянуть костыль и палку, на миг выбравшись из тени, и даже в это короткое мгновение солнце успевает обжечь руку. Удивительно, просто невообразимо, как вообще могут все эти растения, как могут листья на шапках деревьев выдерживать такой напор света.
Некогда думать. Теперь дел даже больше, чем казалось с утра. Нужно добыть воду, нужно передвинуть лагерь ближе к тем растениям, нужно как-нибудь сделать укрытие, чтобы прятаться от озверевших птиц, нужно добыть еду. Да и копье все еще не готово. А все же, лучше так, чем как вчера, умирая, надеяться, что в следующее мгновение удача сама повернется лицом и подбросит шанс на спасение.
Первым делом, приходится рывком выбраться по другую сторону кустов. Палку лучше заточить потом. Есть дело, которое не терпит никаких отлагательств. В самую первую очередь нужно разбить кусты, очистить небольшой участок земли, чтобы не загорелись растения, подвинуть туда костер, собрать трупы птиц и скорее зажарить мясо, какое только найдется на их маленьких тельцах.
Из-за боли в руках, приходится действовать медленнее, чем можно было бы в другой ситуации. Да и жажда и голод никак не дают прийти в себя. Пусть слабость теперь не так сильна, как вчера, но ждать этого недолго. Если сегодня не отыскать воду и не поесть, то завтрашний день обещает отнять последние силы.
Еще и эти чертовы птицы. Впрочем, оставив здесь свои тела, они, желая поохотиться, сами превратились в добычу. Жаловаться, пожалуй, не на что.
Долго приходится молотить кусты, все время осматривая руки и беспокоясь, что какие-нибудь черви могли слететь с растений и тут же попытаться забраться под кожу. И только после сознание вдруг понимает свою глупость. Сердясь на него, приходится вытерпеть это чувство, осознавая вред от потери времени, и лишь теперь взять нож, чтобы начать срезать ядовитые растения у основания, не боясь, что их сок вновь обожжет кожу.
Только к обеду получается расчистить достаточно большой участок, чтобы можно было не бояться пожара. За этим, палкой можно осторожно пододвинуть горящие бревна, а заодно кинуть в костер еще несколько, устроившись на засыпанной обломками, неудобной поверхности.
Неудобно разве что пробраться через костер, но теперь кусты не обязательно убирать полностью, так что смяв их, удается выбраться за границу леса, очерченную кустами. И здесь вновь ждет разочарование. Стоит лишь попытаться взять мясо убитых птиц в руку, как оно разваливается, испуская отвратительный смрад, распадаясь так, будто гниет на солнце уже не первый день.
На пальцах неприятной, теплой влагой мертвого теста, липнут кусочки тухлого мяса. Рука, брезгливо трясясь, сразу же пытается стряхнуть их, но не столько ужасно вляпаться в тухлую, вонючую дрянь, оставшуюся от трупов, сколько пугает осознание того, что бесценное мясо птиц навсегда потеряно, и тщетны надежды скоро утолить разыгравшийся уже не на шутку голод.
Снова умом хочет овладеть бессилие. Чертовы птицы. Гребаная планета! Чтоб это все сгорело!
И тут же, опираясь на костыль, на одной ноге приходится вернуться к ковру из древесных обломков. Нужно успокоиться. Злость только напрасно расходует силы, которые еще нужны. Стать безразличным к страданиям – вот, что действительно нужно. Заточить копье, отправиться к цветочным чашкам, напиться этой дряни, чтобы потом изо рта вывалился плотный комок вязкой слизи, но дождаться, дотерпеть, встретить животное, заколоть и немедленно зажарить на костре. Только бы и его мясо не растворилось прямо во время готовки, свалившись на угли протухшими кусками.
Хотя, конечно, легче вообразить, чем исполнить. Руки болят. Выдранные клоки волос на голове полыхают жаром. С каждым биением сердца в ранах и царапинах просыпается боль, колко врезаясь в раны свежим чувством.
В то же время, дело позволяет отвлечься и не думать о боли. Нужно потрудиться, заставить себя охладеть и продолжать работать, но все же получается немного отвлечься. Край обожженной ветки действительно легче поддается ножу. Довольно быстро удается заточить дерево и сделать острую палку. На копье она, конечно, мало походит, но острый конец и длинная рукоять – это уже не мало.
Костер продолжает гореть, и сейчас некогда пытаться двигать его ближе к тому месту, где растут цветы, хранящие в продолговатых чашечках живительную влагу. Нужно идти вдоль кустов, и нужно отыскать то место, откуда можно выбраться по другую от них сторону. Помнится, что оно должно быть недалеко, но даже примерно угадать насколько, разум упорно отказывается.
Глаза успевают как раз отойти после утреннего ожога горячими испарениями зыбучего песка. Теперь они уже видят лучше, но в то же время нельзя не подумать о том, что нужно как можно бережнее относиться к глазам. Если бы только пар оказался ядовитым, то слепая, мучительная смерть уже бы никуда не позволила от нее сбежать.
Не хочется об этом думать. Впереди еще трудный бой. Животное может оказаться сильным, вряд ли получится так уж легко его завалить. А тень высокого леса хотя бы спасает от жары. Этого уже достаточно. Нужно не забывать думать о хорошем, особенно сейчас, здесь, где этого «хорошего» едва наберется на пару случайностей.
Да и путь уже известен. На костыле удается пройти довольно быстро то же расстояние, которое вчера казалось чертовски большим. Раздвигая иногда палкой кусты, удается выглянуть и найти ближайшее место, где можно выйти на другую сторону. А там уже начинается другой лес, невысокий, отделенный кустами, в который вчера удалось попасть не сразу.
Правда, это не то же самое место. Вчера, найдя сперва реку, выйти пришлось где-то дальше, но сейчас идти глубже в лес бесполезно. А здесь, кроме всего прочего, находятся пару цветов, из которых тут же, отдавшись жадности, хочется так же неосторожно выпить всю жидкость, какую они успели накопить.
Только в этот раз уже сознание не дает телу взбунтоваться. Как ни хочется пить, но сейчас приходится делать это осторожно, чтобы не повредить растения. Вчерашнее животное уже показало, как нужно поступать, чтобы сохранить ломкие стебли этих цветов невредимыми, и легко удается это повторить, сломав всего один цветок.
И вот теперь уже нужно двигаться дальше. Чашечки этих цветов только что были полными, значит, животное здесь еще не появлялось. Или, оно здесь и не бывает, а питается на одной и той же территории, там, где удалось вчера его заметить. Только уже ничего сложного. Нужно всего лишь идти вдоль полосы кустов, в сторону кислотной реки, где, отыскав брошенные на земле, сломанные чаши растений, и нужно будет устроить засаду, дожидаясь, когда осмелевший зверь появится, чтобы стать добычей.
Приходится ждать. В тишине и спокойствии дня, окружающая природа выглядит даже приятно, когда удается ее разглядеть. Коричневые, темные стволы невысоких деревьев поддерживают зеленое одеяло крон, спасающее от лучей солнца. Мелкие растения устилают здесь, в пределах низкого леса, черную землю планеты. Цветы и растения выглядят непривычно, красотой манят отвлечься и разглядеть, прогуляться взглядом по витиеватым, закрученным стволам, по тонким лепесткам, по листьям.
Дома уже таких мест не осталось. Красота дикой природы, незнакомой природы, неизвестной и опасной, все равно манит. А дома одни только скверы и парки, облагороженные дорожками, сады с ровными газонами и клумбами, где каждый цветочек и каждая травинка на одинаковом расстоянии друг от друга, ровно в том месте, где им позволено существовать.
Сейчас, когда в ожидании все равно нечем занять ум, внимание легко сосредотачивается на этой необузданной, дикой, естественной и никому неподвластной красоте. Вот она – свобода. Дикие кустарники, цветы и травы, растущие пышным скопом тесно переплетающихся растений. А дома… там подобное можно было бы увидеть разве что в трансляции через нейроитерфейс, сидя в кресле, или лежа в кровати, в интерпретации очередного режиссера, сумевшего пройти цензуру Федерации.
Одно только не дает покоя. Едва солнце поднялось, как птицы исчезли. Они не спрятались где-то в кустах, а улетели совсем. Наверное, вглубь леса, но сказать трудно. И это понятно. Не ясно, почему сейчас в лесах никого. Или это только на границе? Но тогда было бы слышно, как в глубине леса продолжают шуметь птицы и животные, а стоит такая тишина, что даже журчание реки уже кажется громким.
Должна быть причина, по которой животные не выбираются на окраину днем. Ночью – другое дело. Тут все ясно. Холод, в отличие от жары, может пробиться и сквозь листву деревьев, но вот от дневного солнца они все-таки спасают. Так почему вокруг никого, ни единого живого существа?
Начинает першить в горле. Жажда пропала, но теперь уже начинает подступать тошнота. Лишь бы зверь не показался в тот миг, когда плотный комок слизи уже не получится держать внутри, и он поползет из желудка, стараясь выбраться наружу.
Вдруг, резко бросает в сторону. Не от чужого движения, не из-за внезапно напавшего зверя. Живот скручивает так сильно, что не удается стоять на ногах.
Вчера такого не было. Мысли тут же заполняют голову, в которой еще только миг назад сумела поселиться эта гармония молчаливого леса. И вдруг, теперь в животе, внутри, что-то стягивает так, что острая боль не дает шевельнуться.
Упав на колено, едва сумев отодвинуть сломанную ногу, опершись на руки, приходится терпеть. Рот открывается непроизвольно, рождая отвратительные звуки животной отрыжки, такие резкие и мощные, что от них почти сразу начинает болеть горло.
И чем больше времени проходит, тем хуже становится. Кажется, стоит только перетерпеть, сейчас вывалится изо рта вязкий комочек схватившихся в желудке растительных соков, а после останется лишь вкус рвоты, что, конечно, неприятно, но терпимо. Только миг облегчения никак не наступает.
С каждым мгновением все только ужасней. Дышать едва выходит. Горло разрывается от боли. Изо рта продолжают вырываться отвратительные звуки, а теперь еще и появляется какой-то жуткий запах. А следом, будто бы всего этого недостаточно, с очередной больной, громкой отрыжкой наружу вырываются несколько капель крови.
Мысли оравой толпятся в голове, но большинство из них в голос упрашивает вселенную сжалиться и не посылать такой отвратительной смерти. Меньшая часть собственных голосов взывает к разумному, донимает идеями и подозрениями. Бактерии? Болезнь? Вирус? Паразиты? Может, желудок повредили соки этих цветов? Может, он неприспособлен такое переваривать! Они продолжают звучать одновременно, а дышать становится уже невозможно.
Горло набухает. Через него из темной пещеры, из царства пищеварения уже выбирается слизистый монстр, так раздувая горло, что даже воздух не может проникнуть по дыхательным путям. Легкие сжимаются, бессильные втянуть хоть капельку живительного газа, а изо рта продолжают вываливаться маленькие, редкие, но оттого не менее пугающие одним своим присутствием, капельки крови.
Глаза начинают слезиться. Не от боли, не от слабости, они просто начинают слезиться, размывая чувство, что цвета тускнеют. И даже так вскоре начинает темнеть в глазах. Дыхания не хватает. Заставлять себя терпеть бесполезно. Мозг требует кислорода, и едва не угасает сознание, прежде чем все успевает закончиться.
Наконец, истерзав болью горло, вперемешку с кровью изо рта вываливается комок слизи, который тут же шлепается на землю, укрыв несколько травинок. Теперь горло начинает драть кашель, становится еще больнее, но остановиться при всем старании не получается.
От кашля разлетаются в стороны мелкие капельки свежей крови, но через несколько минут он все-таки проходит. Руки сразу же выпрямляются и поднимают корпус, а уставшее тело только и желает поскорее упасть на землю и отдышаться.
Нет! Сознание вовремя останавливает, внезапно подумав о том, что на земле могут водиться опасные насекомые, да или те же самые черви. Взгляд тут же бросается их искать, затуманенный слезной жидкостью, но отерев глаза и поморгав, удается возвратить его ясность.
На земле ничего. Вернее, никого. Хоть одного чертового жучка бы увидеть. Отчего-то сейчас даже не радует то, что кругом нельзя поймать глазами хотя бы одно насекомое. Впрочем, можно хотя бы прилечь. Можно лечь и отдохнуть, дать горлу успокоиться, подышать и снова продолжить ждать, когда появится животное.
Едва вспоминается цель, вынудившая забраться так далеко, как тут же взгляд бросается в сторону. Мысли упрашивают взгляд не найти испуганное животное, удирающее в кусты от звуков кашля, но вокруг никого. Теперь остается лишь надежда, что зверь не пришел на минуту раньше, не услышал кашель в стороне кустов и не сбежал, испугавшись незнакомых звуков.
Как бы там ни было, можно только ждать. Больше ничего не остается. Горло продолжает болеть и становится ясно, что пить из этих растений далеко не лучшая затея. Впрочем, хотя бы немного организм напитался жидкости, и есть еще капелька дополнительного времени, чтобы решить эту проблему.
Снова просыпается голод. Его уже невозможно игнорировать. Да и теперь, после этого чертового сока из цветочных чашечек, живот болит так сильно, что трудно понять, от голода он ноет, или же у боли другая причина.
Мысли ничем не помогают. Их прогоняет решимость, которая и сама едва может удержаться в сознании. С каждым новым мгновением растет отчаяние, а животное никак не появляется.
Скоро начнет темнеть. Уже заметно, как начинает подступать ночь. В лесу темнеет быстрее, чем за его границей, и хоть свет еще проникает через пышные древесные кроны, но из глубины высокого леса уже надвигается вечерняя тьма.
Скулы дрожат от нетерпения, подступает отчаяние, а голод, словно злодей, болью в желудке обещает жестоко замучить, отнять сон, лишить чувств и, наконец, отняв последние силы, безжалостно убить.
До последнего не хочется двинуться с места. Наступает тьма, а значит, лес готовится проснуться. Вдруг, сердце начинает колотиться, будто бы к нему осознание всей тяжести положения приходит раньше, чем оно же посещает усталые от голода мысли. Нужно бежать, пока яростный вой проснувшихся на короткое мгновение вечера животных не разорвал тишину, пока не началась яростная битва обитателей адского леса за жизнь.
Даже птицам противостоять нет никакой возможности. До сих пор нет укрытия, до сих пор ничего. Стоит ли надеяться, что остальные звери, которые воют и кричат из леса по утрам и вечерам, будут слабее каких-то жалких птиц. Нос мощным насосом втягивает воздух, а в уме лишь сейчас ярким образом расцветает картина ужасной смерти в лапах дерущихся между собой зверей, выскочивших на вечернее пиршество из темноты высокого леса.
Бежать!
Чертовы птицы. И почему лишь сейчас это становится очевидно, почему не раньше! Неужели, это голод так затуманил разум? От птиц нужно укрыться, нужно сделать укрытие, через которое они не смогут пробиться своими отвратительными, скрученными клювами, но как его сделать сейчас?
Видно, это от страха. И голод даже снова утихает. Все еще болит живот, но трудно сказать, от чего. Скоро лес проснется. Нужно бежать, но нога еще не позволяет. Изредка уже можно на нее опереться, но только осторожно. Это помогает идти быстрее, но недостаточно.
Сознание оживает. Теперь, когда голову заполняют размышления, становится ясно, что почти все это время разум спал, ожидая, когда будет достаточно сил очнуться. Сок растений, должно быть, очень питательный, раз теперь ум все же решается проснуться. Только думать сейчас нужно вовсе не об этом.
Вспоминается сразу все, каждая деталь. Ум перебирает все, что успел схватить за это время взгляд, все, что попало в область зрения хотя бы самым краешком.
Сознание быстро перебирает все детали, словно кусочки разваленного пазла, торопясь собрать их воедино как можно скорее. Все лишнее без заминки отбрасывается в сторону и мгновенно забывается, а в уме продолжают всплывать новые мысли, и ум отчаянно старается найти выход.
Еда сейчас не имеет значения. В первую очередь нужно пережить вечер. В кустах не спрятаться. Костер днем птиц не испугал. Есть слабая надежда, что в темноте вечерних сумерек он подействует на стаю птиц иначе, но нельзя на нее полагаться.
Нет. Нужно укрытие. Здесь не может быть никаких других вариантов. Построить его так быстро нельзя, а значит нужно отыскать.
Песок. Возможно, имеет смысл попытаться в нем утонуть, чтобы скрыть большую часть тела, а затем… нет. Слишком опасно и долго. Можно было бы выбраться, если только найти способ не задохнуться, песок слишком плотный, слишком медленно затягивает, чтобы слишком затруднять передвижение. А к тому же, это может значить, что выбраться из него тоже будет сложно, если слишком глубоко увязнуть.
Кусты не спасут. Кислота из растений… нет. Слишком опасно. Нужно укрытие.
И нужная мысль так и не приходит. Все, абсолютно все, что только можно было придумать, было придумано. Вглубь леса идти еще опасней, чем оставаться снаружи. Яркое солнце уже постепенно гаснет, лес начинает просыпаться, и, кажется, что это даже можно почувствовать. Вот, еще немного, и начнут раздаваться оглушительные крики, стоны, хрип и вой. Стая птиц, вылетев из кустов, набросится жадно на сбежавшую утром жертву и разорвет в клочья, ведь теперь уже не получится сбежать от этих кровожадных созданий в жару.
Как они напали? В первый день они даже не тронули, когда пришлось без сознания проваляться в кустах. Значит, не запах. Они бы нашли. Может, звук? Может. Ум тут же гонит застрявшую мысль дальше, не желая заминаться.
Стоп! Во второй раз они вылетели почти сразу, накинулись всей стаей. В первый раз они будто и не замечали, была только одна птичка. Второй раз вылетела одна, а за ней тут же и все остальные. Черт. Это может значить, что они запомнили, где искать пищу, запомнила всего одна, за которой на следующий раз потянулись все остальные. Теперь же уже вся стая успела испробовать жертву на вкус. Нужно бежать.
Нужно обязательно забрать костер с собой, только понять бы как. И вдруг, со стороны леса раздается шум. Вмиг поднимается вой, рев, стоны, звериные крики, и голоса животных, рождая адский голос Асумгардского леса, заставляют вздрогнуть, почувствовав близкое касание мучительной смерти.
А как красив был лес днем, когда…. Гнать эти мысли. Думать! Костер! Надо его унести. Быстро! Если бы только тот зверь пришел сегодня, и пораньше, то можно было бы пронзить его копьем, наесться и тогда бы хватило сил думать.
Да какого черта?! Нет времени об этом… костер… зверь… копье… еда. Опять. Снова эти мысли…. Стоп. Копье. Пронзить копьем.
Мгновенно рука поднимает кривое, самодельное оружие и начинает разгребать перегоревшие ветки. Выбрав несколько, что потолще, рука замахивается, а миг спустя копье вонзается острием в самое толстое, обуглившееся, но еще горящее бревно.
Ветка оказывается в состоянии удержать горящий обломок, но рука продолжает стараться насадить на копье еще пару бревен. Еще одно удается подцепить, но следующее, что поменьше, от удара разваливается надвое.
Черт!
Вблизи раздается оглушительных грохот птичьих голосов. Совсем близко. Они уже собираются напасть. Бежать, как можно быстрее, пока мелкие твари не выскочили из кустов и не разорвали в клочья.
С болью приходится опираться на ногу и стараться не обращать на это внимания. Слишком близка опасность. Есть риск сломать еще только недавно сросшуюся кость, но потом все еще можно будет двигаться, опираясь на костыль. Сейчас, осторожно, но как можно быстрее, надо бежать, со всех ног.
Горящее бревно, насаженное на палку, разбалтывается. С самого утра оно горело в костре, но сейчас уже стало трухлым. От быстрой ходьбы, которую даже с трудом не назвать бегом, горелая деревяшка мгновенно разболталась, и теперь она съезжает ниже, обжигает руку, а следом чуть не сваливается на землю, когда приходится на ходу пытаться выровнять горящее бревно, насаженное на кривую палку.
Позади уже раздается гоготание. Боль от ожога приходится терпеть, но теперь уже это кажется совсем простым делом, проще, чем даже в прошлый раз. Пусть тело ощущает боль со всей ее свежестью каждый раз, словно в первый, но сознание теперь уже борется с ней легко, почти не делая усилий.
Как кстати. Ведь, кроме ожога, приходится терпеть еще и боль в ноге. Перелом начинает болеть, ныть, но шаг замедлять нельзя. Наоборот. К черту! Надо его ускорить, пока следом не бросились птицы.
Можно было бы броситься бежать напрямик. Солнце уже не так светит. Здесь, за черным песком, начинает проступать краснота Асумгардской пустыни. Хотя, песок еще, наверное, не успел остыть. Впрочем, не это пугает, а то, что птицы могут заметить горящую палку, тем более на открытой местности, и убежать от них – значит надеяться на какое-то мистическое проведение.
Ну уж нет. Единственное, что может помочь, это не какая-то там слюнявая надежда. Решимость предает не мечтательное чувство сопричастности с величественным могуществом неизведанного. Решимостью заражает ум, свободный дух разума, не скованный предвзятой философией проклятой Федерации. Все знания, что долго и упорно накапливались в голове, теперь должны… нет, уже стали опорой и поддержкой. И впереди еще мерцает свет надежды, подожженный неугасаемым пламенем свободного духа.
А ум подсказывает, что бежать нужно вдоль кустов. Сознание не пытается себе объяснять, что здесь есть шанс скрыться от глаз птиц, хотя и опасно держаться так близко к лесу. Ум не пытается четко, выверено продиктовать самому себе мысль о том, что раскаленный дневной жарой песок может обжечь ноги, заставив свалиться на эту Асумгардскую сковородку и поджариться заживо. В голове просто появляется мысль, что бежать нужно как можно быстрее и непременно вдоль кустов, а вместе с этой мыслью рождается и чувство, что в этом не может быть ошибки, что это лучшее из всех возможных решений. И точка.
Почти сразу же появляется отдышка. Боль в ноге продолжает накипать, становясь ярче и мощнее, но вместо того, чтобы замедлить шаг, ноги продолжают двигаться лишь быстрее.
Впрочем, даже боль на миг исчезает, когда где-то позади раздается шумный грохот стаи птичьих голосов. Дрожью по телу скользит холодное касание ужаса, и тут же хочется броситься бежать уже со всех ног, забыв про перелом.
В любом случае, этого не выйдет. Горящая палка все больше разбалтывается от тряски и рискует свалиться на землю, выпасть и расколоться, не оставив возможности передвинуться дальше. Без тепла костра не пережить жуткий холод Асумгардской ночи. Чего бы это ни стоило, нужно продолжать нести горящее бревно, скрывая его от птичьих взоров за телом, и стараясь быстрее добраться до низкого леса, чтобы на его границе спрятаться в деревьях, дождаться ночи и, наконец, отдохнуть.
Слух подсказывает сознанию, что что-то не так, но ум не сразу различает его тревожные сигналы. Голоса птиц где-то там, за спиной все еще продолжают грохотать хором, но… что-то меняется. Звук становится четче, звонче, яснее… ближе!
Снова нервная система запускается во всю мощь, не жалея сил, с трудом сбереженных организмом после уже нескольких дней лишений и испытаний. Мозг начинает снова мыслить обрывками, упуская целостность размышлений, но взамен мелких недочетов торопясь быстро найти лучшее решение из всех возможных.
Стая движется следом. Значит, либо они заметили, либо видят следы, либо движутся наугад – все это не имеет значения. Эту мысль сознание и не мусолит, а сразу подводит итог. Бежать нет смысла, и нужно спрятаться, ведь, если птицы заметили, то уже все равно ничего не поделать, а если нет, то все еще есть шанс.
Они не нашли в первый день тело в кустах. Опять это вспоминается. Тут же на ум приходит решение, но только есть проблема. Спрятаться в кустах, разумеется, можно попытаться. Больше и негде. Только вот горящую палку с собой тащить нельзя, и если бросить ее валяться на земле, птицы могут заметить…. Впрочем, какой еще выход остается? Ум быстро пресекает размышления, еще они даже не успевают коснуться другой проблемы – червей, которых можно нахватать в кустах.
Ситуация не оставляет выбора и сознание тоже. Тело будто принимает решение самостоятельно, и пока ум вспоминает про червей и ищет другие возможности, несмотря на их отсутствие, руки уже опускают палку на землю, а ноги заводят тело в кусты, где тут же, осторожно, правая рука перекладывает копье в левую, отпустившую костыль, а сама наклоняет широкий лист, пытаясь спрятаться от взоров птиц.
Поднимается шум. Волною грохота орава птичьих голосов накрывает слух, заставляя барабанные перепонки дрожать от боли.
Волной неприятных звуков, стая проносится мимо. Глаза перестают жмуриться, но веки не решаются открыться. Грудь же медленно тянет через нос теплый воздух, уже собираясь вздохнуть с облегчением, как стая, резким наплывом звонких и в то же время хрипящих звуков, почти мгновенно возвращается обратно.
Сердце замирает. Глаза опять зажмуриваются, а тело старается не шевелиться. Даже дыхание останавливается. Только бы не заметили. Больше ничего нельзя сделать. Ничего и нельзя было. И уже даже нет возможности полагаться на что-нибудь еще, кроме надежды.
Несколько птиц ударяют в кусты, и едва удается сдержаться. Чертовы, проклятые создания. Будто специально пугают. Встряхивают растения, заставляя опять вспомнить про червей и тут же почувствовать, как обманчивые опасения заставляют кожу чесаться, пробуждая желание тут же проверить, нет ли на ней червяка. Впрочем, так можно лишь напрасно себя выдать, и приходится дальше молча терпеть.
Яростный галдеж продолжается еще какое-то время, но затем птицы быстро улетают. Шуметь продолжает только там, в той стороне, откуда только что пришлось бежать. Каждый миг промедления сейчас уже сам по себе таит опасность, а потому трудно решить, что делать дальше.
Выйти сейчас и рискнуть попасться на глаза птицам, если вдруг хоть одна из них решит вернуться, или даже поживиться червями поблизости, либо остаться и рискнуть найти паразита, который незаметно прогрызет кожу и заберется внутрь: не лучший выбор.
Сознание вновь утихает, не желая больше напрягать все силы организма, чтобы подсказать ответ. Впрочем, он и сам уже торопится проявиться в мыслях. Как бы там ни было, медлить тоже нельзя. Птицы наверняка улетели в другую сторону, или вовсе уже трясут кусты, в надежде полакомиться червями. И если они с таким упорством этим занимаются, если черви способны прокормить целую стаю, которая не первый раз за эти дни нападает на кустистую растительность, полосой огородившую лес, значит, червей на листьях много. Кроме того, нужно торопиться, так что ладонь отпускает лист, берет неровное копье, ноги тут же выносят из кустов, и приходится торопливо насаживать на палку горящее бревнышко.
Идти уже недалеко, но шум, доносящийся из леса, не позволяет торопиться или расслабляться. Какое-то время слух еще пытается улавливать отдаляющиеся голоса птиц, заставляет волноваться из-за каждого звука, но вскоре становится очевидно, что птицы не стараются нагнать, и хотя бы о них можно не беспокоиться. Во всяком случае, пока.
И почти сразу тело наполняется спокойной усталостью. Вскоре голоса стихнут. Уже темно, прохладно, ночь приближается, и скоро животные вернутся туда, где они прячутся от жары и холода. Остается только тихо посидеть и дождаться, когда можно будет сломать кусты, пройти в высокий лес и набрать сухих веток, чтобы развести костер.
Да и место хорошее. Здесь, на углу естественной лесной стены, с одной стороны лес всегда будет укрывать от солнца, а с другой от него продолжает укрывать лесная полоса, вдоль которой светило движется по небу, всегда оставляя по линии кустов небольшую тень. Пожалуй, нет места лучше, чтобы начать делать более серьезное укрытие. А если такое место и есть, то лишь для того чтобы его найти придется не раз рискнуть жизнью.
Привередничать не приходится. Да и печаль не проявляется в чувствах. Скорее, даже наоборот. Теперь, определившись с местом, завтра же можно будет начать делать укрытие. Только нужно утолить голод. Нужно еще и придумать, как очистить жидкость в цветочных чашках, но это небо, его пламенный обитатель легко вскипятит любую воду, любые соки, если только оставить их ненадолго на открытом солнце.
Теперь начинает уже казаться, что решения придут сами собой, нужно только не сдаваться. Бревно еще горит и тухнуть даже не собирается. Копье почти не обгорело, а значит, его даже не придется затачивать снова. Все налаживается быстрее с каждым днем, и даже голод легче терпеть, подпитывая ум осознанием близкого успеха. Теперь уже не призрачного, близкого по-настоящему.
Тем внезапнее среди утихающего рева, воя, стонов и звериных голосов, появляется в опасной близости другой, не менее пугающий звук. Кусты начинают шуршать, и тело немедленно замирает, напрягается, не рискуя двинуться быстро и привлечь внимание нежданного гостя.
Конечно, бездействовать тоже нельзя. Голова медленно поворачивается в сторону, откуда раздался звук. В сумерках взгляд успевает потерять остроту, но даже так можно рассмотреть, как из кустов торчит злобная, громадная морда клыкастого зверя.
У животного большая голова, укрытая мелкой, ершистой шерстью. Уже только по ее виду можно догадаться, что зверь крупный. Если встать, то его голова окажется чуть ниже пояса. А хуже всего то, что ровные ряды острых зубов в треугольной, вытянутой пасти, хищный взгляд и постепенно нарастающий горловой рык заставляют думать, что это животное питается совсем не растениями.
Зверь начинает рычать, едва заметив на себе взгляд. От его мерцающих в полутьме сумерек глаз, внутри что-то начинает полыхать. В груди разгорается пожар, одновременно сковывая, осыпая тело дрожью, но в то же время заставляя потерять чувства и найти сил, чтобы резко повернуться.
Зверь тут же выпускает короткий, чуть более громкий рык, подает корпус вперед, выставляет лапу и очень медленно выходит из кустов, ни на миг не отводя глаз в сторону.
Хищный взгляд ни на миг не прячется за веками. Зверь медленно выбирается из кустов, а стоит только подумать о том, чтобы шевельнуться, стоит лишь на сантиметр двинуть палец, как животное тут же начинает рычать громче, будто улавливает каждое движение.
В голове творится такой бардак, какого там еще, кажется, не бывало. Двумя словами ум объясняет себе так много, что большего и ждать не подумается: «Нож? Палка? Нож…. Палка!».
Думать и некогда. Все рассуждения тают невидимым дуновением подсознания, не успевая проявиться в мыслях. На самом деле, это очевидно и понятно: нож, конечно, лучше, острее, но короткий, и зверь может успеть прыгнуть раньше, если потянуться за ножом; палка не так хороша, но конец должен суметь пробить шкуру, если животное на него прыгнет, да и палка уже в руке, остается только направить.
Главное, не прогадать момент. Зверь выбирает удобную для себя позицию, медленно выбирается из кустов, становится напротив, глядит с опаской на горящее рядом бревно, но огонь слабый и зверя не пугает. Наконец, животное расставляет шире лапы, его слюнявая губа начинает дрожать и подниматься выше, открывая острые ряды зубов в треугольной пасти, а короткая шерсть встает дыбом.
Зверь готовится броситься. Ждать его атаки глупо, лучше бить первым, тогда, в случае неудачи, можно будет еще попытаться схватить нож. Только вот эти мысли сквозят в уме едва уловимым чувством, не размышлением, не идеей – просто чувством: «Бей!».
Тут же рука сжимает палку крепче, зверь начинает скалиться, заметив движение, открывает пасть шире, рычит громче, но тело уже изо всех сил напрягается, чтобы ударить животное острым концом самодельного копья.
Победа! Копье направляется прямо в толстую шею и уже не промажет! Взгляд мгновенно просчитывает это, а сердце уже начинает радостно биться в тот миг, когда острый конец заточенной палки ударяет промедлившего зверя прямо в основание шеи рядом с передней лапой.
В следующий миг сердце, успев радостно стукнуть всего раз или два, останавливается, когда взгляд с недоумением и отчаянием наблюдает за тем, как бессильное проткнуть зверя копье упирается в звериную шкуру, неспособное эту шкуру пробить.
Тут же зверь, рыча, бросается вперед. Мог бы убить прямо сейчас, но хоть тут копье помогло. Удается его остановить, упирая палку в шею, а зверь будто и не понимает, что надо просто отойти и вместо этого прет напролом.
Становится жутко и страшно, если только палка сломается… точно. Не сломается. Это дерево ведь прочное, но думать об этом некогда, и мысль собирается уже найти выход из положения, только зверь тоже не ждет.
Животное не дает ни мгновения подумать. Даже слабым чувством не проявляется результат напряженной работы ума, как зверь уже начинает давить, выворачивается, а только палка соскальзывает с его шеи, как хищник тут же бросает треугольную морду вниз и вперед и хватает клыками за ногу.
- Ааа! – вырывается с хрипом.
Становится так больно, что сознание едва не теряется. Разве что страх не позволяет этого сделать. Страх отнимает чувства, забирает боль, которой почти не ощущалось до этого мгновения, но теперь нога снова не дает покоя.
Зверь хватается клыками прямо за самодельную шину. Прокусить он ее не может, даже для его клыков дерево слишком крепкая преграда, но хищник начинает трепать ногу, мотать из стороны в сторону, будто хочет вырвать, и от этого все тело снова мощным пульсом начинает разрывать боль.
Пальцы стараются удержать копье, но палка вываливается из ослабевшей руки. Тут же вторая рука без промедления хватается за нож, с трудом успевает вовремя снять его с пояса, но и нож едва не сваливается на землю.
Взявшись за рукоять обеими руками, ничего не понимая, действуя почти инстинктивно на грани потери сознания, остается только смотреть, как руки неистово молотят животное по голове.
Зверь рычит. Ему тяжело даются раны. В какой-то миг животное не выдерживает, отпускает ногу, начинает скулить и отскакивает назад. Затем, держа одной рукой нож, удается снова поднять с земли палку, и в тусклом свете догорающего бревнышка, получается заглянуть хищнику в глаза.
Устало рыча, зверь перестает скулить и поднимает голову. По его морде течет кровь, но удары не смогли пробить твердый череп, и животное продолжает стоять на ногах. Зверь глядит яростно и отчаянно, и вдруг рождается очень странное, очень необычное чувство: отчего-то сердце укалывает не болью, не страхом, не гневом, а сочувствием.
Миг застывает. Чувствуется, как быстро остывает воздух, как холод уже начинает укалывать кожу, как дрожат от напряжения слабые руки. Не выходит даже подняться, да и не успеть. Стоит попытаться, как зверь бросится и загрызет, а чувства подселяют в голову странные, неожиданные мысли.
В глазах зверя тоже усталость. Он едва стоит на лапах. Звуки стихли. Кажется, что на всей этой дьявольской планете больше никого нет. Лишь двое, готовые до самого конца биться за свою жизнь. И зверь глядит так, будто бы он тоже все это понимает. Он не бросается сразу же, дышит, выпуская через нос едва заметные облачка пара. Сейчас будет последний рывок, и это каждому ясно. Только один после битвы останется здесь, а второй навсегда растворится в вечности, но еще миг, глядя друг другу в глаза, можно отдать должное противнику, прежде чем снова яростно возненавидеть его в пылу смертельной битвы.
Миг короток, как блеск кометы в темном небе. Взгляд успевает его схватить, но затем продолжается череда мгновений, стирающих память. Звериная губа начинает дрожать, приподнимается, и животное уже бросается с рыком в атаку.
Руки тут же вздергивают копье. Тупым концом оно упирается в землю позади, а на острый конец тут же напарывается зверь.
В этот раз сердце не торопится стучать в груди радостным боем победных маршей. Копье не пронзает зверя, но животное буквально повисает на нем, даже не пытаясь извернуться. Заточенный кончик палки вдавливается в звериную грудь, но не может ее прошить, а животное ударяет по плечу лапой, не сумев разорвать прочный армейский комбинезон.
Тут же становится ясно, что делать. Из ран на морде животного течет кровь, падает капельками на лицо, ослабевшие руки удерживают копье, преграждая зверю путь к телу, но силы быстро кончаются. Левая рука тут же выхватывает нож, поддаваясь едва ли ни чувственному порыву, а не разумному повествованию мыслей, бросает лезвие ножа вперед, ударяет зверя в грудь прямо у кончика самодельного копья, и палка начинает медленно протыкать животное.
Зверь с хриплым стоном, быстро слабея, с трудом пытаясь двигать лапами, издает последнее, отчаянное сопение, пытаясь достать клыками, и приходится лечь на спину, чтобы не дать зверю дотянуться. Затем копье упирается в кость, или, может, в прочную шкуру животного, успев уже почти пройти насквозь, и зверь виснет, насаженный на копье, загораживает небо, глядит своим животным взглядом, но потом замирает и больше уже не шевелится.
Наконец-то можно выдохнуть. Руки отпускают палку, грудь начинает вздуваться так сильно, что кажется, будто может лопнуть. Легкие жадно втягивают холодный воздух, но пока еще даже боли не чувствуется.
Зверь падает рядом, в другой стороне от горящего бревна. И теперь, когда есть свободный миг, чтобы передохнуть и расслабиться, просыпается боль, глаза начинает покрывать туман, желая унести в бессознательный сон, а уму не дает покоя мысль, что бой все еще не окончен. Зверь повержен, но теперь, как и всегда на этой проклятой, адской планете, нужно еще приготовиться к схватке с холодной ночью, которая и сама готова впиться в тело острыми, ледяными клыками.