Сон о пролитне

Долго не мог уснуть сегодня. Маялся. Под утро ненадолго пришёл сон... Да и не сон, а так, приморок. Будто я в старом дедовом доме, в Мариенбурге, не отремонтированном ещё, а таком, каким был он ещё при дедушке, Григории Макаровиче. Дом пустой. Неуютно, темно. Вместо диванов и стульев вдоль стен кучи трепья, рогозливые доски... Не присесть. В воздухе вязком - беспокойство, напряжённость болезненные до тошноты - будто гуд раззуженного осиного улья - пронимают насквозь. Тянет к свету. Свет с кухни. Плыву туда. В белёсом, густом, суповом пару - бабушка Мария Ивановна, умершая ещё при Советской власти, смутно мне памятная, хлопочет с кастрюлями, готовит нехитрую деревенскую снедь. Что-то бормочет невнятное. Вижу, листики какие-то сухие стала собирать с полок, из жестяных банок в пригоршню. И приговаривает, да всё про "пролитня" про какого-то: протитень то, пролитень сё... Что за пролитень такой? Не пойму. Чуть прислушался, а из ропота поговорки проборматываться стали, да так складно звучат, сразу в память ложатся:

К пролитню любовь всё нутро выест.

На пролитне не женись, да дорогой не разменись.

В пролитня влюбиться, что косой полоснуться.

Бойче пролитня только бес.

Пролитень в селе - мужики не в себе.

Пролитень, что синица: моргнул - нету.

И ещё была одна поговорка, самая важная, как сейчас кажется, которую я забыл.
Поднесла мне бабушка пригоршню с листьями к лицу, да как дунет: всё лицо в шелухе колючей.

Проснулся не выспавшийся, но с необычайной лёгкостью: невроз отступил.

* * *

Вспомнилась позже и то присловие, которое не мог поначалу восстановить в памяти, но важность которого неотступно напоминала о себе, теребила сердце:

У пролитня душа пуще нашего страждет.

Август 2017 г.