Больше черного продолжение 11

–11–

Дождь, зарядивший еще в субботу, не прекращался уже третий день. Конец зимы 1741 года вообще выдался теплым и влажным, и казалось, что хорошая, солнечная погода не наступит никогда. Вечно изумрудные лужайки перед домом, залитые водой, превратились в вязкие болота, а чудные парковые пруды, кишащие рыбой, и весной, представляющие собой нежный ковер из кувшинок, переполнившись влагой, вышли из берегов бесформенными, неприглядными лужами. Вязовая аллея, ведущая к Уорбрук-холлу, выглядела удручающе унылой и молчаливой, так как птицы, не решаясь, нос казать из своих убежищ, мирно дремали, нахохлившись от сырости. И лишь надежда, что небеса рано или поздно сжалятся и, растолкав заплывшие тела туч, прольются на землю потоками солнечного света, теплилась где-то в глубинах душ.

Патрисия, набросав несколько рисунков серого пейзажа за окном, оставила это занятие и взобралась на подоконник, – детская привычка, всеми силами искореняемая ее нянькой Кэтти, так и осталась неизменной. Неизменными остались к восемнадцатилетию и ее рыжие бунтарские кудряшки, и веснушки, разбрызганные по всему лицу. Патрисия, не превратилась в красавицу. Среднего роста, немного нескладная, она не питала иллюзий на свой счет. Девушка напоминала еще незажжённую свечу.

Патрисия взяла с собой свой дневник, перо и чернила и, раскрыв поверенного девичьих тайн, начертав на странице число, принялась, было писать. Но дело не шло. В голове хаотично метались мысли, и никак не хотели выстраиваться в стройную логическую цепь.

 Патрисия уже несколько дней прибывала в возбужденном ожидании, и все валилось у нее из рук. Милорд обещал вернуться из Лондона еще в среду, как он писал, но вот началась другая неделя, а его все не было. Как-то за обедом, сэр Джонатан обронил, что возможно дела в Южных колониях в скором времени, потребуют его присутствия и ему необходимо ненадолго съездить в Лондон. И вот последним посланием из столицы, милорд подтвердил свою поездку. Патрисию эта новость привела в восторг. Она давно решила поговорить с опекуном о своем отъезде к отцу, но затянувшая война 11 не давала никаких шансов на согласие лорда Уорбрука отпустить девушку в столь дальнюю дорогу одну. Теперь же настал, как ей казалось, благоприятный случай, только бы милорд был в добром расположении духа.
С тех пор, как Чарльз исчез из дому, а супруги публично повздорили, атмосфера в доме изменилась и не в лучшую сторону. Леди Элеонор с мужем держала себя холодно и нарочито официально. Она создала узкий круг леди и джентльменов, и в одном из лондонских особняков, доставшихся ей в наследство, устраивала всякого рода мероприятия, спектакли и музыкальные вечера, иногда носившие благотворительный характер, но в основном для развлечения. Леди Элеонор все меньше бывала в Уорбрук-холле. Ее демонстрация независимости раздражали милорда, но, зная, что второе бурное объяснение, подобное происшедшему одиннадцать лет назад, в тот день, когда пропал Чарльз, может привести к непредсказуемым последствиям, сдерживал желание поставить супругу на место. К тому же со временем, в душу его закралось чувство вины, которое, несмотря на все доводы и оправдания разума, все же брало вверх, и вызывало угрызения совести в отношении близких. Эти обстоятельства не могли не сказаться на поведении сэра Джонатана. Если до исчезновения сына, он славился выдержанно-спокойным нравом, то теперь время от времени он вспыхивал ничем не оправданными приступами гнева. А так как леди Элеонор была для него недосягаема, то, прежде всего от его вспышек страдала теперь Патрисия. Слуги, удивительно быстро уловив подобные настроения, приобрели способность растворяться в пространстве, и сливаться с окружающей средой воедино, как только милорд начинал буйствовать. И девушка оставалась на поле брани одна.
 Изо дня в день Патрисия репетировала и моделировала свой разговор с милордом, собираясь с духом.

Последние несколько месяцев она писала отцу письма, полные надежд и планов, а мистер Кленчарли, в свою очередь, полностью поддерживал Патрисию в ее чаяниях, и был рад скорому воссоединению с дочерью. Это придавало девушке уверенности и сил, а вера в благополучный исход ее предприятия крепла и росла на глазах.
Дождь, тем временем, в ритме монотонного марша, вновь набирал темп, убивая надежду на скорое появление солнца. Патрисия пальцем выводя бессмысленные узоры на запотевшем стекле, совсем раскисла. Неприятное холодное чувство вдруг пробежало по венам. Она подумала о Чарли, ее единственном друге. Часто, перед тем как уснуть, она вспоминала их совместные игры и занятия, веселые проделки и смешные истории, которые Чарли выдумывал сам, радуя и развлекая свою подругу. Патрисия тосковала по нему, но нежная грусть, поселившаяся в ее душе, не была столь пронизывающе-ранящей как сейчас. Из глаз ее брызнули слезы. Все эти годы Патрисия, бережно храня записку Чарльза, верила, что однажды, когда она будет прогуливаться по саду или сидеть также на подоконнике, по вязовой аллее пройдет человек в форме морского офицера. Улыбнувшись, скажет, что он пришел, как и обещал, за ней и увезет в страну, где все добры и счастливы. Разбередив себе душу, Патрисия уже не могла сдерживаться и расплакалась.
– Ну, конечно же, – проговорил ворчливый голос и занавеси, служившие Патрисии укрытием, безжалостно распахнулись. – Где ж вы могли быть, как не здесь, мисс! Вот и глаза на мокром месте. Что за охота сидеть в уголке и плакать. Лучше посмотрите, что я вам принесла.

Кэтти Миддлтон, дочь кормилицы Патрисии, когда-то помогавшая матери нянчить «бедную сиротку», была оставлена впоследствии при молодой госпоже служанкой. Кэтти была в курсе всех событий на час раньше остальных, и всегда была чем-то озабочена. Выйдя замуж около шести лет назад за тихого и застенчивого Джона Бэйса, слугу, состоящего раньше при юном Чарльзе Гуилхеме, она умудрилась родить ему четырех мальчишек, успевая справляться не только с семейными обязанностями, но и обязанностями, возложенными на нее долгом. Хотя миссис Бэйс и относилась строго к своей юной госпоже, однако не переставала любить, жалеть и всячески пыталась скрасить ее невеселое житье в чужом доме. Вот и сейчас, она принесла Патрисии чашку горячего шоколада и сдобные булочки, еще пышущие жаром.
– Негоже, молодой леди сидеть, поджав ноги, мисс, – ворчала Кэтти. – Видел бы вас милорд. Вот лучше отведайте, миссис Томсон только что испекла.
– Спасибо, Кэтти, – спрыгивая с подоконника, улыбнулась Патрисия. – Ты меня балуешь. – И, утерев слезы, принялась с аппетитом за лакомство.
– Ох, бедное сердечко, а кто ж вас побалует, моя голубка, как не я, – посетовала миссис Бэйс, погладив мисс Кленчарли по рыжим локонам.
– Кэтти, – обратилась к ней Патрисия. – Милорд не давал о себе знать?
– Как же, голубка, – удивилась служанка. – Он писал, что возвращается сегодня, вместе с миледи. Кажется они, заключили перемирие и возвращаются из Лондона вдвоем, и я думаю, что леди Элеонор поедет на Барбадос тоже.
И словно в подтверждение слов Кэтти, на аллее показалась карета с гербом. Патрисия подскочила и, взглянув машинально на себя в зеркало, бросилась из комнаты вон, вниз по лестнице в большую гостиную.


продолжение следует