Где рождаются изумруды

Вновь заскрипели ветви. Где-то пищит ветер, наверное - несет тучи.
Снаружи.
А вдруг нет никакого «снаружи», а звуки просто снятся в полузабытьи? И только кажется, что колеса пересчитывают рытвины и ухабы, - каждый толчок причиняет боль во всем теле, - а на самом деле кибитка трясется и подскакивает совершенно без всякой цели и причины. Нет ни Тома, ни леса и моросящего дождя, ни двух старых лошадей. Есть только пробравшийся под истасканное одеяло холод, есть Иви, смотрящая в никуда тем взглядом, который был у нее в пьесе, в сцене, где героиню Иви оставили без наследства. Иви кутается в накидку. Раньше она всегда спрашивала, не холодно ли Дари, и Дари отвечала, что холодно, и Иви стаскивала с себя накидку и укрывала подруге ноги или грудь – накидка так коротка, Том когда-то обещал купить новую, но Иви не ребенок и все понимает, - и ползла в угол с тряпьем, пытаясь что-то выудить, например – то, что когда-то было бархатной пелериной для роли богатой сеньоры.
Сейчас уже не поставишь  старую пьесу про сеньору. Превратились в труху костюмы. Почти истлели декорации. А главное – больше нету Дари.
То есть Дари, наверное, есть. Она вслушивается в свое дыхание. Вдох тяжело дается, он – тяжелая работа, но он есть. Есть руки, ноги, лежат и мерзнут на подстилке. Дари всё-таки есть.
 - Далеко до города? – спрашивает она. Пытается повернуться на бок, морщится. Голос выходит странный , скрипучий.
 - Близко, - в другую сторону отвечает Иви. Дари чудится укор: какая тебе разница, далеко до города или близко? Не тебе сейчас играть перед городским сбродом дурных старика и старуху, чтобы получить горсть простых монет и купить хлеба. Не тебе думать, как накопить за последний месяц осени хотя бы на одно одеяло. Не тебе стареть и видеть, как стареет муж, не тебе  уже и не вспомнить, почему назывались супругами и когда-то мечтали о детях, и знать, что теперь есть только дорога, глупые визги и шутки перед толпой, корки хлеба и постоянно стонущая Дари в уголке.
Вчера Дари думала попросить их оставить ее на дороге. Но в последний момент испугалась.
Холод. Даже ручная обезьянка нахохлилась и сидит в углу. Продать ее нельзя: многие хотят видеть трюки с обезьяной больше, чем уличную пьеску.
Дари хочется пить. И согреться. Какое это блаженство – когда Том останавливает кибитку, разводит костер, и Иви приносит ей горячей воды или отвар трав. Ждать: тепло  дойдет до головы, до рук, главное – не заснуть и не выронить щербатую чашку. Можно даже попытаться выйти, если ноги не подведут от слабости или холода. Вдохнуть чистый воздух перед тем, как вернуться под полог к своей лежанке. Отогревшаяся Иви на радостях может даже помочь обтереть лицо. Вчера Иви с мужем о чем-то долго говорили там, снаружи. О чем? Холод. Голод. Страшно.
***
 - Как вы себя чувствуете, госпожа Дейдре? – строгая белейшая косыночка на рано поседевших волосах, всегда чуть поджатые губы, поднос с завтраком в руках. Да, госпожа Дейдре завтракает днем.
 - Великолепно, Клоди. Откройте, пожалуйста, окно, благодарю за завтрак. Не устраивается ли сегодня какой бал в городе? Сойдет любой прием, где будет много вина и танцев, я очень хочу танцевать.
Всегда сдержанная Клоди вдруг всхлипывает. Оглядывает Дейдре, лежащую на огромной кровати, и снова всхлипывает. Ставит поднос, открывает окно, замирает  у него, будто бы всматриваясь во что-то на улице.
 - Клоди, вы никак реветь вздумали? Ну будьте хорошей девочкой, не плачьте. Хотите, я вам что-нибудь подарю?
 - Простите, госпожа, - Клоди неловко кланяется и уходит. Интересно, сколько ей лет? Наверное, немногим больше сорока, хоть и старается вести себя как старушка.
Дейдре гонит от себя разные мысли. О том, как скоро принесет после завтрака Клоди новое, сильное снадобье от боли. О том, как повезло ей, что один из почитателей ее таланта – он так и не показался ни разу! – платит и за эти комнаты, и за её пищу и лекарства, и за то, чтобы рядом неотступно была Клоди. Какой он? Может, старый старичок с палочкой, тоскующий по так и не рожденной внучке? Что станется с ней, если  почитатель, например, решит переместиться в иной мир – Дейдре не хочет думать. На случай, если нужен доктор, есть еще кошелек с монетами. На какой-нибудь случай похуже – шкатулка с ее старыми украшениями, которые блистали на ней. В те годы, когда блистала она сама, когда ее стихи декламировали в салонах и на улицах, пели под музыку, хорошую и не очень. Рядом с ее ложем обычно стоял бокал вина, а не горького лекарства. Глупая штука жизнь. Рассказывали, что некий болван завязал себе глаза и пообещал на спор выстрелить в несколько яблок на дереве без промаха – а перестрелял собственных друзей. Без промаха. Таким болваном виделась Дейдре жизнь. «Жизнь, зачем ты стреляла в свою лучшую подругу? Уж я-то тебя точно любила так, как не смог бы никто другой».
Можно дойти до окна. Через боль. И сначала нужно поесть, чтобы были силы. Хотя нет: сил-то как раз сразу и не станет. Но не поешь – Клоди не принесет снадобье. Дейдре потянулась к тарелке. Часы в комнате снизу начинали бить полдень. Часы, наверное, любят полдень и полночь: можно очень долго петь. Дейдре хотела бы спеть модную песенку полегкомысленнее, но она даже не знает, какие песенки сейчас поют. Вот и закончен завтрак. Дейдре кусает губы, боль скоро станет нестерпимой. Рука сама лезет под подушку, но вместо колокольчика, на зов которого приходит Клоди, нащупывает шкатулку. Кстати, Дейдре не боится воров, совсем. Как-то в открытое окно влез один такой. Дейдре села, ее лицо оказалось в свете ночного фонаря, вор вгляделся, завопил и сиганул обратно в окно. Клоди, наверное, в ту ночь и поседела окончательно: не то когда услышала звон разбитого стекла, ибо этот дурень еще и зацепился за раму, не то когда Дейдре, осознав, что случилось, начала хохотать как сумасшедшая. Или как какое-нибудь привидение. Интересно: привидения хохочут? Если нет, то она скоро будет первой и очень громкой. Что покидать мир придется уже скоро – в этом Дейдре не сомневалась. Вор и тот все понял, только взглянув на нее.
Дейдре попыталась подняться. Чуть не опрокинула стол с целой кипой исписанных листков. Она никому не показывала новые стихи. Она ждала, когда сама, в любимом очень смелом – так писали газеты -  платье, встанет и прочтет их в какой-нибудь гостиной, услышит овации и драматически запрокинет  бокал вина. И сама потом над этим посмеется. Ждала того, чего не будет, и все равно ждала.
Хотя один слушатель у Дейдре все-таки был. Рыжий кот с огромным пушистым хвостом, любимец Клоди. Он приходил каждый вечер. Садился на постель, ждал, когда лежащий в постели странный слабый человек женского пола выберет один из листков и поднесет к глазам поближе. Уходил только тогда, когда Дейдре заканчивала читать. Иногда говорил мягкое «мррр». Но очень редко. Кот был строгим критиком.
Она надела любимое ожерелье из крупных зеленых камней. Был поклонник, даривший подарки, шептавший: только пожелай! – а она смеялась: кто-кто, а она вовсе не походила на тех нежных барышень, которым можно так шептать. Была выставка, сияли бриллиантовые диадемы и изумрудные колье, а может быть – наоборот, изумрудные диадемы и… Дейдре было все равно, потому что она увидела крупные зелено-серые камни. «Это всего лишь порода, в которой находят изумруды, что ты в ней нашла?» Она заказала себе бусы из этой самой «породы». Не изумруд, но – то, что рождает их. Без чего их нет. Поклонник так и не понял. Может, он и ее стихов-то не понимал. Сейчас драгоценности пылились в шкатулке, зато тяжелые бусы  были на ее груди каждый день.
Она смогла дойти до окна! Смогла! Она закричала от радости и замахала руками. Несколько голов поднялись на ее крик – и опустились.
 - Клоди, что там такое? – спросила она у тут же появившейся в дверях служанки.
 - Госпожа, лягте в постель немедленно. Сейчас я принесу лекарство.
 - Но там  красные и желтые листья на ветках, и ветер из леса, и…кибитка! Смотри, Клоди, кибитка! Я хочу посмотреть представление, что бы там ни было!
Силы оставляли ее. Клоди помогла добраться до кровати, заботливо поправила одеяло, подала бокал.
 - Странное вино, не пьянит ни чуточки, - пожала плечами Дейдре и вдруг поняла, как ей самой надоела эта ежедневная шутка. – Мой заказ принесли?
 - Да, госпожа. Но я бы не стала на вашем месте…
- Вот это правильно: не надо быть на моем месте. Вы здоровы, Клоди, я бы хотела, чтобы вы пошли повеселиться, а не сидели тут с одной веселой  больной и не запрещали ей… Клоди, может – всё-таки купите наконец табаку для моей трубки?
 - Ни в коем случае, госпожа, доктор строго-настрого…
 - Ему просто завидно, вашему доктору, он сам говорил, что его жена не выносит табак. Тогда помогите мне одеться – и немедленно осуществим мой план. Я еще успею посмотреть на актеров!
***
Горожане -  в основном бедняки, однако в толпу затесалось и немало хорошо одетых прохожих, не то мошенников, не то господ, - удивленно разглядывали четырех человек и то, что они тащили: носилки, к которым крепилось нечто наподобие кресла. В кресле восседала густо накрашенная и нарумяненная Дейдре, с крупными серьгами, оттянувшими мочки ушей, с любимыми зелеными камнями поверх глубокого выреза роскошного платья. Ноги скрывало бархатное покрывало. У странного сооружения оказались еще и выдвигающиеся опоры, чтобы оно могло стоять на земле. Дейдре гордо огляделась вокруг и тут же оглушительно захлопала в ладоши вместе со всеми: представление начиналось. Хлопали и рабочие, получившие по золотой монете за то, что не отойдут от носилок до конца представления и потом благополучно доставят госпожу домой.
Пьеска быстро наскучила Дейдре. Но что-то она видела краем глаза, что-то отвлекало ее от криков на сцене. И она поняла. Сбоку полог кибитки шевелил вовсе не ветер. Чей-то  взгляд был прикован к Дейдре все это время. Оттуда. Изнутри.
Дейдре пошепталась с рабочими, дождалась, когда носилки окажутся у самой кибитки. Она сбросила покрывало прямо на землю, заставила себя встать.
***
Какая же милая эта старушка. Какой у нее аккуратный белый платочек, и какую вкусную пищу она приносит каждый день.
В первый день, после заката, вместе с тетушкой Клоди пришел большой кот. Старушка очень удивилась, когда я сказала, что до утра мне достаточно и маленькой свечи. Прежняя хозяйка, видимо, писала свои стихи по ночам и жгла свечей на большую сумму, но я так не хочу. Кот прыгнул ко мне на постель и посмотрел мне в глаза совсем человеческим взглядом. Он будто чего-то ждал. А потом недовольно мяукнул и ушел.
В шкатулке под подушкой – драгоценности, каких я никогда не держала в руках. Как и госпожа поэтесса, я берегу их на черный день, но каждый день примеряю. Даже выпросила у тетушки Клоди зеркало для этого.
Мне кажется, мое  здоровье поправляется. Я чаще встаю. После того, как тетушка Клоди отмыла меня, оказалось, что мои волосы по-прежнему светлые, льняные, и даже вьются. В них очень красиво смотрится изумрудная диадема.
Меня смущает, что господин, на чьи средства живем мы с тетушкой Клоди, не знает, что я – это не я. То есть – не она. Словом, совсем не та, для которой предназначены деньги. Поэтесса сказала, что ему это безразлично. Наверное – поверю. Я говорю себе в зеркало: ты оказалась счастливицей, Дари.
В шкафу оказались такие красивые платья!
***
Кибитка снова наскочила на камень.
А это больно.
Очень.
Новое Сильное Снадобье – я забрала его с собой, всю бутыль – похоже, закончится очень скоро.
Впрочем, завтра нас ждет отдых. Увидев мой кошелек, Том и Иви – так зовут этих ребят – решили к вечеру остановиться у придорожной харчевни и съесть ужин с вином. Обещали и мне принести поесть.
Сама Иви готовит так себе, честно скажу. Наверное, привыкла, что не из чего готовить. Мне все равно недолго осталось, так что потерплю я ее стряпню, так и быть. А еще мы с Томом разжились табачком. Иви расхрабрилась и попросила мою трубку. А потом долго плевалась.
Вокруг – уходящий в зиму лес. Засыпающий. Только мы его будим голосами и шумом колес. Не знаю, увижу ли я зиму. Наверное – лучше не надо, ведь помереть от холода не входило в мои планы никогда. Но тогда мне нужно торопиться. Придумала:  уговорю Тома и Иви потратиться на две комнатушки при той же харчевне, хотя бы до утра. И пока они, согретые вином, останутся вместе у настоящего очага – я сделаю то, что обещала себе и им. Напишу пьесу, которая принесет им удачу. Кем же их сделать в ней? Может, лучше всего – самими собой?
Иди-ка сюда, Мими. Вот так, молодец. Держи-ка кусочек хлеба. Вот возьму и дам тебе роль. Будешь принцессой? Сошьем тебе платье из моего. Ты будешь первая в мире обезьяна в роли принцессы, - каково? Только не воруй больше моё любимое ожерелье. Ты же зверь, тебе не понять: это не просто украшение. Это – то, без чего не будет изумрудов. Совсем-совсем. Нигде и никогда.