Домовой

Иногда ко мне приходят. Ставят блюдечко в уголок, что-то бормочат себе под нос, а потом быстро убегают. Ну какая это обида! Я, конечно, молоко-то выпиваю, негоже добру-то пропадать, и нечисть всякую распугиваю. Даже по углам подметаю иногда, пока никто не видит.

Но они всё равно меня не замечают. Хотя верят, конечно. Как тут не поверить, когда по углам подметено, все пауки в самые щели забились – меня боятся, а нечисть не ступает на порог?

С пауками я, на самом деле, дружу. Они хоть и шныркают по углам, воруют крошки у меня, но всё равно косятся на меня своими глазами – сочувственно так поглядывают. Они, конечно, неплохие. Как говорится, если дома есть пауки – значит дом обжит. Но как вот глянут – так и хочется их выпроводить! Потому как не нужна мне жалость! Я просто дружить хочу.

Иногда приходит Васька, рыжий кот с улицы. Вот уж негодяй так негодяй! Вечно на моё молоко косым зелёным глазом смотрит! А как отвернусь – так всё пропало! Только его морда усатая вся в молоке. А он сидит и тихо тянет:
– Домовой, а, домовой! За что ты меня так не любишь?..
– Да было бы за что любить тебя, шкура блохастая!..

С этого обычно и начинается наша драка. Летят клочки по закоулочкам! Рубаху он мне в прошлый раз порвал, но и сам оставил в моём кулаке пару своих усов! Потом через два дня пришёл ко мне, просить усы обратно. Вот потеха-то была!

А сейчас сидит, подходить побаивается. Правильно – ведь хозяйка-то дома, при ней на казённое молоко свою пасть не откроешь. Вот он у порога и ошивается.
А на высоком табурете Настёна сидит, качается. Пока хозяйка у печи толкётся, девчонка кашу по столу размазывает. Забавная такая, рыжая, два коротких рыжих хвоста вверх торчат. Стул под ней трещит и качается, а хозяйка спиной к ней повёрнута. В мои обязанности, конечно, входит уследить за Настёной, чтоб она не кувыркнулась с табурета.

Поэтому я тихо, пока никто не видит, подкрадываюсь к ней. Вижу, как Васька косит на меня зелёным прищуром глаз, но не двигается с места.
– Баб Галь, а ты домовому сегодня молоко подливала? – вдруг спрашивает она, а я застываю на месте.
– Чего? – поворачивается к ней хозяйка. Её толстое в веснушках лицо расплывается в улыбке, когда она понимает, о чём её спрашивает внучка.
– Какой домовой, Настён, ты что? Это ж коту Ваське! Домовых не бывает!..

От обиды я перестаю дышать и, кажется, становлюсь ещё прозрачнее, чем был. Как это – меня не бывает? Как, если я есть? Или нет?..
Быстро ощупываю себя, обнимаю и склоняю голову вниз.
А я ещё дружить хотел!.. Но как дружить, если моё существование никто не замечает?..

Бреду обратно, к себе в угол, не обращая внимания на пауков, которые притаились по углам, и даже на Ваську, который перестал вылизываться и внимательно смотрит на меня.
Так и умереть недолго. Разве ж я мало сделал для этого дома? Разве я не был полезным?.. За что они так со мной? Я ведь… люблю их.

Склоняю голову ещё ниже и сажусь. Слышу скрип стула, чьи-то детские шаги… И вдруг прямо перед моим лицом возникает огромное лицо Настёны! Она смотрит прямо на меня, но я готов поклясться своей бородой, что – не видит! Но всё равно шепчет:
– Домовой, а домовой! Не обижайся на бабушку! Я в тебя верю!
И улыбается.

Мир становится светлее, я смаргиваю слёзы и улыбаюсь ей в ответ. Неважно, что она не видит меня, это только сейчас! Со временем я смогу стать более заметным! Ведь в меня верят!
От этих мыслей становится совсем светло на душе. А Васька, вновь принимаясь вылизываться, урчит:
– Чудак ты, домовой! Чудак!..
И в его урчании слышна улыбка.