Серафима Львовна Абезгауз и ее семья

               
                Посвящается Ирине Герцевне Алмазовой

Я прочитала мемуары Ирины Алмазовой «Патриаршие пруды – вблизи и вдали», и нахлынули воспоминания...
Мы жили рядом: я – на улице Алексея Толстого(Спиридоновке), она – в Большом Пионерском (Патриаршем) переулке; обе учились в школе №125, которая была напротив ГОСЕТ, который потом был Театром Сатиры, а потом стал Театром на Малой Бронной. Кроме совпадения во времени и пространстве, совпадает очень многое: она и её муж врачи, мои родители тоже врачи, она с семьёй иммигрировала в Израиль в 1990 году, мы – в начале 1991-го. И этого достаточно, чтобы чувствовать родство душ.
Больше того, когда я была в третьем классе, Ирочка (так мы звали её) была нашей пионервожатой. И еще её мама Серафима Львовна Абезгауз учила нас немецкому языку.
Написанное ниже является расширенным комментарием к книге Ирины Алмазовой.

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«На Б. Патриаршем переулке стоит большой дом, построенный в виде венецианского дворца. Строил дом купец Тарасов в 1912 году для своей любимой женщины. Тарасов в революцию бежал в Европу, а его сын – известный французский писатель Андре Труайя. Он описывает жизнь в этом доме в своих воспоминаниях. До войны в этом доме было немецкое посольство, так как немцы были друзьями СССР. Я ещё помню (детская память цепкая), как на бульвар выходили две девочки – немки с большой немецкой овчаркой. В начале войны их, видимо, депортировали в Германию на смену персонала советского посольства, впрочем, не знаю точно. Потом в этом доме было Польское посольство. В его честь улицу назвали – Адама Мицкевича. Мы ежегодно с балкона, с большим любопытством взирали, как после приёма в честь Дня Независимости (или другое название) национального праздника Польши, высокие гости шли к своим машинам. В рупор кричали: «Машину посла такого-то к подъезду». Но улица была узкая, так что не все машины успевали подъехать к подъезду, и многие персоны были вынуждены идти на Патриаршие к своим машинам. Мы были в восторге, когда после слов: «Машину Аркадия Райкина», мы увидели идущего прямо мимо нас Аркадия Исааковича, тогда самого популярного человека в СССР. Недаром тогда говорили, что Леонид Брежнев – мелкий политический деятель в эпоху Аркадия Райкина. Впоследствии главы страны менялись и сменилась эпоха – это уже была «Эпоха Аллы Пугачёвой». Это здание посольства потом было отдано институту Африки. Видимо, поляки получили большее здание».

Комментарий:

Мы с мамой приехали из эвакуации в Москву к бабушке в коммунальную квартиру дома №36 по улице Алексея Толстого в 1944 году. Рядом с нашим домом былоанглийское посольство, помещавшееся в те годы в особняке в стиле венецианских дожей, построенном архитектором Жолтовским  для купца Тарасова. Мама рассказывала, что она видела однажды толстого Черчилля, который шёл в сопровождении охранников в направлении особняка Морозова, где была приёмная министерства иностранных дел.
Из окон нашей комнаты просматривался уютный внутренний дворикпосольства с мраморным фонтаном в центре. Во дворике росли высокие тополя как раз возле забора, отделяющего двор посольства от нашего двора. Весной деревья пахли молодой клейкой листвой, а ещё туда прилетали грачи вить гнёзда. Я каждое утро подсчитывала, сколько гнёзд на тополях; помню, удалось досчитать до 22. По крайней мере, две таких весны помню. Грачи выводили птенцов, я смотрела, как они летают туда-сюда, что-то приносят в клювах для своих детей, которые, кстати, галдели все громче и громче. И вот однажды во дворе посольства появились люди с ружьями и стали стрелять по гнёздам. В тот же день во дворе стало тихо, как на кладбище. Я возненавидела англичан и была очень рада, когда вместо английского в особняке разместилось польское посольство.
Во время приемов в посольстве ярко зажигались окна, выходившие на улицу А. Толстого, и видны были изумительные люстры и замечательная роспись кисти художника Лансере на потолке и фризах парадного зала. Гремела музыка, и очень хотелось остановиться перед окнами поглазеть. Но приходилось довольно быстро проходить мимо, потому что  милиционеры смотрели с подозрением на пешеходов.
Вообще милиционеров на нашей улице было много. Особенно они досаждали нам, когда случалось привозить какую-нибудь новую мебель, например, диван или шкаф. Машину обязательно останавливали, проверяли документы на покупку, нашу прописку, да ещё вызывали дворничиху, чтобы она опознала наши личности. Однажды мы с мамой купили письменный стол и везли его на каком-то служебном маленьком крытом грузовичке, я лежала на этом столе под самым брезентом, а мама добиралась до дома своим ходом.

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«Мимо забора горьковского дома выходим на Гранатный переулок. На стыке улиц стоит величественный Храм Вознесения. Я уверена, что теперь он другой, не такой, каким он был в момент нашего отъезда (февраль 90 года). Тогда это был сарай— склад или что-то в этом роде. Тем не менее, храм был одной из главных достопримечательностей нашего района. В этом здании когда-то венчались Пушкин с Натали Гончаровой».

Комментарий:

 Храм Вознесения – на стыке Спиридоновки и Малой Никитской (в моё время улицы Качалова).

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«...ближе к Садовому кольцу находился один из самых зловещих и пугавших нас в детстве и юности домов – особняк Берии. Мне с детства было категорически запрещено даже приближаться к этому дому. Мама, видимо, была осведомлена о том, что было страшной тайной, открывшейся впоследствии. Там на улице дежурили «клевреты» Берии, выискивая хорошеньких девушек и даже девочек, для сладострастия этого чудовища. Глухие слухи ходили, что потом их убивали. После расстрела Берии, моя подруга Тала рассказала, что чудом избежала этой страшной участи. Она была красивая девочка, студентка, её выследили и шли за ней до её дома, а потом пытались у дворничихи узнать, в какой квартире она живёт. Дворничиха этих людей «послала», сказав, что если хотят общаться, то должны узнать сами, где она живёт. На следующее утро Тала улетала в экспедицию в Среднюю Азию, это её спасло. А тем же летом Берию расстреляли».

Комментарий:

 Особняк Берии – на Малой Никитской, на углу Садового кольца, другой его фасад выходил на Вспольный переулок.
С «ловлей девочек» для Берии я столкнулась очень рано, еще когда ходила в детский сад (1945-1946 годы) . Там работала воспитательницей Александра Павловна, с которой дружила моя мама. У нее была дочь Ирина, очень симпатичная блондинка с большими голубыми глазами и толстыми длинными косами. Ирина училась на первом курсе МГУ, часто гуляла с нашей группой детского сада, и я до сих пор помню её пересказ «Ундины», которую я несколько раз потом рассказывала (прочитала я эту сказку в стихотворном изложении В. А. Жуковского только в 1960-ых годах) в пионерском лагере и позже своей дочке. Вдруг Ира исчезла, и я подслушала разговор мамы с бабушкой о том, что за Ирой несколько дней ездила машина, в которую её норовили затащить. Все знали, что это для Берии. Родители срочно оформили дочке академический отпуск и отправили её к родственникам в Саратов.

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«Если пойти по Гранатному переулку, то здесь тоже есть несколько интересных зданий. Дом Архитектора – красивый оригинальный с восточным колоритом. У меня к нему приятные эмоции: там мы отмечали Валину защиту диссертации и несколько раз просто были в ресторане. А напротив Дома Архитектора сооружён, занимающий большую площадь переулка ужасный гигантский монстр – дом для вождей СССР, членов Политбюро.
...
Перейдём во Вспольный переулок, где находится самая элитная школа в бывшем СССР...
Лидерство Ани (дочка И. Алмазовой – прим. Л.Б.) распространялось и на всю школу. Её очень уважал директор школы Антон Петрович... Она ежегодно 1 сентября вручала цветы «хозяину» Москвы В. В. Гришину, так как он каждый день провожал свою внучку в эту школу. Антон Петрович навытяжку стоял каждое утро у ворот школы, встречая хозяина».

Комментарий:

В моё время напротив Дома архитектора была школа №660, которую я заканчивала.
В школе № 125 я училась до 9-го класса. А потом произошло эпохальное событие – упразднили женские и мужские школы, и во всех школах с 1954-го года девочки и мальчики стали учиться вместе. Только десятые классы не объединяли, а всех остальных перетасовали. В результате этой перетасовки я и мои подруги Инна Ратнер, Вера Минкина и Галя Баешко попали во вновь открывшуюся школу №660, находившуюся в Гранатном переулке напротив Дома архитектора. Директор школы Антон Петрович Палехин, а учителя– весьма разнообразная команда. Учёба в этой школе – отдельный большой рассказ, но здесь скажу, что я с подругами продолжали получать свои пятерки, к которым привыкли в школе №125. Не помню, чтобы моя мама ходила на родительские собрания и имела какие-либо контакты с учителями. А зря. Можно было бы вовремя почувствовать неладное. Это, очевидно, понял папа Веры Минкиной. Первого сентября 1955 года утром я зашла за девочками, жившими в одном доме-кооперативе железнодорожников, чтобы вместе идти в последний десятый класс школы. Мы встретились, вышли из ворот, я, Инна и Галя повернули налево, а Вера – направо. Оказалось, что родители перевели Веру в десятый класс обратно в школу №125. Много позже Верин папа сказал, что познакомившись с директором, сразу понял,что у этого антисемита его дочь медаль не получит.
В то время золотая медаль давала право на поступление в ВУЗ без экзаменов с одним собеседованием. Обладатели серебряной медали должны были сдать вступительные экзамены только по одному профилирующему предмету.
Первый выпускной экзамен – сочинение. Я, Инна Ратнер и Аркаша Хайт (он жил в доме, напоминающем утюг, на стыке улицы А. Толстого и Гранатного переулка) получаем 4 балла и результирующую четверку по литературе! Наши попытки узнать, почему была снижена отметка, привели к неожиданному результату: отметка снижена всем троим «за плохой почерк»! Тогда еще не выдумали изящную формулировку: «не полностью раскрыта тема». В результате золотые медали получили: Галя Баешко, впрочем, заслуженно (отец –генерал, глава госбезопасности в министерстве путей сообщения) и Володя Степанов (незаслуженно) из параллельного класса (отец – замминистра). Мы с Инной получили серебряные медали. Аркадий Хайт– будущий известный литератор, автор сценариев «Ну, погоди!», «Кот Леопольд» и др.вообще остался без медали. Перед экзаменами Аркадий говорил: «Получу медаль – буду пробовать поступать в МГУ на филфак, а нет – пойду в строительный, там у родителей блат» .В итоге он окончил строительный институт по специальности «Водопровод и канализация», во время учебы играл в КВН, после института писал интермедии, сценарии, тексты для «Радионяни» с Лифшицем и Левенбуком, работал с Аркадием Райкиным и постепенно стал очень известным писателем-сатириком, лауреатом нескольких престижных литературных премий.
Позже наша любимая учительница Иветта Николаевна Фалеева, с которой мы дружили долгие годы, рассказала, как проходил педсовет, обсуждавший наши экзаменационные отметки. Антон Петрович потребовал, чтобы мне, Инне и Хайту поставили четверки за сочинение и письменную работу по математике и тем самым лишили нас медалей. Молоденькая, к тому же еврейка, учительница литературы Инна Осиповна не посмела возражать, а наш математик – полковник в отставке, коммунист, русский, которого мы считали тупым солдафоном, встал и сказал про нас с Инной: «Как? Моим лучшим ученицам? Не позволю!» И Антон Петрович не устоял. У Хайта по математике выходила итоговая четверка вне зависимости от экзаменов. Но уж сочинение, рчаюсь, у него было отличным. Я и Инна, напуганные историей с медалями, успешно сдали два экзамена по математике и поступили вслед за Верой в МЭИ. А Вера, лучше нас понимавшая еврейский вопрос в СССР, поступила на тот факультет, который когда-то кончала её мама.
Через несколько лет после этого школу №660 снесли, на этом месте построили дом для Политбюро, а Антона Петровича перевели директором в новую шикарную школу во Вспольном переулке. В конце концов он был уволен из этой школы в связи со скандальным делом по растлению малолетней.

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«С самого детства я знала, что я еврейка, что мой народ самый умный, и что нас ненавидят».

Комментарий:

Я поняла, что я еврейка, когда пошла в школу. Был 1946 год. Мама и бабушка работали, и я сама шла в школу и возвращалась домой. Наш маленький двор пересекала бегом под улюлюканье мальчишек и крики: «Сар-р-ра!». Мою тетю звали Сара, и я знала, что это еврейское имя.
 В первом классе я подружилась с Риной Челганской. Мы обычно вместе возвращались домой и шли через Патриаршие пруды, потому что Рина там жила в маленьком доме рядом с домом со львами. Идем мы через Патрики, а навстречу женщина с маленькой девочкой лет трех. Девочка кудрявая, с большущими черными глазками.
Я: «Какая хорошенькая!»
Рина: «Это евреи! Их всех надо убить!»
Я: «Как? И такую красивую девочку?» – и убежала домой.
Дома рассказала маме, и она, помолчав, произнесла: «Пожалуй, не надо тебе дружить с Риной».

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«Театр(ГОСЕТ) находился на Малой Бронной улице, прямо напротив нашей 125 школы, и театр был нашим «шефом». В 1948 г. я подружилась с дочерью директора театра С. Фишмана – Инной. Мы вместе поставили у наших подопечных октябрят спектакль «Хрустальный башмачок», и театр помог нам с декорациями, бутафорией и костюмами».

Комментарий:

Время с 1946-го по 1948 годы было совсем неплохим в моём школьном детстве. Самую большую радость приносили музыкальные занятия в школьном кружке, который вела очаровательная Вера Кузьминична (не помню фамилии). На праздники подготавливалась какая-нибудь инсценировка. Например, на Новый год, помню, милый танец на фоне больших часов, стрелки которых приближались к 12, в сопровождении песенки:
Позвольте, часики, узнать,
Мне очень интересно знать,
Какой зверек внутри сидит
И все тик-так, тик-так твердит.
Тебе отвечу я, дружок.
Ведь я машинка, не зверек...

Но наибольшую славу я снискала в роли Волка,который должен был ловить зайчиков. Когда я шла с мамой по нашей улице, малыши показывали на меня пальцем и кричали: «Вон Волк идет!»
К 1 мая готовились танцы народов СССР. Помню, я была узбечкой и требовала, чтобы мама заплела мне 25 косичек. Ведьу Агнии Барто: «У москвички две косички, у узбечки  двадцать пять».
Но вершиной нашей самодеятельности была пьеса «Золушка» (Хрустальный башмачок). Я там играла роль Феи, а Золушкой была Юля Курзанова – маленькая хрупкая блондинка. Я встречала ее после окончания школы, и она превратилась в замечательную красавицу с пепельными пышными волосами и бархатными карими глазами.
Незадолго до этого у нас появилась октябрятская вожатая – Ирочка Алмазова. Это была очень красивая девушка с длинными черными косами и зелеными глазами под густыми черными ресницами. Мы знали, что она дочка нашей учительницы немецкого языка, и ещё что у неё есть сестра Лена, которая всего на один класс старше нас.
Дети любят красивых, и, конечно, все «вешались» на неё. Но для меня что-то в ней мешало фамильярности. Позже мне казалось, что Ирочке очень соответствуют стихи Шиллера Das Madchen aus der Fremde, которые мы учили на уроках немецкого языка с Серафимой Львовной – её мамой.
 
Beseligend war ihre Nahe,
Und alle Herzen wurden weit,
Doch eine Wurde, eine Hohe
Entfernte die Vertraulichkeit.

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«...разыгралась трагедия Еврейского театра. Мама всегда была как-то связана с Еврейским театром (ГОСЕТ). Подруга мамы Биба Вайнер была племянницей С. М. Михоэлса, муж подруги работал пожарным в театре. Мама, конечно же, знала прекрасно идиш, и ходила на все спектакли в ГОСЕТ... Время это было очень страшное. В 1948 г. не стало С. М. Михоэлса. (12 января 1948г.) Кстати, на его панихиде наши старшеклассницы стояли в почётном карауле. Ведь тогда ещё считалось, что он погиб в автомобильной аварии. Театр начал агонизировать. В 1949 году начались аресты, арестовали нескольких артистов театра, в том числе В. Зускина, ведущего актёра театра. Евреи Москвы стали бояться ходить в театр. Театр сняли с дотаций, и артисты, и весь персонал были на грани нищеты и голода. Все были подавлены и напряжены. Мы все это чувствовали, и я внутренне содрогалась при мысли о том, что же будет со всеми ними. Прекрасно проявил себя тогда Ю. А. Завадский. Он взял к себе в театр Этель Ковенскую и ещё несколько артистов. В 1949 году театр был ликвидирован. Это было ужасное событие».

Комментарий:

Я помню. Хмурый зимний день. Окна нашего класса выходят на Малую Бронную. За окнами толпа народа перед входом в театр. Грустная музыка. Говорят шёпотом – это похороны Михоэлса. Как вынесли гроб, не увидела. (На перемене всех выгнали из класса). Толпа постепенно рассеялась. Но очень скоро стали говорить, что кого-то арестовали и что ищут знаменитого Зускина, который где-то прячется.
В следующем учебном году не сразу, но постепенно наступают перемены. Прежде всего, исчезла любимая Вера Кузьминична (шептались, что арестована, правда ли? – бог весть!), и кончился музыкальный кружок. Ещё приходит к нам Ирочка, с ней идет подготовка к вступлению в пионеры. Закрывают ГОСЕТ. На месте него – театр Сатиры, который по традиции становится нашим новым шефом. Тут неожиданная радость: от комсомольской организации театра к нам прикрепляют молоденькую Веру Васильеву. А я её запомнила по роли в первом в жизни мною увиденном кинофильме «Сказание о земле Сибирской». Позже театр Сатиры перебазировался на площадь Маяковского, а напротив нашей школы открылся новый театр – театр на Малой Бронной.
Это был последний год, когда у нас ещё теплилась общественная жизнь. С 1949-го по 1953 год в моих воспоминаниях о школе почти сплошная темнота.
Все школьные праздники ненавидела. Два типа праздничных концертных номеров – пирамида и монтаж. Пирамида – это «делай раз!... делай два!...», и мы в спортивных шароварах (тогда ещё не было тренировочных костюмов) и футболках вскакиваем на плечи или на колени друг к другу и застываем в неестественных позах.
Монтаж – все выстраиваются в один ряд, как в хоре; затем по очереди каждый делает шаг вперед, и...например, «Выдь на Волгу! Чей стон раздаётся над великою русской рекой?», и т. п. Тоска...
Такой «концерт» хорошо показан в фильме Элема Климова «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен!»

С «пионерской работой» тоже всё у меня – не «слава богу». В четвертом классе (1949-1950 гг.) меня выбрали в совет дружины. Это большой почёт, я там самая маленькая. Но в этом совете, к которому я относилась с почтением, каждый раз кого-нибудь прорабатывали.Особенно запомнилась «проработка» девочки класса 7-8-го. Худенькая, бледная девочка с тощими косичками, оказывается, пропустила школу и принесла записку от мамы, что болела. А её подружка всем рассказала, что в этот день видела её гуляющей (о, ужас!) под ручку с мальчиком! Совет дружно осудил прогульщицу. И я тоже подняла руку. Но мне было до слёз жалко девочку. Когда пришла домой, я плакала, говорила маме, что не хочу быть в совете дружины. И мама испугалась, и три дня не пускала меня в школу. Еле-еле я добылА свой срок в этом ужасном органе власти, но в будущем я наотрез отказывалась от всех выборных должностей, и за всю свою жизнь  ни в пионерах, ни в комсомоле, ни на работе никуда не выбиралась, хотя училась на одни пятерки, а отличниц всегда норовили куда-нибудь выбрать.
Вообще же забитой я никогда не была, меня никогда не обижали ни учителя, ни одноклассницы (одноклассники). Иногда, правда, я «влипала» в какую-нибудь историю. Помню, тогда была такая пионерская кампания – сбор металлолома. Я не нашла ничего лучшего, чем организовать сдачу в металлолом чугунных ворот, отделяющих наш двор от улицы А. Толстого. Эти ворота, на мой взгляд, были совершенно бесполезны, так как никогда не открывались и не закрывались, а стояли прислонёнными к стенке. Был скандал!

Годы с 1949-го по 1953-й были наполнены книгами. На Малой Бронной, недалеко от Патриков была районная библиотека, куда меня сначала не хотели записывать из-за юного возраста. Читала всё подряд. Шекспир, Шиллер, Гюго, Жюль Верн, Диккенс и прочее с первого тома до последнего по порядку. И всё, что попадалось под руку. А ещё дома у моей соседки по парте Иры Мачерет сохранились старые книги, которые вообще-то ей не разрешали никому давать, но мне она приносила, и мы читали почти все уроки подряд, сидя на своей последней парте. Парту с большой щелью между откидной крышкой и неподвижной частью мы специально выбирали перед первым сентября. Так я прочитала «Графа Монте-Кристо», «Трёх мушкетеров», «Княжну Джаваху», всего Оскара Уайльда. С моей лучшей подругой Инной Ратнер у неё дома после школы мы обсуждали характеры  Пушкина и Лермонтова, их романы, читали много разных стихов, и вообще книги, книги, книги...

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«Во время нашей учёбы в школе, в 1948 г., состоялась печально знаменитая сессия ВАСХНИЛ – сельскохозяйственной академии, где царил лжеучёный академик Т. Д. Лысенко. Он загубил советскую генетику, которая тогда успешно развивалась. Всё это было сделано, конечно же, с одобрения Сталина. С «подачи» Лысенко был арестован и расстрелян великий учёный – генетик Н. И. Вавилов. По иронии судьбы, а главное, по любви Сталина к демоническим ситуациям, брат Н. И. Вавилова – С. И. Вавилов стал президентом Академии наук СССР. Эта сессия ВАСХНИЛ показала, что начались гонения на евреев, «открывали» псевдонимы для разоблачения «скрытых» евреев. Всё это было ужасно. Надо сказать, что практически ни одна сторона жизни людей в те годы, а тем более наука, искусство, музыка, не остались без следов страшных сапог Сталина и его пособников. Так как я собиралась в медицинский, тётя Ида сказала, что абитуриенты должны знать об этой последней сессии ВАСХНИЛ, что мне надо ознакомиться. Я честно старалась читать материалы сессии, но не поняла ничего. Тётя Ида пыталась что-то мне объяснить. Я лишь поняла, что «Генетики больше не существует». По чьему-то выражению «Генетика – продажная девка капитализма». Как же этот факт «отсутствия» генетики чудовищно отразился на нашем образовании!»

Комментарий:

Да уж! Мы в школе из-за всего этого практически лишились предмета «Биология». По ботанике мы знали только Мичурина и Лысенко. «Гениальный» Мичурин выводил мичуринский сорт груши «Бере зимняя», юные мичуринцы достигли небывалых успехов на пришкольных участках. «Гениальный» Лысенко переделывал озимую пшеницу в яровую (а может, наоборот), выращивал картошку квадратно-гнездовым способом и в пух и прах разбил вейсманистов-морганистов. По зоологии мы знали академика Павлова и его учение об условных рефлексах. Наша учительница биологии настолько была запугана всем происходящим вокруг, что рассказывая про жирафу, которая подумав, что хочет есть, легко доставала своей длинной шеей веточки дерева, до конца урока дрожащим голосом повторяла, что жирафа думать не может, так как у неё только условные рефлексы. Её страх был вполне обоснован:  любое случайное слово какой-нибудь ученицы могло привести к доносу, а там... А мы были глупы, неосторожны и смеялись над нею.
Очередь предмета «Биология» пришла к  1953 году, и тогда вообще биологию отменили.
Это очень грустно. На старости лет обдумывая, чем бы мне следовало заниматься по моим данным и интересам, пришла к выводу, что биологией.

Из книги «Патриаршие пруды – вблизи и вдали»:

«Рига! Как много в этом слове слилось для сердец всей нашей семьи. Это ведь родина! Туда из местечка Яновичи в Витебской губернии переехали родители мамы вместе со старшими детьми и трёхмесячной мамой в 1903 году. Младшие дети родились уже в Риге. Дедушку звали Лейб, а бабушку – Сара. Семья была почти библейская. Естественно, что родители были религиозные, но, видимо, в довольно мягкой форме. Правда, мама много раз вспоминала, как тяжело ей было поститься в Йом Кипур. Ведь она всегда страдала мигренью, а голод – одна из причин приступа головной боли. К сожалению, этот ген передался нам с сестрой Леной и Ляле – Лениной дочери. Считается, что мигрень – болезнь способных и амбициозных людей. И ещё мама нам не раз говорила, что в семье Абезгауз было несколько поколений переписчиков Торы.
Чем занимался дедушка в Риге? Лесом, вернее, сплавом леса. Но это не очень точно. В доме была пекарня, как бизнес бабушки, она пекла хлеб, а за кассой сидела тётя Маня; во всяком случае, семья не бедствовала. И дедушка сумел дать почти всем детям европейское образование. Когда Латвия стала независимой в 1918 г., то учёба в университете проводилась на латышском языке. Мама и тёти учились в еврейской гимназии. Там изучали русский язык, немецкий и учили иврит. Вся семья знала идиш, но говорили по-русски. Моя мама и все её сёстры великолепно владели русским, знали русскую классику, современную литературу. Кроме этих языков, мама и тётя Минна знали, конечно, итальянский, так как долго жили в Италии. А мама ещё французский и английский.  Мама провела в Риге своё детство и юность, но в 20 лет она уехала, как и другие старшие дети в семье, учиться в Германию, а потом жила в Милане. Лишь в начале 30-х годов она приехала в Москву. Её любимые школьные подруги остались в Риге. К счастью, они успели уехать на восток до вторжения немцев. Всех оставшихся в Риге евреев ждала гибель.
У нашей семьи был в центре Риги двухэтажный домик. Он и сейчас стоит на бывшей Мариинской улице. Я наводила справки в архиве Риги о том, до какого года дедушка владел домом. Оказалось до 1931 года.
В конце 20-х годов 20 века мама приехала в Москву из Италии. Она устроилась на работу в Наркомат тяжёлой промышленности. В сферу этого наркомата входила и авиационная промышленность, и в этом отделе мама работала. Там образовалась компания из четырёх очаровательных женщин. Все они были красавицы, и все – еврейки. Эти четыре дамы были: Серафима Львовна Абезгауз – наша мама – переводчик, Надежда Владимировна Дымерская – заведующая библиотекой, Анна Эммануиловна Оратовская – стенограф-машинистка и Надежда Николаевна Вайнштейн (впоследствии Владимирская) – экономист. Эти дамы дружили всю их жизнь, а Надежда Владимировна и Надежда Николаевна породнились через детей. Возле этих красоток «кадрились» высокие чины авиационной промышленности. Там мама познакомилась с нашим папой.
Не влюбиться в маму было невозможно. Она была ослепительно красивая, обаятельная, весёлая, очень образованная, владела многими иностранными языками. Родители  поженились.  Родилась я, а через пять лет – Лена.
Жизнь нашей семьи, по тем временам, была прекрасно устроена. Трёхкомнатная квартира в новом доме НКАП на Патриарших прудах.  У меня была няня – Аннушка. Мама в то время не работала, вела светскую жизнь. У папы был шофёр – Тимофеевич. Летом он, его жена и дочка Веста жили с нами на даче. Дача была государственная, на станции Малаховка. Я помню, что у папы были две машины, но не одновременно, а вначале «Эмка», а потом «ЗИС». 10 января 1938 года родилась Лена, и я была счастлива, что у меня есть сестричка, о чём я мечтала. В семьях маминых родителей, сестёр и братьев тоже благополучие. Словом, у всей семьи есть убеждение, что они не зря покинули Ригу, где жили до 1931 года. Но… приближались окаянные годы в жизни всех моих родных, как и миллионов других людей.
В нашей семье погибли: наш папа, дядя Шай и дядя Моня, мужья моих тёть. Дядя Боря был в лагере в Воркуте, тётя Минна провела 17 лет в тюрьмах, лагерях и ссылке, тётя Соня была в тюрьме и ссылке с 1951-го и до 1954 года – амнистии после смерти Сталина. Какой ужас перенесли мои родители, дяди, тёти. И это убило мою бабушку. А какой генофонд был уничтожен?! А переживания нас, детей, наши страхи, наша жизнь с клеймом «детей врагов народа».
Папу первый раз арестовали летом 1938 года. Почти год он пробыл в тюрьме, в совершенно нечеловеческих условиях. И вдруг… папа вернулся. Я помню только этот короткий период общения с ним до его повторного ареста 4.06.1941 г. Ордер на арест был подписан самим Берия. 14 июля 1942 г. он умер в городской больнице г. Пензы. Его могилу разыскать не удалось.
Наша мама во все эти страшные годы сделала всё, чтобы сохранить в нас любовь и восхищение папой. Она не развелась с ним, как это делали многие другие жёны, она рассказывала нам о тех событиях из жизни папы и авиации, которые она знала и помнила. И всех удивляло, что на двери нашей квартиры была табличка «Г. З. Алмазов». Мама не сняла её, и она сохранилась на двери до сих пор.
Наша мама до ареста папы не работала, кроме короткого периода между двумя арестами. А после ареста в 1941 г. (4 июня) началась война. В эвакуации мама работала машинисткой в эвакогоспитале, так как взяла с собой пишущую машинку, и это нас спасало.
Когда мы вернулись из эвакуации, директор Физико-химического института Академии Наук СССР взял маму к себе референтом-переводчиком. Это было просто прекрасно для мамы: любимая работа (мама знала семь языков), интеллигентное окружение, её все любили.
И ещё «байка». В Москву на празднование юбилея Академии Наук приезжают зарубежные гости. Страна закрытая. Гости, в основном, из «вассальных» стран или «члены компартий». А вот из Франции приезжает… Фредерик Жолио-Кюри – муж Ирэн Кюри – дочери великих Мари и Пьера Кюри. Вроде, как член компартии. Фредерик приезжает в Физико-химический институт. Кто переводчик? Конечно же, Серафима Львовна Абезгауз – наша мама. Она прекрасно владеет французским. И ещё – она красавица. Дают роскошный обед. Мама сидит рядом с месье Жолио Кюри. Вдруг он наклоняется к ней и говорит: «Мадам, у меня в вашей стране есть враг». Постоянно обуреваемая страхом, мама, чуть не потеряла сознание. «Что вы, месье Кюри?! Вас все так любят в СССР, какой же враг?!» «Мадам, – отвечает Фредерик, – это зелёная травка, которую ваши повара кладут во все блюда!» Это был – укроп!!
В 1949 г. нашей маме пришлось оставить институт, так как его сделали секретным. К счастью, маму приняли на работу в школу преподавать немецкий язык, что она успешно делала.
Мамина красота, обаяние, артистизм нашли своё прекрасное применение в сфере преподавания. И, конечно же, она великолепно знала язык, была выпускница Берлинского университета. Школа была девичья. Маму обожали все ученицы. Они часто приходили к нам домой, а при встрече с мамой обнимали и целовали её. Одна из маминых подруг звала их «симины внучки». Мама дружила и с родителями своих учениц, и эта дружба была очень крепкой и многолетней».

Комментарий:

После 1948 года средняя школа стала прибежищем и спасением разных странных людей, в иные времена и близко не подошедших бы к учительству. В школе №125  такими были мои учительница рисования Нина Феликсовна Блюменфельд (дочь известного пианиста, профессора консерватории, ученица Рериха), учитель физики Шалтупер (не помню имени, но знаю, что его в эти годы борьбы с космополитизмом выгнали из МГУ) и, наконец, учительница немецкого языка Серафима Львовна Абезгауз.
В центре фотографии моего 6-го класса наши три учительницы. Видно, насколько они разные и насколько отличается, даже по одежде, Серафима Львовна – крайняя справа.
Левая из учительниц, Роза Яковлевна Яковлева – учительница истории и конституции и наш классный руководитель, еврейка, конечно. Она единственная одета как учительница и, может быть, даже имела педагогическое образование. От ее уроков в голове пустота и ощущение скуки. Она была запугана всем происходящим за стенами школы. Это естественно и неудивительно, но мы – жестокие и глупые девчонки – в открытую смеялись над нею, когда она (8 класс, 1953 год, после смерти Сталина) сначала, оговорившись, назвала Конституцию Сталинской, а потом побледнела и весь оставшийся урок извинялась и объясняла, что у нас урок Советской Конституции. Впрочем, она была неплохим человеком. Я помню, как мы с Инной Ратнер готовились к приему в комсомол и штудировали устав сей организации. А там было написано, что главная задача комсомола – воспитывать молодежь. Мы с Инкой всерьез задумались, как же мы будем воспитывать, и кого? Подошли к Розе Яковлевне после уроков и спросили. Она посмотрела на нас, оглянулась вокруг. Убедившись, что вблизи никого нет, очень тихо сказала: «Девочки! Вы хорошо учитесь, и хватит с вас. Не вздумайте никого воспитывать». Мы облегченно вздохнули, никому об этом не рассказывали (тут хватило ума!) и выкинули мысли о воспитании из головы.
В середине фото учительница русского языка и литературы Полина Андреевна, по кличке Буратино. Юбка до пола с чудовищной аппликацией по подолу. Явно она попала в Москву после войны из глубокой провинции или деревни. Перлы Буратино помню до сих пор:
На вопрос одной девочки: «Полина Андреевна! Дельфин –рыба или животное?» Ответ П. А.: «Дельфин – это птица!»
Проходим Грибоедова. П.А.: «Грибоедов был очень образованным человеком. Он играл на пианино, фортепиано и рояле!»
Люся Климова (когда выросла, вышла замуж за Аркашу Хайта), явно не выучив урок, мнётся у доски и пытается рассказать биографию Ломоносова: «Ломоносов родился... Ломоносов родился...» П.А.: «Климова! Все мы рОдимся одинаково! Садись! Два!»
И вот Серафима Львовна! Свободная, естественная, красивая! А как одета! Я всегда любовалась ее платьем с галстуком, как на фотографии. Галстук с другой стороны был подшит красивым малиновым (может быть, цвет не точно помню, но чем-то ярким и очень красивым) материалом. Уроки Серафимы Львовны были очень легкие и проходили быстро. На дом она почти ничего не задавала. В параллельном классе училась наша с Инной подруга Галя Баешко, у которой была другая, довольно пожилая учительница немецкого языка. Так вот Галя тратила дома на подготовку к немецкому кучу времени, а мы с Инкой гуляли. Подошло время контрольных, к которым мы тоже не слишком-то готовились. И каково же было наше удивление, когда наш класс написал контрольную намного лучше, чем класс Гали. Единственно, на что мы тратили время на уроках немецкого (и с удовольствием) – это мы учили все стихи, которые были в нашем учебнике для факультативных занятий. И там были Гете, Гейне, Шиллер, и я многое оттуда помню до сих пор. Попутно Серафима Львовна рассказывала нам о немецких классиках, эпохе «Sturm und Drang», и всё это было по-настоящему интересно.
У нас в классе училась Наташа Покофьева – дочка кого-то из высоких чиновников (по-моему, замминистра высшего образования РСФСР), и её дома учили французскому языку. И вот Серафима Львовна как-то на уроке говорила о том, что очень приятно разговаривать на иностранном языке. «Вот смотрите, как это весело. Наташа! Давай с тобой поговорим по-французски!»
И минут десять они весело болтали, а мы завидовали.
Вообще Серафима Львовна очень располагала к общению и манерой разговора совсем не напоминала учительницу. Я не училась у нее последние два года, но всегда жалела об этом. Ира Мачерет рассказала мне уже сравнительно недавно: «У меня был такой невероятный случай. В 9-м классе ко мне в школу пришел знакомый парень-студент из дачной компании и куда-то меня пригласил, а у меня ещё урок немецкого. Я нахожу Серафиму Львовну и все ей рассказываю, и она меня легко отпускает с урока, без всяких шуточек, спокойно и доброжелательно. Ты можешь представить, чтоб кто-нибудь еще так элегантно поступил?»
Серафима Львовна была хорошим педагогом и хорошим человеком. Многие её вспоминают добром.