Ты - не Ева 36

Глава 36
- Уже уезжаешь? – спросила Инга с грустью, наблюдая, как он одевается.
- Пора, котенок, - он спешил уйти. Общежитие рождало слишком явные ассоциации с собственной юностью. С одной стороны – многое ему приятно было вспоминать, с другой – чувствовал, это ушло безвозвратно, и он уже здесь чужой – гость на пару часов, и обстоятельства изменились, надо мчаться домой, чтобы Ева не вынесла мозг. И сын ждет… и у Тамары будет ребенок.

С Ингой получилось забыться – он осознал это с благодарностью. Но ненадолго. По дороге домой, он думал о скоропалительном замужестве Тамары. Можно ли было что-то сделать? Тогда – он ясно это помнил – почувствовал облегчение. Ему казалось, что как только она станет чужой женой, стена между ними разрастется до неимоверных размеров. Она помогла ему – сцена, свидетелем которой его насильно сделала Тома, на какое-то время словно сковала все в нем, обездвижила чувства, он стыл в своей обиде, и любая мысль о ней была настолько болезненной, что мозг просто блокировал ее. И очень помогло беспокойство за Ингу – тревогу, нервное напряжение удалось направить в это русло, сконцентрировать на несчастной девочке.

А ведь он жил без Тамары, жил шесть лет, вспоминая, сожалея,  но находя в себе силы работать,  заботиться о сыне,  заниматься любовью с Евой. Был ли он без нее счастлив? Был ли он вообще – счастлив? Может, он неправильно понимает счастье? В памяти всплывали моменты, которые можно было назвать яркими, насыщенными – на пике эмоций. И только один не был связан с Тамарой – когда ему повезло прыгнуть с парашютом.

На втором курсе приятель Вовка, брат которого работал инструктором по прыжкам, предложил ему эту авантюру, и Адам охотно согласился. Вован прыгал в тандеме с братом, а Адам – с девушкой, ради которой его и пригласили – ей нужно было отработать инструкторские навыки.  И это всеобъемлющее ощущение свободы перечеркнуло все, что было раньше, весь прошлый опыт. До этого он мог бы сказать, что был счастлив, выиграв второе место в детском музыкальном конкурсе, купив первый мотоцикл, поступив в вуз. Но это парение между небом и землей, когда распирает грудь до боли, и кажется, что весь мир – в тебе, в прямом и переносном смысле подняло планку на недосягаемую высоту.

Так было, пока он не встретил Тамару. Период, проведенный с ней, стал фейерверком - ярким, насыщенным чувствами до предела. Любой эпизод, в котором присутствовала она, казался солнечным, даже когда в мыслях всплывали многочисленные совместные густо-темные ночи – без визуальных картинок. На одних ощущениях. Может быть всему виной цвет ее волос – он просто раскрашивает воспоминания? Ну да что толку теперь думать об этом. Тамара другая. Он другой. Понимает, все понимает. Но никак не может этого принять.
 
Накрыло сильнейшее желание – рвануть за город, мчаться по трассе на предельной скорости, выключив кондиционер и открыв все окна в салоне, чувствовать, как в ушах свистит ветер. Но время поджимало – надо возвращаться домой…
- Как ты мог нашего сына повезти к ней? – набросилась Ева на него с порога.
- В следующий раз с тобой поеду, - пробовал Адам отшутиться. – Мне нужно с Тамарой работать, как еще нам общаться, чтобы ты окончательно не сошла с ума от ревности?
- Она отравила Диму!
Адам только хмыкнул.
- У него опять был приступ!
- Что? Сильный? – «защитное» насмешливое выражение сразу слетело с его лица, уступив место обеспокоенности.
Он заглянул в комнату сына, увидел, что тот спит, спокойно посапывая во сне, тихо прикрыл дверь.
- Это твоя Тамара! Димка говорил, что она давала ему какую-то воду.
- Ева, может ему препараты поменять? Надо будет к Александру Михайловичу на прием записаться. Что-то часто приступы в последнее время.
- Вот именно, как твоя Тома приехала, так и пошло.
Она молчала, пока Адам звонил Забродину – лечащему врачу Димки, но потом  снова пошла в атаку:

- Ты меня не слышишь? Это неспроста. Она что-то сделала.
Адам поймал ее, мечущуюся по комнате, сжал плечи ладонями:
- Успокойся. Все! Успокойся. Прекращай изводить себя… И меня тоже.
- Но почему ты мне не веришь?! Она давала ему какой-то напиток.
- Ева, я там был. Бутылку принес водитель, это обычная вода с газом. Запечатанная. Тома к ней даже не прикасалась. Ну, хватит бред нести, а.
- Эта Лилит на все способна!
- Какая еще Лилит? О чем ты вообще?
Ева посмотрела на него с откровенным изумлением:
- Ты спрашиваешь? Ты же видел эти жуткие картины на свадьбе. Тамара – Лилит! Там было написано.
- На заборе тоже написано, - психанул он. – Ты помешалась на этой мифологии.
Он хотел уйти в комнату, где обычно работал, но потом резко повернулся и ткнул жену в грудь пальцем:
- И не смей называть моего сына Авелем. Хочешь сама с ума сходить – сходи, а Димке голову не заморачивай.

Он надел наушники перед тем, как включить ноутбук, пустил в них ненавязчивую мелодию, окончательно отделившись от Евы. Часы, проведенные у Инги и приступ сына, произошедший в его отсутствие, может быть как раз тогда, когда он обнимал свою студенточку, не давали ему права быть с Евой грубым.  А забывал ее выходки Адам быстро – еще живя с матерью – очень неуравновешенной женщиной, он научился отгораживаться от женских истерик, не поддаваться на провокации, срываясь в ответ. Но сегодня его колотило, пальцы слишком нервно сновали по клавиатуре. Адам несколько раз глубоко вздохнул, с шумом выпуская воздух. Потом запустил последнюю версию ArchiCAD и Rhino (софт для архитекторов – прим.автора).

Работалось легко. Он просто создавал дом, в котором хотел бы жить сам, полностью полагаясь на свои ощущения. Но чего-то не хватало в компьютерных моделях. Из ящика стола он достал папку с листами формата А4, набор гелиевых ручек. Рисовал вдохновенно, с торопливой горячностью, уверенно выводя линии, парой штрихов обозначая материалы – кирпич, стекло, дерево. Сняв наушники, чтобы посторонние звуки не отвлекали, насвистывал песенку, мысленно повторяя слова: «Что нам стоит дом построить, нарисуем, будем жить». Потом поправился: «Будут жить».

То, что получилось, ему понравилось. Он сменил черную ручку на оранжевую, и в несколько черточек изобразил рядом женский силуэт, разбросав кольцами по плечам волосы, оказавшиеся в гелиевом исполнении особенно яркими. Рядом с домом ей осталось слишком мало места, поэтому он перевернул лист и повторил женщину уже во все бумажное поле, старательно вырисовывая черты лица. Она была вся золотая,  только глаза – опять пришлось сменить ручку - изумрудно-зеленые. Дальше апельсиновыми линиями строилось безупречное тело,  такое,  каким он его запомнил - любил разглядывать ее при дневном свете,  отбросив простыню,  Тамара слушалась,  смеялась,  потом привыкла,  смотрела гордо,  даже самодовольно,  растворяя его жадный взгляд в чуть заметной улыбке. Ему стало жаль,  что в то короткое свидание он не успел рассмотреть ее и понять,  изменилась ли... И,  наверное,  уже не увидит и не поймет.
- Димка проснулся, тебя зовет! – крикнула Ева. Он перевернул рисунок домом вверх, потом, подумав, кинул в ящик стола, и вышел к сыну.

Жене позвонили на сотовый, она нырнула с трубкой в спальню.

Мальчик попросился на балкон, и какое-то время Адам стоял с ним на руках, разглядывая заискрившийся огоньками Краснодар. Рядом заложили очередную многоэтажку, скоро она поднимется, закроет обзор, перечеркнув безликой стеной простор старого городского пейзажа. И даже здесь станет тесно. Как везде…
Все меняется. Еще два года назад он видел отсюда маленький домик с зеленой крышей. Теперь его нет, и больше никогда не будет. Будут новые дома, другие.
Адам вспоминал собственные размышления по дороге домой и удивлялся,  как не записал в счастливые моменты рождение сына. Восстановил в памяти по минутам картину,  когда вынесли ему Димку в голубом конверте,  передали на руки. Что он ощущал тогда?  Адам грустно улыбнулся - он жалел,  что этот ребенок не был ребенком Тамары. И все. Ни любви,  ни нежности,  ни гордости. Все эти чувства уже позже поселились в его сердце,  но так и не захватили целиком. Наверное,  он плохой отец...

Почувствовав, что сын опять заснул, Адам отнес его в детскую, пошел в свою комнату, откуда доносился странно повторяющийся стук.

Распахнув дверь, он увидел Еву, с пугающей методичностью пронзающую рисунок ручкой, от пластикового корпуса которой уже летели осколки, перемешиваясь с хлопьями истерзанной бумаги. Адам схватил жену за локоть, отшвырнул в сторону. Нарисованное им четверть часа назад женское тело было изуродовано рваными ранами, на поверхности стола остались глубокие кровоточащие вмятины – Ева колола красной ручкой.

Он повернулся к жене, стоявшей у стены, занес руку. Всего короткое мгновение он был готов ударить ее, но – на этот раз – сдержался.
- Я не могу больше так! – выдохнул Адам с испугавшей его самого яростью. – Не могу! Я ухожу!
- Куда? К ней? – выкрикнула Ева, метнувшись к двери, закрыв ее маленьким телом в домашнем трикотажном платьице. - Она! Это все она! Разрушает нашу семью! Забирает тебя! Убивает Диму! Убила маму! – выкрики перешли в рыдания.
- Что ты несешь?!
Ева вдруг как-то сразу затихла, выронила ручку и провела измаранной в пасте рукой по лицу, смазывая слезы и оставляя красный след:

- Мама умерла, - проговорила она дрожащим голосом.
- Какая мама? – он перестал что-либо понимать.
- Моя мама. Папа звонил…
- Надежда Петровна? Да ну, не может быть… – услышанное не укладывалось в голове. Во время недавнего визита теща выглядела совершенно здоровой.
- В обед пошла с сотрудницами в кафе, подавилась куском мяса и задохнулась, - сквозь всхлипы пересказывала Ева короткий звонок отца.- Папа в шоке. Только сейчас смог позвонить. Плачет.
- Боже, какая нелепая случайность, -  он зарылся пальцами в волосы, словно пытаясь как-то разместить там полученную информацию.
- Не понимаешь ты ничего, - проговорила Ева, и в тоне ее ему почудилась жалость, - если б это было случайно…
Помолчав какое-то время, она спросила уже спокойно:
- Ты сейчас уйдешь или на похороны все-таки вместе полетим?
Он махнул рукой, словно давая понять, что погорячился. Евин поступок больше не казался безумием. Бедная… узнала о внезапной смерти матери, а он тут голую Тамару изображает – у кого хочешь нервы сдадут.

- Поезжай сама, - предложил Адам, подумав. – Димке сейчас перелеты ни к чему, да и не тащить же его там с собой на кладбище. Все равно мне придется с ним оставаться – что там, что здесь. И с Зарубиным я на послезавтра договорился. Извинишься за меня перед Дмитрием Сергеевичем. Думаю, он поймет.
Ева неожиданно согласилась, хотя он уже приготовился к долгим уговорам и мысленно подбирал новые аргументы.

Она полетела одна, оплакала и похоронила мать, постоянно слыша вокруг приглушенные пересуды о несчастном случае, произошедшем с успешной здоровой женщиной, никогда не болевшей ничем тяжелее гриппа. И единственная знала, что случай здесь совершенно не причем.

Через три дня Ева собралась назад. Дмитрий Сергеевич ходил по большой нижневартовской квартире – подавленный, потерянный. В волосах заметно обозначилась седина. На столе в гостиной среди букетов стояла фотография матери с черной ленточкой. «Почему всегда выбирают такие снимки?» – думала Ева, глядя в живое улыбающееся лицо. И вдруг ясно, до мельчайших черточек представила себе портрет Тамары, перечеркнутый куском черной ткани. Она вдруг поняла, как все было. Свадебные фотографии! Конечно! Ушлый парень вертелся между гостями как уж, то и дело нажимая кнопку дорогущего фотоаппарата с огромным объективом. Всех успел запечатлеть, да ни по одному разу, пока его коллега сконцентрировался только на молодоженах. А потом Тамара взяла ее фотографии и прокляла – весь ненавистный ей Евин род. Ей даже к гадалке ходить не надо, ведь она – Лилит, у нее собственная темная сила. И что теперь делать? Как защититься? Никто ей не поверит, уж точно не одурманенный привороженный Адам.
 
Дмитрий Сергеевич, в очередной раз оказавшись возле траурного столика, словно раз за разом прибиваемый к берегу неприкаянный ялик, пробормотал: «Нет, нет больше нашей мамы», - и Ева, много раз за последние дни слышавшая эту фразу, вдруг поняла, насколько правильно она звучит: у библейской Евы не было матери, только отец! Все сошлось. Она почувствовала неожиданный прилив решимости и уже спокойно закончила укладывать вещи.