Старший брат

               
                СТАРШИЙ  БРАТ
            Когда человек уходит на заслуженный отдых, ему есть о чем вспоминать, если вся жизнь – труд. И какой труд? Самый тяжелый и сложный – подземный, шахтерский.
           Горняков называют людьми крепкой породы. И вполне  возможно, кто-то полагает, что здесь, мол, сложного. Бери, дескать, больше и кидай подальше. Есть, конечно, в их работе острые ситуации,  необычные случаи. Но только не эти исключительные факты составляют сущность работы горняков. Характер горняка проявляется в трудовых буднях. Верность рабочему делу – вот, пожалуй, основной критерий по которому оценивается человек. 
          Об Иване Федоровиче Мартынцове на шахте «Прогресс», где он последние годы работал подземным электрослесарем и откуда ушел на заслуженный отдых, знают многие. А начинал там с первого Дня её строительства. Знают его как одного из опытнейших, дисциплинированных подземных электрослесарей. Я же знаю его с детства. Больше года довелось работать с ним  в одной бригаде строительного управления №1 треста «Чистяковантрацит», а затем и под его руководством. И потом очень приятно и горжусь тем, что у меня есть старший брат, дорогой и любимый братишка о котором много хорошего можно рассказать на странице этой книги.
     Село Грабово. Далекое детство на шахте №19 («Лесная»). Школа. Служба в Москве.
Что такое шахта? Это, прежде всего, испытание на прочность, на профессиональную пригодность. И если человек устоял первые два-три года, его уже из шахты не вытащить: прочно врастает, вживается в этот суровый подземный мир.
Хорошо помню рассказ Ивана о его первых днях работы в шахте. Еще не исполнилось ему и шестнадцати лет, как пошел работать в шахтоуправление «Грабовское» треста «Чистяковантрацит» выборщиком породы. Затем  учеником электрослесаря. Потом подземным электрослесарем.
-Первое впечатление, будто на своих плечах ношу огромный черный монолит. Трудно, но интересно. Хотя с детства привык к физическому труду, выходил из шахты буквально без сил. Иногда всю смену приходилось, не разгибая спины орудовать пудовой лопатой, разгружая конвейеры рештаков с углем или породой…
На воздухе это дается легко. А в шахте, потому и бежали из шахты те, у кого были иллюзии насчет длинного рубля или, как говорится, гайка слаба.
Впрочем, мы их забываем быстро. Такие люди, словно пустая порода, которая остается в стороне от главной угольной жилы.
 Уже на первых порах Иван твердо усвоил: сильные руки – это еще не главное в горном деле. Те, кто надеется только на свои мускулы, не станут хозяевами шахты. Там, где сила не берет, можно взять сноровкой, умением. Так он привык с детства.
         Иногда вместе встречаем день рождения старшего брата. Он в селе Грабово, на земле своих предков,  строил свое жилье. У него большой участок земли, на котором выращивает овощи и фрукты вместе с женой Наташей. Урожаем и нас одаривают, не забывают. Иногда гусей разводил.Готовит братьям в подарок по жирненькой птице.
- А помнишь Тимохин кнут, Ваня? – намекаю я старшему брату на некие обстоятельства нашего детства.
- Конечно, помню, - поежившись, отвечает Ваня. –  В жизни своей немало был хлестан плетьми серьезнее. Но та, Тимохинская, горит не на спине, в мозгу, всю жизнь, как и времена те проклятые. Но ты, Олег, лучше вспомни Соколиху. Как мы тогда Тимоху обхитрили! Лихо?
Он озорно сверкает глазами из-под густых широких бровей, а я умолкаю на минуту от нахлынувших чувств, сдерживаю не прошеную слезу. Это сейчас вспоминать весело, а тогда…
 Когда в ночь на первое августа маму увезли солдаты, к нам приходили еще раз. Вынесли все из хатенки, даже нехитрые игрушки взяли. Отрезали дом от электроосвещения. И остался в  совершенно пустых стенах лишь запах густо навощенных тавотом сапог. Мы сидели на полу и ревели в три глотки на всю мочь. Пусто в хате, пусто в душе. Остался лишь мамин отчаянный, полный неизбывного горя стон: «Деточки мои родненькие. Что же будет с вами?!»
 Вспомнил я, как бабушка Оксана наставляла: «Если приснится страшный сон, глянь сразу в оконце, и он забудется, все пройдет». Мне казалось, вот посмотрю в окно, и мама появится, и все станет на свои места. Но сколько не смотрел в него, ничего не менялось. Только как-то сурово тенями своих ветвей делало хату сумрачной, заброшенной, осиротелой. И тем горше и обильнее лились слезы от страха и безнадеги. Казалось все, конец света.
  Но вскоре, когда деревцо укоротило тени, и в доме стало светлее, я услышал какой-то изменившийся, почти отцовский басок Вани:
- Чтобы мне замолчали сейчас же! И слушать, что скажу!
    Он смотался к колонке, принес ведро воды, умыл нас. Затем смастерил постель из оставшегося тряпья, уложил нас и приказал:
- Спать, пока приду!
Через какое-то время принес он в картузе черную, с пылу-жару, только что испеченную в костре картошку, и дал нам есть.
- Чистить не нужно! – сказал он уже мягче, по-маминому. – Ежьте так, это все равно, что с солью.
И сам же показал пример.
За нами из сельсовета пришли через три дня, чтобы забрать сирот в детский дом. Вошли они в хату, и ахнули. У нас уже был стол, табуретки. В хате чисто, убрано, стены и полы украшены листьями дуба, клена, тополя, уквитчаны ромашкой и пивниками. А мы сидели за столом и уплетали галушки. Сирот не было. У семьи появился отец – старший брат Ваня.
- Мы никуда не поедем. Сами проживем, - решительно сказал он сельсоветчикам. И добавил уже мягче, чуть ли не просительно: - Да и дед с бабой помогут нам. Я был у них, скоро придут.
-  Ну что ж, раз так, немного подождем, сказали сельсоветчики и откланялись, удивленные столь самостоятельным поведением девятилетнего паренька, ставшего главой семьи.
А Ваня дело повел действительно круто, по-мужски. В тот же первый день к вечеру повел он нас на колхозное поле, где заканчивалась уборка урожая. Начали мы собирать оставшиеся после косилки колоски, маленькие кучки чистого зерна, лежавшие на земле. А тут как из-под земли вырос перед нами объездчик Тимоха.
- А ну, враженята, сумки мне давайте. А самих   чтобы и духа не было!
   Ваня заартачился. Тут без лишних разговоров Тимоха и хлестнул  его кнутом через всю спину.
- Смотри мне, атаман. В другой раз можешь загреметь знаешь куда? – грозно предупредил он.
   Это не была просто угроза. Старожилы, особенно селяне, помнят те времена, когда за килограмм зерна или мешок колосьев, собранных, кстати, на уже убранном поле и остававшихся гнить в земле, можно было заработать от 7 до 10 лет тюрьмы, лагерей.
   Те, кто сейчас с ностальгией вспоминает о том, как власть в 1948 – 1950 годах регулярно снижала с первого апреля цены на продукты, должны бы помнить и то, за счет чего и кого это делалось.
   Беспаспортные, закабаленные крестьяне-колхозники вообще никогда не получали денег. А поборы с них драли такие,  что известной из истории крепостнице Салтычихе и во сне не снились.
 Налогом было обложено каждое деревце, каждая курочка во дворах. А чуть посягнешь не на свое добро,  прощайся с волей. Народ тогда воевал с фашистами, а великий «отец народов» со своими заплечных дел мастерами успешно воевал с народом. И это не выдумки, а жестокая действительность тех дней.
Наш Ваня выстоял. Не сломили его ни Тимохина плеть, ни безжалостная рука вождя. Он, как молодой граб, уцепился корешками за родную землю-кормилицу, и стал нам и отцом, и старшим братом, принявшим на свои плечи груз ответственности за семью.
 Ванюша в те  годы тоже мог загреметь туда, где Макар телят не пас. Тем более, будучи сыном «врага народа». И, тем не менее, он снова повел свой  «продотряд» на добычу хлеба насущного. Только в этот раз крепко-накрепко нам наказал:
- Появится Тимоха, бегите все за мной. И не отставать!
В общем, набрали мы уже по полной сумке, а тут и Тимоха показался из-за посадки на своем вороном Вильгельме.
-За мной, на Соколиху. Сумки не бросать! – скомандовал Ваня.
И мы, что есть духу, помчались за братом. Когда-то тут, при старом чумацком шляхе из Азова на Бахмут был разбойный притон одного, как говорил дед Кошель, из прадедов моих Сокола-атамана. Там где Сокол награбленное добро прятал и мы укрылись.
Тимоха на Вильгельме над нами маячит, матерится:
- Смотри, Ирода, сукиного сына, дети, как сквозь землю провалились!
Покрутившись еще немного, вернулся ни с чем восвояси. А мы, в тот вечер, просушивши и выбив колоски на подобранных на бывшем хуторе жерновах, намолов горновки - муки, ели запашные галушки. Да еще по-запорожски накалывали, как дед научил, длинными деревянными спичками.
Так и приспособились мы тогда хорониться от Тимохи - объездчика.
- И все же, ребята! Стоит, тут сказать и про следующее, - продолжал застольную беседу, теперь уже ветеран труда угольной промышленности, наш Иван Федорович. – Помнишь, Олег, хоть и лютый был Тимоха, а вскоре стал пугать нас больше для порядка? Иногда и вовсе старался не замечать.
   Это люди все-таки усовестили его, наказали не трогать «враженят». Мама наша, царство ей небесное, «врагом народа» была только для воителей Бериевых, а не для людей. Не так ли?
Что тут скажешь? Народ, от имени которого правил вождь, жил своей жизнью, а он с  заплечниками – своей. И не стоило бы путать нам грешное с праведным. О том, как люди относились к детям «врага народа», осужденной якобы за предательство, убедительно свидетельствует наша судьба, особенно старшего брата.
Через недельку, как и говорил Ваня, приехали за нами дед Василий и бабка Федосия. Дед внимательно осмотрел убранство нашей хаты, потрогал вылепленных из глины  «коников», Буденного, Ванька-встаньку, курочек Рябых и поросят и произнес свою знаменитую на все село фразу:
- Оно-то так, бо конечно шо ж. И кухарка, как говорит наш вождь, может  править государством.
Кряхтя, присел он на самодельную Ванину табуретку, погладил нас, прильнувших к нему, по головам и вынес приговор:
- Наверное, так оно и будет, Ванюша. Поели вы галушек, поедем теперь на наши тищенковские блины и вареники. Баба Федосия  умеет их вкусно готовить.
У деда Ваня, как взрослый мужчина, стал делать все по дому и по хозяйству, в поле и в колхозе. Траву косил, воду носил, поливал помидоры и капусту,  и так каждый день с утра до вечера.
Он же, Ваня, вскоре уговорил деда съездить в Чистяково к маме. И нас на саночках прихватил – авось увидим маму. Он сам разузнал, где она находится. Поехали мы. А увидели ее только через колючую проволоку. Мама только заламывала себе руки и громко кричала: «Деточки мои!»
У нас даже передачу не приняли. А приготовили мы для нее все самое лучшее, что могли: пироги из муки. Что схоронили от Тимохи, блины и многое другое. А на обратном пути в пароконной телеге Ваня, чуть толкнув застывшего в глубоком раздумье деда, сказал:
- Оно-то так, бо конечно шо ж. Так, деда?
Дед показал на старика-возницу, приложил палец к губам. Мол, помолчи. И ответил для порядка:
- Перемелется, мука будет.
И пошла-поехала наша сельская жизнь тех времен. Школа, работа в поле и по хозяйству. В школе не было ни бумаги, ни чернил. Ваня, мастеровой человек, и «мыткуватый», как говорил о нем дед Кошель, научился делать чернила из бузины. Об учебниках и вспоминать тяжело – один на пять-семь дворов.
Ему не исполнилось еще и 16 лет, когда пошел он выборщиком породы в шахтоуправление «Грабовское» треста «Чистяковуголь». Потом, когда возраст позволил, спустился в забой. Делился первым впечатлением: будто на своих плечах держит огромный черный монолит. Трудно, но интересно. Хотя с детства привык к физическому труду, выходил из шахты буквально без сил.   
Иногда всю смену приходилось, не разгибая спины, орудовать пудовой лопатой, разгружая сотни рештаков с углем или породой. На воздухе это дается легко.
 А под землей? Потому и бежали из шахты те, у кого были иллюзии насчет длинного рубля или, как говорится, гайка слаба. Такие люди, словно пустая порода, которая остается в стороне от главного угольного пласта.
Послевоенная разруха. Восстановление Донбасса. Они легли на плечи не только вернувшихся с фронта солдат, но и на стариков и мальчишек. Тяжело было с раннего утра без «тормозка» подниматься и идти на работу.
После армейской службы оставляли работать Ваню шофером в Москве – возить начальство министерства обороны. Но он думал о своих младших братьях, о своей маме, которым нужен был рядом.
В 1954 году в его жизни произошло большое и важное событие. Ему, как главе семейства и трудолюбивому работнику, дали двухкомнатную квартиру. Правда, с подселением…
За 45 лет работы на угольных предприятиях Иван привык к трудностям, умел их не только преодолевать, но и заранее предусматривать. Уже на первых парах Ваня твердо верил, что сильные руки – это еще не главное в горняцком деле. Там, где сила не берет, можно взять сноровкой, умением, расчетом. Так он был приучен с детства.
Приобрел специальности шофера, электрика, каменщика, сварщика, штукатура-маляра, монтажника, и даже окончил курсы по ремонту теле-радио-аппаратуры. В общем, мастер на все руки! Предлагали ему занять должность механика, но он не изменил своей любимой профессии подземного электрослесаря до самого ухода на заслуженный отдых с шахты «Прогресс».
А когда надоело пенсионерствовать, да и средств на хлеб стало порой не хватать, решил еще поработать. А ему: «нет, в шахту Вам нельзя. Запыление»
Пришлось идти на ЖБШК электрослесарем. И здесь трудолюбивый и общительный Иван Федорович завоевал заслуженный авторитет.
 Ценят его за справедливость и добросовестное отношение к работе, порученному делу. А дело он свое знает, как говорят, на пять баллов.  Родные, друзья, соседи помогли построить дом. С женой Наташей воспитали двоих сыновей. Оба парня окончили горный техникум, и немного поработав на шахтах, занялись бизнесом.
- Я помню, - говорит брат, - когда мы трое ждали из шахты отца в 1947-м как Бога. Иногда не выдерживали, и голодные шли встречать его за четыре километра. Знали, что он обязательно будет нести хлеб, который мы съедали за считанные минуты. А отец, глядя на нас, приговаривал со слезами на глазах: «Детки мои, оставьте хоть краюшку бабушке с дедушкой».
        С тех пор прошло более семидесяти  лет. Жизнь потихоньку налаживается. Старшему  брату  не сидится без дела. Строил дом для сыновей и внуков, чтобы сохранить родовое гнездо Мартынцовых  в селе  Грабово. Очень жаль, что он его не достроил. Более трех лет, как наш любимый старший брат Иван Фёдорович Мартынцов ушел из жизни.