Зачем быть Толстым, если уродуешь людей?

Его жизнь может служить живой иллюстрацией того зла,
которое причинял самодержавно-крепостной строй
не только угнетаемым, но и угнетателям,
извращая их психику и воспитывая в них неуважение к человеку
и привычку давать полную волю своим страстям и порокам»
С. Л. Толстой

Один из недавних выпусков документального цикла «Толстые» на телеканале «Культура» был посвящён представителю славного рода, графу Фёдору Ивановичу Толстому, прозванному современниками «Американцем». Личность графа вызвала у меня бурные эмоции, и я решил узнать об этом человеке больше. Биография этого человека заставила задуматься о многих вещах. Не ошибусь, если предположу, что он и подобные ему аристократы-нигилисты, отрицающие общепринятые нормы поведения, нанесли ощутимый вред имиджу своего дворянского сословия. Глядя на Фёдора Ивановича Толстого, большинство рядовых граждан Российской империи начинали сомневаться в богоизбранности и моральном превосходстве всей верховной власти. Со временем подобные негативные умонастроения в народных массах укоренились, что в конечном итоге, позволило произойти великим потрясениям, когда не только студенты и часть творческой интеллигенции, но даже рабочие и крестьяне, окончательно разочаровавшиеся в законной власти, поддержали всевозможных бунтовщиков и революционеров. 
После смерти Фёдора Ивановича прошло более полутора века, но поведение таких как он самовлюблённых и наглых мажоров, вызывает у народа такую же негативную реакцию, как и во времена упомянутого графа.
Так кто же такой этот «Американец», заставивший написать меня столь нелицеприятные строки?
Вот как, например, характеризует его Википедия:
«Граф Фёдор Иванович Толстой («Американец»; 6 [17] февраля 1782, Москва – 24 октября [5 ноября] 1846) – русский авантюрист и путешественник, полковник (1813). Один из самых неоднозначных представителей русской аристократии первой половины XIX века. Происходил из графской ветви рода Толстых. Отличался необыкновенным темпераментом, прославился картёжным азартом, пристрастием к дуэлям (бретёрством) и путешествием в Америку (откуда и прозвище). Был знаком со многими знаменитыми авторами своей эпохи и послужил некоторым из них прототипом для персонажей их произведений».
Даже этой весьма некорректной информации достаточно чтобы понять, что это был человек высокообразованный, имеющий благодаря своему происхождению серьёзные знакомства и связи в высшем обществе.
Ведущая цикла «Толстые» Фёкла Толстая, заканчивая рассказ о своём далёком родственнике Фёдоре Ивановиче, подытожила: «Чего в нём не было в помине – так это заурядности. Да, дикий, не причешешь. Ершистый. Но все Толстые ершистые. Думаете легко с этим жить? Нет. Ну что поделаешь, – толстовский характер».
Вот этот ершистый, а более точно, необузданный характер в Американце проявился с самого раннего возраста и я думаю, что не принадлежи Фёдор Иванович к высшему обществу, быть ему на каторге, где он, скорее всего, сгинул бы. Ибо там, как известно  обладателю такого характера прямая дорога в карцер и кандалы за непослушание или расправа товарищей-картёжников за обман в игре.
– А не сгущает ли автор краски? – может воскликнуть иной просвещённый читатель. – Ведь Толстой был яркой личностью, приятельствовал с Батюшковым, Грибоедовым, Жуковским, Пушкиным, другими известными людьми того времени. Первый председатель Русского исторического общества князь П.А. Вяземский, друживший с Ф.И. Толстым, посвящал ему стихи. В одном из них он написал:

Американец и цыган,
На свете нравственном загадка,
Которого, как лихорадка,
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай!

К сожалению, сам Фёдор Иванович документальных письменных свидетельств о своей жизни оставил не так уж и много. Графу было трудно «разделиться между чернильницей и стаканом». Он как-то посетовал однажды своему приятелю князю В.Ф. Гагарину, что живёт в совершенной скуке, грусти и пьянстве. И добавил: «Пьётся, но не пишется». Зато со своим закадычным другом князем П.А. Вяземским он вёл почти тридцатилетнюю переписку, а в конце жизни даже взялся описать события, свидетелем и участником коих ему довелось быть. Мои же суждения о Толстом – Американце, как и многих других литераторов, основаны в основном на многочисленных мемуарах его современников, благо поводов к обсуждению скандального графа было предостаточно. Тем более что внимание высшего света и дурная слава были крайне необходимы для болезненно самолюбивого графа, и он старался показать себя человеком, которому в отличие от других законы не писаны, что в какой-то мере соответствовало действительности. Создание образа неуправляемого аристократа, отличавшегося громкими скандальными выходками, во многом исказило реальную биографию графа, приписав ему всевозможные пороки, включая сожительство во время кругосветного плавания с обезьяной. Поведение Американца было столь неоднозначным, что одни его сторонились и ненавидели, другие – а таких было явное меньшинство, – умудрялись с ним дружить и боготворить. Натуру не в меру взбалмошного Американца ярко описал в своей комедии «Горе от ума» Александр Сергеевич Грибоедов.

Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.

А теперь приведу некоторые данные из бурной молодости графа, чтобы каждый сделал свои собственные выводы.
Родители дикого «Американца» были людьми почтенными. Его отец Иван Андреевич Толстой был примерным верноподданным: дослужился до генерал-майора, вольтерианцем и франкмасоном не был. Мать скандального графа, Анна Фёдоровна Майкова была благочестива – ведь к роду Майковых принадлежал святой Нил Сорский.
Однако, их сын Федя (всего у четы Толстых было восемь детей: три сына и пять дочерей) на своих родителей не походил – был упрям, своеволен и жесток. По свидетельству известного русского мемуариста Филиппа Вигеля мальчик любил ловить крыс и лягушек, перочинным ножом разрезывал им брюхо и по целым часам тешился их смертельной мукой.
Юного графа при содействии родни и знакомых определили «в малолетнее отделение» Морского кадетского корпуса, который он так и не окончил. В отличие от своего двоюродного брата Фёдора Петровича, с отличием окончившего это военное заведение и получившего звание мичмана, Фёдор Иванович не по-детски шалил, не признавал дисциплину и чинопочитание и, в конце концов, оказался не на флоте, как ожидалось, а в гвардии – в Преображенском полку, куда его записали в девятилетнем возрасте. Но и здесь, получив в 1798 году первый офицерский чин прапорщика, юный граф продолжал нарушать дисциплину, его шутки частенько были сомнительного достоинства. Уже тогда он отличился недобросовестной игрой в карты. Поведение Толстого вызывало неудовольствие его непосредственного начальства. В 1799 году за   какую-то очередную провинность граф был выписан в гарнизонный (петербургский) Вязьмитинский полк. Однако через несколько дней его вернули назад. Спустя несколько месяцев Толстого произвели в подпоручики. Казалось, возьмись за ум, поменяй отношение к службе, тебе же идут навстречу, но… В июне 1800 года графа по высочайшему приказу на неделю переводят в «гарнизонный Уколова полк». Это уже было хоть и временное, но разжалование, так как офицеры гвардии имели старшинство в два-три класса перед обычными армейскими офицерами. Оказавшись опять в Преображенском полку, семнадцатилетний Фёдор Иванович вызвал офицера на дуэль. Сын известного русского писателя Льва Николаевича Толстого, Сергей Львович издал в 1926 году брошюру, посвящённую своему родственнику Фёдору Толстому Американцу, где сообщил о том, что граф буквально наплевал на своего командира полковника Дризена за сделанное Толстому замечание по службе. Состоялась дуэль (предположительно в 1799 – 1802 годах), на которой Дризен был ранен. Однако здесь следует сразу же оговориться – на приведённую Сергеем Львовичем версию ссылаются многие литераторы, но описание данного факта не соответствует действительности.      Во-первых, трудно представить, чтобы младший офицер, которого до этого в виде наказания уже переводили в другой полк, вернувшись обратно, мог плюнуть на старшего офицера. Ругать в армии вышестоящих чинов было строжайше запрещено, и о таком поступке непременно доложили бы самому государю, который являлся шефом этого гвардейского полка, тем более что им был император Павел I. Естественно, что за подобную вопиющую дерзость графу Толстому было бы точно несдобровать. Во-вторых, если речь идёт о Егоре Васильевиче Дризере, то он командовал Преображенским полком с 1810 по 1812 годы. Тогда, как и при Павле I вызов офицером своего командира на поединок рассматривался как бунт. Подобное событие было бы точно отражено в истории полка. 
Таких неточностей и несоответствий, а иногда и откровенных выдумок в биографии графа-скандалиста немало. На самом деле всё было гораздо прозаичнее, потому что братья Дризены Егор и Фёдор в то время хоть и служили в Преображенском полку, но были, как и Толстой, прапорщиками. С кем-то из них Толстой всё-таки стрелялся и ранил. За это его хотели привлечь к суду, но родственники помогли Фёдору Ивановичу избежать наказания.
Но прежде, чем продолжить рассказ о графе, я поделюсь своими размышлениями об одном из своих сослуживцев. Проходя службу в армии, я познакомился с москвичом, которого бы сейчас причислили к золотой молодежи. Его отец полковник занимал генеральскую должность, брат, старший офицер КГБ, служил за границей. Оказалось, что мой новый знакомый попал в нашу часть, чтобы временно «пересидеть» определённые неприятности. До этого он год проучился в военном институте и его за какие-то провинности оттуда исключили. Причём так своеобразно, что он почему-то очутился в нашей воинской части, располагавшейся недалеко от Московского Кремля. Ситуация схожа с Ф. Толстым, которого отправляли для исправления ни куда-нибудь в глухомань, а в гарнизонный полк Санкт-Петербурга. Отслужив полгода, мой сослуживец-мажор, будучи откровенным авантюристом и мелким воришкой, заручившись отличной характеристикой нашего командира (не без помощи влиятельных родственников и магарычей) поступил в элитное воинское училище и сделал там головокружительную карьеру. У нас же служил он ни шатко ни валко (к армейскому быту испытывал явное отвращение, а солдат и прапорщиков, считал быдлом), но при этом регулярно получал увольнения и другие поощрения. Из дома он всегда возвращался с большими сумками съестного, которым угощал старослужащих, замполита и командира роты. Поэтому никаких нареканий за явное нерадение к службе не получал. Предполагаю, что и в элитном училище, он вёл такую же политику.
Теперь поясню, почему рассказывая о Фёдоре Ивановиче Толстом, я вспомнил об этом сослуживце. Современники отмечают, что Американец не любил и не умел подчиняться людям и обстоятельствам (и это на армейской-то службе). Тем не менее, Фёдору Ивановичу без всяких задержек повышали звания: 9 сентября 1798 года он стал прапорщиком, 27 сентября 1799 года – произведён в подпоручики. Возникает вопрос – почему так происходило? Я думаю, что принадлежность к уважаемому аристократическому роду, заступничество именитых родственников и друзей делали своё дело. Также как и в случае с моим сослуживцем-мажором. Не будь у него, как и у Фёдора Ивановича влиятельной родни, их жизнь сложилась бы совсем по-другому. Вот и получается, что известное выражение закон есть закон, к таким людям относится номинально. 
В то время как родственники Фёдора Ивановича, включая военного губернатора Санкт-Петербурга графа Петра Александровича Толстого, хлопотали за провинившегося подпоручика, его двоюродного брата Фёдора Петровича назначили в состав российской делегации, которой предстояло совершить кругосветное путешествие и прибыть в Японию. Фёдор Петрович, не выносивший морской качки, отказался от плавания. На его место и был назначен Фёдор Иванович. Таким образом, одного спасли от морской болезни, другого – от наказания.

Нет от него покоя ни на суше, ни на море

Фортуна предоставила молодому вспыльчивому графу отличный шанс для реабилитации. Путешествие предстояло быть долгим, и Фёдор Иванович мог начать всё с чистого листа, показав себя с лучшей стороны. Однако произошло всё с точностью наоборот! 
В первое русское кругосветное путешествие отправились два парусных шлюпа – «Надежда» и «Нева» под общей командой капитан-лейтенанта Ивана Фёдоровича Крузенштерна и Николая Петровича Резанова. На «Надежде» кроме капитана Крузенштерна и 52-х человек команды, находился посланник для заключения торгового договора с Японией камергер двора Его Величества Н.П. Резанов и при нём «молодые благовоспитанные особы в качестве кавалеров посольства»: майор свиты Ермолай Фридериций, гвардии поручик граф Ф.И. Толстой, надворный советник Ф. Нос. Кстати, эта ещё одна из многочисленных неточность в биографии Американца, допущенная некоторыми современниками графа: «гвардии поручиком» он стал лишь в 1804 году, прибыв на Камчатку.
Свою «благовоспитанность» во время плавания молодой Фёдор Иванович сразу же проявил в полной мере. Между Крузенштерном и Резановым возникли серьёзные трения: каждый из них считал себя главным и ответственным за порученное путешествие. Их разногласиями и ссорой Толстой не применул воспользоваться. Во-первых, ему представлялась хорошая возможность побузить, разнообразить таким образом длительное путешествие. Во-вторых, ему не нравилось высокомерие камергера Резанова. Недолго думая, Фёдор Иванович принял сторону капитана Крузенштерна, хотя, будучи сухопутным офицером, молодой граф числился в составе посольства и официально морскому начальству не подчинялся. В конечном итоге Толстой умудрился перессорить почти весь экипаж. Он куролесил, нарушал дисциплину, вёл себя вызывающе: хамил старшим по званию. От нечего делать рассылал всем подряд из своей каюты вызовы на дуэль. Говорят, что один из старших морских офицеров сделал молодому графу замечание, в ответ Толстой его оскорбил. Моряк, зная, что соперник прекрасно владеет пистолетами, предложил морскую дуэль, когда двое схватываются и бросаются за борт, чтобы в воде разрешить поединок. Толстой такое предложение отверг, потому что не умел плавать, но когда услышал насмешки моряка, схватил обидчика и вместе с ним бросился за борт. Матросы спасли обоих, но морской офицер, вследствие нервного потрясения через пару дней умер. Этот случай, скорее всего, очередная байка – в реальности такое происшествие было бы задокументировано членами экипажа, да и Резанов, обвиняя Толстого во всех грехах, не применул бы об этом доложить высокому начальству.
Молодого графа за многочисленные проделки увещевали, даже сажали в карцер, но от этого Толстой делался ещё несносней. Недаром 25 декабря 1803 года Резанов в одном из своих донесений сделал такую запись: «Крузенштерн взял себе в товарищи гвардии подпоручика Толстова, человека без всяких правил и не чтущего ни Бога, ни власти, от Него поставленной. Сей развращенный молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех, беспрестанно сквернословит и ругает меня без пощады, – и вот положение, в которое ввергло меня беспредельное моё к службе усердие».
Весной 1804 года Резанов исключает графа Толстого из миссии, хотя тот формально ещё «принадлежит начальству» посланника. Видимо «не чтущего ни Бога, ни власти» графа это происшествие не очень сильно расстроило. Когда морские офицеры во главе с капитан-лейтенантом Иваном Фёдоровичем Крузенштерном и Юрием Фёдоровичем Лисянским, командовавшим парусным шлюпом «Нева», устроили бунт против Резанова, Фёдор Иванович оказался, чуть ли не зачинщиком этого предприятия. Хотел силком привести камергера «на разборки» с моряками и к тому же, как и остальные офицеры ругал его на шканцах. Через пару недель после случившегося участники инцидента осознали, что по прибытии в Россию, им грозит серьезное наказание. Понял это и Фёдор Иванович. Чтобы этого не произошло, молодой граф придумал «спасительную» авантюру. Подпоручик решил «случайно отстать» от кораблей на Сандвичевых островах. Это позволило бы Резанову и Крузенштерну разобраться между собой без присутствия графа. Однако его плану не суждено было случиться. Узнав о намерениях Толстого, Крузенштерн не стал задерживаться на островах и направился дальше. Прибыв на Камчатку, Резанов тут же обратился с жалобой к местному губернатору, генерал-майору П.И. Кошелеву и попросил его наказать виновных в бунте офицеров. Началось негласное следствие. Дело принимало серьёзный оборот, и Толстой написал Резанову письмо, в котором покаялся перед камергером и воззвал к его милосердию. Однако главным виновником раздоров произошедших между Резановым и Крузенштерном был признан (с их обоюдного согласия) не кто-нибудь, а двадцатидвухлетний граф Фёдор Иванович Толстой, впоследствии прозванный за участие в кругосветном путешествии Американцем.

Когда служба – не сахар

Я уже обращал внимание на то, что непристойное поведение Фёдора Ивановича Толстого отнюдь не мешало его военной карьере: дерзкий и недисциплинированный граф, имеющий всевозможные взыскания, тем не менее, регулярно получал повышение по службе. Применяемые к офицеру взыскания не носили кардинального характера – были кратковременными, а если готовилось что-то серьёзное, то нивелировались влиятельной родней и друзьями. Действительно, непосредственным командирам Толстого было как-то неловко (а не таким как он титулованным, просто нежелательно) жёстко отчитывать и наказывать графа, принадлежавшего к многочисленному и известному роду. Как правило, серьёзные наказания титулованным офицерам выносились военными чиновниками высокого ранга, включая великих князей и самого императора. Видимо, поэтому командование полка сделало вид, что не в курсе произошедшего инцидента и присвоило подпоручику Толстому очередной офицерский чин. 10 августа 1804 года он становится поручиком. И в это же самое время за допущенные оскорбления Резанова Толстого ссаживают с корабля и рекомендуют отправиться к месту прежней службы. Побыв   какое-то время в Петропавловске, Толстой Американец великодушно решил избавить от своего присутствия камчатское начальство и восвояси отправился в Санкт-Петербург. По воспоминаниям Вигеля, графа Толстого арестовали у городской заставы, провезли через столицу и отправили на гауптвахту. После отбытия наказания гвардии поручик Толстой «за предерзость и непристойное поведение» был выписан 10 августа 1805 года из Преображенского полка в Нейшлотский Гарнизонный батальон тем же чином. Это было суровое для него наказание и уже второе по счёту разжалование. После феерических приключений кругосветного путешествия, быть списанным с позором на берег, испытать все тяжести многомесячного пути из Камчатки в столицу и оказаться в дальнем захолустном гарнизоне, для взбалмошного графа стало чувствительным ударом. Правда и в этот раз сердобольные друзья и родственники смогли посодействовать опальному Американцу. Узнав о создании Костромского пехотного (мушкетёрского) полка, они добились, чтобы не успевшего ещё отправиться в Нейшлот поручика, (отправлен он был лишь по документам) «перевели» во вновь образованный полк, расквартированный в городке Слоним Гродненской губернии. Прибыв на место и устроившись в обывательской квартире, Фёдор Иванович остался верен своим принципам. «За учинённую ссору и драку с евреями по всевысочайшей конфирмации <…> 1805-го декабря 14-го дня арестован был на две недели». Об этом происшествии родственники и друзья Фёдора Ивановича особо не распространялись, оно и понятно: одно дело, когда не в меру романтизированный светскими дамами Американец вызывает на дуэль дворянина, другое – учиняет в захолустном городке драку с обывателями. И в этот раз закон не был на стороне графа, о чём свидетельствует его двухнедельный арест. 
Выйдя из гауптвахты, Американец свой недовольный взор направил на командира полка майора В.X. Фитцнера, жёстко укорив его за упущения в подготовке к зимним условиям жизни военнослужащих и отсутствие в полку врачей. Поручик так лихо предъявлял свои претензии, что «за дерзостное о командире своём суждение» Американца  арестовали на месяц и вновь перевели в Нейшлот. Фортуна устала от своего рьяного подопечного и для Американца наступили действительно тяжелые времена. Отныне он служил в малонаселённой Финляндской губернии (бывшем Выборгском наместничестве). Замок Нейшлот с мрачными бастионами находился на небольшом скалистом острове посреди незамерзающей и подверженной волнению озёрной протоки. В местах, где пришлось служить Толстому, климат был достаточно суровый. По словам поэта Батюшкова там «бури и непогоды царствуют в течение девяти месяцев». Но больше всего графа угнетали не природные условия, а беспросветно-однообразная служба при отсутствии бесшабашной офицерской компании. Местечковые новости и мелочные события сводили с ума не привыкшего к такому времяпрепровождению своевольного Американца. В Нейшлоте его окружало всё то, что он так ненавидел. В марте 1808 года Россия объявила войну Швеции и, хотя основные боевые действия на территории Финляндии происходили относительно недалеко от российской Финляндской губернии, Нейшлот, тем не менее, они обошли стороной.   
Фёдор Иванович мечтал оказаться на поле брани и, приехав в город Сердоболь Выборгского наместничества, активно просил посодействовать в этом генерал-майора И.И. Алексеева, командующему в то время особым Сердобольским отрядом. Однако идти на поводу скандального поручика в Петербурге не стали и в прошении генерала-майора взять Толстого с собой, отказали. Сказалась дурная слава Американца. Зато генерал-адъютанту князю Михаилу Петровичу Долгорукову, принявшему командование Сердобольким отрядом, отказать не посмели. Опального поручика прикомандировали к штабу князя в качестве одного из его личных адъютантов.
Фёдор Иванович находился в «Финляндии против шведов» с 27 сентября 1808 года, а 15 октября 1808 года его давний знакомый и благодетель князь Долгоруков погиб. В память погибшего командира Американца наконец-то простили и вернули в гвардейский Преображенский полк. Оказавшись в родной стихии сражений, граф Фёдор Иванович Толстой неоднократно отличался в боях и 11 августа 1809 года был произведён в штабс-капитаны. За участие «в экспедиции при покорении Аландских островов» он даже удостоился монаршего благоволения.
Казалось, Фёдор Иванович, прошедший огонь и воду стал другим, но… После завершения русско-шведской войны, штабс-капитан Толстой отметился двумя громкими дуэлями: с капитаном Генерального штаба Бруновым и спустя несколько дней после этого поединка с сыном обер-церемониймейстера и тайного советника Александром Нарышкиным. Первого Толстой ранил, второго – убил. Эти происшествия, особенно дуэль с Нарышкиным, наделали много шуму. И хотя дуэли тогда воспринималась государем «как горькая необходимость в условиях общественных», власть была вынуждена реагировать. Из Петербурга поступил приказ доставить Толстого арестованным в Выборгскую крепость, где он за подобные нарушения должен был находиться около года, но провёл всего несколько месяцев. Толстой опять отделался мягким наказанием. В феврале 1810 года граф вернулся в Преображенский полк и дважды был отпущен в домовый отпуск! Это непрерывное заступничество родственников и друзей, влекущее очередное «всепрощение» власти продолжали его развращать, и привели к преждевременному завершению военной карьеры. Многие мемуаристы ошибочно указывают, что после заключения в крепости Толстой, был разжалован в рядовые. Однако достоверно известно лишь то, что граф Ф.И. Толстой в октябре 1811 года был «уволен от службы». Такое решение стало следствием какого то чрезвычайного происшествия, превосходившего по своей дерзости все прежние проделки Американца. Но, как ни странно, о нём нет никаких устных и письменных упоминаний. Значит, власть предержащие и граф (включая заступников) сделали всё (уже не в первый раз) чтобы не выносить сор из избы, а отделаться малой кровью. Недаром смелый офицер, физически сильный и выносливый неожиданно занемог, да так сильно, что попросился в отставку. Государь её принял и… «высочайше приказал Толстого выслать, взяв с него расписку, чтобы в обе столицы не въезжал».
Остается добавить, что граф Ф.И. Толстой «по прошению его за болезнями уволен от службы без чина и мундира, с жительством в Калужской губернии», что означало без повышения в чине и права носить полковой мундир. Однако даже это наказание не помогло исправить дурной характер и образ мышления Американца, которого один из самых успешных командующих Кавказской войны генерал-адъютант и член Государственного совета граф Павел Христофорович Граббе считал «главным представителем школы безнравственности».

Тот самый Американец

Когда в 1804 году списанный на берег Толстой добирался своим ходом до Санкт-Петербурга, в салонах высшего света о приключениях молодого графа уже вовсю рассказывали всевозможные истории. Причём непременно называли его Американцем. Хотя в русской Америке он так и не побывал, зато сам активно распространял и поддерживал об этом слухи. Многие современники Ф.И. Толстого считали, что он посетил Алеутские острова и даже смог добраться до северо-запада Американского континента. Эти байки охотно повторяются современными журналистами, для которых яркие, пусть даже и выдуманные истории должны привлечь публику. Они методично перепечатывают сообщения мемуаристов о посещении дерзким графом Русской Америки, хотя дотошные исследователи, сопоставив многочисленные исторические факты, считают это маловероятным, скорее всего плодом буйной фантазии Американца. Обиженному графу вовсе не хотелось раскрывать душу ожидавшим его приятелям, и уж тем более первым встречным-поперечным московских и петербургских салонов. Его уязвленное самолюбие не позволяло плакаться, рассказывать о своих переживаниях и разочарованиях произошедших с ним за время кругосветного путешествия. О том, например, что его приятели – морские офицеры, с которыми он весело проводил время, и совместно отчитывал зазнавшегося камергера Резанова, не только вышли сухими из воды после неприятного инцидента, но, как участники экспедиции, получили ещё и памятные медали на андреевской ленте. Чтобы не показать своей обиды и унижения, граф старался привлечь к себе внимание самым наглым образом. Он вдохновенно врал, придумывая всякие небылицы о своем американском путешествии, некоторые из которых выходили из ряда вон и были похожи на рассказы барона Мюнхгаузена. Тем не менее, многие, особенно дамы, глядя на покрытого татуировками Американца, сделанными ему туземцами, верили графу.
Прошло несколько лет. Герой российско-шведской войны 1808-1809 годов Толстой Американец вновь мог оказаться в центре внимания столичных барышень, однако по указу государя ему предстояло прозябать в провинции, в Медынском уезде Калужской губернии. И ему вновь крупно повезло! В 1812 году случилась война с Наполеоном. Опальный капитан, как и в прошлый раз, рвался на встречу с неприятелем, но в армии он уже не служил, а в ополчение брали офицеров, не замеченных в дурных поступках. Однако богиня войны была благосклонна к Толстому. Узнав о формировании 1-го Егерского полка Московской Земской силы, шефом которого был Н.Н. Демидов, Толстой попросил включить его в ополчение. Тот, будучи тайным советником и крупнейшим заводчиком, обратился с подобной просьбой к генерал-адъютанту князю В.С. Трубецкому, знавшему опального графа лично. Князь передал прошение Демидова государю. Вскоре Американца восстанавливают в чине армейского подполковника и в составе ополчения отправляют в район боевых действий. 26 августа 1812 года Фёдор Иванович Толстой участвует в Бородинском сражении, находясь на самом опасном участке – центральной батарее, названной впоследствии батареей Раевского. Во время кровопролитного боя, неоднократно переходившего в рукопашную, Американец проявил необычайную храбрость, был ранен в ногу. За проявленное отличие в Бородинской баталии графа Толстого произвели в полковники. В 1814 году его награждают орденом Святого Равноапостольного князя Владимира 4-й степени с бантом, а в 1815 году орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия, 4 класса. После завершения заграничного похода Фёдор Иванович подал прошение об отставке. В рапорте государю значилось: «от воинской службы на собственное пропитание уволить, всеподданнейше прося наградить следующим чином». 16 марта 1816 года отставка была произведена с мундиром, но без очередного звания. Генеральских погон скандальный граф не получил. Отменная храбрость Толстого была полезна лишь во время боевых действий. В прочее время его характер и своеволие вызывали у всесильных чиновников неприятие и возмущение. В Санкт-Петербурге долго терпели выходки независимого Американца, но когда терпение власть предержащих иссякло, граф получил черную метку. Он навсегда испортил свое реноме. В отношении его заработал закон бюрократии: для принятия решения требуется время, а чтобы отменить принятое решение времени потребуется гораздо больше.
ххх
Полковник Ф.И. Толстой вышел в отставку и обосновался в Москве. Оказавшись вновь в светском обществе, он сразу же продемонстрировал, что ничем не изменился, оставаясь всё тем же скандальным Американцем, каким и был в молодости. Проводил всё время в оргиях, промышлял карточной игрой, стрелялся на дуэлях. Одни Фёдором Ивановичем восхищались, другие побаивались и поэтому ненавидели.
Бытует мнение, что Американец убил на дуэлях одиннадцать человек. Скорее всего, это число преувеличено. Как бы ни относились в то время к дуэлям, но убить одиннадцать человек – это уж слишком, тем более что о его вызывающем поведении государь был хорошо осведомлён и был не в восторге от его проделок.   

Ночной разбойник

Многие представители высшего света, в особенности офицеры, шумно кутили, играли в карты, заводили частые романы, волочились за актрисами и балеринами. Однако в отличие от остальных Фёдор Иванович делал это чересчур рьяно, с каким-то упорством, словно доказывал окружающим своё превосходство. Видимо он находил некое удовольствие в том, что его побаивались и представляли отчаянным циником. Он не щадил собственной репутации и готов был пожертвовать своей и чужой жизнью не только из-за святых принципов, но и просто ради какого-нибудь упрямства и дурачества. Такого человека сегодня назвали бы безбашенным, но Американец был не каким-то полуграмотным братком, а представителем привилегированного класса. Простым людям веками внушают, что всякая власть, как светская, так и духовная – достойный пример для подражания. Недаром в России существовала форма обращения к дворянам, духовным и государственным служащим для подчёркивания их особого положения. Все представители дворянства были лучшими, начиная от «Вашего благородия» и заканчивая «Вашим сиятельством». А члены монаршего двора были ещё выше всяких превосходительств: «Ваше Императорское Высочество», «Ваше Императорское Величество».
Однако их сиятельство граф Ф.И. Толстой своим поведением разрушал наивную веру простых граждан в то, что власть действительно умнее и благороднее своих подданных. Вот несколько фактов из жизни «доброго малого» Фёдора Ивановича.
Мемуаристы отмечают, что Ф.И. Толстой был очень злопамятен и мстителен по отношению к тем, кому случалось его разозлить, а таких, на его пути было немало, ведь он мог превратить в дуэль любой взгляд и жест собеседника.
Герой прошедшей войны, выйдя в отставку, активно зарабатывал на жизнь карточной игрой и, выигрывая огромные суммы, с лёгкостью тратил их на кутежи.
«Он обыграл бы вас в карты до нитки!» – воскликнул однажды двоюродный брат Американца Ф. П. Толстой, зная, что тот не гнушается запрещёнными приёмами. Необузданная страсть к карточной игре Толстого подтверждена и на официальном уровне: в полицейском реестре заядлых московских картёжников за 1829 год первое место в списке из 93-х фамилий занимает граф Фёдор Иванович Толстой.
До нас дошёл рассказ-анекдот некой мемуаристки Новосильцевой, напечатанный в «Русском архиве», в котором она описывает случай произошедший с Американцем и отставным гвардейцем Петром Александровичем Нащокиным, известным игроком и буяном.
«Шла адская игра в клубе. Все разъехались, остались только Толстой и Нащокин. При расчете Фёдор Иванович объявил, что Нащокин ему должен 20 000 р.
– Я не заплачу, – сказал Нащокин, – вы их записали, но я их не проиграл.
– Может быть, – отвечал Фёдор Иванович, – но я привык руководствоваться своей записью и докажу это вам.
Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и сказал:
– Он заряжен, заплатите или нет?
 – Нет.
– Я вам даю 10 минут на размышление. Нащокин вынул из кармана часы и бумажник и сказал:
– Часы могут стоить 500 р., в бумажнике 25 р. Вот все, что вам достанется, если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?
– Молодец, – крикнул Толстой, – наконец-то я нашел человека!
С этого дня они стали неразлучными друзьями».
После выхода в свет этого рассказа дочь Американца Прасковья Фёдоровна Перфильева обрушилась с критикой на Новосильцеву, категорически заявив, что такого случая никогда не было. Конечно, сейчас утверждать, что всё было так на самом деле трудно, но раз об Американце тогда ходили такие слухи, и он их не отрицал, то вполне возможно, что что-то подобное когда-то могло с ним действительно произойти. Тем более что таже Новосильцева написала, что «В продолжение многих лет они (Толстой и Нащокин) жили почти неразлучно, кутили вместе, попадали вместе в тюрьму и устраивали охоты, о которых их близкие и дальние соседи хранили долго воспоминание. Друзья в сопровождении сотни охотников и огромной стаи собак, являлись к незнакомым помещикам, разбивали палатки в саду или среди двора, и начинался шумный хмельной пир. Хозяева дома и их прислуга молили Бога о помощи и не смели попасться на глаза непрошеным гостям».
Так или иначе, но другую информацию Новосильцевой о своём родителе она опровергать не стала:
«…Раз князь Сергей Григорьевич Волконский (декабрист) пригласил Толстого метать банк, но Ф.И.  сказал ему: «Non, mon cher, je vous aime trop pour cela. Si nous jouions, je mе laisserais entrainer par l'habitude de corriger la fortune». (Нет, мой милый, я вас слишком люблю для этого. Если мы будем играть, я увлекусь привычкой исправлять ошибки фортуны.)
А вот что написала сама Прасковья Фёдоровна, вспоминая о своём отце:
«Граф, вы передёргиваете, – сказал ему кто-то, играя с ним в карты, – я с вами больше не играю.
– Да, я передёргиваю, – сказал Фёдор Иванович, – но не люблю, когда мне это говорят. Продолжайте играть, а то я размозжу вам голову этим шандалом.
И его партнёр продолжал играть и... проигрывать».
Эти и другие воспоминания близких к графу людей, свидетельствуют не только о его своеобразном понимании чести и достоинстве, но и об использовании жестких методов психологического воздействия на партнёров по карточной игре. 
То, что Американец во время игры часто жульничает, знали многие. Уличил его в этом и двадцатилетний А.С. Пушкин. Услышав в свой адрес замечание молодого поэта, Толстой холодно заметил:
– Да, я сам это знаю, но не люблю, чтобы мне это замечали.
После этого между Александром Пушкиным и Фёдором Толстым возникли натянутые отношения. Раздражённый граф решил наказать не в меру горячего юношу и написал князю Шаховскому, что Пушкина высекли в Тайной канцелярии. Тот в свою очередь поделился «новостью» с другими и эта безобразная и унизительная для Александра Сергеевича сплетня пошла гулять по светским салонам. Этот слух настолько потряс молодого поэта, что он готов был застрелиться. Когда находящемуся в ссылке Пушкину рассказали, кто стоял у истоков отвратительной истории, он написал на Толстого «бешеную эпиграмму»:

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружён,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он, – слава Богу –
Только что картёжный вор.
Однако, не удовлетворившись этими язвительными строками, Александр Сергеевич ещё раз «наскочил» на Толстого, изобразив Американца, в образе Зарецкого в повести Евгений Онегин.

Зарецкий, некогда буян,
Картёжной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надёжный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!..

Слава богу, что по прошествии времени (Пушкин, находясь в ссылке, не мог вызвать Толстого на дуэль), общим друзьям удалось примирить Александра Сергеевича и Фёдора Ивановича, и нанесённые друг другу обиды, сошли на нет. Впоследствии граф Толстой даже оказал содействие в сватовстве Пушкина с Гончаровой. Но эта история со счастливым концом была для необузданного Американца скорее исключением, чем правилом. Известно, что на совести Фёдора Ивановича несколько дуэлей, (которых можно было бы избежать) закончившихся смертью его противников.
Фёкла Толстая, рассказывая о Фёдоре Ивановиче, предположила: «Это была очень одарённая, но не нашедшая себя душа. Может быть, родился не в своё время?» Изучив биографию Толстого, сделаю предположение и я. В моём понимании есть две основные категории людей. Одни считают, что им все должны. Другие – что они должны другим сами. Это наглядно прослеживается в жизни двух Толстых: Фёдора Ивановича и его двоюродного брата Фёдора Петровича. Один был буйным и недисциплинированным, требовавшим себе от жизни всё самое приятное и лучшее. Другой – уважающий законы морали, понимающий необходимость преобразования общественных порядков, для улучшения жизни сограждан, внёсший большой вклад в русское медальерное искусство. Граф Фёдор Иванович Толстой Американец, принадлежал к первой категории. Хотя у него были друзья, ради которых он мог пойти на многое, но… по большому счету он            всё-таки был эгоцентричным человеком. Понятия общепринятой морали были для него относительны, пока не касались его самого лично. Когда он был военным, его сажали на гауптвахту, в военную крепость, ссылали, разжаловали. Когда стал светским человеком, на него подавали жалобы, он попадал под уголовное следствие, его хулили и сторонились. Ко всем этим неприятностям он относился философски, считая, что больше страдает за грехи ближнего, чем за собственные. В 1829 году в послании к А.X. Бенкендорфу Толстой гордо заявлял: «Самая же неуклонная строгость, на законах токмо основанная, мне не страшна». Однако когда над ним сгущались тучи, и ему грозила законная суровая кара, Толстой не стыдился обращаться с просьбой о заступничестве к своим друзьям и родственникам.
Конечно, нам очень хочется, чтобы человек с одарённой душой достиг чего-то высокого. Чем же мог граф Толстой стать для нас примером? Во время сражений он проявлял воинскую доблесть – отчаянный рубака готов был пожертвовать собой в бою с неприятелем, за что справедливо отмечен чинами и наградами. В остальном Толстой был плохим военным – дисциплину, уставы и вышестоящих командиров кои ему не нравились, переносил с трудом. На каком ещё поприще он бы мог принести пользу отечеству? Стал бы он политиком, дипломатом, философом, ученым, руководителем департамента (министерства), обладая «пылкостию страстей»? Вряд ли! Граф Толстой создал себе такую репутацию, что его никогда не избирали ни предводителем дворянства, ни попечителем каких-либо фондов.
Да и в то, что в конце жизни Американец стал настоящим христианином, верится с трудом. После разлада с женой, потерей здоровья, детей и друзей Фёдор Иванович принялся с особым усердием молиться, но в нём, по-моему, так и не проявилось настоящее смирение и искреннее раскаяние по убиенным на дуэлях душам. Не обнаружилось у христианина Толстого и стойкого сожаления о порочности собственных поступков молодости. В.А. Жуковский узнав, что на его друга Американца в 1841 году собираются завести судебное разбирательство за рукоприкладство, записал в своём дневнике: «Как ни казни рука Провидения, а всё натуры не переделаешь».
Ему вторит и А. Стахович. В своих воспоминаниях об Иване Фёдоровиче он приводит такие строки: «Немногие умные и даровитые люди провели так бурно, бесполезно, порой преступно свою жизнь, как провёл её Американец Толстой, бесспорно, один из самых умных современников таких гигантов, как Пушкин и Грибоедов».
Не менее эмоционально выразился о Фёдоре Ивановиче и Александр Иванович Герцен: «…Он развил одни только буйные страсти, одни дурные наклонности – и это не удивительно: всему порочному позволяют у нас развиваться долгое время беспрепятственно, а за страсти человеческие посылают в гарнизон или в Сибирь при первом шаге. Он буйствовал, дрался, обыгрывал, уродовал людей, разорял семейства лет 20 сряду…».
Поэтому, в каком бы времени граф Фёдор Иванович не жил, он всё равно оставался бы самим собой, смущая и развращая наши, пусть и не столь одарённые души.