Стекляшка 1965

Уже двадцать минут я сидел в кабинете главврача «Благовещенской психиатрической больницы », перебирал старые запылившиеся документы, попивая чай из старого фарфорового сервиза. Пальцы перелистывая шершавую бумагу так быстро иссыхали, что страницы то и дело вырывались из них. А от вкуса истлевшей целлюлозы во рту мне становилось не по себе. Спустя нескромную кучу макулатуры я наткнулся на еще свежую карту пациента, точнее пациентки, и невзначай начал читать ее вслух:

- Гурьева Ольга Игоревна, 26 лет. Не замужем. Детей нет. Работала воспитателем в детском саду, но меньше чем через год уволилась. Диагноз - импульсивное расстройство личности возбудимого типа. Поступила четыре месяца назад. Оформлена в общую палату, позже переведена в палату изоляционного режима №7, – на фотографии к делу была изображена молодая девушка почти с кукольными чертами лица, длинными курчавыми волосами и огромными глазами, переливающиеся на свету, как две жемчужины, - Владимир Степанович, скажите что с ней? Почему была переведена в изолятор, хотя в лечебнице находится менее полугода? С виду весьма приятная барышня (еще и редкая красавица). Да и по прибытию признаки ИРЛ наблюдались лишь в легкой форме.

Кажется в карте не было больше ничего, что могло хоть чем-то меня привлечь. Владимир Степанович, главврач учреждения, в котором я проходил учебную практику, на пару секунд, застыл в задумчивой позе, задержал дыхание и только после глубокого вдоха сказал:

- Приятная это, конечно, так. Но честно говоря о ее психическом состоянии, она, наверное, одна из самых буйных наших "постоялиц, - его взгляд сильно изменился. Тема, которую я начал, была ему явно интересна, и он хотел ее поддержать, - Представьте себе, Дмитрий, на третий месяц наблюдения после очередного вспышки гнева она каким-то образом выбралась из рубашки. Ну санитары с поста уже тут как тут. Пока соображали что к чему, Ольга накинулась со спины на одного из них. Представьте себе …

Прямо после целого шквала его слов, резко наступило секундное молчание. И вдруг взрослый солидный мужчина практически по-детски вскрикнул :

- С удавкой! После этого она и была переведена в изолятор.

- Владимир Степанович, не преувеличивайте. Откуда же у нее могла взяться удавка?

Он продолжил говорить, что есть духу, возбужденно выплевывая целые предложения, как пулемет:

- Могла, еще как могла. Вы мне не верите? Мы, честное слово, сами долго гадали. Но при более тщательном осмотре выяснилось, что пациентка выдрала у себя с головы клок волос и закрепила пластырем с капельниц. Смело. Единственное - хорошо, что на кануне Ольга приняла лекарства, и поэтому санитар отделался легким испугом. Если б не успокоительное, мало ли чем могло закончиться дело.

- Это, конечно, не хорошо, но кризисные моменты бывают почти у всех. Такое даже на пограничное состояние не совсем похоже. Тем более с ее заболеванием. Почему все-таки перевели в изолятор? Вы просто могли увеличить дозировку лекарств.

- Запомните, молодой человек, ни какая таблетка не поможет, если разлад вот здесь, - Владимир Степанович постучал пальцем по лбу – Поэтому не стоит на них слишком уж надеяться. Тем более данный случай не такой простой, как вам может показаться, там есть еще одна загвоздка. На словах объяснять долго, лучше это увидеть. Только допьем чай и сразу отправимся.

Владимир Степанович быстро делал один глоток горячего чая за другим.

***

Мы шли среди длинных больничных коридоров, в них то и дело мелькали фигуры куда-то несущихся медсестер и санитарок. Стойкий запах хлорки и крахмала, пропитавший стены еще со времен постройки здания, все сильнее раздражал нос. Владимир Степанович почему-то задерживался у стойки "Регистрации". Я не дожидаясь его, прогуливался по обшарпанным коридорам, пока мой взгляд не остановился на обитой железом двери с надписью "Изолятор №7". Сам того не понимая, инстинкты повели меня в ту сторону.

Внутри палаты почти ничего не было. Только белоснежные стены, обитые чем-то мягким, лечебная койка с кучей кожаных ремней и маленький передвижной столик. Окна в помещении были закрыты решетками и плотно занавешены. Я долго осматривал комнату и не сразу увидел человеческую фигуру, лежащую по середине пола, плотно свернутую в белый клубок, совсем крохотный и незаметный. В голове молнией прозвучало: «Это была она, наверное, она. Я видел ее утром. Ольга? Но…».

На полу была та девушка с фотографии, в смирительной рубашке. Лежала без единого движения.

Вначале я не узнал ее. Возможно, просто не поверил. Не поверил, что от кукольного блеска на ее лице остались только глаза. Пустые и мутные, словно глаза мертвой рыбы, бликующие на Солнца, совсем без жемчужного сияния и проблесков жизни. Ее улыбка мгновением вызвала у меня чувство страха. Жуткая и непонятная ни для кого, изрытая огромным количеством мелких порезов и шрамов. Как и все ее лицо. Только они, бледно-розовые, совсем еще свежие, только что затянувшиеся шрамы.

Ее кожа, по которой словно пару раз прошлись наждаком, имела болезненно-бледный цвет и даже сливалась с белизной стен. Лишь те курчавые волосы с фотографии немого скрывали представшее передо мной безобразие. Девушка больше походила на тряпичную куклу из кучи сшитых лосткутиков, чем на человека.

Это было мое первое знакомство с подобным. От неожиданности все тело пробрала сильная дрожь, так что я не мог сдвинуться с места. Из широко открытых глаз быстро начали сочиться слезы. А холодный ком, появившийся из ниоткуда и застрявший прямо в горле, никак не хотел уходить. В голове опять мельком прозвучал голос: «Почему? За что? Какими грехами это можно заслужить? В чем ее вина? Чья это участь? Почему все произошло здесь, а не в каком-нибудь ночном кошмаре?».

Несколько минут я простоял в ступоре. Чья-то крохотная рука похлопала меня по плечу.

- Простите, с вами все в порядке? – слегка торопясь сказала хрупкая санитарка в медицинском халате.

Ели сдерживая неуверенность в голосе я спросил :

- Извините, а что у нее с лицом? – дрожь по не многу начинала пропадать, хотя все еще сильно сковывала тело.

- Вы практикант? Понятно. Подождите секундочку. Марин, подойди пожалуйста. Тут практикант интересуется девочкой из изолятора. Извините, просто была не моя смена, я точно не знаю. Марин!?

Дама лет сорока с виду, в длинном, даже слишком длинном, белом колпаке на сестринском посту высунулась из-за высокого стола и медленно выдвинулась нам на встречу.

- Из седьмого? Если из седьмого, то она поди с месяц, уже как шла на поправку, - сказала медсестра, пришедшая по просьбе санитарки – Вроде даже стала разговаривать поспокойней, перестала кричать по ночам. В общем шла на поправку. Я дежурила в тот день, на вечернем обходе услышала шум из палаты. Заглянула, а там весь пол, вся постель, все в лицо у нее в крови. Смотрю руки в порезах, а из рта кровь так и хлещет. Кровь везде, везде. Да такая алая, прям как сейчас солнце за окном... Ужас.

Медсестра по привычке быстро перекрестилась и продолжила :

- Выяснилось, что эта дура разбила бутыль из под физ-раствора и наглоталась стекол. Ну потом экстренно отвезли ее областную больницу, ели откачали. Почти 70 швов наложили. Бедная девчонка. Молодая совсем. Как вспомню, так сразу холодный пот по спине идет. Ой! Что-то я с вами совсем заболталась.

Через мгновение после этих слов медсестра исчезла в коридоре. А сзади меня, из ниоткуда появился Владимир Степанович. В своем белом халате, в очках с темной оправой и вечно хитрым взглядом.

Все что я смог придумать в тот момент это:

- Как отреагировали родственники?

- Никак. За весь период лечения никто ее не навещал, даже после госпитализации - ответил Владимир Степанович так, будто его голос был отлит из самой холодной стали – Надеемся, что рецидив подобный этому никогда не повторится.

- Сейчас она лежит под успокоительным, сутки напролет, под нос что-то бормочет. То и дело устраивает истерики. Кричит и кричит, точнее пытается, – неожиданно даже для себя сказала санитарка, прямо после слов главврача, - Ой! Я что-то тоже заболталась.

Владимир Степанович недовольно посмотрел на санитарку. Та быстро замолчала, и так же быстро ушла от нас.

Я снова заглянул в палату. Белые стены. Решетки на окнах. Ольга все еще лежала на полу. Просто лежала, не двигалась, кажется, что даже не дышала. Пару минут я смотрел на нее, не отводя глаз, но ни единый мускул на ее лице не сократился. Все та же улыбка, все те же безжизненные рыбьи глаза. Белые стены. Решетки на окнах.

Остальной осмотр прошел по написанному сценарию. Мы побывали на всех трех этажах лечебницы, заглянули в разные палаты и кабинеты. Снова почаевничали, но в этот раз со старшей медсестрой. Мы как-то натужно обсудили с ней работу, учебу и прочие неинтересные темы. Все это заняло не более часа и я уже собирался отправляться домой, но у самого выхода меня остановил Владимир Степанович и попросил ненадолго задержаться.

***

Главврач отвел меня за здание лечебницы под небольшой навес, где обычно останавливается машины для разгрузки продуктов. Под ним были расставлены старые стулья, с почти слезшей краской (вроде такие я видел в холле). Мы сели на парочку из них. Все крыльцо было усыпано сотней другой окурков. Из ближайшей вентиляции тянуло приготовленным ужином и хлоркой. Спустя пару минут молчания я попросил у Владимира Степановича сигарету и закурил.

- Сколько не живу, ни как не могу привыкнуть. Знаете? Я ведь не курил никогда. Всю школу, практически весь институт, а сейчас?– прокашлявшись от порции затянутого дыма, я продолжил - Ушел бы после девятого, поступил в техникум, женился. Что там еще? Да все равно, лучше чем сейчас. И горя бы не знал. А сегодня ведь, весь день меня что-то душит. Таким макаром и самому с ума сойти можно. Правда?

- "Если бы да кабы". Чего тут гадать? Вы не расстраивайтесь. Чего вот себя и мой персонал доводить? У нас тут приличное заведение. Дмитрий… Извините как вас по батюшке?

- Петрович.

- Так вот Дмитрий Петрович. В народе же говорят: "Уважение и почет людям нашей профессии». Пациенты же, как дети. Вот кто будет о них заботиться, если не мы? Их родные? Хе, не думаю. Работы выше крыши. А платят? Платят сущие копейки. Ну а курить вы бросайте, голубчик, только здоровье гробите.

Не найдя что ответить Владимиру Степановичу, я просто молчал. Он знал о чем говорил, но ухмылка полностью его выдавала, не сходя с лица весь разговор. Большую часть дальнейших слов Владимира Степановича я не расслышал. Он вроде бы говорил про авторитет и репутацию, а может про добро и зло, или может про время и справедливость. Мы тихо расстались, и я отправился домой на ближайшей электричке.

Под конец дня я был уже полностью разбит. Сильно стучало в висках, все еще немного трясло и подташнивало. Я думал о ней. О ее лице и том, что от него осталось. И что осталось мне. Я, наверняка, попросту устал. Чувствую, что устал. Выпуская клубы сизого дыма, я всматривался в свое отражение в окне, и все больше думал, что седина будет мне совсем не к лицу. Откуда-то из глубины разума всплыли воспоминания из детства: мама, старший брат, отцовская «шестерка», бабушкины пироги, чьи-то косички с передней парты и глаза… Ее мертвые глаза.

Тихий голос в голове, незаметно повторял: «Не хочу умирать душевнобольным. Не хочу умирать».

Глаза снова заслезились.