Пока мы горим 1 глава

Огонь пылает.


Наверное, это всё, что сейчас требовалось знать.


Огонь пылает. И его извивающиеся лепестки, переливающиеся всеми цветами радуги, от тёплых солнечных тонов костра на семейной посиделке в лесу до голубовато-золотых копий, вырывающихся из сопла реактивных двигателей, сейчас разлетаются по всему городу подобно фейерверкам в китайский Новый год. Вспыхивая то здесь, то там, они озаряли своим светом не только дома и улицы, но и сердца когда-то мирных горожан, отчего их лица сковывала гримаса ненависти, глаза начинали напоминать искрящиеся угли, а в душе не оставалось ничего, кроме дыма и гари, точно такой же, как сейчас поднимается к небесам со всех районов.
Огонь пылает… И его чёрное пламя скоро настигнет нас всех.
«Наверное, это чертовски страшно», – подумал про себя Джеймс, представляя, какой ад сейчас творится над их головами на поверхности.
– Эй! Ты тут? – вопрос Марти выдернул его из своих мыслей.
Джеймс встряхнул головой и утвердительно кивнул, давая понять, что всё нормально.
– Рук вернулся, новости так себе.
– Докладывай, – бросил Джеймс подходящему к ним мужчине.
– Оставил Пиги у входа, чтобы он мог провести подкрепление, как только они прибудут. Но скорой помощи ждать не следует, город в огне и хаосе, а мы, считай, чуть ли не в самом его эпицентре. Подъезд заблокирован с двух сторон, это дополнительно задержит наших, и плюс ты сам знаешь, какая обстановка. Я бы вообще не слишком рассчитывал на них.
– Да уж, вляпались, – вставил Дуг, присоединяясь к беседе и поудобнее перехватывая карабин. – Чёрт, лейтенант, да я даже, признаться, не в курсе, где сейчас хуже: там или тут?
– Ну, здесь, по крайней мере, ничего не горит, и никто не орёт… – Марти попытался пошутить, но по взглядам коллег понял, что выходило явно не очень, и он оборвал фразу, так и не закончив.
– Ага. Ты прав, Малыш, никто не орёт… Уже не орёт, – закончил оборванную фразу Джеймс, устремляя свой взгляд на подсобное помещение, где на прочных металлических стеллажах разместились четырнадцать человеческих тел всех размеров и мастей. – Уже просто некому.
– Ладно. Здесь ничего не трогать. Убитым мы уже не поможем, но, возможно, сумеем помочь тем, кто стоят следующими в списке этого урода. Приготовились, выходим! – скомандовал Джеймс, и группа из восьми хранителей правопорядка двинулась дальше по бесконечным подземным улочкам и коридорам, унося с собой во тьму неугасающие лучики правосудия и отваги, а может быть, даже надежды, если она ещё кому-то была нужна.


***********

Всё началось чуть больше шести недель назад, в тихий день в начале июня 1967 года. По всем данным метеорологических служб лето предвещало быть очень жарким, а это ни к чему хорошему никогда не вело. Джеймс всегда считал, что чем выше температура дерьма снаружи, тем выше температура дерьма внутри, и тем быстрее дерьмо внутри нас закипает и начинает булькать и выплёскиваться. Теория так себе, но именно этим он объяснял тот факт, что в жаркие деньки количество преступлений резко возрастало.
На первые убийства никто толком и не обратил внимания. Да и зачем? Единственным, что их связывало, было то, что оба события произошли в январе шестьдесят седьмого с разницей в два дня. Всё было бы очевидно даже для героев Конан Дойля. В первом случае – пожилая пара, оба в преклонном возрасте, имело место обыкновенное ДТП: у водителя случился сердечный приступ прямо за рулём автомобиля, и он, потеряв сознание, выехал под колёса несущегося навстречу грузовика. Второй случай был классическим примером коллективного суицида: петля на шее, крепко сжатые с соседом руки, записка, полная непонимания и нетерпения, и недолгий полёт вниз с новостной заметкой в утренней прессе, ближе к последней странице. Тоже пара, только теперь уже не мирные старики, а бунтующие подростки: она – чёрная, он – белый, вопящие и отстаивающие не пойми что, а главное – неспособные держать в себе свои очередные новомодные субкультурные «метеоризмы». Оба случая были ничем не связаны и произошли в разных концах города, поэтому Джеймс с превеликим удовольствием отправил их в архив под грифом «банально», дабы не портить себе настроение в канун повышения. Через пару недель после этого, в начале февраля, под рукоплескание коллег Джеймс торжественно вступил в должность лейтенанта и стал потихоньку обживать новый кабинет, новый круг прав и обязанностей. Не забывая, конечно же, и об открывшихся возможностях тоже. Работа текла размеренно. Несколько крупных убийств, накрыли пару чернокожих банд, немного поправили общую статистику раскрываемости – это всё, чем он мог бы похвастаться к началу лета, когда был приглашён своим другом Марти на одну из посиделок на свежем воздухе всё у того же Марти. Его бывший напарник, а теперь – один из главных детективов отдела всегда умел собирать вокруг себя народ со всех концов города и даже штата. Вот и сейчас неугомонному «так себе шутнику» Мартину, которого коллеги называли не иначе как «Малыш» и исключительно с большой буквы «М», удалось вытащить на пивное барбекю не менее пятидесяти человек, и скромная тихая мужская посиделка превратилась в балаган с льющимися отовсюду фонтанами алкоголя и нескончаемыми диалогами на тему: «у кого список раскрываемости длиннее». В общем, всё как всегда, и ничего не должно было случиться, и не случилось бы, если бы в порыве жаркого спора один из офицеров с многолетним стажем, Дуглас «Даг» Робертсон, не пожаловался на то, что из-за возраста начальство отдаёт ему только всякую халтуру, и что сейчас, в очередной раз, ему подкинули не нормальное дело, а новую порцию будущей архивной мутотени, а именно: смерть пожилой пары в ДТП и суицид малолетних наркоманов.
– А что не так с этими делами? – возмутился Джеймс, не уловивший начало рассказа, но уже сумевший, благодаря изрядной порции спиртного, провести претензионные линии к своей персоне. – Дела проработаны от и до, и никакого криминала в них нет. Тем более дела уже как полгода в архиве!
– Какие полгода? Всё случилось неделю назад, – рассмеялся офицер. – Марти, кажись, твой лейтенант готов. Можно вызывать такси – продукт упакован и ждёт доставки.
Дальнейшие события плохо отразились в памяти Джеймса. Последнее, что он помнил из того вечера, – это его собственные комментарии, потонувшие в оглушающем хохоте коллег, новая порция алкоголя и провожающий его к машине Марти, что-то без перерыва бормочущий о делах.
«Я согласен», – бросил Джеймс в воздух и, попрощавшись с бывшим напарником, умчался в ночь.
Как минимум трижды за последующие три недели он проклинал себя за эту необдуманную фразу. Марти неспроста прозвали «Малышом». То, сколько раз он сказал слова «Почему?», «Зачем?», «А как это делается?», не возьмётся сосчитать никто в управлении, и даже его первый инструктор не ответит вам на этот вопрос. Бесполезно спрашивать – их было бесконечно много. Подобно всем малышам, он умел пролезать везде, где ни попадя, и оказываться в самых ненужных местах в самом неподходящем времени. Получая новое дело или ухватив мимолётную намётку, как в данном случае, он, как трёхлетний «испытатель», не отрывался от него, пока не докопается «до сердца истины». А дойдя до финала, когда все персонажи драмы были уже известны, мог спокойно бросить всё и переключиться на что-то новое и интересное. Обычно это происходило так: он подходил к одному из детективов, чей показатель раскрываемости, скажем так, слегка страдал, или молодому офицеру, желающему выделиться на фоне коллег, и предлагал ему закончить его работу. Слава – пополам. После чего они это всё обставляли так, как будто «новое лицо» действительно приняло хоть какое-то участие в процессе, а не просто так получило подарок с небес. А дальше: «ТА ДАМ!!!», и очередной ублюдок был пойман молодым, подающим надежды офицером или исправившимся детективом в зависимости от того, как легли карты. Неважно, главное – это то, что бандиты наказаны, а наш «Малыш» уже схватился за новую игрушку и ушёл в дело с головой. И в этом весь Марти. Боже, а сколько с ним было связано ироничных, комичных и саркастических историй! Да взять хотя бы тот момент, когда «Малыш» стал «Малышом». Это было его первое раскрытое дело в качестве полноценного детектива. Он вёл задержанного по коридору (редкую тварь, за которой носились восемь месяцев) – руки последнего были плотно сцеплены наручниками за спиной – и, обнимая его как закадычного другана, твердил всем и каждому: «Смотрите, а это я его поймал! Этой мой преступник! Это я раскрыл дело! Это я, а не вы! Я смог, а вы не смогли! Смотрите, смотрите: мой преступник! Я поймал! Лейтенант! Лейтенант, смотрите, смотрите, кого я поймал! Ну, лейтенант! Ну, посмотрите!..»
Смотря на процесс, Смойлет – тогдашний руководитель отдела – потерял не только дар речи, но, кажется, и все чувства самообладания. Ситуацию, как это часто происходило, в последний момент сумел разбавить Джеймс. Он торжественно вручил начальнику большой стакан кофе с молоком – а Смойлет был безумным любителем этого напитка – и, смахнув рукой невидимые слёзы со своего лица, заявил: «Ты только посмотри, Андриу, наш малыш стал совсем взрослым. Хнык. Он уже даже водит преступников в камеру… самостоятельно». После этой фразы Джеймс театрально, насколько для него это было возможно, изобразил горькие рыдания в пиджак руководства, отхлебнул кофе из его стакана и под рёв и хохот коллег отправился работать дальше, а Мартин Роберт Мур навсегда остался «Малышом» в возрасте тридцати двух годиков.
Придя на следующий день на службу после не самой трезвой вечеринки, Джеймс обнаружил стоящего у его кабинета Марти с растрёпанной причёской, вчерашней рубашкой, хмурой неулыбчивой моськой и увесистой папкой в руках. Верный признак того, что голова Джеймса скоро начнёт болеть не только от выпитого.
– Нет! – начал этот диалог лейтенант ясным, чётким и хорошо поставленным армейским голосом и указал пальцем на Марти, чтобы тот молчал. – Нет, я сказал. И снова -нет. И – нет, пока я не зайду в кабинет. – обрывал он его, пытаясь справиться с заедавшим периодически замком и смотря на безуспешные усилия Марти вставить хоть слово.
– Ты не поверишь, что я нашёл…
– Нет.
– Ты только глянь…
– Нет.
– Я…
– Нет.
– Ну, я те…
– Нет.
– …прошу.
– Нет.
– Ну, мне те…
– НЕТ!
– …бя умолять…
– Нет.
– Так, ты офицер полиции или нет? – поднимая голос до крика, рявкнул Марти.
Но Джеймс оставался непреклонен.
– Да, – коротко, спокойно и холодно ответил он и сразу же продолжил, останавливая бросившегося тут же «в бой» оппонента, – но – нет, нет, нет, нет и нет.
Наконец, сумев справиться с ненавистным замком, Джеймс просочился в кабинет и, повесив табличку «без стука не входить», захлопнул дверь перед лицом Марти. Весь отдел молчал. В столь ранние часы, когда Джеймс и Мартин приходили на работу, были разве что те, кто ещё не ушёл с ночной смены. Но даже те, кто был сейчас на местах, не смели вмешиваться в разборки бывших напарников. Каждый знал, что сколько бы детектив Мартин Мур ни нарушал режим дня, а лейтенант Джеймс Смит ни пытался отказываться от работы, никто из их нынешних коллег даже теоретически не приблизился к их показателям. Нет, никто никогда не говорил, что кто-то в отделе работает плохо, но эти двое, как говорил капитан: «Они словно два голодных пса, снующих взад и вперёд день ото дня в поисках новой кости».
Мартин простоял около минуты перед дверью начальника, что-то прикидывая у себя в уме. Это было легко понять, ведь каждый раз, когда он это делал, он шевелил то кистью, то пальцами одной из рук. Просто болтал туда-сюда в зависимости от того, как новые мысли «переваривались» у него в его голове.
«Да пошло оно всё!» – выдал он, наконец определившись с мыслями, и вошёл в кабинет начальника, без стука и с силой захлопнув за собой дверь.
Картина внутри кабинета была полна трагизма. Звук «Пшшш…», вырывающийся из бутылочки чего-то пенного в руках начальника, стоящие перед ним на столе два стакана, четыре таблетки аспирина – по две у каждого стакана – и скрюченное и обезображенное от резкого звука захлопнутой двери и нового приступа головной боли лицо лейтенанта. Понимая, что сделал глупость, Марти попытался извиниться, но Джеймс жестом приказал ему заткнуться и присаживаться за стол. Далее, в абсолютной тишине, Джеймс разлил мутную жидкость из бутылки по стаканам, бросив в каждый по паре таблеток.
– Держи, – сказал он и протянул стакан напарнику.
– Что это? – спросил Марти с недоверием, но всё же взял стакан и даже сделал маленький глоток.
– О, как у тебя морда к ушам разъехалась. Вкусненько? – немного погодя, ответил лейтенант, наблюдая за реакцией друга. – Толком не знаю. Жена достала рецепт у подруги. Вот теперь сама балуется. Готовится из чёрного хлеба, воды и чего-то там ещё, сам не знаю. Но от похмелья лечит очень хорошо. Главное – не давать перебродить.
– Прости, что Энн сделала? Приготовила? – с ехидством спросил Марти, зная кулинарные таланты его жены.
– Так, погоди. Где-то у меня здесь было, – ответил Джеймс и залез во внутренний карман пиджака. Немного пошарив там, он достал сжатый в руке «f…k». – А, вот оно! – и ткнул его Марти в нос.
– Очень смешно, – похлопал напарник и налил себе ещё немного из бутылки. – Алкоголь есть?
– Если и есть, то немного, я не проверял. Я ж говорю, главное – не давать перебродить. Итак, за дело. Что ты хотел? – закончил светскую беседу Джеймс, переходя к делу.
– Ты помнишь ту историю, что случилась у меня на вечеринке?
– Конечно.
– Так вот. После твоего отъезда мы с Дугом… Ну, такой большой, старый, бородатый мужик, который тоже ведёт подобное дело. Ты помнишь?
– Я помню, продолжай, – ответил Джеймс, заглядывая в закрома своей памяти в поисках вчерашнего дня… Увы. Но закрома молчали, и в них царила непроглядная тьма.
– Понятно! Ни хера ты не помнишь, – выдал Мартин, смотря на Джеймса и видя в его глазах отчаянную попытку ухватиться хоть за что-нибудь в истории вчерашнего вечера. – Короче, он работает в Дирборне, и его ДТП и суицидники чертовски похожи на наших.
– И?
– И ТО! После твоего отъезда он созванивался с каким-то своим другом. С какой-то Бетти то ли Бэрирс, то ли Беверс… Короче, она уже двенадцать лет работает в столице Ленсинг, но сама из Детройта. Так вот, она сказала, что подобный глухарь – «как бы не дело» – был и у них, но там двое стариков покончили жизнь суицидом, бросившись под машину обдолбавшихся вусмерть подростков. От столкновения автомобиль вылетел на встречную полосу, где его протаранил катафалк. После чего автомобиль с наркоманами вынесло на обочину, где он и сумел остановиться, врезавшись в дерево. По показаниям зрелище было то ещё. Но это не главное. А главное, что было это аж в 60-х. И это уже третий похожий случай в нашей копилке. Ей вообще часто дают такие недодела. Ну, сам понимаешь, почему… – разводя руки в сторону, закончил Марти.
– Да, понимаю, – выдохнул Джеймс. – Наверное, потому, что она – не старик, но и серьёзную работу тоже особо не поручишь.
– Ммм… Ну да, какое-то пограничное состояние. А вообще, сексизм — это плохо, – закончил свою речь Марти, не скрывая ни улыбки, ни иронии, ни сарказма. – Ну что, интересно?
– Нет, – ответил Джеймс, активно перелистывая папку с материалами дела, которую он незаметно умыкнул у коллеги, когда тот присаживался за стол.
Марти попытался было вернуть дело «в свои руки», но получил от Джеймса линейкой по рукам, которую тот всегда держал на столе «под рукой». Линейка была металлическая и достаточно тяжёлая. Как раз для того, чтобы собеседник с первого раза понял, насколько Джеймсу всё это «неинтересно».
– Ау! – отдёрнул руку Марти.
– Не наглей, – убирая линейку, сказал Джеймс и ткнул в сторону Марти указательным пальцем.
– Так я продолжу? – спросил Марти, обдувая покрасневшие пальцы и усаживаясь поудобнее.
– Да, давай, – переворот ещё одной страницы.
– Так вот, помимо этого, как ты помнишь, родители подростков не дали согласие на вскрытие, и вот что я нашёл. Помимо заключения нашего эксперта в материалах были ещё показания отца, мистера Гарра. И он говорит, что, когда он нашёл тела, у обоих рты были покрыты пеной. Но наши эксперты это не обнаружили. А знаешь почему?
– Потому что когда они приехали, тела уже сняли, а лица жертв протёрли. Как они это объяснили? А вот так: чтобы усопшие выглядели достойно в глазах Господа!
– Ну да, так себе и представляю эту картину: грех самоубийства вы, конечно, не исправите, но в ад отправитесь с достойным личиком. Что за религиозный бред?! – выдохнул Марти.
– Я тебе уже всё сказал: мне это неинтересно. Но ты не отвлекайся, а давай дальше, – всё с большим интересом углубляясь в папку, отвечал Джеймс.
– Да, я вижу, что тебе вообще неинтересно, – съехидничал напарник, – и в знак твоей глубочайшей незаинтересованности пригласил на сегодня к концу смены весь список участников этой банальной ситуации. Заодно все познакомимся поближе. Как же всё-таки её зовут… Бренас, Бравос… Блин, не помню. Но имя у неё классное: Беатриса!
– Согласен, классное, – подытожил лейтенант и ещё раз стукнул Марти по пальцам, но промахнулся.
– Папку верни! – успев увернуться, огрызнулся Марти.
– Нет.
– В смысле, нет?
– В прямом смысле: нет. Зачем тебе папка, если у тебя сегодня выходной?
– У меня выходной?! – глаза Марти широко раскрылись, а маска удивления натянулась на лицо. – Я тебя огорчу, но я его не брал.
– Да, я знаю. Я взял его для тебя, причём оплачиваемый, причём на три дня сразу, – улыбнулся Джеймс и, видя, как Марти собирается изречь долгую и крайне недовольную, ввиду происходящих событий, речь, сразу продолжил. – И не благодари. Это всё ради твоего блага. Чтобы ты мог поехать домой после бессонной рабочей ночи и ещё двух предыдущих. Нормально позавтракать, а не как обычно – двумя чашками кофе, принять душ, наконец-то почистить зубы после того, как блевал вчера на газон соседа… Да-да, кое-что я всё-таки вспомнил из вчерашнего вечера, – добавил лейтенант, видя новые удивлённые метания физиономии напарника. – Фух! Вроде всё сказал и ничего не забыл. Ну так что? Хорошо? Хорошо. До завтра! – закончил Джеймс риторическим вопросом, убирая папку с материалами дела подальше от рук коллеги, которые только и делали, что пытались вернуть её назад.
На высказывания начальника Марти лишь покривлял лицом, показал средний палец и вышел за дверь. Правда, уходя, всё же посмотрелся в зеркало на стене кабинета и более или менее привёл себя в порядок.
– И, напарник, – обратился Джеймс к старому другу, помахав в руке папкой с материалами дела, – про это – никому.
– Конечно.
– Я созвонюсь с Дугом и обговорю детали встречи. Архив в твоём распоряжении. Все рабочие дела… А их у тебя нет, так что ничего и не появится.
– Хорошо, напарник, – улыбнулся детектив.
– И я очень надеюсь, что мы просто два параноика в форме, которым нужно отдохнуть.
– К сожалению, не надейся. Я буду в пять. Сегодня, – бросил Марти, выходя.
– В семь. Можно утра. Но не раньше, чем завтра. Я со всеми сегодня переговорю и согласую общий сбор в нашей кофейне завтра в одиннадцать, – отрезал Джеймс, тоже выходя из кабинета, чтобы проводить уходящего друга, да и просто так, из вежливости.
Они попрощались, и детектив неуверенной походкой направился в сторону выхода. Уже возле двери офиса Марти развернулся к провожавшему его взглядом напарнику.
– И ещё кое-что, лейтенант. Мне утром звонил Дуг, и мы договорились встретиться у нас сегодня в районе трёх часов. Планировали проверить версии, и я думал, ты к нам присоединишься, но раз сегодня я выходной…
– Я подменю тебя, – улыбнулся Джеймс, понимая, к чему клонит напарник.
– Спасибо! – ответил Марти, поднимая большой палец вверх в знак благодарности. – Кстати, я думаю, вам будет о чём с ним поговорить. Он, как и ты, был в Мартене.
Лицо Джеймса отобразило удивление.
– Да-да, он мне сам говорил. Четвёртая бригада, или как там у вас… В общем, артиллерия.
– Я думаю, ты что-то напутал. Тебе нужно меньше пить. Тем более, что пить ты не умеешь, – махнул лейтенант.
– Почему? – теперь удивился уже Марти. – Хотя, можешь не отвечать. Я действительно был сильно пьян и мог что-то напутать… – неожиданно на его лице заиграли обдумывания, а пальцы правой руки пустились в привычный пляс.
Джеймс молчал, он никогда не перебивал своего собеседника, даже, хотя правильнее сказать – в особенности, когда тот разговаривал с самим собой.
– Хотя нет. Всё- таки, почему? – определился «Малыш».
– Так получилось, дружище, – ответил заранее подготовленной фразой лейтенант, улыбнулся и слегка развёл руки в стороны.
– Хмм, понятно, – выдал Марти, пожав плечами на фразу напарника, но ничего не ответил.
Он помахал всем рукой, пожелал удачи и вышел в дверь. На сегодня его рабочий день в офисе был закончен.
Мартин был крайне недоволен сложившейся ситуацией, но спорить с лейтенантом не стал. Он прекрасно знал, когда можно давить на Джеймса, а когда это будет бессмысленно. Положа руку на сердце, он действительно выглядел хреново. Ему жутко хотелось спать, да и в животе бултыхались разве что чашка кофе да остатки спиртного с вечеринки, а это – плохие попутчики в кропотливой работе. Джеймс закрывал глаза на многое, особенно в работе Марти. Нет, он не делал ему поблажек больше, чем другим. Просто он понимал, что чтобы этот парень выдавал каждый день свои 110 %, ему нужно работать так: с редкими опозданиями, без дедлайнов, без криков и без нескончаемого потока документации. Но внешний вид подчинённых был у него на особом счету. Он всегда говорил: «Сколько бы мы ни разгребали человеческое дерьмо, мы были, есть и будем частью системы правосудия, справедливости и закона. Мы не имеем права быть запачканы «грязью», и уж тем более не имеем права приносить эту грязь с собой».
Уже через сорок семь минут после того, как двери офиса захлопнутся за ним, он, Мартин, будет стоять на полу возле своей кровати. Сорок семь минут:
– двенадцать минут из которых он потратит на то, чтобы дойти до своей любимой закусочной на Монро и заказать пару сандвичей и кофе;
– ещё семь минут на неспешную трапезу;
– и ещё пару минут на перекинуться словами со знакомой официанткой;
– две минуты с четвертью, чтобы дойти до машины и завести её;
– девятнадцать минут, чтобы домчаться до дома;
– и около сорока пяти секунд на то, чтобы припарковаться и отдышаться от нервов;
– две минуты подняться на этаж;
– и ещё пять минут, чтобы раздеться, сполоснуться, взять плед и встать возле кровати.
Всего – сорок семь минут.
«Как всегда, – выдохнул Марти, смотря на часы. – И это прекрасно». Теперь он потратит две с половиной минуты, чтобы расстелить плед под своей кроватью. И одну минуту, чтобы взять одеяло, залезть вместе с ним под кровать и укрыться. А последние пару минут, уже засыпая, Марти потратит на то, что будет думать, как же хорошо, что у него такая большая и прочная кровать: дубовая, с металлическими вставками для дополнительной прочности. Что, даже если стены обрушатся под ударами снарядов, она защитит его. А ещё у его кровати широкая царга идущая вровень с полом и небольшими замками с внутренней стороны. Так что, если вдруг кто-то ворвётся в дом и будет его искать, никто не заметит его, спрятавшегося под кроватью.
- Хотя о чём это я!? – неожиданно подумает он. – Никто больше не ворвётся Мартин. Никто больше не обрушит стены. Никто не будет рвать снарядами твой кров, снося всё на пути. Ведь война давным-давно кончилась…

…правда?

Он отключил все будильники, чтобы никогда больше не вставать по звонку и не работать по команде. А ещё он выкинул все часы, кроме отцовских, что он всегда носил с собой. Выкинул, чтобы больше не считать время по секундам и минутам для того, чтобы знать, когда и где пройдёт патруль, где и когда караульные заступают на пост, когда машина с провизией приезжает на склад и когда открывается окно между сменами… для того, чтобы сбежать. И нестись под дождём восемнадцать дней двенадцать часов и восемнадцать минут, прячась и скрываясь от всех до того момента, пока он не потеряет сознание, и его бледное отощавшее тело не подберёт добрый человек. И единственными часами, которые он будет носить, будут те, которые он найдёт через сто семьдесят три дня в когда-то своём доме: опечатанном, забитом, заброшенном. Он найдёт их там, куда их положил отец, когда за ним и матерью пришли люди в чёрном, когда его самого вытащили из-под его детской кровати, заметив под ней съёжившуюся в ужасе детскую душу. Он найдёт их. Найдёт их за двенадцать с половиной минут до того, как первые бомбы вскроют крыши домов с лёгкостью, подобно которой винты боевых кораблей вспарывают брюхо прекрасным дельфинам, решившими по своей наивности с ними поиграть. Они – гроздья смерти, несущиеся с небес и облицованные письменными символами на своих стальных оболочках, являющиеся живым воплощения человеческого гнева, боли и ненависти, – с презрением втопчут в землю или разорвут в клочья любой, даже самый крохотный, человеческий отклик. Им будет плевать, что или кто ты. Будь то творение войны, мира, культуры, архитектуры или… любви. Им всё равно. «Смерть фашизму!», «Сдохните, твари!», «Умри, умри, умри!» и ещё десятки таких же слов, намалёванных любой краской и любым предметом, которым можно что-то написать или нацарапать, ворвутся в дом Марти и в дома, стоящие по соседству. Ломая кровлю, балки, перекрытия между этажами, они будут нестись вниз, не щадя никого и ничего. Им будет плевать на всё. Ведь за каждым из них стоят миллионы умолкших навечно голосов, изуродованных, но ещё не законченных жизней, перемолотых и иссушенных отчаяньем и болью душ. Что могло бы противостоять этому потоку? Явно не маленький мальчик, стоявший у входа в родительскую спальню. Первой же взрывной волной его внесёт в их комнату, попутно сорвав дверь с петель. От удара в глазах малыша потемнеет, и он потеряет координацию в пространстве. Он ещё будет слышать звуки взрывов и летящих вниз предметов. Он успеет завернуться во что-то прежде, чем сознание отключится и унесёт его прочь от проклятой, но необратимой действительности. Его извлекут только на третий день. Всё это время он будет лежать под родительской прочной дубовой кроватью, завёрнутый в старое пуховое одеяло, сжимая из последних сил часы своего отца. Поломанные, с треснувшим стеклом и стёршимся циферблатом, которые всегда стоят. Но на которых навсегда застыло время, когда его отец ещё жив и улыбается ему. Мама только что позвала его к столу завтракать. А он сам, маленький Меир Рум, готовится отправится в увлекательное приключение прекрасным воскресным утром.
«Этого больше никогда не будет. Я не прощу, я не допущу и не позволю им. Никогда больше не будет таких плохих людей», – прошепчет он себе под нос, ровно за тридцать две секунды до того, как уснёт.