4 глава. 1 часть. Узник

Бомбардировка Белграда. Геополитическая уязвимость и дипломатическое одиночество предвоенной Югославии. Подписание Пакта с державами Оси. Обращение Льотича. Путч. Апрельская катастрофа. Ее последствия

На рассвете 6 апреля 1941г. в Вербное воскресенье авиация Люфтваффе вторглась в воздушное пространство Югославии. Несмотря на статус «открытого города», Белград, в соответствии с директивой вождя немецкого народа, подвергся ковровой бомбардировке.
В 11 утра последовал второй налёт, ещё более варварский, чем первый. Анархия в городе была полной. По свидетельству Владимира Дедиера, биографа Тито, «Цыгане с окраин проникли в центр города. Они врывались в магазины, растаскивали дорогие меха, продукты и даже медицинские инструменты».
По горящему городу разбежались животные из разбомбленного зоопарка. Белый медведь с жалобным рычанием бросился в реку Савву.
В тот день на Белград было совершено 4 авианалёта, в которых принимали участие в общей сложности около 500 бомбардировщиков и более 200 истребителей прикрытия. Эффективной противовоздушной обороны не существовало, поскольку Белград был объявлен «открытым городом», и в соответствии с положениями Гаагской конвенции из него были выведены войска. Поскольку предполагалось, что согласно международным конвенциям, статус «открытого города» запрещал агрессору подвергать этот населенный пункт бомбардировке, атакам и обстрелам, то столица Югославии не имела эффективной ПВО. Кроме того, гитлеровцам были известны расположения всех военных аэродромов, поскольку 3 апреля капитан 1 класса воздухоплавания Владимир Крен, хорват по национальности, бежал на боевом самолёте в Австрию и сдал немцам план размещения югославской авиации. Аэродромы были разгромлены и воздушные бои были для сербов малоэффективными. В небе Белграда ценой потери 15 истребителей удалось сбить лишь несколько бомбардировщиков.
В результате воздушной борьбы уже в первый же день Югославский Воздушный Флот перестал представлять собой помеху для гитлеровцев. Причём несколько самолётов были сбиты своими же зенитчиками (часть югославских пилотов летала на закупленных в Германии мессерах).
Накануне войны правительство специальным указом о «не покидании рабочих мест» белградцам было запрещено покидать город. Несколько раз в поездах, следовавших из Белграда, устраивались показательные жандармские облавы, выявлявших нарушителей приказа. Зато теперь, в первый же день бомбардировок, на выездах из столицы образовались страшные пробки, которые беспрепятственно расстреливались пулемётным огнём пролетавших на бреющем полёте самолётов.
На следующие сутки пустынные улицы Белграда являл собою зрелище «заколдованного города»:
«Человек с Нероновскими инстинктами, глядя на Белград с возвышенности Святосавской улицы, отметил бы величественность зрелища. Пожары со всех сторон. Густые клубы дыма горящих по обе стороны <проспекта> Теразий домов свиваются на высоте около 60-ти метров и формируют нечто вроде исполинского погребального покрывала… Это же покрывало обращает улицу короля Милана в огромный тоннель» .
А вот, как выглядел Белград спустя 2 недели – уже после того, как Югославия была повержена и оккупирована:
«…Тротуары и мостовые, усыпанные битым стеклом и кирпичом разбомбленных домов, разрушенный водопровод. Как следствие этого – запрещение пользоваться клозетом. Специальные команды отстреливали кошек и собак среди бела дня, не обращая никакого внимания на прохожих.
Вскоре под немецким конвоем военнопленные начали расчищать завалы и канализацию. Впрочем, контроль ещё не был довольно строгим, поэтому сербам удавалось тайно передавать гражданскую одежду пленным, и те, переодевшись, прятались в руинах и бежали из-под стражи по домам.
Передвижение по Белграду было разрешено до 19 часов. Свет отключали ещё до того. Улицы города были оклеены плакатами, предупреждавшими о разнообразных вещах. Единым у всех этих объявлений было лишь предполагавшееся наказание – смертная казнь» .
В.А.Маевский вспоминает об одном особенно трагическом, но, в то же самое время, глубоко символическом случае, который произошел в Вознесенской церкви столицы во время самого первого налета:
«Бомбардировка началась во время Литургии в переполненном храме. Часть народа вместе во священником и дьяконом побежали в убежище, находившееся тут же, в ограде, - и все погибли от прямого попадания огромной бомбы, которая разорвалась в тот момент, когда люди только что наполнили убежище. Все же, кто остался в церкви, не пострадали…»
Разрушение незащищенного города была местью Гитлера за путч, совершенный 27 марта заговорщиками во главе с генералами Душаном Симовичем и Боривоем Мирковичем.
***
Путч тщательно планировался британской разведкой и призван был превратить Югославию из союзника стран Оси в новый фронт, который создал бы Рейху массу проблем.  Союзницей Оси Югославия стала буквально накануне, о чем речь пойдет ниже. Важно отметить то, что, вынуждая Югославию подписать Пакт, Гитлер пошёл на поистине беспрецедентные уступки, и теперь считал себя глубоко оскорбленным.
Либерально-демократическая, а также церковно-эпическая традиции толкования истории Второй Мировой, говоря о Симовиче с соратниками, рисует портрет мужественных путчистов, не побоявшихся бросить перчатку в лицо самому Гитлеру и, тем самым, сохранивших репутацию свободолюбивой Сербии, дорожащей традицией боевого братства Первой Мировой.
(Сейчас, в начале ХХI века рассуждения о «традициях боевого братства» звучат просто издевательски – учитывая то, что «боевые братья» Сербии по обоим мировым войнам ХХ века в течении последнего десятилетия этого же века во всех балканских конфликтах занимали последовательную антисербскую позицию).
 Высшее военное руководство Югославии отдавало себе отчет в том, что, даже уйдя в труднодоступную для танков местность Боснии и Черногории, юговичи смогут сопротивляться Вермахту с сателлитами не более месяца. Затем за «перчатку» нужно будет платить.
Впрочем, даже зная, чем для сербского (и словенского) народов обернётся эта «перчатка» можно было бы понять офицеров-путчистов, быть может, лишённых мудрости, но вовсе не обделённых отвагой и мужеством.
Если бы отвага и мужество были проявлены на деле.
О поведении путчистов метко выразился крупный сербский историк-эмигрант Джёко Слипчевич: «разожгли пожар, но сбежали, испугавшись даже не огня, а дыма»  .
Вот именно паника во время германского вторжения, завершившаяся безоглядным бегством, о котором мы поговорим ниже, не позволяет смотреть на путчистов как на героев, пусть даже и лишенных политического искусства.
В предыдущей главе мы вкратце останавливались на некоторых моментах внутриполитической ситуации в межвоенной Югославии. А сейчас попробуем прояснить в самых общих чертах те проблемы, которые были связаны с крайне уязвимым геополитическим положением государства.
***
На начальном этапе своего существования перед королевством стояла задача сохранения целостности своей территории от посягательств Венгрии, Болгарии и Италии. Чехословакия, Румыния и Югославия в 1921 году составили Малую Антанту – антивенгерский военно-политический союз. В 1934 году было сформировано Балканское Согласие – антиболгарский военный блок, в который вошли Югославия, Греция, Румыния и Турция.
Оставалась еще Италия. Которая не просто претендовала на балканское побережье Адриатики, но и предоставляла убежище всему спектру югославских сепаратистов – начиная от черногорской эмиграции и заканчивая хорватскими боевиками-усташами. И дружить против Италии Югославии было не с кем.
Франция не торопилась обнадёживать Югославию, ибо для Парижа было куда важнее приобрести себе Италию в качестве союзника по сдерживанию Германии.
Белград тщетно пытался убедить французов в том, что итало-французские идейные противоречия значительно глубже итало-югославских споров вокруг островов Адриатики.
Муссолини открытым текстом говорил князю Павлу, будущему регенту Югославии, что отношения между Римом и Парижем определяются не столько борьбой за Северную Африку, сколько тем, что Франция – парламентская, масонская и демократическая страна, а Италия решительно отвергает эти фундаментальные для либерализма вещи, противопоставляя им принципиально иную модель общества.
Реакция покровителей Югославии на убийство в Марселе короля Александра ошеломила Белград. Представители Великобритании (А.Иден и Д.Саймон) и Франции (П. Лаваль) предупредили югославских дипломатов, что Югославия заблуждается, если надеется на то, что Англия и Франция поддержат стремление Югославии призвать к ответственности Италию. И, тем более, требовать выдачу усташей, скрывающихся в Италии. Более того, если оскорблённый Дуче обрушится на Югославию, то ни Англия, ни Франция не выступят в защиту королевства южных славян.
Лига Наций пожурила международный терроризм, но в адрес Италии не прозвучало даже устного упрёка.
Правители обезглавленной Югославии тогда со всей очевидностью ощутили своё военное и дипломатическое одиночество.
В ситуации, когда Европа менялась на глазах, совершенно логичным для малых стран, рождённых в Версале, было попытаться выйти из плена миражей и найти реальную опору. Таким союзником могла стать стремительно крепнущая Италия.
К концу 1936 года внешняя политика Франции и Англии по отношению к Италии фактически толкают Муссолини в объятия Гитлера. Несмотря на то, что реальностью стала Ось Рим-Берлин, после аншлюса и расчленения Чехословакии итальянцы с некоторой опаской воспринимали стремительный рост могущества Германии. Дабы окончательно не померкнуть в тени Германской средней Европы, Италии необходим был надёжный и довольно крепкий союзник на Балканах. В свою очередь горький пример крушения Чехословакии был весьма красноречивым: чехи не сумели удержать в повиновении ни словаков, ни судетских немцев, ни русинов. Обладавшая неплохим вооружением и крепкой линией обороны, Чехословакия перестала существовать в одночасье.
В Югославии 1938 года ещё мало кто мог поверить в то, что точно такая же участь ждёт и их самих, однако после Мюнхена стало совершенно ясно то, что, по словам премьера Милана Стоядиновича «лодка Югославии более не может следовать на привязи за кораблём Франции». И князь Павел со Стоядиновичем должны были вновь решаться на ответственный выбор. Однако теперь уже выбирать приходилось не между версальцами и Осью, а между странами Оси: Италией и Германией.
Зная о существовании некоторых итало-германских противоречий логичнее было бы опереться на Германию – тем более, что именно Германия стала основным торговым партнёром Югославии после того, как против Италии были введены санкции. К тому же Германия, в отличие от Италии, не претендовала на югославские территории.
Однако Югославия, точнее, премьер Милан Стоядинович, сделал ставку на Италию. К тому времени между Стоядиновичем и графом Чиано, зятем дуче, установились доверительные отношения. Оба они были искренними фашистами – в том смысле, что продажной тягомотине парламентаризма и буржуазной пошлости оба они предпочитали героическую романтику вождизма. Оба они старались подражать дуче даже чисто внешне.
В 1938 королевство южных славян в очередной раз затрещало по швам, однако от разрушения по Чехословацкому сценарию Югославию спасало пока только лишь существование итало-германских недоумений. Достанься Хорватия со Словенией кому-либо из держав Оси, и это резко бы нарушило итало-германское равновесие.
И Германия, и Италия в то время были заинтересованы в территориальной целостности разваливавшейся Югославии.
Однако к 1941г. ситуация переменилась. После разгрома немцами Польши, а затем Франции, главным театром разгоревшейся Мировой войны стало Средиземноморье. И провал итальянского вторжения в Грецию в октябре 1940 подтолкнул Гитлера к решительным действиям на Балканах.
1 марта 1941 года Болгария присоединилась к пакту держав Оси, и уже на следующий день в 6 утра немецкие войска вошли в Софию. К этому времени и Венгрия, и Румыния стали союзниками Третьего Рейха. В этих условиях военное положение Югославии стало просто безвыходным. Англичане не собирались создавать мощного плацдарма в районе Салоник, но подталкивали Югославию к вторжению в Албанию, дабы ударить итальянцам в спину.
Строгий нейтралитет более не мог спасать Югославию от ответственности за выбор. Это Швеции хорошо быть нейтральной: армия сильна, народ сплочён, и расположена страна на самой окраине Европы. Иное дело – Югославия, расколотая в самой себе и лежащая на перекрёстке межконтинентальных магистралей.
На князя-регента Павла, традиционно обвиняемого во всех югославских бедах той поры, с обеих сторон оказывалось непрестанное давление. Предлагаем Вашему вниманию пересказ фрагмента книги Якоба Хоптнера,  которая дает интересную иллюстрацию происходившему.
***
7 марта министр иностранных дел Югославии встретился с послом Германии и объявил ему о том, что «вчера Совет Короны решился на принятие ответственного решения. Несмотря на то, что общественное мнение королевства настроено против присоединения к Оси, Югославия может пойти на подписание пакта. Если, конечно же, Германия и Италия дадут письменные гарантии, подтверждающие всё то, что доселе излагалось изустно».
В это же самое время происходила беседа князя Павла с послом США Артуром Блис Лейном, хотя по замечанию Якоба Хоптнера этот разговор более походил на допрос еретика инквизитором.
«Князь Павел изложил американскому послу два варианта действий Югославии в сложившейся ситуации:
- Югославия может оказать сопротивление Германии. Это будет стоить две или три сотни тысяч человеческих жизней, порабощение нескольких сот тысяч, уничтожение государства и раздел его территорий между Венгрией, Германией, Италией и Болгарией.
- Есть и другой вариант, - продолжил князь-регент. – Мы можем позволить оккупировать себя, приняв некоторые условия завоевателя, но, при этом, мы останемся в живых.
Павел замолк, но, почувствовав порыв собеседника, тут же продолжил:
- Знаю, знаю. Знаю все аргументы в пользу первого варианта. Знаю, что такое честь. В вопросах, касающихся меня лично, я руководствуюсь кодексом чести, принятом в том обществе, к которому я принадлежу. Но в ситуации, которая сложилась с нашей землёй, я должен делать то, что спасёт от страданий и гибели сотни и сотни тысяч жителей Югославии, а не то, что спасёт мой авторитет и мою честь в глазах британцев и в глазах сербских патриотов. Я подчёркиваю особо: «в глазах сербских патриотов», ибо народ нашей страны трагически расколот; и гробовое молчание хорватов и словенцев красноречиво говорит об их отношении к возможному конфликту с немцами и итальянцами.
- В конце концов, мой долг уберечь то, что было поручено моему регентству после гибели короля Александра. Неужели Вы считаете, что было бы лучше передать его сыну, королю Петару, королевство, лежащее в руинах?
На этой ноте принц-регент и хотел было закончить очередной разговор, но Лейн решил подытожить сам:
- Было бы лучше передать ему королевство, за которое не будет стыдно!
Этот изматывающий князя Павла допрос продолжился через несколько дней на приёме, который давал Лейн.
- Члены правительства, готовые подписать пакт с нацистами, озабочены лишь сиюминутными выгодами, - начал американский посол. – Между тем не нужно забывать о словах нашего президента, господина Рузвельта, предупредившего о том, что державам, которые не оказали сопротивления нацизму, не место в ряду демократических стран. И после того, как страны демократии неминуемо разгромят Гитлера, те, кто по малодушию и политической близорукости присоединился к врагам прогрессивного человечества, окажутся в весьма неприглядном положении!
И добавил уже не так пафосно:
- К тому же, подписывая пакт, Вы добиваете Грецию, родину вашей супруги, княгини Ольги. Почему бы Вам не отказаться?
Князь, присутствовавший на приёме в обществе княгини, совладал собой и ответил хладнокровно:
- Если мы не дадим немцам гарантий своей лояльности, то начнётся война. Я уверен, что ни словенцы, ни хорваты бороться против немцев не станут. И хорватские, и словенские министры, и двое других наместников, и даже часть оппозиционеров – все они требовали подписания пакта. Однако если немцы нападут на нас и после того, как дадут гарантии, то агрессору будет противостоять не расколотая страна, а люди, объединившиеся против клятвопреступников.
Лейн пытался доказать, что общественное мнение категорически против подписания пакта:
- Я часто бываю в белградских кафе и ресторанах, и нигде ещё я не слышал и одного доброго слова по отношению к «швабам».
- В ресторанах и кафе Загреба говорят совсем другое. Нет у нас в стране единодушия, не может быть и речи о едином общественном мнении. До окончания срока моего послушания на посту регента осталось не так долго. Моя задача – не совершить таких шагов, которые бы неизбежно приведут к кровопролитию.
Лейн не собирался так легко сдаваться. Следующим аргументом была геополитика:
- Из-за того, что Югославия имеет границы и с Италией, и с Германией, ни одна из этих стран не допустит усиления другой в регионе. Следовательно, нападение извне маловероятно. Факт принятия Германией всех требований Югославии – лишнее доказательство этого!
Речь шла о тех явно завышенных требованиях, которые правительство Цветковича выдвинуло в качестве условий присоединения к Оси. Американцы, узнав о том, что Риббентроп согласился с требованиями Югославии, изо всех сил толковали это как признак слабости позиций Рейха.
Князь опять не согласился с американцем:
- Если Германия нападёт на Югославию, то Венгрия, Италия и Болгария присоединятся к немцам дабы урвать и свой кусок при дележе добычи.
- Ну, если Вы так убеждены в неминуемом нападении Германии, отчего же не сохранить нейтралитет? Отказ Югославии подписать пакт позволит вам сохранить репутацию в глазах мировой демократической общественности.
На эти слова измотанный страстями вокруг пакта князь ответил так:
- Хорошо из-за океана рассуждать о нашей репутации».
***
25 марта Пакт, содержавший 4 ноты, был подписан.
Содержание первой и третьей ноты не осталось тайной для народа Югославии. Тексты были транслированы по радио и распечатаны в спецвыпусках газет.
Первая нота обязывала силы Оси соблюдать территориальную целостность и суверенитет Югославии. В третьей ноте обещалось не требовать от Югославии транзита военных колонн по её территории.
Во второй ноте оговаривалось следующее:
«Принимая во внимание разговоры, которые ведутся в связи с присоединением Югославии к Тройному пакту, имею честь именем власти Третьего Рейха подтвердить Вашему Превосходительству, что согласно договору между властями силы Оси и Королевской югославской власти:
Италия и Германия, вне зависимости от военной ситуации, не желают поставить никаких требований военной помощи <Югославии силам Оси – П.Т.>.
Если, между тем, власть Югославии посчитает нужным в определённый момент соблюсти свой собственный интерес и примет участие в военных операциях сил Тройного пакта, она остается свободной заключить с этими военными силами соответствующие военные договора» .
Объективно говоря, Югославскую власть трудно упрекнуть в самом факте подписания Пакта. Те же самые англичане с французами вполне конструктивно решали с нацистами вопросы, стоявшие на повестке дня.
Однако тогда в сербском национальном сознании столь велико было раздражение от двух десятилетий бестолковых югославянских экспериментов, и принц Павел был такой удобной мишенью в качестве «козла отпущения», что подавляющее большинство сербских патриотов, в том числе епископат православной церкви, совершенно искренне поддержали путчистов, бывших лишь разменной фигурой в британской игре.
***
25 марта был подписан Пакт, и уже 26 марта Димитрий Льотич отправил обращение, адресованное патриарху Гавриилу и епископам Николая (Велимировичу) и Иринею (Джорджевичу):
«Внешняя политика нашей державы толкнула Югославию по наклонной плоскости, обрывающейся в пропасть. На краю пропасти выросло деревце, которое называется Пакт. И князь, который виновен в том, всё катилось по наклонной, в последнее мгновение ухватился за веточку дерева под названием Пакт.
И сейчас он вместе с нами висит над пропастью и выслушивает упрёки и поздравления лишь за то, что ветка не сломана, и все мы ещё не рухнули вниз. Те, кто раздувает антипактовские настроения, могут с лёгкостью подрубить эту веточку. Но тогда в пропасть полетит не только один лишь князь, но и все мы вместе с ним. Политическими последствиями этого падения будет развал державы…
В связи с этим я прошу и умоляю Вас не делать ничего такого, что столкнуло бы нас в пропасть. Поскольку Пакт подписан, попытайтесь убедить регента, чтобы в державе была немедленно установлена жесткая диктатура, которая – с одной стороны – будет признавать Пакт, а с другой – сможет вселить уверенность в том, что свобода и независимость народа будет сохранена…
 Если же Вы останетесь глухи к этой просьбе,  и продолжите антипактовскую деятельность, тогда именно на Ваши плечи ляжет вся ответственность за крушение державы и народа. И перед Богом Вы предстанете как те, «кто ищет славу не у Господа, а у людей»» .
Владыка Николай полагал, что Льотич неправ в своих оценках сложившейся ситуации и открыто поддержал тех, кто в ночь на следующие сутки совершил государственный переворот.
***
Упоминание о вмешательстве армии в политическую жизни Сербии считается общим местом для всякого, пишущего о сербской государственности.
Одной из главных проблем заговорщиков было преподнесение себя в качестве легитимной власти. Согласно Конституции 1931 года законность власти подтверждается письменным подтверждением короля.
Рано утром 27 марта, когда серо-зелёные танки ещё только блокировали основные перекрёстки столицы, делегаты от путчистов попытались пробиться к королю во дворец. Дворец охранялся гвардейцами, которые в перевороте не были задействованы и которые категорически не собирались подпускать к королю заговорщиков.
Тогда, чтобы не терять темпа, путчисты решили действовать так, будто бы подпись короля уже получена. И в 9 утра юный король услышал по радио сфабрикованный заговорщиками манифест, провозгласивший отставку наместников. Текст Манифеста был зачитан голосом, напоминавшим голос молодого Петара. Кроме того, этот же голос объявил о том, что несовершеннолетний король берёт королевскую власть в свои руки, а генерала Симовича уполномочивает образовать новое правительство.
Уже с раннего утра 27 марта 1941 года Белград был увешан флагами Югославии, Великобритании, США и Франции. Ликующие толпы скандировали ставшее хрестоматийным «Болье рат, него пакт!»
Слова Черчилля «Югославская нация рано утром нашла свою душу» стали нарицательными и повторяются с тех пор, в том числе и с сарказмом. Но тогда путчисты были весьма польщены похвалой.
В коммунистической трактовке эти события преподносились как одна из фаз пролетарской революции. Между тем, коммунисты не имели никакого отношения к путчу, преподнесенному в качестве «сербской национальной революции». Руководство югославской компартии вообще ничего не знало о заговоре, однако сумело эффективно  использовать народное воодушевление в своих целях.
Милован Джилас, один из ключевых функционеров компартии, признался в мемуарах, что о путче он узнал по радио. Однако этот факт лишь подчёркивает превосходные организаторские способности этого человека. Ибо к вечеру Белград выглядел уже вполне «красным революционным городом».
Активисты компартии рассредоточились по основным местам скопления бурлящих белградцев и своей слаженной работой постепенно оттеснили стихийных ораторов.
Так был задан тон народному протесту.
Красно-бело-синие флаги стран западной демократии постепенно затерялись среди множества появившихся около полудня красных флагов. Во множестве появились транспаранты с надписями «Да здравствует дружба с СССР!», «Болье гроб, него роб!» Раздавались свежеотпечатанные в подпольных типографиях листовки, призывающие не поддаваться на провокации англофилов, толкающих народ Югославии на войну с Германией, но требовать демократизации государства и ориентации на Советский Союз.
Надо сказать, что югославские коммунисты тогда находились под сильным впечатлением от пакта Молотова-Риббентропа, поэтому, например, Тито (приехавший в Белград на следующий день) подверг резкой критике «англофильских провокаторов», разгромивших немецкое турбюро и сжигавших красные со свастикой флаги.
Боевой дух охватывал новые и новые массы горожан. На улицы вышло более 50 тысяч белградцев. Патриарх Гавриил, выходя на балкон резиденции, неоднократно приветствовал «святосавских чад, исполненных косовским духом».
Святейший был первым невоенным лицом, которого лично генерал Симович оповестил о путче.
- Вы наш патриарх и отец духовный всех нас. Во имя королевской власти, короля и Отечества и всех нас, совершивших это дело, мы просим Вас поднять упавшее крестоносное знамя нашей свободы! И просим Вас лично выступить перед народом и объяснить всем нам – в чём историческое значение этого великого дня, когда народ добился свободы и Петар вступает на престол!
В 10 утра, вскоре после подложного манифеста, который был зачитан по радио молодым офицером, чей голос напоминал голос престолонаследника Петара II, по радио выступил патриарх Гавриил.
В своём обращении по радио патриарх отождествил 27 марта 1941 года с 28 июня 1389 – с Косовской битвой и героической гибелью на ней.
- Если жить, то жить свято и свободно; если умереть, то умереть свято и свободно, как и многие миллионы наших православных предков!
Патриарх был убеждён в том, что «27 марта мы шагнули от края пропасти и, тем самым, обогатили славнейшие страницы нашей истории».
Тогда святейший Гавриил ещё не знал, что очень скоро в черногорском монастыре Острог ему предстоит стать свидетелем безобразной сцены делёжки государственного имущества и бегства путчистов с поля боя. Тех самых путчистов, которые «разожгли пожар, но сбежали, испугавшись даже не огня, а дыма».
***
Когда новые руководители королевства осознали реалии политической и военной ситуации, то они заняли именно такую позицию, которую сами же нещадно критиковали в бытность патриотической оппозицией.
29 марта серьёзным политикам стало ясно, что погром контор немецких представительств в Белграде, размахивание флагами демократических держав и лозунги «Болье рат, него пакт!» - это, всего-навсего, цирк, предназначенный для того, чтобы люди, разгорячённые заговорщиками, выпустили пар.
Посол США был порядком обескуражен тем, что на прямо поставленный вопрос о пакте, Симович изъявил желание не дискутировать на эту тему. Англичане ощутили себя одураченными: выходит, что, поддержав путчистов, они всего-навсего помогли одной сербской клике свалить другую!
Трагической ошибкой путчистов стало то, что бросив перчатку в лицо Гитлеру, они не просто немедленно не стали в стан Черчилля, но даже пытались было договориться с оскорбленным ими же Гитлером. Немцы же ждали одного: внятно и недвусмысленно проговоренного отношения Симовича к пакту 25 марта. Спустя девять суток внешнеполитической неопределённости новой власти, Берлин прервал дипломатические отношения с Белградом.
На десятый день после путча началась война.
Имеется масса свидетельств того, что Симовича неоднократно предупреждали о готовящемся нападении. Указывалась даже приблизительная дата. Но глава путчистов считал эти сообщения провокациями англичан, раздосадованных тем, что Югославия не разорвала Пакт и не напала на тыл итальянской армии, расположенной в Албании.
Совершив государственный переворот, Симович, не занял внятной военно-политической позиции. Это имело массу фатальных последствий, главным из которых была дезориентация армии.
***
В отличие от романтически упоенных белградцев, бойцы Югославской армии в основной массе своей были лишены высокого боевого настроя. Это было уже не то прославленное сербское войско, которое поражало европейцев чудесами героизма на фронтах Балканских и Первой Мировой войн. Отдавать жизнь неизвестно за чьи интересы охотников было немного.
Уже на следующее утро войны, т.е. 7 апреля, был нанесён главный удар. Дабы отсечь сербов от греков, Немцы ударили со стороны Болгарии. Чтобы предотвратить вмешательство Советского Союза и Турции, румыны получили указание сосредоточиться на советской границе, а болгары – на турецкой. Итальянцы приготовились отражать возможное югославское наступление как в Албании, так и в Альпах.
Части югоармии, дислоцированные в Македонии, попыталась перейти в контрнаступление. Бойцы были воодушевлены речью командира 46-го полка Ибарской дивизии, который перед боем поведал солдатам о варварской бомбардировке Белграда и её последствиях, а затем лично повёл полк в атаку, пыталась отбросить противника к границе.
Наступление было подкреплено 20 лёгкими французскими танками времен Первой мировой войны «Рено ФТ-17». «Хвостатые фантомасы», увенчанные восьмиугольными башенками, заставили немцев окопаться и вызывать на помощь авиацию. Однако к вечеру Вермахт сломил сопротивление югоармии и немцы продолжила наступление на запад, в направлении долины реки Вардар.
К этому времени югославское командование столкнулось с проблемой, которая сводила на нет любые тактические успехи. Македонцы, из которых была укомплектована территориальная армия, отказывались повиноваться сербским офицерам. После того, как 3-я армия утратила боеспособность и превращалась в антисербскую толпу, готовую к открытому бунту, ни о каком плановом отступлении к Салоникам для воссоединения с греками не было и речи. Теперь генштаб был вынужден отводить неразложившиеся части в Боснию.
Между тем, части югоармии, расположенные на границе с Албанией, перешли в наступление и начали продвижение вглубь позиций итальянцев. Согласно плану R-41 необходимо было разгромить итальянские войска, захватить их тылы и сформировать единый с греками фронт. Однако в условиях вторжения немцев со стороны Болгарии и развала армии этот план был обречён на провал.
И уже через три дня пал город Ниш - альтернативная столица Югославии. Город, который был во время Первой Мировой мозгом и сердцем обороны, и который должен был, в случае потери Белграда, стать таковым же в случае войны с Третьим Рейхом.
10 апреля начался мятеж в 4-й армии, укомплектованной в основном из хорватов. Теперь немцы вторглись также и с территории Венгрии. Восстание хорватов не везде имело успех. Так мятеж на флоте был подавлен, и беспощадность четников  в подавлении мятежа в дальнейшем была преподнесена как одно из оправданий свирепости усташей.
На закате немцы вошли в Загреб, встретивший их ликованием и букетами цветов. На следующее утро лидер усташей Анте Павелич объявил о создании «Независимой Державы Хорватской» (НДХ) в границы которой вошли края с двухмиллионным сербским населением.
Образование НДХ символизировало, в числе прочего, и то, что с этого момента Югославия перестала существовать де-юре. В этот же день под предлогом защиты венгерского населения, проживающего на землях распавшегося государства, венгерские войска заняли западные районы Воеводины. Занять восточную Воеводину венграм не позволили румыны, проявившие благородство по отношению к поверженным сербам.
Теперь уже Югославия была окончательно обречена. Никакие горы Боснии и Черногории не могли уже спасти разваливающуюся армию.
Итак, плюнув в лицо Гитлеру, Симович, тем не менее, не вступил в стан Черчилля. Не были подготовлены тылы для долгосрочной обороны в горах Боснии и Герцеговины. А ведь любой завсегдатай провинциального кафе прекрасно понимал, что в горных лесах германские танки будут бессильны. Об этом сербам неоднократно проговаривали вслух и Сталин, и Черчилль.
***
В тот же день король Югославии Петар Второй и премьер генерал Душан Симович встретились в монастыре Острог с патриархом СПЦ Гавриилом Дожичем. Поскольку план R-41 провалился, то нужно было думать о создании югославских структур в изгнании. Его святейшество категорически отказался покидать свою паству, и 15 апреля правительство вылетело в Грецию без патриарха.
Бегство последней группы министров достойно легендарных сюжетов из сборников назидательных рассказов о пороках и благочестии.
Группа во главе с Марком Даковичем генералом Борой Мирковичем улетали вместе с остатками государственного золотого запаса. Один сундук был погружен в пассажирский салон самолёта. Два других сундука с золотом державные мужи решили прикарманить себе лично. Золото было спрятано в хвостовой части самолёта, но пилота об этом не предупредили. Это привело к тому, что самолёт при посадке потерял управление и перевернулся. В результате аварии Миркович получил тяжёлое ранение, а Дакович погиб. Труп инициатора затеи с золотом валялся на взлётно-посадочной полосе до тех пор, пока греки не убрали его.
***
В различных источниках указывается разное число потерь противоборствующих сторон. В любом случае общие потери немцев с союзниками не превысили 3 тысяч, в то время как в плен попало до 344 тыс. военнослужащих поверженной Югославии.
Судьба военнопленных различна. Кроме словенцев и сербов, всех военнопленных югославов распустили по домам. Отпустили также черногорцев, пленённых итальянцами. Сербы, словенцы, а также хорваты, позиционировавшие себя «югославянами» – общим числом около 210 тысяч – были отправлены в лагеря и на принудительные работы.
Всего за время войны, усташеского геноцида и последовавшей вслед за сломом Югославии гражданской войны погибло около 1 млн. 700 тыс. граждан страны.
***
Самым страшным последствием путча и последовавшего краха державы было образование нацистской Хорватии (НДХ) и расчленение оставшейся части Югославии между союзниками Рейха.
Черногория, Далмация и южная часть Словении (которая отныне называлась Люблянской провинцией) вошли в состав Италии. Косово и Метохия, а также западная часть Македонии были присоединены к контролируемой итальянцами Албании. В Косово албанцами были расстреляны около 10 тысяч сербов, 150 тысяч были изгнаны в Сербию и Черногорию.
Северная часть Словении вливалась в Рейх и участь её населения была значительно горше судьбы «итальянских» словенцев. Население должно было быть в кратчайшие сроки германизировано. Словенский язык запрещался, около 2,5 миллионов книг на словенском и сербском языках были сожжены. Те, кто не собирался германизироваться, должны были выселяться частично в «зауженную Сербию», частично – в те края Хорватии, которые будут к установленному времени «зачищены» от сербов-пречанцев.
Лицам, подлежащим депортации, давался час времени на сборы, семейным давалось 2 часа. С собой разрешалось брать не более 50 кг поклажи на человека.
4 июня 1941 вышел указ о депортации римокатолических священников-словенцев. Священники-словенцы должны были выселяться в Хорватию на приходы, которые планировалось сформировать из насильно перекрещенных сербов.
В конце июля 1941 земли западной Македонии были присоединены к Болгарии. Важным моментом ассимиляции жителей этого края была болгаризация православной церкви.
В отношении сербского духовенства со стороны болгарских оккупационных властей не было осуществлено неприкрытого насилия, но согласно специальному приказу все сербские священники, не являющиеся уроженцами Македонии, должны были в течение 48 часов покинуть отошедшую к Болгарии территорию.
На место изгнанного сербского духовенства из Болгарии присылались откомандированные священники, которые через несколько месяцев сменялись другими. Для привлечения болгарского духовенства на оккупированные территории были предусмотрены различные льготы: начиная от значительно более высокого жалования, нежели их собраться в самой Болгарии, и до получения в собственность «бесхозного» и имущества и земельных участков.
Что же касается акций по «искоренению всего, что напоминало о сербском историческом прошлом», то произошедшее было очередным перетягиванием «македонского каната». Теперь опять «канат» временно перетянули болгары.
Дьжоко Слиепчевич, со ссылкой на Велимира Терзича, указывает на следующий факт. Ещё в июне, т.е. за месяц до присоединения Македонии, населению этих краёв было предложено идентифицировать себя «поморавскими болгарами» и получить соответствующий документ. Отказывающиеся подлежали выселению в двухдневный срок. Впрочем, жители отдалённых селений могли позволить себе игнорирование этих горьких спектаклей. Но отсутствие «открытого листа», удостоверяющего личность «поморавского болгарина», делало невозможной свободу перемещения .
***
Но все эти оккупационные режимы: и болгарский, и мадьярский, и уж, тем более, достаточно мягкий итальянский – не идут ни в какое сравнение с тем, что творилось на территории Независимой Державы Хорватской.
Снова и снова приходится проговаривать то, сколь роковую роль в сербской истории сыграла Хорватия. Мало того, что идея, которая и толкнула сербский народ в лабиринт экспериментов, была рождена именно в кружке хорватских романтиков – так потом сами хорваты и возненавидели сербов именно за то, что Сербия якобы маскирует своё порабощение хорватов именно югославянскими лозунгами.
Ослеплённые ненавистью ко всему тому, что понималось как унижение хорватской гордыни, усташи проявили столь инфернальную свирепость по отношению к сербам, что содрогнулись даже германские нацисты.
Народ, почитающий себя стражем европейской культуры – не даром же хорваты искренне полагали, что река Дрина отделяет Запад от Востока – этот народ в течение нескольких лет возглавлялся откровенными маньяками человеконенавистниками, даже не пытавшимися скрывать свою кровожадность.
В Рейхе такого не было. Ведь нацисты вершили свои дела шито-крыто, не многие немцы знали доподлинно, что же происходит в концентрационных лагерях. Хорваты заполнили балканские реки тысячами и тысячами растерзанных тел. Так, что педантичные германские нацисты всерьёз обеспокоились тем, что плодом «славянской жестокости» будет неминуемая экологическая катастрофа.
Интересно, что народ, обладавший рафинированным славянским языком, очищенным как от тюркизмов, так и от германизмов, категорически отрицает свою принадлежность к славянам. Хорватские нацисты провозгласили себя потомками готов.
Вот какими словами охарактеризовал суть хорватского комплекса неполноценности английский исследователь Ричард Уэст:
«Чем больше хорватам приходилось признавать свои общие с сербами корни, тем сильнее разгоралась их ненависть… Хорватия была подобна бедной деревенской девчушке, воспитанной в городской зажиточной семье, которая теперь ни за что не желает выходить за парня из своей деревни» .
После крушения Югославии «потомкам готов» достались края, населённые двумя миллионами сербов .
Сербы, не пожелавшие отрекаться от православия (предоставив справку от католической, лютеранской или мусульманской общины), лишались места работы в государственных учреждениях, им предписывалось очистить квартиры в престижных районах и носить синюю нарукавную повязку с литерой «Р». Особый цинизм антиправославного геноцида усташей заключается, кроме прочего, ещё и в том, что репрессиям не подвергались сербы, позиционировавшие себя «черногорцами».
В сельской местности всё было куда проще. Как и было задумано усташами, каждый третий из двух миллионов сербов пал от рук палачей.
И груз греха лежит не только на плечах убийц и их подстрекателей, но и на совести тех, кто по своей близорукости поддался на провокацию политтехнологов – и толкнул миллионы людей в пропасть.
Ни в коем случае не хотелось бы, чтобы читатель воспринял такое отношение автора  к генералам Симовичу и Мирковичу как попытку ревизионизма или даже пропаганды позиции соглашательства с теми, кто, обладая грубой силой, пытался (и вновь пытается) навязать антихристианский и бесчеловечный Новый Мировой Порядок.
Хочется подчеркнуть вот что: несмотря на то, что канонизирован миф о путче, как о сознательном вызове сербских патриотов Гитлеру, Симович до последнего часа надеялся избежать войны, ибо отдавал себе отчёт в том, что же, на самом деле, представляет из себя югоармия.
И если бы югославские воины проявили хотя бы то малую толику той стойкости, которая была присуща сербским героям первой мировой, бывшей для них подлинно Отечественной войной, то никто не посмел бы обвинить путчистов в том, что они, свершив государственный переворот, толкнули миллионы людей на страдания и жестокую погибель.
Но Симович воевать с Германией не собирался. Он бросил в лицо Гитлеру перчатку, а расхлёбывали последствия его эффектного жеста миллионы сербов и десятки тысяч словенцев, евреев и детей других народов Югославии.
 «…Свергнув регента Павла, новая власть безуспешно пыталась добиться того, что князь-регент сделал с надеждой на успех. Общество не знало того, что было известно узкому кругу высших государственных мужей страны. Но и они не знали всех тонкостей ситуации, известных лишь князю.
Князь понимал, насколько безнадёжно положение Югославии и всячески пытался оттянуть время. Он небезосновательно надеялся на то, что спустя несколько месяцев международная ситуация может резко перемениться – и тогда Югославия смогла бы вступить в борьбу на стороне англо-американцев. Могла бы вступить в борьбу и иметь при этом определённые шансы…»
Примерно такие слова прозвучали в эфире радио Би-Би-Си 27 марта 1951 года в специальной передаче Ловата Эдвардса, посвящённой десятилетию путча . Однако сейчас, спустя почти 70 лет после стремительного краха королевской Югославии, догматизирована другая трактовка трагических событий марта-апреля 1941. Путчисты, без оглядки бежавшие с поля боя, преподносятся в качестве героев-патриотов, а князь до сих пор в телепередачах канала Discovery и колониальных энциклопедиях по истории ХХ века продолжает обливаться грязью.
Говоря о смысле путча и тех трагических последствиях, которые он вызвал, не лишним будет не забывать о том, что «история не знает сослагательного наклонения», и что сам путч был не причиной стремительного краха, но лишь тем толчком, от которого и рассыпался карточный домик Югославии.
Вот, что обо всем этом сказал святитель Николай:
«Грешили мы и грехи искупали.
Оскорбили мы Господа Бога и наказаны.
Испачкались мы беспутством, умылись кровью и слезами.
Попрали всё, что для предков было свято, за это и сами попираемы.
Имели мы школу без веры, политику без чести, войско без родолюбия, государство без Божьего благословения. Из-за этого пропадают у нас и школа, и политика, и войско, и государство.
Двадцать лет мы усердствовали, чтобы не быть самими собой, поэтому чужеземцы накрыли нас своим мраком.
Двадцать лет издевательства над предками, которые устремлялись к Царству Небесному, – из-за этого прокаженное царство земное теряем.
<…> Погибло наше государство – скажем: «Слава Тебе, Боже!» <…>
Ведь если бы это, такое, государство наше не погибло, а просуществовало ещё лет двадцать, тогда бы погиб наш народ, а это уже была бы настоящая гибель. Народ стал так быстро портиться, что стремглав покатился к пропасти. Или гибель государства – или гибель народа. Бог своевременно ударил по менее ценному, чтобы сохранить то, что дороже. Погибло государство – остался народ. Пока есть настоящий хозяин, будет и дом. А вот если не станет хозяина, кто восстановит разрушенный дом?»