Так бывает

Посвящается Н.
- Тварь я дрожащая иль всё-таки право имею?- проносится в голове, но не успеваю решить этот простой до пошлости ребус, потому что прилетает звонкая пощёчина. Отшатываюсь в недоумении. На глаза наворачиваются слёзы. За что? Натыкаюсь на твою ехидную ухмылку. – Что застыла, сучка? Марш на кухню, Джон звонил, скоро заедет с новой пассией. Не позорь меня перед друзьями, сваргань по-быстрому что-нибудь вкусненькое, выпивон намечается.
Плетусь на кухню. Мой скудный разум не в состоянии постичь, как я могла оказаться в столь плачевном положении. Уж скоро год, как я живу у тебя. Ты стал для меня всем. Я разучилась существовать без тебя, я разучилась дышать и чувствовать, когда тебя нет рядом. Хотя и с тобой, разве ж это жизнь? Я – бледная тень твоя, твоя игрушка, тряпка, кукла безвольная. Ужасно злюсь на себя за то, что я такая. Злюсь на тебя за то, что ты со мной так поступаешь. Но без тебя ещё хуже, невозможно и представить, как я выживу, если вдруг ты меня бросишь. Нет уж, лучше умереть. В те редкие моменты, когда ты в хорошем настроении и не срываешься на мне, когда ты бываешь неожиданно ласков, впрочем, нет, не так, ласков – это вообще не про тебя, но, когда ты хотя бы не отвергаешь меня, а позволяешь снисходительно себя любить, обнимать, целовать до самозабвения, тогда я по-настоящему счастлива, я растворяюсь в тебе, родной мой, так, что аж земля уходит из-под ног.
Расстаралась, готовлю свою коронную курицу в кисло-сладком соусе, на скорую руку варганю салатик из свежих овощей, так вот… сейчас… ещё сполоснуть зелёный лучок, порезать хлеб, сок перелить в графин и всё – можно накрывать на стол.
- И это всё, на что ты способна? – с сарказмом. - Баба из тебя никудышная, только и можешь свою щель подставлять, а больше и не годна ни на что, даже жрачку приготовить нормально не сподобилась. Другая б за это время кучу салатов наделала, а ты только и умеешь огурцы с помидорами резать. Ха-ха, ты – щель, дырка, одним словом! Дырка-дырка-дырка… - ты радостно улыбаешься, довольный новым, придуманным мне эпитетом.
Молчу, возражать себе дороже. Ты ж сразу мне начнёшь указывать на дверь. – Что, нам что-то опять не нравится? Ой-ёй-ёй, какие мы цацы нежные! Тогда собирай свои манатки и проваливай, я тебя не держу. - Ухмыляешься мне в лицо. Ты не забываешь повторять это мне при каждом удобном случае, и мой гневный всплеск сразу затухает, в конце концов, это же был мой собственный выбор. Всё равно я никуда не уйду.
Звонок в дверь, бегу открывать. На пороге Джон, один, почему-то без пассии. На его лице застыло выражение недовольства. Вообще-то он Женька, это он для форса девушкам Джоном представлялся, ну к нему и приклеилось «Джон», теперь все так его и зовут.
- Представляете, бортанула меня герла, давеча в баре познакомились, всю ночь бухала за мой счёт, договорились сегодня с ней встретиться для продолжения знакомства, так сказать, со всеми вытекающими… а она, сучка, не пришла, минут сорок ждал, аж замёрз!
- Да ладно, Джон, не бери в голову, какие наши годы! У нас эти сучки ещё штабелями лежать будут, пойдём, накатим лучше, хоть согреешься! – ты тащишь Джона в комнату, где я накрыла стол.
Сидим. Выпиваем. Закусываем. Джон хвалит мою курицу под кисло-сладким. Ты ржёшь в ответ – Да, моя малышка могёт, когда хочет! На все руки мастерица, да и не только руки! – сально подмигиваешь Джону, он понимающе лыбится. Потом ты берёшь гитару, начинаешь маять струны, нужную волну ловишь, как ты любишь говорить. Кураж стараешься ухватить за хвост. Ага, вот и кураж!
- Глухари на токовище бьются грудью до крови,
Не на шутку расходились, быть бы живу.
Так и мы когда-то жили, от зари и до зари,
И влюблялись, и любили, мчались годы с той поры,…-
Сижу и млею, как и всегда, когда ты поёшь. В такие минуты тобой невозможно не очароваться. Обалденный сильный голос, более проникновенный, чем у самого Розенбаума. Тебе даже стараться не нужно, всё получается как-то само – без напряга, но так мощно! Боже, как же ты хорош! Раньше ты и сам писал песни – и слова, и музыку. Но теперь тебе лень, ты называешь своё былое творчество детсадовским романтизмом. Ну да ничего, ты и как исполнитель великолепен. Люблю-люблю-люблю, аж дух захватывает!
Вдруг замечаю, как меняется выражение твоих глаз – в них появляется тот самый злой азарт, так хорошо уже мне знакомый. Они даже из карих превращаются в бутылочно-зелёные в эти моменты. С таким же садистским азартом ты смотрел на меня тогда, когда тебе вздумалось опробовать «золотой дождь», да что там дождь, по сравнению с другими твоими затеями? Так, фигня, к тому же ничего страшного не случилось, мы в этот момент, к счастью, кувыркались с тобой в ванной, так что всё получилось вполне себе в рамках. А летом, в беседке у тебя во дворе, где мы сидели со знакомой семейной парой – Юрком и Лизой, и тебе вдруг захотелось развлечься, поиздеваться надо мной при людях, ты сходу сочинил, будто бы я распускала сплетню про Лизу, перемывала ей кости по телефону с другой нашей общей знакомой. Лиза аж в лице переменилась, когда ты об этом «ляпнул». И потом ты вынудил меня просить у Лизы прощение, встав на колени посреди беседки. Мне пришлось. Она бы всё равно не поверила, что ты всё это придумал. А ты веселился, в твоих глазах плясали такие вот бутылочные садистские чёртики. Ну, а не так давно, в начале зимы, ты удумал исследовать глубину моего влагалища при помощи различных, подходящих по форме, предметов, ну и заодно, как ты выразился, «опытным путём установить степень его выносливости». Мне было больно, но тебя это мало беспокоило. Потом я даже перестала чувствовать боль, вернее было по-прежнему больно, но почему-то случился оргазм. Тебе этого было мало, ты продолжил. Началась какая-то жуткая пытка болью и оргазмами. Ты не давал мне передохнуть, пока сам не выбился из сил. А ночью вдруг вернулась боль - дикая, ноющая, невыносимая, в нижней части живота. Я не могла разогнуться. Кое-как доползла до телефона и вызвала «Скорую». Врач сказал, что нужно ехать в больницу. Ты со мной не поехал, тебе хотелось спать. В приёмном покое меня гоняли из кабинета в кабинет, делали какие-то ультразвуки, смотрели, щупали, но так ничего и не обнаружили. А я им ничего не рассказала, мне было невозможно стыдно. Они сказали, что я могу ехать домой, что боль со временем пройдёт. Была ночь, транспорт не ходил ещё, а денег на такси у меня не было. До шести часов утра я просидела у входной двери приёмного покоя. Потом ты ещё рассердился, что я разбудила тебя в семь утра, ввалившись в спальню. – Нефиг было вызывать этих врачей и зря кататься по больницам, спала бы себе спокойно, и приличным людям спать бы не мешала!
И вот сейчас я вижу, как глаза твои наливаются бутылочным оттенком, вот он, тот самый злой драйв, с которым ты вечно затеваешь разные каверзы! Ты откладываешь гитару и приглашаешь Джона на балкон покурить тет-а-тет. Ну, точно, затеял какую-нибудь пакость! Фантазии-то тебе не занимать.
Возвращаетесь. Джон глупо хихикает и старается не смотреть мне в глаза. Вообще-то я ему нравлюсь, я это давно чувствую. А что? Я ведь красива, в самом деле. Точёная фигурка, длинные стройные ножки, точёное личико. Я многим нравлюсь. Только я давно об этом забыла, ты постарался, мой милый. Ты так часто и красочно рассказываешь мне, будто я ничего собой не представляю – ни внешности, ни мозгов, ни пользы - что я и сама уже в это верю.
Ты отзываешь меня в сторону, в коридор, тебе не терпится реализовать свою новую затею.
- Малышка, Джон так расстроен не приходом на свидание своей девушки, его необходимо утешить, сексуально. Так, как только одна ты умеешь - нежно и ласково, как ты обычно любишь меня. Давай же, не смущайся. Я тоже этого хочу. Мне будет приятно, он ведь мой друг, а для друга мне ничего не жалко.
- Ты что, совсем спятил?
- Ну, малышка, ты с огнём играешь! Даю тебе пять минут, чтобы решить, мы никого насильно здесь не держим. - глаза отсвечивают злым зелёным блеском.
- Ты на полном серьёзе это? И ты даже не будешь ревновать? Вот так вот будешь сидеть рядом и смотреть, как твоя девушка ублажает твоего друга?
- Ревновать??? Тебя??? Да ты совсем, коза, рехнулась!
Возвращаемся в комнату. Я в панике. Что же делать? Если не соглашусь, он начнёт прямо в присутствии Джона выгонять меня, какой ужас! Стыдно-то как. Но я ведь не могу уйти. Нет. Только не сейчас. Нет уж, лучше я буду выглядеть в глазах Джона распущенной девицей, которой такое нравится.
- Джон, у моей малышки так разыгралась фантазия, это наверно от алкоголя… ты представить себе не можешь, что она тут мне предложила! Амур де труа! Ты не смущайся, друг, у нас тут всё по-простому, мы не сдерживаем своих желаний, прогрессивный взгляд, полёт сексуальности, ну и всё такое… мы уже такое практиковали, очень неплохо получалось, ты знаешь! Так что, если ты согласен, начинайте пока вдвоём с малышкой, я полюбуюсь на вас маленько и присоединюсь. Эх, моя малышка так хороша, что я аж сам себе завидую, гарантирую, Джон, ты не пожалеешь!
Джон приближается ко мне кошачьей поступью, его глазки покрылись поволокой, он лезет одной рукой мне под мини юбочку, оттопыривает трусики и начинает гладить там, другой рукой обнимает, тянется ко мне губами. Смотрю мимо него, на тебя, ты одобрительно киваешь, но на лице твоём жуткая гримаса – смесь боли, злобы и похоти. Минут через десять мы кувыркаемся на нашей кровати, уже все втроём. Калейдоскоп рук, ног и прочих членов. Как странно! Неужели это я вытворяю тут все эти акробатические этюды? Мозг привыкает к этому открытию, а тело, как выяснилось, от него, от мозга, вообще абстрагировалось. Телу это всё попросту нравится, и оно этого не скрывает, к бурной радости моих кавалеров. Ну что ж, придётся привыкать к себе и к такой.
Довольный и удовлетворённый Джон уходит домой, целуя мне на прощание ручку. – Надеюсь, киска, тебе понравилось? Может повторим как-нибудь?- подмигивает он мне.
- Поживём – увидим - улыбаюсь в ответ.
Ты закрываешь за ним дверь, возвращаешься в комнату и резко хватаешь меня за волосы, разворачивая лицом к себе. Пытаюсь вырваться.
- Больно, отпусти, я же всё сделала, как ты хотел!
- Да ты, оказывается, самая настоящая бл@дь! А я-то идиот, думал просто никчёмная дырка. Тебе ведь это всё в кайф было. Я видел, как ты вся текла, как подзаборная сучка. Таким, как ты, и место под забором, и что только я с тобой валандаюсь? Ну, ничего, попробую всё же тебя вразумить, глядишь и ты человеком станешь!
Ты резко толкаешь меня на диван, падая, я со всей дури задеваю голенью за деревянный угол дивана, открывается ранка, из которой течёт кровь. Пытаюсь встать, нужно что-то сделать, пока кровь не залила диван. Но ты не даёшь. Ты снова толкаешь меня и орёшь:
- На живот ложись, сучка! Сейчас ты у меня узнаешь, по чём фунт лиха! Ты – подстилка, а с подстилками у нас разговор особый! Никакого снисхождения!
Я не знаю, сколько прошло времени. Моё тело уже не чувствует боль, оно разучилось это делать. Моя душа не чувствует боль, потому что у подстилок нет души. У них её в принципе быть не может. Они созданы для того, чтобы о них вытирали ноги. Если бы у них имелась душа, эту душу очень быстро бы вытерли – третья или четвёртая пара ног, какая разница, в любом случае, ничего бы от души не осталось. Вот потому её и нет.
Слёзы ещё продолжают привычно течь по щекам, хотя я давно уже не плачу. Как странно, однако, души нет, а слёзы тогда откуда берутся? Наверно их выделяет тело, совсем без участия души. Интересное открытие!
Начинаю думать о тебе. Совсем без злости. Мне злиться нечем, души-то нет. И тут на меня снисходит ещё одно открытие. Ты ни в чём не виноват. Вообще. И ещё мне тебя нестерпимо жалко, ты ведь, в сущности, так одинок. Никто из твоих друзей не знает, какой ты бываешь, ты вынужден с ними быть одним, и только со мной наедине можешь раскрыться, показать, что там у тебя внутри, что тебя мучает. Это животное, которое прячется внутри тебя, оно ведь тебе столько проблем доставляет. Ты переживаешь ведь, страдаешь. Это всё мать твоя виновата. Недолюбила тебя в детстве. Достаточно один раз взглянуть на эту жуткую женщину – в руке эта вечная беломорина, она с ней и не расстаётся никогда, голос грубый, говорит резко, вечно всеми недовольна, осуждает всех, злая… Разве такая могла дать тебе хоть толику нежности, разве могла она позаботиться о тебе так, как я могу? Нет, мне никак нельзя тебя оставить, кто ж тогда тебя любить и оберегать будет, если не я? Я ведь так тебе нужна, милый! Очень-очень нужна.
В реальность меня возвращает твой окрик. Ты почему-то хлопаешь меня по щекам:
- Эй, очнись, совсем сдурела? Помирать, что ли, собралась? Со стола не убрано, посуда немытая, а она тут разлеглась, понимаете ли! Нет, ну надо же, недотрога какая, чуть что, так сразу в отключку!
Встаю, совсем не ощущая собственного тела. Кровь из ранки на ноге так и капает. Покрывало на диване в крови. Интересно, отстирается? Накидываю халатик, начинаю уборку. Поднимаю с пола зачем-то оторванный от телевизора кабель. Ты берёшь этот кабель у меня из рук, с удовольствием осматриваешь, ухмыляешься:
- А ведь неплохо погульбанили, да? Лично я доволен!

2011 г.

P.S.Пусть вас не вводит в заблуждение повествование от первого лица. Это просто приём для усиления эффекта воздействия на читателя. Героиня рассказа не имеет отношения к автору.