Глава 4. Лихорадочное возбуждение июля

Начало войны

Лихорадочное возбуждение июля 1914

Была годовщина открытия мощей преподобного Серафима ...
«После всех прошлых лет – кто мог ждать такого народного единодушия? Чтобы студенты стояли на коленях и пели «Боже, царя храни»? Тысячи людей под национальными знамёнами и кричат царю восторженное? Общество примирилось с государством! Прекратились разногласия между партиями, сословиями, народностями – осталась одна великая Россия! Могли мы ждать этого недавно? Такого подъёма не было с Восемьсот Двенадцатого года! Вот так мы сами не знаем себя, а Россию тем более.
Рослая решительная курсистка в крупно-клетчатом платье, с большим лицом упрощённого склада, как из деревни, но и с напором уверенного развития, без утончённости внешних черт, как это бывает в великорусском типе, крупно двигала руками и полногласно это всё объявляла своей группке, слышно и для смежных и проходящих. И месяц назад – непроизносимое! фальшивое! – вот не только не высмеивалось, но слышались голоса в поддержку:
– Примирение общества с государством – это чудо!
– А чего стоит воззвание к Польше? Мы протягиваем руку полякам!
– И вот мы не «жандарм Европы», но защищаем от поругания Сербию!
– Как будто с первыми пушками стал нарождаться новый мир!
– Да! – встряхивала головой та рослая в клетчатом платье, в крупном тугом навиве светлых волос. – Война была нам нужна! Даже, прежде всего, не для сербов нужна, но для нашего собственного спасения! Потому что мы стёрлись характерами, мы разуверились, мы одряхлели, мы скатились ниже некуда – до «Синего журнала» и до «танго». Нам нужен подвиг, чтобы обновиться! Нам нужна победа, чтоб освежить атмосферу, в которой мы задыхались!
И на неё не шикали, не кричали «позор». Потому что все пришли с этих новых удивительных улиц, расцвеченных обилием белых косынок и красных крестов сестёр милосердия, и бинтами первых раненых, и согретых внезапною добротой людей друг ко другу, чего никогда не бывало в Петербурге. И пришли из домов, где женщины уже сбирались готовить перевязочное, уже начали вязать рукавицы, носки и фуфайки для солдат. <...>
Спорили и о Петербурге-Петрограде, переименованном вчера. И тоже не говорили так, что это – квасной шовинизм, что смешно. А только: что святого потеряли, Санкт-, сменили апостола на императора и не заметили, уж тогда бы Свято-Петроград». [1]
 «Во всех мемуарах, во всех описаниях начала войны говорится о необыкновенном энтузиазме, о тех внезапных демонстрациях патриотизма и радостного возбуждения, которое охватывало все общество. Кричали «ура», пели народный гимн и опускались на колени, когда государь выходил на балкон. Забастовки прекратились сразу, и все ликовали.
Совершенно необходимо остановиться подробнее на этом явлении. Почему вдруг далеко не патриотически настроенное общество, Государственная Дума, даже совсем левые круги пришли в восторг? Было ли это подлинным патриотическим подъёмом или чем-то совсем другим? Постараемся во всем этом разобраться». [2]
Сейчас мы не станем заниматься анализом глубинных причин, приведших христианскую Европу к катастрофе, одним из заключительных актов которой была Империалистическая война 1914–18 гг.
Наиболее удачно, на наш взгляд, охарактеризовал ответственность сильных мира сего известный французский писатель Густав Лебон:
«Конечно, Германия первая начала войну 1914 г. Она бросила в наполненную до краёв чашу ту последнюю каплю, благодаря которой эта чаша, наконец, переполнилась. Но ведь для объективного наблюдателя вопрос заключается именно в том, кто наполнил эту чашу, а не в том, кто влил последнюю роковую каплю». [3]
Либеральные круги приветствовали сближение России с Великобританией. В этом виделся серьезный экономический резон. Дело в том, что ; экспорта российского зерна вывозилось через Проливы, и в том случае, если бы «ключ от Босфора выпал из ослабевших рук «больного человека», он был бы подхвачен «молодым хищником». И вот как раз на основе «дружбы против» «молодого хищника» и стало возможным сближение Петербурга с Лондоном.
В октябре 1906 года руководитель кадетов П. Н. Милюков возглавил комитет русско-английской дружбы. Англичане понимали, что наряду с тем, что в придворных и военных кругах России преобладали германофильские настроения, буржуазия и либеральная общественность была настроена профранцузски и проанглийски.
Впрочем, говоря о настроениях той поры, не хотелось бы впадать в ту крайность, которой подвержены некоторые наши патриоты, переоценивающие роль либеральной пропаганды в разрушении традиционного для русских уважения к немцам.
От прессы, конечно, зависело немало. И это отмечалось германским послом графом Пурталесом особо: «Чистая неправда, когда говорят о незначительности русской прессы, более чем где-либо, общественное мнение зависит здесь от прессы...». [4]
«Новым явлением в политических реалиях Российской империи после появления Государственной Думы и обновления Государственного Совета стали публичные выступления министров. Они были направлены на получение поддержки как правительственного курса в целом, так и конкретных акций со стороны думских фракций, претендовавших на выражение общественного мнения». [5]
Это обстоятельство придавало известный вес газетным публикациям – ибо осуждались не сплетни и домыслы, но анализ, выстроенный на основании тезисов, публично озвученных государственными мужами.
Однако для разрыва традиционных русско-германских уз вовсе недостаточно было бы даже самой лихорадочной активности газетчиков-масонов. В объятия наших вековых неприятелей – Франции и Великобритании – Россию толкнули сами немцы. Австрийские и германские.
 
«Балканская Цусима России»

Несмотря на то, что министр иностранных дел империи, Александр Петрович Извольский (1856–1919 гг.), в области внешней политики ориентировался на сближение с Францией и Великобританией, за время его пребывания на посту министра (1906–1910 гг.) были предприняты усилия, направленные на возможность сохранения добрососедских отношений с Германией и Австро-Венгрией.
В этом вопросе Извольский единодушен со Столыпиным, также убеждённым в острой необходимости обеспечения стране длительной мирной передышки. Практически эту задачу возможно было реализовать, проводя политику неприсоединения к двум блокам европейских государств, чьё противостояние уже стало реальностью.
Неприсоединение, увы, оказалось делом невозможным. И в конце концов «Извольский вошёл в историю как творец решительной перестройки внешней политики России накануне мировой войны как один из главных создателей англо-русской конвенции 1907 года – фактически общеполитического соглашения, осуществившего коренной поворот политики обеих стран после почти столетней конфронтации к взаимному сотрудничеству, а затем, в сентябре 1914 года, к союзным отношениям. Его преемник С. Д. Сазонов продолжил действия в том же направлении как в целом, так и в части тактики и методов дипломатической работы».[6]
То, что в стороне от надвигавшегося общеевропейского конфликта более остаться было невозможно, со всей убедительностью показал Боснийский кризис, вошедший в историю как «дипломатическая Цусима», совершившаяся по вине Извольского.
Роковой ошибкой Извольского стало упование на то, что с Австро-Венгрией можно о чём-то договориться на основе взаимных уступок.
Держава Габсбургов пребывала тогда в состоянии нарастающего кризиса – ибо к немецко-венгерскому противостоянию добавились проблемы социального характера, а также проблема славян. Барон Алоиз фон Эренталь, возглавляя с 1906 по 1912 гг. МИД Австро-Венгрии, был сторонником экспансионистского курса. Именно достижение внешних успехов государства должно было, по его замыслам, вывести монархию из тупиков социальных и национальных противоречий.
«Балканская Цусима России» началась со встречи Извольского с Эренталем в сентябре 1908 г. в замке Бухлау.  Министр иностранных дел Австро-Венгрии получил заверения в том, что Россия не будет поддерживать притязания Сербии на Боснию и Герцеговину в обмен на согласие допустить военно-морской флот России в Средиземное море через Дарданеллы.
«Стороны горячо спорили, но итоги беседы письменно не зафиксировали, что явилось кардинальной оплошностью со стороны Извольского, воображавшего, что все ещё подлежит уточнению. Не были обусловлены ни срок аннексии, ни время выдвижений российских претензий. У общественности сложилось впечатление, что санкция российского МИД на аннексию уже получена, Эренталь давал понять, что действует с его ведома и согласия. Извольский счёл поведение своего партнёра «образцом иезуитства», но было уже поздно. Он не согласовал выданный аванс даже с собственным правительством.
Никто не протянул руку попавшему на удочку доверчивости государственному мужу. В Петербурге, писал один высокопоставленный чиновник, разразилась «буря в Совете министров и на «Штандарте». Министр финансов В. Н. Коковцев и премьер П. А. Столыпин, «при сочувственной поддержке прочих», заявили, что России негоже выступать «пособницей или укрывательницей Австрии». Извольскому предложили самому выбираться из ловушки. Тот метнулся в Париж и Лондон, лелея мысль о поддержке». [7]
Париж и Лондон выразили своё недовольство развитием событий на Балканах нотами протеста австрийскому правительству, но никаких решительных действий принимать не собирались. И когда из Петербурга в Париж последовал запрос о том, как поведет себя союзник в случае австро-русской войны из-за Сербии, последовал ответ:
«Война, возникшая из-за подобного вопроса, не встретила бы сочувствия со стороны общественного мнения Франции». [8]
8 октября Берлин известил Вену, что в случае разрастания конфликта Австро-Венгрия может полностью рассчитывать на поддержку Германской империи. Правительство Австрии, заручившись поддержкой Германии, заявило, что конфликт с Сербией можно решить только оружием. Австрийские войска начали сосредоточиваться на сербской границе. Но напасть на Сербию Австрия не рисковала, поскольку это означало бы большую войну с Россией.
Не решившись на вооружённое столкновение, немцы, тем не менее, одержали дипломатическую победу. Австрия провела ряд переговоров, в результате которых Сербия оказалась в дипломатической изоляции.
Сербия признавать аннексию Боснии и Герцеговины отказалась.
Спустя несколько дней немецкий посол граф Пурталес вручил Извольскому ультиматум с требованием признать свершившийся факт аннексии Боснии и Герцеговины и «призвать белградский кабинет к порядку».
Император Николай II телеграфировал кайзеру Германии Вильгельму II о принятии всех германских требований. Это означало, что русская политика потерпела полное поражение. Союзники не оказали России поддержку в балканской проблеме, оставив Россию наедине с Германией и Австро-Венгрией. Под давлением Петербурга вынуждена была признать аннексию своих исконных земель и Сербия. России пришлось испить горькую чашу национального унижения до дна.
Блок Центральных держав одержал внушительную победу. У руководства германского МИД не хватило ни такта, ни мудрости подсластить пилюлю.
«Традиции Бисмарка, умело балансировавшего между Веной и Петербургом и не позволявшего загонять Россию в угол, были преданы забвению. На смену тонким маневрам пришли грубый нажим и отнюдь не дипломатический окрик.
Берлин и Вена добились оглушительного успеха в кратком – временном – измерении. Но нет в международной практике ничего опаснее и вреднее оглушительного, рассчитанного «на публику» триумфа. Он рождает у потерпевшей стороны чувство унижения и жгучей обиды. Аусамт и Балльхаусплатц явно перестарались и нанесли удар по собственным планам дальнего прицела, а именно: обеспечить нейтралитет России в предстоящей войне, – бесцеремонно поправ российские интересы и не позволив царскому правительству выбраться с честью из той ловушки, в которую его завёл Извольский. Аннексия прозвучала похоронным звоном по тактике балансирования между блоками». [9]
 
Записка Дурново и газетные лозунги

Незадолго перед тем, как Эренталь плюнул Извольскому в лицо, на особом совещании в январе 1908 г. П. А. Столыпин выражался совершенно недвусмысленно: «Иная политика, кроме оборонительной, была бы... бредом ненормального правительства. Новая мобилизация придала бы силы революции, из которой мы только начинаем выходить». [10]
Да, это так. Но ещё более резко высказался Дурново, который в своей известной записке подкрепил свою позицию серьёзными аргументами.
«...Англо-русское сближение ничего реально-полезного для нас до сего времени не принесло. В будущем оно неизбежно сулит нам вооружённое столкновение с Германией.
В каких же условиях произойдёт это столкновение и каковы окажутся его вероятные последствия? Основные группировки при будущей войне очевидны: это – Россия, Франция и Англия, с одной стороны, Германия, Австрия и Турция – с другой. <...>
Главная тяжесть войны, несомненно, выпадет на нашу долю, так как Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна, а Франция, бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война при современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики. Роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам, а между тем, сколько факторов будет против нас и сколько на них нам придётся потратить и сил, и внимания. <...>
Готовы ли мы к столь упорной борьбе, которою, несомненно, окажется будущая война европейских народов? На этот вопрос приходится, не обинуясь, ответить отрицательно.
Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств. Будущее Германии на морях, то есть там, где у России, по существу наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов. Заморских колоний у нас нет и, вероятно, никогда не будет, а сообщение между различными частями империи легче сухим путем, нежели морем. Избытка населения, требующего расширения территории, у нас не ощущается, но даже с точки зрения новых завоеваний, что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населённые поляками, когда и с русскими поляками нам не так легко управляться. <...>
Совершенно то же и в отношении Галиции. Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан, сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров. <...>
Не следует упускать из вида, что Россия и Германия являются представительницами консервативного начала в цивилизованном мире, противоположного началу демократическому, воплощаемому Англией и, в несравненно меньшей степени, Францией. Как это ни странно, Англия, до мозга костей монархическая и консервативная дома, всегда во внешних своих сношениях выступала в качестве покровительницы самых демагогических стремлений, неизменно потворствуя всем народным движениям, направленным к ослаблению монархического начала.
С этой точки зрения борьба между Германией и Россией, независимо от её исхода, глубоко нежелательна для обеих сторон, как, несомненно, сводящаяся к ослаблению мирового консервативного начала, единственным надёжным оплотом которого являются названные две великие державы. Более того, нельзя не предвидеть, что, при исключительных условиях надвигающейся общеевропейской войны, таковая, опять-таки независимо от ее исхода, представит смертельную опасность и для России, и для Германии. По глубокому убеждению, основанному на тщательном многолетнем изучении всех современных противогосударственных течений, в побеждённой стране неминуемо разразится социальная революция, которая, силою вещей, перекинется и в страну-победительницу. <...>
Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужою землею, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население, стоит только правительственной власти безвозбранно допустить агитацию в этом направлении, – Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию, пережитую ею в приснопамятный период смуты 1905–1906 годов. Война с Германией создаст исключительно благоприятные условия для такой агитации. Как уже было отмечено, война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи, – будем надеяться, частичные, – неизбежными окажутся и те или другие недочёты в нашем снабжении. При исключительной нервности нашего общества, этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение, а при оппозиционности этого общества, всё будет поставлено в вину правительству. <...>
Если война окончится победоносно, усмирение социалистического движения в конце концов не представит непреодолимых затруднений. Будут аграрные волнения на почве агитации за необходимость вознаграждения солдат дополнительной нарезкой земли, будут рабочие беспорядки при переходе от вероятно повышенных заработков военного времени к нормальным расценкам – и, надо надеяться, только этим и ограничится, пока не докатится до нас волна германской социальной революции. Но в случае неудачи, возможность которой, при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, – социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна...»
Итак, Петр Николаевич высказался предельно убедительно.
Тем не менее, не хотелось бы забывать о том, что в развязывании мировой бойни, погубившей остатки христианской государственности в Европе, виноваты вовсе не одни лишь франкмасоны, умело разыгравшие карту панславянских настроений и бросившие Россию в объятия туманного Альбиона. Не стоит забывать о немецких «ястребах».
Другое дело, что тон общественному – и не только общественному – мнению задавали не аналитики, а слаженный хор тех, кто – как показала практика – оказался, по сравнению с аналитиком Дурново, лишь жалкими пигмеями. Пигмеями, которые не просто были не способны понять смысла мировой войны, но и пытавшимися использовать изменение народного настроения в своих целях.
Общество же было убеждено в том, что война соответствует стремлениям «передовых» сил. Посмотрим, как отреагировали на начало войны «светила либеральной оппозиции».
Лидер трудовиков Керенский проговаривается недвусмысленно:
«Мы верим, что на полях бранных, в великих страданиях укрепится братство всех народов России и родится единая воля, которая освободит страну от страшных внутренних пут». [11]
Лидер кадетов Милюков:
«Фракция Народной Свободы неоднократно говорила в Государственной Думе о тех вопросах (польском и еврейском), которые были затронуты двумя ораторами, говорившими с этой кафедры. Её мнение по этим вопросам всем хорошо известно, и, конечно, никакие внешние обстоятельства не могут изменить этого мнения. Когда настанет время, фракция вновь заговорит о них, и вновь будет указывать на единственно возможный путь внутреннего обновления России. Она надеется, что, пройдя через тяжкие испытания, нам предстоящие, страна станет ближе к своей заветной цели». [12]
«Санкт-Петербургский Курьер» писал буквально следующее:
«Хочется верить, что раз правительство в одном вопросе правильно оценило всю роль и значение общественных сил, оно не остановится, и за первым шагом навстречу обществу будут и последующие. При таких условиях налетевший шквал, быть может, неожиданно окажется для России тем потоком свежего воздуха, который очищает затхлую атмосферу, и, вызвав национальный подъем, приведёт к оживлению нашей внутренней жизни, к развитию и торжеству прогрессивных начал». [13]
От подобных словес до известного ленинского призыва «превратить войну империалистическую в войну гражданскую» оставалось уже совсем немного.
Всё это так.
Нам легко рассуждать, зная, чем всё для России закончилось, но давайте ещё раз поставим себя на место русского патриота.
В 1909-м лидер октябристов А. И. Гучков пытался поддержать сербского посланника Кошутича такими словами: «Когда наша подготовка к войне будет завершена, мы сведём с Австро-Венгрией счёты. Не начинайте теперь войны, ибо это было бы вашим самоубийством, молчите о ваших намерениях и готовьтесь: будет и на вашей улице праздник». [14]
Позицию Дурново по данному вопросу мы приводили выше. Позиция отважного дуэлянта-авантюриста Гучкова оказалась русскому патриоту ближе той позиции, которую озвучивал мудрец Дурново. И дело тут, повторимся в который раз, не в одной только газетной шумихе.
Русский патриот выбирал не между консервативной Германией и промасоненной Францией. [15]
Русский патриот размышлял о выборе между ролью лакея «на запятках отреставрированной кареты Священного Союза трёх императоров» и представившейся возможностью сполна рассчитаться с теми, кто унизил сербов и русских весной 1909-го, и собирался проделать то же самое теперь, летом 1914-го.
 
Примечания:
 [1] Солженицын А. И. Красное колесо. Июль 1914. URL: [2] Кобылин В. С. Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора. СПб.: Царское Дело, 2007. С. 89.
[3] Цит. по: Предисловие М. Павловича к публикации «Записки Дурново» в «Красной Нови» (1922. № 6. С. 178–199). Текст публикации см.:  URL: http://ruthenia.ru/sovlit/j/407.htm l.
[4] Бестужев И. В. Борьба в России по вопросам внешней политики в 1906–1910 гг. М., 1961. С. 79.
[5] Авдеев В. Е. А. П. Извольский – глава внешнеполитического ведомства России: (1906–1910 гг.): Дис. ... канд. ист. наук. – Москва, 2006. 236 с. URL: http://www.disserr.com/contents/195965.html.
[6] URL: http://www.hrono.info/biograf/bio_i/izvolski.html.
[7] Виноградов В. Н. Двадцатый век. Россия: возвращение в Европу // В «пороховом погребе Европы». 1878–1914 гг. – М.: Индрик, 2003. С. 259–260.
[8] Игнатьев А.В. Внешняя политика России 1907–1914. – М., 2000. С. 96.
[9] Виноградов В. Н. Двадцатый век. Россия: возвращение в Европу... С. 261.
[10] Бестужев И. В. Борьба в России по вопросам внешней политики в 1906–1910 гг. – М., 1961. С. 151.
[11] Цит. по: Кобылин В. С. Указ. соч. С. 89.
[12] Там же. С. 89.
[13] Там же. С. 90.
[14] Бестужев И. В. Указ. соч. С. 287.
[15] Рациональный анализ, впрочем, показывает, что тогда, в 1914-м иначе и быть не могло. Судите сами.
1. Германия по всей своей природе никак не могла быть никаким нашим союзником, т. к. стратегическое направление её внешней политики было выстроено таким образом, что Россия всегда выступала помехой всем свои существованием (православные Балканы не давали возможность полностью использовать Турцию как немецкий инструмент). Мир держался на зыбком родственном союзе Николая Страстотерпца и Вильгельма.
Австро-Венгрия не могла рассматривать Россию как союзника (близость к Германии и внутренние проблемы со славянами, настроенными прорусски).
2. Говорить о сближении с Британией так же поверхностно, т. к. Британия была самодостаточна (её финансовые активы тогда превышали те, которые имеют США сегодня в процентном отношении ко всей мировой экономике), к тому же, последние пару веков внешняя политика Британии строилась по принципу: «Британия себя чувствует уверенно тогда, когда на континенте кто-нибудь воюет». Собственно, своим показным «нейтралитетом» Британия целенаправленно провоцировала Германию на войну.
3. Оставался единственный возможный союз с Францией, коим и воспользовались. В противном случае Франция с Россией были бы разбиты поодиночке. Кроме того, существовала опасность «всеевропейского» крестового похода против России.
4. Турция выступила противницей своих исторических покровителей – Англии и Франции – одновременно. Появился уникальный шанс разрушить Османскую империю и воспользоваться, наконец, плодами её разрушения – Проливами. Россия с Проливами становилась Средиземноморской державой, способной доминировать над Балканами.
Таким образом, можно предположить, что риски были оправданы.