Глава V из книги Завтра наступит не для всех

Глава V Цвёльф

«Наследственностью обладают не только хромосомы, но живое тело вообще, любая его частичка»
Т.Д. Лысенко

Среди множества человеческих психотипов, которые оцениваются нашими «яйцеголовыми» по личностному опроснику Бехтеревского института, шкале депрессии Зунге и восьмицветному тесту Люшера, моей личности места не нашлось. В приметы я не верю, ритуалов не соблюдаю. Разве что не люблю кошек, из-за них – мурлык, в нашем подъезде стоит вековое неистребимое амбрэ. Но это ещё не повод быть зачисленным в отряд психов-бодряков, поскольку меланхолии вкупе с ипохондрией тоже отведено место в левом уголке моей души. То ли дело наш генерал – классический эргопат. Все болезни и моральные страдания лечит работой, работой и работой. Правда, сопровождает свои побудительные импульсы парадоксальными высказываниями, вроде этих: «Только абсолютный лентяй трудится быстро и качественно. Тогда остаётся больше времени для лени», или совершенно противоположным по смыслу – «Человек не создан для работы, и вот тому доказательство: он от неё устаёт». Но это ещё цветочки, периодически, впадая в ёрническое состояние, он балует своих подчинённых изысканными перлами на латыни с обязательной ссылкой на источник. Венцом же изустного творчества генерала стала фраза, обращённая к капитану Фильчакову: «Если держишь в руках птицу счастья – следи, чтобы она не нагадила»!
Слегка цинично, но мудро, поскольку Фильчаков, имитировавший туриста на одной из улочек Рима, позволил местному «фулюгану» на мотоцикле выхватить барсетку, в которой, кроме своего паспорта и денег, связник держал некий обыденный предмет, определённый в тот раз в качестве пароля для встречи с агентом. Уж какую космическую скорость сумел развить капитан неизвестно, но водителя догнал через полквартала, барсетку отобрал, а морду аборигену слегка подправил, чтоб месяц-другой его дурные мысли не посещали.
«Птицу видно по помёту» – констатировал генерал, рассматривая фотолетопись произошедшего. А капитан Фильчаков с тех пор почти официально служит под псевдонимом капитан Птицын
Мудр генерал Успенцев аки змий, образован до невозможности. То бенефис на испанском организует, то заковыристое словцо употребит, что только у Даля в словаре едва отыщется. Совершенно не типичный чекист. Одно слово – Суворовец! Их превосходительство в кадетах многому учены были – и вальсировать, и на фортепьянах играть, и дамам ручки целовать. А уж какую вилку для чего использовать на званом обеде – тут сомнений не возникнет. Это нам, трудягам незримого фронта манерничать некогда, пахать и пахать, денно и нощно. Чтоб когда-нибудь вырасти до уровня Штирлица, в прозаическом исполнении Юлиана Семёнова.
Что-то я разговорился с утра, не к добру это, явно не к добру. Да ещё и с иронией в адрес руководства. О начальстве требуется вещать с придыханием, стоя во фрунт, с преданно выпученными глазами. Так, по крайней мере, требует Петровский воинский артикул, принятый в Российской империи с 1712 года. Хотя, поставить себя по стойке смирно в час, когда за окном едва светает, сможет только очень волевой человек, скажем Муций Сцевола, из легенд древнего Рима. Но италийцам было осуществить это гораздо легче, они водки не знали и не задавали друг другу вопрос: «Ты меня уважаешь?», да и за порядком построения надзирали свирепые центурионы.
Попробуй не выполнить команды – убьют моральным презрением до смерти. Нет, не стоический у меня характер, стараюсь, чтобы всего было в плепорцию – и водки, и чинопочитания. Однако намедни случился явный перебор. Ввязался, как молодой опер, в соревнование (если бы в социалистическое!). Так нет же. Пьянствовал с коллегами бундесами, спрятавшимися под мирной личиной историков. Ничего в этом необычного нет. Сплошь и рядом все разведки такое практикуют. Да и я сам, чего греха таить, неоднократно выступал в такой роли. Историка, конечно, а не выпивохи.
Но, если говорить по-правде, среди рыцарей тайной войны, в условиях мирного сосуществования, алкоголь, серьёзный дополнительный инструмент для получения информации, не считая публикаций в открытой печати. Полиграф или «сыворотка правды» используются при форс-мажорных обстоятельствах. В условиях, приближённых к боевым, отменным стимулом могут служить наркотики, но где ж набрать столько наркоманов среди супостатов? Зарубежные преторианцы, я так понимаю, отбор проходят не менее серьезный, чем у нас. В своём Краснознамённом институте имени Андропова мне пришлось пройти две мандатных комиссии, так называемые на сленге – чистилища. Сидят себе дедки с орденскими планками от ключицы до пупа, ветераны разведки и партии, бдительные и недоступные, как пограничник Карацупа с верным псом по кличке «Индус».
Вопросы задают многочисленные, вплоть до интимных, и тут же оценивают реакцию вазомоторов, индекс памяти, оперативные навыки, темперамент, способность к изучению языков. И не приведи Господь расслабиться – употребят во все отверстия. А как же, система – рубль за вход и пять за выход, отлажена во всех разведках мира. И разница только в том, что вместо рубля иногда фигурирует фунт стерлингов, доллар, или юань. «В таком вот аксепте», – как говаривал профессор Выбегалло у братьев Стругацких.
Ну, вот и правая щека выбрита до глянца. Смотрю в зеркало на левую половину лица с пегой щетиной и не получаю удовольствия. Сплошная чересполосица черного, рыжего и светлого волоса. Это надо так умудриться природе. Волосы на голове у меня темно-русые, а борода совершенно разноцветная, беспородная. Ну, никак не мачо. Намыливаю левую щеку и продолжаю мысленно беседовать со своим отражением. Отучили в институте размышлять вслух раз и навсегда, на рефлекторном уровне. Разведчик, он как кладбищенский сторож – кругом одинок, если только не в ролях. Так и тогда – общительность строго в рамках легенды. Сейчас мне позволено распространяться о скифах, антах, или, скажем о Трое. Вхождение в образ у нас руководством только приветствуется. Другое дело, кому оно интересно? Дяде Боре с третьего этажа, уж точно нет. Слесаря-лекальщика с Кировского завода ахейцы никак не волнуют. Он меня слегка тронутым считает и активно пропагандирует своё мнение среди соседей нашего дома. Совершенно напрасно, ибо в истории человечества всё уже было. И незачем наступать на грабли в шестнадцатый раз.
Вся наша жизнь состоит из множества мифов, которые можно с успехом проецировать на сегодняшние серые будни. Чего стоит только один – о мазохисте Прометее, подкармливавшем собственной печенью злобного орла. А если посмотреть на этот ужас современным аналитическим взглядом, да ещё с утра после вчерашней пьянки? Получится, что не из-за огня весь этот сыр-бор загорелся, даже если этот пламень был в действительности, а принёс титан к человекам информацию. Ту, самую важную, за которую в аналогичном случае нам Служба звёздочку на погон добавляет, а иногда и медалькой отметит. Вывод напрашивается сам собой – глодал прометеев ливер не птах рассерженный, а зелёный змий, с противным сивушным запахом. Не романтично, но в духе моих соседей, вполне понимаемо. Практически, каждый миф поддается примитивному толкованию – и про Икара, и про медузу Горгону.
Последний взмах бритвой и процесс самосозерцания подошёл к логическому концу. Массаж, бальзам на слегка раздражённую кожу подбородка и пару пшиков иноземным одеколоном. Готов к труду и обороне. Лицо у сорокалетнего подполковника внешней разведки (сведения закрытого плана) по-моему, вполне благообразное. Для жильцов дома и коллег по работе (подкрышной), я – старший научный сотрудник, кандидат исторических наук, уважаемый автор двух монографий.
Разведен. Говорят, симпатичен. Свободно общаюсь на африкаанс и английском. Один небольшой дефект в последнем языке – гэльский акцент, ничуть меня не портит, а позволяет островитянам безошибочно угадывать во мне уроженца Дублина. Как определил один из стариканов мандатной комиссии внешность у меня типично кельтская. Вот и стараюсь по жизни не выходить из образа. Лоб высокий, с намечающимися залысинами. Нос прямой с узкой спинкой, подбородок слегка скошен, с небольшой ямкой. Рост пять футов одиннадцать дюймов. Плечи прямые, развернуты, грудная клетка выпуклая. Таких по утрам на Староневском пучок за пятачок можно найти. Да, забыл сказать – татуировок, шрамов, заметных родимых пятен на лице и теле нет. Этот факт весьма существенен. Были, знаете, прецеденты, когда медицинская комиссия при Краснознамённом институте говорила «нет» весьма достойным кандидатам. И всё – абзац. Ни оперативной тебе работы, ни наружного наблюдения, ни, тем более, загранвыездов…
С лёгким щелчком включился таймер на приемнике, и бодрый мужской голос провещал что-то о падении на Нью-Йоркской бирже индекса Доу-Джонса на полтора пункта. Когда много лет привыкаешь вставать под фразу: «Говорит Ленинград. Начинаем утреннюю гимнастику», благополучие биржевых маклеров коварного зарубежья как-то совсем не волнует. Хотя, я отнюдь не страдаю рефлексией по бывшей Советской Империи. Дурости у нас хватало с избытком. Хотите живой пример? – Марксистско-ленинская философия с научными коммунизмами, политэкономией и атеизмом занимали в программе университета четверть учебных часов. В Краснознаменной ипостаси соотношение аналогичное. А ведь там гнали по два языка ежедневно, дипломатический этикет, международное право и четыре десятка спецпредметов – от шифровального дела, до диверсионной подготовки.
Отдельно следует упомянуть волнительный для всех советских людей процесс постоянной охоты за дефицитом продуктов, белья и бытовых мелочей. Толстовское «Хождение по мукам» просто меркнет. Да что тут говорить – дублёнка, пальтецо из овчины болгарской выделки, хрустальная мечта каждого студента, была так же недостижима, как и «зияющие вершины» коммунизма.
Апофеозом же идиотизма, в ранний постсоветский период, стал перманентный развал Службы. Искореняя порочную идеологию, вчерашние партийные жрецы, залезшие с ногами во властную кормушку, сделали всё, чтобы уничтожить Комитет. И дело даже не в нашей Службе, а в тех «делах», которые хранились в бесчисленных кабинетных сейфах вместе с прочей оперативной документацией. Вот что должно было кануть в Лету, исчезнуть навсегда. А уж попутно уничтожалась десятилетиями наработанная структура внешней разведки, закрывались резидентуры. Предоставленная сама себе агентура начинала искать активно новых хозяев, в лучшем случае уходила на дно. Не обошлось и без откровенного предательства. Генералов и полковников подбирала штатовская, английская разведка. Кто-то осел советником в Африке. Офицеров рангом помельче зазывали в охранный бизнес, банки и трастовые компании.
Нам, подкрышникам, вроде пришлось полегче, каждый имел специальность, работу. Но что толку от любой должности, если за неё не платят зарплату годами. Для элементарного выживания мне пришлось на несколько лет превратиться в «челнока». Возить в Польшу электротовары и оптику, в Финляндию – водку и халву, в Китай армейские шинели и самовары. Швейковский анабазис, по сравнению с моим путешествием в Поднебесную, пионерский пикник в Гатчинском парке. Ночёвки у костра при минус двадцать пять в толпе таких же соискателей-коробейников. Штурм единственного в сутки приграничного поезда! Вот где пригодились навыки выживания, полученные во время спецкурса в Краснознаменном институте.
Типичная картина времён нашей Гражданской войны – орава мешочников, берущая приступом вагоны выпуска сорок восьмого года. На оцепленном погранцами перроне крик, лай караульных собак, мельтешение лиц и огромного числа синтетических клетчатых сумок, в которые можно вместить половину Китая. Время от времени старший наряда, руководствуясь только ему ведомыми соображениями, указывает на очередную жертву. Два рослых сержанта сноровисто выдергивают из безумного водоворота вопящего мужика обвешанного скатками и волокут болезного в комендатуру. Для него вояж уже завершен. Через три часа давки, боли, хамства и многоэтажного мата состав, вместимостью в пятьсот человек, увозит три тысячи искателей счастья к границе Китая. Расстояние в шестнадцать километров одноколейного пути поезд проходит со скоростью спящей черепахи. Застоявшаяся вонь от немытых человеческих тел, сортирный дух, приправленный сизым табачным дымом, тянущимся из тамбура, создают незабываемое впечатление. Сейчас даже вспомнить страшно!
Мой сосед по купе – бывший главный врач бывшего профсоюзного санатория в Гантиади, тетёшкает хрупкую миловидную блондинку. Здравницу у моря штурмовали трижды, после чего руины перестали интересовать и грузин, и абхазцев. Блондинка, в прошлом секретарь приемной главврача. У них с шефом эта поездка уже третья. Подъём на каждом вояже двушка долларов. Около трети приходится оставлять для отмазки от таможенников и пограничников. Берут что китайцы, что наши одинаково, никакой расовой дискриминации.
Провинция Цзилинь, в которую я забрался, территория бывшей Маньчжоу-Го. Здесь до сих пор сохранился дворец последнего китайского императора Генри Пу-И, личности абсолютно безвредной и аполитичной. Никакую конкуренцию выпускнику академии Генштаба РККА Генералиссимусу Чан Кай-Ши и его сопернику Великому Кормчему Мао, подслеповатый император составить не смог. Не те учителя у него были. Поэтому и исчез с политической сцены бедолага без шума и шороха, не заинтересовав всемогущего генерала Абакумова с его «Смершем».
Эк меня занесло, на полвека назад. Это профессиональная болезнь историков докапываться до сути, а впрочем, и разведчиков тоже.
Так вот, русских здесь не видели со времён культурной революции. Целых два поколения китайцев бегали за мной, как за экзотической птицей Феникс. Даже в ресторанном туалете уединиться по малой нужде невозможно. Физиологи чёртовы, заглядывают во все дыры без стеснения. Одно слово – дети природы! В остальном вполне лояльный народ. Торгуются не хуже, чем арабы. То и дело норовят всучить бракованный товар, достигая невиданных вершин демагогии, доказывая, что «висячий» лучше чем «стоячий».
Четвертый вечер подряд, как и полагается удачливому бизнесмену, я провожу в маленьком ресторанчике «Бамбуковый медведь». Палочками для еды я овладел довольно быстро и уже не отмечаю насмешливых взглядов с соседних столиков. Черный хлеб китайцам не ведом. Но пампушки из рисовой муки вполне заменяют наш батон. Для того чтобы не выделяться среди гостей ресторана громко сёрбаю из керамической мисочки супчик с лапшой, здесь так принято, впрочем, как и пускать ветры, и оглушающе сморкаться. Но это уже высший пилотаж вживания в образ.
Местная водка пахнет сивухой и непривычно сладкая, поэтому злоупотребить ею невозможно. Официант, уловив мой взмах руки, приносит маленькие свиные шашлыки на велосипедной спице. Лепестки нанизанного мяса прозрачны как пергамент и величиной с ноготь указательного пальца. По большому счёту, таких порций для насыщения мне требуется три десятка. Но цены здесь не ломовые, предыдущий ужин обошёлся в семнадцать юаней. Заказываю под мясо три банки пива. В отличие от водки, оно отменного качества. Мини-заводы поставили и монтировали ещё западные немцы. От местной экзотики в виде варёных в меду гусиных лап с когтями и перепонками, тухлых яиц и трепангов я отказался ещё в первый вечер. Протестует мой желудок весьма активно, иногда в совершенно неподходящей ситуации. Вот и сейчас в животе императивно бурчит сегодняшний обед. Есть повод прогуляться в места уединения.
В чистеньком туалете полное отсутствие народа. Все четыре кабинки свободны. Якобы интуитивно выбираю вторую справа  и усаживаюсь на сияющий фаянс. Я полностью закрыт от нескромных взглядов, что радует. Правой рукой ощупываю дно сливного бачка за спиной. Есть! Маленький липкий комочек, к счастью не дерьма. Всего лишь жвачка с лёгким запахом эвкалипта. Но этот комочек, несомненно, стоит гораздо дороже вороха собачьих шуб, которые я увезу с собой за одиннадцать тысяч километров в Москву. Сегодня вечером найдем место для микроконтейнера, ну, скажем, в подкладке самого невзрачного кроличьего полушубка и домой, домой…
Как теперь модно говорить, я человек креативный. Заявление такого рода базируется не только на самооценке. Это было бы нескромно с моей стороны. Результаты тестирований, которыми нас умучивает ежегодно Служба, подкрышная характеристика, подписанная директором института академиком Селивановым, но самое важное – мнение моей бывшей тёщи, дают основания считать себя личностью, продвинутой в архивном деле и борьбе с различными супостатами, и житейскими трудностями.
Кстати, вопреки сложившимся стереотипам, отношения с «матерью её» не прервались даже после развода.
Расставались мы с Эльвирой достаточно долго. Хватило времени на битьё посуды и склеивание горшков. В конце концов, достигнув умеренно уважительных отношений, мы в ноябре позапрошлого года отнесли заявление на развод. А первого декабря я убыл надолго в командировку. Шесть месяцев двойной жизни за границей никак не оставляли свободного времени для личных переживаний. Не принадлежал я себе и всё тут. Днем работа в архиве, вечером, а порой и ночью в обеспечении операций. А параллельно ещё надо было латать прохудившуюся агентурную сеть и не подставиться местной контрразведке. Волчары ещё те, хоть и темнокожие. Так себе страна, средней климатической паршивости, с дежурным набором трех видов малярии, желтой лихорадки и филяриоза. Поднялась с нашей помощью, заигрывала с китайцами, а теперь полностью в сфере влияния Штатов. Но, поскольку в недрах, под тонким слоем глинозёма, таились редкоземельные металлы, алмазы и полтора процента мирового запаса марганца, обойти вниманием эту Голконду Служба не имела права. По-моему, наша Контора на сегодняшний день единственная организация, которая радеет за Державу. Если не считать Лужкова и Церетели. Но у этой лукавой парочки масштабы все-таки не те.
Всех «подкрышников» конечно трепало во время непрерывных реформных штормов. Но наш Успенцев стоял как двадцать восемь панфиловцев и сумел сохранить Управление без существенных потерь. И даже уволенные по сокращению были трудоустроены в ключевые структуры банков и крупных коммерческих фирм.
Бывшими разведчики становятся в двух случаях – при фатальном исходе, либо при перевербовке, что практически означает отсроченную смерть. Как свидетельствует история, перебежчики в большинстве случаев гибнут в автокатастрофах, тонут на собственных яхтах, а шибко нервные сами на себя руки накладывают.
А Резун, Гордиевский? – спросите Вы.
Пока живут, до времени «Ч». Только качество жизни никакое.
Вернулся я из Африки без потерь и хворей, имея в активе одного завербованного чиновника из министерства продовольствия. Не бог весть какая фигура, но племянник племенного вождя, по совместительству премьер-министра, а по большому счёту, такой же орангутанг, как и всё коренное население этой страны, недавно слезшее с пальм и фикусов.
По случаю завершения бракоразводного процесса, в любимом со студенческих лет ресторане «Арагви» я проставился коллегам, не забыв пригласить и бывшую супругу. А потом опять подвернулась экспедиция, и убыл в Малую Азию составлять конкуренцию Генриху Шлиману. Кстати, все эти географические, археологические и этнографические компании идеальное прикрытие для разведывательной и, отчасти, диверсионной работы. Народу много, как правило, с бору по сосенке. Друг друга не знают, а функции чётко определены только у руководителя. Абсолютный простор для оперативной и агентурной деятельности. То в мастерские необходимо съездить, то за харчами в город мотнуться. Рабочих набрать, арендовать транспорт. Да мало ли каких поводов найдётся, чтоб уйти от наблюдения местных спецслужб.
Тысячи странников с незапамятных времён шастают по свету. Герадот, Марко Поло, Дежнев, Семёнов-Тяньшанский. Да несть им числа именитым и безымянным добывальщикам информации. Тот же граф Рязанов (не путать с кинорежиссёром) с его романтическим путешествием в Калифорнию, прославился на весь мир, попутно соблазнив дочку местного губернатора. Тем самым образовав повод самовыразиться Андрею Вознесенскому. Помните «Юнону и Авось» – «Я тебя никогда не забуду. Ты меня никогда не увидишь!»
Уф, наговорил сорок бочек арестантов, не к утру будет сказано. А что? – имею право расслабиться. Крыша нынешняя у меня идеальная. Не «челнок» какой-нибудь завшивевший. Заведующий отделом академического института, в соответствии с первым историческим образованием. Впрочем, об этом я уже говорил. Дипломную работу писал по народовольцам (были такие предтечи у большевиков).
Кстати, маленькая историческая справка – Вождь мирового пролетариата, то бишь Владимир Ильич, будучи в эмиграции в Мюнхене, любил посещать пивную Хофбройхаус. Огромная баварская пивная на две тысячи человек в немецкой аббревиатуре носила название «НВ». Представляю, как товарищ Ленин, шифруясь, телефонировал в пансион супруге грассирующим тенором: «Наденька, сегодня я опять у народовольцев». Это означало, что он в очередной раз несёт свет революционных идей в пивные массы мюнхенцев. Дурные примеры заразительны и через двадцать с гаком лет иной социалист, но с националистическим уклоном, Адольф Шикльгрубер, устраивал в «НВ» многочисленные митинги коричневых единомышленников. Но это я так, для разрядки. Вернемся же к моей дипломной работе.
Не хочу хвастаться, но она удалась. Никому из моих однокурсников так не пофартило. Задним числом, через сто лет после описываемых событий, я вычислил провокатора в рядах «Народной Воли». Некто Сурдобин, из недоучившихся технологов, проходивший по материалам столичного охранного отделения под кличкой «Туз треф».
Интересующихся подробностями могу отослать к своей статье, опубликованной в «Историческом вестнике» в 1980 году. Ох и наглотался я тогда архивной пыли, пытаясь выяснить мотивы, по которым жандармский ротмистр фон Кранц наделил чисто уголовным псевдонимом бывшего студента, из мещан, Игнатия Сурдобина, мужского полу, православного, двадцати шести лет отроду, проживавшего в меблированных комнатах госпожи Финиковой на Малой Охте.
У старинных бумаг есть особый аромат лёгкого тлена. Запах, будоражащий воображение, заставляющий трепетать ноздри в предвкушении сенсационной находки. Но, увы, чаще всего среди перелопаченных архивных дел разве что таракан мумифицированный сыщется и не более…
В немецком языке давно прошедшее время называется плюсквамперфект. Даже удивительно, что германцы, славящиеся навороченными в тридцать-сорок букв словами, выразились столь кратко. Так вот, в этом давнем времени, прежде чем допустить меня к материалам, подлежащем бессрочному хранению, изучали мою биографию и анкетные данные вдоль и поперёк не менее полугода. Надо полагать, проверили вглубь до времён царя Гороха и ничего крамольного не нашли. Хотя в нашей семье существует легенда, что один из пращуров по отцовской линии в баталии при Полтаве был лично отмечен за храбрость Петром Первым. Пожаловали предку дворянство, деревеньку в Новгородской губернии с двадцатью крестьянскими душами и чин унтер-офицера, немалый по тем временам для безродного солдата.
Получив задание от своего заведующего кафедрой и проработав две недели в архиве, я обаял свою будущую тёщу и ещё кучу женского персонала, обслуживающего хранилище. Дело было как раз перед Восьмым марта. И Витька Балашов, мой однокурсник, притащил в Питер по копеечным ценам три корзины подснежников из-под Курска. Вырученные деньги должны были «поддержать штаны» студиозусу- курянину. Тридцать букетиков, навязанных Балашовской бабкой, я забрал оптом по полтиннику за букет.
Вручив цветы и коробку грильяжа, с обязательным поцелуем сухой ручки заведующей отделом секретной документации, я услышал в свой адрес кучу комплиментов и о галантности, и о породе, и об исчезающем поколении коренных петербуржцев. Вот на фоне такого эмоционального подъема и полном непротивлении старой девы, мне было разрешено покопаться в бумагах закрытого отдела. А цель у меня была одна – отыскать родовые корни и документально подтвердить рассказы моей бабуси.
Конечно две войны, революция, блокада изрядно проредили старые бумаги. Кто тогда их считал ценными? Жизнь человека ни во что не ставилась…
Не смог отыскать ни подушных списков жалованных крестьян, ни расписания пехотных и артиллерийских полков за первую половину восемнадцатого столетия. Безвозвратно пропали и реестры дворянского собрания Новгородской губернии. Только на исходе девятнадцатого века отыскался незначительный след. Высочайшим повелением портупей-прапорщик Михаил Шеремецкий был навечно зачислен в списки третьего пехотного Нарвского полка за спасение знамени в битве при Аустерлице в тысяча восемьсот пятом году. Судя по единственной находке, в графья и высокие чины мы так и не вышли. Жаль, сейчас актуально объявлять себя потомком Рюриковичей, Гедеминовичей или Габсбургов. Есть у меня один знакомый доцент, полный придурок по жизни, посвятивший десяток лет поиску родственных связей с ханом Батыем. Так что сказки моей бабушки так и остались изустным творчеством.
А вот в процессе изучения моей биографии соответствующими товарищами, возникло, вероятно, с их стороны чувство симпатии к студенту историку, которое и привело в конце концов оного во внешнюю разведку.
По случайному совпадению зовут меня Михаил, а фамилию вы уже знаете из Высочайшего повеления. Первый оперативный псевдоним – «Цвёльф». Загадочно, романтично и ужасно иностранно. В переводе с немецкого это всего лишь двенадцать. Хотя, если верить в магию цифр, как это делал Пифагор, число это приносит счастье.
В библии постоянно фигурируют двенадцать апостолов. У иудеев колен израилевых – те же двенадцать. На родной Руси счёт издревле вёлся на дюжины. При желании ещё примеров можно набрать, да надо ли?
Псевдоним не имеет никакого отношения ни к иудеям, ни к Пифагору. Всего лишь следствие игры слов. Моя первая безумная любовь Элька, миниатюрная блондинка с зелёными лучистыми глазами на одном из наших бурных свиданий, отбиваясь от нескромных приставаний, вдруг отстранилась, застегнула пуговички на блузке и, глядя в упор на мою одуревшую физиономию, сказала: «Не надо называть меня Масик, Солнышко и Зайчик. От этих банальностей меня уже тошнит. Я твой Эльф! Помни об этом всегда и постарайся не сломать мои крылышки».
Не долго думая, следуя логически звукоряду, на полном подсознании я ответил сходу: «Тогда я стану для тебя Цвёльфом».
Так оно и осталось в нашей интимной жизни – Эльф и Цвёльф*. Жаль, что с годами это звучало всё реже и реже. А однажды, поскольку крылышки оставались целыми и невредимыми, Элька вспорхнула, улетела, чтобы никогда не вернуться ко мне. И теперь Цвёльф фигурировал только в моём личном деле сначала в девятом отделе ПГУ КГБ СССР, а теперь, естественно, в кадрах СВР.
Да, воспоминания процесс приятный, но как затягивает, в своём роде как наркотик. Ведь всплывает в памяти всегда замечательное, ярко положительное, связанное с выработкой гормона счастья – эндорфина. Такова уж психика человека – всё негативное загоняется в подсознание. Редко встретишь субъекта ностальгирующего по кошмарам. Разве что в психиатрической практике.
Мария Дмитриевна Пинегин-Арматова, каково звучит, а? Профессионал архивист божьей милостью. Обаятельная, интеллигентная, впрочем, как и все ленинградцы старшего поколения, сохраняющие бережно осколки столичного шарма. Своей бывшей тёще я обязан очень многим. Именно она исподволь натолкнула меня на тему дипломной работы, которая с блеском была принята кафедрой, а затем и ГЭКом. В её старинной четырёхкомнатной квартире в новогоднюю ночь сказочная Эльф совершила отнюдь неблаговидное деяние (в Советском Союзе ведь секса тогда не было). Для меня это был подарок, ценность которого не определялась никаким материальным эквивалентом. Какие королевские креветки, копчёный угорь и французское белое вино! Не до них было. Влюблён был тогда до безумия, до обморочного состояния. От запаха её духов «Клима» впадал в состояние сомнамбулы.
Как-то поймал себя на том, что через два года после развода, войдя в трамвай и учуяв знакомые ароматические нотки, двинулся на полном автомате через весь трамвай к незнакомой брюнетке средних лет. Так тогда на меня это подействовало…
_____________________________________
* Одиннадцать, двенадцать (нем.)
После новогодней ночи я готов был любить Эльку где угодно и когда угодно – на даче у своих друзей в Парголово, где всю зиму по воскресеньям мы катались на лыжах, в нашей институтской общаге, в каюте экскурсионного
теплохода. Эх, Элька, Элька, чего тебе не хватало?
Где-то в глубине души я теперь понимаю, что в наших супружеских буднях ей не хватало ежедневного общения, добрых слов и нормальной мужской ласки, к которой она привыкла за полтора года романтических скитаний. Да и совместное ведение хозяйства, несмотря на прозу быта, достаточно сближает супругов. А что я мог предоставить, исчезая на год или полтора на учёбу, спецпрактику, в командировки, о которых я не мог сказать дома ничего вразумительного. И самое главное – не возникло меж нами связующего звена. Как мы ни старались, беременность так и не наступила. Уж каким только обследованиям нас подвергали. Пришлось даже сдать на анализ сперму, выданную «на гора» в полевых условиях кабинета знаменитого сексопатолога. И что ж – нуль, зеро, пустышка. По заключению специалистов, оба супруга здоровы. Спасибо хоть на этом. Эльвира даже к гадалке ходила. Та ей, от щедрот душевных, наобещала нового мужа и двоих детей. А про меня изрекла нестарая ведьма: «Не твой он, казённый человек и пиковому королю принадлежит». Это про нашего то генерала Успенцева такое сказануть, абсолютного блондина с голубыми вкрадчивыми глазами и грациозностью уссурийского тигра, с его же мощной кошачьей пластичностью. Вот и верь теперь паранормальным!
Разболтался я тут с вами, электрочайник уже минут пять, как затих. В связи с дефицитом времени кофе будем пить растворимый, с салями от братского финского народа и сыром от симпатизирующих нам датчан. А уж хлебушек наш родной, посконный, из первой хлебопекарни Дзержинского района. Скромный такой буржуазный завтрак. Забыл ещё грейпфрутовый сок выпитый натощак. Приучил себя лет пятнадцать тому назад, когда увесистые, желтые, как утреннее солнце, плоды росли прямо у порога хижины, в которой я обитал четыре месяца в учебно-познавательных целях. По второй, естественно, специальности, полученной в Краснознамённом институте.
Небольшая страна с большими проблемами национально-освободительного характера приняла нас тепло и уважительно. Ласковые волны Индийского океана, вышколенная прислуга (в основном индусы) – их тут со времен англо-бурской войны видимо-невидимо. Кондиционер в хижине, кондиционер в микроавтобусе, кондиционер в хранилище архивов. Вот до чего докатились буржуины. В каждом офисе соковыжималка для получения фрэша из любых съедобных плодов.
Как назидательно говорит наш генерал – то, что одному помогает петь, другим мешает танцевать. Манделе то, в конце концов, проиграли потомки буров вчистую.
Пребывали мы в южной Африке почти нелегально, собирали материалы о сербских, болгарских и русских добровольцах, принимавших участие в войне с англичанами в начале века. Картон, лично у меня, был югославский, поскольку Союз дипломатических отношенией с ЮАР в текущий момент не имел. Для полноты антуража, в нашей группе было несколько натуральных сербов, один черногорец и один болгарин советского разлива, выросший в Измаиле. Естественно, все мы были историки, а болгарин ещё аккредитовался как корреспондент от «Софии-пресс».
Удивительно, но первый образчик непоказного интернационализма родился не во времена Парижской коммуны, как нам декларировали, (там иностранцев счёт шёл на десяток), а в войне буров с англичанами. Спасать от спесивых британцев маленькую колониальную республику ринулись лучшие представители просвещённого мира. Французы, русские, сербы, греки, болгары, немцы, чехи, американцы. Кого только не было среди волонтёров. Поройтесь в памяти, и наверняка всплывёт сентиментальная мелодия с незатейливыми словами: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя. Ты вся горишь в огне». Воистину двадцатый век для России начался с этой бередящей душу песенки, умноженной уличными шарманщиками в тысячах дворов Империи. На первых полосах газет – только Оранжевая республика. Телеграфисты корпели над аппаратами, разбирая непривычные для русского глаза названия долин и пойм рек, где разворачивались основные сражения. Такого патриотического подъёма страна не испытывала со времён Балканской компании тысяча восемьсот семидесятого года, когда под знамёнами панславизма и православия русские войска освободили от турецкого ига сербов и болгар.
А через сто с небольшим лет, когда на Балканах начала завариваться новая кровавая каша, кто-то из наших мудрых аналитиков потребовал доказательств, подкреплённых историческими примерами, целесообразности российского присутствия в подбрюшье Европы и, попутно, в других точках земного шара. Идея, с моей точки зрения, совершенно разумная. Но, как всегда, на этапе реализации подвели исполнители. Анализируя постфактум ситуацию сегодняшнего дня, следует признаться, что Югославию мы прокакали. Миль пардон за грубое слово, но хотелось бы выразиться ещё сильнее. Хотя, подборку материалов по Претории мы привезли очень неплохую. Но начинался всесоюзный бардак – именуемый перестройкой, страна увязла в Афганистане по самые уши и сметы на разведывательную деятельность, вербовку агентов и персон влияния, сократили в три раза.
Эко, куда увела меня память. А как же упрямые буры? Ничего, почти смирились с британцами. Правда, во время второй Мировой войны активно помогали немцам. Даже нелегальную базу для подводных лодок «Кригсмарине» соорудили. С силовой подстанцией, маяком и резервуаром для пресной воды. Всё по-взрослому. На момент нашей командировки потомки голландских колонистов потихоньку воевали с коренным населением. Чего им всем не жить спокойно? Страна изумительная – четыре климатических пояса, семнадцать национальных парков со всей африканской живностью. И речка, знакомая по стихам Чуковского – Лимпопо, тоже в наличии.
Помнится, мой коллега Атанас Нинов, задумчиво глядя на стадо зебр, перебегавших шоссе на территории парка Крюгера, обронил на полном серьёзе: «Во всем мире дорогу переходят по «зебре», а здесь, где зебру завалили, там и переходи».
Оценить болгарский юмор смог только я, поскольку рядом с нами, у подножия горы Тафельберг ближайшие два километра не наблюдалось ни одной белой или черной персоны. Да и не нужны были нам свидетели здесь, у скалы, поросшей лишайником, на отметке восемьсот метров. Замаскированный под обломок известняка контейнер благополучно устроился в тайнике. А какой национально-освободительный борец заберёт посылку и когда, нас уже не волновало.
Но корм явно оказался не в коня. Как показало будущее, начхали национальные освободители на коммунизм в целом и социалистический путь развития в частности.
Забросали мы наш тайничок свежим козьим дерьмом. Хорошо бы конечно дохлую кошечку, в соответствии с инструкцией положить, но не сподобилось. Инструкцию видно писали для средней полосы Европы, не учитывая шакалов и гиен, охотно питающихся падалью. А из породы кошачьих в саванне только львы имеются в наличии. Так и то, чтоб убить зверюгу лицензия требуется дорогущая.
В память о той командировке у меня в кабинете и сейчас висит на простенке акварель. Столовая гора в багровых лучах заходящего солнца, выписанная Ниновым. В рамках своей легенды, Атанас многократно выезжал на этюды по всей стране, вплоть до Йоханнесбурга. Ну, и я вместе с ним, в качестве мальчика для смешивания красок.
Никогда в последующем у меня такой райской жизни не случалось. Никаких инициаций в вербовке, всего-то пару-тройку раз в обеспечение съездили, да одно маленькое ДТП организовал с указанной куратором машиной штатовского атташе по культуре. Делов на пять минут. Но пока ждали аварийного комиссара, вызванного полицией, представителя страховой компании, успел я раззнакомиться с америкосом, всучить свою визитку и получить приглашение на парти в штатовский культурный центр.
Основную задачу на тот период – погружение в среду обитания и изучение предполагаемого театра военных действий, наша группа выполнила по максимуму. «Язык, язык и ещё раз язык» – наставлял меня тогда ещё молодой майор Успенцев. – «Не только африкаанс, но и местный сленг со словечками из зулу, хинди и кафрского. То, что обязан знать любой, родившийся и выросший в Претории. Даже манера подтирать задницу при оправке на природе, должна соответствовать будущей легенде. Не говоря уже о специфике национальной кухни и способности поедать жареные личинки термитов, саранчу, чем не брезгует часть местного белого населения».
Кстати, мой нынешний коллега подполковник Солошенко, вернувшись из Афгана, ещё месяцев шесть мочился сидя, прямо как барышня. Никак из роли выйти не мог. Жена его, простая душа, допекла расспросами. Проштудировав монографию о простатите, предлагала обратиться к урологу, сексопатологу. Советовалась даже с нашим психиатром. И невдомёк было глупой бабе, что от таких мелочей, порой, жизнь человека зависит и не только жизнь, а государственная безопасность!
Стрелки часов оттикали до половины восьмого, пора и на службу двигаться. Зовёт, зовёт муза истории Клио, витающая в стенах моего института.
За семнадцать с небольшим лет службы в Конторе мне пришлось побывать в роли молодого учёного-аспиранта, журналиста, эксперта «Внешторга», переводчика, личного секретаря-референта голландского фирмача. Великий Станиславский плакал бы от восторга и кричал: «Верю! Верю!» И совершенно обосновано, между прочим. Не сомневались же в моей личине многочисленные «производственные» контакты в лице того же Дэвида Грая – профессора из Балтимора, или Ван Стаардена – торгующего антиквариатом в Амстердаме. Попутно, правда, голландец руководил через третьих лиц набором «Диких гусей» во все горячие точки планеты. Но это уже частности.
Единственным засомневавшимся в моём облике ученого-недотёпы был егерь Степаныч из охотохозяйства в Мещёре, столь красочно и с любовью описанной Паустовским.
Матерого волчищу весом под центнер, я уложил с первого выстрела, как раз под левую лопатку. На дистанции двести метров, без оптики, такой меткости из «Сайги» егерю ещё никто не показывал. Пришлось мне в целях маскировки, последующие два часа пулять раз за разом в белый свет.
Даже когда на меня в пятнадцати метрах вышла огненно-рыжая лиса, дрогнула подлая рука и пуля ушла за молоком. Но, всё равно, изредка, ловил я на себе испытующий взгляд охотника.
Вечером, при разборе полётов мне досталось на полную катушку. Единственно, что утешало, так это добрая чарка и громадные в ладонь котлеты из двухлетнего лося. Подначки от соратников по охоте звучали весь вечер. Такова уж судьба у любимчиков фортуны – разводить руками и оправдываться с растерянным видом за меткую стрельбу.
Сворачиваю с Пестеля на Литейный, бросаю взгляд влево, где виднеется Большой дом. Старшее поколение его хорошо помнит и, отнюдь, не по-доброму. Не даром говориться, что даже из его подвалов видна Сибирь и далее, вплоть до Магадана. Совсем скоро эта присказка останется в прошлом веке, надеюсь навсегда. Время нынче иное – полный разгул демократии и здание Конторы, моей Конторы выглядит вполне безобидно. Да и Сибирь сегодня, в 1998 году уже не та. Для многих ассоциируется с длинным нефтегазовым рублём имени В.С. Черномырдина. Косноязычен, но весьма остроумен в этом качестве. За одно только высказывание: «Хотели как лучше, а получилось как всегда» можно Виктора Степановича считать сатириком уровня Задорнова.
Вот и маленький, чисто ленинградский скверик – три на пять метров, с пожухлой елочкой, тремя чахлыми березками и одной осинкой. Нахохлившиеся воробьи, сидящие на литой ажурной ограде, провожают каждого прохожего тоскливым голодным цвирком. Где вы, старушки семидесятых, бывшие блокадницы, спасавшие в зиму хлебными крошками голубей и прочих птах? Увы, кануло всё в Лету. А старики теперь сами любой крошке рады.
Перехожу перекресток и продвигаюсь к кинотеатру «Спартак». Сколько с ним связано хорошего в моём детстве. Правдами и неправдами стремилась окрестная ребятня попасть на вечерние сеансы. На взрослых фильмах можно было узреть, если повезёт, некий намёк на эротику, или даже постельную сцену, как в «Маленькой Вере». Это вам не нынешние порносайты и кассетные фильмы с зоо, педо, лесби и прочим сексразнообразием.
«Спартак» был крепостью, куда мы попадали через аварийный выход подобрав ключи, через окно туалета на втором этаже, расположенном в полуметре от водосточной трубы. Заваливали конфетами рыжего Володьку Давыдова, у которого маманя работала билетёршей.
Помпезное фойе с фиолетовыми бархатными драпари, маленькая эстрада, где каждый вечер играл джаз и пела любимица всего района Наталья Илларионова: «Долго будет Карелия сниться» С этой песенки начинался концерт перед сеансом. На «Великолепную семерку», шедшую вторым экраном, я ходил девять раз, стараясь дословно запомнить каждую фразу бритоголового ганфайтера Криса. Рыжий Володька сообщил нам под большим секретом, что Юл Бриннер на самом деле русский. Из тех, что ушли из России в семнадцатом.
Мы учились по фильму ковбойской раскачивающейся походке, ступая на пятку негнущимися ногами. Самодельные кольты, именуемые раньше по-дворовому «поджиг», приторачивали к брюкам на бедро. Деревянные рукоятки оружия инкрустировали обойными гвоздиками. Мы балдели под мелодии Глена Миллера, переписывая друг у друга на первые кассетные магнитофоны музыку из «Серенады Солнечной долины».
Свой первый поцелуй и ощущение бархатно нежной кожи над коленкой у Таньки Дривиной, это тоже «Спартак». Но уже чуть позже, лет в пятнадцать, при просмотре «Не горюй» Георгия Данелия.
Погружение в грузинскую ментальность – абсолютное, с великолепным многоголосием, мягким юмором и пейзажем Кахетии. Всю жизнь мечтал побывать там. Но сейчас, когда Грузия со своей суверенностью, таможней и визовым режимом опустилась ниже плинтуса, о поездке и думать нечего. А помню этот фильм отнюдь не за первые поцелуи с моей симпатией, за великое режиссёрское и актёрское мастерство, создавшее шедевр из незатейливой французской повести. Диди мадлобт*, батоно Данелия!
Что касается Танюшки – не встречал после школы ни разу. Дошли до меня
слухи, что вышла замуж за моряка и живёт в Мурманске. Насколько счастлива – не знаю, но троих деток родила.
Что-то я сегодня нежен и сентиментален до неприличия. Подходи и бери меня голыми руками. Как Весли Джексон у Сарояна – могу оплакивать весь мир. А ведь одна высокопоставленная американская леди недавно высказалась в интервью: «У агентов КГБ души не может быть по определению».
Это в ней женская ущербность в такой форме прорвалась. Конечно, когда твой благоверный впендюривает за щёку в рабочем кабинете очередной стажёрке, значит, порция мужских гормонов делится, как минимум, на двоих. Домашним достаётся естественно меньше. Не тот накал страстей. Отсюда и негативные эмоции у леди.
Случай по нынешним свободным нравам рядовой, если бы придурочная девица не устроила вселенский хай по поводу замаранного платья. Паблисити ей захотелось.
Дело дошло до расследования в Конгрессе. Как в песне Галича про «Товарища Парамонову». Цитирую дословно: «У них первый был вопрос свободы Африки. А потом уж про меня, в части разное». Надо же так извращённо любить демократию, чтобы принародно допытываться у господина Президента была у него эякуляция, или нет.
Касаемо же души у нашего чекистского брата – жаль, что эту недотраханную леди уже не услышит Володя Комков, мой соученик по Краснознамённому институту. В оперативном донесении всё было изложено сухо и кратко: «Майор Комков В.И. офицер безопасности советского посольства в Судане, шестнадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года сопровождал эвакуируемый транспорт с детьми советских граждан находящихся на территории страны». [Родители этих детишек оказывали братскую помощь в качестве инженеров, врачей, советников при туземном войске] «В пятнадцать часов тридцать две минуты, в открытое окно автобуса, местным сепаратистом была брошена граната осколочного типа. Исполняя служебный долг, Комков погиб, накрыв гранату собственным телом. Пассажиры автобуса не пострадали».
Нормально? Придурок, позавчера слезший с пальмы, он конечно, с душой. А у Комкова, отца двоих сыновей, оказывается души нет! Явно перебор был у леди на встрече с корреспондентами. Но, как говорят у нас в России – на убогих умом не обижаются.
И «рука Москвы» в интрижке с практиканткой совсем не причём. Если уже разбирать в деталях этот лёгкий любовный флирт, то, во-первых – был задействован совсем другой орган, а во-вторых – разведка наша там и близко не ночевала. Кто ж оставляет следы на одёжке у сомнительных барышень?
Вот наш Сергей Миронович, в честь которого потом заводы и мосты назвали, был застрелен ревнивым мужем Николаевым прямо в служебном кабинете Смольного. Вот это накал страстей. Прямо Андалузия какая-то.
Местный вождь пролетариата исполнил неслужебный долг в одних кальсонах, между прочим. Прокол недопустимый даже для безусого опера!
Что бы не дискредитировать роль партии, весь круг посвящённых моментально пустили в распыл. Делу придали политическую окраску, а Иосиф Виссарионович, под это мероприятие, проредил ряды своих соратников-соперников часто и густо. Но факт грехопадения, с наличием спермы на подштанниках улыбчивого любимца партии, скрыли от широких масс аж на шестьдесят лет.
_____________________________________
* Большое спасибо (груз.)
У входа в метро как всегда стояли нищие, калеки, одетые в пятнистые военные бушлаты из-под которых проглядывали заношенные тельняшки. Молодая цыганка с сигаретой во рту, усевшись прямо на асфальте, кормила грудью младенца. Дым попадал ребенку в лицо, он морщился, но грудь не отпускал. Всё было обычным, как вчера, позавчера и пять лет тому назад.
Предъявляю на контроле проездной и начинаю спуск в царство Аида. Затылком ощущаю чей-то пристальный взгляд. Слегка оборачиваюсь, замотивированно, вслед поднимающейся яркой брюнетке в твидовом пальто и лисьей шапке. Боковым зрением просекаю интересующийся мною объект. Из-под козырька стильной клетчатой кепки выглядывает знакомая по Большому дому физиономия. В декабре прошлого года на торжественном заседании, посвящённом восьмидесятилетию Конторы, он сидел на два ряда впереди меня. Я так понимаю, что служит товарищ в отделении у Кандалова. Замечательная фамилия у начальника, не в бровь, а в глаз отмечен бывший мент, переведенный для укрепления наших рядов во время горбачёвского беспредела.
Раскланиваться с коллегой не собираюсь. У нас это не принято, чай не в ДЛТ* служим. Да и инструкция на этот счёт существует.
На перроне сплошной людской поток. Немного поменьше, чем на китайской границе, но мешочников хватает. Как же – впереди три вокзала. Протискиваюсь в сторону остановки головного вагона. Здесь даже место сидячее нашлось, вот и славно. Достаю из портфеля книжку Кунина, свежачок, только вчера выброшенный на прилавки. Виртуозно излагает сукин сын. Книга насыщена перлами великого русского и, не менее великого, нерусского языка. Это же надо так покроить сюжет, сшить интригой колоритные персонажи, чтобы увлечь чтением не менее трети обитателей вагона.
Ай гоу ту Хайфа, ай гоу ту Хайфа – ритмично выстукивают колёса в такт, колышущемуся у причала стамбульского порта судёнышку «Опричник». Ай гоу ту Хайфа – кивают головами пассажиры.
«Станция метро Балтийская», – мелодично объявляет анонимный женский голос, – «Переход к «Балтийскому» и «Варшавскому» вокзалам».
Поднимаюсь на эскалаторе, через подземный переход выхожу к знакомому сумеречно-свинцовому Обводному каналу.
Со времен, увековеченных Достоевским, здесь ничто не изменилось. Те же унылые кирпичные стены утекающих за поворот зданий бывших мануфактур, абсолютное отсутствие зелени и плавающие островки городского мусора в нефтяных разводах незамерзающей воды. Рай для киношников снимающих фильму про дореволюционный Петербург.
Еще три минуты скорым шагом и моему взору открывается обшарпанный особнячок в четыре этажа. К центральному подъезду с колоннадой, тонким ручейком течёт наш научный народ – историки, экономисты, международные аналитики, секретари и члены профкома. Последние – совершенно аморфная, ненужная структура, сохраняющаяся по инерции с советских времён. У доски объявлений, сбоку от парадной лестницы, задерживаюсь на минуту. Учёный совет информирует о предстоящей защите диссертации товарищем Павловым, среди сослуживцев именуемым Падловым. Народ, как известно, не ошибается, наверное, поэтому диссертант совершенно безболезненно переживает трансформацию своей фамилии. Есть у меня к прохиндею парочка колючих вопросов. Вторая глава диссера полностью содрана с одной из моих ранних статей. Естественно, без ссылки на авторство. Но, даже без учёта плагиата, работа откровенно слабая. Хотя _____________________________________
* Дом Ленинградской Торговли
и конъюнктурная. С уходом в небытие трёх основных составляющих марксизма-ленинизма подпереть идеологически сей труд нечем.
В моем просторном кабинете довольно свежо. Призыв нашего мэра Собчака об экономии энергоресурсов, комендант института воспринял буквально. Утром и вечером батареи едва теплятся, а изо рта пар идёт. По плану на сегодня – у меня утром встреча с аспирантом, затем учёным секретарём Совета в тринадцать ноль-ноль, так что вторую половину дня можно посвятить работе творческой.
Полтора года тому назад, когда я определялся с темой для своего аспиранта, смышленый паренёк сам предложил сделать работу о Миклухо-Маклае. Материала у него набралось уже достаточно много. Определённые усилия пришлось приложить, чтоб утвердить тему на ученом совете и в нашем министерстве. Уж больно неактуально выглядели этнографические исследования учёного-антрополога, начинавшего свою карьеру в качестве зоолога. Если бы не несколько документов добытых Геной Борюшкиным в военно-морском архиве! Следуя логике, из этих старых бумаг явствовало, что Миклухо-Маклай был не только исследователем и просветителем папуасов Новой Гвинеи, но и тайным сотрудником российского генштаба по военно-морскому ведомству. Вот так и никак иначе! Не использовать такой шанс было бы грешно. Исписал уже уйму бумаги, рассказывая вам о себе. Никогда не думал, что излагать на заданную тему так трудно, как и фантазировать в определённых рамках истины.
Порылся в памяти в отношении примеров вдохновения мэтров прозы. Вспомнил, что Бальзак употреблял для творческого подъема подгнившие яблоки, Сименон и Симонов курили трубку, а поэт Кольцов мазал волосы репейным маслом. Пушкин же предпочитал воодушевляться прекрасным полом. По-моему, это самая эффективная метода. Главное, не передозировать, чтоб потом не лить слёзы на приёме у районного венеролога, известного в узких кругах доктора Зельдина.
Оказывается, в подвалах моей памяти хранятся со времён института такие понятия, как восходящие и нисходящие метафоры, усложнённая ритмика и звукозапись архитектуры текста. Только не помогает всё это знание, увы. Нынче в моде рубленные фразы Интернета, слоганы реклам и полное отсутствие соблюдения правил орфографии. Все боятся увеличения мировой энтропии, отсюда и поклонение новому божеству – эргономичности. Хорошо всё, что не требует дополнительной физической нагрузки, умствования, поиска стиля изложения. В двадцать первом веке пиком совершенства, по-моему, станет «Черный квадрат» Малевича.
Хотя мой давний приятель Яков Левин, настоящий искусствовед при Пушкинском музее, как-то сказал, что изначально Малевич представил на суд публики чёрный мохнатый треугольник, который цензура заретушировала до состояния квадрата.
Что ж, первую фразу заковыристую я уже вымучил, а там, гляди, пойдёт моя повесть не спеша, с ухаба на ухаб, со скрипом тележного колеса. Сравнение из моего далёкого детства, когда всей семьёй мы отправлялись на родину отца в глухую деревеньку Смердовицы, прилепившуюся на отшибе Ленинградской области.
На этом абзаце и застал меня звонок генерала. В совершенно безобидном наборе дежурных слов, обыденных как омлет на завтрак, прозвучала команда, по которой я должен был предстать пред светлые очи его высокопревосходительства в девятнадцать ноль-ноль. В любом состоянии и виде – хоть чучелом, хоть тушкой.