Глава 6. Баю-баю-баюшки

Малютке Лёнке набежало три месяца, когда мы откочевали из Рязани в Маклаково, с небезызвестной вам речкой Проней. Но в то лето нам с Ритой было не до пляжных возлежаний и купаний. Не отрываясь, я корпел за написанием объемной статьи «Теория и практика сталинских репрессий». Предстояло показать заточенность судебно - правового аппарата для тотального преследования и устранения недоброжелателей и врагов большевистского режима. Днём просматривал привезенную литературу по теме. А когда домашние отходили ко сну,  принимался за свое потаенно-запретное  дело. Рите в материнских заботах за день не удавалось ни присесть, ни прилечь, в конец уставшая, она засыпала в одно время с дочуркой.
За столом под настольной лампой, напевая вполголоса баю-баюшки и покачивая время от времени детскую коляску, страница за страницей излагал факты и обобщения о лихолетье красного террора. Алёнка, сладко посапывая, сама того не зная, пособляла папе-публицисту в написании труда, за который строгие дяди из КГБ его по головке не погладили. Свои ночные бдения маме и Рите объяснял работой над курсовой по уголовному праву. Но сердце мамочки не могло не почувствовать настораживающую перемену в моих взглядах и образе жизни. Рукопись придумал  прятать в стареньком гардеробе, где хранились прикупленные впрок одежки  для внучки.  В то время она вполне обходилась пеленками и ползунками, а потому выбранный тайничок казался вполне надежным.

Помню, после семейного обеда, отец сразу укатил на презентованном «бобике» в свою директорскую кантору. Рита укачивала наше дитятко в тенёчке под яблоней. Мама, улучив минуту, с несвойственной суховатой сдержанностью в голосе, попросила меня остаться за столом: «Сынок, у нас с отцом вас, детей, трое. И все вы без различия нам дороги. Как мать смею сказать, что в сравнении с Галей и Мишкой ты рос беспокойным и непредсказуемым ребенком. Тебе изначально много всего дано… И,  по-родительски, нам хочется, чтобы ты не сбился с пути. И мы могли бы тобой гордиться». Мама в нерешительности замолчала, и видно было, что она собирается сказать нечто важное: «Олег, не обижайся, но я давно заприметила твою необычную скрытность, будто что-то от нас утаиваешь. Не суди меня сынок, но случайно в гардеробе я наткнулась на твою рукопись и прочла её от первой до последней страницы. Не все я поняла, но, поверь, мне стало не по себе, даже страшно…
Разделяя подобные взгляды, пойми, ты неминуемо навлечешь на себя беду. Тебе не 15 лет, когда ты по мальчишескому недоумию в Моршанске связался со шпаной и едва не угодил за решетку. Прошу и молю тебя, как мать, оставь это опасное и никчемушное дело… Подумай о доченьке, ведь она малым-мала. А Рите до конца учебы целых два года. Случись что, вся наша семья под подозрение попадет. А отец, как пить дать, директорской должности лишится. Покуда я ему ничего не сказала про рукопись. Но если ты не одумаешься, не забросишь свою гиблую затею, то по совести я не посмею от него это скрыть…»

Вовек не прощу себе, как я вспылил, осыпая маму упреками в подглядывании. По дурости своей, обвинял их с отцом в слепой и раболепной приверженности власти. Но разом осекся, увидев, что она, закрыв лицо руками, вздрагивая, худыми плечами беззвучно плачет. Виновато прося прощение, я отнимал ее ладони и целовал, целовал мамино заплаканное лицо. А сколько таких слезок ей придется пролить за годы моего заключения. Но в тот раз все наполняющее чувство жалости и ознобный холодок неминучей беды, выдавили из меня малодушное обещание раз и навсегда порвать с избранным, но заведомо обреченным делом. Да куда там!.. Героика подполья, окрыляющее чувство идейного братства в конце концов возобладали, взяли верх…

Бедная мама двадцать лет, как в могиле. Алёна одарила нас внуками. А печально-памятная рукопись хранится наряду с другими вещдоками в архивах Саратовского управления КГБ. Будучи реабилитирован, по закону, я в праве истребовать для личного пользования некогда изъятые у меня рукописные материалы. Хотелось, чтобы те пожелтевшие страницы осязательно напоминали мне, ослепшему, о безвозвратно ушедшем времени идейных обольщений  и самозабвенной рыцарской борьбы с ветряными мельницами.