Иллюзореа или иллюзорная реальность одной женщины

ГЛАВА 1
Весеннее майское утро окутывало негой и  таким долгожданным гармоничным спокойствием, что Мила даже зажмурилась от удовольствия. "Какое счастья, что я живу, что я здесь живу! Я сама намечтала себе этот рай." Эти с детства обожаемые французские багеты с хрустящей корочкой, так вкусно пахнущие чем-то уютным, которые она несла в левой руке, а в правой -  коробочка с пирожными, кокетливо перевязанная золотистой ленточкой. Она разрешила себе не бороться со сладкой привязанностью, не запрещать себе вкусности, а потом срываться и корить себя, а просто наслаждаться красивой едой, красивой жизнью, природой, отношениями, вкушать  окружающую действительность как произведение искусства, как дар, как данность.
Улица, ведущая к морю, в этот час была пустынна, только один лысоватый мужчина  с усами Сальвадора Дали вышел из своей старинной виллы с высокой башенкой, на которой гордо реял флюгер в виде парусника, открыл ставни, которые тихо скрипнули старинным деревом и принялся поливать розы. Ах розы, около каждого дома приветливо покачивался розовый куст. В каждом саду были свои цветы – и её любимые ирисы – синие с жёлтой начинкой, незабудки, тюльпаны, царственные лилии, голубые гортензии  и другие прекрасные растения, названия  некоторых были похожи на странные лекарства, а иных она не знала, но все они были так великолепны : и благородные чайные розы в своём дорогом наряде и хрупкие, рдеющие на солнце маки,  и одуванчики в скромном, но ярком обличии, так органично и причудливо выстраивали картинку идеального воскресного утра. В садах безмятежно щебетали птицы, покой которых не нарушал гул машин ни разговоры людей: они здесь сейчас просто не существовали. На её земле было твое двое: Мила и Природа. Даже мужчина, поливающий сад, куда-то пропал. Желтоносые чёрные  дрозды выклёвывали глаза у незабудок, воробьиная мама заталкивала крошки хлеба в рот упитанного птенца, голубка важно прохаживалась по изумрудной траве, и осторожно поглядывая на Милу круглым глазом, что-то выискивала в траве. Пахло чем-то нежно-сладким и умиротворяющим. Настоящий рай. Она любила выхватывать замедленным взглядом, как внутренней кинокамерой, самые красивые и трогающие её сердце нежным откликом и ласкающие око картинки и помещать их в себя, коллекционируя красоту природы, архитектуры, запахи и звуки  в своём великолепии и трёхмерном изображении, будь то эти милейшие сады, прозрачно-пряные лепестки цветов, так и ощущения ласковой волны, отражения солнечного света от мокрого пляжа, мелкие песчинки, катаемые волнами веками и столетиями, синь моря и неба, ускользающие тени рыб и птиц над ними, дальние приветы парусников и гудки пароходов, взмахи колючих лапок сосен с идеальной геометрический формой шишками и кривыми от зимнего рваного ветра стволами,  пряничных домиков и роскошных вилл, глядящих приветливыми и светлыми окнами на море и в шторм и в штиль. Когда ей случалось грустить, или вдруг нападала тоска, такая непонятная болезнь, неизвестно откуда приходившая и также непонятно куда пропадавшая, как упрямая сумасбродная кошка, она доставала из тайников души, и, как любимые фотографии, рассматривала эти объёмные картинки, наполненные звуком, цветом, запахом и эмоциями нежной любви и расслабления,  и вновь чувственно проживала эти ощущения. Иногда Мила любила создавать из этих объёмных, почти живых картинок, некие короткометражные внутренние фильмы, которые она населяла знакомыми и незнакомыми персонажами, писала им диалоги, планировала их судьбы, хоронила и воскрешала, играла свои роли: иногда счастливые, а иногда страдальческие, плакала, смеялась, любила и отвергала, проживала всю гамму чувств в своём придуманном мире, который бывало незаметно проникал в её сны, становился отдельно-существующим миром со своими правилами, злыми и добрыми персонажами.
 Замечтавшись, Мила почти дошла до набережной, но вспомнив, что она возвращалась домой, повернула в тенистый переулок и мягкой походкой пошла домой. С мужем, который был её намного старше, они арендовали большую квартиру на первом этаже спокойной резиденции, населённой в основном, пожилыми парами и более молодыми людьми с ограниченными мобильными способностями, там жили также несколько пар среднего возраста, одна такая семья была их соседями : муж -типичный француз из средне-статистических фильмов – высокий саркастический худощавый брюнет, и его неработающая жена- полноватая блондинка с потухшим взглядом, поговаривали , что они много пьют, особенно она. Мила догадывалась о недуге этой женщины, так как сильно-пьющих депрессивных людей она чувствовала на каком-то внутреннем уровне, особенно их боль и непонимание окружающего пространства, когда они выходили из своего сна и пьяного забытья на свет, растерянно жмурились и старались прошмыгнуть мимо, не привлекая к себе внимания. Мила не осуждала пьющих людей, она понимала их состояние как прочитанную книгу, как прошлый опыт, как страшный, но полузабытый сон из прошлого.
Сама квартира с большими окнами, выходившими на аккуратно-постриженный газон, широким коридором, прохладными спальнями и американской кухней, ей очень нравилась. Из своих достаточно скудных средств, они с мужем смогли обставить её в классическом стиле, покупая ранее очень дорогую старинную мебель по большим скидкам. Современный средний класс и молодёжь активно избавлялись от этого нафталинного и скучного интерьера своих бабушек и дедушек и предпочитала современный, но такой однотипный стиль, унифицированный и не слишком солидный, меняющий тенденции и основной цвет каждый год под влиянием моды.  Их мебель – кресла Вольтер, банкетки Ренессанс, кожаная мебель XX-го века в стиле Генри IV, картины, вазы, подсвечники и прочие безделушки они покупали в основном на «блошиных рынках» или по объявлениям. Муж Милы обладал очень цепким взглядом, мгновенно оценивающим настоящую ценность объекта, и несокрушимой манерой выторговывать дорогие картины неизвестных или забытых мастеров в настоящей деревянной рамке за небольшие деньги. Продавцы проникались к нему непонятным доверием и, особо не сопротивляясь, отдавали ему свои ценности, и при этом ещё благодарили. Мила не была наделена таким талантом и обычно покупала за ту цену, которую ей предлагали, а снизить цену очень стеснялась, её казалось это неудобным и почти неприличным.
Когда Мила вернулась домой, её муж  Филипп – высокий и крупный  седовласый мужчина, сидел за столом в столовой и по своему обыкновению «работал» с газетами. Это был его важнейший час дня, когда после завтрака, он собирал последние выпуски местных газет и детальнейшим образом изучал результаты скачек на ипподромах, записывая в тетрадку ровным, детским почерком всех фаворитов дня, советы знающих тренеров и знатоков. Скачки были его самым большим увлечением в жизни, Филипп мог потратить огромные деньги, поставив на любимчика Дарлинга, арабского скакуна, но торговаться до пены у рта на рыбном рынке в порту, покупая мидии. Он знал родословную всех производителей, мог часами обсуждать с друзьями котировки, задыхаясь от клубов дыма дорогих сигар, а после обеда бесконечно смотрел все передачи, посвящённые скачкам. Утром, когда он ехал за свежим багетом к завтраку, он всегда заходил в ближайший бар, где можно было сделать ставку на фаворита, болтал за чашечкой кофе с хозяйкой бара, выслушивал последние свежие и не очень новости, и со всем этим богатством возвращался домой. В воскресенье утром бар обычно не работал, и Мила сама с удовольствием ходила в любимую булочную, церемонно здороваясь с местными старичками и дамами, и любезно раздаривала комплименты крошечным пирожным, выглядевшим как игрушечные копии сказочных тортов.
Мила смахнула крошки хлеба, оставшиеся на столе после завтрака, и выбросила их за окно. Стайка воробьёв, стороживших на соседней отцветающей сирени, жадно метнулась на свежие крошки. Эту небольшую лужайку со свежескошенной травой, она называла птичьей столовой. После каждой еды, если оставался хлеб, она всегда оставляла крошки своим любимцам – воробьям, синичкам и дроздам. Филипп посмеивался над её привычкой и говорил, что её любимые животные не приносят ей ни денег ни удачи, а вот благодаря его лошадкам,  на выручку от сыгравшей ставки они купили ей новый электрический велосипед. Мила не спорила и лишь изредка напоминала ему, что сумма проигрышей практически равнялась сыгравшим ставкам, так что… Воробьи дрались за последний кусок хлеба, но тут произошёл драматический поворот событий и в группу толстеньких воробьёв спикировал певчий дрозд, нагло выхватив из клюва зазевавшегося воробьишки мякиш белого багета, и стремительно упорхнул в ближайший кустарник доклёвывать свою добычу. Расстроенные друзья защебетали и старательно выискивали оставшиеся крошки в траве, с надеждой заглядывали под лист алого мака, который походил на оторванный кусочек помятого красного платья. Мила решила оставить их без добавки до обеда.
В воскресенье на обед она всегда готовила самые лучшие, по правилам классической французской кухни, блюда. Но окунувшись в приготовление сложнейшего сырно-яичного суфле, требовавшего сноровки, она мысленно очутилась в родном городе. Миле так давно хотелось навестить свой родной Саратов, увидеться с дочерью, с мамой и другими родственниками и друзьями, но Филипп считал, что такие поездки слишком затратны и кроме выслушивания постоянных просьб дать денег её родственникам, ничего не дают. Тем более, он не любил её родительский дом : красный 2-х этажный кирпичный дом, с нелепыми балконами, петухами, курами и поросятами в сараях, пьющими соседями и недалеко расположенной товарной железно-дорожной станцией, где днём и ночью были слышны  свистки паровозов, стук сводимых вагонов и  переклички уставших рабочих, матом направляющих свои железные игрушки в депо. В небольшой квартире на втором этаже, давно овдовевшая мама жила со своими кошками-пенсионерками в советском прошлом. Она так и не поменяла свои любимый сервант 70-х годов и чехословацкую стенку начала 80-х  на современную массивную или из плит ДСП, пропитанных формальдегидом, мебель. В серванте стояли фотографии внуков в смешных детских рамочках, украшенных цветочками, вырезанными из блестящих открыток, поздравительные открытки с Новым годом, красивые, но пустые коробки от конфет, хрустальные фужеры, чайные и кофейные сервизы эпохи позднего Брежнева. На кровати высилась стопка пухлых подушек с ярким и трогательным узором садовых цветов, которые когда-то вышила мамина старшая сестра, даже настенные ковры, которые в изобилии покрывали и полы и стены их скромного жилья были ручной работы. Они были вышиты в разное время, разными нитками, разными людьми, и эти иногда растительный орнамент, иногда птичьи лапки или по-детски неумелые вышивки вишенок напоминали Миле её жизнь, такую же витиеватую, иногда яркую, красивую, а некоторые участки ей бы хотелось стереть.
 Её муж всегда дружелюбно посмеивался над этим эпохальным творчеством и хитро улыбаясь, с фальшиво-наивным выражением своих выцветших голубых глаз медово спрашивал:" А почему мама не повесит ковры, настоящие творения великих мастеров, на потолок, чтобы их можно было лицезреть серыми утренними часами под волшебную музыку соединяющихся товарных вагонов". У Милы была ещё младшая сестра Варвара, Варюшка. Но теперь они мало общались. Мама любила исконные русские имена.  Да и её настоящим именем была не Мила, а Людмила, это она специально его укоротила, и, как ей казалось облагородила, и потом, при благоприятных обстоятельствах, внесла изменения в паспорт. Имя Людмила напоминало ей полненькую бухгалтершу средних лет, с завитым чубом, золотыми зубами и сарделечными пальцами, ловко щёлкающими на деревянных счётах, похожих на массажер. Она работала с мамой на швейной фабрике и куда та хотела пристроить Милу сразу после школы, когда она в первый раз с треском провалилась в Иняз. Ах, её советская молодость, дефициты, очереди за всем, закрытый город, тайные дискотеки, выпускной на набережной,  перестройка, взрослые причёски, первые влюблённости и джинсы, милые подружки и добрые друзья, любимый фильм «Долгая дорога в дюнах», мечты и прочие давно забытые страсти, всё куда-то пропало, провалилось, местами стёрлось, как старый ковёр, и стало казаться сном, наваждением.