На родине Егора Летова и каторге Достоевского

Меня с детства поражала невозможность объять пространство и время. И сейчас поражает. Особенно невозможность повернуть время вспять. Крутнуться на одной ножке, приговаривая: «Буки-буки, чуди –лес, мне так хочется чудес!» А их при этом и нет на этом свете тех самых чудес.

Одним из таких чудес, по-нашему мнению,  и является музыка. Кто первый из людей издал музыкальный звук? Никто не знает. Но всем известно, что без музыки человеку уже не прожить. Особенно не прожить фанатикам в лучшем понимании этого колдовского очарования, когда льются бемоли и диезы из разных гаджетов, а то и со сцены какого-нибудь уездного городка.

В самом общем я далек от меломании и прочей филии, заставляющей сердце замирать при первых аккордах музыкальных инструментов, а то и под щемящие душу голоса солистов различных групп. Но тут случай особый. .. И определение нашей жизни, как явления, особое: «Русское поле экспериментов». И имя музыканта – Егор Летов. Рок. Панк. Психоделика. Гражданский вопль по неустроенности нашей жизни. Гениальный метаболит? Не знаю. Но то, что самое гениальное рождается на сломе эпох – это всем известно. Людвиг Бетховен – в самый разгар буржуазных революций конца XVIII века, первой четверти XIX века. Тут тебе и Робеспьер и Наполеон. Тут тебе и наши декабристы как предтеча петрашевцев и нашего мрачного гения Достоевского. Тут тебе и Вагнер с его мистицизмом и предтечей трагедии середины XX   века. Тут тебе и наш Шостакович с его борьбой света и тьмы и победы Моцарта над Сальери. Тут тебе и битлы с их победой над неомилитаризмом в Юго-Восточной Азии.

Я – не музыкальный критик. Мне далеко до Гаспаряна, Троицкого и тем более – Соседова. Я – простак в музыке, шахматах и артиллерии, но не могу промазать при «артобстреле» невежества и равнодушия: каждую живую душу, а особенно талантливую, надо ценить.

Короче, потому я и поперся с сыном, фанатом Егора Летова, в славный сибирский город Омск.
Я долго думал, где я, а где Омск? Середка Сибири. Глухомань. (Прости, Омск, но я в тебя влюбился за твое место – середка страны и центр Сибири, но больше из-за твоих людей-омичей). 

Омск стал мне гораздо ближе после бронирования мест в гостинице «Аврора». Не хотел бы, чтобы меня обвинили в нарушении антимонопольного законодательства, но с гостиницей мы попали в самое яблочко: дорого в меру, чисто и порядочно.  Перед этим мы купили билеты на поезд «Санкт-Петербург-Новокузнецк», имея кое-какое-то представление о Санкт-Петербурге, проживая вблизи от него двадцать шесть лет, но почти никакого о славном городе Омске, о котором еще много будем говорить.

Поезд сразу обрадовал двумя чистыми биотуалетами, расторопной и улыбчивой бригадой во главе с совершенно замечательным бригадиром  по имени Алексей (имя изменено, дабы не препятствовать карьере). Он, бригадир, так непринужденно нас проанкетировал насчет всех прелестей РАО ЖД РФ, что мы не успели  глазом моргнуть, но он и вправду был такой забавный и разговорчивый, что мы сначала приняли его за переодетого мошенника. Особенно после его фирменной фразы: «Мы донесем вас до Омска, как на руках!» Тем более, что этому весьма способствовала пошитая возможно самим месье Юдашкиным опереточная или почти опереточная форма железнодорожника с ее веселыми вензелями на сугубо серьезной  чиновничьей одежде.  Вызвало некоторое подозрение, когда бригадир попросил номер сотового. Чего там? Дали. Не жалко. При этом бригадир сказал, что вам позвонят и спросят, что мы, как мы, как вас обслуживали. Мы согласились, что пока хорошо обслуживают. И,  правда, даже когда проводники подметали полы в поезде, то просили не беспокоиться, не поднимать ноги, и так осторожно при этом водили щеткой-шваброй. И от этого на душе наступала определенная легкость: они просят нас не беспокоиться.   

Дальше началось самое необъяснимое – пролет поезда по необъятным просторам Сибири.
 Города летели навстречу, как палатные киоски: 1) Киров (Вятка). Леса местами очень похожи на полотна гениального художника Шишкина. Сосны чахлые видно, но мишек конфетных – нет. Киров-лес видно. Разбросанность города по своим окраинам. Как и разбросанность городов в Сибири за небольшим исключением.
Очень внимательно следили за вокзалами. Киров (Вятка. Мужик вятский – парень хватский). Мама моя, там к счастью  не было войны как на Дону или Кубани.  И слава Богу! До сих пор помню в послевоенных развалинах  родной Ростов-на-Дону. Чего стоило поднять из руин красивейший южный город -  по переписи 1939 г. он входил в десятку крупнейших городов СССР. И сейчас в списке пятнадцати миллионников России. Ростов -на -Дону отстроили. 

Отстроили и сибирские города. Но оставить для Кирова (Вятки) стены вокзала прошлых веков – это что? После реконструкции 2012 года? Что бы по этому поводу сказал Александр III. Память его сына, Николая II, не буду тревожить. Поругались про себя маленьким язычком. Похвалили нынешнего губернатора за его терпение и альтруизм и отправились дальше под стук замерзших колес.

Конечно, придорожный пейзаж вовсе не радовал глаз. Покосившихся черных бревенчатых изб было в достатке. Мелькали обшитые разноцветным сайдингом новые строения. Но глубина нечищеных от снега дорог не позволяла обмануться.

 По мелькавшим поселкам редкие путники пробирались по  пояс в снегу. Редкие иномарки стояли у железнодорожных переездов, пропуская столичный поезд. И неведомо, что было в головах соотечественников при виде нашего фирменного поезда, сиявшего светом окон. Но вот что еще интересно и важно: с поездов убрали таблички: « Москва – Адлер», «Санкт-Петербург-Новокуезнецк». Понятно – соображения безопасности. Но унизительно для великой страны во глубине сибирских руд трястись перед всякой нечестью. Или правильно остерегаться? Нам не понять.

Езда в нашем отеческом поезде – особая езда. Повезет с попутчиками- хорошая. Нет. Так нет. На Восток ни одного сотрудника линейной полиции мы не обнаружили. Но все было мирно. Мигрантов не видать.Пару казахов, листавших свои смартфоны – не в счет. Тем более, что это бывшие сограждане по СССР.

Надоели горластые и полные телом тетки из ресторана,  бороздившие поезд с утра до вечера со своими тележками, наполненными пирожками, сувенирами и надеждами на лучшее будущее.

Порадовало отсутствие спиртного и пьющих в поезде на Восток.

За окном ничего особенного не происходило. Зима. Она и в Сибири зима. Но вот лес разочаровал. После Кирова потянулись дохлые сосенки. Попадались еще более ветхие ели. Приближалась Пермь, встречая нас  всякими светящимися скульптурами и неинтересным вокзалом Пермь II, больше присущим районному центру, чем городу- миллионнику.

Проезжали ночью и впечатления были ночные.

Поехали дальше. Дальше был Свердловск, то есть Екатеринбург. Утро раннее. Ни следов Ельцина, ни потомков убийц  царя не рассмотреть.

С вокзалом та же история. В 1914 г. цари построили. Сталин в 1939 г. проведя ликвидацию троцкистов, достроил второй этаж, Хрущев в 1961 г. еще чего-то добавил, потом постарались преемники Ельцина, но тюнинг он и есть тюнинг: изменили бампер, пристроили поворотники с фарами и продолбили люк в крыше. Города не видели, но принимаем  как данность.

За столицей Урала с его Хозяйкой Медной горы, Малохитницей, Азовкой-девкой, горной демоницей, владелицей земных богатств, хранительницей тайн прекрасного и кровавого, пошли перелески с камышиными головками и чахлыми то ли березками, то ли осинами. Скорее – березами. Но и болот было в достатке. Они –то и повели в сторону омских лесо-степей Прииртышья. А там и до Казахстана рукой подать.Земли кайсак-киргизских племен. С их жузами и неповторимостью древней культуры, истоки которой теряются в пассионарных легендах Льва Гумилева.

Но перед Омском была Тюмень – мама нефтяно-газовой лихорадки середины XX века в СССР. Лицо хрущевской оттепели и торжества ракеты «Сатаны», выпускаемой где-то в Украине. Маленькая Тюмень, по переписи 1939 г. – несколько десятков тысяч жителей, районный центр Центральной России, благодаря нефтяным и газовым потокам превратился в Лас-Вегас Сибири. Или Калифорнию. Или в золотоносный Урюпинск.  А в 1939 г. Тюмень была районным центром Омской области, это потом сказалось и на судьбе Омска. К сожалению, не сказалось на судьбе Тюменского железнодорожного вокзала –  лица города. Унылый ангарный терминал вокзала не только не порадовал, но и вызвал ряд вопросов: Тюмень – приживалка у господ, Тюмень другого не заслужила? Тюмень – это эхо тумэнов татаро-могольских времен? Или что-то другое? 

Из окна поезда хорошо были видны трехсотковые дачки аборигенов, чьим тяжким трудом закрома Родины наполнились черным золотом.  На них вероятно и доживают свой век ветераны, лишенные права быть акционерами нефтяных и газовых компаний. Но это уже другая история. Железнодорожный вокзал Тюмени, похожий на авиационный ангар, просто оскорбил.

Далее шли унылые версты сибирских  лесостепей. - - Пирожки, чай конфеты, мороженое,- кричали фартовые буфетчицы уже на полном серьезе.
Но Сибирь молча тянулась за окном и не хотела раскрывать своих секретов. Все было однообразно и едино в своей неоглядной зимней серости. То-то Омск и выстреливает в своем рождении косой слияния Оми и Иртыша в знаковом месте заточения певца демонической природы человека XIX века – Федора Михайловича Достоевского – Омской крепости.    О ней  разговор еще впереди.
К Омску подъезжали около десяти вечера по местному времени. С Москвой – три часа разницы. Всего-то, а воображение ломит от несовпадения широты и долготы пребывания на земном шаре.

Высаживались на Омском вокзале как астронавты на Луне: испуганные чуть и неведомые полностью: куда и зачем идти.

Вокзал видели слабо, но зашли внутрь.  Вокруг вокзала было разливанное море такси. Но что-то подсказывало, надо спросить у местных про дорогу, а потом выбирать транспорт. Вокзал оказался тесным для такого большого города. Стояли привычные рамки бдительности. Один охранник показался располагающим.
-Вы омич? – наивно спросил я.
-Конечно, - заулыбался мне в ответ мужчина, чем-то напомнив мне продолговатым и выразительным лицом ушедших аборигенов Древнего Прииртышья и благородных жителей сибирской тайги – лосей. Прошу прощенья, но благородней животного нет на всех наших отеческих просторах.

- Как нам проще попасть на левый берег Иртыша?
-На левый?
- Ну да.
-Понятно.
- Может, надо такси взять? -Зачем такси? –улыбнулся омич, похожий на благородного лося, – Идите через площадь, а там остановка, полно маршруток. Спросите – довезут.
Сказав спасибо, мы так и поступили. С этой минуты омичи нас, особенно не избалованных вежливостью в Центральной России, стали просто удивлять своей сибирской отзывчивостью.

По профессии я тесно информирован о криминале. Потому пристально следил за пассажирами маршрутки Нижегородского автозавода. Сумки мы тесно прижимали к себе, стараясь не мешать людям, во-первых. Во-вторых, чтобы не потерять их из виду.

Друзья, вы верите в телепатию, в экстрасенсов, в чудеса? Я не верю. Но пришлось. Девушка, сидевшая между нами, вынула планшет, что-то поискала и выдала рекомендацию: «Мы с вами доедем до остановки «Ул. Суворова», там вам и лучше выйти, это рядом с гостиницей «Аврора».

Что при этом испытали мы с сыном? Все, кроме невежливости. Середка Сибири нас, паломников, встречает добром. Сибирь нас принимает! Та Сибирь, которая не просто так себе, а не хуже экватора, трубки Кимберлитовой, Кремля, Пентагона, Собора Парижской Богоматери, пути из варягов в греки, револьвера  Смит-энд-Вессона,  «Преступления и наказания» Достоевского, репки и мышки из нашей сказки, Гипербореев, Атлантиды, Вселенной, наконец! Сын молчал. Из меня перла благодарность, как из ишака Санчо-Пансы. Но и я молчал.

За окном проносились расстояние и время. Но оно было больше физических измерений. Оно было вечностью нашего бытия.

«Улица Суворова!» - Да. Спасибо и мы вывались из последней скорлупы нашего  мироощущения.

Зима Сибири была вкусной и приятной: воздух чист, морозен и тихий вечер.
«Куда идти?» - Сын вернулся на все 180 градусов своего двухметрового роста.
-Хрен его знает, - сказал я, выползая из под его фигуры.

Но тут попался пенсионер. «Ребята, вы идите  прямо, по аллее, там и будет ваша гостиница». При этом старик ничему не удивился и пошел себе. Мы тоже пошли. Идти было скользко, так как снег не был убран тщательно. В голове отбивали свой ритм  три тысячи километров от нашего дома. -Слушай, почти Рублевка, - кивнул я на стоящие слева и справа особняки. – Почти, - хмыкнул сын.

Метров через триста открылось здание, похожее на гостиницу. Налево был большой проезд и мы подались туда. Там были указатели на сауну и прочие места. Вошли. Мужичок в сержантской форме полиции поинтересовался, кто мы, не забывая щупать женщину из персонала сауны.

-Вы зашли не туда. Вам вход далее.
-Далее, так далее. Пошли туда.

На ресепшен гостиницы нас приняли по-домашнему.

Двухместный номер-полулюкс оказался вполне доброкачественным: кровати с белоснежными простынями, наволочками, пододеяльниками. Плазма на стене, столик в левом углу с телефоном, настольной лампой, стаканчиками  на аккуратных круглых салфетках и графинчиком для воды. Небольшой холодильник в шкафу. Ау: пара белых комнатных тапочек! Абсолютно сияющий совмещенный санузел с шестью положенными полотенцами, жидким мылом на стене для рук. Округлое зеркало во всю стену и как апофеоз всего – большой фен для сушки волос. Сервис!

Кроме всего прочего, балкон с видом на березовую рощу, покрытую непролазным снегом. И где-то там, чуть в стороне – Иртыш.

Чуть напрягала,    особенно первое время, разница в часовых поясах: три часа от московского времени. Часы мы не стали переводить, дабы ориентироваться по расписанию ресторана, предлагавший нам шведский стол от четырех до десяти часов именно по Москве.

Шведским столом сейчас никого не удивить, но в «Авроре», на наш взгляд, он был просто великолепен: пряности, салаты из десятка овощей или более, гарниры на любой вкус, каши  - от овсянки до манной кашки, различные приправы, сиропы, молоко, квас, чай, кофе. Мясо в разных размерах и позах, гарниры там всякие. Сдоба большая и маленькая. Орешки грецкие, фундук, сухофрукты,  просто фрукты.    Персонал вежливый, улыбчивый и ненавязчивый.

Зал приятно и в меру декорирован  светлой березой, легкие шторы на окнах.

Зачем все так подробно? Нам предстояла нелегкая работа по знакомству с большим и чужим городом. Зима. Повторяюсь, середка Сибири и мы без всякого сопровождения. На общественном транспорте. Пешком. Потому и нужен был хороший отдых и питание соответственно.

План наш был почти прост. Надо было, во-первых, посетить Старо-Восточное кладбище г. Омска. Во-вторых, побывать в Чкаловском районе, где Егор провел детство и часть своей взрослой жизни, где жили его отец, мать и бабушка. Из живых должен был оставаться его старенький отец, но посещать его мы не планировали. В сетях вычитали, что не стоит лишний раз беспокоить старого –девяностолетнего- человека.  Он очень переживал утрату сына. И каждое воспоминание о младшем сыне причиняло отцу боль.

С утра первого дня мы отправились с левого берега Иртыша, где и расположилась наша гостиница, по улице Суворова на правый берег в самый центр Омска. Миновав Ленинградский мост через Иртыш, на первой же остановке  мы купили карту г. Омска со всеми его достопримечательностями.  Но карта картой, а язык, как известно, и до Киева доведет. Спросили киоскершу,  как добраться до улицы 10 лет Октября. Она нам объяснила. Мы последовали по указанному пути, но не совсем угадали.  Место, с которого мы начинали знакомство с Омском – примечательное. Это перекресток улицы Масленникова и проспекта Карла Маркса. А еще там, если идти на Восток от Иртыша через проспект вождя всех марксистов, огромная часовая башня -  терем «Радио Сибири». С первого знакомства с Омском нас поразила ширина улиц и размеры зданий. Не везде и не всегда они были огромными,  но там, где мы ходили они поражали размерами. Об этом мы еще поговорим позже.

На Старо-Восточное кладбище мы добрались удивительно быстро. Все как-то складывалось как нельзя лучше. Словно кто-то вел нас в чужом незнакомом городе. 
Перед центральных входом торговали венками и цветами. Цветы – искусственные. Да и где хоть и не на большом морозе, но торговать на открытом зимнем воздухе живыми цветами.

С левой стороны у входа стояла небольшая часовенка, больше похожая на торговую платку с шатровым верхом и крестом на куполе. На воротах была схема кладбища. Но мы решили отыскать могилу Летова без шпаргалок.  Знали, что где-то через метров двести от входа, если идти прямо по центральной аллее.

Погода для Сибири стояла великолепная: 4-6 градусов мороза и яркое-яркое  голубое  небо.

Я стал отсчитывать шагами двести метров.

Прошел и остановился:  - Где-то здесь! –сказал я сыну. – Давай ищи с левой стороны дорожку в снегу.

Сын пошел, но безуспешно. Снега было выше колена, но могилы не было видно.
- Возвращайся! – позвал я. - Чего будем делать?
- Пойдем назад и кого-нибудь спросим. - - -Давай.
Мы прошли немного назад. По дороге я обратил внимание как рядом с центральной аллеей одна старушка лет семидесяти-восьмидесяти какой-то картонкой очищала глубокий снег вокруг могильной оградки. Ей никто не помогал. Она не смотрела вокруг, тяжело дыша, чистила и чистила снег, как снова и снова напрягала свою память по умершему дорогому человеку. От тяжелой работы ей становилось легче на сердце.

Скоро мы наткнулись на группу рабочих, которые сидели на корточках с газосварочной аппаратурой и курили. - -Здравствуйте, парни! - Здрасьте! – ответил один из них в черной вязаной шапочке, натянутой на самые глаза.
-Как нам найти могилу Егора, то есть Игоря Летова? - -Приезжие?
-Ну да.
- Так нет ничего проще. Идите назад, - он махнул за наши спины, - там увидите табличку: 4 квартал. Еще там памятник женщине Абрамовой. И тут же с самого почти краю, метров тридцать. - -Спасибо.

Через пару минут мы уже были у Иерусалимского креста – памятника Егору Летову. Памятник стоит отдельного описания и разговора.

На укутанной снегом могилке были букеты неживых оранжевых цветов и веночек. А еще – листик А-4 со стихами – текстами его песен. В левом переднем углу захоронения росло огромное дерево, похожее на исполинский клен. Оно было переломлено посередине и нависало раненым лосем над памятниками. Ближе к сугробу на дереве была прибита фанерка с росписями, кто откуда: Москва, «Мы здесь были – Питер», Самара, Тюмень, Новосибирск, «Мы из Вологды»,  «Помним тебя, Егор, и скорбим».

 Справа от памятника Егору  были могилки его мамы и бабушки.  «Когда Егор был жив, то он приходил к ним на Новый год на кладбище и наряжал елочку», - сын посмотрел на меня. Глаза у него повлажнели. Да и у меня запершило в горле. Я оглянулся: вокруг простиралось огромное Старо-Восточное кладбище города Омска, покрытое глубоким нетронутым снегом. Совсем рядом послышался гудок локомотива. Потом вспорхнули с веток черные галки. Высоко над макушками деревьев пронеслась с карканьем стая  ворон.  С легким шорохом осыпался снег на Егоров памятник: Большой Иерусалимский крест.
- Он слышит? -  спросил сын. - -Слышит.
Пора было уходить, но как-то не верилось, что пора идти и наш долгий паломнический путь к Егору начинает свой обратный отсчет.

- Пойдем в другую сторону кладбища, - предложил я, - там точно есть выход на Космический проспект. За кладбищем тянулись советские дачи с маленькими, как скворечники,  садовыми домиками. По пути нам попалась девочка с  большим черным псом. Она и подсказала,  как выйти в сторону города.

За дачами начинался город с панельными девятиэтажками,  но нам нужны были пятиэтажки в Чкаловском поселке на улице Петра Осминина. Точнее, одна пятиэтажка с известным нам номером дома, где Егор провел лучшее время своей жизни. Долго мы искали эту пятиэтажку. Просто ходили кругами. Видели школу Егора, видели  дворы, в которых прошло его детство. Дома советского прошлого один в один. Но номера все были не те. Почти отчаявшись, наконец вышли на тот самый, нужный дом. Егор и при жизни не хотел широкого общения. Он не прятался от людей. Но люди его не ценили и сами прятались как Луна от Солнца.

-Вот его подъезд, - сын показал на середину дома. – Вот окна квартиры. -Думаешь, зайдем? -Ты знаешь, смотрел в сетях. Люди пишут, что не надо беспокоить старого человека. Мы ведь уже обсуждали этот вопрос. - Согласен. Давай сфотографируемся на фон дома и домой.

Мы фоткнулись. Обошли дом кругом.
- А теперь куда, домой? – Я порядком устал и уже хотелось поесть. - Давай еще в школу зайдем. -Давай.
Темно-коричневое треххэтажное здание школы №45 стояло за чугунной оградой. -Никого нет.               
Я кивнул. – Суббота. – Но давай зайдем вовнутрь. Посмотрим как там.

Перед входом на стене висели мемориальные доски с именами погибших воинов-интернационалистов. По датам рождения это были почти мои сверстники.
С порога нас остановила  пожилая вахтерша: - Куда, молодые люди? - -Здравствуйте!
- Здравствуйте! – Женщина внимательно всмотрелась в наши физиономии. – Сегодня никого нет.

- А нам и не надо. –Я постарался выглядеть доверительней. – Мы сейчас ходим по местам Егора Летова…

Лицо женщины оставалось безмятежным.

- Учился у вас такой. Помните, музыкант известный. Может у вас в школе есть доска с именами знаменитых выпускников?

-Ничего у нас нет и никого нет. Выходной. – Женщина не шла на переговоры. Имя Егора ей ничего не говорило.

- Все понятно. Спасибо Вам. – Стало понятно, что продолжать разговор бесполезно. – Пошли, сын.

Ни темные окна квартиры Егора, ни равнодушная к памяти Егора школа нам не испортили настроения.
Прошли на Космический проспект и на маршрутке подались в сторону центра Омска. Высадились на площади Театральной.

-Пройдемся по центру, - предложил я.- Да и перекусим где-нибудь Проспект Карла Маркса был почти пуст. Редкие прохожие. Мало машин.
-Ты обратил внимание, у них автомобилей меньше, чем у нас в России. – Я кивнул. – И пробок не видно.

Прошли здание с надписью на фронтоне: «Иртышское пароходство». -Давай сюда зайдем. – Я кивнул на кафешку, похожую на оранжерею с ее полусферическими окнами, заставленные  пальмами и гортензиями.

Обед – пицца, сок, кофе - нам обошелся почти недорого: в полторы тысячи уложились. С новыми силами можно было и продолжить прогулку. - Давай по Карла Маркса в сторону вокзала.

Я был не против, хотя ноги гудели основательно. Но пошли мы медленно и это меня устраивало. Перешли на правую сторону. Миновали Театр юного зрителя. Прошли мимо Кадетского корпуса. Слева обнаружили Казачий храм. -Зайдем?
Я не возражал. Поднимаясь на ступеньках храма, я обратил внимание на чугунную доску. На ней было обозначено соседство собора РПЦ и татарской конфессии. Это внушало оптимизм за дружбу народов. Омск по приказу Петра I основали донские казаки, заселили русские, украинцы, немцы, татары, казахи и другие народности Западной Сибири. Об этом еще пойдет у нас речь.
В храме было немноголюдно. Справа кружком сидела группа верующих, которым что-то говорила женщина, помогая себе руками. Она стояла в центре круга и было ясно, что ее внимательно слушают.

Мы поставили свечи к Распятию Иисуса Христа. Прошли в клирос, присели на скамеечку: ноги просто горели. Мимо пробежал служка с пластиковыми бутылками, наполненными водой. На выходе мы заметили, что перед ним выстроилась небольшая очередь из прихожан, принимавшая, очевидно, освященную воду. -Куда теперь?
- Пойдем дальше. – Я махнул рукой вдоль  проспекта Карла Маркса.

Проспект был нескончаемым. Дошли до башенки «Радио России». Настроение не портила даже наледь на тротуаре. Явно, городу не доставало денег на очистку снега.
Но впереди был ужас, который почти объясняет падение Российской империи… Оставалось пройти метров двести-триста. .. Прошли. И вдруг нам открылось белокрылое здание поистине по тем временам начала прошлого века просто циклопических размеров. По фасаду вширь – метров двести. По вертикали – пять, а  в наши постсоветские семь – восемь этажей. С барельефом, колонками, гетерами и колоссами типа атлантами с трещинками мышц на бедрах… Разлейся море! Зайди звезда полуденного солнца! Если не сразу, то вдумавшись можно вполне сойти с ума: 1914 год, второй год шла первая империалистическая война, мир сидел-ерзал на грани сумасшествия и банкротства, революций и войн, миллионами гнил в окопах в самом сердце Европы под огнем не остывающих  максимов, а достопочтенные граждане Омска возводили белокаменные палаты словно на века! Отчего? От глупости? От незнания мироустройства: Солнце не кружится вокруг Земли, это Земля делает ему книксен, вращаясь и вопя о скончании света? И пахнет как-то не так? Не ананасами и мадам Клико, а порохом и солдатскими портянками? Неужели? Да! Пахнет, кому как и оттого продолжается род в знакомом и бережно сохраняемом предками хлеву от Рождества Христова. Как описать весь ужас непонимания момента истины? Не знаю. Не оттого ли нынешний Омск так уютно спрятался за билбордами кандидатов от коммунистов?
Вы только подумайте! Рушились империи. Уже завтра будет иприт и заман для мильонов солдатиков, эшафот для конкретных царей и цариц. Завтра бабы осиротеют на мильоны иванушек и савушек. Но омские купцы твердо стояли на земле и, расправив бороды-лопаты, басили: «Мир миром –ить! Но сегодня мы из купецкой мощны, зла не ведая, возводим храм Железных, Царя-батюшки Железных Всея Сибири Дорог. Москва далеко, Санкт-Петербург не ближе, но и мы осанкою вышли не хуже и не лыком шиты. Мы в середке Сибири и кто нам, купцам знатным, чернобровым, молодецким указ? Никто. Только жены, пушки заряжены. Токмо отеческий патриотизм: вали немца, вали турка. Земля Мать зовет! А мы тута бастионы расейскаму капиталу возводим!»
- Тут  только сойти с ума.- Я присел на скамью. Местные голуби постучали клювиками по историческому тротуару напротив Управления Сибирских дорог.

Я раздумывал. В здравом отеческом уме надо было бы деньги тратить на солдатскую амуницию, на артиллерию, на снаряды и прочий кошмар войны супротив супостатов, но славное купечество Омска с 1914 г. по 1917 г. успешно тратило деньги на будущие матрасы и маузеры ГУЛаГа, на кожанки ВЧК, возводя энто белокрылое пятиэтажное здание. Оно (обчество) не верило в кошмарные сны, в которых косоглазый потомок калмыков и скандинавов Ульянов-Ленин уже призывал с броневика мочить всех добропорядочных граждан Российской империи. Омска тожь! Мириться с немцами и открывать фронт врагу.

Так, сами не ведая,  что творят, омские купцы промостили дорожку злу и блуду, сняв сарафаны с дев и одев в черные хламиды палачей Российской империи…

Прошло время. Благодарные потомки вождя мирового пролетариата в 1949 г. в аккурат напротив чуда купеческого зодчества дореволюционной России в стиле сталинского ампира возвели фонтан «Изобилие» и разбили сквер «30-летия ВЛКСМ». …Прошло 67 лет, но и до сих пор изобилие не докучает славному городу Омску – красивейшему городу богатейшей земли Сибири. Но идеи ленинизма-коммунизма крепко пропитали оба берега Иртыша и ликами местных коммунистических вожаков с агитационных плакатов денно и нощно приглашают омичей   в недалекое советское прошлое с его спецпайками, революционными матросами и солдатами. Камрад Зигмунд Фрейд скромно отдыхает в сторонке.

День близился к вечеру. Но перед окончанием «рабочего дня» мы  проследовали до торгового центра «Каскад». Полюбовались на карету и огромную металлическую елку с еще неснятыми новогодними украшениями. Надо сказать, что Омск, по нашему мнению,  утопал в изобилии металлических скульптур как проявление тоски по железному Союзу ССР.

Пора было возвращаться в «Аврору». Что мы и сделали. Ехали через большой поселок на Левобережье Иртыша. Обратили внимание на казахское население. Нам, прожившим в Казахстане восемь лет, приятно было встретить земляков, а если еще учесть, что сын родился в Казахстане, то вдвойне приятней. Дома выглядели более чем скромно. Практически на грани нищеты. Это нам напомнило аулы Казахстана 70-80-х годов с их землянками, верблюдами и многочисленными овечьими отарами.

Третий день в Омске.

Третий день в Омске. КПБ им. Солодникова. Улица Учебная. Сквер им. генерала Д. Карбышева

По плану на третий день мы планировал посещение психиатрической лечебницы, куда Егор попал накануне перестройки. Это было время между смертью Брежнева и приходом Горбачева. Межвременье. Межумье. Межбытие.
Вот что об этом, годы спустя,  говорил сам Летов:
«До этого мне казалось, что есть вещи, которых человек может физически не выдержать. Я боялся, что именно физические страдания будут самым страшным испытанием. Но оказалось, что есть вещи и пострашнее боли.
Пока не началась перестройка, я лежал в психушке на «усиленном обеспечении». Там меня сразу стали накалывать сверхсильными дозами нейролептиков. После особенно страшной дозы я даже временно ослеп. Я впервые столкнулся со смертью и с тем, что куда хуже смерти.

Это лечение нейролептиками везде одинаково — что у нас, что в Америке. Все начинается с «неусидчивости». После введения чрезмерной дозы лекарств типа галаперидола человеку приходится мобилизо вать все силы, чтобы контролировать собственное тело. Иначе начинается истерика, корчи и так далее. Если человек ломается, наступает шок. Он превращается в кричащее, вопящее, кусающееся животное. Ну, а дальше по правилам следует «привязка». Тебя привязывают к кровати и продолжают колоть, пока не перегоришь по полной, до необратимых изменений психики.

Эти препараты делают из человека дебила. Эффект — как от лоботомии. Ты становишься мягким, покладистым и сломанным на всю жизнь. Как в романе «Пролетая над гнездом кукушки». В один прекрасный день я понял: либо сейчас сойду с ума, сломаюсь, либо мне надо бежать. Например, когда выносят бачки с мусором. Но бежать только для того, чтобы добраться до девятиэтажки, которая стояла напротив, и броситься оттуда вниз. В основном так поступали пациентки из женского отделения. Они повторяли этот суицидальный маршрут почти ежедневно: ускользали из отделения, добегали до девятиэтажки и бросались.

Дальше убежать было невозможно. Сибирь, Омск, морозы страшные.
Когда я до конца понял, что смерть рядом, это и дало мне силы. Во мне произошло как бы расслоение: я увидел свое тело со стороны. Тело болело и рвалось на части. А само мое «Я» было светящейся спокойной точкой, которая находится где-то рядом с телом, но не очень-то с ним и связано. Тело можно искалечить и уничтожить, но сам «Я» все равно останусь.
И вот после этого я начал писать новые песни.
Совсем другие».
 
Обратите внимание на язык Летова: прекрасный  литературный язык чистейшей русской прозы. Живи дольше, как знать, мы, вполне вероятно, познакомились бы с прекрасным сибирским прозаиком по имени «Сибирское солнце», слепящее, яркое и ласковое даже в отчаянный январский мороз. Но так сложилось и тут ничего не поделать. Человек, присягнув на верность униженным и оскорбленным,  став своеобразным послушником-стоиком обители мировой религии,  двадцать пять лет жизни отдал служению музыке, поэзии и поискам смысла жизни… 

До клиники добрались быстро. Мешали многочисленные слои скользкой наледи. Того и глядишь свернешь шею на славных улицах г. Омска. Обошлось и,  слава Богу!

Клиника большим городком расположилась  вдоль улиц Куйбышева и Омской. Сняло  омское «Гнездо кукушки» в фас и профиль. И тот дом, девятиэтажку, о которой упоминал Летов, сняли. Помолчали. Да и говорить особенно не о чем было. Лоботомия она и есть лоботомия. На эту тему можно много рассуждать, но так уж повелось в мире: творцы всегда воспринимались обывателями как люди не от мира сего. Чего тут еще скажешь.
Далее в графике у нас значилась улица Учебная, та самая, на которой Егор жил в своей новой квартире до 19 февраля 2008 г. Улица еще тем была примечательная, что на ней и на прилегающих к ней улицах сохранился бес его знает какой давности Омск со старинными особнячками, похожими на домики со ставнями где-нибудь в Ейске на Кубани.

Встречные прохожие любезно постарались нам помочь. Но не так просто было выйти в старую часть города. Сначала мы спустились вниз по ул. Куйбышевской. Пересекли ул. Лермонтова, завернули направо и проследовали до ул. Декабристов. Натюрморт истории и только!

Краткий курс марксизма-ленинизма.
Вот кто-то не согласен с советскими наименованиями городов и улиц и стремится вернуть прежние названия. Где-то оно, возможно, и оправдано. Но вы только посмотрите:  улицы России – это наша энциклопедия. Возможно, что с вождями и героями у нас революционный перебор. Надо было бы больше увековечивать имена жителей городов и весей, прославивших свою малую родину. Но это уже особая тема.

- Не спросить ли нам кого-нибудь? – Ноги переставали меня слушаться. -Угу, - сын кивнул. -Спроси вон того парня.

Шедший позади молодой человек, внимательно посмотрев на нас, усмехнулся: «Вы скажите, что вам там нужно?»

-Понимаете, мы ищем места, связанные с Егором Летовым, - решил я раскрыть наши карты.
- Гражданская оборона. Ясно. Идите по улице Декабристов до СКК Блинова. Такое огромное здание будет слева, а справа – сквер Мартынова. Пройдете по скверу метров сто, вот вам и Учебная.      -Спасибо.
-Не за что.
Мы пошли в указанном направлении. Вскоре очутились в частном секторе с избушками, по самые окна вошедшими в землю. Но и при этом многие из них были со стеклопакетами вместо старых рам, хотя и со ставнями, на которые на ночь накидывался запорный металлический штырь, крепившийся изнутри избы. -Сын, и я на Дону  с отцом и матерью когда-то жил с такими ставнями. Смотри!
-Когда это было?
-Так тем и интересно! А ты обратил внимание, что некоторые домики еще совсем ничего?
-Ну да. Ничего.
-Странно. Почти центр города, а столько этих «развалюх» - -Земля?
-Она,  дорогая! А ты видишь, почти за каждым забором собаки лают?

-Еще бы не лаяли. В таких местах и разбойнички, знамо дело, промышляют.

Спортивно-культурный комплекс Блинова поразил нас своими космическими размерами. В Омске, надо сказать, традиционно много зданий циклопических размеров: Музыкальный театр, например. «Знай, мол, Сибирь-матушку! Мы чай не хуже, не мельче масквичей и питерских!»

Мы сфоткались на  фоне СКК и пошли искать улицу Учебную. В сквере Мартынова работники МТС длиннющими тросами вручную протаскивали по люкам канализации кабели связи. Хоть и центр Сибири, а связь дело святое. Связь и в Сибири связь!

Погода стояла великолепная. В этом нам вполне повезло. Разгар зимы, а тут всего 3-4 градуса мороза и солнце! Словно сверху кто-то заботился о паломниках Сибири.
Вот и она - улица Учебная! Чуть дальше - девятиэтажка, в которой, возможно, и жил Летов незадолго до внезапного и безвременного ухода из жизни. Мы сняли шапки, постояли молча. В той квартире нас никто не ждал, да мы и не думали ее искать. Достаточно было постоять у дома и пройтись по дорожкам, помнивших, возможно, летовские шаги.

Путь назад лежал по той же улице Учебной среди тех же частных избушек. Попадались и облицованные сайдингом. Но лай собак не давал обмануться: в этих кварталах Омска время остановилось.

Привлекли внимание и парадные входы старых домов, доставшихся Советской власти от богатых хозяев. Чувство было такое, словно мы перенеслись в XVIII век. Зима скрадывала запахи. Но пахло старым укладом жизни. Покосившиеся дома словно хранили ушедшие души за мощными срубами и присматривались к нам словно живые.

Так мы и вышли на улицу 10-летия Октября. В славном кинотеатре Атриуме с Кинконгом у крыльца пообедали. Сыну в честь недавнего дня рождения даже сделали скидку. Мелочь, а было приятно. Помахали Кингконгу и отправились восвояси. Наш путь лежал мимо памятников маршалу Жукову и генералу Карбышеву. Оба герои-омичи, но такие разные судьбы. Одному - слава до небес. Второму - ледяная бочка.
Четвертый день. Он же предпоследний.

В понедельник мы сразу отправились на Иртыш. Путь наш лежал к сумрачному гению России – Ф.М. Достоевскому. К месту его испытания на этом свете – Старую Омскую крепость.

От старых достоевских бревенчатых строений на мысу слияния Омки с Иртышом почти ничего не осталось. Они и при Федоре Михайловиче были весьма ветхими.

Оставшиеся каменные строения были окружены офисами, фотоателье и полицейским центром досуга. Здесь же располагались и учебные заведения современных молодых омичей.  Неподалеку стоял памятник Достоевскому, чья душа была потемками не только для соотечественников, возжелавших было самолишиться гения своего национального, но и для остального мира, обескураженного глубиной и загадкой души русского человека. Что, впрочем, не помешало прозорливым омичам назвать свой главный институт просвещения – Омский государственный университет – именем страдальца своей земли. Именем того места, которое породило Мертвый дом  не только России, но стало синонимом  многих угрюмых мировых каторожных мест.
 
Федор Михайлович каторжно страдал, но не поддавался. Сброшенный судьбой и молодостью в самый низ социального дна, он дал себе слово выжить и жить дальше. Он изучал все, что окружало его каторжную жизнь. Особо товарищей по несчастью. Он с жадностью впитывал их портреты и все изгибы души, чтобы потом поделиться с другими людьми.  Он, как Христос, страдал за нас, глупых, слабых, не уверенных в себе мирян российских, часто не понимавших, что тюрьма и сума ждет каждого.  Чем он   мог преодолеть смерть и несвободу? Только жизнью и мечтой о свободе. Потом Россия все повторила в своих тяжких путях в облацех  на земле русской. Тяжко повторила, подтвердив гений Достоевского.

Поезжайте в город Омск. Сходите в окрестности Старой Омской крепости и вам  откроется нечто большее, чем в московском Кремле: в первой страдали  во имя будущего, а во втором – мечтали о будущем.
Пересказывать Федора Михайловича – это то ли глупость, то ли недержание смысла. Повторить жизнь гения в застенках – невозможно. По большому счету он предварил наше исправительное право на двести лет вперед. И что? Потомки не услышали гения, не будучи сами провидцами. Могло ли быть иначе? Вряд ли. Но он страдал и писал о нас и мучился за нас.

Торжественно и слепо было шагать по мысу Омской косы, образованной Омкой при впадении в Иртыш, примеряя ту ушедшую жизнь на себя. Но так тянуло к сравнениям. И  не в нашу пользу. Даже назвать университет именем Достоевского, где он взошел на свою Голгофу  - более чем странно для «любезных» потомков. Но гений молчит в своей могиле в болотном Питере.
Долго мы искали сам памятник Достоевскому.  Он словно прятался и не хотел открыться своим незадачливым потомкам. Были высокие сугробы. И все историческое пространство застроено коммерческими объектами. В одном месте – фотоателье портретиста. В другом – центр досуга МВД – местного управления внутренних дел. Если первому Федор Михайлович не очень бы сопротивлялся, то о втором – грустно бы задумался. Но потомкам он уже, очевидно, был не указ с его кандалами на животе и с острожной цепью на шее и горькими размышлениями в его бессмертных романах.

Сам памятник гения русской литературы прозорливо глядел на нас и словно просил: не сажайте меня второй раз в Омскую крепость и ни в какую другую больше.
Слышим ли мы его не только на раздольях Прииртышья, но и вообще? Слышим ли мы потомка Достоевского - Егора Летова? Хороший вставал вопрос.

Омск мы покидали с грустью, как малую Родину Егора Летова и каторгу Достоевского. Малую ли? С грустью ли?


Егору Летову
Никто не проходит мимо
Креста Иерусалима.
Хава нагила едва различима,
Как солнечная пантомима.

Тяжкий и оттого последний
Крест режет тонкую шею,
И потому царские сплетни
Над нами неспешно веют.

А под крестом - могила
Мальчика именем Игорь.
Страна, мы ему простили
Волос непослушный вихорь.

Мы ему все простили
И поняли: навсегда
В прибрежном веселом иле
Иртышская скрылась звезда.

Поющий сокрылся отрок,
Бьющий нас в глаз и бровь,
Не возжелавший морок
Наш возвести в любовь.

Сибирь опустила очи,
Сомкнув тяжелые веки,
Мальчик тот, между прочим,
Возвысил Сибирь навеки.

Кричал он в степях Прииртышья:
"Все, люди, идет по плану!
Не верьте судьбы затишью,
Не любят нас жирные кланы!

Мы так далеки от центра
Стуком чугунных колес,
А потому и ценны
Чувства наши вразнос".

Тонут в болотах крики.
Навеки замолк соловей.
Вечные, строгие лики
Доносит пряный шалфей...