Полиномы Чебышёва, конфеты и горшок

      Фанфик по «Клину любви» (аниме "Ai no Kusabi", Япония, 1992, и одноимённый роман Р. Ёсихары). Юмор.

      Монолог Рауля Ама. Когда блонди были маахонькие, вот такуусенькие…



      Я никогда не забуду тот день, когда в первый раз увидел Ясона, и было это вовсе не в школе, как уверяет Марио Манчини, а в детском саду. Впрочем, и детский сад для блонди на Амои — учреждение более образовательное, нежели воспитательное, — может, поэтому летописцы ошибаются… По террианским традициям, принявшимся на многих планетах, новый учебный год начинался вместе с осенью. Несколько месяцев назад мне исполнилось три года, и вот теперь, в погожий глановский денёк, меня перевели из яселек в младшую собственно детсадовскую группу. Знакомиться с помещениями, в которых маленьким блондяткам ныне предстояло пребывать, не было особой нужды: два раза нас водили сюда на экскурсии, и, хоть это не очень явно отпечаталось в памяти, как информация проходная, можно добавить, что наше воображение было сильно заинтриговано классной комнатой со светлыми партами и её хитроумной начинкой, с помощью которой наши мозги должны были интенсивно заряжаться архиважными знаниями. Да-с, я немного отошёл от темы.

      Так вот, по сторонам я не смотрел — я сразу стал разглядывать старшую группу. Пятилетки были высоки, стройны, красивы. Моё детское сердце сразу преисполнилось восхищением, особенно к одному синеглазому прелестнику, изумительное личико которого омывали светло-золотые волны густых прядей, спускавшихся до середины точёной попки. Я не видел его во время экскурсий, я вообще никогда не видел ничего подобного, мой восторг нельзя было удержать — околдованный мгновенно, я приблизился. В моих глазах сияла такая простодушная очарованность, на моём лице было написано такое явное изумление этим совершенством! Я сграбастал в кулачок столько волшебства, сколько в него поместилось, дёрнул вниз, с тем же выражением наивного восторга и упоения свершавшимся, и… получил быстрый, резкий и сильный тычок в живот, от которого, естественно, сразу приземлился на пятую точку и возопил. Мне было не так больно, как обидно: я показал чистое чувство, открылся, доверился, а меня не поняли, я дёрнул с восхищением, а меня ударили со злостью в прекрасных синих глазах — разве это справедливо? Заревел я довольно громко, на что сразу же среагировала воспитательница (да, при явном преобладании на Амои мужского населения Юпитер считала, что маленькими блонди должны заниматься женщины):

      — Что случилось, господин Ам?

      — Он меня ударил! — Я сидел на полу и не собирался с него вставать, мне было всё-таки больно, по щекам катились слёзы незаслуженно обиженного, восхищённого так искренне и так горько обманувшегося! Разумеется, я не представлял, что произойдёт после того, как я дёрну Ясона за волосы. Он мог обернуться, поздороваться, познакомиться, аккуратно высвободить свою платиновую волну из моего кулака или сжать в своём мою тёмно-золотую, у меня тоже красивые волосы, да ещё сильно волнистые, — делал бы что угодно, но ударить, так грязно ответить на такое светлое, так подло, неожиданно нанести удар, так отплатить за нежность! Меня не поняли, не приняли, оттолкнули, унизили, ударили! Я не мог с этим смириться — я оскорбился и влюбился! Мой палец указывал на обидчика и требовал отмщения!

      — Господин Минк, почему вы ударили господина Ама?

      — Пусть не пристаёт, он меня за волосы дёрнул.

      — Господин Ам, почему вы дёрнули господина Минка за волосы?

      — Да как почему?! — я снова завопил. Воспитательница не понимает такую очевидность! — Если торчит или висит, надо дёргать! — И тут я добавил первое, что пришло в голову: — Раньше в туалетах бачки устанавливали высоко над унитазами, я видел в учебнике по истории быта Терры: бачок на двухметровой высоте, а сбоку из него цепочка с ручкой висит — дёргай и спускай воду!

      — Это я, по-твоему, бачок? — гневно молвило моё несчастье с явным намерением ещё раз отметиться кулаком на моей личности. Мадам Джуд проявляла чудеса ловкости, самоотверженно перекрывая своими бёдрами доступ разъярённого тигра к моему животу. Ясону пришлось описывать вокруг меня круги большего диаметра, он никак не мог дотянуться до меня, но и сдаваться не хотел: — Выходи, подлый трус! Хватит прятаться за женской юбкой!

      — Я и не прячусь! Надо было «О чём рассказал телескоп» Клушанцева читать! Я в центре, потому что я солнышко. Вот — золотое. — И я тряхнул своими кудрями. — Мадам Джуд — Меркурий, а ты Венера, а на ней идут кислотные дожди, и вообще она ядовитая. А то, что висит, всегда надо дёргать! Яблоки и груша, вишня и черешня на деревьях зреют — надо срывать. Помидоры и огурцы выросли — срывай. Молочный зуб шатается — дёргай. На картинах Рафаэля у мадонн сися голая — вкушай, потому что сосок торчит. Офицер провинился — сорви медали и погоны. — Закончил я снова санитарной темой: — Полотенце на крючке висит — сдёрни и вытрись.

      Ясон был озадачен, такого количества железных аргументов он, конечно, не ожидал и сделал первую стратегическую ошибку: стал защищаться:

      — Мне что, свои волосы теперь в косу заплетать, чтобы ты не ухватил?

      Наверное, именно с того момента мне всегда и хотелось, чтобы в моём присутствии то, что в Ясоне было тонко и мягко, утолщалось и твердело…

      Но это утвердилось впоследствии, а тогда на мою голову сыпались увещания мадам Джуд:

      — Господин Ам, вы не должны задирать старших мальчиков. Господину Минку уже пять лет, в следующем году он поступит в школу и сейчас уже осваивает двадцать второй иностранный язык, обратные тригонометрические функции и полиномы Чебышёва, а вы знаете только три языка и лишь завтра станете изучать интегральные вычисления. Будьте хорошим мальчиком, не мешайте старшим — и мама вас похвалит. — И мадам Джуд обратилась уже ко всем: — Господа, на завтрак!

      «Господа» отправились на завтрак, я с насупленными бровками уминал манную кашу и то и дело кидал взгляд через три стола на очень противного и столь же прекрасного Ясю. Он быстро смекнул, что мадам Джуд с вправкой моих мозгов не справилась, постоянно поднимал голову от тарелки и ловил мой взор — я тотчас опускал глаза, делая вид, что меня занимает исключительно каша. Проходило несколько секунд — и мои изумруды снова отыскивали восхитительно-изумительно-обворожительную злючку. И вот, бросив очередной взор на Ясона, я увидел, что он смотрит на меня. Свершилось, красавчик Ясон заинтересовался! Моё сердце замерло, потом бешено забилось, и в припадке испытываемых впервые чувств я живо опорожнил тарелку. Стал соображать и обратился к тому, кто, по моему мнению, должен был всё знать:

      — Орфей, ты ведь шпион?

      — Я разведка, — гордо ответствовал Зави, сидевший напротив меня и расправлявшийся с компотом.

      — Значит, должен всё знать. Как покоряют любимых?

      — А, понятно. Тебе понравилась мадам Джуд, которая тебя защищала так, что её задницу ты лицезрел целых пять минут.

      — Болван! При чём тут мадам Джуд?

      — А что? Аиша всё время норовит взобраться ей на колени.

      — Ну и дурак! Я тебя серьёзно спросил! Не знаешь — так и скажи.

      — Знаю, но скажу, только если отдашь свой компот.

      — Держи, — я с сожалением попрощался с утренним компотом, стакан уже ухватили цепкие пальчики будущего главы СБ. Содержимое Орфей поглотил, разведка погладила себя по животу, нащупала двойную порцию утренней радости и подобрела:

      — Любимым дарят цветы и поют серенады.

      И я приступил к действиям!

      Цветок я наметил сразу. На подоконнике в столовой стоял здоровый кактус, мадам Джуд его очень ценила: постоянно звала мадам Клуд, воспитательницу старших, подводила её к горшку, любовалась содержимым и вполголоса что-то рассказывала сослуживице. План сложился мгновенно: как только нас уложили на тихий час, я выскользнул из постели, прошлёпал в столовую, схватил увесистый горшок и прокрался в спальню к старшим. Ясона я узрел сразу, он лежал в кроватке в уголке около раскрытого окна. Мне очень хотелось на него полюбоваться, но кактус пару раз больно уколол мою грудь сквозь майку, и я решил отложить созерцание на потом, поставил горшок на Яськину тумбочку и помчался назад. О том, что предмет моей страсти и сам может уколоться, я не думал. А, может быть, и думал, но считал, что это по справедливости… Обида ещё жила во мне, но стремительно уступала другому чувству…

      Результат моих усилий обнаружился после тихого часа, когда нас построили на физкультминутку.

      — Кто притащил эту гадость и поставил её на тумбочку? — бушевал Ясон. — Я о неё укололся!

      Презрев советы мадам Джуд, я подошёл к синеглазому чуду и стал учить его уму-разуму:

      — Какая же это гадость, когда цветы — это красота. Это подарок любимому, разве их хватают? — на них смотрят, ими любуются. Эх ты, сухарь!

      — Сам сухарь! Мадам Джуд, ваш Руська меня сухарём обозвал! У тебя глаза как болото!

      — А у тебя… у тебя… У тебя волосы в тысячу раз хуже моих: мои золотые, а твои блеклые!

      — Поэтому ты их дёргал?

      — Я считал, сколько краски уйдёт, чтобы их в красивый цвет покрасить. Как у меня, например, — вывернулся я. — Что, съел?

      — Писюк! Так это ты мне приволок эту дрянь, чтоб я укололся?

      — Пойди докажи! — огрызнулся я, а в душе подумал: не чтоб ты укололся, а потому что я влюбился, и вздохнул. Тут подоспела мадам Джуд, но унять перепалку ей удалось не сразу, более того: на неё посыпались обвинения господина Минка в непрофессионализме:

      — Ваши подопечные абсолютно невоспитанные! До того, как они здесь появились, никаких неприятных инцидентов не происходило. А теперь кактусы летают из комнаты в комнату, Аиша всех развращает, алчно смотря на вашу задницу, а Орфей выхлебал сегодня два компота при преступном попустительстве этих болотных гляделок! Тебе рацион, утверждённый мамой, не нравится?

      — Ябеда! — заорал Орфей. — У нас с Рулей с рождения всё общее! Это ты единоличник и жадина, я про тебя всё знаю!

      — Шпион федералов!

      — Сам шпион, а я амойская разведка!

      Вообще-то и спустя двадцать лет совещания чёртовой дюжины проходят в том же духе…


      Конечно, наши будни в детском саду исправно записывались видеокамерами, но наша мамулечка присоединялась к ним напрямую и не удостаивала воспитательниц и прочий персонал доступом к просмотру — то, что я заварил эпопею с кактусом, осталось покрытым мраком тайны. Мадам Джуд, мадам Клуд и мадам Флуд побежали к сиятельной докладывать о ЧП. Яся, хоть и сильно меня подозревал, не мог предоставить неопровержимых доказательств, но, пользуясь временным отсутствием надзора, вознамерился отомстить хотя бы орудию преступления, вооружился ножницами и аккуратно обрезал все колючки своенравного растения: и те, которые кололи, и те, которые ни в чём не были замешаны. У меня просто сердце замерло в груди, я думал, что моего любимого строго накажут, и уже сочинял душераздирающие фантазии, как чистосердечно повинюсь воспитательнице в том, что являюсь первопричиной поднявшегося переполоха, только она вернётся, чтобы карающая длань возмездия не опустилась на моего драгоценного; я холодел: учитывая горячую любовь мадам к погибшим колючкам, кара должна была быть ужасной. А вдруг и сама мама рассердится настолько, что… Незнание лишь увеличивало размер предполагаемого штрафа… Как же я был удивлён, когда по возвращении мадам Джуд, увидев покалеченный кактус, охнула, вздохнула, но даже не отругала Ясю, — удивлён более, нежели обрадован! Значит, моя любовь особенная, неприкасаемая? Я не мог не возгордиться своим выбором, но оставалось много неясного и в поведении Яськи, и в реакции старших. Моё любопытство тоже взыграло, терпел я недолго: на следующее утро опять стал расспрашивать за завтраком нашего Штирлица:

      — Орик, а что ты знаешь про Ясона? Ты вчера говорил…

      — Я много чего про него знаю, — пробурчал Орфей с набитым ртом и нехорошо посмотрел на мою тарелку с почти нетронутой кашей. Я понял, что на сей раз ценные сведения обойдутся мне дороже компота, но жажда души была сильнее голода тела — и я без колебаний подвинул свою тарелку нашей славной госбезопасности. Через несколько минут, резво умяв вторую порцию, Орфей наклонился к моему уху и доверительно зашептал: — Во-первых, я слышал, что он будет у нас главным…

      — Первым консулом? — У меня перехватило дыхание.

      — Да, мадам Клуд болтала с мадам Флуд, а я неподалёку прятался, и они меня не видели, думали, что одни.

      — А вдруг просто наболтали?

      — Как же! Ты посмотри, как он себя ведёт: всем дерзит, всех поучает. Угробил вчера кактус? Угробил. А наказали? И не заикнулись. Если всё сходит с рук, значит, на то есть причины.

      Вот как! Яся будет Первым! Конечно, поэтому он так ревнив к своему авторитету и не разрешает к себе прикасаться!

      — А ещё? Ты сказал, что много знаешь, — улетевшая каша давала мне право на большой объём информации.

      — А ещё в его поведении много странного. Мы все с аппетитом едим кашу…

      — Почти все…

      — Угу. И обед, и ужин, а он вечно капризно болтает ложкой в тарелке и выказывает явное безразличие к её содержимому. Я ещё не разобрался почему, но понятно, что неспроста. Обязательно докопаюсь!

      И действительно! Вот что значит разведка! Я смотрел с обожанием, а Орфей наблюдал и делал выводы. Он показал мне, что любовь требует не только поклонения, — я буду изучать её предмет!

      — И последнее, — завершил Орфей. — Ребята рассказывают, что у него в тумбочке хранится большой секрет: он открывает её всегда не полностью, чтобы другие не видели, и даже попросил у мадам Клуд замок, но мама не пустила.

      — Ты что! И они не посмотрели? Я бы не удержался…

      — Боятся: и правилами настрого запрещено, и Яська наваляет по первое число, если случайно увидит.

      — Так что там может быть?

      — Не знаю, но всё равно разгадаю…

      Да, Яся был окутан не только платиновым облаком, но и великими тайнами, и будущим могуществом — моя любовь росла неодолимо…

      Возбуждённый узнанным, я решил действовать без промедления и разобраться во всём прежде Орфея. К тому же, в своих попытках завоевания дорогого сердца я ещё не использовал серенаду…

      Снова близился тихий час — я готовился выйти на охоту… Еле дождался, пока все не засопят мирно носами, выскользнул из кроватки, сунул ноги в тапки и поспешил в спальню к старшим. Картина, вставшая передо мной, меня очаровала: мой любимый спокойно спал, разметав по подушке бледно-золотые волны, его личико было прелестно. С замиранием сердца я коснулся сияющих прядей, начал перебирать их тихо-тихо, чтобы не дёрнуть ненароком.

      Наигравшись вволю, я обратил взгляд в изножье и получил точное попадание ещё одной стрелы Амура: из-под лёгкого одеялка торчали две ножки! Я перебрался к ним ближе и залюбовался маленькими розовыми пятками. А какие у Яси были пальчики! Тонкие, маленькие, изящные, круглыми подушечками прижавшиеся к подошве. С одной стороны — ноготки, с другой — умилительные кнопки. Нет, не было и не будет на свете второй такой красоты! Так хотелось потрогать, погладить, поцеловать, подёргать каждый, коснуться пяточек! Очень, руки сами так и тянулись! Но — нельзя! Яська, конечно, почувствует прикосновение и проснётся, и вот тогда…

      Огромным усилием, собрав всю свою волю, я удержался, сложил руки за спиной и отпрянул назад, чтобы не поддаться искушению, бросил последний взгляд на пальчики и золотые шёлковые струи, одна из них лилась с подушки вдоль ребра дверцы тумбочки, стоявшей впритык к кроватке. Орфей говорил, что в тумбочке спрятан большой-большой секрет. Любопытство снова разыгралось. Открыть, не открыть? Открыть — нельзя, стыдно, позорно, увидят — накажут, не увидят — всё равно узнают, говорят, что каждый из нас должен регулярно ходить на исповеди к маме и рассказывать ей всю правду… Не открыть — не сорвать завесу тайны, не разгадать, не пощупать… Нельзя. Очень хочется. Так можно или нет?

      Я чуть приоткрыл дверцу, она двинулась легко, без единого скрипа. «Я только немножко, одним глазком», — заверял себя я, тянув на себя ручку. Благими намерениями мостят дорогу в ад. Распахнув дверцу до упора, я кинул любопытный взгляд и замер в немом изумлении. Все часы до дневного сна я ломал голову над тем, что лежит в тумбочке; единственное, что мне в неё приходило (понятно, в голову, а не в тумбочку), — то, что она (понятно, тумбочка, а не голова) снизу доверху набита биномами Ньютона, интегральными рядами Тейлора, теоремами Ферма и полиномами Чебышёва. И она действительно была набита. Снизу доверху. Конфетами всех форм, плитками шоколада всех размеров и банками варенья всех калибров. Конечно, нам давали сладкое, но очень мало и не каждый день: блонди вообще воспитывали в строгости и воздержании всех видов, да и потом, модифицированные или немодифицированные, без сладкого зубы целее будут, кашу маслом не испортишь, а вот зубы сахаром… Да, было чему удивляться: таких залежей богатств я ещё не видел. Сразу стало ясно, отчего Ясон так ленив за столом: конечно, заправляется когда угодно такой вкуснятиной, кто после такого на кашу посмотрит! Но почему ни у кого больше такого великолепия нету? Значит, он и вправду особенный? Милый мой…

      Бесспорно, я не должен был этого делать, но… То ли пустота из-за несъеденной манки давала себя знать, то ли захотелось приобщиться к удовольствиям драгоценного — я ухватил из тумбочки три конфеты и самую маленькую баночку варенья. «Там всего так много — конечно, он не заметит, — думал я, прижимая к животу часть Яськиного имущества. — Точно-преточно не заметит». Тихо ступая, я вышел из спальни. Оставалось последнее дело. Серенада. Я не знал никаких серенад, но в предыдущий вечер, набрав на клавиатуре «серенада», услышал красивую песню, которая так и заканчивалась: «Serenata, serenata». Петь я тоже не умел, но два слова и без того любой поймёт. Я пробежал коридор, вырвался на свежий воздух и, обогнув здание, оказался у раскрытого заветного окна, за которым спала моя любовь. «Серенада, серенада», — проорал я и решил немного подождать: а вдруг подействует? Как это могло подействовать, я не представлял вовсе, но не ошибся: через пару секунд в окно вылетел голубой тапок, приземлился на мою голову и упал к ногам. Я не смел верить своему счастью. Мне ответили! Меня любят! Красавицы бросали отличённым ими цветы, а мне достался целый тапок! Милый, родной, голубой, как небо, как глаза того, на чью ножку он надевался! «Любит, любит!» — блаженно зажмурился, поднял тапок и, крепко прижимая к груди неожиданно привалившие богатства, побежал обратно в дом, уселся на свою кровать, открыл тумбочку, водрузил тапок точнёхонько посередине, на самое главное место, съел две конфеты, полбаночки очень вкусного клубничного варенья, лёг и заснул счастливо-счастливо и сладко-сладко… Я не знал, что мне предстоит после того, как нас поднимут…


      Нехорошие предчувствия стали теснить мою грудь, когда после пробуждения вместо обычного распорядка мадам Джуд построила нас в шеренгу. Лицо у неё было каменное, она приказала не разрушать строй, вышла из спальни и через минуту возвратилась. Не одна. Впереди шёл Ясон, мадам Джуд и мадам Клуд семенили сзади. Ясон вплотную приблизился к Аише, внимательно его осмотрел и перешёл к Орфею; я стоял третьим, помимо воли лицо моё озарилось улыбкой, когда будущий Первый занялся моим изучением. Тут же его глаза стали метать молнии:

      — Он! Он это! Я так и знал! Подлый вор! Ты нагло залез в мою тумбочку и украл мои конфеты и моё любимое варенье!

      По моим щекам мгновенно потекли слёзы, я никак не ожидал, что после того, что сделал, стану вором, а Ясон продолжал бушевать:

      — И кактус ты приволок и обрадовался, что не поймали, но теперь не отвертишься: у тебя щёки в шоколаде измазаны. А ну открывай свою тумбочку, там ворованное прячешь?

      Я открыл тумбочку, явив миру свой позор, два раза коротко всхлипнул и зарыдал в голос, закрыв лицо руками. Экзекуция продолжалась:

      — Вот оно! Две уже сожрал! И банку ополовинил! И тапок своровал!

      Это уже было свыше моих сил, это было несправедливо!

      — Я? Я?! Ты же сам мне его дал!

      — Я его кинул в окно, чтобы заткнулся тот идиот, который голосил под моим окном и меня разбудил! Я подарков не раздаю! Ты обворовал будущего Первого консула. Ничего, я с тобой рассчитаюсь!

      Наверное, он бы меня убил, меня спасло только присутствие мадам Джуд и мадам Клуд.

      — У тебя так много конфет, а мы только кашу едим, ты должен с нами делиться!

      — Не тебе их считать, думал, раз много, я и не замечу? Тебя вообще надо в карцер посадить на неделю без воды и еды!

      — Я умру!

      — Других напечатаем!

      — Мне не нужны другие! Это мой Рулик, я его люблю, Рулик, не слушай его, я больше никогда не буду есть твою кашу, я своей с тобой поделюсь! — закричал Орфей.

      Да, друзья познаются в беде…

      — Ты действительно жадина!

      — Я экономист и обсчитывать себя никому не позволю! Жалко, что тут бабы стоят, я бы из тебя лепёшку сделал!

      — Я думал, что у тебя в тумбочке полиномы Чебышёва…

      — Они у меня в голове, а моя тумбочка не для любопытных носов. Ничего, сегодня мама с тобой поговорит! Она тебя на утилизацию отправит!

      Рыдал я безутешно, Орфей только гладил меня по плечам и говорил, что я поступил справедливо, а жадный Ясон, конечно же, должен делиться. Мадам Джуд снова унеслась с рапортом светлейшей и вернулась с кратким приказанием предстать перед мамой. После Ясона, его вызвали первым. Я шёл на встречу как на эшафот, разбрасывая по пути следования использованные салфетки, и был готов ко всему: пусть и утилизация, только не этот позор. Я обворовал любимого!..

      Мама Юпа встретила меня неожиданно ласково:

      — Руля, ты всех так огорчил! — Тёплая ладонь коснулась моей щеки, я не разбирал, где кончается голограмма и начинается физика. — Ясе же нельзя волноваться, он учиться плохо будет.

      — Мамочка, я не хотел! Я думал, там полиномы…

      — Ты что, так любишь конфеты?

      — Нет, просто это несправедливо, нам их два раза в неделю выдают, а у него целая тумбочка!

      — Яся будет главным, ему нужно хорошо питаться.

      — И тапок я не крал, он мне сам его кинул.

      — И ты его взял как бы в ответ на кактус, который вчера ему притащил?

      — Я не знаю. — И я снова зарыдал в голос.

      — Ну хорошо, буду я выдавать вам больше шоколада, только зубы чистьте тщательно.

      — Я обещаю, я исправлюсь.

      — А зачем ты Ясю за волосы дёрнул?

      — Они у него светятся.

      — Он тебе нравится?

      — Конечно.

      — Тогда веди себя хорошо и будешь с ним рядом, вместе будете работать, когда вырастете.

      — Правда?

      — Конечно. Ну, иди и не шали больше.

      Мама поцеловала меня, потискала и попрощалась. Первым, кого я увидел, выйдя из зала свиданий, был дроид с коробкой шоколада. Бури детства недолговечны; учитывая шоколад, в садик я возвратился триумфатором и весь вечер после того, как поделили плитки, рассказывал о тёплом приёме. Ясон курсировал неподалёку и был сильно озадачен моим счастливым видом. Только несколько лет спустя он признался мне, что, излагая маме происшедшее до моего собственного свидания с ней, выведал, что утилизация мне не грозит, а то бы он вступился… Но серьёзной взбучки он всё-таки ожидал и разозлился, когда её не последовало. Мама чересчур добра? Тогда он сам напомнит малявке, что ничего не забыл, пусть Руська не радуется. А то слишком разулыбался, увидев, как все его благодарят и в щёчки целуют за шоколад.

      — Ты бы лучше о своих секретах рассказал, чем в чужих тумбочках копаться. Ты будущий биолог, ты лягушек и свинок мучишь и режешь. А вы, дурачьё, столпились и лыбитесь, будто святого увидели.

      — Врёшь ты всё! — возразил я. — Никаких свинок и лягушек я не мучу, я давно уже на петах тренируюсь. А ещё мама сказала, что я вместе с тобой работать буду, когда вырасту, так что зауважать меня тебе придётся.

      Вот тогда-то Яся и посмотрел на меня совсем другими глазами. Я не понял — почувствовал, что лёд тронулся, и решил удивлять Ясю и дальше. Проступок всё равно надо было исправлять — и я составил гениальный план!

      Теперь мне надо было ждать, когда все улягутся на ночь. Дождавшись, я тихо-тихо вылез из кроватки, прихватил планшет с инструкциями и выскользнул из спальни. Яся всегда толкал меня на приключения, открытия и смелые опыты!

      На этот раз мой путь вёл меня в кухню — большое светлое помещение со множеством шкафов, плит, раковин, комбайнов, картофелечисток, миксеров, мясорубок и прочей премудрости. Войдя, я огляделся. По случаю наступившей ночи в кухне никого не было, горело дежурное освещение. Я прибавил свет, положил планшет на ближайший стол — и началось! Конечно, я просыпал уйму муки, выбросил неудачно разбитые яйца, проткнул пакет с сахарным песком, уронил пачку масла на пол, расчихался от ванилина, пролил литр молока, битый час искал какао, два раза обжёгся, три раза споткнулся и сел на попку, вытаскивая из духовки своё произведение, но жаркая ночь не пропала даром; чудный тортик «День и ночь» был готов, два пышных коржа румянились на столе, оставалось только смазать их шоколадной глазурью и водрузить один на другой, что я и сделал, оставив немного восхитительно пахнущей вкуснятины в кастрюлечке себя на перекус. Да, блонди и в три года — блонди. Я ещё немного покопался в шкафах, нашёл круглое фарфоровое блюдо, положил на него результат своих трудов и осторожно понёс его в спальню. Схоронил тортик под кроватью, вернулся назад и попытался придать пострадавшей кухне более-менее пристойный вид. Получилось плохо, следы вторжения легко угадывались, но меня уже здорово клонило в сон, и я особенно не заморачивался, просто побежал обратно, лёг в постель и наконец-таки заснул с чистой совестью, хоть и с четырёхчасовым опозданием. Какая гордость читалась на моём лице, когда на следующее утро я не таясь вошёл с подносом в спальню старших и поставил на тумбочку Ясона свой тортик!

      — Вот. Это я сам. Значит, за вчера. Приятного аппетита!

      Вышло не очень складно, но Яся понял! И даже «спасибо» пробормотал! Правда, независимо и как бы безразлично. Но только «как бы», я разобрался…

      — Слушай, а ты нам такое сделаешь? — интересовался за завтраком Орфей. — Мы тебя неделю компотом поить будем.

      — Ну, если Яське понравится… — Я смутился и покраснел.

      — Любишь?

      — И ни капельки — просто исправляюсь.

      — Да я про компот…

      Может же разведка вопросы ставить!

      А через два часа мне вышла награда (наверное, Ясон к этому времени успел уже умять добрую половину тортика). Я вернулся в здание из садика, в котором мы играли: забыл лопатку. Нашёл её, присел на кроватку и замечтался, и тут входит Яся! Подходит и садится рядом, а в руках…

      — Я попробовал. Спасибо. Очень вкусно. Я никого не угощаю, я сам ем. Потому что это только для меня. А вообще я не жадный. Вот, держи. — И Ясон протянул мне две больших толстых плитки шоколада и здоровую банку абрикосового варенья! — Тоже очень вкусно, я уже пробовал. И я не жадный и не злюсь, просто надо было попросить — я бы разрешил.

      — Спасибо. Я думал, что там полиномы, а, как увидел, не удержался. — От удовольствия, счастья и любви я цвёл как аленький цветочек. Мои щёки горели, и, прошептав последние слова, я опустил голову и занавесился своими локонами. И тут — о чудо! — Яся легонько потянул меня за один из них!

      — Теперь ничья?

      Я только молча кивнул головой и поднял глаза на свою икону. Оказывается, Яся может быть и ласковым, и нежным! И меня прорвало:

      — Давай ещё поиграем!

      — Давай, а как?

      — Сними свои носочки, а я тебя поглажу по пяткам и пальчикам.

      — А как эта игра называется?

      — Я вчера увидел, как у тебя во сне ножки из-под одеялка торчат. У тебя такие красивые пяточки, и я их очень хочу погладить!

      — Это такое длинное название?

      — Нет, название короткое: «Мои славные подушечки».

      — Мои! — снова чуть не оскорбился Ясон. Вообще, инстинкт собственника в нём обнаруживался с младенчества. Как и страсть к переговорам. — Только ты свои тоже покажи, чтоб было поровну.

      Конечно, будущий великий дипломат меня обманул: я нежно погладил его розовые пальчики-подушечки и пяточки, когда он снял носочки, а он мои только пощекотал, но всё равно это была ласка… Я просто растаял в блаженной истоме! Под конец мы поцеловались и побежали в садик на  прогулку.



      Так мы с Ясей целый год то ссорились, то мирились, то ругались, то миловались. Я выпросил у мамы Юпы позволение Ясону, когда он поступит в школу, дважды в неделю приходить ко мне в гости, а мне — посещать его, тоже дважды в неделю.

      Подходило к концу его пребывание в детском садике, мне надо было как-то особенно торжественно проводить его во взрослую жизнь, то есть сделать это так, чтобы самому получить большое удовольствие и заодно признаться ему в любви. И я придумал гениальную вещь! Вечером, когда все улеглись, я прокрался в спальню к выпускникам и похитил Ясин горшок! Вынес его и вскрыл! То есть напикал туда. Много! Прикрыл его крышкой и вернул на место, под кровать владельца. Большее наслаждение в жизни я испытывал, разве когда лишал его девственности… Конечно, я рисковал: Ясон вполне мог вылить содержимое горшка, как только дерзкое покушение обнаружится, на мою голову, так как для установления личности провинившегося и анализ ДНК не был надобен, всё и так было предельно ясно, только я мог позволить себе такое обращение с имуществом будущего Первого консула. Да, я рисковал, но надеялся, что как-то пронесёт и последует какой-то приятный ответ.

      Действительность превзошла все мои надежды! Встав утром и открыв свой собственный горшок, я обнаружил в нём симпатичную аккуратную какашку! Ну да, у Первого консула всё должно быть красиво: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, и тортики, и любовники, и какашки… Яся приготовился! Он уже навёл порядок в своих покоях и ждал меня, освободив драгоценное место! Моё сердце пело! Лишь дождись, когда я не только пикать буду уметь из своего главного орудия!