Вальс в ночи

  Никто не знает было ли это на самом деле, или это досужие разговоры горожан. Но в одном южном городке, все улочки которого ведут к обрывистому морскому берегу, ходили странные слухи. Говорили, что тёмными южными ночами из пустующего особняка, что расположился за высокой кованой оградой, слышны звуки старинного вальса. Негромкий, еле уловимый звук то исчезал, сливаясь с шорохом волн, то звучал почти отчётливо, явно. Прекрасная музыка плыла между кипарисами, и над волшебной мимозой, стелилась над изумрудным  можжевельником. И одинокие прохожие, оказавшиеся  поздним вечером  на набережной,  невольно останавливались, прислушиваясь, да так и замирали очарованные. Ещё говорили, что если кому пригрезилась эта мелодия, то непременно жди либо большого богатства, либо большой любви. Но ежели у кого всё желаемое есть,  так что уже и не томит  жажда чего-то непостижимого, невероятного,  то берегись, как бы всё это и не потерять.
  Вот и Василий Егорович в эту ночь никак не мог заснуть. Гостевой дом его как раз находился невдалеке от того самого старинного особняка. И всякие слухи, конечно, доходили до Василия Егоровича. Но как человек практичный, здравомыслящий он во всякую мистику  не верил. Ну, подумайте сами, в особняке том ни окон, ни дверей, даже стены местами разрушены! Кому там и на чём играть?
 Однако, как считал Василий Егорович, особняк тут ни при чём. Просто вечер уже был поздний, а сна ни в одном глазу. А день следующий предстоял хлопотливый, докучливый. Василий Егорович выглянул в окно. С верхнего этажа его дома было видно море, на волнах которого качалась и не тонула луна, и звёздное южное небо играло бликами на гребешках волн.
«Пойду пройдусь. Отойду от дневных забот, а там и в постельку», - решил он.  В белых льняных брюках и свободной белой рубахе, пригладив пятернёй седую шевелюру (кто в такой темени увидит?),  вышел за ворота.  На мощеной дорожке – ни души. Аромат можжевельника смешивался с запахами моря, спеющих фруктов и заполнял прибрежный город.
- Это ж надо, как можжевельник пахнет? А мне ещё моя бабка говорила: запах можжевельника – лучшее средство для отпугивания всякой нечисти! – Проговорил так вслух, усмехнулся про себя, проходя мимо развалин особняка, и тут же запнулся на ровном месте.  Прямо перед ним стояла высокая стройная женщина в черном старинном платье с белыми кружевами по воротнику и манжетам.
- Здравствуйте! – раскланялся он. – В ночной темени да в вашем тёмном платье что-то я вас и не признаю?
- Нина Адамовна Крюкова, - последовало в ответ.
- Вы уж простите, я без представления, - Василий Егорович знал, что в давние годы так просто не принято было знакомиться, надо было, чтобы кто-нибудь из общих знакомых представил. Ну, так, когда это было? И назвав своё имя и отчество, поинтересовался:
- Вы, похоже, на отдых приехали? Что-то я раньше вас в наших краях не встречал. Городок наш не велик, если не по имени отчеству, то в лицо точно друг друга знаем. – Он чуть наклонился, чтобы рассмотреть её лицо, но тень от широких полей шляпы и вечерний полумрак скрыли её.
- Живу я тут давно… Однако я вовсе не нечисть и к вам с отрытой душой.
- Ну что вы? Что вы? Это я так… про можжевельник,  к слову пришлось, - растерялся Василий Егорович. – Тут говорят, из тех развалин по ночам музыку слышат…
- Это вальс Шопена № 10 си-минор.  Я люблю эту нежную,  полную грустного томления композицию.  Но будьте аккуратны, берегитесь, если вдруг в ночи услышите эту мелодию.
– И что же в ней такого опасного?
- Музыка... не всё дано знать людям, ещё меньше можем сказать друг другу. А музыка звучит во всём. Она вечна. 
- Но… но то есть, это… э… это вы играете по ночам на фортепьяно?  Но тогда где же вы живёте? Не в этих же развалинах? – и он оглянулся за ограду.  А там светились окна роскошного особняка и сквозь тюль мелькали тени людей.
- Да, дом в некоторой степени требует ремонта. Но неужели он так плох внешне? – в голосе дамы слышалось удивление и некоторая обида.
- Ну что вы? Что вы? Это… хороший дом, - Василий Егорович опять оглянулся за ограду.  А там… зияли пробоины в старинных стенах, чернели пустые оконные проёмы и распахнутые настежь двери. И перед ним на дорожке теперь тоже никого не было.
- Этого не может быть! Я капли в рот не брал! Я трезв, не сплю! – провёл ладонью по вдруг вспотевшему лбу. -  Наслушался всякой ерунды и вот, на тебе! – и на подкашивающихся ногах отправился домой.
Спал он в эту ночь на удивление крепко. А утром, проснувшись, плотно позавтракав, на сытый желудок успокоился и решил, что всё это ему приснилось. И даже вспомнил, что как-то во сне такую огромную рыбину поймал, что сосед руками измерить не мог, размаха рук не хватило! А тут, ну… приснилась женщина мужику… бывает.
Однако проходили дни, а поселившаяся в душе тревога не давала покоя. Он даже вечерние прогулки себе придумал. Всё ходил мимо этого особняка и будто чего-то ждал.  И вот однажды… в вечернем воздухе  послышалась  еле уловимая мелодия. Был ли это тот самый Вальс Шопена № 10 си-минор, Василий Егорович не знал. Не разбирался он в музыке! Но предостережение дамы в чёрном помнил отлично. И так тревожно стало на душе, что он опрометью кинулся домой.  А там, в вечернем мраке, в чердачном окне вдруг взметнулся язык пламени!
- Пожар!!! – кричал не своим голосом, и метался как сумасшедший по комнатам, поднимая домочадцев и гостей, проживающих в отдельных номерах.  А  дым уже полз по коридорам, затекал через вентиляцию. – Быстрей, быстрей! Задохнётесь! – кашлял и размазывал слёзы от едкого дыма.
И только когда полураздетые люди начали выскакивать из дома, завыла пожарная сигнализация!
- Чёрт бы тебя побрал! Воет теперь! Если бы не Нина Адамовна… - он окинул взглядом выскочивших людей. Ткнул пальцем в одного, в другого: -  Все целы?
Жена в белой ночной рубашке до пят, стоя среди клумбы на коленях, причитала, будто огонь можно залить слезами. Гости в ужасе наблюдали, как дым струится из-под крыши, прощаясь со своими вещами и документами.  Выскакивали-то из постелей, спросонок.  И тут подъехали пожарные машины. Сразу три. Жилой сектор. Плотные старинные постройки, торопились, как могли. Ну и, правду говоря, успели. Сгорела только крыша, да закоптились комнаты двух верхних этажей. Ну рамы, стёкла… главное люди остались живы.

  Почти два года ушло у Василия Егоровича на восстановление своего гостевого дома, в котором, кстати, и сам он жил вместе с женой.  Деньгами помогали дети. Выросли и разлетелись из родительского гнезда, скучен им покой южного курортного городка. И когда самый трудный период восстановления  уже миновал, Василий Егорович всё чаще стал вспоминать ту самую удивительную женщину в ночи… ведь не пойди он послушать, не звучит ли музыка, а услышав и вспомнив её предостережение, не поторопись назад, кто знает, как бы всё могло обернуться?
Гостей ещё принимать было некуда. А жена, наработавшись за день  (сколько уборки и дел во время ремонта?), спала крепким сном. Василий Егорович достал из шкафа новенький летний костюм, свежую рубашку, аккуратно причесал седые кудри и тихонько вышел из дома.
Полуразрушенный особняк стоял на прежнем месте.  Только теперь к забору прикрепили табличку, что это памятник архитектуры.
- Памятник! Какой это памятник! Развалины да и только! Люди тут жили, строили, а мы развалили и… табличку привесили! Тьфу! – хотел в сердцах добавить словечко покрепче, но подумал, вдруг Нина Адамовна Крюкова услышит? А такого безобразия он допустить не мог.  Поэтому приблизился к забору, и через металлические прутья тихонько позвал:
- Нина Адамовна? Это я, Василий Егорович!
Ещё несколько раз подходил к разным местам забора, звал и шёпотом, и громче, предварительно оглядевшись по сторонам, но всё безрезультатно.
Прошла неделя, другая. Но душа  Василия Егоровича не находила покоя. Пусть все как хотят думают, мол, сказки всё это про музыку в ночи, но он-то  точно знает, что тут правда, а что нет! Вот дом Нины Адамовны – это не по правде, не по справедливости в развалинах стоит! Тут уж он ничего поделать не может. Ну, хоть  спасибо сказать должен, раз уж никак по-другому отблагодарить не в силах! Не в этот, так в другой раз он её обязательно встретит!
Вот и в эту ночь, только Василий Егорович накинул на плечи свежую рубашку, как услышал за спиной глубокий вздох. И от неожиданности даже похолодел. Так и замер на месте, растопырив руки. Надеть-то успел только один рукав.
- Васенька, это как же так? Почти сорок лет вместе и вот на тебе… - и за спиной послышались всхлипы.  Он обернулся. Жена в белой ночной рубашке… до пят стояла в полумраке комнаты как приведенье.
- Руфочка, ты чего не спишь? Ночь на дворе,  - искренне удивился он.
- Я тогда ещё подумала, откуда это ты ночью возвращался, что так с улицы огонь-то и увидел? – и не понять было: жена плачет или злится?
- У нас пожар, а ты!  Мне что дня мало? – и поняв, что этого уж точно говорить не следовало, но и правду сказать… В сумасшедший дом можно угодить! Вот и что тут хуже?
- Который раз за тобой наблюдаю. Нарядится ночью и шмыг со двора! Э…э…эх! Правду говорят: седина в голову, бес в ребро!
Так в эту ночь Василий Егорович никуда и не пошёл. Просто взял подушку, плед и улёгся на диване. А жена чуть свет куда-то убежала. Вернулась: кудри на голове круто завиты и в белый цвет выкрашены, брови чёрные, и ногти на руках и ногах красные! Ужас, да и только! Но попробуй, скажи?  Потом и того хуже, в магазин «Рыбак и охотник» с ним вместе ходить стала! И булочки печь перестала. Говорит, для талии вредно. Где только ту талию теперь искать? Терпел Василий Егорович сколько мог, а когда весь терпёж вышел, такой скандал и ругань дома устроил, что Руфочка хоть и не перестала голову в белый цвет красить, но булочки опять заняли своё место на столе.
А на днях к Василию Егоровичу друг-краевед  пришёл да и говорит:
-Помнишь, ты меня про тот особняк на вашей улице спрашивал? Так вот, жила в том самом разрушенном особняке вдова генерал-майора Крюкова. А происходил генерал-майор из казачьих детей бывшего Кавказского Линейного казачьего войска. Служил доблестно, многие награды имел. За боевую деятельность во время Кавказской войны был пожалован в вечное потомственное владение участком земли. Но в 1921 году дом большевики передали в жилищный; фонд нашего курортного управления, оставив Нине Адамовне,  вдове его, малюсенькую комнатку.
- Что со вдовой-то сталось? – как бы между прочим поинтересовался Василий Егорович.
- Да точно сказать не могу. Но ходят слухи, что до сей поры её там иногда видят. Не по праву дом отняли, вот и стережёт.  Ну, вроде легенда такая, потому как за давностью лет быть такого не может,  – попытался оправдаться краевед, поскольку вроде не научно это.
-Да уж! – вздохнул Василий Егорович. – Оно, конечно, легенда. Но люди зря не скажут.
      И друзья отправились в тенёк беседки, пригубить по стаканчику сливовой настойки.  К разговору о Нине Адамовне Василий Егорович больше не возвращался. Но теперь точно был уверен, есть в мире нечто такое, что наука пока объяснить не может. Но ведь и без объяснения факт остаётся фактом. И проходя мимо развалин старого дома на Набережной, Василий Егорович чуть приподнимал шляпу и слегка кланялся, в тайне надеясь, что Нина Адамовна его всё-таки видит.
     Ну и если приведёт судьба оказаться в южном городке на той Набережной в вечерних сумерках, прислушайтесь, вдруг вам повезёт, и вы услышите, как сливаясь с шорохом волн и ароматом можжевельника, едва уловимо звучит вальс Шопена.