Все в твоих руках

Слева до горизонта тянулась выжженная равнина. Чахлые полусухие кустики торчали тут и там на буро-коричневых пригорках. Ближе к горизонту равнина переходила в невысокие холмы, покрытые низким серовато-зеленым кустарником, вперемежку с серыми отвесными скалами. Пейзаж хоть и невеселый, но какой-никакой порядок в нем есть. А вот справа…
Справа шли одни бессмысленные развалины. Дома без стен и крыш, сломанные лестницы, остатки фундаментов, кучи мусора, поломанные деревья. Что здесь было? Она шла и недоумевала. Что здесь случилось? Война?... бомбежка?... землетрясение?... Но почему тогда среди всего этого разгрома вдруг встречаются абсолютно целые строения, иногда группами, иногда целыми улицами.
Вот рухнула стена, снесло полкрыши. Словно развороченные внутренности дома вывалился наружу шкаф, рядом валялся стол, разбросаны по участку стулья. А в пяти метрах на застекленной веранде круглый стол, покрытый белой скатертью, и на нем изящные фарфоровые чашки. В хрустальной вазе засохший букет белых роз. Красиво и тихо. За верандой вместо дома груда мусора. Непонятно и страшно.
Ей хотелось взойти на веранду, сесть на плетеный стул, взять в руки чашку. Пугала разруха вокруг. Не останавливаясь, шла дальше.
Чем дальше она шла, тем безжизненнее становился мир слева. Растений уже совсем не осталось. Только камни, холмы, скалы.
Слева мелькнула тень. Показалось?... или здесь кто-то есть?...
Она шла, не понимая, куда идет, зачем идет.
Все, хватит. Она села на камень, бездумно уставилась на дом напротив. Как ни странно, он был цел. Но его запущенность указывала на то, что здесь целую вечность никто не жил.

На дорогу выскочит заяц и замер, нервно поводя ушами.
Она смотрела на зайца. Заяц смотрел на дом.
– Зайди и возьми то, что ты давно ищешь.
– Да ничего я не ищу.
– Ищешь. Забыла только. Заставила себя забыть.
Она взглянула на дом. Вспомнила. Сразу. Всё. Здесь прошли самые счастливые ее годы с ним и отсюда она ушла, когда он оставил ее. Невыносимо было жить одной там, где все делилось на двоих.
– Нет! нет! нет! – она вскочила.
Грозный оранжево-красный сумрак начал сгущаться на горизонте.
– Хочешь разрушить и этот дом? – спросил заяц, меланхолично жуя какую-то жвачку.
– Разрушить? … я?...
– А кто же… твой же мир…
– Мой мир?... – она огляделась. – А ты что делаешь в моем мире.
– Я осторожный, поэтому еще и остался.
Она села на камень. глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз. Красный сумрак посветлел, сделался серым, чуть рыжеватым.
– Мне нечего оттуда забирать, – она снова поднялась.
– Есть. Зайди, посмотри.
– Не хочу.
– И с чем же ты тогда придешь к норнам в точку ноль.
– К кому?... куда?...
– Ну туда, где меняется прошлое и формируется будущее…
– Прошлое изменить нельзя.
– Это тебе нельзя. А норны могут. Они берут то, что уже случилось и меняют у него взгляд. И оно смотрит уже в другое будущее. Но для этого ты должна норнам принести этот другой взгляд из прошлого.
Она ничего не поняла. Сидела и раздумывала над словами зайца. Хотелось встать и уйти, но она по-прежнему не знала, куда и зачем. Поэтому сидела и думала над предложением зайца. Оно было очень туманно, но небольшая определенность в нем была.  Наконец она решилась и пошла к дому.

Здесь все осталось таким же как в тот день, когда она поспешно собрала чемоданы и съехала отсюда. Распахнутые створки шкафов и ящиков, разбросанные вещи, те, которые не полезли в чемодан. Два пакета с мусором у входной двери. Многое она тогда выкинула в мусорные контейнеры, а про эти пакеты забыла. Торопилась, внизу уже ждало такси.
Слой пыли поистер краски. Паутина сглаживала формы. Но это было неважно. Она-то все равно все помнила.
Еще раз огляделась. Нет здесь другого взгляда. Все та же боль, только притупилась малость. На подоконнике заметила узкую продолговатую коробку. Подошла. Надо же, коробка из-под шоколада, бельгийского. Последний его подарок. Терпкий, горький. Она ела его по кусочку каждое утро. И вкус этот, такой же плотный, темный, был вкусом ее уверенности, ее силы, ее нужности. А потом он ушел и уверенность сменила тревога, а нужность, став ненужностью, забилась в истерике.
Но сейчас, сейчас ей ведь очень важно вспомнить, что было до ухода. И коробочка эта ей поможет. Она взяла ее, стряхнула пыль, вышла. Она знала, что должна собирать.

На той уцелевшей веранде надо забрать фарфоровые чашечки. “Они твои, – говорила бабушка. – Приедь, забери”. Не успела, замоталась. Бабушки не стало. А у нее чувство вины, что не успела повидаться с ней перед смертью. Из этих чашек бабушка всегда поила ее чаем на веранде в тенистом саду, куда она приезжала на каникулах, а позже в отпуск. В этих чашках плавали ажурные тени прохладного утра, купалось солнце в жаркий полдень, заглядывали звезды темными ночами. Сколько мечтаний, планов выслушали они. Она уже многое забыла, заставила забыть, а чашки помнят.
Глиняный осколок древней амфоры, она чуть не наступила на него. Откуда он здесь? Да, когда-то мечтала об археологических экспедициях. Манили закопанные города. Казалось, раскопай их и поймешь судьбы людей, там живших много веков, а то и тысячелетий назад. Но и про эту свою мечту она забыла. Или прав заяц, заставила себя забыть. Глиняный осколок вот он, все еще лежит на краю дороги, никуда не делся.
Она стала внимательна. Она шла по дороге и собирала другой взгляд, нужный таинственным норнам. Она чувствовала этот другой взгляд. Он сам смотрел на нее. Надо было только не торопиться.
Желтый утенок под разбитой стеной, яркий как одуванчики весной, купленный для так и не родившегося малыша. Снова боль, тоска и нежность. Он хочет в будущее. Он еще может отыскать свое время. Она шла и собирала куски, обломки, обрывки и складывала все в холщовую сумку, болтавшуюся на ее плече. То ли она с ней пришла, то ли здесь подобрала, она не помнила.

На тропинке возник заяц.
– Иди за мной. Пора.
Совсем немного они поплутали среди развалин и вышли в город.
Город был, … хм, каким же он был?... город просто был… Он был всегда. Не всегда таким, но всегда был. У него не было начала и конца не будет, потому что в нем не было ни начала, ни конца. Это был промежуток во времени, черная дыра в непрерывно движущемся полотне. И в этой дыре было жутко и уютно, … именно так жутко уютно, страшно восхитительно, ужасно спокойно…
Они поднимались по лестницам, переходили по крытым галереям, выходили на улицу, спускались по лестницам, проходили по переходам, заходили в дом, шли коридорами, … и снова лестницы, переходы, улицы, коридоры… Казалось весь город – это один огромный запутанный дом, где порой легко было попасть с одного конца на другой и долго и запутанно идти из одного дома в соседний.
Заяц остановился у двери без двери. Просто был вход в виде арки.
– Входи. Здесь точка ноль.
Она вошла. Окна под самым потолком и сумрак здесь был плотнее, гуще. Но она увидела и стол, и стулья, какие-то ящички, сундучки. Справа высоко на стене тускло светился глаз.
– Ложись спать. Надо отдохнуть, – заяц показал лапой на тот самый глаз.
– Он на меня смотрит.
– Кто? – заяц проследил за ее взглядом. – Кровать?
Только сейчас она рассмотрела, что там действительно было всего лишь спальное место на антресолях. И туда вела узенькая лестница. 
Сна не было. Она лежала и рассматривала комнату. Сумрак то светлел, то темнел, выравнивая очертания предметов. Лишь на минутку она закрыла глаза. А когда открыла, в комнате было светло, очень светло. Хотя нигде не было видно никаких ламп, а окна под потолком по-прежнему занавешивал серый сумрак. Свет был неяркий, но хорошо освещал всю комнату. Ясно и четко были видны самые мелкие детали. Он спустилась вниз.
Собранные ею разные вещицы лежали в сундуках, на столе, на полу. А со стен на нее смотрели две женщины. Она поняла – это норны. Нотные станы протянулись над столом и из противоположной стены. Полупрозрачными руками норны трогали нотные линейки как струны и они звучали. Музыки еще не было. Это были звуки настраиваемых инструментов. Звуки эти шли откуда-то издалека и уходили в глубокую неизвестность. И даже вроде бы стихнув, казалось, что они продолжали звучать.
Она села к столу. Долго смотрела на норну, которая была перед ней. И вдруг поняла, что надо воссоздать мелодию своей жизни. Пока она спала, мелодия исчезла, совсем, затихла, замерла. Надо сыграть ее заново, но где-то в другой тональности, где-то чуть изменив длительность и силу звучания, где-то поменять ноты, убрать диссонанс.
Она не видела, она почувствовала, что норны переглянулись, улыбаясь. Она тоже улыбнулась. Ей вдруг стало легко и радостно. Она разложила собранные вещицы и стала нанизывать их на нотные линии. Норны трогали струны, чуть заметно сдвигали по ним события ее жизни, добиваясь гармоничного звучания. И она с изумлением наблюдала сколько радости и счастья осталось у нее за плечами. И какая удивительно красивая мелодия будущего складывается из ее мечтаний и желаний.
Она не могла изменить события, но мелодия ее жизни была в ее руках. Надо было только настроить душу.
Времени не было. Радость звучала в маленькой келье.