Ружья

Каждый романтик столкнётся с выбором: повеситься или повесить ружьё. Отвергнутый мамой киник съедет в подполье под страхом палки, а гуманитарий освоит азы механики (иначе и впредь будет наращивать шишки о законы Ньютона). Старик на смертном одре наконец домрёт, и никто уже не вспомнит, как молод он был.

Жизнь продолжается, всё осыпается. Когда рай изгоняет тебя в десятый раз (или бежишь сам, осознав, что в нём ты некстати), девять прожитых трагедий не позволяют разродиться громом слёз и раскалённых образов от текущей. Если конец опять имеет место, то какой толк от них? Молодости испорченный, но грациозный телефон. Но не одной грацией сыты, да и горячее сердце руки не греет.

Дальше тоже будет красиво, но иначе. Овсянка ляжет в фундамент бытья, кредиты станут его фасадом, а трезвость станет непреложным кредом его жильцов. Слишком весомый, чтоб лететь, слишком невесом, чтоб разбить хотя бы стекло. Один Бездомный уже был, а повторяться ты не любишь, креативный ты наш.

Самовыражение в себе. В пробах красноречья в чатиках, придурковатом поведении в компании, чтоб не уличили в пафосе, между строчек песен, которые не споёшь проституткам и белым питерским ночам. Отговариваешь от опиумной бездны, потому что первый бы в неё плюхнулся с разбегу. Как Икар, который прочитал свой сценарий, но всё равно сорвался в роковое солнце.

А ты не срывайся. Сколоти себе личность на столпах слов, встань на них, как греческий колосс — не станешь чудом света, так хоть простоишь десяток-другой сотен дней. Мир не для твоих розовых мечт кроился; исполнение их в тексте нарекут эскапизмом, а неисполнение — сублимацией. Они непременно сбудутся — не у тебя, конечно, — будь доволен и этим.

Этим — знанием, святой, приорной уверенностью (даже верой), что розовый свет жив, и пространство синего эфира никогда не кончится. Заканчивалось твоё действие в них, как приглашённого актёра, но так ли это печально? Nothing stays the same, you know: и твои сверкающие пятки да соколиные крики где-нибудь пригодятся. Танго ты уже не станцуешь, да и голос весь растерял, но сеть всё помнит. Через пару лет не узнаешь себя в строках, что почему-то приглянулись массам (это будут непутёвые твои строки и только они, готовься).

А теперь попробуй то, чего ты никогда не. Не слечь под монологом пуль: овсяных каш, безвкусицы, хмурых дней и сухого града. Петля всегда под рукой и именно поэтому она достойна презрения. Впрочем, и с ружьём пора прощаться.

Заслужи его вновь. Чехова или Бондарчука — это уж не тебе решать; хоть попытаешься. Тебе двадцать один, а ты до сих пор не привык, что ничего тут не решаешь.