О смерти искусства

Я хожу по галереям Музея современного искусства имени Жоржа Помпиду и смотрю. Больше на девушек. Как меня и предупреждали, среди француженок очень много красивых, если не сказать — вызывающе сексуальных. Хотя цвета кожи меняются от молочно-розового до тёмно-шоколадного, волос — соответственно. Неизменными остаются большие, красивые глаза, чуть выдающиеся скулы, очень белые зубы, полные вкусные губы, высокая грудь, красивые ноги, задница, за которую ощутимо хочется схватить рукой или укусить. Всё это в совокупности выглядит, говоря словами бессмертного Роберта Хайнлайна, «как объяснение, почему мужчины дерутся». Сейчас это особенно кстати: вид французских девушек несколько смягчает впечатления от окружающего меня со всех сторон цинично торжествующего китча.

Я мог бы понять с самого начала. Центр Помпиду — похоже, первое виденное мной в жизни здание, вызывающее ощущение недостроенного, будучи при этом полностью готовым к употреблению. Даже во время подъёма по эскалаторам, проложенным внутри огромных прозрачных колб, на пятый этаж, не оставляет ощущение, что здание окружено лесами со всех сторон, сантехника, вентиляция и канализация ещё не доделаны, трубы не укрыты от посторонних глаз, на голову скоро откуда-нибудь закапает краска и откроется запоздалое объявление: «Under construction», — или как это будет по-французски? Глупо, одним словом, надеяться увидеть внутри такого архитектурного изыска Рафаэля, скорее, какого-нибудь малевича — в самом лучшем, собирательном смысле этого слова.

И вот я хожу по Центру Помпиду, вдумчиво рассматриваю развешенные по стенам обжедары, в то время, как в голове у меня кристаллизуется следующее рассуждение.

О том, что главная проблема современного искусства есть то, что оно перестало быть искусством как таковым, не говорил только ленивый. Тем не менее, мало кто снисходит до объяснения того, как мы дошли до жизни такой. Больше цитируют анекдот про Хрущёва, который однажды, как говорят, с присущей ему лапотной прямотой высказался по поводу абстракционизма: «Глядя на вашу мазню, можно подумать, что вы тут все пидарасы, а у нас за это пять лет дают! Это же етить вашу мать что такое, а не искусство!» Что, разумеется, смешно, но совершенно не по существу.

***

Самая главная задача — можно сказать, сверхзадача, — произведения искусства состоит в том, чтобы донести себя адекватно до конечного пользователя, до читателя, зрителя, слушателя; чтобы быть воспринятым. У искусства есть ещё масса задач: развлекательная, воспитательная, образовательная, другие, более узкоспециальные задачи, как, например, у религиозного искусства. Но все эти задачи не стоят ломаного гроша, если даже самое гениальное произведение никто не увидит, не услышит, не прочтёт, а если прочтёт — то не поймёт, а если поймёт — то не так, как следовало бы. Исходя из этой совершенно лежащей на поверхности установки, искусство в исторической перспективе исподволь приуготовляет себя к специфической форме восприятия зрителем, наиболее эффективной в конкретный исторический момент. Меняя, вследствие этого, свою форму и диалектически связанное с ней содержание — тут уж никуда не денешься.

Поскольку процесс восприятия произведения искусства зрителем есть процесс передачи информации, то главным фактором, определяющим интерес зрителя к произведению, а, следовательно, и его желание и способность его воспринять адекватно, является средняя скорость передачи и усвоения информации внутри конкретного общества. Не говоря уже о способности среднего зрителя принять определённый объём информации и степени загруженности его информационных каналов, которая определяет способность к адекватному восприятию. И связанной со всем вышеперечисленным способности к удержанию внимания на объекте восприятия в течение времени, достаточного для того, чтобы таковой был правильно понят.

Конечно, чтобы адекватно воспринять классическое произведение, нужно, помимо перечисленного, иметь ещё и определённый набор знаний и ассоциаций, связывающих прямой его смысл с тем, что автор хотел сказать на самом деле. Другими словами, образование, с которым в наше время также существуют кое-какие проблемы. Но главная причина, по которой классическое искусство сдаёт позиции опусам из Центра Помпиду, состоит в том, что информационная нагрузка на человека Средневековья и Нового времени была мизерно несопоставима с нагрузкой, которую приходится испытывать нам сегодня.

И в самом деле. Любитель чтения XVIII века имел достаточно времени для того, чтобы уделять его собственно процессу чтения и не отвлекаться на различные внешние раздражители. Если таковые и были, то их интенсивность была не чрезмерной, поскольку сами раздражители были, за редким исключением, природного генезиса. Не было звука громче удара грома или выстрела из пушки; не было света ярче полуденного солнца или большого костра; да и выстрелы из пушек случались не каждые пять минут. Не говоря уже о том, что весь порядок тогдашней жизни представлял, по сравнению с нашей современностью, совершенно скучную и гладкую картину, в которой самые главные, ошеломляющие новости, или, как принято говорить сейчас по ТВ, breaking news, у человека появлялись несколько раз в жизни. В самом неблагоприятном для него случае.

Другими словами, образованный человек имел все условия для того, чтобы жить богатой внутренней жизнью, однако скорость приёма и передачи информации была у него невысокой. Художник писал картину несколько лет; писатель публиковал роман по главам в ежемесячном журнале; картина изобиловала множеством тщательно выписанных мелких подробностей, деталей, аллегорий, символов, для поиска и восприятия которых было необходимо существенное время; действие в романе развивалось неторопливо, с постоянными отступлениями, параллельными сюжетами, второстепенными персонажами и прочей философской лирикой. Авторы не спешили и не стремились каким-то особенным образом стимулировать восприятие своих работ. Поскольку на уровне существовавшего в искусстве того времени некоего коллективного бессознательного понимали, что информационные каналы зрителей нельзя перегружать — в противном случае зрители просто не поймут, о чём идёт речь, а то и оскорбятся в лучших чувствах.

В прошлом и нынешнем веке нагрузка на способность человеческого восприятия, наоборот, выросла многократно. Гигантские объёмы информации, поступающие через газеты, радио, телевидение, навязчивые маркетинговые технологии, оказывающие как прямое, так и сублиминальное воздействие на психику, привели к интересному результату. Безусловно, по сравнению с восемнадцатым веком способность восприятия у человека несколько раскачалась. Однако в абсолютных единицах это вряд ли составило существенный прогресс, поскольку hardware, то есть мозги и нервная система, остались теми же самыми, что и раньше. Что ожидаемо привело к перегрузке информационных каналов зрителя. Ну а бесконечно адаптивный человеческий мозг немедленно принял ответные меры.

Средний современный зритель вынуждается, а иногда — и пытается самостоятельно получить как можно больше информации за максимально короткое время. Но поскольку этот способ восприятия моментально приводит к критической нагрузке на голову, постольку это компенсируется очень слабой способностью удерживать внимание на объекте восприятия и почти полной утратой способности к более-менее глубокому сосредоточению. Это доказывает тот бесспорный факт, что все методы подачи информации в современных СМИ рассчитаны на время восприятия, не превышающее в среднем сорока пяти секунд для одного эпизода.

Это, на мой взгляд, и спровоцировало смену парадигм в искусстве. Художник, писатель, композитор, оказывается лицом к лицу со зрителем, практически лишённым способности к длительному устойчивому вниманию, зато эмоционально гораздо более глухому, чем зритель предыдущих веков — это ещё одна защитная реакция психики на информационные перегрузки, — да ещё к тому же и существенно хуже образованному. Такому человеку нельзя предлагать тщательно детализированную картину, наполненную аллегориями и аллюзиями, или толстый роман с неторопливо развивающимся пасторальным сюжетом, лишённым судорожной комиксовой динамики. Такую работу зритель не то, что не поймёт — он её просто не увидит и не начнёт воспринимать. Поскольку порог интенсивности воздействия на психику, необходимый для привлечения внимания и запуска процесса восприятия, в двадцать первом веке несравнимо выше, чем в восемнадцатом.

Что остаётся делать современному артисту? Сделать так, чтобы его произведение немедленно вызвало в человеке эмоциональную реакцию очень высокой мощности. Неважно, какая именно эмоция будет вызываться, но страх, ненависть, отвращение, шок и прочий негатив, как правило, срабатывают гораздо быстрее. Главное, чтобы зрителя максимально резко, как принято сейчас выражаться, переклинило. А уже после того, как внимание привлечено, зрителю будет предложена возможность разглядеть за шокирующей формой или содержанием авторскую одарённость. Чтобы, уже в качестве второй стадии процесса, началось восприятие искусства как такового.

***

К сожалению, именно в силу такого положения вещей «современное искусство» и перестаёт быть искусством, явление выпадает из этимологии слова, которым это явление называется.

В слове «искусство» мы можем увидеть, по меньшей мере, три смыслообразующих слоя. Во-первых, это «искусственность» в смысле не-существования в природе: искусство есть нечто такое, чего не только не было раньше в природе, но и то, чего природа не может породить в принципе, другая степень реальности, созданная человеком помимо и сверх природы — что имеет отношение к глубине содержания. Во-вторых, это «искусность», то есть виртуозное мастерство, намного превышающее средний профпригодный уровень. И, в третьих, это «искус», понятый в смысле «трансцензуса»; как дерзновение, желание переступить однажды уже положенные пределы и выйти за их рамки в новые измерения.

Это и есть то, чего не имеет смысла искать в картинах Центра Помпиду. По крайней мере, в большинстве из них. Гармоничное сочетание этих трёх условий, делающее искусство искусством, не наблюдается почти нигде — при том, что в музее собраны заведомо лучшие образцы. Немногие виртуозные рисовальщики поражают плоскостью сюжетов или их полной бессмысленностью; смысл иных картин «глубок» настолько, что перестаёт восприниматься в качестве осознанного эстетического высказывания и становится подобием визуальной шизофрении; а попытки «трансцензуса» выполнены на настолько мизерном техническом уровне, что нарисовать подобное способен, кажется, даже не сильно талантливый ребёнок в начальной школе. Чаще всего стремление шокировать зрителя — первая стадия восприятия произведения искусства сегодня, — не влечёт за собой второй; форма, в которой исполнено привлечение внимания к объекту восприятия, не оставляет места для осмысленного содержания.

***

Помню, как однажды во Флоренции я схлестнулся со случайным знакомым по экскурсионной группе, преподавателем искусствоведения. Не без самодовольства он довёл до моего сведения, что у «Чёрного квадрата» Малевича, оказывается, есть сорок шесть толкований. На мою реплику о том, что в любом сумасшедшем доме его постояльцы без труда придумают ещё как минимум сто сорок шесть, он, кажется, обиделся и сказал, что любой студент, ответивший ему нечто в этом роде, пойдёт на пересдачу.

Мне жаль его студентов.