Скрючок завтрак

Завтрак.

Жил-был человечек кривой на мосту.
Прошел он однажды кривую версту.
И вдруг на пути меж камней мостовой
Нашел потускневший полтинник кривой
(“There was a crooked man”, пер. Маршака)


Мне хорошо помнится вкус того дня – кисловатый, сухой и тяжелый. Будто ком кислого грунта в горле застрял.

Если бы не три вкусовых качества того утра, я бы его и не вспомнил сейчас.

Первое, уже упомянутое, было мне знакомо и привычно. Оно возникало из сочетания множества внешних компонентов… Серых, изорванных облаков, сочащихся склизкими дождями… Запахов свалки, на которой я обитал… Шелестов и копошений…

Звуки и запахи для меня тоже съедобны. Всё, что сочится в глаза, уши, ноздри неотвратимо попадает на язык. Ничего не поделать - таковы телесные особенности трупоеда.

Трупы я никогда не ел, если что. Даже не надкусывал. Зато всё остальное, в ту пору, почитал вполне себе аппетитным. Главное чтоб зубы могли разгрызть, и в горло, чтоб умещалось. А вкусно там, или этично, поедать всякий мусор или, скажем, крысу – неважно. У трупоедов лишь пара инстинктов, объедки разума и окрошка от души.

Такими нас делала улица, когда мы оставались без крыши над головой. Поспишь пару лет в токсичных лужах, омоешься в осклизлых дождях, покушаешь, что подвернется на асфальте… И всё! Людского в тебе уже мало. Голод только и остаётся, задавая жизненный вектор. Ползай, вползай, поедать, уползай… И никаких размышлений!

Иногда, я чуть тоскую по тем простым временам.

Впрочем, речь сейчас не о том. Моя хроника начинается с утреннего завтрака, резко всё переменившего.

Я валялся на горе мусора, где-то на периферии свалки. Спал, перекатывая в горле кисло-грунтовый комок бытия. Изредка, инстинктивно, отмахивался от крыс, норовивших куснуть обнаженные пальцы ног или костлявый бок.

Рассветало. Серое небо светлело, тревожа закрытые веки. Нет… утреннего света я вкушать совсем не хотел, и потому зарывался в отбросы поглубже. Они кишели какими-то насекомыми, иногда заползавшими в уши и ноздри. Таким образом, я и во сне, чем попало, питался.

В конце концов, мусорная гора чуть обвалилась от моих телодвижений и, вместе со всяким хламом, я сполз на землю. Нечто поцарапало бок, вынудив его истекать алой жидкостью. Ржавый привкус крови… он не смешался с грунтово-кислым, и потому тоже запомнился в то утро.

Я бы продолжал дремать и на земле, если бы упал удачно. Но приземлился я на левую, покалеченную руку. Стонущей болью она отозвалась во вкусовых рецепторах… боль, надо сказать, совсем не съедобна.

Подскочив, я встал на полусогнутые ноги. Сгорбился, уперся в землю босыми ступнями и правой ладонью. Не зная, как сбросить болезные ощущения, помахал в воздухе левой рукой. Однажды, она повредилась, при падении из окна, а потом срослась неверным образом. В результате, эта конечность навечно застыла в форме дуги. Не выпрямлялась, не сгибалась в локте, и только в плече и кисте была подвижна. Крюк из костей и плоти! Откусить бы его, чтоб не мешался!

Может так бы я и сделал, если бы не третий вкус этого утра.

Совершенно необыкновенный! Не похожий ни на прокисший горловой ком, ни на железо крови. Невиданная доселе экзотика…

В нём и сладость, и горечь... Сладость и горечь, в оболочке из любопытства и утробного интереса.

Не я один, очевидно, уловил сие лакомство!

На полусогнутых ногах, изредка отталкиваясь правой рукой, я засеменил к неизведанному. Там уже толпились четверо трупоедов, схожие со мной внешне – облысевшие, костлявые, в обрывках одежды (все, кроме одного, босые и в одних портках). Только крючковатая рука, была моей внешней особенностью.

Так казалось, тогда… перед завтраком.

Я приблизился к сородичам. Они сгрудились вокруг покореженного, небольшого контейнера. Скорее всего, его перекинули через забор. Люди, по ту сторону, часто так делали – избавлялись от того, что им уже не нужно.

При ударе об землю, у емкости отвалилась крышка. Наружу высыпались разбитые колбы. Пустые, однако, окрашенные в разные цвета. В основном, вроде бы, бурые. Так мне сейчас вспоминается.

Но в некоторых стекляшках что-то сохранилось. Синеватая, яркая, почти светящаяся жидкость. Она призывно подрагивала в выемках осколков, маня неизвестными ощущениями.

Я и еще один трупоед подняли кусочки стекла и слизнули синеватые капли. Два других, употребили её вместе со стеклом. Последний, пару раз лизнул посиневшую почву, так как ничего больше не осталось.

Мы в задумчивости уставились друг на друга, размышляя - доедать ли прочие стекляшки, и вкусен ли сам контейнер.

Задумчивость… что это за позабытая пища такая? Давно я не чувствовал её на языке. Остальные, по всей видимости, тоже.

Рассматривая четырех сородичей, я вдруг начал примечать в них различия. Раньше они ускользали или не представлялись мне стоящими внимания… Или до того их еще и не было?

Первый трупоед странно вглядывался в свои ноги. Затем, неожиданно, начал выпрямляться, звучно хрустя всеми костями. Его и самого удивило, что он вдруг поднялся на две ноги и стоял теперь подобно человеку прямоходящему – от былого склада осталась лишь легкая сутулость.

В глазах трупоеда, помимо удивления, проявилась и некая властность, уверенность. Теперь он видел куда больше и гораздо дальше.

-Хан, - мое слово произнеслось само собой, просто от изумления. Казалось очень непривычным исторгать что-либо изо рта, а не проталкивать в его полость.

-Хан, - озадачено повторил двуногий, - Хан! – повторил он громче, с твердым вкусовым оттенком.

Второй трупоед взирал на него снизу вверх. Он был увешан всякими обносками не только ниже пояса, но и выше. Верхняя одежда прикрывала какую-то телесную выпуклость. Лишь много позже я осознал, что передо мной была женщина. А в тот момент, после завтрака, три слоя её тряпья виделись не более чем забавными.

-Тедди, - откуда взялось это слово, я и позже понять не мог. Думаю, сыграли роль потешные ассоциации из глубин памяти.

-Тедди, - приодетый трупоед нервно потеребил края своих лохмотьев.

Третий по счету сородич без устали вертелся, копошился в земле и чесал себя в разных местах. Словно выискивал себе имя.

-Копун? – предложил я.

На секунду трупоед остановился, почесал затылок и кивнул, - Копун, - после чего продолжил суетливо кружиться.

Последний, из причастных к завтраку, сидел на заднице и отрешенно пожевывал песчинки, ранее слизанные вместе с синим киселем. Потом он сплюнул землицу, скривился и высунул посиневший язык.

-Ежка, - наверно, я хотел над ним пошутить. Но трупоед воспринял новое имя со всей серьезностью.

-Ежка, - повторил он, елозя языком по краям подгнивших зубов. Имя пришлось ему по вкусу.

Хан пытливо взирал на меня с вышины своего роста. Тедди странным взглядом сопоставляла наши облики. Копун вопросительно посматривал, продолжая суетиться. Ежка озадаченно высунул язык.

Они пытались понять, кто же я такой, и каким именем обозначаюсь.

-Скрючок! - выпалил я в ответ, помахивая дугой левой руки.

После завтрака

От обилия мыслей еще долгое время кружилась голова. Признаюсь, сутки я тогда еще не вспомнил как исчислять и не знал - минуло две недели или три.

Я сидел в нашем убежище, копаясь в ворохе найденных бумажек. Страницы, записки, рекламные буклеты и немного книг. Листать их было моим обязательством, ведь нужно знать много слов, чтобы давать верные имена.

Напротив сидела Тедди. В отличие от меня, читала она вдумчиво, вникая в смысл текстов, а не просто набираясь новых слов и образов.

Наше убежище представляло собой двухметровый, почти замкнутый вал из мусора. Его собрал Копун, почти сразу после завтрака.

Плотно сложенные стены из хлама, уберегали нас от блошиного ветра. Брезент, натянутый вместо крыши - от токсичных дождей.

Движимый инженерной мыслью, Копун даже сделал отверстие в центре брезента (для вытяжки дыма), а вместо двери натянул веревку со шторкой.

Уютное прибежище для тех, кто позавтракал. Находилось оно примерно в центре свалки.

 Свалку, я назвал Свалкой. Имена и названия приходили ко мне через интуиции. И наша мусорная территория, отчего-то, представилась некой материнской, всеобъемлющей сущностью по прозванию Свалка. Объяснений этому у меня так и нет.

-Любопытно... - пробурчала Тедди перелистывая страницу помятого, чуть плесневелого, справочника.

"Медицинский справочник", - прополоскал я на языке обложку книги и пожал плечами.

Входная штора отдернулась, и в нашу обитель вошел раздраженный Копун, с лопатой и мешком  на спине.

-Опять могилу раскопали? - догадался я.

-Угу, - недовольно буркнул трупоед и бросил лопату на землю.

Он уселся рядом с нами и уставился на дыру в тканевой крыше. Из неё стекали тягучие слюни вредоносного дождя. Копун ждал, когда погода улучшится.

Не знаю... чудный завтрак, данное имя или душевные убеждения... Может всё вместе... Определили этого трупоеда к хозяйственной деятельности.

Он ежедневно отыскивал на Свалке сородичей, умиравших, как правило, от кишечных проблем. И, не зная устали, их хоронил. Мне помнится, как в день того самого завтрака, Копун привел меня в одно из самых глухих мест мусорных территорий и, по его просьбе, я присвоил ему название Некрополь. Там он и организовал кладбище.

Всю работу Копун проделывал один. У нас были другие дела, а прочие обитатели Свалки его труда не понимали. И вот, уже второй раз, кто-то из здешних раскопал свежую могилу в поисках чего-нибудь съестного.

Мне было жаль Копуна. Он так старался... грузил мертвеца в тачку, отвозил, копал, закапывал... и не получал ничего кроме одобрения Хана. Хотя ему, будто бы, вполне хватало.

И это еще не всё! Хозяйственный трупоед ежедневно разжигал для нас костер и готовил еду! Блюд он освоил пока еще немного, каждое из них нуждалось в одобрении Тедди. Ведь она сведуща в науке, а Копун преуспел только в готовке.

Меню пока состояло из блошиного супа и жареных крыс. Не самая вредная пища, ей мы и ограничивались.

Крыс Тедди систематически исследовала, советуясь с Ежкой. От тех, что имели красные нарывы или неприятный запах, он воротил нос - Тедди воспретила их к употреблению. Исходя из кулинарных предпочтений Ежки, она разобралась, что пригодно в пищу, а что нет.

Копун вник в её инструкции и делал всё соответственно. Хан, выслушав Тедди, тоже всё понял, и попытался донести наставления до прочих трупоедов.

Они слушались его команд, но только самых простых. Да и те забывали спустя пару минут. Пищевой инструктаж, разумеется, для них был слишком сложен, а позывы голода куда сильнее внушений. Так что нормально питались лишь мы пятеро. Нам и указов Хана не требовалось, хватало собственных опасливых мыслей.

Дождь, наконец, прекратился и небесная слизь более не стекала из дыры в брезенте. Копун сразу же поднялся, подхватил лопату и пустой мешок. Ту землю, что пропитали климатические выделения, он вычерпал в мешок, который затем вытряхнул снаружи. В образовавшуюся ямку, деятельный трупоед набросал заранее собранных дощечек, после чего поджёг их найденной где-то горелкой.

Копун внимательно следил за разгоравшимся костром. В оранжевом огне мелькали зелёные язычки, а чуть позже и всё пламя позеленело. Трупоед выругался и растоптал его.

-Дурная древесина! Дурнеет от мерзких дождей, - буркнул он сквозь зубы.

Да, выброшенное на помойку дерево, иногда своеобразно мутировало из-за погоды. В качестве топлива, по мнению Копуна, оно не годилось.

Убрав догоревшие останки костра, он вновь набросал деревяшек и поджёг. В этот раз, его удовлетворил оранжевый цвет пламени. Копун кивнул и установил пару опор с обеих сторон от огня, а на них водрузил кастрюлю с водой. Я пока так и не понял, где он берет более-менее чистую воду... вроде как лазает за ней в канализацию.

Из заплечного мешка трупоед вытащил металлическую банку полную насекомых. Для их поимки ему пришлось выдумать особый инструмент - железный шест с круглой рамкой на конце. В рамку вставлялась банка, и получался своего рода "сачок". Когда налетал блошиный ветер, Копун забирался повыше и втыкал шест рядом с собой. Порою приходилось и размахивать им, против движения ветра. Так или иначе, в банку набивались насекомые, после чего он её моментально захлопывал - набранная живность вскоре дохла и вполне себе годилась для супа. Однако, Тедди настаивала, чтобы прежде готовки, Копун непременно показывал букашек Ежке. Тот охотно съедал парочку, одобрительно кивая.

Моё повествование переполнено бытовыми деталями? Просто я стараюсь излагать сообразно тогдашнему образу мышления, а оно цеплялось за всё подряд.

Издали послышались громкие восклицания – возвращался Хан. Он вошел в наши покои, как раз когда вода в кастрюле закипела.

-Скоро, - бросил Копун, не оборачиваясь. Он уже ссыпал насекомых в булькающую жидкость.

-Нормальных припасов хватает только на нас, а этого недостаточно для всех, - расхаживая туда-сюда, ответствовал Хан.

-В городе нам вряд ли удастся, что добыть, - продолжал прямоходящий, меряя маленькое помещение шагами.

Это была правда. Обретя склонность к мышлению, мы утратили ту животную ловкость, что позволяла нам взбираться в дома и воровать там припасы. Мне было стеснительно этим заниматься, Хану не полагалось по чину, Копун и Тедди отказывались, а молчаливый Ежка не высказывал ни мнения, ни желания.

-Готово, - сказал Копун, снял кастрюлю и поставил на землю.

Хан стремительно вышел наружу и рявкнул, - Поешьте!

В его оклике примечался привкус хрипоты. Слишком уж много ему приходилось орать.

Я, тем временем зачерпнул суп погнутой, металлической миской. Тедди набрала его в керамическую, потрескавшуюся тарелку. Копун черпнул половником.

Хан вернулся, а вслед за ним приползла и парочка трупоедов. Они, без лишних домыслов, принялись вычерпывать еду руками, разумеется, обжигаясь.

К трапезе поспел и Ежка. Сородич вполз внутрь, ни на кого, ни глядя. Супа он взял совсем малость, сколько уместилось в стеклянный стакан. Он вообще ел малыми порциями, зато часто – практически круглые сутки.

Хан приступил к еде последним. Соскребал то, что осталось на дне, прямо из кастрюли. Приглашенные им гости уже уползли на поиски очередных лакомств.

Уронив ложку на землю (он единственный пользовался ложкой), прямоходящий утвердительно заговорил, - нам нужно отправиться на охоту. В лес, по сторону Свалки. Завтра. Со мной идут Скрючок, Тедди и Ежка. Еще я позову несколько прочих. Выходим на рассвете, - закончив монолог, он быстро вышел.

Мы его слышали, но в целом не слушали. Ни вслух, ни про себя, никто не высказал согласия или отказа. Раз Хан сказал, что завтра будет охота, и на ней будем мы – то так оно и случится.

Удивительно, кстати, что в мире после завтрака, по сути, жили лишь мы пятеро. Мы стали как бы углами новой реальности и вне нас пятерых её не существовало! Но всё же, каждый из нас оказался отстранен и одинок, замкнут в своём побочном мирке. С собственными мыслями поладить уже крайне сложно, что уж говорить о чьих-то еще…

Вечером, я решил назвать то время, что минуло после завтрака и еще продолжалось Веком Великого Завтрака!

***

Думал. Потом еще думал. За час, что мы шли до границы леса, очень много всего передумал. В основном мои мысли витали среди имён.

Почему нас прозвали трупоедами? Обидно как-то. К примеру, мусорщики звучит достойнее. А еще достойнее – стервятники. Хотя нет. Слишком пафосно… Даже натужно.

В нашем мире я мог присвоить нам любое имя. Оно, конечно, будет ведомо лишь пятерым… Но и что с того?! Где нет никого из нас – там и думать не о чем.

О чём еще я тогда размышлял… Припомнить бы… О Скрючке, да. Об этом имени как самостоятельном факте – нечто скрюченное, гнутое. Учитывая, что рука моя вечно согнута, да и пальцы крючковаты, такое имя мне вполне подходит. Но на вкус оно противное, едкое, чуждое… То есть, да. Более чем мне подходящее! Ведь домыслы мои чужды естеству, хоть и ютятся в его условностях.

Путано изъясняюсь? Что поделать… Так уж тогда помышлял. О внешних вещах это делать куда как проще, потому к ним и вернусь!

Впереди шагал Хан, а за ним пятерка суетливых трупоедов. Они постоянно порывались что-нибудь сковырнуть, надкусить и потрогать языком. Прямоходящий рыкал на них, осыпал звучными затрещинами и командами. Бедняги покорно слушались, но потребности свои умеряли с большим трудом и ненадолго.

За ними плелись трое – Тедди, Ежка и Скрючок. Один из них носил моё имя и был, конечно, мной. Он суетился, как типичный трупоед, но интересовался иной пищей. Нематериальной, мыслительной… её, как оказалось, тоже можно ковырять и надкусывать.

Наконец, наша экспедиция добралась до сетчатого забора. Климатические капризы сильно его покорежили, унизили и издырявили. Хан бы смог его перепрыгнуть, а вот насчет себя как-то не уверен… В любом случае, мы двинулись через огромную дыру в сетке.

Предпоследний трупоед всё-таки лизнул сетку, когда пролазил. Спустя секунду, Хан влепил ему громкую затрещину. Бедолага чуть заскулил, но заметив грозный оскал предводителя, сразу же умолк.

Кособокий лес! Так я его назвал, еще вчера вечером. Тысячи кривых деревьев и еще больше перекошенных веток! Сколько же опасностей они укрывают… В такое путешествие лучше бы было отправляться налегке, без бремени дум и сомнений. Увы, раздумья не прогнать даже приказами Хана. Я уже пробовал.

-Стоять, - сурово рявкнул прямоходящий.

Мы сгрудились в кучу перед предводителем. Впереди простиралась…

-Грибная полоса, - вслух подсказал я себе и остальным.

Чуть поодаль от забора, вдоль его протяженности, тянулся грибной шлейф. Грибы, грибы… всюду, сколько можно видеть. И лишь немногие из них росли из земли. О, нет! Большинство прорастало из останков… останков наших сородичей. Мертвых трупоедов тут было не меньше сотни!

Ежка сморщился, приблизился к грибам, принюхался и брезгливо отвернулся.

-Их есть нельзя, - публично пояснила Тедди.

Но один из трупоедов не удержался – прыгнул вперед, оторвал грибок, торчащий из мертвой плоти, и закинул в рот. Остальные тут же рванулись за тем же…

Сурово бранясь, рассыпая пинки и оплеухи, Хан отогнал их прочь. Тому, который ослушался, он силой разжал челюсти и вгляделся в зев. Гриб уже затерялся в глубине глотки… Не выловить, не достать.

Мы столпились под строгим взглядом Хана и ждали… Долго. Не знаю, сколько в минутах минуло, но мыслей я успел обдумать пару сотен.

В момент очередного раздумья, покушавшего трупоеда начала колотить дрожь. Он скорчился, согнулся, схватился за живот. Потом, упав на землю, принялся вопить ртом и стонать утробой. Кожа, по всему его телу, вздулась, пошла буграми, а затем и полопалась… Из рванных ран вырастали маленькие белые шляпки с тонкими стволами.

Трупоед упокоился в кровавой луже, отдав всю свою жизнь новоявленной грибнице. Эта сцена ужаснула всех! И, тем не менее, костлявые руки сородичей сразу же потянулись за закуской… Угрожающее рычание Хана их удержало.

-Гриб-мясоед, - обозначил я опасность, - мясоедный гриб, - другое наименование тоже не помешает.

-Завтра разберемся с грибной полосой, а сейчас пойдем дальше, - провозгласил Хан, - руки при себе держать. Ничего не хватать без разрешения!

Нестройной гурьбой мы двинулись в лес, с опаской обходя грибницы. Только наш предводитель величавой поступью их топтал, даже не обращая внимания.

Первые деревья, на опушке леса, выглядели иссохшими и древними. У них опали почти все ветки, а сами стволы казались полыми. Думаю, они и были внутри совершенно пустыми, будто бы изъеденными… или выветренными? Короче говоря, совсем не вкусными.

Дальше росли более здоровые деревья, но и на них узнавались следы старческой болезни. Хоть они и имели одинокие листья, выглядели те жухлыми, сухими…

А вот одно древо было особенным! Я назвал его чумным, сразу же, как заметил! Абсолютно черное, какое-то сальное, влажное, лишенное листьев… Вокруг него даже земля почернела и воздух потемнел! Когда приблизились, стало понятно почему…

Вокруг чумного древа летали мухи! Много, очень много, ошалевших, безумных букашек! Они носились по внешним радиусам и изредка влетали в чернь ствола… Приглядевшись, с большим трудом, я различил дупло среди темной коры.

Тут и Ежкой быть не надо было, чтобы понять, что это не съедобно. Рядом с чумным древом, даже у четверки трупоедов исчез аппетит.

Хан всё же сверился с Ежкой и Тедди – без слов, одними взглядами. Мы пошли дальше, в обход чумной червоточины. Напоследок, я обернулся и только тогда заметил огромную, размером с мою голову, муху! Она сидела в кроне древа, среди толстых, набухших ветвей, и неотрывно наблюдала за нашим уходом. Зловещий, пристальный взгляд королевы мух… или королевской мухи… Над её прозванием я решил поразмыслить позже.

Трава на пути встречалась редко. Её даже сложно было назвать травой. Так... пожелтевшие соринки, случайно занесенные блошиными ветрами. Но внезапно растительности вокруг прибавилось - всё больше и больше травинок, отнюдь не одиноких! Они прорастали повсюду целыми пучками, и, в конце концов, покрыли всю землю! Сплошной ярко-зелёный ковёр! От этой зелени болели глаза. Слишком уж она была цветастой.

Похоже, мы набрели на некий растительный оазис. Трава, трава... она стелилась не только по всей земле, но и произрастала из деревьев! О, даже из камней! Весь мир ниже горизонта заполонила яркая, до боли в глазах, зелёнка! Это тревожило всё сильнее и сильнее... глуповатые трупоеды, и те беспокоились, утратив вдруг весь аппетит.

Ежка неожиданно остановился, точно в стену уткнулся. Лицо его перекосилось откровенным ужасом. Он попятился, отпрыгнул от зелени спиной вперёд, потом еще и еще... Отступая, Ежка будто боялся потерять траву из виду, хотя и позади него она стелилась сплошным ковром.

-Прыгаем отсюда! - взревел Хан.

Мы, толкаясь и налетая друг на друга, заскакали прочь. Ежкин ужас охватил всю нашу команду, и теперь мне чудилось, что зелень под ногами горит или вот-вот вспыхнет.

Ловчее всех двигались не познавшие завтрака трупоеды. Сейчас, как и еще иногда, я им несколько завидовал.

-Стоим, - прикрикнул Хан, когда мы вновь оказались на серой земле. Трупоеды убежали куда дальше нашего и уже успели погрызть кору на одном из деревьев. Хан нахмурился и пошёл их поучать, а мы трое, тем временем, тяжело дыша, упали наземь. Голая, безжизненная поверхность, была, в этот момент, такой родной и понятной... Даже надкусить её захотелось.

Меня отвлекла щекотка в пятке. Присев, я рассмотрел стопу, и обнаружил, что из неё торчит парочка травинок. Фу! Судорожными движениями, мне удалось их вырвать. На всякий случай, я чуть расковырял места прорастания. Надеялся, что поможет... Как бы на руках теперь эта дрянь не завелась!

Остальные тоже нашли у себя на ногах ярко-зелёные ростки и теперь торопливо от них избавлялись. Только Тедди повезло. Она носила обувь, и потому счищала пакость не с кожи, а с подошвы. Думаю, ботинки нам всем пригодятся.

Травяная хворь. Так я назвал (не в тот момент, а уже вечером) это явление.

Порыв блошиного ветра осыпал нас насекомыми… Сплюнув букашек, я принялся выковыривать их из ушей, а те, пытаясь сбежать, щекотались и жужжали. Похоже, кто-то из них забрался глубоко - звуки в правом ухе не прекращались. Хотя нет, судя по тому, как забеспокоились мои друзья, дело было в чём-то еще…

-Что там такое? – жужжание доносилось откуда-то справа.

Хан всмотрелся в направление звука и двинулся туда осторожной, тихой поступью. Остальные, в той же манере, пошли следом.

Жужжал, как оказалось, большой черный булыжник. Он медленно, порывистыми толчками,  полз прямо к нам. Я не заметил у него ни ножек, ни ручек, ни чего-либо вообще… Просто монолитный камень. Хотя, нет, не просто. Он же кожаный! Скорее это был подвижный мешок, в котором кто-то с жужжанием брыкался… Хан оглянулся на Ежку, но тот пока не “распробовал” гостя и не мог ничего сказать.

Черный мешок, всё еще жужжа, резко остановился. Шагах в десяти от нас. Наверно, заметил… Да, действительно. Он открыл глаза! Точнее глазницы - два темных, разной ширины, провала на кожной поверхности. Они увеличивались, будто существо в ужасе таращило глаза, и были уже размером с мой кулак.

Из глазниц запахло чем-то сладковатым, цветочным… пожалуй, вкусным. И этот аромат вскружил голову одному трупоеду! Тот, позабыв все указания, прыгнул вперёд, к мешку, и сунул руки прямиком в глазные отверстия.

Существо чуть отстранилось, как в испуге. А затем два провала, за мгновение, слились в единую пасть, которая разом проглотила глупого сластёну. Мешок яростно и громко зажужжал, заглушая вопли заключённой жертвы.

-Освободить! – крикнул Хан, подбегая к неведомому хищнику.

Он выхватил нож, но застыл в сомнениях. Боялся навредить узнику неосторожным взмахом. Остальные суетились вокруг, не зная, что предпринимать и как выполнять команду.

Вопли из мешка зазвучали с невыносимой болью, почти предсмертной! Хан решился, и, примерившись, прошелся лезвием ножа вдоль черного туловища. Кожаная ловушка лопнула, исторгнув жертву и свору разъяренных пчёл. Злые жучки пару раз ужалили руку Хана и улетели, удовлетворённые местью.

Меж тем, спасенный, но целиком искусанный трупоед, бессильно стонал, едва шевелясь. Под ним расстилалось чёрное полотно кожи, измазанное в чём-то липком… сладком, на обонятельный вкус. Ежка подковылял поближе и, зачерпнув липкую субстанцию, с невозмутимым видом, сунул её себе в рот. На его лице расплылась довольная улыбка.

Хан обернулся ко мне, но я лишь пожал плечами. В конце концов, всё уже давно имеет имена, и не всякая вещь нуждается в моих наименованиях. Многие из них достаточно просто распознать… вот как сейчас.

-Мёд, - высказалась Тедди, внимательно рассмотрев субстанцию.

Я же говорил, всё или почти всё уже названо. А вот этому опасному бурдюку имечко от меня не помешает! Чтоб все знали, что от него ждать. Пчелоглаз, да! Пусть будет пчелоглаз.

Время близилось к вечеру, серая облачность покраснела из-за заката. Пора бы двигать домой… По указу Хана, двое трупоедов понесли искусанного, опухшего сородича. Третий, водрузил себе на горб останки пчелоглаза, полные съестного мёда.

Посиневшая жертва укусов всю дорогу скулила от боли. Его носильщики, то и дело порывались сбросить груз или хотя бы сгрызть с него липкую вкуснятину. Однако, присутствие сурового Хана, делало собственные прихоти невозможными.

Так закончилась первая охота. Мы потеряли двух сородичей, но заполучили ценный трофей. И назвали много нового! Есть над чем подумать! Я всю обратную дорогу этим занимался, пока затылок не разболелся.

Лишь много позже мне открылось, что та охота увенчала Век Великого Завтрака, а завтрашний день принадлежал уже совсем иному времени… Эпохе Долгого Обеда.