Черное солнце

               
Разбудите меня среди ночи и спросите: что такое счастье?.. В детстве я сказала бы, даже не открывая глаз: лето, дача, веранда, стакан с апельсиновым соком.
Разбудите меня сейчас, по прошествии стольких лет, – и я отвечу вам в точности то же самое. Потому что счастье и детство, в их обобщенном виде, – это стакан с апельсиновым соком на залитой утренним солнцем веранде, с крыши которой спускаются по бечеве тугие спирали дикого винограда; зелень прихотливо вырезанной листвы просвечивает бледно-зеленым, образуя на белой-пребелой скатерти фантастические узоры…

Еще счастье – это когда на землю спускаются голубые сумерки и весь воздух гудит от полета майских жуков, от мощных взмахов их лакированных крыльев… Счастье – разморенный июльским солнцем полдень на соседнем пруду, где на зеленой ряске, на листьях глянцевых желтых кувшинок сидят разомлевшие от жары лягушки, подрагивая белыми жирными брюшками… Счастье – перевернутая донышком кверху синяя чаша неба, под которой умещается весь твой маленький мир: бескрайний луг, сплошь заросший полевыми цветами со сладким до одури ароматом и мохнатыми черно-желтыми шмелями. Счастье – карьер за лесом, темные мрачные ели и корабельные сосны со звенящими от жары золотыми стволами, мхи и пружинящие лишайники, лесная тропа, по которой тянутся рыжие муравьи… Но самое главное счастье – это, конечно, стакан с апельсиновым соком ранним солнечным утром. 
 
Счастье всегда начиналось так: в большом доме все спят, и даже кузнечики не стрекочут, только мухи сонно ползают по окну… На белой скатерти ярким пятном желтеет хрустальный стакан с апельсиновым соком, ледяным, прямо из холодильника. Я сижу в кресле-качалке на веранде флигеля и сквозь просветы в виноградных листьях слежу, как бледные еще лучи скользят по лужайке… От лужайки плывет густой дух скошенной накануне травы, в высоком небе застыли далекие, безразличные к земным делам облачка… Постепенно солнечные лучи обретают силу и наливаются огненным цветом и наконец ложатся на скатерть и на кресло-качалку, в которой сижу я. Жидкость в стакане вспыхивает, обретая янтарный оттенок, потом меняет цвет на яичный и начинает светиться изнутри. Я рассматриваю сок на свет, делаю первый глоток и только потом выпиваю залпом, до дна. Я стараюсь не нарушать ритуал. Потом слегка раскачиваюсь в кресле, время от времени касаясь ногами струганых досок пола, – и от теплого дерева по телу прокатываются волны блаженства…

В ту пору меня донимала мысль, какой все-таки цвет у апельсинового сока утром, – после того как мама прочитала мне лекцию о традиционных японских цветах. Порой ее сильно заносит, и она задвигает такое, что мозг буквально вскипает, но тут все было неожиданно интересно. Короче, в давние времена японцы напридумывали столько разных цветов и оттенков, что куда уж нам, европейцам. У японцев мозг устроен не как у нас, они сами так говорят. И с цветом они просто «уровень Бог». Ну как вам, к примеру, оттенок «щегольская хурма» – бледней «промытой хурмы», но темней «отбеленной хурмы»?!
Однако же угадать по японской системе цвет моего апельсинового сока не удалось! Пришлось смешать бледно-желтый с красноватым оттенком «цвет птенцов», добавить туда тускло-желтого «цвета золотистого воробья» и загустить все это желтым с зеленым отливом «цветом масла из рапсового семени». Зеленый отлив особенно пригодился, так как тень виноградной листвы неизменно добавляла в желтизну сока капельку зелени…

Но я отвлеклась.
О чем я?.. Ах да… о том, как хорошо мечтать о наступающем дне, когда покачиваешься в кресле и твои босые ноги легонько касаются струганых досок пола…

…Я качнулась в кресле, оттолкнувшись пальцами ног от шероховатых некрашеных досок. Сегодня можно успеть переделать кучу дел! А под вечер приедет мама, и можно будет повиснуть на ней – потащить ее «на охоту», наловить лягушек сачком, потом запустить в бочку, а еще лучше – в аквариум, а наша кошка будет ходить вокруг и с мявом совать туда морду, а лягушки – вопить от ужаса человеческими голосами. Мы с мамой будем кататься от смеха, а бабушка – нудно брюзжать, что мы живодерки и так нельзя портить ребенка. Мама, конечно, опять привезет с собой кучу бумажек и словарей, но я все равно утяну ее на болото… Ну а дальше пускай ваяет свои переводы, не сильно расстроюсь, ведь для забав всегда есть Волк!

Кто такой Волк? Соседский мальчишка, мой неразлучный дачный друг. Вообще-то он Вовка, просто Вовка, но я в детстве коверкала кучу слов, и выходило «Волк», прозвище так и прилипло. Даже родная бабушка теперь зовет его Волком… А меня Волк зовет Леей, принцессой Леей, потому что повернут на «Звездных войнах» и говорит, что я копия Леи. Хотя принцессой назвать меня можно с натяжкой, с моими торчащим ребрами и вечно ободранными коленками… А еще, начитавшись в детстве Сетона-Томпсона, Волк иногда начинает звать меня Бланкой, белой волчицей Бланкой, но быстро снова переключается на Лею. Я не возражаю. Настоящее имечко-то у меня не очень, так что и Лея, и Бланка намного красивей.
Волк и вправду похож на волчонка: тощий, быстрый, поджарый, с близко посаженными глазами, отчего у него все время настороженное выражение. А вот цвет глаз у него – обалдеть! Синие-синие, с желтоватой каймой-ободочком. Обычно они доверчивые, как у щеночка хаски. Но когда Волк злится, глаза становятся желтыми и недобрыми. Мы дружим только друг с другом, остальные нам попросту неинтересны, так и ходим вдвоем.
Самое любимое развлечение – залезть на второй этаж большого дома, в крыло, где у нас лежбище: наваленные на полу мохнатые шкуры монгольских лошадок (чехлы от дедушкиных «жигулей»), и дом скрипит от ветра и слегка покачивается, как галеон на бескрайних морских просторах. Я никогда не плавала на галеонах, но мне почему-то кажется, что они должны раскачиваться именно так.
 
Вереница дней и недель спрессовывается в несколько месяцев очумелого солнца и упоительного восторга – с конца мая и до начала учебного года. Потом все разъезжаются по домам. Общение практически прекращается, и осень, зима и весна проходят в ожидании нового лета. Дачная дружба, конечно, странная, но более верного друга у меня никогда не было и не будет. Так мы и жили – до того злополучного августовского дня, когда все началось.
В то лето мне исполнилось тринадцать. Волк был на год старше.

…Вот тут я должна сделать паузу и рассказать об одной своей странности.
Порой мне снятся странные сны. Точнее, это не сны, а грезы наяву. Неожиданно я выпадаю из реальности. Весь окружающий мир словно отодвигается от меня и становится очень маленьким. Сознание мое наблюдает откуда-то с высоты за упрятанным в прозрачную сферу телом, видит со стороны все движения, слышит мой голос, будто за меня говорит другой человек. Наверное, так смотрит на тело душа, которая уже отлетела, но не успела еще далеко уйти. Время замирает и одновременно галопом несется вперед, воздух становится вязким и плотным, и, чтобы тело могло двигаться, приходится разгребать воздух руками, как водоросли…

В тот памятный день со мной приключилась та же история.
Был тихий послеполуденный час ясного августовского дня – самое любимое время суток любимого дачного месяца. Нежаркое солнце позолотило весь мир гаснущими лучами.
Мы с Волком сидели на бортиках песочницы и о чем-то вяло переговаривались. Я давно уже выросла, но песочницу не убирали с участка: я запретила ее убирать. В такие дни хорошо сидеть, погрузив ноги в песок, и бездумно чертить веткой узор, воображая, что это японский сад камней и песка. В высоком голубом небе изредка проплывали далекие, отстраненные от мирской суеты облачка.
Но тут посреди безмятежности налетел порыв сильного ветра, резко похолодало. На горизонте возникло новое облако – темно-серое, отливающее лиловым, с желтым подбрюшьем. Само небо приобрело неприятно стальной оттенок. Облако очертаниями напоминало дракона или какого-то хищного зверя, широко разинувшего зубастую пасть. И приближалось оно очень уж быстро, куда быстрее, чем призрачные клочья белого тумана. Возможно, на той высоте поток ветра был намного сильнее… но что-то меня настораживало.

Черно-лиловое уже облако с зубастой пастью подступило к солнцу, челюсти зверя сомкнулись, погрузив мир в полумглу, – или мне только так показалось, потому что в этот момент со мной приключилась привычная история. Я выпала из реальности и теперь наблюдала мир и себя в нем словно со стороны. Себя и сидящего рядом Волка. Тень от облака разделила нас, раскидав по разным мирам. Я – точнее, мое тело – оставалась в границах света… А вот Волк… его словно окутала мгла, черты заострились и вытянулись в оскале, в глазах зажглись желтые огоньки. Панический ужас выкинул меня из состояния сна и вернул к действительности. Я вся покрылась мурашками.
Тут облако слезло с солнца, и мир засиял. Снова стало жарко, но в душе у меня был просто космический холод.
Я осторожно подняла глаза и посмотрела на Волка. Тот сидел на бортике песочницы, задумчиво глядя вслед стремительно уплывающей вдаль туче, и чертил сухой веткой замысловатые линии.
– Волк… – жалобно позвала я его. – Что это было?
– А? Что ты имеешь в виду? – рассеянно переспросил он, выныривая из оцепенения.
– Ну, это странное облако… ты ничего не заметил?
Волк посмотрел на меня с недоумением.
– Оно же сожрало солнце… Как дракон в сказках! И еще оно было… было похоже на волка с оскаленной пастью. А потом оно накрыло тенью тебя! Мне страшно... – Я прикусила язык. Не стоит озвучивать свои сны и сообщать об этом Вселенной. Все в мире имеет уши.
– Ты чего так дрожишь? – удивился Волк. – Это в тебе древний страх говорит. – Он ухмыльнулся. – Да, древние люди боялись затмений… они считали, что во время затмений солнце пожирают волки или драконы. Драконы и волки были одно и то же. Волков-оборотней они называли волколаками, а драконов – крылатыми волколаками.
Я изумленно воззрилась на Волка. Какие познания! А он продолжал:
– У всех народов свои истории про пожирателей солнца. По мне, так интересней всего скандинавские мифы. – Волк помолчал, собираясь с мыслями. – Короче, история там такая... В разные времена было много всяких миров, это долго сейчас объяснять... Но если по-простому, то так. Для людей боги-асы создали Мидгард, то есть Землю. Для себя – Асгард, мир богов. Но был еще Утгард, там жили демоны, первобытные великаны, темные альвы, карлики и прочие злобные твари и чудовища. Среди богов был такой Локи, ужасный проныра и негодяй. Бог хитрости и обмана. Он-то мог общаться со всеми: с богами, людьми, чудовищами... Вместе с одной великаншей он родил Мирового змея и еще двоих детей, Ужасного волка Фенрира и богиню смерти Хель. Прорицательница предсказала, что, когда эти дети вырастут, будет Гибель богов. За это боги прогнали Змея и Хель. Вот только волка Фенрира боги оставили у себя. Не стали его убивать, но…
Я слушала Волка с немым изумлением, с некоторым трудом следя за ходом повествования. Как все запутано...
– Ну… а дальше было так. Фенрир был таким злобным, что боги решили сковать его цепью – на всякий случай. Причем не простой цепью, а волшебной. Потому что первую цепь волк порвал. Вторую – тоже. Тогда боги послали гонца в подземный мир – за третей цепью. – Тут Волк сделал эффектную паузу. Глаза у него горели. – И вот эту-то третью волшебную цепь карлы-дверги – отличные кузнецы – выковали из того, чего нет, – из шума кошачьих шагов, женских бород, корней гор, жил медведя, рыбьего дыхания и птичьей слюны! Вот класс, да? – Волк так торжествующе посмотрел на меня, будто сам выковал эту цепь. Я задумалась. Да, интересно, только нескладно выходит… а с цепью вообще ерунда! К тому же и у медведя жилы есть, и с птичьей слюной вопрос… А уж моя кошка так скачет с утра, что потолок у соседей трясется… Однако этого я говорить не стала, чтобы Волка не злить, только про цепь возразила. Мол, таких не бывает.
– Конечно, таких не бывает, – с довольным видом кивнул Волк, – потому что все это волшебство и морок. Цепь была прочная, но очень легкая – вот как лента у тебя в косе… Боги обманули Фенрира и заковали, а потом еще меч ему в пасть засунули так, что рукоять упиралась в язык, а острие – в нёбо. Но Гибель богов все равно настала…
– Так это Фенрир сожрал солнце, – не утерпела я, – и устроил Гибель богов?
– Нет, Солнце проглотит не сам Фенрир, а другой волк, по имени Скёль, еще один волк, по имени Хати, проглотит Луну. И тогда наступит тьма, земля утонет в море, и будет мировой пожар… Так описала конец света прорицательница, ее бог Один поднял для этого из могилы. Скёль и Хати – сыновья Фенрира. За Солнцем с Луной они погнались тоже не от дури какой. То ли сами боги, то ли великаны натравили их, отправили подгонять колесницы Солнца и Луны. Я так и не понял толком, кто, запутанная история… Вот волчата и гнали их, как овчарки стадо, не давая сбиться с пути. Чтобы Луна и Солнце двигались точно по расписанию... а потом проглотили. Из мести.
Волк снова умолк, я терпеливо ждала продолжения.
– Так что сам волк солнце не трогал… Но он вырвался из цепей, и это было вроде сигнала, что Гибель богов наступила. Потом море вышло из берегов, а из страны мертвых на битву с богами приплыл корабль с полчищами великанов. Корабль из ногтей мертвецов!.. А вот главного бога Одина Фенрир убьет, хотя и сам погибнет. Ну, это все упрощенно… там еще много всего интересного.
Волк наконец иссяк. Я потрясенно молчала. Что и сказать, сильно… цепь из шума кошачьих шагов и рыбьей слюны… корабль из ногтей мертвецов… волки, гонящие, как овец, колесницы Солнца и Луны… Змеи, великаны, карлики-гномы, мертвые прорицательницы, восставшие из могилы… Но больше меня поразило другое – красноречие, обычно не свойственное моему молчаливому другу. Волк прямо вещал… да еще с таким превосходством!
Я не преминула съязвить на данную тему, а потом в лоб спросила, откуда такие недюжинные познания. Волк ответил туманно, мол, повезло с училкой.
Это было вранье, бессовестное вранье, судя по скошенным в сторону глазам Волка.
– Ну и что, – сменила я тему, – Мидгард так и погиб? Гибель богов состоялась?
– Нет, – вяло ответил Волк. Похоже, он уже пожалел, что сказал слишком много и вообще завел разговор. – То есть да... Она состоялась, но потом все опять возродилось. Прорицательница потом увидела совершенно другое: из моря поднялась зеленая земля, прилетел орел, и снова светит солнце. Боги умерли, но появилось новое Солнце. И новые боги и люди, – Волк помолчал, а потом неожиданно подытожил: – В сущности, Фенрир не виноват в Рагнарёке. Так в мифах называется Гибель богов. Гибель богов была по вине самих же богов.
– То есть?
– Боги плохо себя вели. Не могли защитить людей. Ссорились, убивали, развратничали… Брат шел на брата, сын – на отца…
– Тогда почему они не убили волка, если точно знали, что этот Фенрир – пусть и не сам – принесет им погибель? Ведь все началось с него и закончилось его сыновьями? – уточнила я.
– Не убили потому, что чтили волков. А еще они не хотели осквернять дом и святилище кровью волка.
– Жалеешь его?
– Да нет… просто сочувствую. На него же свалили весь ужас, который настал по вине самих асов. Хоть волк и Ужасный, и лютый, и кровожадный… Ужасный – это прозвище у него такое.
Я снова задумалась.
– А с чего ты полез в эту тему?
Волк снова скосил глаза, но все же ответил, очень нехотя.
– У нас в роду есть одна история. Правда, все это было так давно, никто сейчас толком не знает, что там случилось. В общем, кто-то из предков вздумал смотреть на солнце во время затмения и то ли свихнулся, то ли стал оборотнем-волколаком. Говорят, у некоторых людей предрасположенность к этому, и тогда нельзя смотреть на солнце во время затмения, особенно когда оно полное. Такое еще иногда называют Черным солнцем, потому что луна полностью закрывает солнце, и наступает ночь. Если посмотришь, непременно превратишься в черного волка – ну из тех, что пожирают солнце. Тьме всегда нужны новые волколаки, так бабушка говорит. Потому что волк, проглотив солнце, обжигает брюхо и погибает от жара. И тогда на смену ему приходят новые черные волки. Тьма всегда будет пытаться проглотить солнце. Насовсем. Такой вот закон… Чушь, конечно, но бабушка в это верит и с детства выносит мне мозг: не смотри на солнце да не смотри на солнце, прикрой голову шапкой… До сих пор как с маленьким. Вот я и решил разобраться.
Действительно, в младенчестве Волк все время ходил в каких-то странных панамах, огромных, как шляпы мушкетеров.
– Ну и как, разобрался?
– Пока не совсем. Но узнал много нового – уже плюс.
– А что стало с тем родственником?
– Тоже неясно. Точно известно только одно: у него был заскок с солнечными затмениями… Может, просто свихнулся и вообразил себя оборотнем. Во всяком случае, бесследно исчез. Никто не знает, что с ним приключилось.
Волк вдруг опять оживился:
– А ты знаешь что-нибудь о затмениях?
Я растерянно помотала головой.
– Ну и зря. Интересная тема.
Сейчас вынос мозга будет у меня, – подумала я и не ошиблась.
Еще долго я слушала про историю затмений, затем про их виды. Оказывается, есть несколько видов затмений. Но интереснее всех полное, при нем можно увидеть на небе яркие звезды, а вокруг закрытого луной солнца ореол, похожий на корону. Когда последние лучи солнца проходят через край лунного диска, будто вспыхивает бриллиант на кольце – это так и зовется, «бриллиантовое кольцо»… Красиво. Но полное затмение может длиться долго, до семи с половиной минут! Я представила себе ужас древних людей. Жуть какая-то просто…
Когда Волк закончил, я ехидно посмотрела на него:
– Скажешь, и тут тебе повезло с училкой? И она академик в области астрономии?
Волк улыбнулся:
– Нет. Тут я все сам. Перерыл кучу книг в районной библиотеке, правда, библиотекарша помогала. Но я прямо запал, правда же интересно?! Кстати, очередное полное затмение в следующем году, летом. 11 августа 1999 года. Оно будет хорошо видно в Крыму.
– Ну-у-у, Украина… – разочарованно протянула я. – Где та Украина… Хотя я бы взглянула. Заодно в море бы покупалась...
Волк промолчал. Глаза у него были желтого цвета, как апельсиновый сок ранним утром на увитой виноградом веранде…
Я посмотрела на часы. Прошло всего десять минут, а мне прочитали целые две лекции. Я поежилась. Магия мифа начинала действовать на меня.
– А… эти волколаки… когда пожирают солнце, как они выпускают его из утробы? Что там об этом в сказаниях?
– Да везде по-разному, – Волк пожал плечами. – В некоторых преданиях волкодраконам показывают зеркало, чтобы они выпустили солнце из пасти. В других – бьют в бубны, в-третьих – приносят в жертву черную курицу. А если это не поможет, настанет мрак и конец света. Время оборотней.
И тут Волк вдруг зарычал – и скрючил пальцы. Когти! Когти оборотня!
Я невольно отшатнулась.
– Ты зачем меня так пугаешь?!
– А ты и напугалась! – насмешливо поддразнил меня Волк. – Балда. Я ж пошутил. Хотел показать тебе волка-оборотня.
– Дурацкие у тебя шутки, – разозлилась я, он и в самом деле меня напугал. – А что ты знаешь про оборотней? Наверняка и этот вопрос изучил?
Волк внимательно посмотрел на меня.
– Да не так уж много. Есть оборотни с рожденья, а есть обращенные, заколдованные. У прирожденных черная шерсть на загривке. Заколдовать можно при помощи трав, зелий и заговора, накинуть особый поясок… ну и так далее. Вот накинь на тебя такой поясок, – и будешь зверем, пока кто-то не снимет его с тебя. Если верить нашей семейной истории, есть такие, что вроде бы люди… а как посмотрят на Черное солнце, – так превращаются в оборотней. Что-то вроде родового проклятья. Между прочим, раньше люди верили, что волк сразу придет, если позвать. Ну и в колдунов, разумеется, верили. Некоторые считают, что волколаки – это сами колдуны, которые умеют оборачиваться волком. Но это не совсем так. Во всяком случае, не всегда.
– Значит, ты тоже веришь в эту историю? И в колдунов?
– Да как сказать… Не то чтобы верю… просто не исключаю. Всякое бывает.
На этом Волк закрылся, лицо у него стало чужое и отстраненное. Он свернул разговор, сославшись на дела на участке, и ушел к себе, пообещав зайти за мной вечером.

Вечером он не зашел, утром – тоже. А в обед мама утащила меня в Москву – поездить по магазинам и купить все нужное к школе. День прошел мирно, но это был последний безмятежный день нашего последнего лета…

Сначала на обратном пути, на повороте с шоссе на боковую дорогу, ведущую к дачным участкам, мы увидели аварию. Посреди шоссе стояли зеленые «жигули», остальные машины осторожно объезжали их стороной. Около «жигулей» не было ни души. Приглядевшись внимательней, я увидела водителя. Молодой рыжеволосый мужчина словно спал, откинувшись на сиденье. Кожа у него была не просто белая, как бывает у рыжих, она отливала неестественной белизной. Рот приоткрыт, голова запрокинута назад. В следующую секунду я поняла, что мужчина мертв, просто его держит ремень безопасности. А рядом с машиной, на расстоянии нескольких метров, лежала кукла. Большая белокурая кукла в голубом платье. Только спустя какое-то время до меня дошло, что это не кукла, а мертвая девочка. Видимо, при ударе ее выкинуло из машины, и все это произошло совсем недавно. У меня сжалось сердце. Ведь в эту минуту чья-то жена и мать ждет, что они вернутся домой! Но где же машина, которая их убила? Я завертелась, пытаясь понять, но мама сердито одернула меня:
– Не смотри туда! Без тебя разберутся. – Она, не снижая скорости, так резко свернула на боковую шоссейку, что взвизгнули шины. Я потрясенно молчала, будучи во власти увиденной сцены. Мертвая девочка, похожая на куклу, без единой капли крови и ее рыжеволосый отец, словно уснувший за рулем. И еще я видела женщину у окна. Ждет сейчас… и ничего-то не знает. Но я-то знала… Я тогда уже точно знала, что все теперь будет не так. Не так, как было прежде.
И действительно, рядом с участком Волка стояла машина скорой. В раскрытые дверцы грузили носилки с неподвижным телом. Его бабушка! Сам Волк стоял рядом с помертвевшим лицом.
– Инсульт, наверное… вряд ли справится, возраст все-таки, – негромко сказал кто-то.

В ожидании новостей Волк два дня жил у нас. В основном мы отсиживались на втором этаже, в крыле, устланном лошадиными шкурами, и дом покачивался на ветру, как галеон.
На третий день появился его отец, гнусный тип, хотя в нем было что-то от Волка, вернее, у Волка – от него: например, ежик торчащих волос и близко посаженные глаза. Но если у Волка все это смотрелось мило, то те же черты у отца выглядели отталкивающе. Наверное, дело было в ускользающем взгляде и хищной улыбке – не улыбка, а просто оскал.
Он никогда не жил вместе с сыном, бросив Волка сразу после рождения, когда умерла его мать. Волка воспитывала бабушка, мать отца, – деньги отец все же давал. Мать у Волка была сиротой, без родни. Мой отец тоже умер, и меня воспитывали дедушка с бабушкой, поскольку мама вечно занята на работе, думаю, это и сдружило нас с Волком.

С отцом приехала незнакомая немолодая женщина, вся в черном. Траур по бабушке? Та умерла, не приходя в сознание. Скоро все прояснилось. Отец приехал сказать, что не может взять Волка в семью. Но его возьмет к себе тетя – сестра отца, та самая женщина в черном. Она и будет опекуном, оформит все нужные документы. Тетя живет у самого моря, так что Волку не будет скучно.
Вещей практически не было – набрался неполный рюкзак. И Волка увезли так стремительно, что нам едва удалось попрощаться. Мы смущенно поцеловали друг друга в щеку – впервые! – и поклялись писать и звонить.

После отъезда Волка дача словно осиротела. Меня не радовал даже стакан с апельсиновым соком на веранде, увитой лозами винограда. Да и листья на лозах начали окрашиваться багрянцем и заметно редеть. Осень уже на пороге… Осенние листья тоже красивы, но совсем иной красотой. Остаток августа я провела, почти не выходя из дома: поднималась к себе на второй этаж по крутой узенькой лестнице и отсиживалась в крыле, на расстеленных лошадиных шкурах. Дом все так же скрипел и покачивался, как корабль на волнах, это убаюкивало меня.
Потом начался учебный год. Мы всегда мало общались с Волком с осени по весну, но тут молчание было другое – пугающее. Пару раз он все-таки позвонил с почты, но нам нечего было сказать друг другу, и разговор неловко и тягостно обрывался. Только однажды от него пришло письмо, короткое и очень странное. Волк писал, что ему плохо, сидит целыми днями дома, в школу не ходит и по ночам воет на луну.
Я восприняла это как фигуру речи. Потому что, если воспринимать эту фразу буквально, пришлось бы признать, что Волк попросту сбрендил. Или обдолбался. Значит, наркотики?
– Мама, что же это такое? – спросила я со слезами. – В школу не ходит… воет… Он что там, совсем свихнулся? Ведь взрослый уже… Ну почему мы не взяли его к себе?.. – Я разрыдалась.
– Что ты несешь? – рассердилась мама. – Как мы могли взять его, когда есть родня? Они все оформили правильно, все документы по опекунству. И потом, он уже взрослый, может и не учиться, а поступить, например, в ПТУ… или пойти работать. Сейчас многие не доучиваются, время такое… Да, странно все это. Но мы-то что можем сделать? Разве что съездить и посмотреть своими глазами. Но только после конца учебного года.
Мама у меня молодец. Просто пять баллов, всегда меня понимает.

Во время школьных экзаменов, в конце мая, прилетело еще письмо – уже от самой тетки Волка. Она самолично звала нас в гости: мол, будет нам очень рада, а Волк – тот ждет не дождется, и куча любезностей. В конце теткиного письма была коротенькая приписка от Волка: «Лея, ты помнишь тот разговор? Затмение в августе, 11-го числа, отсюда будет отлично видно. Приезжай». Слова «тот разговор» были трижды подчеркнуты жирным карандашом. Тон приписки показался мне несколько необычным, не свойственным прямолинейному Волку, – мне почудились в этих трех строчках не то мольба, не то некое предупреждение. Я долго ломала голову, но так и не поняла, что он пытался сказать.

Мы собрались почти в конце первой декады августа: раньше у мамы не получилось из-за работы, да и неловко гостить слишком долго. Мы увидим все собственными глазами – ну а там решим, что делать.

Дом мы нашли не сразу, он стоял даже не на окраине города – назовем его городом Н., чтобы не пугать его жителей, – а совсем на отшибе, за городом. Если смотреть на город Н. с моря или на карте, это узкая прибрежная полоска суши, зажатая между скал. Затем пологий берег начинает плавно переходить сначала в холмы, потом в горные каменистые склоны. Среди темной зелени пестреют разноцветные и белые домики. Теткин же был почти у границы густого соснового леса.
Дом стоял совсем обособленно, и жизнь в нем вряд ли можно было назвать городской. Даже водопровода не было, только кран во дворе. Но в летний сезон это даже неплохо. Дом старый, из какого-то белого камня, слегка истертого временем. Несмотря на удаленность от моря и городского центра, выстроен с некоторой претензией. Два этажа с балконом, каменная ограда и красивый тенистый сад. Тетке достался по наследству. Странно, что все это богатство принадлежит одинокой женщине, живущей непонятно на какие доходы. И вообще – как его не разрушили и не отняли у предков тетки в череде войн и революций?
Самым большим богатством был неухоженный сад, с переплетающимися ветвями старых деревьев, касавшимися окон второго этажа, а на первом царил прохладный полумрак. Я заметила несколько груш, яблонь, а также абрикосовые и инжирные деревья. Все они были увешаны плодами, что удивительно, учитывая отсутствие водопровода и засушливый климат. Деревья словно подпитывали волшебные источники. Какой-то просто заколдованный сад… сад из сказки.

Нас поселили на втором этаже, в соседней комнате жил Волк, первый этаж был царством тетки, пожилой, крючконосой, похожей на ворона. Она и сейчас носила черное.
Пожив со мной денька два и убедившись, что все хорошо, мама засобиралась домой: как всегда, ее там ждал срочный и очень статусный перевод. Пообещав скоро вернуться, она отбыла, бросив меня одну в незнакомом доме. Я ужасно разозлилась на нее: оставить родную дочь в чужом месте, с чужими людьми… Ну и что, что Волка мы знаем с детства, он здесь не хозяин. Это просто предательство! Об этом я заявила маме, но она все-таки упорхнула. Временами мама бывает ужасающе безответственной, как ребенок. Хотя она меня, разумеется, очень любит. И я тоже ее люблю и прощаю ей все ее выходки. «Приеду и заберу тебя дней через десять. – Она чмокнула меня на прощание. – А ты загорай и купайся в море, когда еще будет такая возможность, ну не зря ж мы сюда приехали!»

Впрочем, после ее отъезда действительно мало что изменилось. Первый день тетка еще покрутилась немного на кухне, что-то подергала в саду, поболтала с нами о том о сем, но было видно, что наше общество ей не так уж интересно. На второй она исчезла из дома еще затемно и вернулась, когда мы уже спали. На третий повторилась та же история. Ее не было с утра до вечера, где она шлялась, неведомо, в результате мы с Волком были предоставлены сами себе. Впрочем, мне стало легче дышать. В ее присутствии было муторно и тревожно. Жуткая слабость, не хватало воздуха, но я списала все это на чудовищную жару. Однако ее горбоносая физиономия с черными, без радужек глазами и впрямь могла нагнать страху на кого угодно. Я заметила, что Волк следит за теткой с плохо скрываемой злобой. Пару раз мы сходили на море, выискивая относительно безлюдные места на побережье. В первый день ветер дул с моря и вода была холодной и мутной, купаться не стали. Назавтра повторилось то же самое. В голубом небе плыли сверкающие, какие-то слюдяные облака. Все было залито таким же золотистым светом, как и тогда, год назад, в памятный августовский день. Я посмотрела на горизонт – нет, никаких зловещих сизых туч в прозрачной голубизне. Мы сидели прямо на песке и молча смотрели, как море перекатывало бесконечные ряды зеленых волн с белыми гребешками, волны пенились под хлесткими ударами ветра. Я вслушалась в ровный гул. Волны переговаривались друг с другом о чем-то своем, и их тревожное шипение упорно прорывалось в мой мозг через овладевшее мной безразличное оцепенение. Они словно пытались что-то сказать мне. Слышишь?.. Слышишь?.. С-с-слушай… скоро… с-с-скоро… ш-ш-ш…
Что я должна услышать? И что – скоро?

Я набрала пригоршню песка. При рассмотрении это оказались очень маленькие, просто крошечные ракушки. На песке кое-где лежали обтесанные волнами валуны. На одном из них сидела бабочка, очень красивая, с траурно-черными крыльями. Они трепетали на сильном ветру, но, как ни странно, бабочку не сносило. Чудная какая-то, подумалось мне. Как ей удается держаться на камне под ветром?
Я искоса посмотрела на Волка. Он сидел, зарыв ноги в перемешанный с мелким ракушечником рыжий песок, тоже погруженный в мысли, словно не слыша голоса волн. Вообще он очень вытянулся за прошедший год, вырос почти на целую голову и раздался в плечах. Уже юноша, а не мальчик. Скоро будет молодой мужчина. Я снова искоса, уже изучающе, посмотрела на него. Да, он стал красив – какой-то диковатой красотой. Даже улыбка стала напоминать оскал – красивый белозубый оскал. Это прибавило еще пару лет. Год назад он не умел так улыбаться. Мне стало неловко, и я постаралась стряхнуть с себя наваждение. Это просто мой детский товарищ, пусть так все и останется.
За прошедшие дни мы толком не поговорили, только обменивались дежурными фразами. Зачем ты тогда меня звал?
– Послушай... – решилась я наконец. – Что тут вообще происходит? Ты помнишь, что написал мне зимой? Почему в школу не ходишь?
Еще не закончив фразу, я вдруг осознала нелепость вопроса. Для своих пятнадцати лет он был чересчур взрослым.
Волк усмехнулся, заметив мое замешательство, словно услышал мои тайные мысли. Я смутилась и покраснела.
– Не могу. Не хочу. Нет… скорей, не могу. – Он помолчал. – Я и сам хотел тебе рассказать, но не знал, как начать. Поговорим об этом не здесь. Здесь нас могут услышать.
Он обвел блуждающим взглядом море с пенистыми барашками, полупустой пляж и хибары, стоявшие вдалеке. Я удивленно уставилась на него.
Кто нас может услышать? Мы здесь одни. Да, в конце пляжа есть еще несколько человек, но они чересчур далеко, чтобы что-то расслышать... Волк предостерегающе поднял руку, и я закрыла рот, ничего не сказав. И тут же тоже услышала – вернее, почувствовала – чье-то присутствие. Нечто чужое напряженно вслушивалось в нашу беседу, словно огромное ухо. Я явственно слышала мерное дыхание – за неумолчным плеском волн и подвыванием ветра.
Когда мы уходили с пляжа, траурная бабочка слетела с камня и последовала за нами. Она отстала только тогда, когда мы прошли через калитку и закрыли ее за собой.

…Потом мы сидели в крошечной беседке в дальнем конце сада. Она вся была увита виноградом, совсем как наша дачная терраса. Только здесь виноград настоящий, не дикий, на виноградниках такие кусты подвязывают к шпалерам, но в беседке виноградные лозы были просто для украшения, а еще для тени. Виноград закрывал беседку от беспощадного южного солнца, при этом на вьющихся лозах среди зубчатых, зеленых пока листьев красовались тяжелые бледно-зеленые грозди. Рви и ешь прямо в беседке... Солнечный свет, просачиваясь сквозь зеленую листву, придавал загорелому до черноты Волку оливковый оттенок. Я перевела взгляд на свои руки – моя белая кожа окрасилась бледно-зеленым. В беседке было нежарко и очень уютно. Виноградные листья отгораживали нас от всего мира.
Мне вдруг вспомнилось раннее утро на дачной террасе, не хватало только стакана с апельсиновым соком... Сок, апельсиновый сок… Он всегда приносил мне счастье… Мысль бредовая, но ритуалы – сильная штука…
– У вас есть апельсиновый сок? – спросила я.
Волк удивленно поднял брови. В зеленоватом сумраке синие глаза казались почти черными, а янтарный ободок вокруг радужки не был виден.
– Есть, а что?
– А хрустальные стаканы?
– Хрустальных нет. Только обычные, граненые.
– Неси два стакана… и пачку сока. Безо льда.

Я разлила сок по стаканам и посмотрела жидкость на свет. То ли стекло толстое и непрозрачное, то ли слишком темный отсвет от листьев… только сок в стаканах был мутный и некрасивый. Не было в нем ни «цвета золотистого воробья», ни «цвета птенцов», ни «цвета рапсового масла». Банально бурый, неприятный на вид. И – ничего не случилось. Как сидели мы за ротанговым столиком, так и сидели. Не вскипели в крови пузырьки восторга, как в бокале с шампанским. Чудо не состоялось. Детство ушло. Дура, вот дура! Вообразила себя магиней…
Волк осторожно взглянул на меня и отвел глаза. Мы оба молчали.
Так же молча выпили по стакану отвратительно теплой бурды, остатки вылили из пачки на землю. Пить эту дрянь не хотелось.
– Так почему ты не ходишь в школу? И вообще… ты же хотел рассказать.
– Ну… это сложно сразу все объяснить… – Волк вздохнул и надолго умолк. – Понимаешь, она – ведьма. Настоящая ведьма! – вдруг выпалил он. Сейчас он был опять похож на маленького волчонка со взъерошенной шерстью, глаза зло горели. – Я для нее как собачка. Как скажет, так я и делаю. Что прикажет, то и исполню. Прикажет ходить на задних лапках – хожу. Не захотела, чтоб я учился в школе, – вот и не стал учиться. Наверное, и не нужно… какая тут школа… – Волк с горечью прикусил губу.
Я изумленно раскрыла глаза. В каком смысле – ведьма? Злобная и сварливая? Что за лепет… Взрослый же парень, и – «я как собачка»?
– Слушай, ну это бред. Ты не младенец какой-то. И младенца-то не заставишь.
– Ты просто не понимаешь. Я же сказал: она – ведьма. Я не знаю, как у нее выходит, но я не могу противиться ей, хотя понимаю, что я – просто раб. Я ее ненавижу, но повинуюсь.
Я снова покосилась на него, теперь с сомнением. Такой взрослый, красивый – и… «я просто раб… я как собачка». Снова фигура речи?
– Но мы с тобой где хотим, там и ходим… И никто нам не указ. Разве не так?
– Потому что ты здесь. Она просто не хочет тебя вспугнуть.
Все равно я не могла поверить своим ушам. Дикость средневековая.
– И что, летает на помеле? Варит зелье в котле? В комнате пучки трав и связки сушеных мышей?!
– На помеле не летает, – огрызнулся Волк. – Во всяком случае, я не видел. А зелье варит, не сомневайся. Правда, не в котле, в кастрюле. От него у меня мозг отшибает, перестаю соображать. Наутро не помню, что делал ночью. Однажды очнулся в беседке. Помню только, что выл на луну. Еще помню звезды. И луну кровавого цвета. И слышу свой голос – звериный. До сих пор слышу, как будто со стороны. Как раз было затмение, лунное. Ну а мыши… сушеных не видел, а вот живых здесь полно. Летучих. На чердаке висят гроздьями.
«Все-таки наркота, – снова подумала я, – или нет?»
– Ты к чему написал: «Помнишь тот разговор»?
Волк мрачно взглянул на меня и невпопад ответил:
– Она вцепилась в меня мертвой хваткой, прямо с ходу, как только увидела меня на даче. Я это сразу почувствовал. Видимо, учуяла что-то такое, что для нее… очень важно. Впилась, как пиявка. Поэтому и взяла на себя опекунство, подбила отца. А зачем она вас пригласила, не знаю… Посмотрим. Лея, прости, я не смог отказаться, мне нужно было увидеть тебя, может, последний раз… Хотя… надо было предупредить, чтобы не приезжали. Но… ты прости меня, ладно?
Я потрясенно молчала. Что тут скажешь? Тетка как тетка, противная… непонятная. На ворону похожа. Но вот так утверждать, что настоящая ведьма? Может, и впрямь в уме повредился?
– Она знает?
– Что знает?
– Ну, что ты догадался?
– Думаю, нет. Да я догадался недавно, перед самым вашим приездом. Просветление нашло. И вряд ли тетка сообразит, что я все тебе расскажу. Но за пределами сада об этом лучше не говорить: услышат.
Теперь я даже не стала уточнять, кто нас может услышать. Во мне еще жили леденящее ощущение чужого взгляда и настороженная тишина, жадно вслушивающаяся в наш разговор, впитывающая каждое слово, – там, на берегу. Полная, абсолютная тишина посреди неумолчного плеска, рокота волн и детского визга на другом конце пляжа. А еще эта бабочка, которую не мог сдуть с камня ветер… Она провожала нас через город до самой калитки.
– А почему можно здесь?
– Потому что здесь ее логово. Логово ведьмы – это как око тайфуна. Знаешь, что это такое? В оке тайфуна всегда абсолютный штиль. Здесь никто не услышит.
Я огляделась вокруг. Только сейчас до меня дошло, что не так в этом саду, с его свежей листвой и налитыми соком плодами. Морок. Морок и колдовство. Не может быть такого цветущего сада на засушливой, каменистой почве без полива и ухода. Ах, мама, мама… как хорошо, что ты меня бросила и уехала. Хоть ты сейчас в безопасности…
– Послезавтра – солнечное затмение. Помнишь наш разговор? Ты тогда говорила, что хочешь увидеть. И вот… все сошлось в одной точке. Не бывает таких совпадений. Для чего-то все сошлось в одной точке. Это единственная возможность… для меня. Правда, пока не знаю, какая.
Я ощутила себя мухой, запутавшейся в паутине, и с удивлением осознала, что приняла «ведьму» как данность.

Пока мы беседовали, сгустились сумерки. Сумрак был наполнен запахом моря и золотистым сиянием, скрадывавшим очертания всех предметов, зыбкие тени залегли под деревьями и кустами. Небо чертили черные тени, мягкие и бесшумные, – не то ночные птицы, не то летучие мыши. А потом на землю мгновенно упала тьма, как занавес в театре. Яркая луна нависла над погруженной во тьму землей, огромные яркие звезды бриллиантами лежали на черной ткани неба. Ветви деревьев во тьме казались руками чудовищ, они тянулись к нам со всех сторон.
Тут скрипнула калитка, и я едва сдержалась, чтобы не закричать. Тетка крадучись прошла по дорожке вглубь сада, не заметив нас. Оттуда послышалось шуршание, трепетание огромных крыльев в кромешной тьме. Меня трясло. Волк взял меня за руку и осторожно вытащил из беседки. Он уверенно вел меня по саду, видимо, знал здесь каждую кочку. Деревья цепляли нас ветками, хотя днем мы свободно прошли по дорожке, а тропинка вспучивалась корнями, так что я едва не упала. Лиана обвилась вокруг моей шеи, мне показалось, что сейчас она задушит меня… Тут из глубины сада снова донеслись хлопанье крыльев и тихий жуткий смех, а потом гортанные голоса, не похожие на человеческие. Они односложно повторяли одни и те же звуки.
Мы опрометью бросились к дому и взлетели по лестнице на второй этаж.

В ту ночь мы спали в одной комнате и наутро проснулись довольно поздно. Всю ночь меня мучили кошмары, а уже под утро приснился сон. Я находилась в какой-то зеленой стране, в которой было зеленым все: земля, холмы, деревья, стволы деревьев, огромные валуны – и даже камни на дне ручья имели зеленоватый оттенок. Однажды я видела примерно такой пейзаж в маминых книжках, где были фото с японскими садами мхов. Зелень самых различных оттенков – от изумрудного до светло-салатового. Словно я смотрела на мир сквозь очки с зелеными стеклами, даже небо отсвечивало зеленым. Это было изумительно красиво. И посреди пиршества зелени выделялись две фигуры: волк и волчица. Волк был серый. Волчица – намного светлее, совсем светлая, почти белая. Красивые гибкие звери беззвучно неслись по равнине среди холмов, делая огромные скачки, словно паря и зависая в воздухе. Время от времени они поворачивали друг к другу морды и обменивались короткими взглядами. Ничего больше в этом немом сновидении не было – только зеленые мхи, бескрайнее небо и два совершенно счастливых зверя, несущихся сквозь вечность… Не знаю, почему, но этот сон принес мне успокоение. Я долго лежала с открытыми глазами, размышляя, зачем мне все это приснилось. Я верю в вещие сны, но тут не было вещего… вообще никакой информации.
Когда мы с Волком спустились вниз, тетки уже след простыл – впрочем, я к этому привыкла. После вчерашнего есть не хотелось. Выпив ледяного молока из холодильника, мы вышли в сад и снова уселись в беседке. Я посмотрела на дом и вдруг заметила чердак над вторым этажом. Хотя было бы удивительно, если бы чердака вовсе не было. Просто прежде я его не замечала.
Что там, на чердаке у ведьмы? Во мне проснулось любопытство.
– Ты там когда-нибудь был? – я показала на чердак. Мне вспомнилось, как мы сидели в крыле мансарды на даче.
Волк посмотрел на меня с таким выражением, будто очнулся от вечного сна.
– Вообще-то был пару раз, когда она ослабила поводок. Интересно стало, что там у нее.
– Ну и что там?
– Да ничего особенного. Куча старого барахла и летучие мыши по всем углам.
Я задумалась. Жаль… Но, если мне что-то взбредет в голову, я не успокоюсь, пока не получу желаемое.
– Он не заперт?
– Тогда был не заперт, не знаю, как сейчас…
– Полезли?
На чердак вела внешняя лесенка, точнее, железная заржавевшая от непогоды лестница, прикрепленная к стене дома. Мы по очереди вскарабкались по ней, Волк – первый. Дверца на чердак оказалась не заперта.

На чердаке и впрямь был полный разгром. Друг на друге стояли грязные ящики, на полу навалены полуистлевшие тряпки – одежда бывших владельцев дома, которую не потрудились выбросить. Ржавые гвозди и прочие железяки устилали грязный дощатый пол. Между досками зияли щели. На веревках сушились пучки трав. Все покрывал толстый слой пыли. Воздух был немного затхлый, но сухой. В дощатой наружной стене оказалась большая щель – через нее в полутемное помещение проникал тонкий солнечный луч. В нем кружились и танцевали пылинки.
Завороженно глядя на их танец, мы, не сговариваясь, уселись на пол, прижавшись друг к другу плечами. Все было точь-в-точь как на нашей мансарде. Мы смотрели на танец пылинок, пока луч не погас: солнце переместилось. Сразу стало прохладней, и я зябко поежилась.
В этот момент я вдруг осознала, что на мне одна маечка на бретельках и шорты – и я прижимаюсь голым предплечьем к такой же голой руке Волка. Мне стало неловко. Но почему-то я не отодвинулась, не отстранилась. Это было сказочное ощущение – прикосновение обнаженной разгоряченной кожи, просто невозможно оторваться.
Я продолжала сидеть, притворяясь, что ничего не случилось, и разглядывала свои босые грязные ноги. Потом осторожно подняла глаза. Волк смотрел на меня с каким-то странным выражением, глаза у него горели, как два желтых уголька. Лицо заострилось, щеки запали, подчеркнув скулы. Я опустила глаза и неожиданно для себя прижалась еще сильнее. В голове полыхнуло и как будто что-то разорвалось.
В следующий момент Волк притянул меня к себе, и мы буквально свалились на пол, слившись горячими губами. Я ощущала на лбу, щеках, голой груди – майка валялась в стороне – его бешеные поцелуи, и сама отвечала на них. Волк потянулся к моим волосам, отвел выбившуюся из пучка прядь и впился в нежную кожу за ухом. Прямо над сонной артерией. Это было так больно и сладко, что у меня все завертелось перед глазами. Потом я почувствовала его зубы и тяжелое дыхание. Зубы медленно сжимались. Мне стало страшно и захотелось вырваться и убежать.
И в этот момент мое сознание выкинуло со мной свою любимую шутку. Оно отделилось от тела и воспарило, наблюдая за происходящим откуда-то с высоты.
Я увидела словно со стороны двух полураздетых подростков, неистово целовавшихся прямо на пыльном полу, на ржавых гвоздях, посреди куч истлевшего барахла. Я наблюдала это словно в замедленной съемке, видела свое испуганное лицо и выражение лица Волка. Оно мне совсем не понравилось. Это было похоже, скорее, на звериный оскал, трогательная беззащитность куда-то ушла. Еще я увидела по углам грозди летучих мышей, омерзительных в своей кожистой обнаженности, а еще – здоровую щель в полу, где доски сильно разъехались. И там что-то тускло блеснуло…

Волк, похоже, почувствовал перемену моего настроения, потому что вдруг отпустил меня и сел, закрыв лицо руками.
– Нет, – сказал он с рассудительностью мужчины, – нет! Не здесь, не сейчас… И вообще – нельзя! Кто знает, что успела сделать со мной эта чертова ведьма. – Он протянул мне руку и помог подняться.
Мы еще долго сидели, прислонившись друг к другу, пытаясь осознать и принять себя в новой реальности. А потом я встала и молча направилась к загадочной щели в полу. Волк, не задавая вопросов, последовал за мной. Отодвинув доску, мы обнаружили там тайник.
В полутьме тускло блестели загадочные предметы. Пара металлических шаров, черное зеркало, ножи, стеклянная сфера, пластины с перевернутыми пентаграммами… все явно оккультного свойства. Я даже побоялась прикасаться к ним. Там же лежали книги в кожаных переплетах, подпорченных временем. Я открыла одну из них – прямо на картинке, изображавшей принесение жертвы демону. Демон был с человеческим телом, но с козлиными ногами и с рогами на голове. Ну ясно: черная магия. Ожидаемо. Тайник был довольно большой. В стороне от прочих вещиц лежала стопка тетрадей. Тоже в кожаных переплетах, но из более тонкой кожи. Я открыла лежавшую сверху, просто наугад – там оказались какие-то записи. Почерк витиеватый, но явно мужской. Продираясь сквозь старую орфографию и вставки на иностранном, кажется, на французском, языке, мы разобрали несколько страниц. Дневники. Дневники дальнего родственника, жившего довольно давно… ведь дом принадлежал теткиной родне! И достался ей по наследству. Интересно, зачем она их хранит?
Мы разбирались в записях, пока не начало темнеть.
Листы уже полуистлели, и некоторые распадались прямо в руках, так что с трудом удалось прочитать отдельные отрывки.
Некоторые страницы украшали рисунки пером. Чернила сильно выцвели. Часть листов была вырвана, а последняя тетрадь – вся в бурых пятнах.

Имени на первой странице не было. Только на обложке вытеснены инициалы: «В. М.». Автора звали Владимир, но мы не сразу поняли это – только когда он взялся комментировать диалоги. Также осталось неясным, кто он по происхождению и чем занимался, но очевидно, что писал образованный человек. И еще – он увлекался темой солнечных затмений.
Записки начинались как путевой дневник, заведенный специально для путешествия из Москвы в город Юрьевец, а также для двухнедельного в нем пребывания.
Потом путевые записки сменились хроникой, в которой автор высоким стилем описывал все события и свои чувства.
Обрывался дневник неожиданным образом… но обо всем по порядку.

Манера изложения была сродни почерку: витиеватая, вычурная и многословная.
Записи в дневнике настолько врезались мне в память, что я и сейчас могу процитировать их с довольно большой точностью. Я вообще хорошо запоминаю тексты, целые куски – это у меня с детства, когда я заучивала наизусть книги.

«1 августа 1887 года… Юрьевец расположен в Костромской губернии, в южной ее части. Я упоминал уже, что добирался сюда на перекладных, и надобно заметить, что дорога весьма недурна, особо последний ее отрезок. Государыня императрица Екатерина Вторая повелела дорогу спрямить и уложить изрядное покрытие. На участке Юрьевец – Лух дорога в 10 саженей, с твердым грунтом, и протяженностью – 58 с лишним верст. Мостов и труб – 408 сажен. Гатей 4 версты 78 сажен…»

«2 августа 1887 года… Юрьевец стоит на правом берегу Волги, напротив впадения в нее реки Унжи – на торговом пути, что издревле шел по Унже на север, на Вятку, Каму и дальше, на Каменный пояс. Ныне Юрьевец – довольно захолустный городишко, но знавал он и лучшие дни. Юрьевцы ходили на Новгород, на Киев… и против татар и черемис на Унжу, и на Казань, и Астраханское ханство с их помощью разгромили. А основал город Юрьевец благоверный князь Георгий, внук князя Юрия Долгорукого, проезжавший по Волге в 1225 году. Он нашел на горе икону чудотворную и велел “лес сечи” и город на горе строить во славу Святого Георгия».

«…Цель моего приезда сюда – наблюдать полное солнечное затмение, о котором нынче только и пишут газеты… Об этом я мог разве страстно мечтать – и вдруг мечты мои сбылись! Делегации астрономов уже поехали в Вятку, Кинешму, Клин и намерены наблюдать за затмением, в Клину даже с воздушного шара. В Юрьевец тоже съехались видные астрономы, писали, что командовать назначен профессор из Москвы».

«…Приехал загодя – чтобы и тетушку повидать, и настроиться на затмение. Его обещали 11 августа нынешнего 1887 года. Пока веду расслабленный образ жизни».

«3 августа 1887 года… Надобно описать Юрьевец, коль скоро завел дневник… Сам городок хоть и провинциальный, но довольно опрятный. Много храмов и монастырей, иные здесь с древних времен. Но есть и выстроенные недавно, к примеру, собор Успения Богоматери с пятиэтажной колокольней. Здесь три яруса церквей: прибрежные шатровые, городские и нагорные… Уже писал, что интерес к затмениям имею чрезвычайный. Многое читал – из того, что можно достать. Теперь счастливый случай увидеть все своими глазами».

«4 августа 1887 года… Общаюсь с тетушкой, раз вышла такая оказия. Тетушка – моя троюродная тетка по материнской линии. Ее покойный супруг дослужился до коллежского советника, однако занемог и вышел в отставку. Теперь тетушка получает половину его пенсиона – 100 с небольшим рублей в год. Мне отвели комнату в мансарде на втором этаже. Недавно тетушка взяла в дом воспитанницу – дочь покойной сестры, Глашу».

«5 августа 1887 года… Глаша произвела на меня неизгладимое впечатление. Она необычайно мила – и лицом, и тонким станом, и застенчивой грацией... В самый первый день за обедом я заглянул ей в глаза… Они у нее такие черные, теплые, что вся комната закружилась. Пропал, совершенно пропал! Когда она говорит, лицо ее озаряется природной живостью… Как непохожа она на столичных жеманных барышень, с их притворством и вечным желанием произвести впечатление».

«7 августа, 8 часов пополудни… Попробую описать свои впечатления задним числом, когда все свершилось… Город растянулся вдоль реки. Редкие огоньки, смутно виден силуэт колокольни. Гора черной громадой нависает во мгле. Небольшую группку приезжих ученых с мудреными аппаратами окружают городовые и караульные. Все ждут конца света. Судный день, говорят многие. Перед отходом выпили кофею вместе с тетушкой и Глашей. Обе бодрятся, хотя и просили меня не ходить, не смотреть на затмение. Тетушка все крестится и твердит, что, мол, может случиться беда. Что за беда такая, не уточнила. Глаша молча вытирала слезы, провожая меня до дверей, чем меня весьма растрогала. На прощанье она сунула мне зеркальце и умоляла смотреть не на небо, а в него… Дескать, зеркальце отведет и убережет. Просто как сговорились! Что за притча такая? Из туманных речей уяснил одно: кто-то смотрел на Черное солнце и лишился рассудка, а может, еще и похуже… Черным солнцем они называют полное солнечное затмение, которое будет нынче».

«…Продолжаю свои описания… Почти в половине седьмого свет заметно померк. Солнце уже ущербное, зелень утратила яркость, наступили почти что сумерки. Птицы умолкли. Где-то завыли собаки. Тень пробежала по холмам и вдруг накрыла всю землю до самого горизонта. Что-то черное, хищное, раскрыв пасть, поглотило светило. Тьма совсем не плотная, без густоты, без лунного свету. Вместо луны жемчужное, дивной красоты свечение вокруг Черного солнца. Толпа тревожно гудит».

«…Зеркальце я потерял и поначалу пытался смотреть прямо на солнце, но чуть не ослеп и с благодарностью взял предложенное каким-то господином закопченное стеклышко. Глаза нестерпимо резало, даже слезы текли. Но я решил досмотреть до конца. Стояла тишина. Тревожно промычала корова, заржала лошадь… Снова взвыли собаки – и все смолкло. У меня возникло благоговейное чувство перед величием мироздания… В такие минуты чувствуешь, как мал человек… И вот искра света. Мрак рассеялся, запели птицы».

«…Возвратился домой в подавленном состоянии. Тетушка с Глашей бросились обнимать меня и целовать, это немного развеяло мои мрачные мысли. Я и сам не пойму, отчего так напуган. Напрасно тетушка напророчила мне всяких ужасов, я весьма впечатлителен».

«…После обеда, который был уже часа в три, почувствовал себя совершенно разбитым. Пошел в сад, прилег отдохнуть на лежанку и сам не заметил, как заснул. Пробудился оттого, что почувствовал тяжесть в груди и невероятный смрад. Открыв глаза, увидел у себя на груди чудовищное существо. Еще увидел разинутую пасть с острыми зубами, из нее и исходил тот самый ужасный запах. Кожистые крылья были сложены, а красные злобные глазки горели, как уголья. Меня сковал ужас. Тварь медленно наклонила голову и впилась в мою шею зубами. Я вскрикнул, усилием воли стряхнув с себя исчадие ада. Взлетая, тварь задела крылом мое лицо, я закричал от гадливости и лишился чувств».

«…Когда я очнулся, надо мной хлопотали тетушка и Глаша. Придя в себя, я поведал им о случившемся, и тетушка изумленно всплеснула руками. По ее словам, она все время находилась неподалеку и не спускала с меня глаз, но ничего такого не видела. “Должно быть, ты, батюшка, впечатлился затмением, вот и привиделось тебе!” – заключила она. Почти уверовав в это, я провел рукой по зудящему месту на шее и увидел на ладони кровь. Крови было совсем мало, и тетушка предположила, что я раздавил комара».

«…Я настолько напуган, что отказался от ужина и поднялся к себе в мансарду. Затворившись, достал дневник, перечел последние записи и записал все, что было с утра и во время затмения, а также последующий ужасающий случай… Получилось довольно много, с дюжину страниц. Все, что случилось, описал выше. Теперь нахожусь в раздумьях, пытаюсь уловить связь между событиями…»

«8 августа 1887 года… Тварь была похожа на гигантскую летучую мышь. Но откуда здесь, в нашей полосе, летучие мыши, да еще столь огромных размеров? Ежели мне все только привиделось, почему на шее была кровь? Укушенное место все еще чешется и зудит. И что тетушка все же имела в виду, когда говорила: “Не смотри на солнце – будет беда”?»

«9 августа 1887 года… Очень скверно провел ночь. В ужасе просыпался. Потому что всякий раз заново чувствовал на груди тяжесть исчадия ада, видел беззвучный размах кожистых крыльев… Шея с утра болит еще больше».

«9 августа 1887 года, 7 часов пополудни… К вечеру разболелась голова и охватил озноб. Состояние какое-то воспаленное, как от простуды. Все раздражает».

«10 августа 1887 года… Аппетита нет. Есть не могу, только пью. Но это не помогает. Неужели эта проклятая тварь чем-то меня заразила?..»

«11 августа 1887 года… Все сильней тянет к Глаше, порой меня охватывает просто звериное желание обладать ею. Едва сдерживаю свои чувства, чтобы она ничего не заметила. Стыдно. Такого со мной еще не бывало, чтоб я вовсе не владел собою…»

«…Перед ужином столкнулся с Глашей в дверях. Едва сдержался, чтобы не наброситься на нее. Этот изгиб шейки, эти черные завитки на белоснежной коже… Мне захотелось – нет, не поцеловать, а… впиться зубами, вонзить их в эту сладкую плоть. Что со мной происходит?.. Ночью укусил себя за руку, чтобы привести себя в чувство. Брызнула кровь…»

«12 августа 1887 года… Все стало еще хуже... От света режет глаза, смотреть больно, я стараюсь не выходить на улицу днем. Если удается заснуть, вижу странные сны: про какую-то зеленую страну, где я бегаю в образе зверя. Глашу избегаю, так как не могу сдерживать себя и не хочу до смерти напугать бедную девушку».

«14 августа 1887 года... Сегодня не спал вовсе. Опять вынужден был укусить себя. И теперь залил кровью дневник… Во сне привиделось, что стал оборотнем, вервольфом, как его называют немцы. Посмотрев на руки, я увидел поросшие шерстью мощные лапы с длинными когтями – и снова попал в тот же зеленый сон. Я несся по изумрудным холмам под бледно-зеленым небом, упиваясь свободой, в стае призрачных братьев. Я был почти счастлив».

«В таком бедственном состоянии я не мыслю себе возвращения домой. Что станется со мной в пути?»

«16 августа 1887 года... Нынче ночью в порыве отчаяния пытался вскрыть себе вены. Но я только надрезал кожу, снова залив кровью страницу и письменный стол… а потом малодушно струсил. Разорвав зубами простыню, вытер кровь и тряпки спрятал под кровать. Немного успокоившись, принялся размышлять. Теперь уже меня мучают чудовищные подозрения. И тетушка, и Глаша более не кажутся мне невинными созданиями! Да, тетка определенно лжет, говоря, что не видела адскую тварь! Интересно, зачем она лжет? В голове мутится… Может, в самом деле эта чертова тварь заразила меня болезнью? Еще древние греки писали о состоянии лисса – ярости и исступления, бешенства, в котором воитель становится подобен волку или псу, например Гомер о Гекторе в «Илиаде». Бешеные псы Артемиды, на которых напала лисса, разорвали охотника Актеона, превращенного богиней в оленя… Лисса, насланная Герой, лишила рассудка Геракла, и он в безумии убил жену и детей… Лисса – безумие, исступление, ярость… и ужасная болезнь! Об этой болезни писали еще тысячи лет назад, она передается через слюну бешеных псов и других животных. До сих пор от нее нет спасения, его искал и не нашел сам Авиценна… Говорят, в древности бешенство пытались лечить вырыванием или же подрезанием языка, но это не помогало. Неужели я заболел или и в самом деле превращаюсь в вервольфа? И я есть то, кем вижу себя по ночам: обросший шерстью зверь с острой мордой и сильным поджарым телом? Но должен признать, что это чертовски приятное ощущение…»

«17 августа 1887 года… День просидел в своей комнате в странном возбуждении. Ночью меня потянуло на реку, и я, крадучись, спустился по лестнице и направился к пристани. На другом берегу смутно чернел лес. Из молчаливого ночного бора доносились крики хищников и их жертв… Мне показалось, что я парю над землей, как в той зеленой стране из снов. Я поднял голову к луне и завыл от избытка наполнившего меня счастья. Мне показалось: я лечу над землей… Не знаю, сколько все это длилось, но вернулся я ближе к рассвету, испытывая странное облегчение».

«19 августа 1887 года… Снова припадок ярости. Проклятая лисса. Моя жизнь – это кошмары и злоба. Я все время представляю себя зверем. Мне кажется, я уже не совсем человек. Даже вовсе не человек… Кто я? Бешеный пес? Волк-оборотень? Все реже я нахожусь в нормальном сознании, сейчас как раз одно из таких просветлений, и я даже смог сделать запись в дневнике. Я должен избавить их от себя. Тетушку с Глашей. Как? Как это сделать? Помоги мне, Всевышний. Зачем я смотрел на Черное солнце?..»

На этом дневник обрывался, последние страницы были неровно вырваны, и все забрызгано бурым, видимо кровью.
– Ты что-нибудь понимаешь? – потрясенно спросила я Волка. Он скривился.
– Примерно ту же историю я слышал с детства. Не смотри на солнце, будет беда… и ничего конкретного. Непонятно, что с этим Владимиром: то ли свихнулся, то ли действительно заразился вирусом бешенства… Или все-таки…
Волк не закончил, но я поняла: или стал волколаком, вервольфом, оборотнем-волком.
Мы молча спустились вниз и прошли в дом. Был уже вечер, тетка сидела дома. Увидев нас, она улыбнулась, обнажив желтые зубы, и поинтересовалась, где это мы пропадали.
– На чердаке, – с вызовом ответил Волк. – Читали дневник, – добавил вдруг он, изучающе глядя на тетку, словно ждал какой-то реакции.
Реакция последовала незамедлительно.
Изрыгая проклятия, тетка фурией вылетела из дома, с неожиданной резвостью для ее возраста и телосложения вспорхнула по лестнице на чердак и через минуту унеслась с дневниками вглубь сада. Вскоре оттуда донесся запах горелой кожи и треск пламени, повалил смрадный дым, снова послышались тихие гортанные голоса, потом голос тетки, произносившей нечто непонятное. Я разобрала совсем немногое: черные звезды… и явятся привидения, и припадут к когтям своим… утренняя звезда… Черное солнце в зените…
– О чем это она?
– Вроде заклинание какое-то читает, – Волк сощурил глаза. – Не нравится мне все это…
Страх холодной липкой змеей обвил мое горло, я снова почувствовала, что задыхаюсь. В голове помутилось – как у Владимира после укуса крылатой твари. Но у меня не было сил противиться. Никаких.

Ночью мне снился кошмар. В темном саду тетка в черном одеянии с капюшоном и в окружении демонов, тоже в черных длинных кожаных плащах, совершала кровавое жертвоприношение. Я видела, как она занесла острый кривой нож над жертвой, бездыханно распростертой на большом плоском черном камне. Тут демоны распахнули плащи, показав свои поросшие шерстью тела и козлиные ноги. Плащи оказались огромными кожистыми крыльями, как у гигантских летучих мышей. Жертву я не рассмотрела, но почувствовала, что она мне знакома. Проснулась в слезах, с тупой болью в затылке.
Тетки уже не было в доме. Вчерашняя жуткая сцена тоже словно привиделась мне во сне. Мы позавтракали – несмотря ни на что, есть хотелось ужасно! – и пошли в беседку, ждать солнечного затмения. Ведь наступило утро 11 августа 1999 года. Солнце уже палило нещадно.
Я напомнила Волку, что нельзя смотреть на Черное солнце. Только в зеркальце. Но он отмахнулся. После скандала он стал как будто другой, словно что-то решил для себя.
К часу дня я принесла в беседку закопченные стекла и пару темных очков – себе и Волку. С зеркальцем заморачиваться не стала. Волк даже не взглянул ни на стекла, ни на очки. Ближе к двум часам солнечный свет стал меркнуть, но не сильно – просто очень-очень пасмурный день, только освещение нереальное, с оттенком сепии, похоже на северные белые ночи. Стало холоднее. Смолкли цикады, птицы, вдруг исчезли все звуки. Или мне почудилось? Все изменило цвет в этом новом мире разбавленной сепии, как на старых фотографиях. Истерично завыла собака, потом еще одна. Так же истерично закричали петухи. Я наблюдала через стекло, как на солнце наплывает черная тень, как луна отъедает кусок солнца, еще кусок… Солнце сначала становится похожим на изъеденную головку желтого сыра, потом – на банан, затем – на краешек золотой монеты, от него остается совсем тонкий серпик, как луна в новолуние… Но ночь не настала, и через несколько минут солнце вынырнуло уже с другой стороны, увеличиваясь в размерах. Серпик, краешек золотой монеты, банан, неполная головка сыра – и вот уже солнце вновь засияло на небе, изливая на землю потоки благодатного света. А где-то люди наблюдали чудо «полдневной ночи», черный диск в сияющем ореоле и тьму. Черное солнце во всей красе. И древний волкодракон проглотил, а затем выпустил солнце из своей хищной пасти…
Волк сначала смотрел на затмение через очки – он все же соизволил услышать меня, – но потом вдруг отбросил их и уставился прямо на возрождающееся светило. Вдруг он резко прикрыл глаза рукой. Я бросилась за мокрой тряпкой и каплями, но он отмахнулся: мол, все прошло.
– Пойдем погуляем по парку? – предложил он.
После затмения в природе наступили явные перемены. До затмения это было лето, жаркое лето. Теперь же резко настала осень.
Мы брели по дорожкам городского парка. Трава на газонах стала сухая, потеряв яркую зелень, среди нее торчали желтые стебли, с клочками пуха вместо цветов. Листва на деревьях поблекла.
На газонах парка горело множество костров, вокруг них женщины в черном исполняли дикий танец. Ведьмы! Я даже не думала, что здесь столько ведьм…
– Сатанинские отродья справляют свой праздник, – зло сказал Волк. – Видишь, сколько здесь настоящих ведьм? А ты мне не верила…
Когда мы вернулись домой, уже спускалась тьма. Тетки не было – видно, тоже справляет свой праздник. Праздник Черного солнца…
Ближе к полуночи мне захотелось пить, я встала, зажгла ночник. Смутная тень метнулась от балконной двери. Я даже не успела испугаться, как меня оттолкнули в сторону, и большая тень заслонила маленькую. Потом раздался вскрик. Я бросилась к выключателю. При вспыхнувшем свете я увидела, что лицо Волка просто облеплено крыльями черной летучей мыши. Он усилием отодрал ее от себя. На шее была кровь.
– Она тебя укусила?!
– Да нет… поцарапала, – мрачно ответил Волк.
Я притащила вату и йод, смазала ранку. Но Волк оставался таким же мрачным. Он молчал всю оставшуюся ночь и весь следующий день, а под вечер сказал:
– Собери самое нужное и возьми паспорт, я провожу тебя на вокзал, тебе нужно срочно уехать. Остальное барахло оставь здесь, чтобы тетка не догадалась. Ведь у тебя есть паспорт? Тебе же исполнилось четырнадцать.
– Но у меня нет билета, – возразила я.
– Я договорюсь. У них всегда есть места про запас.
– А деньги?
– Возьму у тетки в тумбочке. Пусть орет, теперь уже все равно. И не спрашивай меня ни о чем!
Когда мы выскочили из дома, тучи закрыли небо. Ветвистые молнии змеились, озаряя всполохами всю округу, следом раздавались чудовищные раскаты грома. Мы неслись сквозь мглу бок о бок, как два призрачных волка, каждой клеточкой тела чувствуя друг друга. Но ливень все же догнал нас.

Я плохо запомнила, что было дальше. Как Волк выпрашивал в кассе билет, как буквально затолкнул меня в вагон… как мы целовались на перроне… Мы стояли, обнявшись, и не могли оторваться друг от друга до отхода поезда. Я так рыдала, что от изнеможения сразу же провалилась в сон и открывала глаза, только когда меня трясли за плечо: то проводница, то паспортный контроль… Потом снова уснула и окончательно пробудилась уже в Москве.
С вокзала позвонила маме, та примчалась за мной на машине и сразу утащила на дачу. Бросив все свои переводы, она просидела со мной до конца лета, карауля меня. Приехав в Москву, я бросилась к почтовому ящику. Нет, нет никаких писем… Собственно, другого я и не ждала.

Прошел месяц, потом другой. Глядя на мои страдания, мама вдруг предложила съездить и выяснить, что происходит. Сама предложила. Несмотря на учебный год.
Подъехав к дому на такси, мы увидели странное запустение. Сад зарос высокой травой, и мы с трудом пробрались по дорожке. Листья с деревьев облетели, некоторые стволы засохли и тоскливо простирали к небесам свои голые черные ветви. Поржавевшая калитка оказалась не заперта. На стенах дома, еще два месяца назад крепкого и красивого, змеились трещины. Дверь неожиданно распахнулась сама, мы даже попятились. Но все же вошли. Пусто, ни души. Нежилой дух и толстый слой пыли. Зеркало затянуто путиной. По углам гроздья летучих мышей. Когда мама открыла окно, мыши бесшумно вылетели на улицу, их силуэты отпечатались черными тенями на лиловом небе. Однако все вещи стояли на своих местах, как я их запомнила. Почему-то местные мародеры ничего не тронули здесь.
Мы вышли в сад. Беседка почти развалилась, а в конце сада, где тетка жгла свои костры и откуда доносились гортанные голоса, зияла воронка, будто там бомба разорвалась. Рядом лежал большой плоский черный камень, просто идеальный для жертвоприношений, – точно такой я видела во сне… Пока мы продирались по тропинке обратно к калитке, раздался грохот. Мы оглянулись – с крыши обрушился большой кусок черепицы и разбился на заросшей травой мраморной дорожке. Дом словно дожидался нас, чтобы поведать, что умирает, – и наконец дождался. Заколдованный дом в заколдованном саду.
Мы поспешили убраться прочь. Потом обошли несколько соседних домов с расспросами. Некоторые дома стояли заколоченными, несмотря на курортный сезон, в самых дальних мазанках горели огоньки. Вышедшие на стук хозяева рассказали, что в белом каменном доме никто не живет, про него ходит дурная слава и даже воры опасаются туда лезть. Хозяйка дома пропала, потом ее тело нашли в лесу, говорят, загрызли собаки… Лицо у нее было все обглодано до костей. И еще, просто страшно сказать, эти твари выгрызли сердце... Подросток… какой подросток? Никакого подростка здесь не было никогда, никто отродясь не видел…
Мама странно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Не задержавшись даже на ночь, мы уехали на такси в соседний город, где был аэропорт, взяли билеты на самолет и сразу же улетели.

С той поры прошло много лет. На месте теткиного дома теперь пустырь, люди там не селятся. Я съездила, посмотрела на пустое место. Наша дача тоже разрушилась, непонятно, почему. Остались только каменный флигель и часть сада. Раскидистые яблони, дававшие прохладную тень в жару, сгнили и упали. Все ушло вместе с детством.
Иногда я приезжаю на дачу и подолгу сижу на сосновом пеньке. Когда-то к этим соснам мы привязывали гамак, но потом их срубили. Я даже не знаю, кто. Слишком редко я бываю здесь. Я сижу и смотрю на дорожку, ведущую к флигелю, на заросший травой бывший сад, где прошло мое детство, полное солнца и счастья.
Потом иду на карьер, где прежде били ключи и белые облака отражались в синей воде. За эти годы ключи пересохли, карьер стал просто песчаной ямой, чем он изначально и был, только с засохшими водорослями и прочим хламом на бывшем дне.
И лишь корабельные сосны на берегах остались такими, как были: высокими, стройными, устремленными к небу. И кора на них ярко-рыжая, как закат, пламенеющий в летнем небе.
Я сажусь на узловатый корень, где мы обычно сидели в детстве, и смотрю на высохшее дно. И тогда ко мне приходит Волк. Сначала в небе появляется лиловое облачко – как в тот памятный вечер. Постепенно оно обретает форму. Волк… а может, дракон… только с нечеткими очертаниями. Их бесплотная тень. Интересно, но этот облачный волкодракон тоже отбрасывает свою тень. Тень от тени. И эта вторая тень имеет человеческие очертания. Она колышется в такт колебаниям лилового сгустка первой тени, в которой явно угадываются морда, уши и два сине-желтых глаза. Не знаю, что это: сон или явь, – то, что происходит со мной в эти минуты.

«Привет, Волк, – говорю я, – рада тебе, хорошо, что ты здесь!» И глажу его по призрачной морде, по туманной спине.
«Привет, моя Бланка, – отвечает мне тень. – Я тоже рад тебя видеть, принцесса». – Сгусток тумана мокрым языком облизывает мне лицо. Про себя отмечаю, что Бланка теперь на первом месте, видимо потому, что волчьего в нем стало больше, чем человеческого.
«Расскажи мне, где ты сейчас и почему ушел, не прощаясь, ничего не сказав…»
«Не знаю, как тебе объяснить. Это сложно для вас, людей...»
«А ты объясни просто, своими словами».
«Я там, где нет ничего, кроме теней. И я тебе уже объяснял. Если ты все забыла, вспомни свой сон. И дневник, мы с тобой читали его перед затмением».
«В царстве теней? В царстве смерти и тьмы?»
«Нет, все не так. Ты опять забыла. Это совсем другой мир – мир, где живут такие, как я, – нас называют “прощенные”... Потому что боги нам даровали прощение. Я говорил тебе о пожирателях солнца… Тьме всегда будут нужны новые черные волки, так уж устроено мироздание… Я должен был стать одним из них, тетка готовила меня к этому. Но мы прочитали дневник и разрушили родовое проклятье. Тогда я мало смыслил в заклятьях и ничего не понял… а потому решил сам стать волколаком, чтобы спасти тебя. Я ведь не знал, что я уже… не человек. Оборотень. Почти уже стал им... Впрочем, я почувствовал что-то – на чердаке, когда мы с тобой целовались. Я ведь тогда едва тебя не загрыз… Ну а Черное солнце просто ускорило превращение. Но и освобождение – тоже. Я не успел причинить зла, никому. И меня превратили насильно, колдовством, травами, заклинаниями… Поэтому боги мне даровали прощение. Обращенным насильно всегда дается прощение и дозволяется выбор: остаться в мире людей в облике зверя или уйти в мир забвения и одиночества. Я выбрал второе».
«А почему ты прогнал меня?»
«Помнишь летучую мышь? Все было бы очень скверно, окажись на моем месте ты. То была черная метка. Тетка принесла бы тебя в жертву своим адским дружкам, раз не вышло со мной. Помнишь эти костры и пляски? Все ведьмы города вышли водить хороводы… Так они продлевают земную жизнь. Но я успел вытолкнуть тебя из круга, хотя мало что понимал. А тетку они убили, в наказание за неудачу. Они, ее дьявольские дружки, а не бродячие псы. Вырвали у нее сердце. Черное солнце и летучая мышь… все было предсказано, ты же помнишь дневник? Да, все сошлось в одной точке, даже время затмения – август! Но я спасся, спасибо, что помогла мне».
«Это тебе спасибо, Волк, но твоя жертва не принесла мне счастья. Ты можешь взять меня к себе? Я же твоя Бланка, белая волчица, Волк! Мне плохо без тебя в этом мире».
«Нет, Лея. Пока нельзя. Это нарушит закон Смежных миров. Когда истечет твой жизненный срок, я сам приду за тобой, и мы побежим по зеленым холмам – к вечной жизни и вечной смерти. Потому что смерть – еще одна форма жизни. Вместе они сливаются в вечность. Бесконечную вечность… Но пока еще рано. Ты не закончила цикл. Ну а потом… потом каждый волен сам выбирать себе мир, свет или тьму. Забвение или вечность».
«Расскажи мне про свой мир».
«Это спокойный мир, где всегда светит солнце, правда, оно не такое, как здесь. Там не бывает яркого света и не бывает ночи. Там зеленые холмы и много резвой и вкусной дичи».
«Зачем тебе дичь? Оборотни не едят».
«Да, но охотятся. Нам нужен азарт, чтобы испытывать радость. Там я обычный зверь, свободный счастливый зверь… не оборотень, не волколак. Знаешь, в той, прежней, жизни мне часто снилось это место. Я сразу его вспомнил».
«Я тоже вижу его – во сне. А ты не жалеешь, что ушел туда? От людей?»
«Я жалею только о том, что не рядом с тобой».
«Я люблю тебя, Волк. Не бросай меня, жди. Я тоже буду ждать тебя здесь, на этом месте. Приходи хотя бы изредка, иногда. Мне нужна твоя тень. Без тени нет света, ты же прекрасно знаешь».
«Знаю, принцесса. Потому я здесь. Я буду охранять тебя везде и всегда, пока не придет твой срок. Тогда я вернусь за тобой и заберу туда, где зеленые травы покрывают холмы, и рыбы играют в зеленых ручьях, и солнце светит с зеленого неба. Мы будем бегать с тобой по холмам и смеяться над кроликами, а не убивать их, ибо там никто не должен убивать, чтобы быть сытым».
И язык тумана снова облизывает мне лицо. Потом мрак сгущается, и сизое облачко поднимается ввысь, в синее небо, лишь на мгновение заслоняя уходящее солнце. Я отчетливо вижу наплывающую на солнечный диск морду: не то волка, не то дракона, – но тут же мир снова озаряется светом.
Мне не страшно. Я знаю, что эта тень не принесет беды. Никому. Это просто мой личный призрачный волк.

Утром я выхожу на веранду, где меня ждет стакан апельсинового сока, теперь я с вечера оставляю его на столе, чтобы он напитался ароматами ночи. В такие дни сок снова такой, как в детстве. И мне хочется верить, что так будет всегда: счастье на летней дачной веранде, увитой диким виноградом, с креслом-качалкой у стола, на котором светится желтым светом хрустальный стакан с апельсиновым соком… Но потом наступает ночь, и я снова бегу по изумрудным холмам под зеленым небом рядом с призрачным волком – к вечной жизни и вечной смерти. Мы бежим, касаясь друг друга плечами, мох пружинит под нашими лапами, и мы парим над землей.
«Да, счастье может быть и таким», – думаю я. И улыбаюсь, понимая, что теперь я – часть зеленого мира, а он – часть меня. И мы с ним неразделимы. Отныне и вовеки веков.