Часть опаздывающего поезда

Человек сложен из частей.  И мы с тобой из частей. Эти части остаются где-то далеко позади, но одновременно пребывают внутри нас. Какой-то своей частью, помнишь, мы стоим на платформе. Эта часть во мне очень крепко сидит. Она на дальней полке, но всегда можно туда дотянуться.

Что-то случилось. Поезда очень долго нет. Платформа длинная, серая, без скамеек. В небе красивые провода и эти платоновские железнодорожные штуки, какие-то переходники, держалки, предохранители, у которых свои навороченные названия, я их не знаю. Внизу у насыпи крохотная будка станционная, полустаночек. Вечер облачный и влажный. Может пойти дождь. Люди начинают волноваться. Даже наши люди – привыкшие ко всему, готовые к худшему – беспокоятся.

Мы ходили за грибами. Когда шли по посёлку утром, я как обычно, думала о том, мимо чего проходила – вот магазин. Светлое здание небольшое, немного облупилась штукатурка, но в общем ничего, опрятное, с надписью «Магазин». На окнах – решётки, всё как положено. Такие почти во всех посёлках. Ну чуть-чуть разные, но почти такие. Люди заходят в него после работы. Зимой в тёплых куртках и ватниках, летом в сарафанах, футболках и шортах. Там баранки и конфетки «Мечта», колбаса, лимонад, молоко и творог, стаканчики и чашечки, чипсы и, конечно, пиво, да, и вино, и, обязательно, водка. В выходной околачиваются рядом пьяненькие мужички. И не в выходные тоже. Добрые, тёпленькие, а потом раскалятся докрасна и хадыщ. Вот избы ладные, а вот не ладные. Там хозяева хорошие, справные. И у них на окошках – герань. А там всё больше пьют. Вон – школа. Рядом – паутинка, качели, небольшое поле футбольное. Старая ива на школьном дворе. В школу маленькие, хорошие приходят учатся, слушаются, потом вырастают, ерепенятся. Может несколько талантливых учителей, может кружки. Какие-то одарённые дети, которые, конечно, уедут в город.
Думала, как вообще тут жить, как я бы жила? Зимой на дороге не чищено, фонарей нет, на дворе тоже каждый день надо чистить, много нужно делать бытовых дел, где работать? Посёлок маленький, все друг друга знают, как одна большая семья, то дружная, то волком вой. Чуть кто со странностями – со свету сживут. Можно запить от тоски.

Но запить можно и в городе, и в очень большом городе. Много у меня таких, тоскливых, одни выпутались из тоски, другие – нет.

А ты шёл, думал о грибах. Думал – вот пойдём сначала, где в прошлый раз белые были. Может ещё не сошли, а за буреломом начинались подберёзовики. В прошлый раз наварили грибов на зиму, нажарили, суп сварили. Вкусный суп. Белые в самый раз – не большие и не маленькие, со светло-коричневыми крепкими, будто деревянными шляпками. Немного поеденные слизнем. Лисичек тоже набрали в прошлый раз на жарёху. Они прятались среди листьев и некоторые приходилось откапывать во мху. Ты думал ещё о том, как будет в лесу пахнуть вереском и багульником, не встретим ли мы змей, много ли будет комаров и как хорошо, что мы поехали.

А собака, да, с нами же была наша любимейшая, незабвенная собака! Лучшая из нас. Собака думала: «Вот прутся опять куда-то. В такую даль переться, чтобы съесть эту несчастную курицу копчёную. Ну да, я жду эту курицу, и только ради неё я ещё как-то переношу эти идиотские походы. Берут зачем-то эти странные несъедобные пеньки, запах у них какой-то… М-да… Ещё дождь чего доброго, начнётся. А там и укрыться негде. Придётся сидеть, как дуракам, под ёлкой». Но эти мысли прерывает сиганувший на лугу вдоль дороги заяц, и собака, забыв обо всём, становится волком, она и была вылитый волк. Уши-локаторы, мокрый нос – по ветру. Она тоже вскидывается и бежит, как стрела, подобрав всё своё совершенное тело, ни грамма лишнего, серый волосок к чёрному волоску, один сплошной мускул. Но заяц петляет, собака срывается в зигзаги, вскапывая землю тонкими сильными лапами.

На болоте после пожара обгоревшие стволы, бурелом, торфяная гарь. Но сквозь неё пробивается уже новая зелень и полно грибов. Ты доволен. Собака, уставшая от постоянных перепрыгов через поваленные деревья, довольна хотя бы съеденными кусками курицы. Я - еле живая, но тоже в общем довольная. Здесь нечеловечески красиво, и мы уже решили, что в следующий раз я приеду с этюдником. Я напишу здесь в следующий раз два этюда, может быть, самых лучших из всех моих масляных этюдов. Я тогда писала мастихином. Мелкими пастозными мазками, жирно и плотно. И мне удалась тогда эта гарь, охристо-болотная зелень, коричнево-чёрные стволы и ветви, серое небо и яркие свежие ростки на этом фоне. Но пока я только предвкушаю всё это.

Мы стоим на платформе, собака волнуется. Волнуется оттого, что долго стоим, оттого, что народ скапливается, оттого, что устала. Мы тоже не можем понять в чём дело, и только через час объявляют, что из-за разрыва кабеля поезда задерживаются. Мы стоим под моросящим дождём, в темнеющем, всё более прохладном воздухе, очень уставшие, голодные и понимающие, что спать нам не долго – нужно чистить грибы, а завтра к восьми на раскоп. Стоим три с половиной часа. Народу тьма, и так, наверняка, на всех платформах ветки. Приезжает наконец поезд – тёплый и светящийся. Мы втискиваемся в него с корзинами и собакой, которая уже само смирение. Бережём собачий хвост. В поезде оттаявшие люди испаряют лишнюю дождевую влагу, громко гомонят, в предчувствии дома и ужина. Они, наверное, приедут и скоро лягут спать. А вот мы…

Сегодня эта часть меня – очень счастливое, прекрасное, пахнущее мокрой собачьей шерстью, грибами и багульником мгновение.