Азов Часть3

ЧАСТЬ 3
СИДЕНИЕ В АЗОВЕ
Глава 1
Получив весть о приближении турецкого войска, городок Азов, еще недавно спокойный и даже немного ленивый в мгновенье ока превратился в гомонящую на разные голоса, скрипящую всеми оттенками колесного скрипа, спешащую по самым разным срочным делам, сильно обеспокоенную крепость. По улицам теперь не ходили, а бегали. Вдруг оказалось, что не все еще готово для осады, мало загнано скота на его улицы, недостаточно настругано стрел, и щели не в полную глубину выкопаны. Не хватало зерна для долгого сидения, не в том количестве, как хотели, заготовлено смолы и пеньки для веревок. Дел на последние дни, а то, может, и часы, перед появлением турок, как это часто бывает, осталось гораздо больше, чем успевали выполнить. Торопясь подготовить крепость к длительной осаде, атаманы не спали сутками.

Таким суетливым и тревожным застали ставший уже родным Азов 21 июня 7150 лета (1641 года) казаки валуйской сотни, въехавшие  через северные ворота, с готовностью распахнувшиеся перед ними.
Всадники неторопливо втянулись в шумное разогретое горячим дневным солнцем нутро крепости, и ворота за ними, еле слышно скрипнув, захлопнулись. И это было  внове – раньше тяжелые металлические створки, украшенные ажурной резьбой, днем держали открытыми. За воротами остановились, оглядываясь. Кругом, куда ни глянь, суетились казаки. Справа знакомые станичники из сотни Карпова – Томила Бобырев и Кондрат Звоников поднимали на перекинутой через блок веревке корзину с ядрами. Крепкие плечами, казаки дружно на счет вытягивали веревку, лишь краем глаза глянув на наблюдающих за ними товарищей. Но улыбнуться знакомцам успели.

Наверху, готовясь принять груз, усталым рыскарям помахали рукой низенькие, но необычайно широкие в кости братья  Богдан и Игнатий Васильевы. По другую руку тоже знакомые казаки разгружали выстроившиеся рядком арбы с калеными стрелами, бочонками с порохом, разной рухлядью для пыжей и тяжелыми камнями. Они скоро полетят со стен на головы ворогам. Обливаясь потом, у телег трудились знаменитые своей удалью и бесстрашием три неразлучных друга Ивана: Подкова, Утка и Босой. Руководил разгрузкой старый казак Винник. Кивнув Валую, как старому знакомцу, он снова сосредоточился на пересчете припасов.

Их встречали. Головастый Фроська, дождавшись, пока Валуй спрыгнет с уставшей Ночки, крепко обнял казака. Троекратно прикладываясь щеками, тихо проговорил:
– Рад, что цел. Вовремя. Еще бы денек, и мог опоздать.
Борзята, приблизившийся в окружении товарищей, услышал только последние слова. Переглянувшись с Михасем Колочко, поинтересовался:
– Куда опоздать-то, дядька Фрося?
Старшина переключился на второго брата, также обхватив его сильными руками:
– Турки завтрева здеся будут.

Следующим в его крепкие объятья попал Никита Кайда, за ним Космята Степанков, потом Михась, Дароня...
И тут, чуть не сбив с ног, на Валуйку напрыгнул здоровенный хлопец. Только по выкрику: «Братец», Лукин узнал младшого братишку.
 – Пусти, ирод, завалишь, – смущенный Валуй попытался освободиться от крепких рук, сжавших его, словно бочку обручами. Но сверху обоих обнял Борзята, и Валуй затих, смирившись.
– Я знал, что вы братцы, шороху вражине наведете, – Васятка отпустил братцев с неохотой и  немного с завистью. – А мы тут свово вражину вычислили.
– Ну, хорош, потом пообщаетесь, улыбающегося Васятку отодвинул протиснувшийся Фроська:

– Распускай, Валуй, сотню. Смотрю, раненые есть, их – до лазарету. Нехай лекари посмотрят. Остальным отдыхать до вечера. Потом сбор у Азовской стены – там Косой со своими будет. Ты, Валуйка, под его начало идешь. Не против?
Атаман лениво пожал плечом:
– Да нет, чего против-то? Мы с Иваном турок и татар знатно били. И еще побьем.
– Ну вот и добре. А ты пока давай в штаб. Отдыхать апосля будешь. Расскажешь, как сходили, да новые задания получишь. Там сейчас как раз все атаманы собралися.

– Это да, схожу. Только тут такое дело, дядя Фроська. Подмога с нами. Десятка три народу, мужиков да казаков. И бабы с  ними. Этих-то куда?
–  Из-за спин станичников наперёд выбрались несколько верхоконных, из которых Головатый сразу признал только Пахома Лешика да еще пару егошних людей. Остальных же видел впервые.
Недоверчиво прищурившись, Фроська  подтянулся к Валую:
– Что за люди?
 – Валуй голоса не сдержал, услышали все:
– Знатные люди. Бились, жизни своей не жалеючи. Проверенные. Желают с нами турка лупить.

Казаки Валуя дружно поддержали атамана. Гул пошёл по улице, словно народ на праздник какой собрался.
– Вот оно как, – протянул Головатый, а у самого уже улыбка до ушей. Как же, помочь пришла. Тем более из проверенных. – Ну, коли так, собирай усех новеньких и отправляй в казармы, что под крепостью. Там никто не живёт покамест. Нехай размещаются, а к вечеру мы им каши приволокем.
Валуй обернулся к пока еще напряженным друзьям:
– Слыхали? Пахом, Герасим. Берите своих и баб. И к казармам.

Пахом крутанулся на коне, кивая своим, а пришлые мужики облегченно выдохнули. Валуй понял, сомневались до последнего. Сразу загомонили на дальних телегах бабы, заржали понукаемые лошади. Где-то там Марфа. Валуй за всю дорогу всего раза три подъезжал к девушке. Да и то, чтобы спросить, не нуждаются ли они в чем-нибудь. Получив отрицательный ответ и девичий взгляд с укоризной, торопливо ускорял коня. Ну не мог он при людях вести себя раскованно с девушкой. Зато Марфа, захватив Варю, каждый вечер приходила вечерами к костру братьев. Разговоры, бывало, затихали уже ночью. Лукины отправлялись провожать девушек. В темноте  Валуй чувствовал себя более уверенно, и два раза даже приобнял девушку. А вот Борзята, похоже, уже даже целовался. Валуй его не спрашивал, но по некоторым признакам догадывался. И ниче удивительного. Борзя женат бывал, не то, что старший Валуй. Все в бобылях. Но теперь, по всему, не надолго. Он уже дал себе слово обязательно посвататься, как только врага отобьют. Пахом, видя терзания парня, сам предложил себя в посаженные отцы. Валуй хмыкнул, не желая сознаваться в потайных желаниях, но мысленно предложение принял.

Казаки, покрикивая на лошадей, рассыпались по близлежащим удочкам. Васятка, оглянувшись на старшего брата (не против ли?) вызвался проводить пришлый народ до казарм. 
Валуй ободряюще подняв руку отъезжающим людям, обернулся к Фроське:
– Добре, добре.  А что Красава, здесь ли с сыновьями?
Фроська поморщился, словно вспомнил что-то неприятное:
– Ох уж эта твоя Красава, упертая, як сто ослов. Хотели ее вместе с остальными женками в верховья Дона отправить, на острова, так она ни в какую. И сама на ай, и остальных, похоже, подбила не уезжать. Детей, говорят, забирайте, увозите, а мы тут останемся.

Валуй и Космята почти разом хмыкнули, а Борзята рассмеялся:
– Наша порода. Чего ты, Лукиных не знаешь?
– Это верно, – согласился Космята со смешком. – Если че задумает – стадо быков не сдвинет.
Валуй оглянулся:
 – Космята, ты тогда давай, сеструхе за нас расскажи, чтоб не переживала. А я чуть попозжа буду.
– Я с тобой, Космята, тоже Красаву проведаю, – Борзята  подтянул повод, собираясь забраться в седло.

Спешившиеся быдо казаки, один за другим запрыгивая на коней, сразу поворачивали в разные стороны, по домам. Космята одной рукой (вторая была занята поводом старой верной кобылы) перекинул чумбур черкесского вороного через его голову и кивнул. Он так  и не смог оставить жеребца вместе с остальными трофейными лошадьми, что всем трехсотголовым табуном под присмотром Гришки Лапотного и Ивана Разина сейчас щипали травку на берегу Дона перед крепостью. Где сейчас основной табун, который отправили к крепости загодя, еще предстояло выяснить.
Фроська, только углядев красавца-коня, удивленно вскинул руку, намереваясь погладить того по шее, но, встретив недобрый взгляд Космяты, передумал:

– Ты, смотри какой! – и все-таки не удержался – погладил самыми кончиками пальцев  по блестящей  синими отливами  шее вороного. – У черкесов отбил?
Степанков потянул лошадей за собой и, уже уходя, бросил:
– Отбил. После расскажу.
– С удовольствием послухаю, – Фроська снова обернулся к медлящему Валую. – А ты чего ждешь? Бегом в штаб. Там тебя заждались уже.
– Арадов с ребятами где?
– Позже встретишься, они в ходах сейчас — последние крепи ставят.
– Добре. Тогда, дядя Фрося, просьба к тебе.
– Ну, давай.

– Ты наших станичников, что табун, оружие и все добро, что мы в походе собрали, на берегу сторожат, пошли сменить. Они еще больше нашего устали.
– Это за милую душу, – старшина резво развернулся. Поймав глазом трех Иванов, заканчивающих разгрузку. – А ну, добры молодцы, ко мне, живо!
Те, с любопытством поглядывая на запыленных казаков, неспешно приблизились.
– Так, хлопцы, берите тех казаков, что табун охраняют у крепости, и сообща гоните его через дальние ворота в город. И хабар весь, что с ними туда же. Потом разбираться будем. Там загоны полупустые, в них и разместите. Станичники вас встретят. Они знают, что делать. Понятно?

– Чего ж не ясного?
– Добре, загоним.
– Действуйте, – Фроська подождал, пока казаки скроются за углом и, словно что-то вспомнив, вскинулся. – Эх, меня же у стены ждут, пушки выставлять.
Занятому на разрыв старшине предстояло переделать до вечера массу дел.   
 
Ну, насчет, «заждались», старшина слукавил. Валуй понял это, как только переступил порог штабного куреня.
За длинным столом боком и прямо восседали знатные атаманы: Тимофей Лебяжья Шея – Яковлев, Осип Петров, полевые атаманы Михаил Татаринов и Наум Васильев, столетний старик Черкашенин. Перед  столом, заложив руки за спину, расхаживал Иван Косой. У окошка притулился Алексей Старой. Стоял в сторонке, скрестив руки на груди Тимофей Разин – отец Ивана да Степки Разиных, благообразный казак, внешне больше похожий на священника, чем на свирепого воина, каким и был. 

Станичный атаман Абакум Софронов и войсковой подъячий Федор Порошин восседали на лавке у стены. Худые с вытянутыми суровыми лицами братья Тимоха и Корнилий Зимовеевы загораживали спинами вход в штаб. Навалившись грудью на спинку высокого стула, оставшегося еще с турецких времен, говорил Иван Каторжный. Никто не обратил на вошедшего казака внимания. Валуй остановился у дверей и, скинув шапку, прислушался.

– Наши сообщают, а Анапе они почти всю гавань заняли. Всего будто бы кораблей то ли пятьсот, то ли шестьсот. Точнее  и не сосчитать. Среди них три самых больших – галеонов , а пушек на них вроде по сто тридцать. А еще есть галеры – их почти что под сто штук, фрегатов – чуть меньше. Да еще всяких шаек да чембенов  – сотни две. А сколько на них турки воинов посадили – вообще нельзя сосчитать. Но наши, вроде слышали – янычары хвастались, триста тысяч их.
Иван Косой присвистнул, Яковлев потянулся ладонью к затылку. Тимофей Разин медленно стянул шапку и перекрестился двумя перстами:

– И где же они столько народу супротив нас набрали?
Сдвинув лавку, поднялся огромный и мощный, как таранное орудие, Наум Васильев:
– Со всего свету ворогов назвали, – загудел глухо, словно где-то далеко табун лошадей летел над землей. – Свои, перво-наперво, конечно, янычары, сипахи, капычеи – пушкари ихние, разного другого люда – море. Черных мужиков из разных молдаван, болгар и греков набрали. Этих – вроде они и сами не знают точно сколько. Им всякие работы делать. А ишо ивропейцы там всякие. Все мечтают казачьей кровушки пролить. И немцы там, и гишпанцы, и волохи, и латынцы.

– Неужто, все народы в Европах под турком уже? – Корнилий Зимовеев заполнил короткую паузу.
– Не все, ясно. – Наум перевел взгляд на Корнилия. – Но таллеров у них немерено, вот и закупили всех скопом. А те за деньги и мать продадут, а уж пищалью подпоясаться – да ишшо супротив нас, казаков – диких людей, как оне думкают, милое дело! 
Глухо прокашлялся Черкашенин:
– Сдается мне, не только супротив нас собрались вороги такую силушку.  Они же знают, казаков тут несколько тыщ всего. Только про нас этакую армаду бы не сбирали.

– А для чего тогда столько народу? – не понял Осип Петров.
– Боятся, наверное, дюже казаков, вот со страху и набрали, кого могут и не могут, –Тимоха Зимовеев рубанул рукой.
– Не соглашусь с тобой, Тимоха. Нас они, конечно, уважают, но такую рать только на казаков все одно бы не выставили.
– А тогда чего их столько?

Черкашенин упер руку в коленку, твердый взгляд окинул помещение:
– На Русь они собрались!
– На Русь?
– Не может быть? – толкнул брата в плечо Корнилий, призывая подключиться. Но тот, хлопая глазами, молчал ошарашено.
– А ведь, верно, – Наум обвел всех изумленным взглядом. – Как я сам не дотумкался?
– Не отобьется царь Михайло Романов-то. Не будет у нас защитника и кормильца, – Алексей Старой еще больше ссутулился.

– Много они нас кормили-то? – выкрикнул Каторжный. – Как нужны зачем – так, казатушки-братушки, а как не нужны – сукины сыны.
К нему обернулся Татаринов, насупился:
– Не о том ты говоришь, Иван. Какие б не были, а все единоверцы, и крови одной. И не забывай, если на них пойдут, то это будет значить, что казаков-то уже сничтожили под корень. И за спину не опасаются. Вот о чем надо думать…
Черкашенин снова прокашлялся:

– Правильно говорит Мишка. Мы – падем, и Русь падет. И наоборот – Русь падет и нас сничтожат без поддержки. Не станет на земле третьего Рима, и православных напрочь сведут. Русичей рабами сделают, а о нас – казаках только воспоминание и останется. Так что, нам по любому надо насмерть стоять – другого выхода, получается, турок нам не оставил.

– Мы и раньше-то спину врагу показывать не собирались, а теперича и подавно, нельзя отступить. Судьба Дона и всего православного мира у стен Азова решаться будет. Вот так-то,  – Яковлев обвел казаков суровым взглядом.
В комнате стало так тихо, что Валуй услышал, как бьется в стеклянное окошко заблудившаяся оса. Сам он, кажется, даже дыхание задержал от тех страшных слов, от которых мураши по всему телу гулять кинулись. Осип, постучав по столу пальцами, поднял голову к Ивану Косому, только что остановившемуся напротив:

– С этим понятно. Сколько у нас женок осталось?
– Навроде, семь сотен. Почти никто не ушел. И детей половина оставили, тех, какие побольше.
– Да.., – протянул он. – Ну что же, раз остались, пущай помогают.
– Ага, я тоже думал – и кормить надо будет нас кому-то, да и воду там скипятить в казанах, смолу ли. Пригодятся бабенки.
– Пригодятся, это без сомнения, – Тимофей Яковлев почесал затылок. – Хоть и не бабье это дело – воевать, а придется и их напрячь. Котлы греть, дрова готовить, кашу варить и пули подносить – это они смогут.

– Да, и  парней молодых тоже туда же, к ним в подмогу, – Алексей Старой заложил руки за спину и качнулся на пятках. –  На первых порах, пока казаков на стены хватает, пусть там трудятся.
Невольно казаки опустили головы. Без слов было понятно, что ненадолго парни к бабам в помощниках определены. Повыбьют казаков скоро, тогда уж все, и стар и млад на сечу встанут.
– Эх-ма, – Осип стукнул ладошкой по столу. – Ладно. Что там у нас с подмогой? Черкассы-то запаздывают. Ничего от них не слышно?
Тяжело вздохнув, Каторжный оглянулся на Яковлева:

– Обещали быть. Мобудь, ишшо подойдут.
Осип тоже повернулся к Тимофею:
– Остальные все здесь. От Черты подошли сотни три добровольцев. Мы их по тысячам раскидали. Мужики справные. Помогут на стенах махаться.
–  То добре, – кивнули атаманы.
– В общем, наши все собрались, кроме сотни Лукина, что на черкесов ушла. Эти тоже должны вернуться вот-вот. Ждем.
Валуй поправил шапку, аккуратно отодвинул Тимоху Зимовеева и шагнул на середину:
– Тут мы, только что явились.

Атаманы, все как один вскинули головы, оживились. Осип шагнул к нему, обнял коротко:
– Живы, значит. Крепкие казаки. Как сходили? Сколько потерял?
Валуй дождался, пока атаман его отпустит, и сообщил:
– Пятнадцать казаков похоронили мы в черкесской земле.
Михаил Татаринов поднялся и смял в кулаке шапку:
– Вечная память им. А раненых сколь?
– Раненых меньше, тринадцать, но все уже в седле держаться могут. Сюда своим ходом добрались. И это. Три десятка с собой привели, пахомовских казаков, да мужиков боевых. Сами видали.

– То добре, – Татаринов снова напялил шапку. – Забирай их в свою сотню. Они тебе почти родные, поди? – Прищурившись, он с лукавством глянул на парня.
Валуй, не приняв шутки, серьезно кивнул:
– А то.
Михаил крякнул, но виноватым себя не признал. Атаман он или нет?
– Ну, а теперь давай докладывай усе в подробностях, – продолжил он, как ни в чем не бывало. – Что видали, что узнали, сколько врага положили, сколько добра, а самое главное, оружия, привезли?
Валуй потер нос. Оглянулся, убедившись, что все его слышат, и приступил к рассказу.

Из штаба он вышел уже затемно. Казаки долго не отпускали, требовали уточнить, то количество голов в табуне, то, сколько побито черкесов. Но дольше всего обсуждалось захваченное оружие. Какого и сколько… Хорошо еще Валуй, по опыту знавший как трепетно его товарищи относятся ко всему, связанному с ружьями, саблями, ножами и прочими орудиями для уничтожения врагов, записал для себя на нескольких листках все, что удалось взять. Казаки не успокоились, пока он раза четыре не прочитал им этот список в разной последовательности. То Черкашенин поинтересуется: «А что ты там говорил про англицкие ножи», то Каторжный заглянет ему через плечо и попросит еще раз пояснить какие взяли пищали и в каком состоянии. То Яковлев расспросит, куда все добро свезли. Потом, уже отпустив из центра комнаты Лукина, долго обсуждали весь подготовленный к осаде запас, рядили и судили – хватит ли? И если не хватит, то где успеть раздобыть за оставшиеся до высадки турка сутки. Валуй понял, что товарищи всерьез надеются получать поддержку от казаков, оставшихся сторожить турка вверх по реке. Как они это сделают, он не представлял, но знал, что без толку станичники рассчитывать на что-то не будут. Когда, наконец, закончили, Валуй, уже иногда ловивший себя на легкой дремоте – все-таки нешуточно устал с дороги, облегченно вздохнул.

Вечер разливался во всю ширь небосклона густо-красными красками. Уже закатившееся солнце еще цеплялось за краешек окоема бледными бордовыми руками-лучами, словно, не желая падать в темень, но медленно пальцы слабели, истончались, пока совсем не растворились в сумерках. Потная изрядно выпачканная одежда раздражала, и он торопился домой, испытывая нестерпимое желание помыться, переодеться в чистое и уснуть. Можно даже не евши.
В курене не спали. Красава и Космята сидели за столом напротив друг друга и, нежно глядя друг на дружку, тихо разговаривали. Валуй, догадывавшийся о чем-то таком, нарочно застучал сапогами по двору и по глиняному полу прихожей.
Красава, завидев брата, кинулась ему на шею. Валуй, поцеловав сестренку, мягко отстранился:

– Погодь, мне бы в порядок себя привести.
Она всплеснула руками:
– Одного уже привела кое-как. Такой же был, чертяга. Сейчас и тебя отмоем, – и бросилась к бачку с водой.
Валуй устало опустился на лавку рядом с Космятой. Тот немного подвинулся.
– А Васяня где?
– А, – сестра махнула рукой, – он последние деньки дома не живет. Все с парнями по делам носится. Какие-то задания у них. Кстати. – Она обернулась, твои, Космята, земляки, с Белгородчины.
– Ну, то надо. Нехай, носятся. В казачьи дела вникают – пригодится.
Космята поднял подбородок:
– Земляки? Это интересно. Надо будет их проведать.

– Конечно, надо, – Красава замерла с тазом в руках. – Мать-то, когда собираешься навестить. Стыдно сказать, внуков своих не знает, а внуки – бабку.
Космята виновато опустил голову:
– Сама же видишь, то татары, то турки – все никак не выберусь.
Валуй сморщил лоб:
– Красава верно гутарит. Вот, как только турка побьем, так и собирайся. Не пойдешь, сам заставлю.
– Вот то дело! – Красава налила в таз воды и повернулась к брату. – А ну скидывай это хламье, стирать буду.
 
Валуй засмущался:
– Да ладно, тебе, сестренка, я и сам…
– Не знаю никаких «сам». Скидывай, сказываю. Космята дай-ка ему чего накинуть, коли он такой стеснительный.
Космята послушно направился к сундуку у стены. Расцепив верхние палочки у горла,  Валуй потянул зипун через голову.
Когда, Красава, наконец, упорхнула в прихожку, где затеяла стирку, Космята, усевшись напротив, сложил руки перед собой:
– Ну, что там, в штабе, гутарили? Мы уже и сбор у стены провели. Фроська с Муратко нас собрали. Хорошо, увидели, какие уставшие и отпустили. А тебя что-то долго там мурыжили.

– А.., – махнув рукой, атаман поправил сползший с голого плеча космятовский кафтан, – про что только не гутарили. Самое главное, что завтра ворога ждут.
– Это я понял.
– И еще интересное дед Черкашенин сказал. Думает он, что турки такую здоровую армию собрали, не столько на нас, казаков – нас они собираются за несколько дней прихлопнуть, – сколько на Русь.

– Неужто, на Русь? – Красава, вытирая руки полотенцем, оперлась бедром на плечо мужа. – Зачем же это им?
– Похоже, хотят православных под корень свести. Побить поболе, а каки выживут, всех в рабство определить.
– Всех до одного? – сестренка прижала руку к губам. На глазах блеснули слезы. – Что за изверги-то? А что нам-то теперича делать?
Космята приобнял супругу:
– Драться, что делать? Так драться, как никогда, может, и не дрались.
– Ой, – Красава выпрямилась, – с утра пойду в храм, помолюсь Николе – заступнику казачьему.

– Помолись, – устало вздохнул Валуй. – Нам теперь всем надо молиться, потому как без Божьей помощи супостата не одолеть.
– Наливай борща брату. А то он, поди, с голодухи уже умирает, – Космята оглянулся на жену строгим взглядом.
– Что это я? – сразу же засуетилась она. –  Идем, я тебе пока на руки полью. А то и правда, когда там вода согреется.

Глава 2
В первых лучах заревого солнца 22 июня 1641 на севере от крепости у дубовых перелесков, что сопровождают Дон до самого верха, появились малые татарские разъезды. Их заметили дежурные на стенах. Среди них этой ночью оказался и Дароня. Он отправил к атаманам молодого напарника – Гераську, а сам остался наблюдать за врагом. Атаманы собирались не долго. Осип Петров и Иван Косой, оказавшиеся ближе всех, быстро забрались на стену.
Татары никого не опасались. Десятка три – передовой дозор – спокойно спустились к самому Дону и, спешившись, прямо на виду у города, поили коней.

– Нет, ну это совсем наглость, – Осип нетерпеливо обернулся на собирающихся у стены казаков тысячи Ивана Косого и поднял глаза на мрачно хмурящегося Наума:
– Основные силы, видать, задерживаются. Надо бы этих отвадить у нас на глазах из Дона коней поить. А?
– Надоть, верно. Я схожу, не против, атаман?
– Вместе крымчаков проучим, – он оглянулся. – Казаки! Желающие есть передовых татар саблями пощупать?

Станичники дружно зашумели. Желающими оказались все, кто в этот час собрался внизу, в том числе и Валуй со своей сотней.
Спустя небольшое время сотни полторы казаков в кольчужках и при оружии выехали через задние ворота. Отсюда можно было незамеченными подобраться к татарам на выстрел из мушкета.
Медленно поднималось за алевадой  горячее солнце. Птицы пробовали голоса в густой зелени дубравы. Приученные лошади шагали тихо, но уверенно. Подгонять нужды не было. У границы леска остановились. Отправили вперед Гераську разведать. Тот справился почти моментально. Казаки даже не успели обсудить, с какой стороны нападать будут. Выскочив из кустов, Гераська бегом рванул к Осипу:

– Их там более трех сотен. Откуда взялись, не знаю.
– Там же, у реки?
– Ну да. Постов не выставили. Смеются. Говорят, казаки нас увидели – в штаны наложили.
Осип хмыкнул:
– Слыхали, станичники? В штаны мы наложили!
Дружный смех сказал больше, чем объяснило бы множество слов.
– Как у опушки будем, так сразу без команды пики к бою, сабли вон. Не медля, покуда они там посмеиваются. А сейчас за мной марш!

Расширенная сотня сдвинулась с места и потекла, раздаваясь во все стороны, охватывая весь лесок и даже выбираясь за него, там, где татары не могли увидеть. Осторожно приблизились к последним деревьям. Осип высмотрел за листвой первые вражьи спины. До них оставалось не более сотни сажень. Самое подходящее расстояние для конной атаки. Остальные казаки уже горячились с правой и с левой руки. Он поднял саблю, и сильный удар пяток бросил лошадь в галоп. Первые казаки буквально выпрыгнули из зарослей. В один миг за ними рванули и остальные.

Толкая лошадь вперед, Валуй поймал себя на мысли, что ни капли не волнуется. Только полное напряжение мышц, и привычные телу разогревающие махи саблей. Война для Лукиных началась уже давно, с того самого момента, как ногаи окружили их с братом на берегу Донской протоки и с тех пор враги лишь иногда брали небольшие паузы, может, чтобы силы восстановить. Посокольку доставалось им кажный ряз изрядно. И сегодня начинался очередной отрезок его и братьев боевой жизни. Он на мгновенье скосил глаз в сторону. Успел увидеть сосредоточенное лицо Борзяты, за ним разглядел профиль Дарони, мелькнул чуб Космяты, Герасим раздувает длинный  ус, будто ветром колышет, Пахом устроился привычно за спиной – все его товарищи, друзья – все здесь. С ними можно не бояться, что враг подкрадется  с боку или со спины. Валуй выкинул саблю вверх для первого удар и тут же опустил ее на перекошенное ужасом лицо крымчака.

Татары не успели толком организовать оборону, и даже натянуть тетивы луков казаки им не позволили. Несколько крымчаков лишь успели сорвать с плеча оружие, но и только. Пару крымчаков, заскочив в седла, рванули назад, намереваясь укрыться за выступом леса. За ними бросились в погоню пяток казаков. Лишь спины мелькнули, и в следующий момент лошади замедлились – татары не добрались до леса: метательные ножи Власия Тимошина сбросили их в траву. Быстро все было кончено. Валуй даже почувствовал легкое неудовольствие от скоротечности боя. Он успел зарубить всего двух врагов. Похоже, его настроение разделял и Борзята:
– Что-то махом они кончились, – он вытирал саблю о рукав зипуна. – Я только троих-то и уговорил. А ты?

– А я двоих.
– Хе, – хмыкнул брат. – Слабак.
Валуй невольно улыбнулся. Брат всегда такой. Малость ехидный.
Осип с Наумом уже отъезжали в сторонку от кучи лежащих в разных положениях тел. Они остановили коней так, чтобы на виду оказались все стороны от пятачка у реки, где порубили татар:
– Собирайте оружие, ремни проверьте, коней ловите и назад по быстрому, –

Васильев озабоченно вглядывался в завиток леса, из-за которого и выехала первая дозорная сотня. – Как бы их товарищи не подоспели.
Попрыгав с лошадей, станичники, поспешая, начали поднимать с земли оружие. Валуй с товарищами, окружив, согнали разбредшихся лошадей. Сторожко оглядываясь,  сразу погнали табун к крепости.
Рассвет уже утвердился на донской земле. Теплое солнце осветило кончики высоких шапок, уши лошадей. Птицы, было притихшие, снова распевали побудные песни.
Загнав лошадей за ворота, Космята окликнул встречавшего их грустного Василька. Как же, опоздал саблей помахать. Парень поставил своего не уставшего скакуна в конюшню, дверь хлопнула:
– Ну, чего?

– Говорят, у меня тут земляки появились? – Космята, водил свою кобылу по кругу, остужая.
– А.., ты про парней осколецких? Точно, есть такие, – Василек расплылся в улыбке. – Мировые хлопцы. Привести их?
Космята неуверенно пожал плечом:
– Да чего сразу привести? Сам дойду. Где они обитают?
– А здесь недалече, Фроська им пустой курень выделил. Как раз должны быть дома. Айда, покажу.

Степанков оглянулся в поисках ведра под воду:
– Давай, пока атаманы не трогают, сходим.
Узкие улочки города почти не изменились с турецких времен. Разве что дувалы почти все стояли разрушенные – казаки не привыкли жить за ограждениями. Быстро нагревающийся воздух, казалось, горячим паром висел между глинобитными домиками: еще утро, но уже душно. И отошли вроде недалеко, но потом облились не по разу. Василек остановился перед ничем не примечательным куренем. Уже заходя, обернулся:

– Туточки они, голоса слышу, – и толкнул дверь.
Парни восседали за столом. На его струганной поверхности стояли три пустые тарелки с ложками. На звук разом обернулись.
– Здорово дневали, – первыми поздоровались Космята и Василек.
Парни в разнобой ответили, закачалась скамейка, они поднялись навстречу. Степанков остановился, разглядывая хлопцев. Парни ему понравились. Открытые простые лица. От таких не ждешь камня за пазухой, им можно верить и доверять.
– Вот, – Василек выкинул руку в сторону Степанкова, – знакомтеся: Степанков Космята, земляк ваш.
Космята решил взять инициативу в свои руки:
– Из Белгорода я, а вы, говорят, осколецкие?

– Точно так, – за всех ответил Тимофей Савин, – казаки мы.
Степанков шагнул ближе, легко улыбнулся:
– Рад землякам, рад. Давайте, что ли, обнимемся?
Засмущавшиеся парни, потянулись к Степанкову. По очереди обнялись. Василек повернулся к другу:
– Ну, че, я пошлепал? Вы тут пообщайтесь.
– Ну, шлепай, – Степанков усаживался на лавку.
Афоня Перо поспешил к свежей постройки печке, загремели котелки:
– У нас кулеш горячий ишшо. Антошка варил.
– Да я завтракал, – попробовал отбиться Космята.
– Ничего не знаем, – отрезал Тимофей. – Пока земляка не накормим, не отпустим.
Космята, притворно вздохнув, промолчал.
Пока он уминал полную тарелку казацкой каши, парни, усевшись  напротив, неторопливо рассказывали о своих делах. Особенно Космяту заинтересовала история про предателей  в крепости. Кинув в рот последнюю ложку, он облизал ее:
– А что с Наилем-то, поймали его?
– Не,.. ушел. Как только этого предателя на ярмарке взяли, так тут же и исчез, – Антошка подпер рукой шеку. – Не споймали, гада.
– Сейчас, поди, к туркам переметнулся, – Тимофей ходил вдоль стола, – с ворогами придет.
– Это наверняка, – согласился Афоня.
Степанков пристукнул ладошкой по столу:
– Ничего, и на этого казаки управу найдут. Никуда не денется.
– Дай-то Бог, – Антошка широко перекрестился.
– Ну, да ладно, рассказывайте, как там у нас. Вы, когда сюда шли, в Белгород заходили?
Тимофей подпер спиной печку:
– Бывали, как же.
Степанков развернулся к нему:
– Давай, рассказывай, мне все интересно, почитай, пять годков дома не  бывал.
Тимофей качнулся:
– Хороший город, чистый, опрятный. Там голова за порядком знатно следит.
– А татары, как, не нападают?
– Последнее время притихли. Вот как вы Азов взяли, так и перестали ходить. Так иногда небольшие шайки к Черте подбираются. Но на них казаки и черкасы быстро управу находят. Спокойней намного стало.
– Ага, – подхватил Афоня, улыбаясь, – нынче на Черте не то, что раньше…
Степанков слушал внимательно. Чувствовал, как оттаивает душа, как хочется вернуться домой, повидать родных. Вслушиваясь в простые рассказы парней, он снова представлял пыльные улочки родного городка, беленые хаты, кирпичные казармы на окраине, где бегал с мальчишками. Он сглотнул комок, подступивший к горлу, кулак сжался до белизны: «Как турка спровадим, первым делом беру своих и на Родину. А там видно будет».
Разошлись они не скоро. Уже сумерки накрыли горячий Азов прохладной тканью, когда Степанков засобирался домой. «Эх, Красава ворчать будет».
 
Глава 3
Немного позже, уже в горячей темноте, низенький, но шустрый станичный атаман Абакум Софронов и Федор Порошин – войсковой подьячий – среднего роста с широкой густой бородой, одетый в красный янычарский кафтан, давали последние напутствия конному Беляю Лукьянову, который слушал нетерпеливо, лишь чуть склонив голову. На плече Беляя – ружье, за спиной – котомка. Позади него приплясывали от нетерпения кони еще шести станичников  в походных серых зипунах. У каждого за плечами помимо лука или мушкета, также топорщилась еще и приличных размеров котомка.
– Как выедите из города, вдоль рва пробирайтесь, там татары еще не встали, а как минуете их, скоком на рощу выходите – дороги, скорее всего, закрыты их дозорами. Дальше только диколесемьем можно,.. – Абакум придерживал лошадь посланца за узды.
– Уж постарайтесь, братцы, – Федор от волнения даже снял шапку – потные светлые волосы слепились в сосульки. – От вас наша судьба, может, зависит. Сообщите царю-батюшке о турском войске, может, и пришлет нам подмогу…
Беляй, натянув повод, придержал вдруг шагнувшую кобылу:
– Да знаю я, чего уж. Неужто, не понимаем?
– Ну, тогда с Богом, казаки!
Абакум и Федор дружно подняли руки, два креста  упали на спины станичников, немного нервно тронувших коней. Посланцы не обернулись. Поторапливались – с каждым мгновением шансов на то, чтобы проскочить мимо татар, становилось все меньше.
Когда станица выехала за ворота, тут же захлопнувшиеся, атаман и подъячий, не сговариваясь, рванули на дозорную башню. Запыхавшись, они оттеснили наблюдавших за передвижением станицы казаков и сами выставили головы в бойницы.
Заходящее за дальнокрай солнце уже почти не давало света. Только еще недавно длинные тени от зубчатых стен пропали совсем.  В опускающейся на Донской берег ночи смазано чернели  в дальней стороне горы черной земли на валах. Вдоль них, удаляясь, ходкой рысью шли станичники. Атаманы подняли глаза выше. Пока татары уже почти неразличимые в сгущающихся сумерках, не видели их и, похоже, казаки вполне могли прорваться на Русь, во что уже и не верилось.
– Пройдут, а? – Абакум вытер пот на лбу.
– Должны! – Федор вздохнул глубоко и еще раз перекрестился, что-то прошептав еле слышно.
– Эх, вчерась бы еще отправить. Пока выгружались.
– Не дрейфь, казачья твоя душа! – все по воле Господа деется. Вчерась еще не додумалися. Ну че же теперича…
Станица миновали валы и, казаки, потянув левые повода, скрылись с глаз Федора и Абакума. Они уже собирались оставить наблюдение, и отправиться на доклад Осипу, но тут ближние татары, почти одновременно, с криками сорвали лошадей с места. Неужто, увидали казаков?
– Ах, ты ж! С..и!
Татары скрылись за густым комом темного перелеска. Звуков оттуда не доносилось – далековато было. Напряжение повисло в воздухе. Вытерев враз вспотевшее лицо шапкой, Федор Порошин повернулся к товарищу:
– Успеют, должны уйти!
– Должны, вроде.
Головы атаманов одновременно покинули бойницы. 
Напряженно хмурясь, коротко посвятили любопытных казаков в то, что происходило за стенами. И, переглянувшись, неспешно пошагали с башни. Обидно, что от них ничего не зависит. Судьба станицы в быстроте отдохнувших коней, казачьей отваге и удачи.
Только через полтора месяца осады, когда в Азов сумел проникнуть посланец Беляй вместе с очередной партией добровольцев из верховых станиц, раненный в обе руки Федор Порошин узнал, что казаки в этот день пробились-таки мимо татар. Из семи казаков отстали двое. Один вместе с конем провалился в свежее выкопанную яму – там татары, видимо, собирались организовать хранилище для продуктов, а второй пропал совсем. Скорей всего, крымчаки сумели его схватить. Вернувшаяся из Москвы станица, во главе с Беляем Лукьяновым, не  привезла ожидаемых вестей. Царь, опасаясь открыто выступить против Турции, с которой Русь официально находилась в мире, отказался прислать войско в помощь казакам.
В тот же вечер станичный атаман Абакум Софронов и войсковой подъячий Федор Порошин решили навестить еще один курень.
Навертев зигзагов по собирающемуся почивать городу, миновав стену, разделяющую Топраков городок и сам Азов, они достигли цели. Небольшой скромный дворик в глубине темной улицы не спал. Еще на подходе услышали два спорящих голоса. Разговор шел о том, выводить ли лодку сейчас, с утра или погодить до нужного момента, когда в ней возникнет надобность. Один из братьев настаивал на том, чтобы завести лодку в камыши и притопить там. Второй не соглашался, доказывая, что она не досохла и ей нужно постоять на воздухе хотя бы несколько дней.
Подъячий стукнул в калитку и голоса стихли. В распахнутой дверце возникли два бородатых похожих друг на друга лица – братья Богдан и Игнатий Васильевы. Подозрительные в первый момент, по мере узнавания, смягчались.
– Заходьте, – наконец буркнул старший Богдан, сторонясь.
Во дворе на расчищенном от стружек столе горела лучина. В тусклом свете, казалось, покачивалось странное сооружение, установленное на  двух телегах поблизости от нее. Сооружение напоминало перевернутую вверх дном лодку, к которой снизу прикреплена была еще одна лодка, словно в зеркальном отражении.  Сбоку на тех же телегах приткнулась опрокинутая бадья из-под смолы. Кострище, на котором ее недавно нагревали, еще поблескивало тусклыми углями. Атаман и подъячий с уважением глянули на  сооружение.
– Закончили? – поинтересовался Абакум Софронов, опускаясь на лавку перед столом.
Младший Васильев – Игнат, любовно погладил ладонью свежепросмоленный бок конструкции:
– Ага, завтрева можно спускать.
Богдан поднял хмурый взгляд.
– Рано завтрева, нехай ишшо посохнет.
– Да что ты осторожничашь? – не согласился брат. – Ничего с ней не будет. Она на ветру махом сохнет.
Нетерпеливо потерев колени ладонями, Богдан насупился, но промолчал.
– Нашли из-за чего спорить, – примирительно улыбнулся в бороду Федор Порошин. – Тут уже все за вас атаманы порешали. Говорят, надо бы пораньше в воду ее спустить. Турка придет, как к Дону повезем? Опасно. Не дай Бог враг отыщет нечайно, ежели в  камышах сховаем. А она нам еще ох, как пригодится.
Игнат неожиданно развеселился:
– А, чё я тебе говорил? Чья правда была?
Постучав ладонью по гулкому корпусу, Богдан вздохнул:
– Раз так, то добре. Завтрева спозаранку и повезем. Вот только опасаюсь, как бы не потекла. Не проверяли же. В камышах бы подержать, оно надежнее было.
Старшие казаки дружно нахмурились.
– То может быть, – нехотя согласился Абакум Софронов. – Ну да Бог не выдаст, свинья не съест. Рисковать будем. Авось, не протечет. Да и зазря вы че ли столько времени на нее угрохали?
Братья неторопливо почесали бороды.
– Ну, будем надеяться, что все сладили верно, – протянул Богдан.
– Ага, а че еще остается? – оживившись, Игнатий подсел поближе к атаману. – Мы же ее в пять слоев просмолили. Никакую лодку так не смолят
Атаман и подъячий переглянулись.
– Телегу мы найдем, – почесал в затылке Абакум, а вот рук свободных немае. Да и, сами понимаете, меньше народу знает, он надежнее. Вчетвером управимся?
– Ясно, справимся, – качнулся возбужденно Игнатий. – Пригоняй лошадей. На рассвете, пораньше.
Еще раз с удовольствием оглянувшись на лодку. Подъячий поднялся:
– Добре, пригоним, – он обошел конструкцию вокруг, с интересом разглядывая. Немного смущаясь, попросил. – Вы бы объяснили, как она плавает, а то я в толк никак не возьму.
Братья одновременно улыбнулись:
– Покажем, чего не показать?
– Вот это чего? – наклонившись, Федор ткнул пальцем под низ, где прикреплены были пустые бурдюки.
Игнатий присел рядом:
– Это для воздуха. В лодке мехи стоят, как на кузне, только поменьше. Когда надо всплыть, мы их надуем. А ежели под водой идтить, то воздух спустим. У нас там чепики для того дела придуманы, изнутри.
– Хитро, а ежли не потонете? Вдруг она под воду не пойдеть?
– Пойдеть..., для того у нас в лодку камни накиданы. Пока так, на глазок прикинули, а потом уже будем на воде точнее рассчитывать
– А как вы рассчитывать-то будете. А ежли потонете, не успеете и камней выкинуть? – сбоку заглянул озадаченный Абакум Софронов.
Довольный Игнатий обернулся:
– Ты тут ерунду-то не пори, дядька Абакум. Че, мы первый день че ли замужем?  Была у нас такая по детству лодка. Плавала, как миленькая. И ниче не тонула. Разберемся.
–  А ели остановиться надо? – не  отставал Абакум? – Якорь-то у вас где?
Рука Богдана уперлась в бок:
– Якорь пока не прикрутили. На месте поставим. – Он мотнул головой в сторону увесистой булыги, оплетенной веревкой. Ты, дядька, не сумневайся. Все будет как надо.
– Ну, а как она двигается, под водой-то? – теперь засомневался  Федор. – Весел не вижу…
Перебравшись к корме, Богдан ухватился за деревянную выструганную поперечину, назначение которой казаки угадать не смогли.
– Это винт. Я внутри ручку кручу, а он тут вертится и лодку толкает. И так плывем.
– Неужто, такую махину вытолкает? – Федор Порошин недоверчиво покрутил винт.
– Вытолкает, не сомневайсь, дядя Федя. Мы такую лодку еще мальцами на Дону делали. Поменьше, конечно, но ходила, будь здоров.
– Да.., – протянул Абакум, – умная машинка. – А чем дышать? Ежли под водой долго плыть, к примеру?
– Есть задумка, – снисходительно усмехнулся Богдан. – Трубка поднимаемая. Со сторону вроде как камышина. Через нее воздух и поступит внутрь.
– Да,.., – и как дотумкались-то только?
– Казак на выдумку горазд, сам знаешь. Дотумкались, вот.
Абакум задрал голову, рассматривая небо, уже заполнившееся блеклыми звездами и словно встряхнулся:
– Ну, добре, заболтались мы с вами.
– Да, верно, – поддержал его Федор, – пора бежать. У нас еще пару дел на сегодня намечено. Надо успеть.
– Здорово ночевать, казаки.
– И вам того же.
Атаман и подъячий вышли за калитку задумчивые. Им верно надо было еще поспеть по делам  – не ныне, так завтрева появится турок, а к его приходу еще готовиться и готовиться.   

Глава 4
Телега поскрипывала, подпрыгивая на камнях, колеса шатались, и станичники всерьез опасались, как бы не отвалились. Два мерина, запряженные в первую телегу тянули в натяжку, иной раз всхрапывая и мотая от усилия головой. Выехали, еще не рассвело, и когда миновали ворота, предусмотрительно открытые дежурным, небо на востоке, там, где скрывались в туманной дали казачьи городки, только-только начало наливаться янтарным соком. Провожаемые петушиными криками, выбрались на берег Дона. В  тумане чуть плескала речная волна, крупная рыба плюхалась невидимая на стреми. Пахло тиной и размокшей древесиной. Здесь, Дон чуть заметно поворачивал, и на берегу вечно скапливалась топляки: стволы, ветки и прочий мусор. Иной раз на излучине находили вздувшийся труп лошади, а, бывало, и человека. Человека обычно, вылавливали, чтобы потом захоронить в сторонке от кладбища. Не всегда можно было понять, по какой причине он оказался в воде. Может, стукнули его, а, может, и самоубивец. Животных же, чтобы не отравляли округу гнилым запахом, отталкивали в реку подальше от берега на пожив рыбе и ракам.
Мерины, взядымая тяжело бока, остановились у воды, на сухом. Четверо казаков, облепили подводную лодку. Покряхтев и разом ухнув, стянули на землю. И остановились передохнуть.
Отдышавшись, братья Богдан и Игнатий Васильевы засуетились вокруг, последний раз проверяя просмоленные швы.
Станичный атаман Абакум Софронов и Федор Порошин – войсковой подьячий вдвоем стянули с телеги камень, оплетенный веревкой, – якорь.
Тяжело выдохнув, замерли, всматриваясь и прислушиваясь. Обоим показалось, что где-то в стороне еле слышно брякнула уздечка. Туман надежно скрывал берег, видимость терялась саженях в десяти. Глядя на дядек, застыли и братья.
Какое-то время, утреннюю тишину разбавлял только мягкий шорох набегающей волны. И вдруг явственное ржание лошади пронеслось над водой. Ей ответила другая. Казаки точно знали, сейчас здесь нет казачьей скотины. Табун загнали в крепость накануне, свои вроде никто рыскать тут не собирался. Дежурный у ворот сказал бы. Значит, чужие!
Абакум наперегонки с Федором, досадливо махнувшим рукой, бросился к лодке. Братья, поспешили ухватить со своей стороны. Тяжелая посудина поддалась не с первого раза. Стараясь толкать разом, казаки молчали, не выдавая себя даже кхеком. С третьей попытки лодка скользнула по траве на пару пядей. Не оглядываясь в сторону доносившихся звуков, поднажали со всей силы, на лбах выступили вены, вздулись желваки на скулах. Сухожилия, показалось, затрещали, и лодка, наконец, сдвинулась, заскользила, и мягкая волна почти без звука  приняла посудину.
И сразу лодка погрузилась больше, чем наполовину. Игнатий подскочил к камню, приглашая товарищей подсобить, но Абакум, сделав зверское лицо, погнал Васильевых в лодку.
Даже не подумав перепираться, братья по очереди заскочили на лодку. Чуть скрипнула дверца люка, и последний Богдан, шустро соскользнул внутрь.
Звон уздечки послышался совеем рядом, гортанный голос тихо спросил соседа, слышал ли он что-то. Счет пошел на доли мига.
Атаман и дьякон вдвоем подхватили камень. Обвязанный веревками, он не вертелся, и нести было терпимо, но его же еще поднять надо! Место для приторочки якоря находилось на носу, и чтобы добраться до него, дядьки погрузились в воду по шеи. Удивительно, но даже в воде, камень почти не полегчал.  Братья не поскромничали, выбрав груз пуда на четыре.
По команде Абакума разом подняли его над головой, опуская в приготовленную авоську. Нос лодки тут же просел.
Оба, не давая себе передыху, кинулись толкать лодку. Нестерпимо медленно, она уплывала на глубину. Последний раз махнув товарищам, тихо прикрыл за собой дверцу люка Игнатий. Течение медленно разворачивало суденышко, по частям прикрывая полосами тумана.
Тяжело дыша, дядьки выбрались из воды. С обоих текло ручьями, но волновало их не это. В разрядившихся туманном полотенце проявилась лошадиная морда. Потом еще одна. Не сговариваясь, казаки потянули из ножен сабли.
Когда татары из передового дозора заметили казаков, те уже замерли наизготовку.
– Вах, казаки, – послышался удивленный возглас, и прямо на них из тумана выскочили десятка два татар в мохнатых шапках. Впереди ехал крупный крымчак в голубом халате, подпоясанным ярко-красным кушаком.
Атаман Абакум Софронов и Федор Порошин – войсковой подьячий, не говоря ни слова, прижались спинами.
Главный татарин, не мешкая, толкнул лошадь навстречу вечным врагам. На разгоне махнул саблей, ожидая почувствовать сопротивление плоти, но лезвие свистнуло впустую, казак, уже выбирался из-под лошади с другой стороны, а  та, хрипло заржав, завалилась. А пока падала, и татарин, неловко взмахивал руками, Абакум коротким движением вскрыл ему яремную вену
Федор тем временем схлестнулся сразу с двумя, они, пытаясь зажать казака между лошадьми, наехали с двух сторон.
Почти распластавшись на земле, он снизу достал одного, наклонившегося ниже, чем надо было. И, вывернувшись между ног кобылы второго, рубанул потерявшего его из виду татарина по ноге. Хлестанула кровь, обрубок упал на траву.  Визг на мгновенье оглушил. И снова товарищи прислонились лопатками.
Метались, как тени, казаки, падали татары, валились, теряя уже мертвых хозяев, лошади. Прежде чем ловкий молодой татарин сумел-таки достать Абакума, у ног его лежали семеро.  Девятерых успел приголубить Федор. Слишком много было татар.
Озверев от запаха крови, от смертей своих соседей и родственников, крымчаки еще долго рубили уже неподвижные тела казаков, Пока на земле не остались лежать куски мелко нашинкованных тел. 

Глава 5
Под утренним солнцем 23-го июня, почитай, весь город высыпал на еще прохладные улицы. Кому повезло, сумели пробраться на Ташканскую стену крепости. Там толпились, и чуть не падали, поддерживая друг друга. Но никто не ворчал, сердясь на толчею – не до того. Утро начиналось лазоревое, мирное и, словно вопреки ему, на всем берегу Дона, спускаясь от Каланчинских башен до самого моря, подбираясь в некотрых местах почти до самых стен Азова копились татарские тысячи. Мелкие еле различимые в общей черной массе конные фигурки топтались на месте, растекались, наверное, по командам в разные стороны. Лучшие воины в дорогих зипунах пытались держаться в стороне, но толпа давила, и они тоже в какой-то момент смешались с остальными воинами.
Татарские и черкеские сотни начали подходить еще вчера в обед, за сутки вроде все собрались. Никогда еще казаки не видели  столько татар и горцев в одном месте. «Ужасть, скоко их. Тысяч сто. Не меньше». 
С тревогой и смятением в сердцах, способным поколебать решимость более слабых, нежели казаки, бойцов, наблюдали азовцы за приготовлениями врага. Постепенно стены пустели. К вечеру народ, уставший пялиться на страшное зрелище, большей частью рассосался в куренях и казармах. Лишь кое-где меж тупоконечных зубцов еще оставались небольшие группки наблюдателей. То были атаманы, пытающиеся понять, как же воевать против такой армады. Уже на закате черту под наблюдениями подвел старик Черкашенин:
– Айда, хлопцы, что ли? Не пересмотреть нам ворогов. А бить их просто. Делай все, что напланировали, и будет нам победа!
Атаманы, беспокойно оглядываясь, потянулись к лестнице. 
Валуй спускался со стены в числе последних. Махнув рукой, попрощался с товарищами. Космята звал к себе, но он отказался. Настроение не то. Что-то грустно. И не потому, что враги под стенами. Просто грустно и все…
Дома у него сейчас пусто и тихо. Нет голосов, нет близких. Как-то так получилось, что, несмотря на обилие народа, которому он нужен, Валуй почувствовал себя одиноким. На углу, перед развалинами саманного забора, откуда пыльные улочки убегали в разные стороны, он остановился, понимая, что домой не хочется. Над головой, на площадке стены, раздавались приглушенные шаги, это постовые. Изредка они перекликались: «Черкаск», «Сергеевка». Тень, мелькнувшая у дома напротив, быстро направилась в его сторону. Чуя как екнуло сердечка, Лукин ухватил рукоять сабли. И тут же расслабился.
Напротив, несмело улыбаясь, замерла Марфа.
– Сто ж ты, дуреха, давно меня ждешь?
Марфа, улыбнувшись радостно, кивнула:
 – Почитай, с обеда. Как отпустили нас на татар смотреть, как тебя увидала, так и стою.
– Ты же голодная…
– Не, я перекусила. У меня с собой кусочек пирога был. Дуняша давеча напекла, – она робко приблизилась.
Заглядывая в сумрачные глаза любимого, прижалась горячей щекой к груди. И замерла, словно боясь, что он оттолкнет. Валуй бережно обнял плечи. Чувствуя, как чаще бьется сердце, только уже по другой причине, прикрыл глаза. Как же он любит Марфочку! Как же приятны ее мягкие прикосновения! На миг забывшись, он чуть крепче, чем надо обнял девушку.
– Ой, – она сказала так тихо, что он еле услышал.
– Прости, больно?
Она подняла голову:
– Чуть-чуть. Ты такой сильный.
Он чуть усмехнулся:
– Обычный. Как все.
– Нет, ты у меня не как все, – она неожиданно отпрянула. – А  ты же сейчас домой?
– Ага.
– А возми меня с собой. Я ни разу у тебя дома не была.
Валуй вздохнул. Как бы ему хотелось ввести девушку в свой курень. На правах жены. Любимой жены. Он знал, люди не осудят. Может только Осип Петров спросит, как бы между делом: «А ты обряд-то провел?» Валуй ответит. И тогда Осип ненавязчиво посоветует к отцу Черному подойти. И ниче, что война. Люди завсегда женятся.
Но Валуй так поступить не мог. Как можно жениться, когда завтра могут убить? В один момент Марфа может овдоветь, так и не став женой по праву. Не известно, как потом на нее люди посмотрят. И не жана и не вдова, а не поймешь кто. Нет, не хотел он такого будущего любимой. Вот прогонят турку, и тогда сразу к калиновому кусту .
– Родная ты моя. Давай апосля победы, а?
Марфа изменилась в лице:
– Ты меня прогоняешь? – а в голосе уже слезы.
– Что ты, родная! Я без тебя жить не могу. Как же я тебя прогоню.
Она уперлась в грудь двумя ладонями, отстраняясь еще дальше.
 – Как же ты меня любишь, а сам отталкиваешь.
– Нет, что ты, – Валуй уже пожалел о решении. Но и сдавать назад было поздно. – Я всей душой к тебе. Ты моя суженная на всю жизнь. А как убьют меня завтра… Сама видишь, война у нас.
 – А у нас что, не война?.. – она быстро отвернулась. – Ну и хорошо. Не подходи ко мне больше.
Валуй протянул руку, пытаясь ее остановить, но девушка ловко увернулась. И тут жен ее силуэт растворился в темноте. И даже шажков ее он не разобрал, так бесшумно она исчезла. Будто и не было.
Ошарашено выдохнув, Лукин громко сплюнул.
«Нет, ну надо же. Он же, как лучше хотел. И как ей теперь объяснить? Ежели не подходить?»
Еще раз тяжело воздохнув, Валуй медленно двинулся к дому. Ну их, этих девок. Никогда не поймешь, чего ждать. Не знает, что ли, казак на войне вообще на баб смотреть не должон. Ипокон веку так заведено. Правда, последнее время, строгие правила постепенно смягчаются, но старые казаки все одно смотрят.
Перед куеренем он оглянулся. Тёмная улочка терялась в глубине саманных стен. На дорогу ложились мутные пятна от лунной тени. Скворчал за дувалом сверчок. И никого. Вздохнув, он заставил себя толкнуть чуть скрипнувшую дверь.
В глубине души Валуй надеялся, что завтра Марфа одумается.

Глава 6   
Утром следующего дня двадцать четвертого июня на этот раз на другой стене – Азовской – сотни казаков напряженно всматривались в даль. На горизонте с самым рассветом появились крохотные точки вражеских кораблей. Отсюда, со стены хорошо было видно, как тяжелые галеры, опасаясь зацепить дно неглубокого Дона,  выстраивались рядами на взморье, а малые вражеские суда мошками сползались с морской волны в Донское устье, выстраивались в колонну, и одно за другим неудержимо вваливались в реку, напрягая весла против настойчивого течения.
– По расписанию прибывают, чтоб им перевернуться, – сплюнул столетний дед Черкашенин, который тоже, несмотря на слабое здоровье, не усидев в курене, на заре вместе со всеми, хоть, и с трудом поднялся наверх.
Под синим небом, озаренным яркими красками рассвета медленно, но неотвратимо вырастали в размерах корабли, вслед за мачтами выплывали из ярко зеленой волны крутобокие корпуса, придавливая тяжелым днищем встречную Донскую волну. Снизу, из толпы, собравшейся между котлов, пирамид с ядрами, бочками с горючей смесью и дровяными кучами, то и дело спрашивали:
– Ну, чего там, скоко их? Все войско пожаловало?
Наверху пытались считать корабли, но каждый раз сбивались.  Однако, постепенно цифры росли. То крикнут сто, то – двести. Уже горячим утром, когда густо-красное солнце выскочило из-за дальней  стены крепости, последний счетовод сбился на двести восемьдесят девяти. И суда продолжали застилать смертельным узором узкую, светлую полоску, соединявшую небо с водой. Первые корабли, а это были шустрые, хорошо знакомые казакам весельные карамурсали, прицелились носами в береговую линию Дона, не приближаясь к  городу, верстах в трех. Подальше от казачьих ядер и пуль. И тут же голос Осипа взревел над Водяной башней, из бойницы которой он и выглядывал:
– А ну, какие лишние, убирайтесь со стены. Пора к бою готовиться.
Народ начал неторопливо, чтобы не дай бог не оступиться, может, в самый важный момент жизни, спускаться по ступеням, съезжать на ногах по  земляным накатам. Люди собирались на плоских крышах приземистых турецких мазанок, приклеенных к городским стенам. На некоторых, что повыше, мостили груды ядер и мешки с порохом, вежливо, а когда и не особо вежливо выпроваживая посторонних. Народ не сопротивлялся, казаки и их женки живо прыгали на землю, скатывались по лестницам. Людские разноцветные ручейки шустро потекли по узким улочкам крепости – каждый из бойцов знал место, где будет воевать и теперь спешил занять позицию. Все войско – все четыре с половиной тысячи казаков Осип распределил примерно поровну, на каждую из четырех стен. Усиленные отряды поставил на угловых и стеновых башнях, откуда тоже выглядывали жерла пушек. Четыре сотни бойцов, в основном необстрелянных парней, отрядил на работы внизу – подавать заряды, ядра, бадейки с кипятком и человеческими испражнениями, что тоже полетят сверху на головы штурмующих. Им же палить костры, следить, чтобы не загорелись деревянные постройки города. К парням вскоре присоединились и все семьсот женщин – казачьих женок, сестер и сиротинок. Для обеспечения бойцов, растянувшихся двойным рядом на широких, вытянутых неровным прямоугольником стенах, народу не казалось много. Наоборот, Осип переживал, как начнется штурм – успеют ли нижние станичники и бабы подавать заряды верхним казакам? Да под обстрелом?! Не сдрейфят ли? И тут же откидывал ненужные мысли. Чтобы казачьи женки, да спужались? Да ни в жизнь такого не было! И не будет! И вроде бы все заранее просчитали, а все равно что-то беспокоит – сделали ли полностью, что задумали, не упустили ли чего?
Турки продолжали выгружаться. С каждым часом их становилось все больше и больше, словно огромное разноцветное море выплеснулось на донской берег, заполонив его чуть ли не до окоема. Где была степь чистая, там стали люди многие, что леса темные. Казалось, от той силы и от скока конского земля под Азовом прогнулась и из Дона-реки вода выплеснулась, как в паводок.  Ржали лошади, гремели цепи, скрипели колеса пушек и арб, на разные голоса кричали толпы турецкие. Они уже заполнили берег и разливались грозною рекой дальше вверх по реке, тесня татарские орды. Осип, еще раз вглядевшись из-под ладони на суетящихся вдалеке турок, решил спуститься вниз, намереваясь обойти позиции. Но только сделал несколько шагов по насыпи вниз, как позади на стене вдруг закричали:
– Смотри, чайки !
– Ты, глянь, и вправду!  Откуда они?
– Запорожцы, никак!
– Они, черкасы!
– Атаман, – Иван Косой окликнул обернувшегося на голоса Осипа, – смотри, что деется. Никак, подмога прибыла. Не успеют же.
Осип Петров почти бегом заскочил обратно. Казаки вытягивали руки в сторону устья Дона, оглядывались на атамана.
– Ты, посмотри, че делают!
Уже потом стало известно. Рулевые чаек, внезапно оказавшихся на виду турецких судов, в первый момент растерялись. Многие поднялись на ноги, пытаясь углядеть атамана. Опытный Андрий Контаренко мгновенно принял единственно верное решение: «Делать вид, что так и должно быть». Команда быстро облетела чайки, и запорожцы постарались выполнить ее так, как и положено выполнять распоряжение командира – без сомнения. Так и шли верткие суда, лавируя меж турецких галер и мелких шпанок. Украинцы улыбались туркам, некоторые махали приветливо руками. К их счастью, никто не заметил, как напряжены хлопцы, как гладят ладони приклады заряженных ружей, как хищно рыскают взгляды, высматривая враждебные действия неприятели. Но турецкие командиры так и не вышли из расслабленного состояния, усыпленные небывалой мощью приданного им войска, которому, по их мнению, не рискнут сопротивляться даже дикие казаки.
Наконец, остроносые чайки запорожцев ткнулись в прибрежную размытую глину. Всего в десятке саженях от них качалась на поднятой волне узкая сарбуна, рядком выстроились карамурсали. Рядовые турки в нерешительности поглядывали на выпрыгивающих из лодок запорожцев. А те, продолжая улыбаться, быстро собирались в походный строй. Оружие не доставали. Может, это и сыграло злую шутку с турецкими военноначальниками – они не долго не могли сообразить, зачем сюда явились эти славные воины. И правда, предположить, что твои враги на твоих же глазах, нагло ухмыляясь, высаживаются на берег, чтобы влиться в ряды осажденных казаков, буквально между полков сипахов, которые разбирали уставших после дальнего плавания лошадей, – не каждый сможет. Может, кто-то из пашей решил, с черкасами удалось договориться, и что это прибыла подмога им – туркам.  А что? В этот день несчитанное количество разных языков прибыло на берег Дона по призыву славного султана. Почему бы и одной тьме запорожцев не продать свое воинское умение за золотые червонцы. Они бы продали.
А может, турки, с недоумением поглядывая на собирающихся в строй черкасов, мысленно крутили пальцем у виска и решали пропустить их, поскольку верили, что те идут на верную смерть. Так чего мешать самоубийцам? Все равно с ними или без них казачьей крепости осталось жить считанные часы, в лучшем случае, дни. Разве устоит жалкая горстка казаков против такой силищи? Можно только догадываться, что пришло в сановные головы, обвязанные тюрбанами. Но факт оставался фактом – турки казаков не трогали.
Играла труба, черкасские флаги хлестали и ярились на крепком ветру. На одном флаге плыл по ветру красный корабль, и над ним летали ангелы. На другом – гордый запорожец с мушкетом на плече строго смотрел на столпившиеся рати врагов, словно говорил: «Ужо я вам!» Запорожцы, будто подражая гербу на флаге, закинули ружья на плечи и ходко двинулись в сторону крепости.
«Под тысячу, мабудь чуток меньше – мельком отметил для себя Осип Петров. – Неужто, пройдут?»
Турки, окружали их со всех сторон. Явно не ожидавшие такого напора и наглости, они невольно расступились перед русскими богатырями. Некоторые даже отбежали в испуге подальше. Черкассы, не обращая внимания на врагов, смотревших на них во все глаза, но ничего не предпринимавших, невозмутимо шагали к городу. Со стен им уже махали казаки, кричали ободряюще. Осип бросился вниз. Надо открыть ворота!
Но его уже опередили. Три неразлучных Ивана: Подкова, Утка и Босой, дежурившие у выхода, дружно распахивали тяжелые створки. За их спинами быстро росла толпа любопытных. Осип, расталкивая плечами казаков и женок, выбрался под арку, выходящую к воротам. Станичники уже стояли перед стенами и, щурясь на яркое утреннее солнце, поднимающееся за Доном, разглядывали быстро приближающихся черкасов. Уже видны были усмехающиеся лица их, раскачивающиеся в такт шагам  длиннющие усы. Некоторые запорожцы засунули шапки за широкие кушаки, и на ветру взлетали кверху их длинные оселедцы на выбритых головах. Музыканты, прячасьв глубине строя, наяривали что-то веселое, боевое. Вот они вышли из окружения турок, так и не решившихся напасть на отчаянных храбрецов. Им оставалось пройти саженей сто. Неожиданно за спиной атамана застучали сотни сапог, и мимо Осипа бегом проскочили вооруженные казаки. Впереди всех мчались близнецы Лукины. Оба сжимали ружья. Весело скалясь, что-то кричали товарищам. Атаман сразу понял: решили встретить своих братьев за воротами и в случае чего прикрыть огнем. Осип, не задумываясь, присоединился к ним. И так быстро рванул, что моментально догнал братьев.
– Атаман, – узнал его Борзята, – давай встречу организовывай, парадную…
Черкасы, улыбаясь, приближались. Яркие солнечные лучи просвечивали плотную ткань разноцветных знамен. Их не преследовали. Не добежав до запорожцев с десяток  саженей, донцы остановились. Замерли и украинцы. Вперед вышел Осип. Навстречу ему шагнул плечистый запорожец в широких шароварах с двумя пистолетами за кушаком. Атаманы степенно приблизились друг к другу. Осип раскинул обе руки. Товарищ его тоже раскрыл объятия. Позади у крепости закричали:
– Любо! Любо запорожцам!
Черкассы отвечали своим громогласным «Любо!»
Атаманы трижды расцеловались.
– Рады вам, – Осип, не выпуская товарища из рук, чуть отстранился, рассматривая его. – Уже и не ждали.
– Как же мы могли пропустить такое славное дело? Клятву же давали. Так это, значит, ты Осип?
– Я, а то, кто же. А тебя как кличут, извиняй, не признал?
–  Андрий Контаренко я. Вместе с вами брал Азов четыре лета назад, – ответствовал черкаский атаман и оглянулся. – Ну, в дом-то нас пустят али как? А то уж больно зрителей турецких много собралось.
Осип смущенно хмыкнул и посторонился:
– А ну, заходь, братцы. Как мы вам рады-то…
Турки, и правда, начали собираться большой толпой, в основном черные, работные, но  уже мелькали среди них и красные кафтаны янычар, и даже расписной халат какого-то важного начальника. Он громче всех и кричал, показывая пальцем на распахнутые ворота крепости. Похоже, хотел выиграть осаду нечаянным нападением. Среди турок, однако, желающих прямо сейчас броситься на казаков не находилось. Хотя, станичники понимали, это лишь вопрос времени: вот-вот придут в себя и тогда остановить их станет непросто.
Казаки, не желая больше испытывать судьбу, не мешкая, влились в арку ворот. Створки с грохотом захлопнулись. 
За стенами крепости, запорожцев встречали уже и остальные атаманы. На шум прибежали Тимофей Яковлев и Иван Косой. Целования и обнимания продолжились в окружении продолжающей увеличиваться толпы улыбчивых казаков. Запорожцев атаковали донцы. У многих оказались среди них знакомцы по старым делам. Валуй толкнул в бок Борзяту:
– Вон того казачину видишь?
– Это, высокого? Кого-то он мне напоминает.
– И мне тоже, кажись. А ну, пойдем поближе глянем. 
Лукины с трудом пробились сквозь бушующую толпу к высокому, стройному черкасу в ярко-зеленом кафтане и шапке с откинутым красным треугольником, окруженному товарищами. Он оглядывался по сторонам, словно кого-то отыскивал глазами. Но смотрел в другую сторону. Борзята, подобравшись сзади,  от души хлопнул запорожца по плечу:
– А ну, сдавайся, хлопец.
Тот резко развернулся,  и глаза округлились. В следующий момент он подхватил Борзяту, приподнимая над землей:
– А вот теперича не выпущу.
– Серафимка, – выдохнул Лукин, удавишь ведь, черт.
Подскочивший Валуй крепко обнял сразу обоих – длины рук хватило:
– Пущай брата, ирод. Понабрался силушки на запорожском сале-то.
Серафим легко отпустил Борзяту и, засмеявшись, тоже обнял двоих:
– Живы, головастики. А я знал, что вас ни пуля, ни сабля не возьмет.
Из-за спин донесся удивленный оклик:
– Серафим! – это Космята узнал в здоровом казаке старого друга. – Держите его, братья, а то убигит.
– Я от вас теперь никуда не денусь, – черкас снова раскинул руки, принимая в объятия Космяту.
Вскоре донцы и запорожцы так перемешались, что разделить их, казалось, будет невозможно. Вся небольшая площадь перед воротами моментально запрудилась народом под завязку. И те и другие радовались, как дети. Одни потому, что запорожцы, сдержав слово, пришли помочь товарищам при первой же их просьбе, вторые, что удалось не нарушить обещание и попасть в осажденную крепость, несмотря на тысячи турок, заполонивших подходы к берегу. 
– Сколько вас? – наконец, отбив атамана черкасов у приковылявшего последним деда Черкашенина, поинтересовался Осип Петров.
Тот обтер порядком обслюнявленные усы:
– Семьсот семьдесят девять. Все, шо смогли вырваться. Лях нас больно уж сильно придавил.
– Ай, молодца! – Осип снова не сдержал восторга. – Как вы через воргов-то прошли, как сабля сквозь песок!
– Да они просто растерялись от нашей наглости.
Вокруг засмеялись:
– Точно.
– Не ожидали такого-то.
– А запорожцы, вот же бедовые!
Яковлев чуть оттеснил Осипа:
– Петров, ты совсем атамана замучил. А ему, наверное, отдохнуть с дороги хочется. И черкасы его устали. Такой путь преодолели!
– Ну, разве что, поесть немного охота. А так, не отдыхать мы сюда пришли, а воевать. А для этого дела у нас силы хватит. Кстати, сколько вы тут ворогов-то собрали? Поди, туречина целиком приплыла?
– А нехай, хоть все бусурмане со всего свету соберутся. Нам, десятком тыщ больше, десятком меньше – без разницы. А все ж хотя бы умыться с дороги надо запорожцам, – Муратко Тепцов потянул Андрия за рукав. – Собирай хлопцев, пошли до кухни доведу.
Тот вытянул шею, выглядывая товарищей:
– Запорожцы, а ну, в кучу собирайсь. На обед казаки приглашают.
Черкасы зашевелились, затолкались, пробираясь к атаману. Казаки, чтобы не мешать, начали тихонько разбредаться по своим местам. И то верно, друзей встретили, пора уж и на позиции. Что там турка давно не слыхать? Может, чего задумал нехорошего, вражина.

Глава 7
Валуй вместе с братом и Космятой, хлопнув еще раз Серафима по тугому плечу, и пообещав встретиться, как станет потише, двинули в сторону бастиона. День клонился к обеду, под стенами становилось все шумней и многолюдней. Казаки с тревогой посматривали вниз. Крепко сделанные ступени ни разу не скрипнули под молодыми казаками. Им кивали, здововкаясь. Облокотившись на тяжелую пушку,  Валуй с Бозятой тоже выглянули между зубцами.
 Турки выстраивались в ряды за валами и рвом, окружая крепость со всех сторон. Тут же, разобрав лопаты, окапывались. Земля, подлетая кверху,  падала на отвалы так кучно, словно тысячи мышей одновременно строили норки вокруг крепости. Бесконечные цепочки траншей, между которыми суматошно носились начальники, вытягивались, казалось, до бесконечности, заворачивая и пропадая за угловыми башнями города.
– Восемь рядов, – присвистнул Космята. – Это же еще не все.
– Ага, только янычары и иностранцы, всякие. А конница и татары где? – Валуй придвинулся поближе, стараясь выглянуть из-за стены.
– Да, вон они, – Борзята выставил палец, – вверх по Дону, там, ближе к Каланчинским башням. Пока сюда не идут – бояться что ли?
– И в стороне по дороге, вишь, там тоже татары и черкесы шатры разбивают.
– Да.., пушки туда не достанут.
Низкое солнце выглянуло из-за тучи, и под его лучами враз заблестели кольчуги янычар и панцири немцев, которых напротив Азовской стены выстроилось больше всего. Пронзительно играли трубы, оглушающе гремели сотни барабанов. Вороньим карканьем разлетались над землей короткие, звонкие команды полковников. Черные и зеленые турецкие знамена плескались и струились на крепком утреннем ветерке. Казаки, передавая из рук в руки подзорную трубу, с интересом разглядывали воинов немецкой пехоты. С головы до ног закованы в железо, на груди вздымались выпуклые панцири. На головах крепко сидели шишаки разной формы, бросая блики во все стороны. В руках они сжимали пищали длинные иностранные, с пальниками и мушкеты. А стволы у всех ружей блестели на солнце, что свечи горели. И стояли среди них полковники немецкие, в синих кафтанах, золотом шитых. И топтались рядами янычары  в красных кафтанах и высоких шапках с метелками, хорошо знакомые казакам по прошлым сражениям, в кольчугах и бронях, а впереди тоже полковник. И шапка его выше всех шапок и перо длиннее.
За строем разворачивались сипахи – тяжелая турецкая конница. И сами железом блестят, и кони пластинами от стрел и копий увешаны. Тяжело им, но терпят, привыкшие. По бокам прикреплены к седлам у сипахов топоры или пики. На поясах висят сабли. Редко у кого выглядывало из-за плеча ружье, в основном, дальнобойное вооружение сипахов составляли луки и колчаны со стрелами. В этом они невыгодно отличались от янычаров – этих султан вооружил куда лучше. В стороне, без стекла  не увидишь, собирались конные толпы  одетых в разнобой черкесов и татар. Эти, как и казаки, не признавали одного стиля в одежде и в оружии. Разноцветные зипуны и халаты подпоясаны такими же яркими кушаками. Из-за них, наверняка, выглядывают пистолеты. Были и ружья, но далеко не у всех. А больше копья и луки.
Добрая половина татар уже носилась на лошадях, дико визжа.  Даже отсюда со стен их вопли слегка раздражали.
– И чего орать? – Борзята отпрянул от стены. –  Лошади, что ли, на стену полезут?
– Это они, чтоб нам страшнее было, – усмехнулся Космята.
– Не дождутся, – Валуй оглядел мужиков, выстроившихся вдоль стены, за башней. В его сотню добавили десяток валуйских, что с ним пришел. Ну и Пахом со своими тоже тут. Сам позади топчется. Тоже на турок поглядывает. Валуй уже привык, что Лешик, по собственному решению, всегда рядом с ним. Приглядывает, как за малым. Не мешает, и ладно. По-первости Лукин-старший чувствовал какие-то неудобства из-за этого. Потом прошло. Преданный умелый и отважный боец рядом никогда лишним не будет. Уже и не по разу друг другу жизнь спасали. Так что, нехай, приглядывает. Целей будем.
Больше всего он переживал за мужиков. Хоть и побывали в переделке, но как-то оно в настоящей войне покажется?  Обстрелянности маловато покуда. Как пойдет турок лавиной – справятся ли? Отобьются? Подумав, Валуй подозвал Пахома. Тот склонил голову, ожидая распоряжений:
– Надо бы прорядить мужиков казаками. Встать промеж них, чтобы белгородцы и прочие валуйчане  и воронежцы кучей не бились. Сделаешь?
Пахом согласно хмыкнул:
– Здраво мыслишь, атаман. Поставлю свой десяток и Лапотного, хватит?
– Вполне.
У дальней башни показался широко шагающий по гарже – земляной насыпи, поднятой кое-где с нашей стороны, Иван Косой. Завидев Валуя, махнул рукой, зазывая к себе, а сам остановился.
Валуй побежал, придерживая саблю.
– Идем, я за тобой пришел, – развернувшись, Иван двинулся обратно, на ходу поворачиваясь к отстающему Валую. – Турки парламентеров к нам отрядили – послушаем, что говорить будвут. Осип всех атаманов перед Андреевскими воротами собирает. Там их принимать будем.
– Послухаем. Сдаться, поди, предложат.
– Это наверняка.
Два атамана шустро миновали азовскую стену, ступени, уложенные прямо на насыпь, заскрипели под их шагами не в лад. Вышли на городскую улицу. За поворотом показалась небольшая площадь, полностью забитая спинами в зипунах. Бесцеремонно растолкав товарищей, выбрались в первый ряд. На площади уже  возвышался стул с высокой спинкой, принесенный из штаба. На нем восседал Осип. По бокам толпились десятка два атаманов и знатных казаков, среди которых Валуй углядел Трофима, вытягивающего тонкую шею, за которую его и прозвали Лебяжья Шея, Каторжного, Старого, Черкашенина, запорожского атамана и многих других знакомцев. У стен собралось еще около сотни станичников и их женок. Углядев в толпе Василька и Красаву, Валуй  махнул рукой. Они начали пробираться к брату. За спинггй кто-то ткнул кулаком в бок. Скосив глаз, Валуй углядел еще братца – Борзяту. Близнец ухмыляляся
– О, а ты откель?
– Без меня хотел парламентрор, тьфу, ты, не выговоришь, турок слушать?
– Разве без тебя у нас что-то может случиться? – хмыкнул Валуй.
– А где Космята? – поинтересовалась Красава, едва добравшись до брата.
– На месте, где ему быть.
– А ты, Василек, чего не на стене?
– А меня Каторжный отправил низовым помогать. Обидно, – он по-детски шмыгнул и отвернулся.
– Раз послал, значит, так и надоть. Успеешь, еще навоюешься, – он легонько постучал по плечу брата. Невольно Валуй завертел головой, пытаясь высмотреть в толпе девушку.
 – Марфу ищешь? – Борзята склонился к самому уху брата.
Лукин-старший смущенно потер нос. «Да чё перед родным человеком, знающим его лучше самого, лукавить?» Еле заметно кивнул.
Я тоже Варю искал. Нет их, похоже, не добрались до площади. Но, – уже не опасаясь быть услышанным, поскольку толпа шумела не шуточно, он чуть прибавил в силе голоса. – Знаю точно. Они за нашей сотней закреплены. Низовыми.
Валуй вздохнул, не зная радоваться ему или огорчаться. Рядом со стенами – страшно. Хотя, если подумать, не будет в городе такого местечка, где в безопасности переждать осаду под ядрами можно будет. Всем достанется. Да и инетересно, как она после вчерашнего, отошла или все обижается. А чего обижаться? Все правильно он сказал. Кака любовь на войне?
В этот момент толпа охнула, легкий шум пробежал по рядам, словно крепкий ветерок качнул верхушки деревьев. Многие выставили головы, стараясь усмотреть, что там, у  раскрытых ворот? Получалось не у всех. Те, кто сумел, разглядели двигающихся в их сторону богато разодетых турок. Возглавлял янычарский полковник. Важно сжимая саблю на поясе, он надменно оглядывал казаков.
Приблизившись к серьезному Осипу, полковник остановился. Выставив одну ногу вперед, оглянулся на почтительно замершего рядом толмача – хитрого грека в круглой шапочке с висюлькой. Достал из кармана широченных штанов сверток плотной бумаги, украшенной вензелем и сургучной султанской печатью. Сорвав печть, развернул.
–  Я принес вам послание от солнцеликого султана, царя всех подлунных земель, четырех пашей и хана крымского, – он внимательно оглядел лица равнодушно внимающих ему станичников и, не обнаружив должного, по его мнению, почтения, нахмурился.
Толмач, закончивший переводить, осуждающе качнул висюлькой и тоже поджал губы. В полной тишине несколько казаков громко хмыкнули, а Осип еле сдержал улыбку – не время зубоскалить, надо дослушать.
– О люди божии, слуги царя небесного, никем по пустыням не руководимые, никем не посланные! – Продолжили полковник и толмач на пару. – Как орлы парящие, без страха вы по воздуху летаете; как львы свирепые, по пустыням блуждая, рыкаете! Казачество донское и волжское свирепое! Соседи наши ближние! Нравом непостоянные, лукавые! Кому вы наносите обиды великие, страшные грубости? Наступили вы на такую десницу высокую, на царя турецкого! Не впрямь же вы еще на Руси богатыри святорусские? Куда сможете теперь бежать от руки его? Прогневали вы его величество султана Мурата, царя турецкого. Великий султан Ибрагим за то на вас тоже сердится. Убили вы у него слугу его верного, посла турецкого Фому Кантакузина, перебили вы всех армян и греков, что были с ним. А он послан был к государю вашему. Да вы же взяли у него, султана, любимую его царскую вотчину, славный и красный Аздак-город. Напали вы на него, как волки голодные, не пощадили в нем из пола мужеского ни старого, ни малого и детей убили всех до единого. И тем снискали вы себе имя зверей лютых. Через тот разбой свой отделили вы государя царя турецкого от всей его орды крымской Азовом-городом. А та крымская орда — оборона его на все стороны. Второе: отняли вы у него пристань корабельную. Затворили вы тем Азовом-городом все море синее, не дали проходу по морю судам и кораблям ни в какое царство, в поморские города. Чего ж вы, совершив такую дерзость лютую, своего конца здесь дожидаетесь? Очистите нашу вотчину Аздак-город за ночь, не мешкая! Что есть у вас там вашего серебра и золота, то без страха понесите из Аздака-города вон с собою в городки свои казачьи к своим товарищам. И при отходе вашем никак не тронем вас. Если же только вы из Аздака-города в эту ночь не выйдете, то не сможете остаться у нас назавтра живыми. Кто вас, злодеи и убийцы, сможет укрыть или заслонить от руки столь сильной царя восточного, турецкого, и от столь великих, страшных и непобедимых сил его? Кто устоит пред ним? Нет никого на свете равного ему или подобного величием и силами! Одному повинуется он лишь богу небесному. Лишь он один – верный страж гроба божия! По воле своей избрал бог его единого среди всех царей на свете. Так спасайте же ночью жизнь свою! Не умрете тогда от руки его, царя турецкого, смертью лютою. По своей воле он, великий государь восточный, турецкий царь, никогда не был убийцею для вашего брата, вора, казака-разбойника. Лишь тогда ему, царю, честь достойная, как победить какого царя великого, равного ему честью, – а ваша не дорога ему кровь разбойничья. А если уж пересидите эту ночь в Аздаке-городе, вопреки словам царевым, столь милостивым, вопреки его увещанию, возьмем завтра город Аздак и вас в нем захватим, воров и разбойников, как птиц в руки свои. Отдадим вас, воров, на муки лютые и грозные. Раздробим тела ваши на крошки мелкие. Хотя бы сидело вас, воров, там и 40000, — ведь с нами, пашами, прислано силы больше 300000! Столько и волос нет на головах ваших, сколько силы турецкой под Аздаком-городом, – тут полковник сбился. Но важности  не утратил. Оглянувшись на подобострастно взирающего грека, обвел пристальным взглядом сурово нахмуренных казаков, продолжил, как ни в чем не бывало. Казалось, уверенность свою он черпает из священного для него текста. – Вы и сами, воры глупые, своими глазами видите силы его великие, неисчислимые, как покрыли они всю степь великую!
Не могут, верно, с городских высот глаза ваши видеть из конца в конец даже и наши силы главные. Не перелетит через силу нашу турецкую никакая птица парящая: все от страху, смотря на людей наших, на сил наших множество, валятся с высоты на землю! И о том даем вам, ворам, знать, что не будет вам от Московского сильного царства вашего людьми русскими никакой ни помощи, ни выручки. На что же вы, воры глупые, надеетесь, коли и хлебных припасов с Руси никогда вам не присылают? А если б только захотели вы, казачество свирепое, служить войском государю царю вольному, его султанскому величеству, принесите вы ему, царю, свои головы разбойничьи повинные, поклянитесь ему службою вечною. Отпустит вам государь наш турецкий царь и паши его все ваши казачьи грубости прежние и нынешнее взятие аздакское. Пожалует наш государь турецкий царь вас, казаков, честью великою. Обогатит вас, казаков, он, государь, многим несчетным богатством. Устроит вам, казакам, он, государь, у себя в Царьграде жизнь почетную. Навечно пожалует вам, всем казакам, платье с золотым шитьем, знаки богатырские из золота с царским клеймом своим. Все люди будут вам, казакам, в его государевом Царьграде кланяться. Пройдет тогда ваша слава казацкая вечная по всем странам, с востока и до запада. Станут вас называть вовеки все орды басурманские, и янычары, и персидский народ святорусскими богатырями за то, что не устрашились вы, казаки, с вашими силами малыми, всего с пятью тысячами, столь непобедимых сил царя турецкого, трехсот тысяч ратников. Дождались вы, пока подступили те полки к самому городу.
Насколько славнее и сильнее перед вами, казаками, насколько богаче и многолюднее шах – персидский царь! Владеет он всею великою Персидою и богатою Индией; имеет у себя он войска многие, как и наш государь, турецкий царь. Но и тот шах персидский никогда не встанет на поле против сильного царя турецкого. И никогда не обороняются его люди персидские в городах своих многими тысячами от нас, турок: знают нашу свирепость они и бесстрашие. 
Закончив читать, полковник упер пристальный взгляд в Осипа. Тот невольно усмехнулся. Не удержался и гоготнул Андрий – запорожец, Наум Васильев вообще заржал во весь голос, басовито и заразно. Вскоре все казаки, собравшиеся на площади, хохотали, вытирая слезы и раскачиваясь и склоняясь от смеха. Валуй уперся рукой в плечо Василька и тоже ржал, не сдерживаясь, смеялась беззвучно Красава, а, может, Валуй просто не слышал ее в общем громогласном гоготе. Поддержали хохот и на стенах. Казалось, весь город смеется в лицо важному турку. И тем отвечает.
Янычар и толмач недоуменно поглядывали на казаков, переводя взгляд с одного на другого. Но молчали.
Наконец, отсмеявшись, и дождавшись сносной тишины, Осип поднял руку:
– Рассмешил ты нас. Ох, рассмешил. А теперь послушай наши слова, – Осип задумался, наморщив лоб.
Все-таки длинные речи ему никогда не давались.  Он уже и нынче собирался просто послать подальше турецкого посла  вместе с его предложениями, но, догадавшись, что на столь витиеватое сообщение, наверное, требуется и соответствующий ответ, с надеждой обернулся на атаманов.  Михаил Татаринов угадал его сомнения:
– Атаман, разреши, я собакам этим отвечу?
– Отвечай, – с облегчением выдохнув, Осип уселся поудобнее, ожидая слов Михайлы, который, в отличие от большинства казаков, умел не только воевать, но и произносить, если потребуются, длинные убедительные речи.
Татаринов сделал шаг вперед.  Остановившись напротив посла, опустил ладонь на рукоятку дорого пистолета, выглядывающего из кушака:
– Видим всех вас и до сей поры все ведаем о вас, все силы, все угрозы царя турецкого известны нам, – он вперил грозный взгляд в турка, и тот вдруг не выдержал ярости его глаз и опустил голову. –  Переведываемся мы с вами, турками, часто на море и за морем, на сухом пути. Ждали мы вас в гости к себе под Азов дни многие. И куда ваш Ибрагим, турецкий царь, весь свой ум девал? Иль не стало у него, царя, за морем серебра и золота, что прислал он к нам, казакам, ради кровавых казачьих зипунов наших четырех пашей своих, а с ними прислал еще на нас рать свою турецкую — 300000. И то вам, туркам, самим ведомо, что у нас по сю пору никто наших зипунов даром не захватывал. Пусть он, турецкий царь, возьмет теперь Азов-город приступом, возьмет не своим царским величием и разумом, а теми великими турецкими силами да хитростями наемных людей немецких, небольшая честь в том будет для имени царя турецкого. Не изведет он тем казачьего прозвища, не опустеет Дон от казачества. На отмщение наше будут все с Дона молодцы. Пашам вашим от них за море бежать! А если отсидимся от вашей осады в Азове-городе, отобьемся от великих его сил, со своими силами малыми, посрамление будет ему, царю вашему, вечное, – атаман поправил, будто невзначай саблю на боку, оглядел внимательно слушающих его казаков и снова набрал в грудь воздуха. – Сказал он сам про себя, будто он выше земных царей. А мы – люди божии, вся надежда у нас на бога, и на матерь Божию Богородицу, и на святых угодников, да на свою братию –товарищей, которые у нас по Дону в городках живут. Станем с ним, царем турецким, биться, что с худым свинопасом! Мы, казачество вольное, покупаем смерть вместо живота. Где стоят сейчас силы многие, там полягут трупы многие! Равным он, собака смрадная, ваш турецкий царь, почитает себя богу небесному. Понадеялся он на свое богатство великое, но тленное. Вознес его сатана, отец его, гордостью до небес, зато сбросит бог его в бездну навеки. Нашими слабыми руками казачьими посрамление ему, царю, будет вечное. Давно у нас, в полях наших летаючи, вас поджидаючи, клекочут орлы сизые, каркают вороны черные, лают у нас подле Дона лисицы рыжие, ждут все они трупов ваших басурманских. Накормили вы их головами вашими, как брали мы Азов, а теперь опять им хочется плоти вашей; накормим вами их уж досыта.
Кормит нас, молодцев, небесный царь в степи своею милостью, зверем диким да морскою рыбою. Питаемся словно птицы небесные: не сеем, не пашем, не сбираем в житницы. Так питаемся подле моря Синего. А серебро и золото за морем у вас находим. А жен себе красных, любых, выбираючи, от вас же уводим.
А мы у вас взяли Азов-город по своей казачьей воле, а не по государеву повелению, ради казачьих зипунов своих и за ваши лютые помыслы. Вы же нас призываете служить ему, царю турецкому. А мы  именуемся по крещению христианами православными. Как же можем служить царю неверному! Разве что служить ему пищалями казачьими да саблями острыми. Предки ваши, басурманы, что с Царьградом устроили — захватили его у нас! Убили в нем государя-царя храброго, Константина благоверного. Побили христиан в нем тысячи, многое множество. Обагрили кровью нашею христианскою все пороги церковные, до конца искоренили вы там веру христианскую! Так бы и нам с вами поступить нынче по примеру вашему! Взять бы тот Царьград приступом из рук ваших, Убить бы в нем так же вашего Ибрагима, царя турецкого, и всех вас, басурман. Пролить бы так же вашу кровь басурманскую нечистую. А теперь нам и говорить больше с вами нечего. Христианин побожится в душе своей, да на той правде и век стоит. А ваш брат басурман божится по вере басурманской, а верить вашему брату-собаке нельзя, обманет!
Кому-то из нас поможет бог? Потерять вам под Азовом своих турецких голов многие тысячи, а не взять вам его из рук наших казачьих до веку! 
Махнув напоследок гневно рукой, Михаил замер шумно дыша: непросто далась длинная речь и ему.
– Любо! – Осип вскочил со стула. – Смерть вам, поганым!
– Любо! – подхватили донцы одним духом. – Любо Татаринову-атаману! Смерть собакам!
Шум поднялся на площади небывалый. Все, что накопилось у горожан: обиды турецкие, боль утраты родных от татарских стрел, злость за то, что на своей земле умирать придется в осаде врага немереного и не считанного, – все выплеснулось сейчас на турецкого посла.
Догадавшись, что не дадут ему и слова вставить, что еще чуть-чуть и битому быть, а то и смертью наградят дикари-казаки, полковник гордо закинул шарф на плечо. Глянув свирепо на казаков в последний раз, словно запоминая, спешно удалился. 
Проводив турка свистом и бранью, казаки начали расходиться. Теперь надо ожидать ответа от врага. Каким он будет, осажденные догадывались.

Глава 8
До самой темноты под несмолкаемый гром барабанов и перекличку команд полковников и сотников турки расставляли полки и орудия. Сверху за их движения с тревогой наблюдали казаки. Валуй с бойцами сотни, словно прилипли к зубцам крепости, не сводя настороженных глаз с турецкий приготовлений. Не смотрел вниз только Космята. Устроившись на лафете тяжелой бомбарды, он с упоением надраивал тряпицей и без того блестящее полотно секиры. Пушкарь Исидор Жук, уже давно с неодобрением косившийся на Степанкова, наконец, не выдержал:
– Космята, слез бы ты с пушки.
Тот повернулся, замедляя руку:
– А чего, нельзя?
– Оно, может, и льзя, но как-то мне это не по душе.
– Не по душе, говоришь? – Космята еще несколько раз тиранул секиру, но с пушки все-таки поднялся. –  Ладно, можно, и пересесть.
Обойдя орудие, он прислонился спиной к зубу крепостной стены. И продолжил занятие.
– Тебе что, не интересно? – Дароня Толмач отвлекся от наблюдения за врагом.
– А что там смотреть? – пожал плечом Степанков. – Вот как полезут на стену, тогда конечно, гляну.
– Оставь его, – встрял Борзята, – нехай повыпендривается.
– И ниче я не выпендриваюсь.
Михась в очередной раз сбился, подсчитывая количество тяжелых осадных пушек, и глухо чертыхнулся:
– Сколько же они по нашу душу их притащили?
– До хрена, – лаконично определил Валуй. – Считай, не считай, ничего не изменится.
Казаки разом вздохнули. И отвернулись от турок.  Лишь Михась продолжил подсчеты и наблюдения.
К позднему вечеру 24 июня турки почти закончили вкапывать в окружение крепости восемь рядов янычар и черных пехотинцев. За ними продолжали гарцевать на конях сипахи и татары с черкесами, хоть и уже не так шустро. Иногда они визжали, с криками кидаясь в сторону крепости. Но ряды янычар препятствовали им. Конники снова возвращались на прежние места. Наибольшая суета наблюдалась у выстроившихся в отдалении пушек. Там горели высокие костры, и сновал самый разный люд. Они что-то таскали, потом подолгу склонялись у пушечных колес и лафетов. Отсюда казаки не могли разглядеть, что там происходит. Сумерки все больше скрывали от казаков суету у пушек. Борзята, не утерпев, сбегал до Ивана Косого и попросил у того стекло – подзорную трубу. Сам же первый и припал к  окуляру.
– А знаете, чего они там робят? – чуть позже поинтересовался он у казаков.
– Ну?
– Чего? Говори уже.
– Цепями пушки друг с дружкой сковывают и к колам большущим, которые  в землю забивают.
– Это зачем еще? – не понял Михась.
– Как зачем? – Никита Кайда отвалился от стены. – Чтобы мы не утащили.
– Неужто, боятся?
– А то!
Казаки вновь засуетились в поисках незанятых другими головами пролетов между зубцами.
В это время зашумели внизу. Отдаленно знакомый громогласный голос легко пробился  сквозь постоянный  гомон женских и юношеских голосов:
– Ну и где этот Валуйка, сукин сын?
Казаки наверху враз повернули головы. И разулыбались.
– Это кто тут сукин сын? – Валуй преувеличенно строго нахмурил брови.
Космята присвистнул:
– Миленький наш нашелся.
Мягко растолкав группу баб, столпившихся у котлов, к стене приближался низенький Путило Малков, за ним шествовал смешливый пластун Петр Кривонос в сопровождении  еще десятка станичников из Валуйской сотни.
– Вот он где! – казаки почти бегом добравшись до ступенек,  живо поднялись наверх.
Распахнув объятья, атаман шагнул навстречу не сдержавшему улыбки старому еще с каторги товарищу. Обнявшись, казаки захлопали по крепким плечам друг друга. Остальные станичники тоже обнимались прямо на стенах, не обращая уже внимания ни снующих в отдалении врагов. Когда-то с Путилой братья Лукины, а с ними и Космята сидели на одной лавке турецкой галеры, на веслах. Тогда их освободили казаки Сёмки Загоруя, сейчас готовящегося встречать врага на верхнем Дону.
Расцеловались и с остальными.
– Турки-то вон они, оказывается, – Путило поправил сбившуюся шапку, отпуская довольного Космяту Степанкова. – На самых наших подкопах строятся.
– Нехай строятся, – многозначительно добавил Космята.  – Пока.
– Так ты с нами, значится? Не утерпел?
– Ага, – заржал Путило. – У юбки насточертело сидючи.
– Таки и женился?
– А то. Чем мы хуже других. Все при нас осталось. Мы вот, миленькие мои, с твоим пластуном вместе решили к вам добираться. Нынче и пришли.
Борзята, которому наскучило стоять в стороне, не участвуя в разговоре, вклинился между ребятами:
– Как же вы пробрались-то? Черноты-то то окияны внизу.
Петро ухмыльнулся:
– А у нас свои дорожки имеются. Тебе, может, надо куда, так ты скажи, проводим.
Грохнули казаки. Атаман, рассмеявшись, сжал Петра в объятиях:
– Не, мне и тут хорошо.
Борзята все-таки не утерпел:
– Колись давай, через слухи, что ли?
– Слухи? – Петро сделал вид, что не понял о чем речь. – Какие слухи, сплетни?
– Да ну тебя, – Валуй несильно толкнул друга в плечо. – Будто не знаешь?
Более серьезный Путило кивнул вниз:
– Стоят слухи-то? Не обвалились?
– Стоят, чего им сделается. Мы туточки, пока вы незнамо, где на перинах валялись, кучу новых наделали. Версты! Как раз здесь недалече пару входов есть. А в них подарочки туркам приготовили.
– Добрые подарочки, – Космята перехватил поудобнее секиру. – А ишшо будем к ним в гости не званы лазить.
– А шо за подарочки? – Петро тоже скинул улыбку.
– Так, зельем ходы забили. Как они полезут, под ногами и подорвем. 
– То добрая шутка. Нужная.
– Ага. Еще какая добрая. То-то они нашей доброте рады будут.
Казаки улыбнулись, расправив усы.
–  А нечего к нам до Азова ходить.
– Оно бы так, миленькие, – неуверенно согласился Путило. – Ну, так раз уже здеся, пущай получают по полной, но так, чтобы проняло.
– Как так? – Борзята выглянул из-за плеча невозмутимого брата.
– Ну, так. Мне Косой сказал, что с тобой и с казаками будем по тылам их шуметь. Кому как не вам? Ходы-то, как свою ладонь знаете.
– Верно, – Валуй усмехнулся. – Это ты верно сказал. На такие дела мы горазды.
– Ага, вот  только отобьемся сперва, – голос Никиты Кайды выдал серьезную озабоченность.
Казаки невольно обернулись к стенам. В сумерках плохо, но виделось: турки уже не суетились у орудий. Лишних там не осталось, только капычеи  склонялись к пушкам. Деловито  закатывая в стволы ядра, тут же утрамбовывали их пыжами.
– Сейчас начнут, – сглотнул Путило.
– Неужто, на ночь глядя пойдут.
– Не должны. Ум не потеряли же совсем.
Валуй понял, что неосознанно тянет время, будто хочет отложить неминуемый турецкий штурм. Хотя бы до утра. Он попытался отбросить ненужные надежды: «Нехай идуть, как собрались. Уж заждались их тут сидючи».
В это время по стене пролетела передаваемая из уст в уста команда атамана Косого: «Не стрелять, дать турку подойти поближе». Суровея лицами, казаки неспешно разбрелись по назначенным местам.
Долго ничего не происходило. Турки, словно устав стоять в оцеплении, начали кое-где садиться на землю. Скрестив ноги, они собирались в кружки и запаливали трубки. Между рядами вспыхнули кое-где костры. Засновали вокруг фуражисты с котлами, поставленными на арбы. Постепенно куда-то скрылись татары и сипахи. У турок начинался ужин.
– Видать,  завтрева начнут, – тихо перекрестился Никита Кайда.
– А ведь и нам пожрать недурственно было бы,  – оглянулся на Валуя неунывающий Борзята. Вряд ли уже полезут. – Он с сожалением еще раз окинул взглядом постепенно скрывающиеся в наползающей темноте вражеские ряды. – Ну, чего, где каша?
Валуй окликнул копошащихся внизу баб:
– Эй, красавицы, а поужинать казакам сегодня найдется чем?
Первой отозвалась Красава:
– Для вас, соколики, завсегда найдется. Каша-то остывает вас ожидаючи.
– Давайте к нашему котлу, – крикнула какая-то статная молодица от другого костра, и Валуй узнал в ней Марфу. – У нас каша вкусней.
Сердце у атамана забилось быстрее, незаметный в темноте румянец подкрасил щеки.
– А мы и к вам, и к вам сходим, не сумневайтесь,  – Борзята крепко потер ладони. – А ну, казаки, двинули вниз.
Оставив наблюдателя на стене, Валуй тоже поспешил за товарищами. Со всех стен, насколько хватало глаз, спускались казаки на ужин. Турки предоставили станичникам небольшую передышку, и все азовцы стремились использовать ее по максимуму.
Вечерело быстро. Темнота ложилась густыми полосами на узких улочках  старинного  города, делая ярче многочисленные костры, раскиданные вдоль всех крепостных стен, как с этой, так и с той – вражеской стороны. У огней вольготно, но с настороженностью расположились казаки. Кто-то чистил саблю, кто-то досыпал порох в рог, другой проверял ружье, заглядывая на костер в дуло. Каша давно уже была уничтожена, и сытые казаки тихо переговаривались. Иногда кто-нибудь поднимался и отходил к стене, спрашивая наблюдателей: «Как там турки?» Ему отвечали, что сидят, кофею пьют, и он возвращался на свое место.
Валуй и Борзята, устроились рядом, привалившись друг к другу плечами. Тут же ковырял в костре палочкой Василек Лукин, Красава вместе с девушками уселись за спинами казаков, починяя их скинутые зипуны. Там же где-то  и Марфа. Валуй несколько раз пытался поймать ее взгялд, но девушка нарочно отворачивалась, будто не замечая парня. Вздохнув, валуй смирился. «Ладно уж. Не будет же она все дни сердиться».
По соседству привалилась к мужниной спине беременная Дуня – Даронина супруга. Рядом расположились Космята Степанков, Михась Колочко, Матвей Чубатый, Никита Кайда, Пахом Лешик. Герасим с сыном завалились прямо на землю, голова к голове. У котла, упершись локтями, слушали казачьи речи осколецкие парни: Антошка, Тимофей и Афоня. Их придали в помощь бабам – кипятить воду и таскать наверх припасы и котлы. Понимая, что это ненадолго, парни не роптали. Вот пойдут казаки раненными и, не дай Бог, убитыми выбывать. Тогда и их призовут в ряды сражающихся. 
Остальные станичники восседали у костров по соседству.
Борзята, пристально и грустно глядя в костер, говорил:
– Вот так наш Остров и погиб весь. Наши Лукины, сами знаете, все в плен попали. Как родители пропали и не ведаем даже. Вроде говорили, что мать не убили. Но что потом пс ней стало – не известно. Пропала, наверное, в татарве или в турках. Думаем, предатель ногаев на остров провел. По-другому вряд ли они к нам добрались – на всех переправах дежурные стояли.
– Неужто, среди казаков предатель появился? – не поверил Пахом. – Не может того быть.
– А он и не из казаков, – Борзята сел, в волнении поводя плечами. – Пришлый поселился у нас не за долго. На него и грешим. Он после того тоже пропал.
– Да,... – протянул Никита, – от чужих все беды.
И попробовал сменить тему.
Он оглянулся на Матвея, по обычаю молчаливого, хмуро поглядывающего в огонь:
 – Вы же, помню, когда Азов брали, с верблюжатниками вместе воевали. Какие они из себя, что за люди? Расскажи.
Его поддержал Космята. Он только что высмотрел несуществующее пятнышко на полотне секиры и принялся активно надраивать его тряпицей:
– А, правда, ты никогда не рассказывал. А нам интересно, – он обвел казаков взглядом.
Те, сдержанно улыбаясь, покивали.
Матвей недовольно глянул на Никиту, в тишине нацарапал веточкой в золе какую-то букву и вдруг пожал плечами:
– Добро. Расскажу, – и снова замолчал.
Станичники, ни разу не слышавшие ничего подобного от Чубатого раньше, с удивлением примолкли.
– Люди, как люди, – начал он медленно. – Ничем о нас не отличаются. Только, что шапки у них более мохнатые, а так на языке близком к татарскому говорят – понятные.
– Ух, ты!  – удивился Космята. – Я такой длинной речи от Матвея еще ни разу не слыхал.
Матвей перевел на казака осуждающий взгляд, но ничего не сказал. Вместо этого взглянул на Борзяту:
– Ты тут про предателя рассказывал, а зовут-то его как, помнишь?
Борзята хмыкнул:
– Как же забудешь. Семка Аксюта его звали.
Чубатый опустил глаза к костру и нехотя выдавил:
– Знал я его.
– Как знал? – почти одновременно вскинулись все казаки у костра, а особенно Лукины. Красава даже откинула зипун и вскочила на ноги, чтобы лучше видеть Матвея:
– Говори уже, не томи. Откуда знал?
Чубатый поцарапал палочкой на земле, пожевал губами, и только когда разлившееся у костра напряжение начало уже пощелкивать искорками на рубахах, нехотя продолжил:
– В моем десятке он был. На том берегу. Ногаев мы высматривали. А как нашли, он и сбежал.
– Точно, он, – не удержался Валуй. – Еще и трус.
Матвей снова глубоко вздохнул:
– А потом вернулся. Может совесть заела. Пришиб ногайского главного. Мы оба с ним раненные лежали. Мне помог до наших добраться. Ну и по дороге все рассказал.
– Что рассказал? – Красава метнулась к Матвею и, хмурясь, опустилась на корточки напротив.
Тот поднял голову:
–  Как на остров ногаев провел и как хан их заставил его в Войско вступить, чтобы, значит, и дальше того… предавал.
– И что, предавал? – Борзята тоже подсел поближе, заглядывая в лицо Чубатого.
– Да вроде, не успел.
– А где он сейчас? Тут, что ли? – Василек вскочил на ноги, словно собирался прямо сейчас бежать за Аксютой.
Чубатый медленно качнул чубом:
– Прибил я его. Тогда и прибил. До наших уже недалече было. Тело в камыши закинул.
Лукины дружно и расстроено выдохнули. Борзята выдал общее разочарование:
– А как я хотел его собственными руками порешить! Теперь уж не получится.
Валуй рассеяно потер переносицу:
– Ничего. Главное, он теперь больше никого не предаст.
Василек тихо опустился на место. Красава поднялась и, не поднимая головы, шагнула назад. 
– Ну, ниче, казаки, – Пахом снова опустился на локоть. – Падаль сейчас там, где ей и надо быть. А убил его наш казачина – вон он – Матвей. Доброе дело сделал.
Валуй вдруг торжественно поднялся, с серьезным видом расправил рубаху и… склонился в земном поклоне перед Чубатым. Повскакали остальные Лукины и тоже отвесили смущенному Чубатому поклоны.
– Прими нашу благодарность, – Валуй выпрямился. – От всех нас, и Лукиных, и тех, кто погиб там, на месте, и кто томится ныне в плену по его милости.
– Прими, – повторили Борзята, Василек и Красава.
– Да, чего там,… – окончательно смутился Чубатый и, привстав, вернул короткий поклон. – Все бы так сделали.
У костра стало тихо. Только красные щеки да напряженные взгляды казаков говорили о чувствах, которые они испытывали. Женщины снова взяли в руки шитье, но волнение долго еще мешало им выводить ровные ряды стежков. В какой-то момент Валуй почувствовал, как теплая женская ладошка опустилась на его руку. Обернувшись, он увидел горящие глаза Марфы. Девушка в волнении сжимала его ладонь. Валуй неожиданно для себя вдруг наклонился и поцеловал тонкие костяшки пальцев. Марфа в порыве прижалась к нему. И тут же отпрянула, смущенно оглядываясь. Казаки старательно отводили глаза. Только сестренка с теплотой и надеждой поглядывала на них. Валуй хотел что-то сказать, как-то объясниться, но Красава приложила палец к губам, и он замер, боясь пошевелиться. Так они и сидели, пока не крикнул дежурный казачина всем спать, свободным.
Марфа, подтянув завязь платка на шее, ушла к девушкам.
Тут же к брату подполз Борзята. От него уходила в ночь тоненькая девичья фигурка, в которой Валуй признал Дуню.
– Эх, и погуляем после как турка побьем! Зараз две свадьбы сладим, а?
Валуй неожиданно почувствовал легкое раздражение:
– Ты уже одну сладил.
Борзята, не смутившись, хмыкнул:
– То по молодости было. Не осознанно.
– А теперь осознанно?
– Теперича на всю жизнь.
– Поглядим, – Валуй подтянул под голову бревно, на котором уже спали Герасим с сыном.
Подложив мятые штаны из котомки, улегся на спину.
Звезды устилали тревожное небо. Из-за стены доносились голоса близких турок. Ржали лошади, гремели цепи, скрипели колеса арб. Вражеское войско, уверенное в своей силе и непобедимости, размещалось на первый ночлег у Азовских стен. Незаметно Валуй задремал.

Глава 9
Эвлия Челеби родился в небогатой, но уважаемой семье. Его отец – османский придворный ювелир Дервиш Мехмед Зилли держал в Стамбуле небольшую лавочку. Дела шли неплохо, и семья не бедствовала. С детства Эвлия отличался от остальных своих братьев и сестер задумчивостью и тягой к учению. Когда остальные уносились с утра на море купаться, он уединялся в дальней комнате немаленького родительского дома и мог часами размышлять, например,  о том, что пытается выразить своим пением жаворонок над лугом. А если удавалось раздобыть список с какой-нибудь интересной книги, то, забившись в  ту же комнату, он забывал даже про обед, а случалось, и про ужин. Заметив наклонности среднего сына, отец, использовав некоторые связи и небольшое количество золотых монет, пристроил его учеником к имаму. Поистине Эвлия оказался рожденным под счастливой звездой. Духовное образование считалось самым основательным в средневековой Турции. Он освоил несколько десятков современных и древних языков, научился наизусть цитировать Коран, при этом поражал всех благочестием и набожностью. Никто не знал, что все это было внешним, наносным, каким бывает песок в весеннее половодье.  Свои настоящие думы и мечты он скрывал так тщательно, что даже родные братья и сестры не ведали о них. Только так, считал Эфлия, можно осуществить мечту.
Через несколько лет покорив учителей глубиной знаний и широтой интересов, Челеби получил должность при султанской библиотеке, где хранились свитки и книги самых почитаемых святых и многоумных мужей. Он читал все, но особенно ему нравились книги про дальние страны и приключения. Челеби не сомневался, что главная цель его жизни когда-нибудь обязательно осуществится. А для этого надо всего лишь отправиться в путешествие. Да, Эвлия мечтал, уже давно и горячо, составить свои записки путешественника.
Как никогда близко он подобрался к исполнению мечты в возрасте юношеском. В это время, живя довольно скромно, он не нуждался в деньгах. Челеби переводил книги по заказам библиотеки, и небольшого заработка непритязательному парню хватало. А еще Эвлия нравилась его относительная свобода. За уважаемым в мусульманском обществе переводчиком и богословом никто и не подумал бы не приглядывать.  Ни служители Аллаха, мудрого и доспочтимого, ни родители, давно признавшие самостоятельность сына.
Однажды Эвлия решился. Поскольку далеко отъехать от Стамбула он пока не мог, дела не пускали, то, не откладывая дела в долгий ящик, отправился бродить по родному городу. В последующие вечера он записывал впечатления. В Записках рассказал, насколько получилось, о жизни жителей старинного города, их обычаях и привычках, описал его улочки, бани, парки, вспомнил истории, какие слышал от учителей и родителей.
Аллах продолжал присматривать за счастливым мужем. Этот труд попал на глаза скопцу Ибрагиму, имеющему вес при дворе, и тот оценил его по достоинству. С этого времени Эвлия стал вхож в султанский дворец, где иногда допускался до самого солнцеликого султана – читать разные труды, а иногда и собственные записки, к которым султан относился очень благосклонно. В эти годы он побывал на землях Персии, где султан вел долгую, победоносную войну. Через пару лет Эвлебия собрал достаточно средств, чтобы отправиться в самостоятельное путешествие. И начал его с Кавказа. Пройдя древние Грузию и Азербайджан, он составил свод подробных описаний этих мест и их жителей. Поход на Азов Челеби воспринял как очередной подарок судьбы, надеясь получить во время него неоценимый материал для своих Записок. В 1641 году вместе с турецкой армией он отправился на берега Тана-Дона.
Пока двигались на кораблях, Эвлия исполнял еще и обязанности муэдзина. Пять раз в сутки, сверяясь с солнцем, он призывал правоверных на молитву. И так устал от занудного песнопения, повторяемого изо дня в день, да пять раз, что уже и не чаял добраться до берега.  А когда галера кинула якорь на виду заросшего камышом устья Дона, он еле удержался, чтобы первым не выскочить на азовскую землю.
Азов Эвлию не впечатлил. Городские стены, хоть и казались, вероятно, местным дикарям неприступными, но по сравнению со стенами, например, Багдада выглядели, словно деревенский частокол бедняка, поставленный рядом с кирпичным забором богача. А ведь Багдад великие мусульманские газии взяли решительным штурмом. Правда, до этого им пришлось несколько лет осаждать его. Но так то Багдад! По его представлению, Азовская крепость для войск главнокомандующего Хусейна-паши – орешек на один зуб.
Первый визит на изначально мусульманской земле Челеби совершил к могиле великого святого тюрбе Йогуртчу-бабы. К счастью, неверные не успели ее разрушить. Истинно великие люди не нуждаются в пышных обрамлениях могил, Аллах это осуждает. Скромный камень с указанием дат жизни и имени святого, вот и все, что нашел на месте захоронения Челеби. Другого он и не искал. Прочитав соответствующую суру из Корана, он еще постоял в немом поклоне. Наполнившись святого чувства, Челеби поспешил назад, к группе калга – начальников, о чем-то громко разговаривавших на берегу Тана. Ему, как летописцу похода на Русь, необходимо быть в курсе всех решений. А вдруг без него что-то новое произойдет.

Челеби, задумчиво раскачиваясь, прошелся по шатру, где он разместился вместе с постоянно отсутствующим уважаемым Фархадом – главным из двухсот мулл, призванных на войну поддерживать в армии воинственный дух, и медленно повторил  последнюю фразу: «… на один зуб». «Хорошо сказано. Надо будет порадовать вечером господина удачным сравнением. И обязательно записать.
«Надеюсь, мои записки о том, как непобедимые мусульманские газии покорят все городки и села неверных, вплоть до самой северной их столицы, в будущем станут читать все подлунные народы, покорившиеся султану. Надо обратить внимание на мелкие детали – их впоследствии наиболее ценят читатели, – Эвлия снова склонился над бумагой. – Итак, к нам на подмогу по первой просьбе солнцеликого султана Ибрагима-первого прибыли множество самых разных племен и народов, признающих власть или союзнические отношения с Османией. От правителя Дагестана шамхала Султан-Мамуда к нам прибыли племена шегаке, жане, мамшуг, такаку, бузудук, болоткай, бесней, кабартай, таустан .
Среди войск крымского хана надо назвать улу-ногай, кечи-ногай, шейдяк-ногай, урмамбет-ногай, ширин, мансур, седжеут, манкыт, накшуван, дженишке, бат, ор, улан, бардак, от племен Арсланбека, Чобана, Деви, Навруза . – Он погладил пером по выразительным чуть припухшим губам, которые так нравились двум его женам, оставленных на время похода в Стамбуле, и, вспомнив, дописал. – А также таты – христианское население Тат-Элийского санджака Кяфинского эйялета. Эти будут помогать в основном на тяжелых работах. Так же как прочие греки, армяне, румыны, сербы и болгары. – Эвели понял, что утомился.
«Конечно, эти подробности имеют большое значение для наших потомков, чтобы они могли оценить  величину свершений их дедов и прадедов. Но всему же есть предел! Нет, надо прогуляться. Тем более, что мне просто необходимы самые последние сведения». – Он решительно вышел из шатра.
Горячее солнце слепило. Азовские стены зубчатым частоколом блестели под его лучами. Отсюда, больше чем за полверсты от них, он не мог точно поручиться, что в бойницы кто-то смотрит, но почему-то решил, что его увидели. Выпрямив спину, он повернулся в профиль. Пусть смотрят – дикие народы должны видеть только гордые взгляды и парадные мундиры их будущих господ.
На позициях газиев вовсю кипела работа – черные мужики копали траншеи, в которых и разместятся на сутки, максимум, двое их главные силы, пока не возьмут крепость. Отсыпали впереди шанцы , чтобы прятаться за ними от обстрелов. Евлия вдруг спохватился: «Так войска и в Азов войдут, пока я здесь с мыслями собираюсь. И мой дневник останется без записей. Надо поспешить к шатру главнокомандующего», – поправив под мышкой толстый еще большей частью чистый фолиант, он направился к центру лагеря, где высился бордовой маковкой главный шатер.
Ветер качал огромные знамена, выставленные в ряд у султанского шатра – каждое по сто локтей. У входа прохаживался охранник из янычар. Заметив приближающегося  муэдзина, он слегка поклонился. И остановил того взглядом:
– Нет никого, уважаемый эфенди, все на позициях.
Опустив занесенную ногу, путешественник расстроено хлопнул ладошкой по кожаной обложке журнала:
– Что, совсем никого?
– Никого, – мотнул тот тюрбаном, расслабляясь. –   Загляни за шатер, уважаемый, там султанский евнух, этот, как его…
– Ибрагим, – подсказал Эвели.
– Ага, он. Отдыхает.
Благодарно кивнув охраннику, Эвлия завернул за угол шатра. Ибрагим – тезка и доверенное лицо султана, служил в войске его ушами и глазами. Он обладал отличной памятью и ничего никому не прощал. Султан, сам пришедший к власти на клинках обязанных ему военных, не без основания побаивался разделить участь своего предшественника. Евнух, преданный хозяину, словно собака, должен был еженедельно отправлять в Стамбул галеры с письмами о положении дел. Впрочем, что написал  в первом письме, примерно понятно. Кнечно, рассказ о прибытии на место и первые впечатления. Гораздо интереснее станут последующие послания, которые в последствие проявятся в отношении султана к своим подчиненным. В общем, скопец был еще тот стукачек, и держать себя при нем следовало с осторожностью. Хотя, к Эвлии евнух относился с симпатией. 
Ибрагим устроился на тенистой стороне шатра. Развалившись на толстом ковре, он обмахивал платком широкое женоподобное лицо, покрытое крупными каплями пота.
– А, это ты, эфенди, – он явно обрадовался появлению муэдзина. – Присаживайся. Раздели время с бедным Ибрагимом.
Осторожно опустившись на ковер,  Челеби принял из рук евнуха полную пиалу чая:
– Ну и жара!
– Точно, у нас в Стамбуле, кажется, такой не бывает, – поддержал его Ибрагим и хитро прищурился. – Как устроился, как первые впечатления? Что-нибудь уже записал в свою книгу, – он кивнул на зажатый под мышкой фолиант.
– Пока все мысли еще только в голове, – Эвлия отхлебнул горячего напитка. – Хочу начать с рассказа, как расположились наши войска. Да вот, никого не застал в шатре.
– Хе, – хмыкнул довольный евнух, – тебе несказанно повезло. Я присутствовал на совещании и могу тебе дать полную картину.
Приложив руку к груди, Челеби вежливо склонил голову:
– Это бы очень помогло мне в очень важном деле – прославлении деяний нашего султана.
– Тогда слушай, – Ибрагим поудобнее устроился на локте. Пиала, немного набрызгав, очутилась на ковре, а евнух задумчиво выпятил нижнюю губу. – Значит так. Мы окружили крепость с семи сторон. Главнокомандующий почтенный Хусейн-паша занял окопы на юго-запад от крепости. У него почти двести кулеврин   и зарбазанов . Капудан  Сийявуш-паша высадился на берег со стороны Водяной башни. У него сто фальконетов . Суда же они спрятал в Дири-Тене (Мертвый Дон) и у острова Тимурленка. Выше Водяной башни, с южной стороны сейчас окапывается анатолийский паша с десятью ода  янычар и восемью осадными пушками бал-емез . Паша Карамана и шесть ода янычар вошли в окопы напротив северной стены и приготовили к бою шесть бал-емез. Успеваешь? – евнух заглянул в раскрытую книгу Эвлия,  в которой тот строчил пером.
– Если ты будешь говорить чуть помедленнее, я смогу записать каждое твое слово.
– Хорошо, – Ибрагим откинулся на подушках, – буду помедленнее. Итак, с западной стороны, со стороны пригорода Каратаяк расположился в окопах силистровский Кенан-паша и с ним десять ода янычар, одна ода оружейников, ода топчей – пушкарей и десять осадных пушек. Паша Румелии укрепился в окопах с десятью пушками бал-емез со стороны Дозорной башни, – евнух улыбнулся. – Ну как, удовлетворил я твое любопытство?
– О да, – Челеби спешно дописывал последнюю строчку. – Более чем.
– Ну, тогда, может еще по чайку?
Эвлия отложил книгу в сторонку, ожидая пока на горячем ветру просохнут чернила и кивнул:
– С удовольствием, уважаемый. 
Ибрагим кивнул дежурившему неподалеку слуге, и тот сорвался с места. Прежний чайник уже остыл. А предлагать гостю холодный напиток – высказывать неуважение. Челеби же в войске Ибрагима-первого уважали все, даже рядовые солдаты. Знали, что это он каждый день призывает правоверных на молитву. А значит у престола аллаха Эвлия гораздо выше любого из здесь присутствующих.

Глава 10
Турки ударили на заре. Наверняка, хотели застать врасплох, но казаки уже сидели на позициях. Валуй, как чувствовал, поднял своих затемно. В утренних сумерках пожевали холодной каши. Проверив оружие, засобирались на стены. Там живо разошлись по местам. Чуть позже по стене проскочил Иван Косой. Где остановился – переговорил с казаками, где просто похлопал по плечу – и без слов понятно, чего ждать. Повторил приказ: «Без команды не стрелять». Осип распорядился  открывать пушкарный огонь, только когда отстреляются топчии, а немцы и турки полезут на стены. Пушкари снова проверяли бомбарды, скатывали в укромные ямки ядра, укладывали мешочки с зельем, выстраивали рядами банники, пыжовники, пальники . Хватальщики  в который раз смазывали дегтем блоки очепов , что поднимались на стенах, будто журавли у колодцев. Этими журавлями удобно поднимать казаны или ядра снизу от своих, а  также сбрасывать лестницы врага, которые они будут приставлять к стенам.
Валуй с товарищами присели на край, свесив ноги на свою сторону. Помолчали. Пахом по соседству поправлял на плечах тяжелый куяк . Небо постепенно заливалось предрассветными красками. Полосы прозрачных облачков медленно проявлялись на его светлеющем покрывале. Прохладный ветерок сновал по стене, ерошил густые чубы на оголенных головах, когда станичники скидывали шапки, чтобы положить крест на лоб, забирался за пазухи расхристанных зипунов. Казаки не замечали прохлады.
Ниже на других ярусах у бойниц, пробитых в стенах, тихо переговаривались казаки из сотни Карпова.  Еще ниже в полголоса перекликались бабы у котлов. Один за другим вспыхивали костры под закопченными днищами. Какая-то женка ругнулась на неловкого парня: «Ты еще на меня эту жижу вылей». Тот что-то пробурчал в ответ. За стеной тоже просыпались. Только что отгудел заунывный голос муэдзина.  Наверное, в эти мгновения мусульмане заканчивали утреннюю молитву. О чем они просили своего Бога? Остаться в живых и быстрой победы над казаками? Ну, это у  них вряд ли получится. Тут проси – не проси, а решаться все будет на стенах.  У азовцев свои адреса для молитв: Богоматерь, Спас и а еще куча святых. У каждого казака свой, но все хоть раз припонят Спаса, лик святой. Сколько услышали он в это предутреннее время просьб от православных? Только он и знает. Притихли азовцы. Выстроившись у края и присев, безмолвно поглядывали вниз на суету своего проснувшегося лагеря. На турка, что глядеть? Вообще  бы глаза его не видели! О чем думали, что перебирали в памяти? Сколько казаков – столько и думок у них. Космята вытянул из ножен здоровенный черкеский кинжал, привезенный из последнего похода. Любуясь, приподнял перед собой. Казаки, словно обрадовавшись поводу  стряхнуть задумчивость, живо заинтересовались.
– Острый? – Борзята, сидевший через два человека, нагнулся вперед? – Покажь.
Кинжал пошел через руки соседей. Валуй, зашуршав кольцами байданы , попробовал острие пальцем, и на нем сразу же выступила красная полоска. Сунув закровивший палец в рот, восхищенно качнул головой. И передал оружие дальше. Дароня, задрав рукав кольчужки, скребнул по коже лезвием. Мелкие волоски с легким шелестом посыпались на одежду. Борзята, ухватив кинжал, повел взглядом по сторонам. Увидев искомое, поднялся и одним движением срезал завернувшуюся стружку с толстой доски –  перекладины лестницы, ведущей вниз:
– Да, хорош! – и вернул оружие Степанкову.
Удовлетворенно кивнув, Космята постучал кинжалом по раскрытой ладошке:
– Добрый помощник моей сабле.
За стеной взвыли на разные голоса турецкие рожки. Казаки по всей стене встрепенулись, выставляя головы между зубцами. Подскочил Валуй с товарищами. Пару  шагов, и они на позициях. Началось!
В следующий момент, словно, сотни громов ударили одновременно – бабахнули пушки. Судя по оглушившему казакам звуку, били сразу все – и осадные, и мортиры, и легкие фальконеты. Мощные удары сотрясли стены, некоторые казаки пошатнулись, схватились за товарищей, чтобы не упасть. Десятки зажигательных ядер из мортир залетели в город, столбы пыли и огня поднялись среди камышовых крыш. Перевернулся какой-то котел саженях в пятидесяти в стороне, и закричала обожженная баба. Густой голос Наума Васильева рявкнул чуть ли не на всю крепость: «В укрытие». Парни и женки кинулись в глубокие подземные щели, устроенные прямо под стенами.  Пока стены целы – ядра сюда не залетят. Да и после не так-то просто попасть под подошву. Разве что мортирой, у которой дуло задирается кверху. Но тут тоже не на раз прицелишься, стена надежно прикрывает.  Чтобы ударить в щель, надо ядро кинуть точно сверху, а это почти невозможно. Разве что случайно упадет, срикошетив.
Тут же ударил второй залп, и следом стрельба пошла без остановок.  Валуй тоже погнал казаков вниз. Сам решил остаться наблюдателем. Никто слова против не сказал, побежали, как миленькие, хотя давеча про отход в щели даже не заикались. А ту сообразили: во время обстрела турки на стены не пойдут, так чего зазря гибнуть? Бессмысленная гибель – это не для казака. Кто же тогда встретит врага после обстрела? Правда, Борзята тоже было захотел остаться с братом, но Валуй, позабыв о родственной солидарности, молча похлопал Борзю по  спине, да так крепко, что тот почти сбежал вниз по ступенькам, расталкивая товарищей. Пушкари кликнули азовцев в помощь, и теперь сообща все хватали орудия, какие можно унести хотя бы вчетвером, и с ними осторожно спускались вниз. Пушки решили поберечь – не много смысла в их гибели в первый же день осады. Примеру Валуя последовали  соседние сотники – с крепостной стены, насколько хватал глаз, дружно сыпанули казаки, нагруженные артиллерией.
Летела на голову каменная крошка, белая пыль разлеталась туманом, в ноздрях щекотало, заставляя кашлять и чихать. Хлестанули по щеками мелкие камушки, когда ядро стукнуло по недалекой Водяной башне и ушло юзом в землю. Что-то мокрое выступило на лице. Валуй вытер рукавом рубахи, и он налился красным. Вздрагивала всей двух, а где и трехсаженной толщиной крепостная стена, словно молодка в теле, которую вздумал пощекотать парень-озорник. Недалече рухнул один зубец, в другой стороне тяжелая мортира, сбитая многопудовым ядром, будто невесомая, взмыла в небо и пропала где-то между крыш саманных домов. Развалился от точного попадания на части кусок стены всего в пяти саженях от казака, и его совсем скрыло облако пыли и крошева. Валуй вжимался в деревянный настил, тихо нашептывая про себя Отче наш. Сколько раз в те первые моменты осады он прочитал эту короткую молитву Валуй потом не вспомнил.
Он уже на раз пожалел о том, что не ушел со стены вместе с другими казаками. Во время обстрела запоздало пришло понимание, что идея остаться здесь – была неудачная, а точнее, просто глупая. Но убегать под ядрами – еще глупее. Пришлось распластаться на настиле и молить Бога о защите, при этом надеясь на то, что его личное ядро еще не отлито в Турции. Временами казалось, что небо и земля поменялись местами. Гремели взрывы, во все стороны разлетались куски кладки, каменное крошево било по площадям не хуже картечи. Катались перевернутые котлы, шипели костры, залитые кипятком. То и дело вспухали разрывы на теле города, среди крыш и улиц все гуще занимали места развалины, и поднимались черные дымные столбы. Счастье, что на улицах  никого не было. Целые облака пыли и дыма вздымались снизу, и стену застилалась иногда так плотно, что мерещилось – лежишь в туче, а над тобой земная твердь.
Неожиданно все закончилось. Валуй, еще не веря, поднял голову. Он и не заметил, когда солнце нависло над дальней стеной. Пока стреляли, утро разгорелось во всю летнюю мощь. Глубокая тишина лишь на несколько мгновений повисла над городом, а в следующий момент звоздух заполнился короткими лающими командами турецких начальников, пронзительный гул рожков сигналом к атаке пролетел над головами, барабанный бой, после пушечной канонады показался трелью кузнечиков. Заунывные и неприятные православному уху напевы мулл, подбадривающих бойцов в битве с неверными, добрались и сюда, на стены. Валуй, сбрасывая с одежды слой каменистой крошки, поднялся. Прямо перед ним виднелся свежий пробой в стене. На пол сажени яма, минимум. Выставил голову. Немцы и янычары выбирались из окопов. Пригнувшись, ухватив штурмовые лестницы, прикрываясь, пока получалось, насыпанными шанцами, бежали к крепости. Многие тащили в руках щиты из прутьев или жердей. Валуя бесцеремонно толкнули в плечо, и он невольно посторонился. Пушкарь Исидор Жук устанавливал на лафет возвращенную бомбарду. Пахом Лешик семенил к нему, с трудом удерживая перед собой три пудовых ядра с картечью. По лестницам забегали наверх казаки. Подсковичив, сразу же устраивали на уцелевших зубцах ружья. Но не стреляли, ожидая команды. По рядам понеслось: «Пушки огонь, стрелки приготовиться». Пушкарь двумя ударами утрамбовал пыж  в дуле, вдвоем с Пахомом толкнули бомбарду к бойнице, Кто-то подал пушкарю горящий факел, и тот  поднес его к запальнику.
– Поберегись, – успел крикнуть.
Казаки вжали головы в плечи, ладони зажали уши. Бабахнуло так, что первое время сами себя не слышали. Поэтому команду, пробежавшую среди защитников крепости «Огонь» Валуй скорее угадал по губам Никиты Кайды, чем услышал. А дальше уже стало неважно – есть слух, нет ли. Выложил перед собой два рога-пороховницы, пули – литые, тяжелые. Еще раз быстро выглянул. К стене приближались, блестя гнутыми панцирями на груди, немцы, за ними подальше вышагивали янычары. Первые ряды воагов уже кидали в ров щиты и бревна. Полковник в шлеме с перьями бежал в глубине рядов. Подгоняя бойцов, помахивал саблей. Лукин коротко прицелился в набегающего перьеносца, курок вдавился легко. За дымным облаком не увидеть – попал – нет, да и некогда смотреть. Недолгая перезарядка и следующий выстрел. Пока забивал пулю, успел увидеть краем глаза, как выцеливал врага по соседству Борзята, торопясь, толкал в дуло шомпол Гришка Лапотный, чуть дальше три Ивана - Подкова, Утка и Босой, откинув в сторону остатки в щепки разлетевшегося очепа, по очереди спускали тетивы длинных луков. По большому счету лук в ближнем бою ничем не уступает ручнице. А по некоторым параметрам даже превосходит. Например, по скорострельности. А немецкий панцирь на ближнем расстоянии стрела, если с утяжеленным наконечником, пробивала ничуть не хуже пули. По другую руку на фланге сотни через край выглядывал Герасим, спешно засыпая порох на запальник. Рядом стреляли вперемежку мужики и казаки. В очередной раз выставив заряженное ружье, Лукин увидел, как высокая лестница, взметнувшись почти около него, упала между зубцов.  Найдя глазом немца, целящегося с колена, показалось, прямо в него, выпустил очередную пулю. И опять некогда проверять попадание. Валуй бросил ружье. Взгляд метнулся по разрушенному настилу. Вот оно. Схватил длинный пальник с острием на конце. Уперев его в перекладину лестницы, нажал всем телом.  Тяжелая лестница медленно отошла от стены. Перехватившись, Валуй толкнул сильней. Лестница, медленно разгоняясь, завалилась. Кто-то дико закричал внизу. Шмыгнули пули по карнизу. Боковым зрением заметил знакомый платок справа от себя. С недоумением обернулся. Красава подтягивала по полу к стене тяжелый казан с чем-то кипящим, зажимая горячий край тряпкой. С другой стороны еще девка, платок повязан на лицо. Не сразу узнал. «Марфа! Обе здесь. Как они вообще умудрилась затащить казан наверх, там же пуда два веса? И зачем? Ах да, очеп же разбит!»
– Вы что здесь делаете?
Марфа растерянно оттерла со лба пот. Сестренка же невозмутимо выпрямилась:
– То же что и ты – турка бью.
– Парней нет, что ли внизу?
– Ты бы лучше помог девушкам, чем глупости спрашивать.
Валуй ругнулся под нос, но постарался, чтобы сестренка не услышала – знал, раз что-то решила – назад не сдвинешь. Марфа в разговор не вступала. Она совсем другая, боевитости в ней почти нет, и Валую это нравилось. Втроем легко подхватили посудину с парящим кипятком и, взгромоздив на площадку между зубцами, перевернули вниз. И снова там закричали на этот раз обваренные немцы. Красава довольно хмыкнула. Схватив опустевший казан, потянула его волоком к ступенькам вниз. Валуй снова прицелился. Снова выстрел. Заряжая, он не сразу понял, что рядом кто-то есть. Марфа, присела за его спиной, рука ее тянулась к плечу Валуя. Тот бешено обернулся:
– Ты чего еще здесь?
– Уже убегаю, – она шустро подскочила. – Ты побереги себя, любый!
– Бегом!
Марфа рванула к спуску.
И тут же рядом свалился под ноги безголовый турок  в черном зипуне. Это Пахом спину прикрыл. Валуй не успел даже оглянуться, чтобы поблагодарить  – на него прыгал следующий. А это янычар, красный кафтан не спутаешь. Просто выкинул руку вперед, и он сам наткнулся шеей на острие. Все, падает, глаза закатились. Сотник вскинул голову. На стену в трех саженях от него забирался немец. Уже перекидывал ногу. Не замечая врага, свесившись вниз, по соседству рубился секирой с кем-то Космята. Немец тем временем заполз на площадку. И готовился подняться на ноги. Лукин успел сделать два шага. Короткий взмах саблей, и еще одна голова покатилась по настилу. За спиной кто-то спрыгнул. Валуй рывком оглянулся – на него, скалясь, шагал здоровый панцирник. Уклонившись от первого удара, вторым махом Валуй обрубил ему ногу. Тот рухнул, задыхаясь от крика. А на стену лезли сразу двое. Валуй выхватил пистолет, пуля снесла со стены левого. Второй уже замахивался саблей. Клинок ударил о клинок. Казачий оказался крепче.
Покончив с ним, Лукин мельком оглянулся. Больше врагов на стене не наблюдалось. Казаки снова поднимали ручницы. Дули на запальники: пыль там. А, зарядив, направляли дула вниз. Двое парней, в одном из которых он узнал Василька, а во втором с трудом вспомнил новичка-белгородца, Степанковского земляка, тащили здоровенный казан с чем-то горячим и очень вонючим. Они сами морщились, но терпели.
– Что там у вас такое?
– Василек блеснул глазами:
– Дерьмо.
– Самое то, что надо, – Валуй неожиданно для себя зло улыбнулся. – Лейте сюда, –  отступил в сторону. Пока парни подтаскивали посудину, ухватил рог с порохом и пыжовник – надо зарядить ружье.
Казан утвердился на стене, парни поднатужились, и разом перевернули. Снизу донеслись ругательства и стоны. Кого-то еще и ошпарило.
Он в который уже раз оглянулся на дальний край позиции, где сражались казачьи десятки рядом с мужиками. Вроде тоже отбились. Держаться, труса не празднуют. «Слава Богу!»
И снова немцы, а потом и подоспевшие янычары нескончаемым потоком полезли на крепость. Рога лестниц то и дело появлялись над стеной. Не успеешь оттолкнуть одну – тут же взлетала кверху вторая. На зубцы падали зубчатые кошки на волосяных арканах, со скрипом впиваясь в камни. За ними глаз да глаз. Казаки пока успевали рубануть веревку до того, как над ней появится голова врага. Чтобы не пускать дело на самотек, Валуй нашел глазами Петро Кривоноса, что со своими пластунами: Саввой Баталовым и Гришкй отстреливались из луков. Выждав момент между выстрелами, крикнул им смотреть за веревками, да и за лестницами заодно. Понятливо кивнув, казаки закинули луки за спину. Выхватив сабли, разбежали по настилу, высматривая кошки. Бой кипел на всем протяжении стен. Метались с котлами вверх-вниз парни. Вывалив очередной кипяток на головы врага, и довольно кивнув, убегали обратно. Космята, срезая очередного врага секирой, кричал им вслед:
– Молодцы, землячки, так их в Бога душу, мать.
Парнни сосредоточенно поднимали большие пальцы, не расщедриваясь на улыбки.
Наверное, станичники где-то все-таки не усмотрели, или арканов и дробниц взлетело на стены одновременно и сразу везде, но в какой-то момент Валуй понял, что сражение кипит уже вокруг него. Бьется со здоровым янычаром Борзята, враг отступает, но пока держит его удары. Впрочем, уже не держит, а горбится, прижимая обе ладони к паху. С другой стороны спиной к нему отступает от Космяты шустро махающий саблей немец. Надо подсобить другу. Удар ножом под панцирь и враг заваливается в бок. Тут же со стены один за другим, словно из ларца, прыгают пятеро янычар. Зубы оскалены, в глазах остервенелая злоба, а на высоких красных шапках застряли в метелках следы дерьма. Как же от них воняет! Ударили на врагов сразу с двух сторон: Валуй и Космята. Пока сдерживали, откуда ни возьмись, подоспел Пахом. Втроем одолели на раз. А они снова лезут. Да откуда же вас столько?! Снова проскочили мимо парни с котлом в руках, на это раз другие. Все те же земляки Космяты, а одного и имя вспомнил – Афоня. Степанков, конечно, обернулся. Что-то крикнул оскольчанам, хищно скалясь. Те польщенные вниманием знаменитого бойца, азартно улыбнулись. Но не остановились. Полилась на головы турок смола. «Геройские парни! Ничего не боятся! Вокруг них яростная сеча, а казаки, словно ее и не замечают, знай, льют варево на головы поднимающихся врагов. А еще и  лестницы толкают! И снова вниз. Большая польза от них».
Внезапно глаз выхватил взметнувшиеся черные знамена на дальней башне, которую турки называли Кровавой. «Неужели прорвались вороги, не сдюжили наши? Даже рассмотреть, как следует янчары не дали – уже наседают вдвоем. «Получите, гады». Одного Валуй рубанул с такой силой, что он, даже не вздрогнув, медленно развалился на две половины. Кровь брызнула, залила глаза. Страх полыхнул в сердце – второй рядом, а казак будто ослеп. Махнул на удачу саблей раз, другой. Никуда не попал. Увернулся? Конец? И вдруг голос, словно херувимский, долетел:
– Дядя Валуй, вот вытритесь.
«Дядя Валуй? Кого это, меня, что ли?» – сообразил протянуть руку. В нее тут же легла тряпица. Протер залитые глаза, проморгался. Два парня – осколецкие казаки чуть ли не в рот заглядывают, котел рядом с кипятком паром исходит и второй янычар скрючившийся и уже бездыханный лежит.
– Вы его, что  ли?
– Ага, мы.
– Благодарствую, братцы! За мной должок. А теперь быстро отсюда.
Парни торопливо подхватил котел. Потащили к краю. По соседству перелазили стену три немца и янычар. Их уже встречал Борзята. «Надо к нему поспешить – не справится». Краем глаза увидел, как полился кипяток на головы турок. Крик животной боли забил слух – враги получили кипяток на затылки. Лукин невольно потряс головою, стряхивая вопль, словно паутину.
«А этот откуда?» Скользнув на пару шагов в сторону, Валуй опустил саблю на лицо турка. А в следующий момент что-то случилось с ушами. Вроде бы недалеко громыхнуло, впрочем, могло и показаться. Но почему-то перестал слышать. Оскаленное лицо брата поворачивалось к нему слишком медленно. Враги на стенах замерли, отвернув головы. Борзята дернулся вперед, ногой толкая немцев в подставленные бока. Они послушно кувыркнулись вниз. Янычара, тоже не успевшего среагировать на удар, добил Валуй и тоже столкнул – и без него пройти негде: трупы грудами под  ногами. Поднял глаза – за стеной как-то не по настоящему, вяло подлетали кверху тела немцев и янычар. Сотни тел. И тут слух так же неожиданно, как пропал, вернулся.
– Вот и подарочек подоспел, – братья – Василек и Борзята стояли рядом, прижавшись плечами, и одновременно опускали головы, провожая глазами падающих немцев. Тут же Егорка Тепцов вывернулся за стену – чуть не падает.
«А Василек здесь когда появился»? – почему-то ответ на этот вопрос показался Валую особенно важным. Он даже протянул руку, чтобы тронуть братишку за руку. Но в этот момент сверху, словно принесенные вихрем, на них обрушились крупные комья земли. Невольно пригнулись, прикрываясь руками. Словно барабанная дробь, простучали комья по доскам, камням, спинам, и все стихло.
Медленно поднимались головы, вытягивались шеи. За стеной темнели валы  свеженакиданной земли, кругом зияли двухсаженные ямы, как глазные провалы на лицах мертвецов. И тела! Везде валялись тела, будто игрушечные, ненастоящие. Кое-где полу засыпанные землей виднелись оторванные ноги и руки. На валу сползал вниз растерзанный сапог с куском голени. Почему-то в одном месте обрывки тел составили высокую кучу. Наверное, особенность взрыва. Валуй вдруг осознал, что первый бой закончился. Никто не бежал к стене, не падали на нее лестницы. Просто некому было бежать. Редкие уцелевшие после взрывов турки, оглушено пошатываясь, поднимались на ноги. Делали несколько шагов и снова падали или садились без сил. Издалека  к месту подземных разрывов спешили янычары, еще не успевшие поучаствовать в атаке.
Валуй вскинул глаза на дальний край стены – турецкие знамена исчезли! Отстояли казаки крепость!
– Ура! – разрастаясь, полетело над городом.
– Ура! – закричали рядом Егорка и братья.
– Ура! – мощно подхватили остальные азовцы на стенах и чуть позже внизу у котлов.
– Ура! – ревел, вымещая восторг от первой, хоть и временной, но победы Валуй и вскидывал руку с крепко сжатым кулаком вверх.
Казаки обнимались и прыгали, будто дети. Валуй обессилено привалился на покрытую кровавыми пятнами стену и только тут заметил, что на Азов опустился вечер. Свежий ветер носился между зубцами, освежая взопревших казаков. Солнце зависло над верхушками диколесья по правому берегу Дона. Уже не слепило. Мягко подсвечивало зеленые ветки, и от его верхнего края бежали блестящие тропинки по спокойной воде. Космята заботливо оттирал поржавевшее полотно секиры, что-то почти ласково приговаривая. Михась уселся, привалившись спиной к зубцу, поглядывая на распоролосованный рукав на раненной руке. К нему подскочил Дароня. С другой стороны, глядели вниз совершенно счастливые Борзята и Василек. Герасим Панков, опустившись на колени, тихо опускал голову убитого товарища. Не сын, – со странным удовлетворением подумал Валуй. Сына его Сусара внизу оставили, с парнями. Его раны, оставшиеся на месте содранной кожи, заживали медленно.  Кто он ему? Товарищ, прикрывший спину в сече?  Валуй не признал убитого. Пахом и его кривой на один глаз боец Гуня Дивов обнимались, будто не виделись годы. Он глянул дальше – обнимались и другие мужики. Многие вскидывали шапки. «Молодцы! Никто не подвел! Вот вам и не обстрелянные».
И уже поднималась по сходням Красава, а за ней десятки парней и баб. Марфа! Ее глаз выхватил из десятка белых платочков на лестнице. Валуй, удовлетворенно вздохнул и вдруг понял, что если сейчас не заставит себя что-нибудь делать, действовать, то просто упадет без сил и сразу уснет. Прямо здесь. Ныла в плече намахавшаяся правая рука. Слезились от пороховых дымов глаза. И каждый момент упругим ручейком утекала из тела сила. Он понял, это разрядка давит. Стоит ее перебороть, силы вернутся. Сжав зубы, упрямо тряхнул головой и, через силу улыбаясь, поспешил навстречу девушкам, которые с беспокойством высматривала своих на стене. Первым Красава  увидела Космяту. И кинулась ему на шею. Тот только и успел убрать в сторону секиру, чтобы женка не порезалась. На загривке Борзяты уже висела статная Дуняша, утирая одной рукой слезу. Еще одна Дуня – женка Дорони с разгона присела на колени около супруга. Подтянув узел платочка, начала помогать мужу перевязывать Михася. Валуй не дошел до сестренки, не хотел мешать. И только шагнул в сторонку, собираясь присесть, как сильные ласковые руки сжали его поперек туловища. Он замер, не решаясь обернуться.
– Жив моя Валуйка, – в голосе влага.
Ну, конечно, все они плаксы.
– Ну чего ты, дуреха, ясно жив. Че со мной будет?
Шмыгнув, Марфа отпустила. Но только для того, чтобы прижаться к груди.
 – Я молилась.
– Ну что ты? Грязный же я.
– Да, – словно спохватилась девушка. – Айда вниз, полью.
– Счас. Давай малость присядем, а то что-то ноги дрожат.
Уже не стесняясь людей, опустились в обнимку. Девушка ни в какую не хотела выпускать любого. Да и че уже стесняться? Всем понятно, жена она. Если не перед богом, то перед людьми уж точно.
Махнув подолом, на грудь брату упала Красава:
– Все живы, все четверо, – облегченно выдыхая, махнула с глаз слезинки.
– Ну, будя вам. Затопите совсем.
Пока Красава обнимала Борзяту, облегченно выдохнул: «Ну слава богу. Без потерь среди своих». Обернувшись, окликнул Дароню:
–  Что там, сильно Михася поранило?
Отозвалась Дуня:
– Не, через недельку забудет.
Михась Колочко, кривясь от боли, постарался улыбнуться.
Парни шмыгали по настилу. Хватая убитых врагов за руки и за ноги, скидывали вниз. Раненные отправлялись туда же. Валуй парней не осуждал. Сам сделал бы так же. Никто их сюда не звал.
Янычары внизу утаскивали раненных, взвалив их на спины. Помогали им турки или кто они там, в рваных зипунах, мужики, одним словом. Они опасливо поглядывали наверх, не прекращая таскать убитых. Немецкие лекари в смешных широких, словно раздутых шароварах, метались от одного раненного к другому. Казаки не стреляли, хотя иной раз некоторые враги подставлялись под точный выстрел. Им до морковкина заговенья таскать теперь, не перетаскать.
Постепенно стемнело. Неожиданно по настилу затопали сапоги и к ним, запыхавшись, приблизился атаман Косой. Увидев Валуя, подскочил близко:
– Как вы тут, побитых много?
– Да вроде, нет, – Лукин вдруг понял, что еще не знает, сколько бойцов ранены и сколько в сотне убитых.
Ему вдруг стало стыдно – атаман, и не ведает:
– Сейчас точно скажу, – он попытался подняться.
– Да сиди ты, не суетись, – атаман положил тяжелую руку на плечо, заставляя снова опуститься. – Потом доложишь, очухивайся покамест, не горит. Выход  у тебя скоро.
– Какой выход?
– Сейчас бери сотню и за мной бегом марш – пойдем по темноте на вылазку – турки сейчас растеряны – само то их пощипать, – он вдруг с сомнением оценил Валуя взглядом. – Сил-то хватит?
Лукин, ловя краем глаза обеспокенность на лице Марфы, сидя выпрямился:
– Конечно, для такого-то дела!
– Тогда собирайся, как стемнеет, жду у ворот.
Они развернулись одновременно: Иван Косой уходить, а Валуй собирать товарищей.

Глава 11
Дождались полной темноты. Луна, поглазев немного на сотворенное человеком смертоубийство в устье великой реки, не вынесла страшного зрелища, и золотая чаша, словно разрезанная пополам, казачьей саблей, укатилась  за проплывающую тучу. Казаки мысленно поблагодарили царицу ночи. Наум Васильев замыкал колонну, ему следить, чтобы никто не потерялся и не отстал, в темноте всякое могло случиться. Михаил Татаринов, возглавивший вылазку, последний раз проверил заряженные пистолеты. Осип Петров, провожавший казаков, что-то тихо наговаривал ему. Перед тем, как выходить, кто-то из казаков забрался на тумбу у ворот и еще раз смазал маслом огромные петли. Беззвучно подняли мощный засов, и тяжелая створка мягко поплыла, открывая проход.
Пять сотен рыскарей, вытянувшись в цепочку, осторожно потянулись в образовавшуюся щель. Три крепких, широченных бойца, Валуй узнал среди них двух братьев Тимоху и Корнилия Зимовеевых, третьего не разглядел, с натугой подняли мостки. Приседая от тяжести, вытянулись с ними за стену. Там с помощью еще нескольких казаков задрали их кверху. Тимоха уперся ногами в один край, второй медленно опустили на веревке по ту сторону рва. Идти в темноте по разбитым турецким заплотам, накиданным в ямы, станичники не решились. Можно было и покалечиться.
 На той стороне за валом сразу разбежались по сторонам. Пригибаясь, а то и вовсе падая на землю. Главное – не скучиваться – врагу толпу разглядеть легче, даже в самой непроглядной темноте. Когда за спиной мостки втянулись обратно, и створка ворот тихонько закрылась, казаки рванули в сторону турецкого лагеря.
Темнота казалась живой. Сотни или даже тысячи тел немцев и черных мужиков усеивали землю. Турки утащили только янычар, краснокафтанников под ногами не встречалось. Лучших воинов империи торопились похоронить до заката. Конечно, всех не успели, но большая часть легла в землю по обычаю. Сейчас в поле оставались только бедные мусульмане, о которых не успели позаботиться их товарищи, да христиане. Их тоже вытаскивают, но не так спешно. Работы у них тут на пару дней. И то, если казаки позволят. Со стены шрапнелью можно много еще среди таскателей нащелкать.
В основном вокруг трупы. Лишь некотрые еще дышали. Кто-то слабым голосом окликнул проходящего мимо Власия Тимошина на незнакомом языке, и тот, не медля, воткнул на голос саблю:
– У, немчура. В другой раз не полезешь на казаков.
Валуй, пробегавщий рядом, мысленно похвалил товарища. И снова во все глаза под ноги. Вовремя. Двухсаженная яма выползла неожиданно и оттого напугала. Чуть не провалился. По ее краям валялись куски тел, что-то скользкое попалось под сапог, и Лукин, догадываясь, что это может быть, поморщился. Внезапно на правом фланге пронзил ночь тревожный крик турка и следом утробный стон. «Похоже, началось». Казаки ускорили шаг. И тут навстречу выскочили первые враги в темных зипунах. Мужики! Они торопились на крик, но оказались не готовы встретить казаков, да и еще так близко. Короткое замешательство помогло азаовцам расправиться с врагами почти без шума.
Раненый турок, только что лежавший на животе, вдруг сел в двух локтях от Валуя. Потряс головой, узнавая спешащих мимо, словно тени, казаков, и тело само дернулось в сторону. Пугаясь, он пополз.  За ним потянулась, словно чужая, негнущуюся нога.  Голова глухо шлепнулась на землю, опередив тело. Это махнул Борзята. Не останавливаясь, он проскочил мимо. Закричали на левом фланге.  Ударили сабли, грянули один за другим два выстрела. Можно не хорониться – казаки рванули врыски.
А вот и основные силы. Сотни фигур замерли в полу позах, в каких их застали рыскари. Обернувшись на звук, они поводили головами, прислушиваясь. Турки, одетые в разномастные зипуны, будто ждали, когда их начнут убивать. Не умеют они воевать в темноте, слепые, как котята. Конечно, это не элита султана, отвовевавшая для него пол мира, черные мужики, но все-таки, на войне они или где?
Рядом по всему пространству впереди лежали и сидели раненные. Вокруг сновали лекари. И они тоже до последнего не видели гостей, несущих погибель. Казаки набросились на врагов с холодным бешенством, расчетливо и умело. Закричали погибающие под острыми клинками враги. Большинство бросились бежать, роняя оружие и шапки. Казаки не ожидали такого подарка от врага, но это не задержало их ни на миг. Теперь уже с воплями, стараясь нагнать побольше страху, они продвигались вперед, почти не встречая сопротивления. К тому времени, когда турки смогли хоть как-то организоваться, под ноги азовцам упал не один десяток тел. Постепенно сопротивление нарастало. Турки отошли от первого замешательства. Там, в глубине темноты какой-то чорбаджи свирепо кричал на бегущих воинов и, похоже, остановил-таки паническое отступление. Там же в разрывах мечущихся факелов замелькали красные кафтаны янычар. Опомнились, гады! Казаки достигли окопов. Валуй спрыгнул в траншею прямо на голову турка, нож сам прыгнул в ладонь. На него бросились с двух сторон, но на врагов разом свалились товарищи – в темноте не видно кто – и турки захрипели под ними. Развернувшись, станичники бросились по окопу в разные стороны, а Валуй выскочил на отвал земли. И чуть не напоролся на набегающих янычаров. Их было больше пяти, точнее сосчитать не успел. Взвизгнула сабля, первый проскочил мимо Лукина, но без головы долго не побегаешь – тут же упал. Второго сбил с ног пистолетным выстрелом. На остальных накинулись подоспевшие казаки.
– Что ж ты, Валуйка себя не бережешь? – сотник узнал голос Космяты.
– Так, я же знал, что вы следом.
– Не отрывайся. А то потерям друг друга.
– Добре. И ты рядом держись.
– Рядом они, – проворчал кто-то невидимый голосом Пахома Лешика. – Я че, парень, за вами носиться?
Валуй невольно хмыкнул. Хотел сказать что-то вроде, тяжко, так не носись. Но передумал. Не гоже ближним друзьям, пекущимся о нем, пуще, чем о родне, выговаривать. Космята пригнулся, что-то высматривая на дальнем краю поля. Валуй понял, что друг увидел в стороне огонек костра и, похоже, наметился туда.
– Куда ты? До него сотни две сажени. Не успеешь.
– Я? Не успею? Не бзди, Валуйка, – выпрямившись, Космята словно ночной тать, рванул в темноту.
Лукин мысленно махнул на него рукой: этот не пропадет. И не в такие засады забирался. Снова набегали янычары. Теперь их было так много, что и не сосчитать. Валуй и не стал. Сколько б ни было, а кучей не нападут. По одному или даже по два он с ними справится. Лишь бы сил хватило. Он поднял саблю, взгляд нашел на земле вторую, турецкую. Шагнул вперед, разрезая толпу янычар, запели знакомую и страшную для врага песню колоброды . Воздух посвистывал, заплетаясь в смертельные восьмерки и круги. Янычары, словно напарывались на невидимый вихрь, тела падали, не успевая сообразить, что произошло. Летели в стороны ноги, руки, рассекались головы. Валуй махал, как заведенный. Рядом с каждым ударом ухал филином Пахом, кряхтели, опуская сабли, товарищи. Упал в стороне казак, его прикрыл собрат, подставил под уже занесенный удар клинок. И тут же с резким выпадом вонзил в живот врага нож.
Впереди загудел тревожный рог, его поддержал еще один, закричали на разные голоса в темноте – турки засполошничали.
– Отходим! – голос  Татаринова, вроде и негромкий, но услышали все. 
Валуй, неожиданно получивший передышку, быстро оглянулся. Рыскари добивали последних. Освободившиеся подбегали к ним – подсобить. Свободные начинали понемногу пятиться. Сосед спиной назад тянул за собой товарища, безвольно волочившего руки по земле. Лукин кинулся к нему. Под ноги попалось чья-то голова, нога чуть не поехала в луже крови. Стряхнув с подошвы что-то склизкое, Валуй подхватил раненного под другую руку. Быстро поднял глаза, узнавая низенького казака, напрягавшего последние силы, чтобы поднять станичника, – Друнька Мильша. Тот молча перестроился и вместе дело пошло быстрее.
– Кого ранило? – спросил на ходу.
– Не знаю. Не разглядел.
Валуй опустил голову. И то верно, какая разница. Главное, что казак, а кто таков – после разберемся.
Рыскатели организованно отходили. Наум, ткнув пальцем в ближайших казаков, кивком головы отправил их прикрывать отход. Те тоже молчком побежали в сторону вражеских окопов – занять подходящее место. По пути рыскари  хватали все, что можно унести: рога с порохом, мешочки с пулями, щиты, луки, завалявшееся седло, и, самое главное, оружие. Некоторые так обвешивались вражескими ручницами и саблями, что еле передвигали ноги. Валуй по пути изловчился подхватить с лежащего навзничь янычара саблю, у другого вырвал из сведенной руки топор – в хозяйстве пригодится. Мильша тоже не терял времени даром, хоть и одной рукой, но и он вооружился неслабо. Удивительно, но янычары не преследовали. Скорей всего опасались попасть в засаду. И совершенно справедливо.
Тащить раненного, да еще и без сознания, нелегко, силы быстро заканчивались. Валуй лишь крепче сжимал зубы и терпел. А вот Друнька, казалось, вообще не ведает усталости. То и дело он наклонялся, чтобы подхватить что-нибудь с земли. Лукин под ноги уже почти не смотрел – дойти бы, ни на какие другие мысли сил не оставалось. И когда впереди вырос мрачным уплотнением в темноте огромный вал у стены, он облегченно вздохнул.
Перебравшись за стену, атаманы, лишь дав коротко перевести дух, объявили построение. Но не так-то просто выбраться из рук женок, встречавших победителей за воротами. Красава высмотрела в свете факелов лицо Космяты. Подскочила, расталкивая станичников. Никто не обиделся. Пахом только проворчал благодушно: «Ох, бисова женка». Марфа спешно подошла к Валую и замерла, стесняясь. Он сам приобнял ее одной рукой.  Второй все еще придерживал раненого.  Девушка вздохнула облегченно. Две Дуни с разбегу бросились к своим мужчинам.  Они теперь и ходили рядом. Подружились. Валуя встречал и Василек. Подобравшись к брату и дождавшись, когда он передаст раненого товарища в руки санитаров, немного стесняясь, обнял Валуя. Старший Лукин даже растрогался. И только Василек отстранился, как Красава, оставив Космяту, подскочила к ним и тут же оставила звонкий поцелуй на заросшей щеке сотника. К родственникам добрался Борзята с подругой, и обнимания продолжились. Кое-как женщин успокоили, упросили подождать – дело-то еще не кончено. 
По одному подходили к назначенному месту и скидывали добычу – завтра разберут.  Кто-то из станичников поднял и расправил черное турецкое знамя. Валуй узнал бесстрашного Петра Кривоноса – пластуна.
– Ничего себе! – раздался голос Татаринова. – Это же главное султанское знамя. Как сумел?
Петро польщено улыбнулся:
– Сумел вот.
– А ну дай сюда, – к ним быстрым шагом приблизился Осип Петров. – Я его себе под ноги у стула постелю.
– Лучше при входе в штаб, вместо дерюжки, – подсказал Иван, вручая атаману знамя.
Казаки одобрительно зашумели.  Кто-то предложил использовать его в уборной. И это предложение пришлось по вкусу. Осип хмыкнул, но решения не поменял. Потом видели, так и лежало знамя  под ногами у стула в штабе.
Смешливо толкаясь, перед воротами на площадке выстроились  в круг. Быстро перекликнулись, десятские проверили своих, доложили сотникам. Те крикнули. Двоих в строю не оказалось. Могли в темноте налететь на нож или саблю, а соседи не углядели. Семерых погибших вытянули с собой. В том числе и того казака, что приволокли Мильша и Валуй. Он умер уже на руках знахарей. Из более чем двух десятков раненных, лишь четверых пришлось выносить с поля, остальные вышли своими ногами. Всех без разбору отправили лечиться в лекарню, тоже заселившуюся в землянки, неподалеку.   
Когда стали расходиться, Космята придержал Валуя за руку:
– Погодь, атаман, дело есть.
– Что такое?
Космята молча потащил друга, за которого так и держалась Марфа, в закуток, где на его удивление их уже поджидали братья, Дароня и женки. Непонимающе Валуй огляделся. Борзята пожал плечом, мол, сами не понимаем.
– Смотри, чего нашел? – Космята наклонился и, придерживая одной рукой факел, второй откинул полу зипуна, в который было что-то завернуто.
Потянуло жареным мясом, и глазам Лукина предстала тушка барана в золотистой корочке. Он невольно сглотнул и только сейчас понял, что голоден, как волк – с утра крошки хлеба во рту не бывало.
Борзята закинул руку на затылок:
– Ух ты, где взял?
Дароня тронул рукой:
– Еще горячая.
– У турка позаимствовал, – блеснул зубами Космята.
– Как это, позаимствовал? – присев, Василек отхватил кусочек ножом и закинул в рот. – Вкусный. Попросил, что ли?
– Ну, почти. Пошел же на костерок, что в стороне горел, – он поймал взгляд Валуя. – А там татары сидят, чего-то аппетитное на вертеле крутят. Сами оглядываются, бормочат испуганно, но туркам на помощь не бегут. Видно, барана жалко оставлять, кругом же бусурмане – для них своровать, что нам перекреститься.  Я как гаркну: «Ура! Казаки, окружай их». И стрельнул для пущего страху. Они так драпанули, что я, даже если бы захотел, не догнал. Вот те крест, – Космята широко перекрестился.
Казаки гоготнули. Валуй засомневался:
– Так прям и побежали?
– Ну да, я что врать буду? – он упер руку в бок. – Вы это, долго меня пытать будете? Не хотите, я могу и назад отнесть.
– Вот еще, – Красава отстранила казаков. Закинув полу назад, с натугой подхватила зипун. – Айда к костру, мясо к каше само то будет.
Василек забрал у сестры барана:
– Я донесу.
Она не стала сопротивляться:
– Неси, коли хочешь.
Валуй окликнул Василька:
– Где эти осколецкие парни, знаешь?
– Конечно, знаю.
– Их тоже позови.
– Хорошо.
– Земляки мои нынче здорово воевали, скажи, Валуйка? – Космята чуть улыбнулся.
– Отчаянные хлопцы, ничего не боятся.
Польщенный похвалой земляков, Степанков разулыбался шире.
Одним движением закинув зипун с мясом за спину, Василек пошагал вперед. Компания поспешила следом.

Глава 12
Утро встретило казаков мирной тишиной. После завтрака сами без команды начали собираться на стенах. Небо, еще с вечера затянутое тучами, так и не расчистилось. Зато было не так жарко. Пушкари чистили стволы пушек. Подкатывая ядра, забивали заряды. Казаки тоже занялись делом – рассевшись на настиле, достали толстые иголки и нитки – пока есть время надо зипуны и штаны привести в порядок. После вчерашней жаркой сечи дырок на них заметно добавилось. Женок не просили – те и так заняты внизу у котлов. Турки активности не проявляли. Вдалеке, куда не доставали казачьи ружья, янычары и прочие пехотинцы еще сновали группками и по одному, но близко не подходили.
Путило Миленький, наблюдавший за передвижениями турок, обернулся к товарищам:
– Гляньте, идут какие-то, с белой тряпкой вроде.
Скинув с колен вещи, станичники и поспешили к стене.
И, правда, шли. Трое турок. Двое немцев, и один в зеленом до пят халате и белом тюрбане, наверное, начальник. Казаки тихо переговаривались:
– Чего-то хотят.
– Опять сдаваться, поди, предложат.
– Не, сами сдаваться решили, не дюжат против казака…
– Ха, ха…
– А что, я бы им перемирие подписал, крест-накрест через шею.
Посланцы тем временем подошли к стене и, остановились, задрав головы.
– Не стреляй, казака, – турок придержал тюрбан. – Мы поговорить.
Немного погодя открылись ворота, и переговорщики поспешили в крепость.
Борзята подскочил к Валую:
– Я туда-обратно – послухаю.
Тот устало склонил голову:
– Иди.
Брат, треснув по дороге Космяту, чтобы не скучал, убежал. Степанков показал спине друга кулак.
Казаки вернулись к прерванным занятиям. Внизу суетились вокруг котлов девки и женки. Таскали ведрами воду, закидывали смолу. Парни рубили дрова, тягали ядра из порохового погреба. Костров пока не разжигали, ждали, что предпримет турок.
Борзята вернулся вскоре. Только крепыш Савва заметил, что посланцы вышли из крепости, как прибежал запыхавшийся брат-близнец. Остановив работу, казаки вопросительно подняли глаза.
– Знаете, чего хотели?
– Откуда?
– Говори, не тяни.
– Предлагали по золотому червонцу за каждого убитого турка и по сто талеров за голову полковника, чтобы мы, значит, не стреляли, покуда, они их с поля вытаскивают.
– А чего атаманы?
– Осип сказал, что это вам от нас игрушка первая, мы только, мол, стволы прочистили, и будет вам еще делов от нас. И что мертвечиной не торгуем. Разрешил так забрать.
– Добре сказал, – Никита Кайда откусил толстую нитку. – Нехай забирают.
– Ага, – поддержал Космята. – Мы им еще настругаем.
Казаки дружно заржали.
Два дня турки выносили и хоронили убитых. Казаки так, на глаз, прикинули, не меньше 20 000 положили в первый штурм и последующую вылазку. Василек как-то размечтался, вот бы турки поняли, что Азов брать – только своих терять и отказались от штурма. Валуй только покачал головой, а Космята погрустнел. А потом вдруг встал и ушел. Может, про детишек своих, что сейчас где-то на островах ховались, вспомнил.
Пока враги были заняты, в крепости готовились к повторной атаке. Дел было много, с утра до вечера станичники хлопотливо носились по городку. В первый же день заделали все проломы, где камнем, где щитами. Внизу под стеной понаставили кабаньих и волчьих капканов, вкопали новые заостренные копья. Парни  и старшие мальчишки перетаскали в крепость все бревна и жерди, которыми враги мостили ров – пойдут и на материал для щитов, и на дрова. А туркам придется заново закидывать его – еще время потеряют и под выстрелы подставятся. Женкам поручили собрать осколки разорвавшихся ядер, разбросанные по городу и вокруг стен – пригодятся, как шрапнель для пушек. У хозяйственных казаков всему находилось применение.
Валуй по просьбе атамана отослал десятки Герасима Панкова и Гришки Лапотного восстанавливать подземные ходы и натаскивать в них новые запасы зелья. Сами помогали закладывать бреши саманными блоками и заранее заготовленными бревнами
На третий день с утра в лагере турок поднялась подозрительная суета. Валуй ждал этого момента с самого утра, но турки расшевелились только к обеду. У них же не как у людей, помыться с утра надо, потом молитва обязательна. Затем еще чего-нибудь придумают, навроде совещания у командующего. Казакам задержки только на руку. Валуй, в тайне  поддерживая Василька, тоже надеялся, что так и пересидят врага. Надоест тому под стенами мытариться. Хотя трезвым умом понимал, не для того такую армаду под Азов пригнали, почитай со всей Европы народ. Нет, так не уйдут. Пока по всем сусалам кровишку не размажут, не уйдут. Ну, для этого у казаков много подарков вражине подготовлено. И зелье, что  под ногами штурмующих рвануло, это только первый посланец.
 Турки собирались в разношерстую толпу, которую командиры не очень удачно пытались построить в колонны. Выстроившихся тут же отправляли в сторону крепости. Казаки собрались на стенах поглазеть и обсудить пока непонятные действия врагов. За суетой в лагере как-то позабыли про турецких топчиев. И не сразу поняли, что они не просто так носятся у мортир и бомбард.
И тут ударили пушки. Турецкие позиции затянуло пороховым дымом. Стена ощутимо качнулась, двухпудовые ядра со всей мощи ударились о камень. Яростно разорвались, круша твердыню. Мортиры метнули зажигательные ядра на город. Падающими звездами ухнули они в тесноте саманных улочек. Где-то занялось, поднялись черные столбы. Валуй крикнул казакам, не занятым на стенах, уходить в убежище. Станичники потянулись вниз. Рядом с сотником остались Борзята, Власий Тимошин, Космята Степанков, Пахом Лешик и Дароня Толмач. Договорились еще загодя. Помогать пушкарям требовались добровольцы, ну они первыми и вызвались. Командовал старый стрелок Исидор Жук. Оглядев выстроившихся в цепочку пушкарей, в следующий момент махнул рукой. Запальники потянулись к казенной части пушек. Порох вспыхнул, и громыхнуло рядом так, что Валуй моментально оглох. Он, хоть и ожидал чего-то подобного, но организм все равно не успел подготовиться: общий «бух» дернул барабанные перепонки похлеще самого  свирепого летнего грома. Стена ощутимо качнулась, будто землетрясение пронеслось по Донской земле, и казаки невольно попадали на настил. Небо затянуло дымом. В безверие он завис над стеной, и медленно опадал, словно утренний туман на реку. 
И только повалились, Исидор уже замахал руками – гонит казаков помогать: носить ядра и порох. Снарядов рядом не держали – угадает турок прямым попаданием – стену разворотит, как пить дать. Оглушено тряся головами, подскочили азовцы. Коротко оглядевшись, почти на ощупь, поспешили к убежищу в нише стены на нижнем уровне, где и хранились припасы.
Ядра бились о стену, трясли ее, как тонкую перегородку, и крепкая каменная кладка взрывалась тысячами каменных брызг, раня и убивая казаков осколками. Пушкари  отвечали не жалея ни себя ни заряды. Позиции турок тоже залило белым месивом пыли, дыма и гари, и станичники целились, будто в молоко, лишь интуитивно находя мишени. После десятков выстрелов, когда казалось весь мир, погрузился в густой туман, внезапно  налетел ветер, красные разгоряченные лица охладились, и дымовая завеса поплыла полосами, открывая страшные проплешины.
Валуй для начала оглядел своих бойцов. Вроде все живы. У Дарони осколок вырвал со спины кусок зипуна, и он немного морщился, когда делал резкое движение – кольчужка, спасла, но синяк, по всему видно, там образовался неслабый. Космята прижимал кусок окровавленной тряпки к уху.
– Что у тебя, серьезно?
Тот отнял тряпку и повернулся, показывая:
– Мочку оторвало, ерунда.
– Дай, перевяжу, – Дароня приблизился немного бочком. По спине прилетело, видать.
Космята с готовностью подставил голову.
Среди пушкарей, двое убиты. Их пока уложили в сторонке – после уважат погибших. Трое или четверо раненны. Остальные, вроде, не задеты. Воспользовавшись небольшой паузой в обстреле, выглянули через зубцы. На позициях турок зияли много саженные ямы, десятки дымов поднимались из окопов и пушечного ряда и уносились в сторону, стелясь над землей. А саженях в трехстах от стены бессчетная толпа мужиков, выстроившись в длинный – в два полета стрелы – ряд, активно махала лопатами. За их спинами сновали туда-сюда несколько сотен, а, может, и тысяч, Валуй не успел сосчитать, работников с тачками. И уже поднималась перед ними насыпь по пояс высотой и десятка четыре саженей шириной.
Друнька оглянулся:
– Это зачем они копают?
Борзята утер рукавом вспотевший нос, покрытый разводами пыли, от чего он стал еще грязнее:
– Насыпь, видать, делают.

– Это вряд ли. Кумекаю, поднимут выше нашей стены, поставят на нее бомбарды и весь город перед ними, как на ладони. Стреляй куда хочешь, и сколько хочешь. И тогда нам, а не им прятаться придется.
Из-за башни вывернул стремительный Иван Косой. Казаки замолчали, поджидая его. Просто так атаман спешить не станет.
– Исидор, – крикнул он еще из далека. – Меняй цели.
Тот на полусогнутых метнулся навстречу:
– Куда менять?
– По насыпи бейте. Не давайте врагу строить.
Кивнув, Исидор побежал назад, обгоняя атамана, на противоположный конец стены. Ближайшие пушкари, услышав новую вводную, уже сами перенаправляли бомбарды, опуская стволы пушек чуть ниже. Ловко закинули ядра, забили пыжи. Команды на огонь уже никто не ждал. Ударили в разнобой. Вихри земли взметнулись рядом с копателями, и те ожидаемо попадали, разбросав лопаты. И только казаки вскинули руки, радуясь удачному попаданию, как турки с новой силой обрушили на город раскаленную лаву огня.
Азовцы попадали кто куда. Пушкари опустились у бомбард на колени и теперь заряжали их, не поднимая головы. Огонь по казакам велся с такой силой и интенсивностью, что они вынуждены были передвигаться ползком. Над кирпичом смертельными вихрями, словно мошкара в камышах, жужжали осколки камня и ядер, подрубленным деревом качалась стена, медленно валились зубцы, казалось, что турки нарочно лупят по ним. Задумка  врага понятна – казакам не за что будет прятаться от пуль и осколков. Частота казачьих выстрелов резко снизилась, а что происходило с точностью попаданий – определить вообще было невозможно.
Иван Косой, волею случая оказавшийся на этом участке стены в момент обстрела, тоже ползал вместе  с казаками, таскал ядра, готовил пыжи, подносил порох. Осколок сорвал с его головы шапку, и он то и дело закидывал голову, откидывая длинный чуб с глаз. Обстрел закончился, когда уже и не ждали, ближе к вечеру. Валуй мысленно готовил себя к  новой атаке на стены, но турки почему-то медлили. Может, все силы сосредоточили на постройке насыпи? Да нет. Уж больно их много, на все дела хватит с избытком. Может, пакость какую еще готовят, неведомую казакам? Может быть, конечно. Но это главным атаманам головы ломать, сотнику проще. Воевать, да и все.
Еще после обеда из щелей на стену пробралась смена казаков. Матвей Чубатый привел свой десяток. Валуй, оставшись сам, отправил товарищей вниз. На немой вопрос Борзяты, отчетил, что ненадолго. Скоро спустится. Он и собирался спуститься, да так и не сумел вырваться из ражного состояния боя. И лишь когда поутихло, он вспомнил, что его давно ждут внизу. 
В щели было темно и тесно. Высотой на пол сажени, в полный рост не встанешь. Еще и подпорки через десяток локтей натыканы. Народ сотни вповалку валялся на соломе. Завидев Валуя, начали встревожено подниматься:
– Чего там?
– Как турок, давит?
– Поесть вон в котле, каша, – к нему пробирались женки, устроившиеся с самого краю щели, у выхода. Лезть в глубину, к казакам им было неудобно. Тут же, укрытый дерюгой, закопали в солому котел. Все, меньше остынет.
Пока Валуй коротко пересказывал то, что творилось наверху, Марфа накидала каши в миску с верхом. Красава лежала рядом с мужем, оглянувшись, внимательно оглядела барата. Не заметив крови, выдохнула облегченно. Марфа, потеснив Борзяту, присела рядом с жующим Валуем, уже не таясь. Как жена. И пусть они всего пару раз целовались, оба знали, судьба их завязала узелок навечно.  Пока милый ел, она смотрела на него, молча подперев подбородок кулаком. Глаза девушки, светились в полумраке щели. Валуй ловил тепло, исходящее от нее. И отогревался, после стужи смертельного боя. «Как же хорошо, когда любимая туточки», – думал он, и ложка застывала, не донесенная до рта.
Наевшись, Валуй вернул миску Марфе, и она прыснула к выходу – мыть. А вскоре и все бабы выбрались наружу. К счастью, там не стреляли. Неужто, выдохся турок? Впрочем, тишина длилась недолго. Валуй только успел отыскать место между двумя подвинувшимися казаками. Завернув сверху полу зипуна, опустился тяжело. Закрывая глаза, устало вздохнул. И только подумал, мол, пусть бы враг не стрелял до утра, он должен хотя бы немного отдохнуть, как крепкие разрывы снова качнули стену, и на головы посыпалась земля.
К темноте враги-таки  устали. Или  стволы пушек нагрелись, требуя перерыва. Много бед за это время успели нанести турецкие заряды крепости и людям. Среди защитников города, остававшихся на стенах, почти не осталось нераненых или неконтуженных. Большая половина пушек оказались разбита или испорчена.
На ночь глядя Валуй с товарищами выбрались на стену. Бойцы Чубатого устало развалились прямо на покореженном настиле.  У двоих перехвачены покрасневшими повязками руки, молодой еще безусый Леонтий Иванов затягивал узел на щиколотке товарища – пожилого казака Аристарха.  У кого-то кровившая повязка на голове. Коротко пересчитал, вроде одного не было, а, может, ошибся. Решил потом спросить у десятского. Тот вместе с Путилой Малковым пытался поставить короткую мортиру, надутую, словно бочонок, на кое-как скрепленное основание. Основание качалось и грозило развалиться. Казаки тихо матерились. Наконец пушка втиснулась на приготовленное для нее место. Сплюнув, Чубатый облегченно ругнулся. Вытирая пот со лбов, оба плюхнулись рядом.  Исидор, отрешенно наблюдал за ними, сидя на настиле, и привалившись спиной к колесу разбитой бомбарды. Заметив приближающихся казаков, тихо закачал головой:
– Чем же воевать будем, а?
Лукин окинул пристальным взглядом пристенную площадку, усеянную ямами от разрывов, вывалившиеся куски стен, перевернутые пушки, усталых казаков и… ничего не сказал. Отозвался Космята:
– Побить пушки – пол дела, пусть турок попробует на стены залезть…
Валуй оперся на плечо Матвея и тоже опустился рядом.
– Не задело?
Тот помолчал, прислушиваясь к собственным ощущениям:
– Не. Ивану Разе досталось.
Только сейчас Лукин понял, почему он не досчитался одного станичника:
– А чего с ним?
Матвей неопределенно пожал плечом и вроде как задумался. Его опередил Путила:
– Камень в живот стукнул. Вроде жив, миленький, но вниз почти пополз – наши помогли спуститься, – он медленно поднялся. Оттолкнувшись от стены, крякнул, тоже зедет, видать. – Хорошо ему досталось. Синяк на пол живота. Лежит, еле дышит. Муратко Тепцов сказал – жить будет, – он увидел окровавленный воротник Степанкова. – А у тебя что? Кровищи-то натекло.
Космята махнул рукой:
– Мочку оторвало.
– Как же, перевязку надо сменить, хотя бы.
– Ухо – не самое важное дело для казака. К тому же их два.
Вечер разливался мутными красками, в которых намешено было и пыли, медленно оседающей на разбитые камни, и дыма, последними клубами уползающего к Дону. По ступеням наверх спешили казаки и казачки, среди них Валуй заметил Красаву, за ней выглядывая его, спешила Марфа.
Валуй почувствовал, что от заботы любимой девушки, теплеет на душе. Но виду не подал:
– Сестренка, как всегда, поперед станичников везде, – усмехнулся сотник.
– Ага, – Борзята отрешено улыбнулся, – не баба – казак.

Глава 13
В следующие дни все повторилось. С самого рассвета до позднего вечера турки били по городу из всех калибров. Зарядов османы не жалели. Казалось, они привезли с собой неограниченные запасы зелья и ядер. За несколько дней непрерывных обстрелов стены превратились в полу развалины, а бомбарды вышли из строя почти все. Казаки уже не отвечали пушечной стрельбой на обстрелы врага, а прятались в щели, тревожно ожидая, когда ему надоест или порох выйдет. И готовились к решающей схватке. Насыпь на четвертый день поднялась в вровень со стеной, и турки потащили на нее пушки.

К вечеру все нераненые казаки собрались у главных ворот крепости. Тысячи четыре. Сотня Валуя к этому времени убыла на треть. Десяток бойцов похоронили у церкви Иоанна Предтечи в Топраков городе, остальные попали в руки знахарей. Чтобы как-то заменить выбывших, Валуй позвал к себе вех парней, что помогали женкам. Троих осколецких казаков и братишку с Егором Тепцовым. Молодежь уже собралась в группку, лица светятся – еще бы, на первую вылазку идут. Позвали и Сусара сына Герасимова. Поглядывая по сторонам чуть ли не с восторгом, он не отходил от отца. Дурачье малое, этому ли радоваться? Хотя, давно ли сам такой был? Задумавшись, он чуть не прослушал Осипа. Тот распределял казаков на выход.
– Сотни Карпова, Лукина, Порошина, от черкасов – Иващенко, – Валуй вытянул шею, выглядывая друга, но в толпе не заметил, – пойдут через слухи. Вам, казаки, навести шороху, поднять сполох. Ну, в общем как обычно. Как только турки на них отвлекутся,  открываем ворота и выходим все остальные. Муратко Тепцов – ты на воротах.
Отделившись от толпы, старый казак двинулся к створкам. Валуй довольный улыбнулся – жив вояка. Еще до атаки турок, Тепцов вспомнил про свои таланты к лечению,  и с началом осады, его отправили помогать знахарям. Хотя, кто там кому помогал – еще вопрос. Рассказывали, он даже самых порезанных казаков собирал по частям и поднимал на ноги. Его уважали и берегли.
Рядом ткнул в бок Борзята:
– Черкаш с нами пойдет.
– Слышал.
– Надо его найти, рядом чтоб держался.
– Найдем, если успеем.
Отец Черный выбрался в цент круга. Поправив длинную лежащую на животе бороду, он размашисто перекрестил воинство. Казаки скинули шапки, шепотки молитв подхватил легкий ветерок, раскидывая по окрестностям. Ложились на лбы кресты. Поп запрятал массивный  крест под рясу, рука ухатила перевязь сабли. Он ловко перекинул ее через голову, взгляд скользнул по строю, отыскивая свободное место. 
Михаил Татаринов посторонился, поглаживая пальцем широкий свежий шрам через щеку, покрытый грубой коростой. С удивлением вскинул бровь:
– Отче, твое ли дело, саблей махать?
Тот положил ладонь на рукоять сабли:
– Всему свое время. Когда мир – я молюсь. А враг на пороге, надо драться. Поляжем все, за кого тогда молиться?
Могучий голос Осипа перекрыл последнее слово, но Татаринов разобрал и мысленно согласился.
– Попрощаемся, казаки, друг с дружкой. Может, на последний бой идем, – и сам обнял стоящего рядом Тимофея Лебяжья Шея.
Станичники поддержали. Молчком скупо хлопали по спинам товарищей и просили прощения, «ежли что». Валуй тоже попрощался с ближайшими казаками. Космята, обнимая друга, пробормотал:
– А вот, не дождутся они. Ну все равно, прости, если есть за что.
– И ты прости…
– По коням, казаки. И с Богом! – Осип решительно натянул шапку.
Четыре сотни станичников узкими ручейками потекли к подземным ходам, выведенным в разные уголки крепости. 
Двигаться под землей можно только согнувшись в пояс. Неудобно, но терпимо. К этому времени турки разбили крепостной вал, и в ров насыпалась земля и мусор. Готовясь к выходу, станичники заранее расчистили проход по его дну, ветками прикрыли дырки, сверху засыпали землей. Прислушавшись и не уловив опасных шорохов, Валуй оттолкнул маскировочную стенку. Первые рыскари бегом проскочили по заваленном рву.  Казаки, двигавшиеся последними, как смогли, замаскировали за собой проход. В темноте можно сильно не стараться – не найдут. А к утру, после возвращения, запрячут уже как следует. К выходу добрались быстро. Всего под землей прошли не более трехсот саженей. Валуй, пока шагал, вспомнил даже некоторые крепи – сам вкапывал еще недавно. Хотя, теперь уже кажется – давно, в той – еще доосадной жизни.  Борзята, шагавший впереди, остановился, и Валуй от неожиданности боднул его спину головой. Тот шепотом беззлобно ругнулся.  Оглянувшись, передал факел в руку брата. Встал потверже, плечо уперлось в деревянную створку. Дверка, приваленная слоем дерна, открылась не сразу. Борзята изрядно покряхтел и пару раз ругнулся.
Быстро темнело. Неуверенные сумерки накрывали придонье, приглушенные звуки наполняли его. Темнота казакам на руку – в этот раз не надо ждать, пока привыкнут глаза. Выскакивали, как обычно, разбегаясь в разные стороны. И сразу падали. Слух вывел азовцев чуть в стороне от насыпи. Теперь она высокой стеной темнела слева. По всей поверхности мелькали факела, пылали костры, особенно много огоньков рассыпалось у подножия насыпи, где разместились янычары, охраняющие мужиков. Работники затягивали тяжелые орудия на самый верх, топчи, приглядывая за ними, вышагивали о бок. Туда Валуй и повел сотню.
И опять казаки застали турок врасплох. Постовые янычаров вместо того, чтобы нарезать круги вокруг насыпи, расселись у костров. Кто подремывал, кто переговаривался с товарищами. Потеряв зоркость от яркого света пламени, они иногда поворачивали головы в темноту, но там для них лишь ветер гулял. Плотные силуэты, подобравшиеся к ним вплотную, они тоже не разглядели. Казаки четырех сотен расположились в прямой видимости от врага, но не нападали – ждали сигнала. Валуй и Борзята прижимались плечами, чуть позади Космяты Степанкова. Он вызвался снять постового. По небу плыли мрачные тучи. Гудела на разные человеческие голоса теплая ночь, из этого гула разлетались по округе сотни  криков. Команд, ругани, жалоб. Скрипели колеса станин, на которых стоят пушки. Совсем недалеко рассмеялись у костра янычары. Борзята поиграл желваками:
– Смейтесь, гады, смейтесь. Щас мы вас пощекочем.
Он говорил в пол голоса, но мог и в полный – в таком шуме его никто не услышал бы. Но пронзительный крик  чайки, казалось, пронесшейся над насыпью, казаки не пропустили. Это и был сигнал. Первым подскочил Космята. Три бесшумных прыжка, и следом подхватываются остальные казаки. Постовой даже не обернулся. В следующий момент он завалился ничком, получив огромный нож в спину. Выдернув клинок, Степанков, уже  с товарищами, которые легко догнали его, рванул вперед, на костры.
Сопротивления, как такого, станичники не почувствовали. Янычары лишь успевали вскочить, чтобы тут же упасть под саблей или с метательным ножом в шее. У дальнего костра турки умудрились схватиться за сабли. Там разгорелась жаркая сеча. Несколько десятков казаков молниями скользнули туда. Валуй и Борзята оказались среди них. Сотник налетел первым, враг встречал его на полусогнутых ногах, перекладывая саблю из руки в руку. Двуручник, плохо. Неожиданно удар прошел впустую, Валуй с трудом удержался на ногах, и тут что-то горячее потекло по шее. Краем глаза или даже вовсе не глядя, он заметил движение сабли, тренированное  тело отшатнулось, свист клинка разрезал воздух перед грудью. А враг уже перекинул саблю в левую руку, тусклый клинок падал на шею. Он понял, что не успевает уклониться, рука сама выкинула саблю вперед.  Перед глазами мелькнула тень, развернулась, и в доли мгновения все закончилось. Это Борзята, покончив со своим, подсобил брату.
– Ох, и рубака, – Валуй оттер пот, оказавшийся почему-то чересчур густым.
– Да у тебя  кровь, – брат отнял его руку. – Э, братка, ухо-то тебе почти отрезали.
Валуй прижал ухо ладонью:
– Ладно, то потом. Пошли дальше.
Борзята кивнул, и его ноги затопали чуть позади – решил присмотреть за старшим братом.
Пока казаки Лукина и Карпова дорезали последних у насыпи, бойцы сотони Порошина и черкасы кинулись дальше на старые позиции пушкарей, которые еще не успели освободить от орудий.  За ними уже нарастал топот копыт: стремительно приближались  казаки из крепости. Придержав разгоряченную лошадь, Осип Петров окликнул Валуя:
– Осмотритесь хорошенько. Может, припасы найдете. Насыпь надо взорвать! Арадов сейчас у вас будет, – он оглянулся назад.
Заметив кого-то, показал рукой на Валуя и отпустил повод. Лошадь взвилась в галоп.  Толпа казаков проскакала мимо сотни Лукина, туда, где отдыхали топчи, и горел кострами огромный лагерь разноплеменных мужиков – помощников турок, которых они набрали по всем закоулкам завоеванного мира. Крики, гвалт уже  доносились оттуда – первые сотни добрались до стана.
Казаки Лукина бросились по накатанной зигзагом дороге, уходящей на насыпь. Оттуда в панике  прыгали мужики, бросая пушки на подъеме. Основные силы янычар уже полегли, оставшиеся отступали наверх. Они толпились и толкались, отбиваясь от наседавших казаков. Пользуясь тем, что стоят выше, враги пытались навязывать казакам схватки на дороге, но те, разгоряченные боем, вошедшие в Раж, с видимой легкостью косили врага, словно сорную траву. Отступив на несколько шагов, янычары снова кидались вперед, с отчаянностью и уже каким-то суеверным страхом. Они были воины, и сдаваться без боя не умели. На смену упавшим тут же приходили новые. Пока станичники Лукина добивали янычар, оставшихся внизу, в битве на насыпи завязла сотня Карпова. Освободившиеся казаки, заметив, что основные действия разворачиваются наверху, поспешили туда. Лукин, придерживая ухо, со своими тоже рванул по насыпанной дороге. Скосив глаза  на бегу, Валуй углядел белгородских казаков и Василька с ними. Парни, блестя белками глаз в свете факелов, напористо двигались тем же курсом. Лукину понравилось выражение их лиц – ни капли страха или сомнения. «Добрые хлопцы! - отметил сотник. – Надо будет не забыть похвалить их, как вернемся».
Осадные и легкие орудия скатывались назад, сшибались, разбиваясь, и с грохотом  падали под насыпь. Казаки гуртами накидывались на тяжелые пушки, которые еще цеплялись колесами за дорогу и на раз-два сталкивали с обрыва. Отставших мужиков не жалели. Раз помогаете врагу, значит, и сами враги. Те и не рассчитывали на пощаду. Вероятно, им уже порассказали разных ужасов про казаков. Завидев станичников, они или вались наземь, закрывая головы руками, или бросались бежать. Первых били с одного удара насмерть, вторых легко догоняли – куда же они с дороги денутся? И тоже резали. Без зла, но и без сожаления. За спинами казаки не оставляли не одной живой неказачьей души. 
Темнота густела, словно густые тополиные хлопья, покрашенные в черное, заполнили пространство, воздух пропитался затхлыми, сладковатыми запахами. Ручьи крови стекали по разрытой сотнями ног земле, неприятно чавкало под сапогами. Томила Бобырев, есаул из сотни Карпова, бегом догнал Валуя. С силой ухватив за руку, остановил:
– Айда со мной, покажу, чего нашел.
– Валуй с сожалением проводил взглядом удалявшихся товарищей:
– Не подождет? Карповцы же там. Помочь надо.
– После поможете. Айда, говорю, со мной.
Больше не колеблясь, Валуй поспешил за Томилой.
Тот взял рысью, разгоняясь под откос. Сотник, удерживая в темноте силуэт Бобырева, свернул с дороги, и вскоре есаул остановился у груды небольших бочонков, оббитых металлическими обручами. Оба слегка запыхались, Томила шагнул вперед и, отблески факела заиграли на блестящих боках и полосках.
Несколько десятков одинаковых посудин выстроились рядами в два уровня. Одна валялась разбитая, что-то серое, рассыпчатое вытекало из нее, словно песок.
– Что здесь?
Томила, осторожничая, отвел в сторонку огонь:
– Зелье тут. Во скоко! – он углядел залитую кровью шею. – А чего у тебя там?
Валуй проигнорировал вопрос:
– Где Арадов?
Но тот уже сам набегал из темноты:
– Здесь я, чего нашли?
Казаки расступились, пропуская его.
Арадов присел у разбитой бочки, охнул. Качнулась недоверчиво голова: «неужели оно?» Лодочка ладони черпанула серой массы. Зашевелился нос, вынюхивая.
– Порох! Ай да, молодцы, – он увидел Валуя. – Лукин! Хорошо, что здесь. Распределяй людей. Тут слух недалече, под насыпью который. Туда надо бочки затянуть. Сколько же их тут? – Арадов обвел восхищенным взглядом хранилище пороха.
Валуй бегом рванул по насыпи вверх. Все казаки там, придется гнать, может даже, насильно.
На дороге еще звенели сабли. Янычары  забили собственными телами проход наверх, и продвижение казаков приостановилось. Рыскари, прослышав о найденном порохе,  тоже особо не наседали. Сейчас главное сохранить позиции. А шею подставить еще успеется.
Яростная ночь разгоралась.  Вдалеке метались крохотные на таком расстоянии огни костров, там затихал шум битвы, похоже, основные силы начали отходить. Четыре десятка казаков, которые Валуй привел, а кого-то и притолкал сверху, заканчивали переносить двадцать восемь бочек с зельем в глубокий лаз. Арадов возился со шнурами, пропитанными горным маслом. Наконец, из ночной глубины начали возвращаться и остальные довольные станичники, обвешанные оружием, словно тягловые лошади. Осип и Валуй, тихо переговариваясь, поглядывали в темноту. Оттуда вот-вот должны были подойти последние азовцы, остававшиеся прикрывать. Ждать долго не пришлось, топот копыт, долетевший со стороны костров, известил об их прибытии. Десятка два рыскателей вынырнули из ночи. Лошади их блестели в свете факелов потными боками, сами казаки выглядели сосредоточенными. Про себя Валуй удивился: надо же, как чисто сработали.
– Все целы? – Осип не сдерживал голоса.
– Все, не меньжуйся, атаман.
Видать, турок-то не шибко за ними торопился. Жить все хотят.
Спрыгнув с коня, Наум Васильев, отрезал уверенно:
– Не пошли они за нами.  И не надо.
– Ивана Зыбина что-то не вижу? Есаул же с тобой шел?
– Ага. Где-то отбился. Этот не пропадет, видать, что-то интересное нашел. Подождем?
– Нет, нельзя задерживаться. Турки вот-вот очухаются. Уходим! – Наум толкнул Пахома Лешика:
– Сигнал к отходу.
Джаниец приложил ладошки к губам, и над ночным придоньем разнесся визгливый крик чайки. Почти тут же наверху насыпи глухо застучали десятки сапог, и к ее подножию выскочили первые отступающие под предводительством Карпова. Не задерживаясь, они миновали атамана с товарищами и скрылись в густой тени насыпи. Валуй погнал и своих следом.   
Уже когда закрывались ворота, в спину толкнул громоподобный раскат. Последний привет от скрывшихся казаков.
Насыпь словно подпрыгнула, взрыв огромной мощи раскидал ее подножие, и тонны земли потекли в разные стороны, превращаясь в большой осыпающийся холм.

Глава 14
Рубанув набегающего янычара, есаул Иван Зыбин подобрал упавшую саблю, взгляд скользнул по дальним кострам, которые то и дело закрывали темные фигуры своих и турок. Враги бились в разнобой, организовать твердую оборону у них пока не получалось. «Нехай и дальше так», – есаул хмыкнул. Лошадь он потеря еще в первые моменты схватки, шальная пуля, прилетевшая из темноты, уложила животное наповал. Пришлось на ногах махаться саблей. Впрочем, Иван не унывал, в любом положении для умелого бойца есть свои плюсы.
Из темноты выпал, словно призрак, здоровый татарин на коне. Даже топота копыт не услышал – так забито придонье звоном сабель, воплями погибающих людей, ржаньем лошадей, редкими выстрелами, мелькающими светлячками в ночи. Иван подсел под жеребца, и пока враг соображал, куда подевался казак, сабля резко вылетела снизу вверх, угодив в живот татарину. Тот охнул, и на землю глухо плюхнулось тело. Он еще жил, темноту пробивали два яростных зрачка, словно острия стрел, нацеленные в лицо Ивана. Вытащив нож, есаул присел рядом:
– Ну, чего? Может, исповедаться желаешь? 
Хрипло дыша, татарин выдавил:
– Не убивай, пожалуйста…
– А зачем ты мне, такой, полудохлый?
– Тут недалеко шатер нашего хана, я тебе скажу куда идти.
Иван задумчиво обвел лезвием кадык татарина:
– Ну, говори. Я подумаю.
Татарин из последних сил приподнялся на локте, прижимая вторую руку к ране:
– Вон, видишь, в стороне немного костер.
– Где, там их полно?
– Ну, вон, на отшибе как бы…
Иван прищурился, пытаясь выглядеть нужный огонек:
– Вроде вижу какой-то. Это в той стороне?
– Ну да, он. Так вот, шатер это Бегадыр Гирея. У него много добра там есть. Если ты с товарищами… Он не договорил, хрип вырвался изо рта вместе с кровью, локоть его подломился. Зыбин выдернул нож из бока, и его голомля чиркнула по ткани халата, вытираясь.
– Мне ваше добро без надобности, а вот самого Бегадыра на ножичек посадить – то дело славное! – поправив ножны, он поднялся, оглядываясь.
Пока вошкался с татарином, казаки углубились во вражеский  лагерь, и теперь шум сечи слышался немного впереди. Рядом же никого: ни своих, ни чужих. «А этот огонек у шатра хана совсем недалеко. С пол версты. Если по-быстрому, то до света успею. Тем более, лошадь татарская под рукой. – Потеряв хозяина, она так и стояла рядом, не пытаясь убежать. – А ворота закроют – не беда, вход в подкоп знаю, доберусь». Зыбин еще раз оглянулся, а рука уже ловила провисший повод.
 Ночь густела, но кочки и ямы виделись неплохо. Татарская кобыла, почувствовав крепкую руку, рысила ровно, каким-то чудом умудряясь обходить все неровности. Первый догорающий костер обошел полукругом, но, оказалось, напрасно осторожничал – там никого не было. У второго кто-то шебуршил, приседая. Прыжок, и он на земле. Пару шагов на цыпочках, и уже за спиной у вражины. Что там у него?
Татарин ковырялся в котомке, похоже, чужой. Решил под шумок, слямзить у товарища? Нож вошел в шею сзади с легким хрустом – острие попало в позвонок. Привычно, обтерев голомлю, дальше уже побежал. Лошадь теперь только шума наделает.  Нож больше не прятал. Оббежав еще пару костров, к шатру подкрался с задней стороны.  Затаился саженях  в двадцати за кочкой. Вокруг шатра лежали и сидели татары. По двое, по трое. На пути у большого костра галдела группа из десяти, примерно, воинов. Эти, похоже, и не собирались участвовать в ночной потасовке. Личная охрана важного бая? Похоже.
На пламя костра есаул и пополз. Один из татар подбросил полено, огонь вспыхнул ярче, посыпались искры.  Есаул решил двигаться напрямик.  Враги сидят лицом к костру, значит, вокруг ничего не видят. В темноте могут не понять, кого бог послал, а по-татарски Иван говорил сносно. «Отбрехаюсь, ежли что». Он выпрямился и, нарочно громко кхекая, затопал мимо татар. Сажени быстро сокращались. Один оглянулся на него. Прищурился. Не узнал, но и интерес не проявил. «Слава Богу». Оказалось, рано Бога благодарил. Другой повернул голову на звук шагов, присмотрелся, Иван не сразу понял, что спрашивают его. Только со второго раза вопрос дошел до сознания Зыбина.
– Уважаемый, ты оттуда идешь?
Есаул замедлил шаги, в горле пересохло, ответ дался не сразу:
– Оттуда.
– Чего там, а?
У костра замолчали, слышно было, как трещат сучья.
– Казаки там шорох навели. Не знаю, может, до сих пор там.
Татры тревожно заерзали, головы невольно повернулись в другую сторону. Один подтянул ружье к груди, второй потянулся к рогу с порохом на поясе – видно, держит ручницу не заряженной. Иван не стал ждать, пока на него снова обратят внимание. Ускорив шаг, прошмыгнул мимо. Больше его не окликали.
  У входа дежурили двое. Тихо переговариваясь, с беспокойством поглядывали в сторону крепости. Шумы казачьего выхода сюда почти не долетали, знал ли хан о нападении? Скорей всего, знал. Но каждому своя  шкура дорога – его татар не трогают, он и не спешит на помощь.
В шатре слабо светилась лучина – там не спали. Караульные прижались плечами перед входом:
– Кто таков?
Есаул постарался придать голосу крепость, в глазах блеснуло легкое нахальство:
– К хану секретные сведения несу.
Второй наклонил голову, всматриваясь:
– А ты из каких, что-то на казака похож.
Второй вытянул кинжал и приставил к животу Зыбина:
–  Отвечай, когда спрашивают. Кто таков и зачем к господиину?
Зыбин, как мог, изобразил растерянность, а голос наполнился просительными интонациями – бусурмане любят, когда их боятся.
– Из казачьего лагеря прибираюсь. Хану вести хорошие несу. Пропустите, будьте добры.
– До завтра не пождет? Хан устал, отдыхает.
В этот момент из шатра донесся властный голос:
– Эй, кого там держите?  Пропустите!
Караульные нехотя отстранились:
– Повезло тебе, – с чуть слышимой угрозой проговорил второй.
– Это тебе повезло, – есаул шагнул в шатер, уже внутри обнажая саблю.
Горела слабая лучина, на ковре у маленького достархана разлегся подтянутый сухопарый татарин. Он поднял внимательный взгляд на вошедшего, и… рука потянулась к кинжалу на поясе. Зыбин не дал ему ни мгновения. Резко шагнув, в долю мига он оказался перед врагом с занесенной саблей. Все, что успел татарин – прохрипеть: «помогите» и начать поднимать руку. Вжикнула сабля, отвалилась оскалившаяся голова вместе с кистью, и на ковер пролилась густой полосой черная кровь. Похоже, караульные что-то услышали. Позади откинулся полог – в спину дохнуло ветерком, и есаул, резко оборачиваясь,  взмахнул окровавленной саблей. Под ее острием успел разглядел врывающихся татар. С одним покончил до того, как тот вытащил оружие из ножен, а вот второй, оказавшийся опытным бойцом, встретил Зыбина отбитым ударом. Закричав благим матом, «Тревога!», сам перешел в нападение. Еще несколько ударов есаула пришлись в подставленный клинок, а когда он нашел слабое место в обороне врага и острие уже выцеливало точку на груди, готовясь к последнему выпаду, полог вдруг распахнулся во всю ширь, и в шатер начали забегать татары с оголенными клинками. Казак бился отчаянно, но один шустрый татарин подкрался к нему со спины, и кинжал, вонзившийся под лопатку, окончил схватку.
Татары, увидев погибшего хана, еще долго пинали есаула и втыкали в уже мертвого казака сабли и ножи. Зыбин же  в это время стоял на пороге верхнего мира перед благодушным лицом апостола Павла, и, ощущая благолепие, готовился отвечать за свою жизнь, которую прожил, ох, не зря.

Глава 15
На утро разъяренные турки выставили тройное оцепление из гвардейцев вокруг разваленной насыпи. Все пространство вокруг и дорога, поднимающаяся наверх, покраснели от обилия янычарских  кафтанов. Тысячи две воинов, на вскидку охраняли стройку.  А их начальники еще долго метались вокруг, подсчитывая урон.
И с того же времени еще больше мужиков муравьями облепили холм, и он начал быстро менять форму, снова превращаясь в курган. Одновременно, стаскивали поваленные и поврежденные пушки куда-то на ту строну насыпи. Там уже, наверное, определяли, какие в починку, а какие на переплавку. Но это уже в Турции. В походных условиях такое дело не поставишь на поток.

С самого утра Дароня Толмач донимал Валуя уговорами сходить к Муратко – зашить ухо. Валуй же остаток ночи и часть дня вместе с казаками растаскивал бочки с порохом по слухам и по складам. Сносили мешки с каменной крошкой, ее из стены набило изрядно, картечникам. Те готовили заряды для пушек и для закладок в слухах. И, пока был занят, игнорировал призывы друга. Но, закончив работу, вдруг сам почувствовал, что ухо, которое держалось уже на честном слове – Дароня прихватил повязкой – начало как будто пухнуть и больше болеть.  Отпустив казаков по щелям к женкам, отправился с обрадовавшимся Толмачом к лекарю. Не забыв подальше обойти щель своей сотни. Марфа увидит, охов и соплей не оберешься.
В знахарской, расположившейся в самой большой щели, под уцелевшей краеугольной башней, пахло кровью, лежалыми телами и болью. Все ее пространство заполняли раненые так плотно, что едва ли между ними втиснешь ступню. Большинство спали вповалку, несколько азаовцев сидели, привалившись друг к другу и к опорам спиной. В правом углу, завешенном льняной занавеской, отраженные светом лучины, маячили две расплывающиеся  фигуры. Оттуда разлетался утробный вопль, будто кому-то сдирали живьем кожу.  Валуй растеряно оглянулся на Дароню Толмача:
– Может, того, все-таки сам заштопаешь? – он поправил повязку и сглотнул.
Дароня устало вздохнул,  глаза поднялись к небу:
– Я же тебе объяснил – сам так хорошо, как Муратко не смогу. А теперь вообще не смогу – сколько времени прошло-то. Отрежет, да и делов.
– Чо, правда?
– А я тебе скоко твердил – пойдем до Муратки? Точно, отрежет.
– Мне же еще женку искать, как без уха-то?
– Искать ему. Раньше надо было думать. Да и че искать, нашел, поди, – и хитро прищурился. – Али нет?
– Э.., нашел, нашел. Но ухо-то все одно не лишнее, – Лукин решительно вскинулся. – А я тебе говорил, что бы сам пришил – чего не стал? Ты же казаку тогда палец пришил? А я чем хуже? – Валуй попробовал вытеснить Дароню грудью на улицу, но тот упирался крепко:
– Сравнил ухо с пальцем! Да и у того палец чуть надрезан был, а у тебя почти напрочь. И не толкайся. Сказано к Муратке, значит, к нему.
Лукин замер и… обреченно выдохнул воздух. И сразу натиск на друга ослаб:
– Ладно. Показывай куда идти.
– А вот видишь в углу занавеска? Туда и двигай.
– А как? Тут же кругом люди.
– А мы попросим подвинуться. – Дароня тронул ближайшего казака за плечо.
Похоже, тот спал, но голову поднял резко: «А, чего? Турки?»
Валуй выглянул из-за плеча друга:
– Не турки, свои, – подождав,  пока взгляд казака прояснится, продолжил. – Пройти дашь?
Станичник молчком сдвинулся, лицо спряталось под зипуном. Валуй с Дароней продвинулись на пару сажень.
Перед занавесью казаки расположились особенно плотно. Вместе с ними приема дожидались еще несколько пораненных. У одного станичника из тысячи Ивана Каторжного турки отхватили правую руку по локоть. Он баюкал затянутый окровавленной тканью обрубок и покачивался сам, тихо постанывая. Второй поймал саблю в ночной сутолоке спиной, а затем и боком, когда ходил вместе со всеми через подземный ход. В толчее общей яростной рубки он даже не успел разглядеть, кто его подкараулил. Теперь сидел, вытянув спину, весь перевязанный, словно живого места на нем не осталось. Третий казак лежал без движения, отвернувшись к занавеске. Товарищи пояснили, что ему располосовали ногу от бедра до колена. От потери крови он ослаб, и теперь  не приходил в сознание. «Скорее всего, помрет», – вздохнул говоривший казак, сам пораненный в плечо.
Неожиданно из дальнего закутка, казаки его и не заметили, появились два здоровых казака. Осторожно ставя ноги, они несли за руки и за ноги ногами вперед неподвижное тело бойца. Сосед из тысячи Каторжного мелко перекрестился:
– Ну вот, еще один представился.
Валуй и Дароня тоже кинули на лицо кресты.
Вскоре в закутке вопли затихли, видать, горемыка отмучился. Валуй покосился болезненным взглядом на невозмутимого Дароню, словно вопрошая: «ты куда меня привел?» Немного погодя, оттуда выбрались два знахаря, придерживающие незнакомого казака,  все лицо которого было затянуто полотном. В единственную узкую щелку выглядывали измученные глаза. Слава Богу, жив! Оба мысленно вздохнули. Проводив израненного до выхода, они вернулись. Оценив опытными взглядами ранения, выбрали тех, кому помощь требуется в первую очередь. Подняли сразу двоих. С ними и ушли, придерживая. С казаками остался лишь безрукий. За занавеской снова завозились. Знахари, распределив больных, склонились над столами. И тут, похоже, освободился Муратко. Через ткань видно было, как знакомая тень повесила передник на крючок, рука пригладила взъерошенную бороду. Когда занавеска откинулась, на пороге показался незнакомый казак, прыгающий на костыле, и Муратко Тепцов.
– Следующий кто?
Казаки переглянулись, безрукий, побледнев еще больше, кивнул на Валуя:
– Его забирайте, я ишшо подожду.
Лукин решительно поднялся:
– Здорово дневали, дядька Муратко.
Тепцов, приглядевшись в сумраке щели, не сразу, но признал:
– А Валуйка, здорово геройский хлопец. И Дароня, смотрю, здесь. Оба что ли на клинок в потемках напоролись?
– Да нет, я один. Ухо вот.
– Ну, заходи, располагайся. Посмотрим, что у тебя с там за ухо, – Муратко пропустил Лукина вперед и, махнув Толмачу, чтобы не ждал, задернул занавеску двумя руками за спиной.
 
К вечеру турки почти восстановили насыпь. Может, десяток локтей от прежнего не хватало. Работа не прекращалась ни на миг, и было понятно, что к завтрему стройку закончат. А если за ночь и пушки затащат, то на рассвете жди обстрела. Выбраться из крепости при такой активности турок нечего и думать. Вот как лютуют, на каждой сажени по три человека дежурят. Сметут зараз. Это они по-первости, пока еще не пронюхали казачьей тайной войны, вели себя как дома. «Все, расслабление закончилось. Видать, всем, кому надоть, задницы наскипидарили. Теперь по-другому как-то надо выбираться. Похитрее. Ниче, придумаем. Атаманы у нас не за зря калачи едять».
Уже в темноте бомбарды дали первый пробный залп по крепости. Валуй, отдыхающий в щели, прикрыл голову руками – с потолка посыпалось, а рана свежая – побоялся, сор попадет. Подсочила Марфа. Подтянувшись к голове Валуя, крепко подула. Если что нападало – сдула. В щели темно, лучина, горящая в центре, позволяла видеть лишь слабые контуры близлежащих людей, но больше и не требовалось. По сравнению с первыми днями осады, щель больше чем на половину опустела. Атаман Иван Косой получил осколок в грудь, и сейчас его жизнь висела на тонком волоске. После того как Косому вырезали застрявший между ребер кусок железа, Иван еще не приходил в себя. 
В ближнем к входу углу щели  около него хлопотала женка. Только что, вернувшись с улицы, она пропустила внутрь охапку свежего воздуха и квадрат вечернего света, заставившего казаков прищуриться. На время болезни Косого, как-то так получилось, без всяких выборов, старшим в сильно поредевшей тысяче казаки признали Валуя.
Борзята оглянулся на угол, где тихо шептал в бреду атаман, ладонь ударила по плечам, сшибая пыль:
– Опять за рыбу деньги, гады.
Красава невольно прижалась к мужу – Космяте:
– Неужто, у них ядра никогда не кончатся.
Дуня – подруга Борзяты подтянула узел платка на подбородке:
– Мне уже мерещится, что это навсегда.
Дароня заботливо поправил накидку, приоткрывшую ухо в завитках каштановых волос второй Дуни –  спящей супруги, шепотом ответил:
– Кончится. Как побьем супостата, так и кончится.
Дуня сквозь сон услышала:
– Что кончится? – она подняла сонные глаза на мужа.
– Осада эта, – пояснил Василек, переползая на другое место, где увидел клочок соломы погуще. 
– Ничё, – Валуй снова устроился поудобнее. – Еще немного и не сдюжат они. Против казаков вообще никто не сдюжит.
– Это верно, – Космята приобнял Красаву покрепче. – Нету такой силы, чтобы с нами – казаками – сладила.
Снова ударили бомбарды, с потолка сыпануло шибче, и азовцы дружно пригнулись.
И опять били ядра по казачьим укреплениям, по развалинам стен, по торчащим, словно маяки в разбитом до камней Топраков-городе глинобитым  трубам давно холодных очагов. Старший Лукин натянул на голову зипун, комочки земли застучали по ткани. Марфа поднялась на колени, сметая мусор со спины любимого. Валуй, выглянув, смущенно улыбнулся.
– Ладно уж, не засыпет.
Девушка кинула на него строгий взгляд:
– Не дай бог, что попадет. Загноится. Какой из тебя тогда вояка. Ты этого хочешь?
– Ну, хорошо, хорошо. Делай, что хочешь, – Валуй пошел на попятную.
К нему подобрались осколецкие казаки Антошка Копылов,  Тимофей Савин и Афоня Перо. Переглянулись. Тимофей подался вперед.
Слышь, атаман, а спросить можно?
Валуй откинул зипун:
– Спрашивай, почему нельзя.
– Атаманы говорят, что скоро придется Топраков оставить, и сесть в Ташколове и в самом Азове . Правда что ли?
 Лукин-старший с интересом глянул на парней:
– А вас чего это волнует?
Тимофей пожал плечом:
– Да так, неужто, отступим?
Парни разом подняли настороженные глаза. Валуй понял, что их волнует – поди, порассказали дурням, что донцы никогда не отступают. Вот и переживают – как же так, обманули, что ли.
Валуй усмехнулся:
– Отступление отступлению рознь. Защищать Топраков сложно – стен не осталось, одни кучи камня. И храм разбит – ничего не осталось. И открыт он, почитай, уже с трех сторон. А стена, что от Ташколова его отделяет – наполовину стоит ишшо. Там казакам будет сподручней турка бить. Так что пусть заходит, это не отступление, а казачья военная наука. К тому же мы ему подарочек приготовим в слухах. Найдет – не обрадуется.
Антошка Копылов толкнул Афоню в бок:
– Ну вот, я же говорил, что хитрость.
– А я и ни че.
– Благодарствую, дядя Валуй. Теперь ясно.
– Какой я тебе дядя? Зови просто Валуй.
– Хорошо, дядя Валуй, – Тимофей смутился, – то есть, Валуй.
– Ну, то-то.
Парни, перешептываясь, поползли обратно к своему месту.
Поднялась дверца входа, в щель облаком полился свежий воздух. Вечерний свет уже почти не отличался от сумрака казачьего убежища. Просунувшаяся голова голосом Арадова окликнула:
– Валуй, ты здесь?
– Тут мы.
– Бери человек пять, пора.
Лукин крякнул, – так и не отдохнул – рука нащупала ружье:
– Подъем, казаки! Космята, Борзята, Дароня, Пахом...
– А можно и мы тоже? – в стороне поднялся на коленях – выше потолок не даст – Тимофей Савин.
Валуй на миг задумался.
– Да, нехай, идут, – поддержал земляков Космята.
– Собирайтесь.
Подскочила Марфа:
– Куда ж с таким ухом? Нельзя же тебе…
Валуй приобнял девушку, губы нашли густой завиток, пахнувший почему-то порохом:
 – Надоть, Марфочка. Без нас не справятся.
Девушка бессильно опустила руки.
Валуй на коленях пополз к выходу. За ним устремились казаки.
Когда за ними захлопнулась дверца, Красава положила ладонь на плечо Марфы.
– Не горюй, деушка, – такая наша казачья доля, бабская.
Марфа тяжело вздохнула. Тонкие пальцы вытерли слезу, повисшую на реснице.

В городке поднимались столбы разрывов. Сумерки расцвечивались огненными сполохами, словно цветами, но непростыми, а несущими смерть. Крушились остатки строений,  взвизгивали осколки. Только они выскочили на улицу, как поблизости грохнуло так, что заложило уши и обдало тучей камешков, словно шрапнелью. Казаки, пригибаясь и вырисовывая зигзаги,  рванули за Арадовым во всю прыть. Пока бежали, навстречу не попалось ни одного человека. Караульные прятались в ямах на остатках стены, а остальные сидели по щелям. Земляная насыпь грозным валом нависала над городом. Мелкие издалека фигуры янычар усеивали ее вершину так густо, что казалось, ее покрасили в красное. Пушки то и дело выпускали облака густого дыма, одновременно с ядрами в крепость долетали и звуки выстрелов.
В слухах все подготовили еще до обеда. На бегу Валуй разделил казаков на группы. С собой отрядил Борзяту. Пахома отправил с Дароней, а Космяту поставил старшим у осоколецких парней. Арадов, поколебавшись, присоединился к молодым. Но по дороге передумал. Махнув рукой Степенкову, мол, сам справляйся, увязался за Пахомом.
У входа в подземелье Космята оставил Афоню с Антошкой, решительно отбив их робкий ропот, – охранять. С собой взял только Тимофея. Он вообще выделял парня: толковый и не суетный. И мыслит зрело.
Арадов у другого слуха отправил вперед Пахома и Дароню. Сам полез за ними. Шнуры, пропитанные горным маслом, берегли, здесь использовались десятисаженные, чтобы как раз успеть выскочить из слуха.
Борзята нервничал – уже раз семь саданул по камню, но искра выходила слабая, незажигательная. Валуй, отодвинул брата плечом, стены плотно зажали братьев в проходе. В узком лазе только и можно было разместиться, прижавшись друг у другу. Пригнувшись, Лукин сам несколько раз чиркнул кресалом. Горстка пороха вспыхнула с третьего раза,  тут же подхватился конец длинного шнура, лежащего на ней.
 – Уходим, быстро, – он толкнул мешкавшего брата  плечом и побежал, согнувшись в пояс, оглядываясь.
Арадов и остальные казаки уже толпились у развалин стены, с тревогой поглядывая на последний выход. Дождавшись, когда из темноты выскочат и два последних поджигателя, они припустил во весь дух. 
И только отбежали саженей на десять, как позади рвануло. Один за другим три раза. Казаки повалились на земь уже после первого. Последним падал Лукин, после разрыва он успел сделать два шага и оглянуться. А в следующий момент в глазах Валуя вдруг стало светло и показалось, что в разкрывшемся и враз посветлевшем небе летят, переворачиваясь, через стены сотни янычар в распахнутых кафтанах. Гигантской силы взрыв потряс город, оглушил казаков, и кинул Валуя на землю, словно  мощный смерч малое дитя.

Глава 16
Ленивый шайтан Малик опять ничего не нашел. И из чего теперь палить костер? Скажите, пожалуйста! За эти недели соседи вырубили в окрестностях все, что могло хоть как-то гореть, даже камыш выломали, и теперь берега Тана-Дона, бесстыдно оголенные, туркам казалось, смущались.
Десятский турецкой сотни разномастной пехоты Авдель с досадой выругался. Котел, заполненный водой, уже покачивался на поперечение над костром. А вот костра-то и не было. Так обидно! И крупа есть, и соль есть, и рыба есть, и даже кусочек жирного курдючного сала удалось раздобыть на готовне, где постоянно что-то пыхтело и жарилось для командиров, а черный кружок от прежних костров так и пустовал.
Постепенно десяток собрался весь. Прочесав окрестности, ничего способного гореть найти так и не удалось. Вообще-то заготавливать дрова сегодня была обязанность ленивого Малика, но тот, виновато причмокивая толстыми губами, повинился еще когда  солнце не село. Ну не смог найти ничего! И тогда десятский разогнал весь народ на поиски дров. И опять напрасно.
Грустно и тихо у пустого очага. Не слыхать смеха и шуток, никто не рассказывает глупых историй, никто не бахвалится отважностью, проявленной при штурме крепости. Хотя все понимали, какая там отважность! Не первые дни осады, когда каждый стремился вперед других прорваться в крепость, ведь там мягкие казацкие женки, там казацкое золото. Ходили слухи, что богатств казаки собрали в крепости немерено. Вон, они даже от султанских золотых отказались. А давали за просто так! За то, чтобы собрать своих убитых. Сколько же у них там богатств, что так легко отказываются от сумасшедших денег?!
Авдель поднял голову, прислушиваясь. К ним кто-то приближался. А кто мог подойти в темноте в десятку? Да хоть кто. Проходящий человек, сотник, проверяющий людей, кто-то из соседнего десятка с просьбой. Он склонил голову набок, ожидая. Из темноты выступили две незнакомые фигуры.
– Аллах в помощь, уважаемые!
Матвей Чубатый слегка сгибался под тяжестью вязанки дров. Гришка-пластун тянул за собой две толстые жердины. Оба, скинув ноши, слегка поклонись. 
Авдель аж покраснел от удовольствия. Дрова сами пришли к ним в руки. Аллах не покинул своих верных последователей.
Они были похожи на любого из черных мужиков, но дорогие кинжалы на поясах выдавали в пришлых непростых людей. И говорили, как христиане из Кафы. Ну что ж, пусть будут христиане, зато они с дровами! Подскочив, он выбрался к путникам.
– О, уважаемые путники, могу ли я просить разделить наш кров и нашу скромную пищу?
Матвей Чубатый снова чуть наклонил голову, прижимаю ладонь к груди:
– Буд рад. Ну что это,  – он как будто только что увидел не горевший костер. – Вам не на чем приготовить ужин?
 – Да, уважаемый, представь, мои люди не смогли найти в округе трухлявой палки, чтобы запалить костер. Все выгребли соседи.
– Тогда мы вовремя, – Гришка без особого почтения подвинул одного из бойцов десятка. – Забирайте наши дрова. Мы там, у стен насобирали.
Народ, повинуясь малозаметной команде десятского, обрадовано кинулся рубить жердины и ломать тонкие ветки. Авдель с уважением глянул на Матвея:
 – У самых стен? И не побоялись? Эти проклятые кяфиры в любой момент могут выскочить из своих дьявольских подземных ходов и напасть.
Матвей кашлянул, присаживаясь на освободившееся место. Гришка развернулся к Авделю:
– Ну не так чтобы не побоялись. Но наши друзья погибли в последнем штурме, а кушать оно всегда хочется. Вот мы и подумали, мы принесем добрым людям дров, а они за это покормят голодных жителей Кафы.
–  Так вы из Кафы? – обрадовался десятский собственной проницательности. – Я так и подумал.
– Велик султан, он собрал под свое крыло все народы подлунного мира. Ну, и нас заодно.
Вскоре веселый огонек забился под покопченным дном казана.
Матвей больше молчал, зато пластун отдувался за обоих. Познакомились с десятком, когда турки закладывали дрова в костер. Не напрягаясь, назвали свои настоящие имена. А что, как они проверят? Тут народу, как в Вавилоне, никто друг друга не знает, можно, с известной осторожностью, хоть в атаку вместе со всеми на стены лезть. Никто не спросит, кто таков? Неприлично.
Пока варился нехитрый ужин, немного поговорили про Кафу. Два бойца из десятка, казаки так поняли, братья, захаживали в этот приморский городок, так что общие темы нашлись. Поболтали про сумасшедшие цены, про тесноту улиц, спускающихся к морю. Похвалили муллу, проповедовавшего в мечети у рынка. Матвея такие разговоры не пугали. Уже в зрелом возрасте, лет семь назад, он одно время жил в Кафе. Рабом. Взяли беспамятным, а когда очухался, поздно было за саблю хвататься. Он и решил переждать. Рассуждая так, что в загробный мир он завсегда успеет, а от него живого крымчаки еще своего получат. Это они просто еще не знают, кого взяли. По-татарски он и раньше говорил неплохо, а в плену так и вообще навострился, не хуже любого татарина. Когда хотел. Через полтора года, торговец, которому служил кем-то вроде разнорабочего, начал доверять тихому бессловесному рабу. В этот момент Матвей его и прибил. Освободил ночью пяток товарищей, ожидающих продажи. Вместе столкнули в воду темного моря чей-то старенький баркас, да и были таковы. Так что каверзных вопросов разведчики не боялись. А того муллу, на редкость желчного и злобливого Матвей помнил. Хватило пары фраз, описавших священника, чтобы десятский ему поверил. А до того, явно проверял. Не дурак.
– А вот еще говорят, – десятский склонился ниже, и даже оглянулся, проверяя не слушают ли их вражьи уши. (Гришка еле сдержал усмешку).  – Будто казаки ночами ходят по лагерю, как у себя дома. И режут спящих мусульман.
Тут Матвей очень даже к месту покачал расстроено головой:
– Я тоже слышал.
 Бойцы, прислушивавшиеся к разговору, уважительно закивали: «Раз и эти слышали, знать, не врут люди».
 – Более того, уважаемые, – Гришка тоже чуть склонился. – Говорят, что шахи и беки уже так отчаялись что-нибудь сделать с этими казачьми вылазками, что махнули рукой. Мол, все равно всех не перережут.
Турки возмущенно загудели.
– Неужто такое возможно? – засомневался десятский. – Разве нельзя выставить ну, дополнительные караулы, там. Засады.
– Хе, да казакам что караулы, что засады – на один плевок. Слышал я, что они, как звери, в темноте видят.
– Вах-вах, – запереглядывались люди. – Как звери?!
 – А что, они могут!
– А я слышал, что среди них и оборотни есть, – молодой турок с заячьей губой, оглянулся с опаской. – И что по ночам одни режут нас, татар и турок, а другие, он еще раз быстро оглянулся. – Едят.
Несмотря на неверный свет от костра, Матвей заметил, как побледнел десятский. Кто-то охнул, а другой подвинулся поближе к огню.
 – Спаси нас Аллах! – Авдель, чтобы скрыть опаску, потянулся ложкой к казану. К его счастью, каша оказалась готова.
Приободрившийся десятский дал команду разбирать ложки. Оживившийся народ подсел поближе. Все замолчали, только глухой стук деревянных инструментов о стенку казана, да недружное чавканье нарушали тишину позднего вечера.
Казаки тоже не чинились. Налазав по рву, где они собирали дрова, проголодались изрядно. Каша у турок получилась знатная. Гришка никак не соврал, похвалив готовников. Матвей молча облизал ложку:
– А еще я слышал от надежных людей, что сюда двести тысяч русского войска идуть. Вот. – Упрятав орудие в карманчик на поясе, пристально оглядел растерявшихся врагов.
Первым очнулся десятский:
– Неужто так? А откуда такие сведенья?
– У меня знакомец при готовне истопником. Он слышал, как командиры янычар говорили.
– А ты, Гришка тоже это слышал?
Пластун сурово нахмурился:
– Слышал. Но мне то говорил друг, он у меня в сипахах служит.
– Как же так? Как же мы с ними со всеми сладим? – парень с заячьей губой заглянул в глаза десятскому.
– Цыц! – тот неожиданно сорвался. Скорей всего, чтобы прикрыть растерянность. – Нельзя верить всему, что говорят. И вообще, спать давайте. – Он недружелюбно оглядел пришлых мужиков.
Матвей догадался: ему сейчас страсть, как хотелось выставить гостей вон с их неприятными известиями. Но гостеприимность, впитавшася с рождения в плоть и кровь, не позволяла. Вовремя подсуетился Гришка, видимо, тоже почувствовав это.
– Ну, благодарствую, уважаемые. Мы, пожалуй, дальше двинет, своих искать.
– Куда ж вы на ночь глядя? Разве ж в темноте найдете кого? – голос звучал фальшиво. Все, что хотел сейчас десятский, чтобы чужаки убрались.
Раскланявшись с хозяевами, разведчики так и поступили.
Удалившись шагов на пятьдесят, где турки уже не могли их слушать, оба разом остановились.
– Ну что, дядька Матвей пугнем вражин?
– А то, – Чубатый вытянул из ножен кинжал.
– Тогда туда,  – пластун вытянул руку. – Там у них народу много сидит. По краю пройдем.
– Съесть что ли парочку, – задумчиво протянул Матвей.
Гришка хихикнул:
– Обязательно. А тож мы не перевертыши?!
Подкрасться к дежурному, вышагивающему по этой стороне широкого лагеря турок, было не сложно. Он так громко бухал обуткой, что можно было и не красться. Гриша так и сделал. Проходя будто мимо, задержался, спрашивая о  своих. Часовой, обрадовавшись человеку, с которым можно поговорить, даже разулыбался. А то, поди, трясся запуганный страшилками про казаков. И охотно шагнул ближе.
Аккуратно опустив невезучего турка, Гришка тихо пробурчал:
– Вот учат их учат рыскари. А они как были дубинами, так и остались. Нет, ну разве можно вести себя так бестолково на посту?!
Матфей фыркнул в темноту.
Оба, уже на полусогнутых, поспешили к крайним туркам, уложенным ровной полоской бугорков. Среди спящих кое-где возвышались островки засидевшихся полуночников. Темнота еще не загустела до кисельной вязкости, и смазанные фигуры пока виделись издалека. У самого края  турки устроились рядами. Кто спал, кто говорил. Немного левее пели, приглушая заунывные голоса. На казаков не обращали внимания, и они присели возле группы притихших турок. Кто-то окликнул их. Матвей напряг голос.
– От своих отбились, посидим с вами, а то страшно.
Похоже, ответом удовлетворились, во всяком случае, больше их не трогали. Посидели, потом и прилегли. Зябко, сырой ветер несет от Дона прохладу, от быстро остывшей земли тоже подтягивает. Как бы поясницу не прихватило. А что, ночью уже и морозец прихватывает. А турки-то почти без одежды, теплой. Вон, кутаются, кто во что горазд. Ворочаются, кряхтят, ругают войну и всех командиров вместе взятых. Да, не нравится им тут, на Дону. Топайте назад, никто не расстроится.
Лагерь медленно засыпал. Казаки тоже притихли. Но на душе у Матвея тревожно, вот-вот часового хватятся. Пора бы начать. Гришка тоже переживает. Подтянулся головой к голове:
– Ну, че, дядька Матвей? Айда, погуляем по рядам.
– Айда, – прокряхтел Чубатый, а со стороны показалось, что он прокашлялся.
Оба земноводными ящерками скользнули в разные стороны. Далеко ползти не надо. У Матвея первые турки в двух саженях. Крайний к нему спиной. Не спит, но глаза, видать, закрыты, да и укутан в какое-то рваное одеяло с головой. Пристроившись, ткнул кинжал под лопатку. Ладонь зажала рот. Тот напрягся, нога дернулась пару раз. Все, готов.
Огляделся. Тихо. Тот, что рядом, тот спит. Сопение слышно. Тоже спиной к Матвею. Одним движением перескользнул через труп. Кинжал в руке. Занес руку к лицу, а вторая одновременно ткнула  туда же, под лопатку. И снова лаонь сжимает судорожно распахнувшийся рот. Все, не сопит.
Из ряда, что ближе к реке, кто-то поднял голову. Услышал? Затаимся. Оттуда Матвея не разглядеть. Ну, лежит и лежит человек, как и другие. Только что не укрыт ничем. Так, может, нечем. Бедный, мерзнуть ему всю ночь.
Голова опустилась, и Матвей скользнул к следующему.
Ночь опускалась ветряная, темная. Звезд не видать, луна тоже где-то за тучами придремала. Казаку такая ночь в самый раз. На седьмом крестнике Матвей решил заканчивать. Везенье, он не вечное. Да и притомился. Чай, не юноша, по холодной земле ползать. Не спешно, словно лодка, поднимаясь на волнах, на трупах турок, пробрался к началу. Гришки пока нет. Что ж, пора бы и «съесть» кого. Матвей, как и все казаки гуманностью не отличался. Время такое было. Прирезать человека, и, если нужно, разделать, для него не сложно. Ну, руки, ноги отрезать, неприятно, конечно, но терпимо. Тем более враг, да для дела. Задушив в себе всякие чувства, какое-то время Матвей только сопел да кряхтел над трупом крайнего. Иногда оттуда раздавался хруст ломающихся суставов и треск рвущихся связок. Наконец, закончив гадкое занятие, он отполз в  сторонку, отдуваясь. Руки чут дрожали, липкие ладони пришлось вытирать о землю. Завернув в одеяло, снятое уже с убитого, заложил в него куски мяса, бывшие когда-то человеческими руками и ногами, оглянулся. От реки шагали несколько человек. Не к нему, немного мазали. «Часового менять, – догадался. – Разлеживаться некогда». Стараясь не поднимать головы, пополз в сторону видимых отсюда сгустком темноты стенам. Сверток тащил за собой. Гришку ждать уже некогда. Не маленький, сам прискачет. Где слухи выходят, он лучше Матвея знает.
По дороге сполз в воронку от ядра. Неглубокая, но оглядеться отсюда можно. Люди прошли, как он и предполагал в стороне. И сейчас оттуда уже доносились встревоженные крики. Замелькали два факела. «Счас рассуматошатся». Прикопав куски тела, да так, чтобы нашли – страшнее будет – приподнялся. Сгибаясь в три погибели, но хоть на ногах, Матвей рванул к ближайшему слуху.   

Глава 17
На эту вылазку Герасим Панков попросился сам. Сейчас у него под рукой десятка три мужиков. В начале осады было пять. Рубятся мужики, яко львы, но вот, не может Панков отделаться от ощущения, что казаки им чуток, а не доверяют. Или берегут, что почти тоже самое. На стенах биться – это пожалуйста, а как что-то поопаснее, похитрее, так только сами. Вот на вылазки ни разу его людей не пустили.
Прежде чем решиться подойти к атаману, Панков собрал своих мужичков, посоветоваться. Народ у него подобрался боевой. Те, что послабее, уже в райских кущах блины поедали, отборные здесь. Выжившие. Впереди Сусар, сынок. Гордость Герасима. Хотя на людях он сына никак не выделяет. И строго может спросить, порой даже похлеще, чем с другого. А потому что Панков. И спрос с тебя другой. Но честности ради, редко бывает отец недоволен сыном, крайне редко. Оправившись от страшных ран, что черкесы на столбе Сусару нанесли, теперь на каждую саблю первый лезет. Его шестопер  любому рубящему оружию сто очков наперед даст. Если в умелых руках, конечно. Сусар умеет. Наловчился еще дома, когда с парнями тренировался. Навык в приграничных землях вовсе не лишний.
Он же первый и поддержал отца. Да так горячо, что если сомневающиеся в толпе и были, предпочли промолчать, чтобы в трусы не записали. Мужику вообще осторожность по рождению свойственна. Такие,  как его сын – не редкость только среди молодых. С возрастом это проходит, как правило. Ну, так у него больше половина – парни неженатые. Сами в бой рвутся. С одной стороны хорошо, с другой – глаз да глаз за ними надобен. Чуть отвлекся, уже чего-нибудь сотворили. Не, в этом деле – золотая середина – самое то. А потому надо советоваться. Мужики глупость организовать не дадут.
Валуй, правда, не сразу добро на вылазку дал. Его понять можно, своих казаков он в любую опасность отправит, потому как и сам от нее не бегает. К тому же  казаки втай пробираться обучены, в отличие от его мужиков. Ну, да не боги горшки обжигают. Давеча маленько побегали с Петро Кривоносом. Вот, где чудесник. Такие приемчики знает, закачаешься. Повторить – почти не возможно. Но кое-что, основные навыки из его практики на вооружение взяли. Многие из мужиков – охотники. Им проще опыт пластунский перенимать. В общем, Панков отобрал пятерых самых толковых. И они еще с Петро полдня побегали по развалинам Азова. На них основная надежда.
Получив-таки от Лукина разрешение на вылазку, Панков всерьез озадачился. До этого все оно чисто в голове выглядело просто и обыденно. Ну, выскочили ночью в слух, побили, кто под руку попался. И бегом назад. На деле оказалось, не все так легко.
Первым делом, надо было проработать маршрут. Тут Петро тоже помог. Он вообще, прослышав про задумку Панкова, сразу взял мужиков в обиход. Сам решил или Валуй подсказал, то не важно. Но размышлял он здраво: выпустить народ за стенку без подготовки все равно, что самим в лапы турка отдать. Вот и возится, что с детьми малыми. Герасим про себя надеялся, что Петро их одних в логово врага не отпустит. Сами, конечно, с усами, но дядька с таким умением, однозначно, не помешал бы. И это еще слабо сказано.
После маршрута, надо определиться с оружием. Что брать, что оставить, это тоже Петро быстро объяснил. Длинное, тяжелое, сложно заряжающееся – только помеха. А вот сабли разные, дубины, перначи, даже, пистолеты, у кого есть и прочие убийственные в ближнем бою приспособы – то, что надо.
Решили идти до татар. Они ближе к калачинским башням стоят. Он скуки и голода, говорят, волками на луну воют. Их пощипать, расслабленных да на начальство озлобленных, святое дело. Тут еще Панфил Забияка идейку подкинул. Одеться в турецкие шмотки, в кафтаны янычарские, сипахские рубахи. Может, на своих союзников лишнее зло затаят. А то и передерутся. Было бы здорово.
Месяц враги уже под стенами, а лад меж разными народами потеряли. Грызутся потихоньку, как пластуны докладывают. Пока не критично, но если так и дальше будет продолжаться, то можно надеяться на бардак в войске. А будет беспорядок в турецком доме, ни одна их армия с казаками не справится. Да, ни с кем не справится, если соперник силен, слажен и силой духа наделен. Как все азовцы.
Ночь в день выхода не подкачала. Тёмная, ветряная. Небо тучами затянуто, того и гляди, дождь пойдет. Как Герасим и надеялся, Петро надумал идти с мужиками. И проводником и так, советчиком. Он тут уже все позиции облазил с друзьями. На него большая надежда у Панкова. Что правды таить, побаивался он за своих мужиков малость. А как не сдюжат? На нем тогда грех за смертоубийство трех десятков ляжет. И даже если сам со всеми смертушку примет, там архангел Павел с него спросит, мол, не уберег.
Мысли эти Панков старался отбрасывать, но они упрямо добирались до потаенных клеточек мозга в каждую тихую минутку. Потому-то он старался занимать себя  и людей по полной. Чтобы глупости всякие не досаждали.
    Петро первый. Герасим – последний. Идти только по одному, слух больше не пропускает. Узкий. Еще и низкий. Первые метры ползком пробирались. Дальше потолок чуть приподнялся, и мужики поднялись на ноги, но спины все одно согнуты. Не распрямиться здесь. Ров давно завален, но пластуны расчистили узкий проход, чуть отодвинув вязанки прутьев, охапки травы, бревна, битый кирпич, все, что турки покидали сюда при штурме.
Кое-как протиснулись. А спину уже ломит. И ноги судорогой сводит. Как же тяжко! Терпеть, только терпеть!
Ну, вот и выход. Панков выполз обессиленным. Сейчас бы полежать, отдышаться, а Петро уже торопит:
– Быстрее, быстрее! Не разлеживаться.
А он оказывается, не один тут свалился. Зажимая кряхтенье зубами, поднялся. «Ниче, счас разомнемся».
Вышли где-то слева от стены. Тут постоянных постов нет, близко слишком, под казачью пулю попасть можно. Саженей двадцать проскочили рысками, и снова на пузо. Земля мягкая, теплая, а пахнет! Словно пашня на родной сторонушке. Эх, как же тоскуют руки по работе крестьянской! А Петро на самое ухо шепчет:
– Теперь по-пластунски. Давай рядом двигай, чтобы твои пример брали.
Не дождавшись кивка, Кривонос скользнул ящерицей. Только мягкие подошвы ичигов мелькнули перед глазами. Герасим, сжав зубы, пополз следом. Не так уверенно, но и не вовсе бестолково. Пару раз Петро показывал, как надо. Уроки его ох, как пригодились. 
Пот глаза заливает, сбитые локти саднят, и с каждым движением все больше. Кожа на ногах тоже, кажется, стерлась до костей. А он все ползет и ползет впереди. «Когда же это кончится?» – Панков, не замедляя движение, оглянулся.
Похоже, все здесь. Последним теперь Панфил двигается. Он отстать не даст. Ежли шо, пинками вперед погонит. В этом деле так и надо, тут с нежностями, да себя жалеючи, далеко не уползешь.
Побоку лагерь татарский раскинулся. Ох, и воняет! А что ты хочешь, тысячи народу стоят. Куда же им до ветру ходить, как не сюда, подальше от расположения. Петро предупреждал, пластунская наука не для каждого годная. Ежели ты, к примеру, привередливый какой, чистюля, а от навоза тебя воротит, то нечего тут тебе делать. К счастью, у Панкова таких нет. Все от земли, и не то выдержат.
Пятки Кивоноса замерли. Остановился и Герасим. Спят  голубчики.  Тихо в лагере. А мандраж уже бьет, подеруха  охватила, словно замерз. Хотя, какое тут замерз, пот по лицу сбегает, будто умылся. «Терпи, мужик, раз казаком захотел стать. А захотел ли? То еще вопрос. Без земли мужику не прожить. Не, отвоюю и амба. Домой, к пашне. Хорошо бы не пустым вернуться. Дом-то разорен, с нуля начинать придется. И для этого тоже здесь. Хабар  казаки уважают, и просто так от него не откажутся».   
До затухающего костра десятка два сажень, причем, не косых. Рядом, в общем. По всему пространству, насколько проникает взгляд, разбросаны бугорки спящих тел. Татары похрапывают, а у чуть отсвечивающих угольков часовой дремлет. Нам туда. Сердце и так бьющееся на износ, застучало пуще. Герасим скосил глаза: Сусар рядом, еще чуть-чуть, и обгонит. «Ну нет, попек батьки не дело соваться», – Старший Панков ускорился.
Через пяток сажень он догнал Петро Кривоноса. Тот замедлился. В руке пластуна появился нож. «Работаем тихо. Как шум пойдет, сразу уходим. Передай своим». Герасим повернулся всем телом. Но повторять не пришлось, сын услышал, и уже шептал кому-то. Команда побежала по рядку замерших мужиков.
Герасим тоже извлек нож. Сусар уже тянется лезвием вперед, в другой руке – шерстопер. Не удобно сейчас с ним, да куда его денешь? У Петра на спине лук и тул  со стрелами. И ниче, ползет. Еще и не догонишь. У Герасима сабля, перекинутая на спину, мешается. Ну да это сейчас неловко с ней. А через минуту, глядишь, радоваться будешь, что она у тебя под рукой.
Петро снова замирает, поджидая остальных. Герасим поправил шапку, плечо потянулось ко лбу, пот вытереть. Постепенно все собрались позади. Ждут команды. Пластун обернулся к Панкову. Мол, ну че, командуй. Я вас привел. Герасим враз сообразил. Он же командир, Кривонос не хочет его авторитет замыливать. Умный, казачина.   
Обернувшись, Герасим махнул рукой в сторону спящего лагеря, и сам первый пополз к часовому. Но когда до него оставалось совсем немного, Петро ужом проскользнул мимо. Показалось, тень всплыла у дежурного за спиной, короткое движение, и тот завалился набок. И ни одного звука. «Ну, мастер, – Герасим восхитился пластуном, с удовлетворением принимая его помощь.
Все верно, не до тонкостей. Счас главное – дело не загубить. Самое сложное казак взял на себя.  А уже теперь пришла пора и мужичкам покуролесить.
По-прежнему вокруг тишина, но уже перебивают ее легкие еле слышные шаги рыскарей. Герасим подкрался к ближайшему татарину, спящему, укрытому с головой одежкой. Лопатка вот она. Как учил Петро, нож под лопатку, а рука нащупала распахнутый в немом крике рот. Хрип чуть слышный, ну и его не надо. Тело выгнулось дугой, чуть подождать. Так, успокоился. А вот и следующий. Этот задрал голову, рот распахнут, будто сам приглашает по горлу ножиком. Так и сделал. А кровищи-то! Будто телку прирезал. От сладковатого запаха юшки, растекающейся лужей, чуть  закружилась голова. «Ничего, справимся!» В этот момент на том конце лагеря оглушительно грохнул пистолетный выстрел.
Герасим сразу понял: это конец вылазки. Мужики замедлились, оглядываясь. Татары вскакивали, суматошно оглядываясь. Крики, суета, враги еще не поняли, что происходит. Кто-то растерянно спросил неподалеку: «Османы, что ли?»
Голос Сусара прозвучал как-то неожиданно спокойно:
– Ну, Осмагны, и че?
Хрип, топот ног. Герасим, рванул назад, по собственным следам. Уходить надо к башне, туда, куда татары не ходят. Перемахнуть груду кирпича, когда-то бывшей стеной, и все, они у своих. Свои прикроют.
Но где-то они ошиблись. С ужасом Герасим разглядел густые силуэты, устремившиеся наперерез. Они успевали отрезать мужиков от стены, а вот Герасим со своими явно опаздывал. И тогда он резко свернул в сторону едва различимой в темном небе Калачинской башни. В татарский тыл, только туда. Там искать не будут. Позади глухо топали мужики. Сусар рядом, это хорошо. А вот Петро, как назло, куда-то запропастился.
Мужики – молодцы, ни одного вопроса. Только сын недоуменно заглянул сбоку, но тоже молчок. Пока темнота помогала мужикам. Там, куда они собирались бежать первым делом, нарастал шум, мелькали тени. Пестрили факела. Кстати попалась на пути крохотная роща. Ее уже почти всю вырубили, во всяком случае, ноги через каждый шаг цеплялись за свежие пеньки. Но задачу свою роща выполнила. На какое-то время закрыла их от преследователей. А теперь резко в сторону от реки. Бегом, как можно быстро. Дыхание рваное, сердце, кажется, готово выбить ребра, но он терпел. Из тех последних сил, которых уже не было. Герасим мозговым хребтом, кусками кожи, где раны затянулись, чувствовал, как с каждым мгновением, с каждым шагом утекает везенье, непонятно по каким заслугам отпущенное им.
Внезапно для самого себя он остановился. В спину ткнулся кто-то из мужиков. Почудилось или верно, сполох уже около рощи. Не, точно, люди. «Ложись!» Команда короткая, Панков прошипел ее, больше, чем прокричал. Но задачу свою выполнила. Мужики рухнули, как пулями сбитые. «Тьфу, тьфу, тьфу. А теперь ползком». Извиваясь змеюкой, Герасим уводил людей в единственно верном направлении, в сторону от крепости. В ночи следов не разобрать. Да и после не шибко-то увидешь. За эти дни тут столько народу потопталось, свежих шесть десятков подошв никто и не отличит от старых. По крайней мере, Герасим сильно на это рассчитывал. Почти до рассвета татары будут рыскать перед Азовом, нет-нет, да и попадая под меткий выстрел переживающих за них казаков. Сюда придут уже позже, когда сообразят, что не там искали ночных рыскателей. Если сообразят. А то может, повезет еще разок, подумают на соседей – турок. Хоть бы, хоть бы!
К утру выдохлись все. Бежать уже не получалось. В лучшем случае, быстро шагали, поддерживая тех, кого сваливало от усталости. Потянулись заросли камыша. Запутывая следы, перепрыгнули пару узких проток. И снова вышли в степь, уходящую почти к горизонту. На границе зарослей и открытого места остановились. Надо дать людям отдохнуть хоть чуток, Герасим и сам еле стоял на ногах. Сусар, удивительно, выглядел бодрячком. Суетясь, нарвал охапку камыша. Кинул рядом с отцом, приглашая опуститься. Тот не стал кочевряжиться. 
Пока перводили дух, Герасим опять чувствовал нарастающее беспокойство. Он не знал, что с первыми лучами солнца злющие татары разобрали следы, догадавшись-таки, что все это время искали не в той стороне.
Знать то он не знал, а вот чуйка сработала.
Тут же погоня устремилась за обидчиками.
 Быть бы мужикам битыми, кабы не удивительное везенье, по-прежнему не оставлявшее рыскарей.
В куширях, куда они забрели на рассвете, таился отряд в пятьдесят сабель из казаков Сёмки Загоруя. Продежурив всю ночь на дороге, по которой татары выходили на раздобытки, казаки решили дать отдых коням.
Топающих, как табун лошадей, мужиков, казаки услыхали издали. Обессилевшие мужики спешили укрыться в крайних кустах. Когда перед ними выросли вооруженные казаки, посматривающие крайне недобро, люди сперва испугались. Да и как должны были встречать казаки неведомых людей, одетых в османскую одежу? Некоторые мужики, разобрав, кто перед ними, кинулись обниматься. Но не тут-то было. Станичники остановили незнакомцев выставленными ружьями. И неизвестно, чем бы закончилась эта встреча, если бы мужиков в этот момент не догнал почти и не запыхавшийся Петро Кривонос.
Коротко обсудив с новыми знакомцами положение дел, казаки, усадив пеших мужиков на лошадей за спину, ходкой рысью двинулись  в сторону своих.
И когда к обеду на это место выехала татарская погоня, отряд был уже далече.
 
Глава 18 Челеби
Нервно кусая полные губы, Ибрагим раздраженно поглядывал на Эвлию Челеби, расположившегося напротив с кожаными свитками в руках. Тот, не замечая недовольного взгляда скопца, чуть покачивался, скрестив ноги. Не поднимая головы, он с упоением читал скопцу последние записи:
– … А после того, как проклятые кяфиры взорвали насыпь, на которой пали геройской смертью тысячи доблестных воинов, а более полутора тысячи закинуло страшным взрывом живыми в крепость, мусульмане начали строить новую насыпь. Теперь уже ее охраняли со всей тщательностью. Посты проверялись регулярно, и всю ночь перед стенами жгли яркие костры, и казаки не могли и носа высунуть. А чтобы подземных ходов не могли враги наши пробить под насыпь, выкопали вокруг нее штреки глубиной двадцать локтей, и в нем тоже поставили часовых, которых обязали слушать, не копают ли где-нибудь проклятые казаки. Построив же вал, водрузили на него пушки и шестнадцать дней с утра до позднего вечера крушили ядрами стены Аздака. От этого непрерывного огня разрушились стены до самого основания. На всей протяженности осталась целой всего одна башня на берегу Тана, одна башня со стороны суши и одна на западной стороне. Но когда, по истечении этих дней, газики пошли в атаку, проклятые казаки встретил их таким плотным огнем, что им пришлось отступить, оставив на стенах сотни павших воинов. Осажденные в крепости кяфиры, подобно пробивающему горы Ферхаду, зарылись в землю, устроили там ставку и укрылись таким образом от нашего пушечного огня, обеспечив неприступность крепости. С какой бы стороны к ним не подбирались с подкопом или миной, они как кроты, отыскивали подкопы и за ночь забрасывали вырытую землю обратно. В искусстве делать подкопы они проявили гораздо больше умения, чем земляные мыши. Они даже показали мастерство подкопов под рекой Тана, используя для плавания под водой просмоленные, облитые варом лодки», – Челеби сглотнул пересохшим горлом и поднял глаза. – Ну как вам сей скромный труд?
Ибрагим опустил глаза, чтобы не выдать истинного смысла последующих слов. Качнувшись, потянулся за чайником. Слуга опередил его, и горячий напиток быстро наполнил две пиалы. Эвлия, ожидая ответа, сделал из нее большой глоток.
– Очень хорошо, – евнух наконец взглянул на губы муэдзина. – А эти лодки, что под рекой ходят, ты сам видел?
Эвлия загадочно улыбнулся, словно его спросили о чем-то очень интересном и необычном:
– Нет, Ибрагим-паша, мне рассказывали. Но, – он опередил сомнение, мелькнувшее в глазах скопца, – это были очень  уважаемые люди, которые не привыкли превращать муху в слона. Я им полностью доверяю.
– Ну, может быть, – неопределенно покачал головой скопец. – В целом, очень подробно, сильно. Это, несомненно, очень нужный труд, и султан оценит его по достоинству. Но, – он поднял палец и замер.
Замер и Челеби:
– Что-то не так?
– Все так, не беспокойся, уважаемый. Просто я хотел сказать, что, может быть, про взорванную казаками насыпь писать не обязательно.
– Объясните, почему?
Ибрагим замялся:
– Как тебе сказать. Боюсь, султану не понравится та легкость, с которой казаки захватили и уничтожили ее.
Челеби кашлянул и тоже в свою очередь опустил глаза. Он прекрасно понял, чего опасается евнух. Прежде всего, он переживает за свою шкуру. Скопец контролирует всех военачальников войска, и если кто-то из них ошибется, промах черным пятнышком ляжет и на репутацию скопца. Но вслух сказал другое:
– Наверное, вы правы, Ибрагим-паша. Я учту ваши замечания.
Тот повеселел:
– Ну, тогда читай дальше. Наслаждай меня своим гениальным творением.
Склонив голову, Челеби промолвил:
– Я тут пока еще не закончил. Но вот отрывок готов зачитать.
Ибрагим милостиво опустил веки.
– А главнокомандующий Гусейн-паша, красивый человек с неподдельно веселым лицом и смехом, ходил от окопа к окопу, поддерживал мусульманское воинство и побуждал его к войне. Своими благодеяниями и милостью он являл войску благородство и ласку. Каждый раз он посыла войску необходимые припасы из государственного арсенала. Его собственное войско причинило ущерба крепости больше, чем все другие войска. За какое дело он не брался, оно удавалось, так как он делал его, советуясь с другими.
– Хм, – Ибрагим слегка хлопнул в ладоши. – Я еще раз убеждаюсь в вашем замечательном таланте летописца. Это просто великолепно! Продолжайте, продолжайте.
Челеби опустил голову.
– Это тоже отрывок. Я по приезду на родину расставлю их в нужные места. Итак. «На днях эти злобные язычники переоделись в одежду подданных Турции и в таком виде напали на наших союзников из Крыма. Когда на утро татарские военноначальники явились к нам в лагерь, требуя правды, великому Ибрагиму пришлось напрячь все свое красноречие, дабы доказать степнякам, что это не могли быть наши люди. К счастью, вскоре им удалось найти следы этих вероломных кяфиров, уходящие в казачьи земли, и дело было решено к взаимному удовлетворению».
Челеби поднял голову, закрывая книгу.
Ибрагим прошелся мимо, с задумчивым видом пожевывая мясистые губы. Ему понравилась последняя запись. Челеби, зная, как потрафить скопцу, сделав над собой немаленькое усилие, нарочно ввернул «великого Ибрагима». И, вохоже, не зря.
– Очень достойно, достопочтимый Челеби, – евнух-таки соизволил похвалить путешественника.
Челеби, скрывая ухмылку, склонил голову.
– Мои способности ничто по сравнению с талантами великого Ибрагима.
Скопец снисходительно улыбнулся: «Может, ведь, когда захочет. Надо будет отметить его заслуги в письме султану. Заслужил. Такой труд!»
– Ты можешь читать дальше, Эвлия. Мы – довольны .
– Пока, это все, уважаемый паша. Но я уже думаю над следующей записью.
Скопец качнул головой:
– Поделишься?
– С удовольствием, – он помолчал, подбирая первые слова. – Дело в том, что последнее время в лагере нарастают тревожные слухи. Будто бы казаки ходят между наших войск, как среди своих. Режут почем зря наших мусульман. И что паша, отчаявшись их поймать, махнул уже рукой, мол, пусть режут. Всех не перережут.
Ибрагим остановился, левую бровь его поползла вверх, что означало у него высшую степень удивления:
– Вот как. Не слышал таких. Странно.
– Да, так и есть, уважаемый Ибрагим. Более того, – Челеби увлекся. – И еще один слух есть. Будто бы, – он помялся, не зная как сказать. Но, уловив ободряющий жест Ибрагима, продолжил. – Среди казаков есть перевертыши. Ночью они в облике зверей выходят за стены и …. поедают мусульман. И вроде бы уже находили остатки их пиршеств.
Ибрагим звучно сглотнул. Какое-то время он справлялся с раздражением. Как же ему хотелось наорать на Челеби. Понимая, что на данном этапе турки проиграли информационную войну казакам, он отчаянно пытался придумать, что нужно сделать в ответ. Но в голову, кроме как наорать на путешественника, ничего не приходило. Кое-как он совладал с собой. Пару раз тяжело вздохнув, Ибрагим прикрыл глаза ладонью, давая понять, что устал, и аудиенция на сегодня закончена.
Челеби понятливо подскочил.
Не оглядываясь, он спешно покинул шатер евнуха. Удалившись на солидное расстояние, с которого Ибрагим не мог услышать, Эвлия Челеби ругнулся в пол голоса: «Хитрая баба».
Лагерь шумел на разные голоса. Сотни огней, разбросанных хаотично, уходили вдаль, к самому морю. Пахло дымом и варенным мясом. У ближайшего костра в котле пускала пену конина, там ругались. Он прислушался. Кто-то обвинял пашу в тупости и неумении воевать. Ему вяло возражали. Эвлия не удивился смелости незнакомого газика. С недавнего времени такие мысли в среде воинов стали обычными. Все громче ворчали не только рядовые янычары или сипахи, но и их полковники. А татарские и ногайские мурзы, черкесские беки не стесняясь, угрожали пашам увести конницу, если в ближайшие дни ничего не изменится. Их можно понять – десятки тысяч коней давно вытоптали все  травы в округе, и животные голодали. Не намного лучше было положение дел и в самом войске. Проклятые кяфиры перекрыли все дороги, ведущие к северу, и пока оттуда не вернулся ни один обоз, посланный на раздобытки в сопровождении конных татар. И это было крайне тревожным сигналом.
Эвлия слышал, что в ставке собираются отпустить всю ногайскую и татарскую конницу в набег на Русь. Дескать, надо наказать двуличного русского царя за помощь казакам, к тому же продуктов  в лагере с каждым днем оставалось все меньше. Голод в турецком войске уже не казался чем-то фантастичным. Но кто поведет войско? Бегадыр-Гирей недавно погиб в своем собственном шатре в окружении многочисленных воинов. Всего один казак, скорей всего он был шайтан-колдун, что у них не редкость, сумел проникнуть к нему и зарезать, как барана. А потом в драке уложил еще четверых. На что он рассчитывал? Ведь понятно даже ребенку, что уйти из лагеря после убийства Бегадыра невозможно. Или для него достаточной платой и наградой стало смерть хана и его людей? Тогда он, получается, не боится смерти. Но это противоестественно. Ведь даже правоверные мусульмане, которым обещан рай на небе, если они полягут, сражаясь с неверными, в глубине души не желают умирать,  хотя вслух могут и не признаться в этом. А что ждет неверного там? В лучшем случае, вечные мучения. Если они так равнодушны к смерти, есть ли смысл угрожать им? Может, в этом и состоит секрет их мужества?
К сожалению, все оказалось не так просто, как думалось пашам в начале осады. Нет, не могу я понять казаков  – этих  кровожадных убийц. Наверное, мы сможем победить, только когда на стенах не останется ни одного врага, имеющего силы держать оружие? Но для этого нам нужны необычайная крепость духа, несравненное мужество и… припасы.  Давно пора прислать из Стамбула пополнение и новый заряд – старый на исходе. Говорят, султан готовится отправить к Азову большую эскадру с запасами, необходимыми для продолжения осады. Побыстрей бы уж.
Занятый невеселыми мыслями, Челеби не заметил, как добрался до своего шатра. Отмахнувшись от надоедливых насекомых, которых здесь, на берегу Дона, было на редкость много, он вгляделся в разрушенные каменные завалы крепости. «Когда-то они возвышались высокими гордыми исполинами, – с грустью подумал он. – Всегда жаль, когда гибнет красота и совершенство. Что заставляет этих сумасшедших казаков проявлять презрение к смерти, зачем они кадую ночь отстаивают разрушенные стены, за которыми и спрятаться-то толком нельзя? Вцепились в город мертвой хваткой и готовы погибнуть до единого, но не отступить. Как воспитываются такие неуступчивые  воины? Какие песни поет им в детстве мать, что они не знают страха, как и чему их учит отец, чтобы стояли друг за друга до смерти? Почему так неприхотливы и сильны в сече? Где источник той силы, что питает их, и что это за земля такая, ради которой они не жалеют ни себя, ни женок своих, ни детей? Вопросы, вопросы, вопросы… Без ответа».
Свежий августовский ветерок завертелся перед шатром, охлаждая забитую невеселыми мыслями голову турка. Челеби поднял воротник кафтана и вдруг понял, что он впервые за всю компанию усомнился в победе султана. Тяжело вздохнув, Челеби склонился, и занавеска шатра колыхнулась у него за спиной.

Глава 19
Земляные стены сходились и расходились. Где-то еле протискивались, а через пару сажень вдруг расширялись в два раза, и двигалисть свободно, как по улице. То ли ответвление собирались копать да бросили, то ли пласт земли обвалился, и пришлось расширять ход, под матерки станичников таская лишни бурдюки с грунтом. Иван Арадов – мадьяр и мастер по ходам полз впереди. Толстые двойные подошвы его сапог мелькали иной раз перед глазами, когда непостоянный свет факела не ведомо от чего отражался или на повороте зацеплял стену. Валуй со своими пробирался следом. Иван обещал удивить. Интересно чем тут можно удивить?  Слухи и слухи, разве что выход под штабом турецким сделали? Тогда, да, будет неожиданно.
Втиснувшись в сжавшийся до ширины плеч лаз, Арадов с трудом обернулся:
– Тут потише, братцы.
Казаки и без того старающиеся не шуметь, затаили дыхание. Знамо, тот самый переход между штреками, что турки понатыкали вокруг своего холма. Теперь там постовые денно и нощно стоят, слухают, не роют ли где казаки. Да только и казаки в копании слухов не одну собаку съели. Так проскочили, ни один слухач ничего не заподозрил.
Видать, шибко не понравилось им, как казаки холм-то взорвали. Эх, было бы чем, и еще раз подняли насыпь в воздух. Но вышли запасы пороха, а свой турки теперь берегут пуще глаза, не подступишься. Разместили в самой середине лагеря, если взорвется, много народу поляжет, а, точнее, подлетит. Что, не понимают? Понимают. Не тупые, армия только недавно Багдад взяла, поставив точку в многолетней кровопролитной войне с персами. А у них войско тоже не слабое было. Глупые такие победы не одерживают. Значит, что? На ум только одно приходит. Так крепко казаки запугали турецкое начальство, что готово оно своими рисковать, но пороховую казну сохранить.
Тихо-тихо, бочком-бочком протянулись через самое опасное место перехода. Еще пяток сажень, и потолок начал подниматься. Вовремя, а то уж и коленки заныли. Валую и его парням эта боль знакома. В свое время, столько ходов понарыли, не сосчитать. Будто кроты! Что тогда, четыре года назад, когда под стену подкоп делали, что нынче, уже когда к осаде готовились. До того к нынешнему лету ухайдакались, что даже возмущаться начали. Не слепухи же они, в самом деле! Ну, атаманы тоже не дураки. Почуяв, что еще чуть-чуть и взбрыкнет народ, тут же отправили сотню Валуя в горы, друзей выручать.
А вернулись уже в самый раз перед турком. И вот опять тянет Арадов верных друзей куда-то под землей. А куда, зачем, не говорит, подлец. Приказ, мол. Ну-ну, поглядим, че за приказ.
 Еще выше потолок поднялся, уже почти выпрямились, только, где голову малость опустишь, а идти можно. И тут впереди засветлело. Ускорив шаг, Арадов вывалился в широкую комнату, освещенную одной лучиной, и обернулся с торжествующей улыбкой.
– А, каково?
Валуй выскочив вслед за проводником в подземное помещение, сразу шагнул в сторону, пропуская товарищей. Борзята за спиной крякнул:
– Вот это дворец понарыли!
Космята чуть присвистнул, а Матвей Чубатый, замер, открыв рот.
Путило Миленький задрал голову, осматриваясь, а Ратко Иванеев, только недавно вернувшийся в крепость, пробравшись сквозь турок, задумчиво покусывал ус. Навстречу им уже вышагивали Наум Васильев. Даже ему с его трехаршинным  ростом тут не приходилось нагибаться.
 Коротко обнялись.
 – А как же вы тут дышите? – Валуй с интересом осматривался, насколько позволяла тусклая лучинка, воткнутая в земляной стол.
– Проходи, не бойсь, – Арадов не скрывал удовольствия от удивления казаков. – А мы тут проход для воздуха сделали, вывели его на склон холма. Они там ни за что не найдут.
Казаки разбрелись, осматриваясь. Космята, забрав у несопротивляющегося Арадова факел, освещал им углы комнаты и провалы проходов. Из комнаты убегало несколько слухов, кроме того, которым пришли они.
Помещение по их понятиям было просто огромное. Квадратное, по стенкам сажени в четыре. Высотой, головой не достанешь. Из мебели земляные лавки у стены, на них солома тюками, сверху кинута дерюга. И сухо. Ни плесени, ни капели какой.
Валуй не сдержал восхищения:
– Вот так молодцы. Под самым носом у турка хоромы выкопали!
– Ага, – Борзята присел на ближайшую «лавку». – Неужто, они ни сном, ни духом?
– Ни сном, ни духом, – прогудел довольный Наум. – Ну че, проходьте к столу, поснедаем, чем турок послал.
Он вытащил из незамеченного казаками отверстия в стене казанок. Установив на стол, кивнул гостям:
– Налетай, братцы, кулеш,  хоть и холодный, но вкусный!
– Разулыбавшиеся казаки, доставая ложки из карманчиков на поясах, окружили стол.
– Ух ты, и кулеш у них. А и верно, неплох!
– А чего, когда брали, турок еще хлеба не предложил?
Наум хмыкнул:
– Какой там у них хлеб. Кулеш-то редкость. Это нам повезло, на готовне какому-то важному готовили.
– А как же унесли-то? – Космята вытянул из котла полную, аж стекало по краям, ложку.
– То Гришка, пластун наш. Скоро будет. Сам расскажет. Дюже озорной. Дружок Кривоноса, вы его знаете.
Казаки закивали с полными ртами.
Наевшись, расселись на лавках, отдыхая. Силы-то, они не бесконечны. Это там, наверху не всегда присядешь, пули, да сабли кривые не дают, а здесь благодать, тишина, опасности никакой опять же. Вот и расслабились. Последние дни рубились же почти без продыха. Пахом Лешик даже прикорнул, приваливашись к стене.
Наум сменил лучинку. Стало чуть посветлей. Но углы так и утопали в  темноте. Пройдя до конца комнаты, Арадов подержал ладонь под невидимым отверстием.
– Тянет, – он обернулся с таким видом, будто сообщил сногсшибательную новость.
Наум, не дождавшись вопросов, сам перешел к делу.
– Значит так, Валуйка. Мы тут с атаманами перетерли. Надумали твоих тут оставить пока. Отсюда будете воевать.
Лукин оторвал отяжелевшую голову от плеча брата. Тот даже не попытался разодрать глаза. Так и дремал.
– Чего надоть делать?
– Вы в плену были. Турок знаете. Что говорить, ежли вдруг спросят, найдете. Будете отсюда диверзии устраивать.
– Что за диверзии такие? – Пахом из последних сил сдерживался, чтобы не заснуть.
Наум подошел ближе.
– Слово есть такое. Ни то ляховское, ни то латинское. Означает пакости разные во вражеском стане устраивать.
Заметив, как мотнул головой Валуй, отгоняя сонливость, Наум протянул:
– Э,.. братцы. Да вам счас не воевать, а отдыхать надоть. В таком состоянии вы много не напакостите. Всем ложиться. Валуй командуй.
– Ага, казаки, слыште? Лягай! – Заваливаясь на дерюгу, разосланную на соломе, он уснул до того, как голова коснулась поверхности. Следом вповалку попадали казаки.
– А ты не шумкай. – Наум прижал палец к губам. – Досталось парням. Пусть отдохнут.
– А я ниче. Нехай. Гришки все одно ишшо нет.

В какой-то момент Валуй суматошно подскочил. Сквозь сон расслышав приглушенные голоса, вдруг показалось – турки подкрадываются. И сел, шальными глазами шаря по темным стенкам подземной комнаты. Трое казаков, тихо переговаривающихся за столом, разом повернулись в его сторону.
– Проснулся? Ну и молодец! – Наум Васильев единственный сидел лицом к Лукину, двоим пришлось круто развернуться.
Валуй узнал Гришку-пластуна и Арадова.
– Ну, вы и здоровы дрыхнуть, казаки.
Протирая глаза, Лукин поднялся. Потянулся, широко зевая:
– Скоко ж мы спали? – он толкнул Борзяту, и тот шевельнулся, просыпаясь.
– Почитай весь день. Заявилися утром, а нынче звезды на дворе.
– Ты, Гришка, на них не дави. Казаки какой день без отдыха. Да под пулями и саблями. Любого бы на их месте сморило.
  – А я че, супротив что ли?
Протирая лица, активно зевая и передергивая плечами, поднялись и остальные. По ходу здоровкались с Гришкой. Все его знали еще с тех времен, когда вместе брали крепость. Арадов показал, куда тут ходят по своим делам, и казаки по очереди посетили отхожее место, оборудованное в отдельном ответвлении.
Бак с водой тоже имелся. Как и приямок, куда воду сливали. После умывания все собрались за земляным столом.
Казаки, давно не спавшие так спокойно и долго, наслаждались.
Борзята выразился так по этому поводу:
 – Сто лет так не дрыхнул. Так отдохнул, счас бы полк янычар на капусту перерубил, не напрягаясь.
Ему не поверил Космята:
– Ну, это ты загнул, средненький.
– Разве что малость,  – лукаво улыбнулся Борзята.
– Ладно, казаки. Поразговаривали и будя. Теперь о деле. Гришка, докладывай.
Пластун, поерзав, сложил руки в замок на столе.
– Значится так. У нас тут две задачи определилися. Даже три. Ну с третьей все понятно. Там без вас справимся. Как сигнал получим. Наши верховые в бурдюках по воде порох, пули, муку решили спускать.  Первую партию пустили, удачно. Все собрали. Правда, не все донесли. Два наших туркам попали. Порешили на месте. Как дальше будет, не знаю, но дело бросать не будем. У нас под это дело десяток от Карпова задействован.
– С этим и верно, понятно. – Пахом уселся, раскинув ноги по обе стороны лавки. – Давай про наши дела.
– Первое из них тако, – он упер взгляд в Валуя. – Наши в плену. Там у них двести женок и около пяти сотен мужеского пола.
– Что за мужеского пола?  – не утерпел Борзята. – Ты говори прямо, казаки чи нет?
Гришка чуть смутился:
– То я не знаю. Подойти близко не получилось. Держат их в ямах. Мысль была докопаться туда. Но посчитали, поняли, не успеем. Узнал я, собираются казнить их дня через два. Нам на страх, значит. Мол, чем дольше вы тут сопротивляетесь, тем больше вреда всем  православным делаете. Поскольку мы их из-за вас всех их казнить будем.
– О как! – Космята дернулся возмущенно. – А как же ты это узнал?
Пластун хмыкнул:
– Есть и среди турок разговорчивые.
Его перебил Наум:
– Гришка там при готовне обретается. Своим уже стал. Будто посланный на помощь от черных мужиков. Взяли и проверять не стали. У них там везде людей не хватает.
Казаки по новому взглянули на Гришку.
– Силен ты, парень! – Валуй выразил общее мнение.
– Что есть, то есть, – не стал скромничать пластун. – Ну, то дело не хитрое. Вот ослободить наших,  то – хитрое!
– Что предлагаешь?
Гришка зыркнул озорным глазом:
– Есть мыслишка. Но по планам потом. Сперва определиться надоть, чего сначала делаем, что апосля.
– Ну говори дальше, не тяни. – Борзята оглянулся к бачку. – Кружка есть кака? Пить охота.
Арадов махнул рукой:
 – Там, возле бака висит.
Пока Борзята выбирался из-за стола, пластун начал:
– Второе дело тако: меж собой турок и татар посорить.
– Ух ты! – не удержался Миленький. – А как это?
– Есть мыслишки? – хмыкнул Борзята, подходя с полной кружкой воды.
Гришка осуждающе глянул на среднего Лукина. Почесав затылок, выдал:
– Есть мыслишки.
Народ за столом сдержанно засмеялся.
Обсуждение затянулось. Оба дела требовали спешки. Но первоочередность определи быстро. Конечно, православных выручать. Тут и думать нечего.
План разрабатывали все вместе. Тут одной головы явно мало было. Атаманы сразу пригласили всех высказывать идеи, пусть даже самые сумасшедшие. Впрочем, таких не нашлось, и в результате получилось просто, как по башке колотушкой. Первым делом нанести из соседнего слуха отвлекающий удар. Пока турки там бегают, в другую сторону смотрят, здесь тишком перерезать охрану, и вывести наших сюда, в комнату. А чтобы враги, очухавшись, не спохваились, ударов отвлекающих должно быть два. Второй нанести с реки. Загодя забраться в Дон. Через камышины дышать народ еще в казачатах учится, когда в разные казаки-разбойники играют. Холодно, конечно, вода уже далеко не летняя. Но что за казак, если терпеть не могет? Вот, то-то. Из воды атаковать сам Валуй предложил. Вот уж откуда нападения турки точно ждать не будут.
А народ сразу же перепровадить в крепость. По одному, через два слуха, это не быстро. Но вариантов других нет. Надо успевать. На всякий случай заслон держать рядом. В случае чего, чтоб как можно дольше сдерживать турка. А где укрыться людям найдется. В щелях опустевших после всех потерь места полно. Насчет кормежки тоже пока печали нету. Лошадей и коров, что ядрами турки перебили, казаки успели засолить и завялить в специально подготовленных коптильнях. Да и зерно пока имеется. На пару недель хватит, а там уже что-то да случиться. Или казаки отобьются, и тогда можно будет провиант спокойно сверху Дона доставить, или турки Азов возьмут. И тогда уже никому кормежка не потребуется. Хотя, нет. Шиш им, а не Азов. Отобьемся!
 
Глава 20
Ночка стояла смурная, дождливая. Намокшая земля разъезжалась под сапогами. Обидно, и не сматеришься, когда бесшумно скользишь в луже, еле удерживая ноги, чтобы не растянулись шире плеч.
Надежда на то, что турки будут лениться на постах, не оправдалась. Видать, начальник больно строгий. Даже не присел никто. Нарезают круги этак саженей на тридцать. А в середине круга вповалку пленные. И бабы, и мужики. Все в ямы не поместились, на земле тоже много народу. Сколько наверху, сколько внизу, пока не посчитать. Ну да ладно, потом разберемся. Вроде, и дети есть, но издалека, да в темноте можно и ошибиться. И со всех сторон турки. Тут их лагерь. Хорошо, не янычары или сипахи, обычные черные мужики. Таких в любой армии держат в качестве мяса. Чтоб массовку создавали, когда опытные бойцы за их спинами в атаку бегут. Кроме, понятно, казачьих тысяч. У казаков каждый – воин.
Нонче турки дрыхнут без задних ног. Поди, это они давеча на стену лазали. Так вчера отбились, шибко не напрягаясь. Нет в них ни ярости, ни стержня. Почуяв, что казаки уступать не собираются, тут же тушуются. Назад начинают оглядываться. И никакие тогда командиры им не авторитет. Своя рубашка-то, она к телу ближе.
Может, и здесь без шума управимся?!
Лагерь выходит к рукаву Дона. Тут, в стороне готовня, первые пленные спят прямо у печки, сложенной из камня, что из стен крепости понатаскали. А для готовни вода завсегда первое дело. С другой стороны, саженях в двухстах, уже татары кучкуются. А вот лошадей рядом нет, проверяли. Татары их подальше отгоняют, верст аж за тридцать. Кормить-то нечем. Ближе уже все или съели, или сгорело. В окрестностях пластуны нет-нет, да пал пускают. Так что лошади крымские да черкесские все лето на голодном пайку. Татары и горцы из-за этого психуют и воевать отказываются. На стене казаки их еще ни разу не видели. Хотя, знают, Гусейн-паша не раз пытался крымчаков на штурм загнать. Не поддаются. Они хоть и вассальники, но самостоятельные. Да и где это видано, чтобы татарин безлошадным, как простой турка в атаку бежал? Сроду такого не было. И не будет. Оно и к лучшему. Зачем азовцам свежие люди на приступе? Не нужны они. А черкесы те вообще, союзники у султана Ибрагима. Им Гусейновы хотелки по барабану. Ответили так: «Вот стены возьмете, тогда мы со всей душой в поход с вами по русским землям. А пока нам за лошадьми смотреть надо». И отбыли еще подальше, чем татары лошадей отгоняют.
Отправляться в реку выпало десятку казаков во главе с Лапотным. Им пятки рубить .  Казаки вообще любители из засад воевать, а уже тут, в самом центре турецкого войска, да ночью, да для благого дела – своих освобождать, сам Бог велел.
Ох, и диверзию они учудят! Ежели получится, турки долго охать, да ахать будут. Хотя, почему «ежели»? Получится однозначно. Зря, что ли два дня над планом карпели? Да разведки проводили. Аж три раза вместе с Гришкой в положение врага заныривали. Последний раз чуть не попались. Какой-то подозрительный турка отставшего Миленького за рукав поймал. Несколько турецких бойцов припозднились, не спалось им, вот лежа и болтали. Их сразу и не заметили. Валуй со своими чуть в стороне проскочил, а вот Путило попался. И сразу вопрос: «Кто такой и чего тут желаешь?» Хорошо, Путило не растерялся. Наговорил с кучу, а главное, придумал, что хозяин – знатный татарин поздно вернулся из стана. Вот, за водой и послал. А что без ведер, так попросит у кого-нибудь. Рядом с готовней много разных. А он вернет потом. Вроде турка успокоился, но еще долго вслед Миленькому поглядывал. Тот, не будь дурак, как сказал, так и сделал. И ведро отыскал, и воды набрал, и к татарам направился. Валуй с ребятами в это время, затаив дыхание за ним наблюдали. Если бы не срослось, пришлось бы турок, тех, что бессонницей мучились, кончать. А вдруг шум. Раньше времени он никому не нужен. К счастью, обошлось. 
Перед входом в слух крохотная балочка, только лежа и укрыться. Гришка впереди, остальные – за ним. Рывком добежали. Гришка упал первым. Остальные тоже повалились. Кажись, никто не заметил. Здесь казакам принимать пленных. И отбиваться от врага, если придется.
Ближайшие турки шагах в трех. Какой соблазн ножом пырнуть, но надо чуть потерпеть. Напыряются еще. Здесь всех под зачистку. Валуй посчитал, вышло около сотни. А их полтора десятка. Здесь, на земле. Не считая Гришку Лапотного со своими, что пока в воде недалеко от берега бултыхаются с камышинами в зубах.
Ждать – казаку хуже некуда. Привычка, всяко-разно, имеется. Но дрожь-таки тихо-тихо, но бьет. Валуй обернулся, разглядывая в темноте своих.  Лежат, головы не поднимают. Кто на боку, кто на спине притулился. Это же Матвей! Он еще и посапывает. Неужто, придремал. Во, выдержка! Аж, завидно. Братуха рядом, его плечо Валуй чувствовал. Тоже, похоже, дрожит. То ли от холода, сырости этой, с неба сыплющей и снизу до костей пробирающей, то ли от волнения. Уж сколько раз во всяких переделках бывали, а, смотри ты, тревожно. А самая большая тревога из-за боязни не справиться. Не увести православных, подвести их и остальных казаков, в эти мгновения жизнями рискующие ради своих, в полон попавших. Многие на себе испытали, каково это в рабстве пропасть. Вот и парни, что с Валуем в этой балочке лежат, тоже бывали. Если бы их  тогда, четыре лета назад рыскари во главе с Сёмкой Загоруем не отбили в море с каторги, вряд ли живы были. «Эх, скорей бы уже сигнал. Как же паршиво в грязи лежать!»
А вот и он, долгожданный! Сыч, хлопая крыльями, растянул клич над черной водой. Во всяком случае, так должны подымать турки. Валуй же, мигом подскочив, рванул к крайним лежебокам. Пока сполоха нет, надо порезать как можно больше. Чем меньше апосля воевать против них останется, тем лучше. Пятнадцать казаков, сливаясь, с мокрой землей, змеями заскользили к неподвижным туркам.
Ножи, кинжалы, ваше время!
Валуй подкатился к восьмому, когда тишина закончилась. И что хорошо, не у них. Тут пока резали тишком. Но ужо хватит. Стрельба! Там, ближе к морю. Казаки из дальнего слуха атакуют. Заполошные крики, гортанные панические вопли, казацкое «За Дон, батюшку», сбитые редкими выстрелами и сполохами огня, донеслись до Валуя. С первым шумом, каждый замер там, где оказался к тому моменту. Лежат себе и лежат. Ничем от остальных турок не отличимые. Пока враги разберутся… Ну, а уж там не зевай. Сабли за спинами. Чтобы до времени не попачкать.
Борзята оскалился, в  темноте блеснули белым зубы. Но не шевелится, ждет команды.
Их турки забеспокоились. Кто сел, вглядываясь в сторону, где, шумят, кто, еще не отойдя ото сна, что-то спрашивает у соседа. Но тот и сам ничего не понимает. Некоторые поднимаются, оглядываясь. Но не все. Многие лежат без движения. Это те, кого казаки приголубить успели. Пока на них не смотрят. Но уже вот-вот… Времени почти нет. Пока командир не построил, пока они в замешательстве…. Пора!
Валуй молчком подкатился к ближнему турку, озирающемуся со страхом. Саблей, не поднимаясь, махнул по ногам. Тот, валясь на Лукина, заорал благим матом. И здесь тишине конец.
Зайцами, уматывающими от лисы, подскочили казаки, все пятнадцать. Невидимые в темноте шикнули сабли, и полетели головы под ноги. В лагере паника, турки мечутся, не понимая, кто их убивает. Сами натыкаются на сабли, крик, визг, стоны! Охранники, что пленных охраняют, забегали быстрей. Они без ружей. Тоже не из приближенных к султану. А вот луки имеются. Первые стрелы свистнули в ночи, достали кого, чи нет? Не понятно. Все  движения Валуй отслеживал краем глаза. Подскочил командир. Визгливо пытается организовать сопротивление. Вокруг него уже начали собираться наиболее сообразительные турки. Нет, так не пойдет. Пригнувшись, Валуй бросился туда. За спиной, тоже краем глаза углядел, Пахом. Борзяту не видать пока. Но, он парень не промах, такого мужикам не завалить.
«Где же наши речные казаки?» И только  подумал, как среди собирающихся в нечто напоминающее строй, турок, словно ядро разорвалось. В один миг раскидало врагов, в раз не стало ни командира, ни охранников с луками. «Как же вовремя!»
Все, турки еще дергались изредка, пытаясь кидаться на выныривающих из мороси мокрых, грязных и от того еще более страшных казаков. Но все меньше оставалось живых. Им повезло, что ружей ни у кого из тутошних не оказалось. А там, ближе к морю выстрелы только учащались, Бьются, казаки, бьются. Дают им время, так необходимое, чтобы вывести пленников.
Мимо, сосредоточенные, уже бегут православные. Это Лапотный подсуетился. Ухарь, а не казак! Ничего говорить не надо. И остальные такие же. Все знают, что делать.
Во взглядах спасенных и радость, и страх перемешаны. Вроде казачки, вроде воля, но получится ли всем спастись. И куда бежать-то? Турки кругом. Однако наперед друг дружки не лезут. Баб поддерживают, детишки, есть и детишки, на руках. Не запугал народ турок, стержень не перебил! Несколько мужиков остановились: «Чем помочь?» Валуй, не мешкая, отправил их в помощь казакам, вытаскивающим остальных из ям. Какая-то женщина упала на пути толпы. «Затопчат», – испугался Валуй, но подбежать не успел.  К ней бросился Борзята. Только тут братишку и увидел.
Пробежав вдоль толково шагающей толпы, расставил казаков, кого поймал по бокам дорожки к слуху. Тут недалече, но без проводника не найдут. Суетясь, доскочил до места, где держали православных. Лапотный попался навстречу с лестницей наперерез, как с копьем. Мотнул головой атаману, и к яме. Пока Валуй оглядывался, из нее выбрался первый. Мальчишка! Но не убежал, развернувшись, протянул руку вниз. Показалась женская голова в платочке.
– Много еще?
– Последние, – Лапотный махнул рукой, словно отгоняя Валуя. – Справились. Давай вперед, там чтоб не мешкали.
Валуй не стал спорить. Обгоняя народ, рванул к подземному ходу.

       Глава 21
Гасейн-паша, низенький, пухленький с маленькими злыми глазками метался по шатру, аки раненный тигр.
– Увести из-под носа почти тысячу рабов! Неслыханно, неслыханно!
Проскочив мимо евнуха Ибрагима, вдруг остановился. Оглянулся. Сдал назад. Наклонившись к самому лицу евнуха, прошипел:
–  Это же ты посоветовал отложить казнь неверных на несколько дней. Мол, позлим казаков, и они сделают не обдуманный шаг. Сделали?
Ибрагим, нисколько не смутившийся, вознес глаза к прокопченному конусу шатра:
– На все воля Аллаха.
Чтобы сдержаться, паша сжал зубы до скрипа. Пронзив еще раз свирепым взглядом евнуха, пошагал дальше.
Калги – военноначальники не смели поднять головы. Никогда они еще не видели Гусейн-пашу в такой ярости. Да, были и другие поражения, ошибки, неудачи и промахи, да, он злился. Случалось, садил на кол провинившегося. Но такой обидной оплеухи ему еще не приходилось получать. Вот и ярился.
Снова резко остановившись посреди шатра, впился взглядом, словно штыком, в пашу Карамана, отвечающего за все наемные силы.
– Может ты, подскажешь, уважаемый, как это получилось?
Худой, складно скроенный паша не спеша поднялся. Расправил пояс на тонкой талии. Спокойно встретил бешеный взгляд командира:
– Казаки опять нас обхитрили. Они не люди, им сам шайтан помогает, а джины у них на посылках. Мои бойцы их боятся, как будто они не живые люди из плоти и крови, а демоны, – он помолчал, обдумывая последующие слова. – Духом казаки сильнее наших газиев. Потому и не можем их победить.
– Сядь! – рявкнул Гусейн. Круто развернувшись на месте, обвел собравшихся злым взглядом. – Кто еще так считает?
Напряженное молчание в шалаше, мерещилось, повисло на шестках, поддерживающих кровлю. Челеби, с самого начал совещания забившийся в уголок за спины начальников, постарался еще ниже склониться над нераскрытой книгой. Он-то собирался вести записи во время беседы, а тут… Уцелеть бы…
Накрутив еще пару кругов по центру шалаша, свободному от ног сидящих людей, паша, наконец, выдохся. Махнув рукой, как человек, который разочаровался в этом мире полностью, он уселся в почетнном углу, из которого и вскочил недавно после доклада дежурного по лагерю.
Некоторое время молчали. Голос Ибрагима тонкий и неприятный проскрипел неожиданно.
– Я так думаю, все наши проблемы в том, что некого казнить в назначенный день, когда мы хотели лишить казаков силы к сопротивлению через смерть их одноверцев? – он медленно развернул свое толстое тело от одного края к другому. – Так  это решаемо. Казним в другой день. Уважаемый Бекир-паша. Твои черкесы засиделись без дела.
Бейлербей Бекир – предводитель племен черкесских и Дагестана вопросительно выпрямил спину.
– Да. Наши джигиты рвутся в бой. Но у меня небольшой вопрос, – он оправил складки бешмета на коленях. – Пусть нас перестанут заставлять воевать пешими. Мы так не воюем! Это раз. И еще. Как так получилось, что за одного барана приходиться платить по три пистоля, а содержание лошади обходилось в цену половины быка? Кто мне ответит?
– Зачем что-то говорить? – евнух, показалось, обрадовался. – Собирайтесь в большой поход. Там и цены вас волновать не будут, и делом займетесь. – Его голос набрал суровости. – А то на стену вас не зови, туда вас не бери. В общем, собирайтесь. У казаков на виду. Наших друзей из Крыма мы тоже попросим присоединиться к ним. –  С улыбкой он развернулся к татарскому паше.
Гирей-младший, возглвивший татар после гибели отца от рук сумасшедшего казака, почесал волевой подбородок, окаймленный острой бородой:
– Еще вопрос кто к кому присоединится.
Сделав вид, что не услышал бурчание крымчака, скопец снова улыбнулся:
– Что ж. С разрешения многоуважаемого Гусейн-паши,  – легкий кивок в сторону грузно сопевшего начальника, напряженно следившего за ним. Гусейн хмыкнул, но кивнул. – Завтра на виду у казаков собирайтесь в дальний поход. Но,.. идти до Москвы ни к чему. Да и не дойдете вы сейчас. Казаки там, как ягуары на дорогах сидят. Порыщите в окраинных землях Руси. Соберите, кого сможете, и назад. И пусть неверные в Аздаке переживают за одноверцев. Это, несомненно, ослабит их дух.
Удовлетворенно зажав тонкие губы, он уселся на место.
Сообразив, что разгон на этом можно считать, законченным, шевельнулись калги. Силистровский паша Кенан поднял руку, как на уроке в духовной школе. Дождавшись кивка Гусен-паши, поднялся:
– Все знают, что со снабжением  у нас полных швах. Люди не хотят идти в атаку с одним пиками и саблями… От жестоких приступов, подземных взрывов, страшных рукопашных схваток с казаками армия уменьшилась почти вполовину. В армии не хватает фуража, не хватает пороха, свинца, ядер, каленых стрел, провианта. Все это подвозят очень медленно или вовсе не подвозят. Мы всерьез опасаемся бунта. Чтобы избежать его, все время приходится передвигать войска, не позволяя смутьянам договориться.
 Ибрагим поморщился:
 – Да, это все знают. Зачем говорить то, о чем все знают?
Кенан-паша, словно ждал этих слов:
– А затем, что я хотел бы знать, когда подойдет обещанная помощь из Стамбула?
И словно прорвало, заговорили разом паши и беки. Вопрос не шуточный. Без помощи из Турции, уже понятно, войны не выиграть.
Капудан Сиявуш-паша – командующий флотом, все заседание просидевший молчком, медленно встал. Высокий, под три аршина ростом, он по-привычке низко клонил голову.
– Султан обещал, и султан сдержит слово. Ожидаем транспорт галер в середине августа. Все будет. И заряды, и пропитание, и даже, дрова.
И снова оживились турецкие военноначальники. В их ослабшие сердца словно вдохнули надежду на благополучный исход. И даже Гусейн-паша позволил себе улыбнуться: «А не все еще потеряно. Придут транспорт, дожмем крепость. Или не сносить мне головы. Так что, без выбора».
Он, кряхтя, поднялся:
– Все свободны. Готовьте войска к решающему штурму. Думаю, к концу августа крепость будет наша.
Раскланиваясь, турки потянулись к выходу. Среди них из шатра выскочил и  Челеби, впервые не записавший во время совещания ни единой строчки в книгу о великом походе.


Глава 22
Сёмка Загоруй, придерживая твердой рукой повод переступающей копытами лошади, вглядывался в дрожащее марево над бескрайней степью, прорезанной узкой пыльной дорогой. Вроде вечер, а духота не спадает. Казалось, седые ковыли, качая метелками, нагоняли горячий воздух, словно веники в бане по-черному. Позади поднимался густой перелесок, в котором позвякивали уздечки и  всхрапывали изредка невидимые кони. Сёмка поводил плечом и, прислушиваясь к неприятным ощущениям в мышцах, недовольно хмурил брови. За месяц почти непрерывных сражений он так намахался правой рукой, что теперь ощущал некоторую неловкость при движении. Левая рука у него уже давно была в падчерицах, еще по молодости лет лихой ногаец перерубил связки на локте, и она так в полную силу и не восстановилась. А теперь вот и правая. «Как бы не подвела в нужный момент, – он покосился в сторону, где натягивая спину в седле, почесывал торчащую в две стороны лопатную бороду Герасим Панков, из мужиков. – Лишь бы не догадались свои. А то еще начнут оберегать». Сделав над собой легкое усилие, он снова сосредоточил взгляд на горизонте.
Панков появился в казачьих землях всего пару недель назад, а сегодня он уже уважаемый сотник. Мужики единогласно выбрали Герасима главным над собой. Три сотни бойцов Панкова – беглых из плена и добровольцев, добравшихся до Батюшки-Дона с русской земли, выглядели разношерстно, но боевито. Тут собрался народ из самых разных городков и сел, большинство с Белгородской черты, с засечки, потому с боевым опытом. Многие отпросились из стрелецких полков, стоящих по черте. Все начальники были осведомлены о негласном царском указе, отпускать стрельцов, черкасов и казаков на помощь донцам, и потому уходили легко. Сотники и воеводы, понимая на какое дело охотники отправляются, и продуктов в дорогу давали, и разное оружие, стреляющее и режущее. Пошли бы и сами, но городки-крепости оставлять без охраны тоже нельзя.
Вооруженные саблями, топорами, и даже вилами, рыскари  проходили не одну сотню километров к Дону, где присоединялись к казакам. И тут же  начинали вместе бить татар и турок. Последнее пополнение, по пути, пока собиралось в десятки из небольших групп бойцов, разгромило крепкую татарскую сотню, нечаянно выскочившую на них и поначалу не принявших мужиков за серьезную силу. За что и поплатились – полегли все. Правда, и добровольцы потеряли почти пять десятков. Дорого далась победа. Но тем злее оставшиеся в живых врубались в татарские порядки после того. Самые недоверчивые станичники потом специально отыскали место схватки, чтобы перепроверить рассказ пришлых людей, более смахивающий  на байку.  На удивление, все подтвердилось.
Но все равно, сперва станичники приняли их с недоверием. А, может, и вообще бы не приняли, – на войне казак надеется только на казака, и желательного испытанного, – но репутация Валуя Лукина, рекомендовавшего Герасима с его людьми, сделала свое дело. Потом мужики и стрельцы плечом к плечу со станичниками рубились татар и ногаев. И так мужики свирепо вламывались в толпы врагов, что те даже, бывало, смешивались от неожиданности. Тут уж казаки их и добивали. Постепенно, взаимная настороженность  спадала, но до полного единения было далеко. Слишком уж разные. Казаки – по натуре разбойники, им бы с утра до ночи носиться, размахивая саблей над головой. Мужики – люди степенные. После драки им хочется в родной дом вернуться, деток подарками порадовать, жинку приголубить. А после скотину проведать и на пашню выйти, глянуть. И чтобы везде порядок был.
Разница в мировоззрении и не позволяла двум разным мирам сливаться в один. Впрочем, две группы быстро научились использовать сильные стороны друг друга, так что с уживанием в одном пространстве проблем не было. Впрочем, как и большой дружбы.
Об этом татарско-ногайском отряде казаки-разведчики вызнали еще вчера. Отрядив посланца сообщить своим, тайно вели его весь день. А сегодня к вечеру, прикинув, куда орда встанет на привал, соединись с отрядом Сёмки. Тут недалече неглубокая балочка, прорезавшая степь на несколько верст – лучшее место для стана в округе. На дне там ручеек, на склонах трава густая, не шибко выжженная. Так и случилось, не ошиблись разведчики. 
Загоруй, когда узнал, что татар здесь почти тридцать тысяч собралось, один нападать не рискнул. Сообщил другу в соседний городок, и  Василий Корыто сейчас где-то  за дальнем краем стана тоже готовил к атаке свои две тьмы казаков.
Согласовывав, бить решили, как только улягутся и задремают. Сигналом станет вопль сыча. Ночью его слыхать далеко. Лишь бы с настоящим не спутать. Они тут тоже водились.
А пока до вечера далеко, народ спешился. Опутав ноги лошадей, разлеглись отдыхать. Прошлая ночь в седле прошла, следующая скорей всего так же минует. Так что подремать, а то и подрыхнуть, у кого организм позволит перед битвой, не лишнее. 
Как стемнело, коней под присмотром оставили в леске, сами пешим ходом с оглядкой тронулись в сторону балочки. Чем ближе подходили, тем ниже кланялись. Последние сажени уже на пузе. Подползли разом, заранее разойдясь по ширине. Полторы тысячи мужиков и казаков замерли в верхней точке, перед спуском. Отсюда, со стороны, казалось, что огромный лагерь врага дышит, словно гигантский змей-горыныч. Многочисленные костры, кидающие искры в темноту, напоминали блестки на его пупырчатой коже. И даже запахи, изредка доносившиеся сюда, в засаду: варенной конины, кислого пота, человеческих испражнений – тоже говорили о присутствии невдалеке неразборчивого хищника, неряшливого и давно немытого.  Выглянул из-за невидимого облака тусклый серп-месяц, и Сёмка, все последнее время напряженно таращившийся в ночь, вдруг улыбнулся. Повернул голову к сотенному Трофиму Иванову:
– Казачье солнышко выглянуло, видал?
Тот закивал головой, забыв, что его не видно:
– Ага. Удачу нам должно принесть.
– Дай-то Бог, – Сёмка коротко перекрестился.
Под слабым светом луны проявились неплотные силуэты ближайших казаков. Оно и к лучшему – в полной темноте воевать далеко не всем сподручно. Сам-то Сёмка мог сражаться, хоть с завязанными глазами. Но таких, как он, характерников, у него в тысяче наберется не больше пяти бойцов. «Не густо. Лучшие воины в крепости нынче собрались, там главная война и кровь. И смерть», – Загоруйко поджал губы.
Опершись на ствол ружья, поднялся. Почудилось, вот-вот будет сигнал. И только он выпрямился, как  над затихшим леском разлетелся далекий сычиный крик. Казаки подскочили, и, помня о договоренности, досчитали про себя до десяти. И лишь после этого шагнули в ночь. Атаман, зная, что на него никто сейчас не смотрит, – разве увидишь в сплошных потемках, все равно поднял и кинул вниз руку, – сказалась привычка. И поморщился – сустав, показалось, заскрипел, как несмазанная тележная ось. Тысяча с гаком бойцов шагнула почти одновременно. 
Татарский стан приближался. Уже виделись взлетающие из редких костров искры, когда караульные подкидывали дрова.  Казаки старались двигаться бесшумно, и у них получалось. Чуть приотстав, по Сёмкиному распоряжению, вторым эшелоном крались добровольцы. У них так тихо не выходило, потому и шли подальше. Их дело вступать в схватку, когда в стане поднимется гвалт и скрадываться нужды не будет. Уже рядом маячили крайние фигуры караульных. С десяти сажень Сёмка углядел, как в темноте вскинулись несколько плотных силуэтов, и упали вместе с татарами-охранниками. Даже короткого приглушенного вскрика не услыхал. Про себя с ласкою отметил: «Умеют, душегубы!»
А вот и тела. Скрючены, под ними черные лужи крови. Обошел, глянув равнодушно. Казаки на полусогнутых, почти на коленях, подкрадывались к крайним татарским кострам. Еще миг, и более тысячи бойцов смертельным ударом нагайки впились в рыхлое тело татарской орды.
Первых врагов убирали спящих или лежащих у гаснувших огней, без всякого сопротивления. Только примерно на третьем ряду костров татары поняли, что в лагерь проникла их смертушка, и стан очень быстро наполнился криками, воплями, звоном сабель. Сёмка нарочно немного задержался, чтобы встать рядом с добровольцами. Все же не тот у них опыт. Но в бой они вступили отчаянно, рубились так, что враги не успевали ничем отличить их от остальных донцов, и атаман быстро успокоился. И даже похвалил оказавшегося рядом с ним Панфила Забияку, когда тот боковым ударом скосил, словно молодое деревцо, кинувшегося на него татарина. Он, конечно, не узнал в темноте зарубленного врага. Аесли бы узнал, то сказал бы: «Собаке собачья смерть». Только что от руки Панфила пал ногайский князь Наиль. Скинув безвольное тело с сабли, Панфил повернул к атаману серьезное лицо. Сёмка поднял большой палец. Никак не отозвавшись на похвалу, Панфил рванул к следующему врагу, прыгавшему у огня с настороженной саблей. Сёмка проследил за ним внимательным взглядом. Удостоверившись, что татарин сбит на земь, сам рванул в гущу разгорающейся битвы.
Поначалу беспощадное уничтожение застигнутого врасплох врага, постепенно превращалось в яростную схватку на каждом пяточке стана. Похоже, каждый из казаков, которого атаман мог разглядеть поблизости, рубился с татарином, а некоторые уже схватывались и с двумя.  Незаметно бой переместился чуть ли ни к центру лагеря. С противоположной стороны тоже нарастал гвалт. Там Корыто со своими теснил врагов.  Но победа все еще не была гарантирована. Появись у них умный командир,  обошли бы в темноте. Ночь из соратника казака превращалась в обоюдоострое оружие, которым мог воспользоваться и враг. Атаман обеспокоенно огляделся. Татары и ногаи вылетали из темноты, словно пущенные неведомой пращой. Видно кто-то умелый направлял их действиями, преодолев первую панику. Все-таки нашелся кто-то соображающий.
Загоруй понял: пора отходить. Задачи перебить всех до одноги изначально не стояло. Достаточно будет выбить большую часть, остальные сами до дома повернут. Он махнул саблей, отбиваясь от наскочившего на него врага, почувствовал спиной, как тот заваливается позади уже мертвый и поднял ко рту согнутую ладонь. Крик филина раскроил черное небо над головой. Сёмка оглянулся – все ли услышали? На глазах стихал казачий натиск, пятились товарищи, отбивая наскоки врага. Татары, почувствовав слабину, надавили с удвоенной силой. Сёмка еще раз подтянул ладонь к губам, и на этот раз вороний крик всколыхнул ночное небо. Вороны по ночам не кричат, но теперь это не имело значения. Если филин подсказывал казакам отходить медленно, то ворон командовал тикать во всю прыть.
Дежурная сотня, которой выпало прикрывать, начала дружно выбираться в первые ряды. Остальные ускорили отступление. Пока все по плану. Сёмка задумал остаться с прикрытием. Здесь уже дрались несколько характерников. На них приходился основной натиск. Татары просто дурели от того, как легко, не успев даже понять, от какого удара, падали около казаков их товарищи. И лезли туда с удвоенным рвением, мечтая отомстить за погибших. Подскочив к друзьям, атаман вместе со всеми включился в сечу. После каждого отбитого удара казаки отходили на несколько шагов. И снова вставали в стенку. Ухали станичники, кричали с визгами, разъяряя себя татары, Сёмка рубил и рубил, с оттяжкой и тыком, чувствовал, как летят теплые брызги в лицо и как привычная тяжесть наливает плечо. Усталость накапливалась весь последний месяц и вот сказалась. Последний удар он отбил как-то неловко, и татарин сумел перехватить движение сабли и почти рубанул по плечу. И рубанул бы, если бы не сосед, в последний момент, чиркнувший кончиком сабли по шее врага. Сёмка не успел разглядеть, кто это был. А потом его оттерли  в задний ряд. Здесь тоже появлялись враги, но уже реже и чаще всего раненные, сумевшие живыми проскочить первую линию донцов. Мудрые казаки-характерники, между делом наблюдавшие за атаманом и прикрывавшие его по мере надобности, почувствовали момент, когда он потерял удар и стал доступен вражеской сабли.
В небе безмолвно блестел месяц-казачье солнышко, равнодушно поглядывая на происходящее под ним. Наверное, привык. Падали татары, никли и казачьи головы. Все меньше и меньше оставалось в строю засадной сотни донцов. Казалось, еще чуть-чуть и враги сомнут, раздавят последние казачьи десятки. Но случилось неожиданное.  На взгорке татары, словно получив команду, остановились. А может, и точно получили – казаки, сосредоточенные на битве, не расслышали. В один миг вдруг поняли, что на них никто не лезет. Получив возможность оглянутся, увидели, что татары остались на месте, а они пятятся в одиночестве. Сёмка, ослабевший и уставший до тошноты и кругов перед глазами, почувствовал, как его подхватывают под руки и спешно уводят в глубину леса. «Значит, выбрались», – мелькнула мысль, и неожиданно для себя он потерял на какое-то время ощущение реальности. Вроде видел, как мелькают под ногами травяные бугры, поваленные стволы деревьев, и даже вроде переставлял ноги, но сил, чтобы оценить и осмыслить происходящее не находил. И только когда его вскинули на лошадь, и он привычно сжал в руке повод, окружающее начало эпизодами, словно рывками возвращаться к нему.
Отходили по проторенной тропе, стараясь держаться перелесков. Заросли татарин не любит, и если и идет туда, то только по большой надобности или по принуждению. Остаток ночи прошел спокойно.

Глава 23
 – Вылитый янычар, – Борзята обошел вокруг брата, недоверчиво на него поглядывающего. – А че? Правда, вылитый. Штаны малость смущают. Что ты за свои цепляешься? Одевай янычарские, чагширы . Они хоть цвет имеют – синий и не такие заплатные. На твоих же живого места нет, а про цвет и не говорю, не разберешь. Серобуромалиновые какие-то.
Валуй отрицательно мотнул головой:
– Не могу вражьи штаны носить. Брезгую.
– Доларму , значит, можешь, а штаны не можешь?
– Доларму ихнию я на свою рубаху одел. Терпимо.
Борзята картинно вздохнул:
– Ну что ты с ним будешь делать? А если на какого-нибудь чор-баджи  напоремся. Ты хоть кушак возьми янычарский черный.
– Кушак возьму, – покладисто согласился старший Лукин.
И зарылся в кучу тряпья, что приволокли казаки из крепости.
Гришка-пластун, уже выряженный, замечая, неполадки в одежде товарищей, ругался в пол голоса. Ругнувшись в очередной раз, метнулся к Миленькому, беспомощно разглядывающему подвязки на штанах. 
– Ну кто тебя такого выродил? Под коленками завязывай. Показать?
– Справлюсь, – обидчиво пробубнил Путило.
Борзята, краем глаза заметив Матвея, неуверенно прилаживающего высокий бёрк , всплеснул руками.
Дядька Матвей. Ну, куда ты эту бандуру напяливаешь. Ее уметь носить надо. Потеряешь же. Вот, возьми, – он углядел в куче тряпья  аракыйе , – в самый раз будет.
– Я тоже тюбетейку хочу, – Космята завистливо глянул на Матвея, – Еще есть?
– Найдем! – Арадов оставил в покое неловко поводящего плечами в тесном кафтане Пахома Лешика. – На всех хватит.
– Слушай, а чего это ты серебристый пояс подвязал? – Валуй склонил голову на бок. –  В гедлики  записался?
– А чего бы и не записаться? – Борзята на всякий случай отступил на шаг. – Вам, молодым, завсегда завидно.
Валуй занес руку для подзатыльника, но брат отскочил еще дальше. Негромко посмеялись.
– Во, еще один такой же, – Космята тоже вытянул из кучи серебряный пояс.  – Я тоже повяжу. А че, пусть два старослужащих будет…
Валуй вяло махнул рукой:
– Носите, че хотите. В темноте все одно не разберут.
– Ну, у кого не разберут, а  у кого и издалека видно,.. – поправив блестящий пояс, Борзята приладил на него саблю. – Я готов.
Света от двух лучин не хватало, но более-менее, если напрячь глаза, виделось. Валуй придирчиво оглядел пестрое воинство, весело перебрехивающееся. Десяток его людей почти ничем не отличался от настоящих янычар. А уже в темноте, и сам чор-баджи не различит огрехи в одежде. Можно подумать, янычары строго по форме ходят. Миновали те деньки, когда они хорохорились. Спесь-то уж сбили. Теперь лишний раз стараются не отсвечивать в толпе. Да и поизносились, не хуже казаков. А запасных одежек с собой баулами не тащили. Как все воины, в поклажу в основном оружие клали, надеясь с его помощью и все остальное раздобыть. Да вот, не обломилось им. 
– Ну что ж, раз готовы, присядем на дорожку.
Казаки, шумно переговариваясь, расселись по земляным лавкам, прикрытым дерюжкой. Лапотный шумно вздохнул, натягивая турецкий зеленый сапог. Сапоги, кстати, у турок были нескольких цветов. В зависимости от положения и звания. В точности Валуй уже не помнил, но вроде – зеленый – для десятского. Как раз по Сеньке и шапка. То есть, сапоги.
Всего сутки прошли, как вернулись от турок вместе с толпой освобожденных православных. В крепости гам и шум до сих пор стоит. Пока всех разместили, пока накормили. Мужики и казаки все до одного оружие попросили, воевать будут. С порохом плохо. А вот луки, стрелы, большая часть, трофейные, сабли, пики да дубины – этого добра валом. Еще днем раскидали народ по тысячам. Валую тоже полторы сотни досталось. Там пока Никита Кайда командует. Казак опытный, он справится. А рыскари Лукина, что с ним ходили, в этих хлопотах не участвовали. Сдали народ, кому положено, женок, да девушек повидали, и назад, под землю. Силы-то они не беспредельны.
Только отоспаться и дали. И снова вперед, во вражьи порядки!
«А как удачно-то прогулялись-то! Почитай семь сотен народу из-под сабли турецкой вызволили. Прошляпили турки знатно. Поди, кому-то не поздоровиться!»
Пока отдыхали, вражины раскапывали взорванный ход, по которому уходили. Пришлось заряд потратить. Такую прорву народа через него пропустили, там не тропа, дорога выбилась. Валуй по поводу земляных работ турок шибко не переживал. А нехай роют. Там Арадов с помощником – молодым безусым пареньком Гераськой еще одну бомбу заложили. Как враги доберутся, так и взорвут. Шнур сюда, в подземную горницу вывели. А тут Арадов постоянно на дежурстве. Все контролирует, за каждым ходом следит. Только турки где к нашему слуху начнут подбираться, сразу туда бомбочку несут. Уж ского народу ихнего подорвали, не сосчитать!  Правда, последнее время вражины поутихли. Почти не копают. Наелись казацким гостеприимством. Вот только здесь ишшо шевелятся, но это ненадолго».
Валуй стряхнул внезапно нахлынувшее оцепенение, рука привычно нащупала лук, тул уже перекинут за спину:
 – Все, казаки, с богом!
Последний еще не обнаруженный  турками слух выводил в овражек, по которому стекали грязные воды во время дождей. Теперь враги превратили овражек в помойку. Воняет, будь здоров!
Перед выходом отправили двоих хоть немного расчистить выход. Ну что они могли успеть? Только короткую дорожку через нечистоты проложить. По ней и выбирались. Хорошо, хоть на ногах, если бы на пузе – даже представлять не хочется, во что бы янычарская одежка превратилась.
 Невольно морщась, Валуй выскочил из щели. Двигался в числе первых, раньше его только Гришка-пластун. Ну, ему положено. Нюх у человека, собака позавидует. Причем, не только на запахи, но и на опасность. Не раз выручала Гришкина чуйка. Его дружок Петро Кривонос такой же. Где-то сейчас под началом Сёмки Загоруя воюет. И Герасим Панков со своими там же. Говорят, геройские мужики. Ну так, стал бы Валуй за кого попало ручаться?
«Ух, как оно!» Кажется, еще немного, и от вони, глаза вылезут. На всякий случай, веки опустил, так, чтобы только под ногами видать было. А больше пока и не требуется. Стараясь не  дышать, проскочил вслед за Гришкой самый загаженный участок в низине. «Ну, ниче, казак и не такое вытерпеть могет!» Успокаивая себя, атаман выбрался на верхний край овражка. Стало полегче, тут хоть ветерок обдает, уносит вонь за спину. Сапоги бы почистить, но это попозже.
Татарский стан отсюда верстах в двух, ближе к Калачинским башням. А пока вокруг турки, черные мужики. Подальше несколько шатров островерхих высятся, это для тех, кто познатней. Для остальных рядок навесов выстроился, штук пятнадцать. Но и крыша не всем досталась. Большинство прямо под небушком дрыхнут.
А часовые бдят. Сумрачные фигуры маячат в отдалении. Бродят меж своих спящих.  Но казаков не видят. Тут уж залегли, земля после вчерашнего дождичка подсохла, кое-где в ямках сырость осталась, а так не грязно.
Идти решили напрямки, через стан. А че, станут янычары с черными мужиками воландаться? Они – белая кость, воины почти с рождения, не чета вчерашним крестьянам и пастухам. Пойдут прямо по ногам, особо и  не переступая. Наглость, разумная, конечно,  в военном деле – почти всегда неожиданна, а потому враг, как правило, не успевает отреагировать.
«Ну что ж, вроде тихо, никто лишний не бродит, сполохов не видать. Пора!  – Валуй только начал подниматься, а казаки уж подскочили. –  Мысли они читают, что ли?»
Выстроил донцов в колонну по четыре, это для начала, чтобы хоть какой-то строй организовать. Потом-то все одно народ рассыплется. Между спящими людьми пойдут, какая уж там стройность?
Шагали по обычаю не слышно. Вроде янычарам не положено так ходить, чай, не разведчики, но Валуй не беспокоился. Кто там будет прислушиваться, как они топают?
Редкие постовые, заметившие их, пока не проявляли признаков беспокойства. Ну, идут янычары по своим янычарским делам, нехай и идут. Лучше их не трогать, сволочи еще те, накостыляют не за грош, и еще сам виноват останешься.
Пароль спросил только третий по порядку часовой. К счастью, Гришке на готовне говорили.
– Кто такие, – окликнул их долговязый дежурный, направляя в их сторону ружье.
– Аздак,  – отозвался Валуй.
– Победа, – ответил постовой, теряя интерес к группе янычар.
В лагере тихо. Турки дрыхнут, завернувшись в какие-то хламиды. Прямо, как вчера. Только задача ныне не резать всех подряд, а тонко сработать. Диверзию, значится устроить. Понравилось казакам новое слово, теперь, когда надо и когда не надо треплется.
Татарский стан от мужиков отделен неглубокой межой. Крымчаки себя с мужиками не ровняли, даже в походе, стараясь отделяться. И тут гоняли пленного с плугом. И не лень было? Можно представить, как на них черные мужики косились, да плевались. А уже янычары, те, и вовсе, сказывают, озверели. Давно у них с крымчаками нелюбовь друг к жружке зреет. Турки-то с первого дня во всех штурмах на стены лезут. А татары еще и не воевали толком. Разве что на сабли донцам, что выше по течению дежурят, иной раз попадали. А так, лежат днями, в небо поплевывая. А как за продуктами, так тут они первые. Вот янычары на вассальников и косятся. Вроде как даже порывались побить татар. Насилу их командиры удержали. Тут нарыв с быка величиной. А чуть добавь, и до ножей дойдет. Но основе этих выводов и задумали атаманы нонче в татарских рядах покуралесить.
Перебравшись через межу, прилегли отдохнуть, да осмотреться.
От Дона тянуло свежестью, она перебивавала кислый запах бурдючного жира и потных тел, расползавшийся вокруг татарского стана. И здесь родной Дон-батюшка помогает. Чем может. Издалека доносилось блеяние. Уже знали, давеча татары ближайшей к мужикам тьмы откуда-то пригнали отару, голов на полтораста. Надо полагать, что в первый же день овечье поголовье значительно сократилось. Что для тысячи голодных ртов полторы сотни овечек? В лучшем случае, если экономить, да с учетом крайней редкости дров-кизяков, дней на четыре-пять. А если еще и ханы да беки других тысяч попросят поделиться? Или уже попросили? В любом случае, сколько бы там не осталось, надо угонять. А с учетом плотно расположившихся на ночлег татар, дело это непростое.
Небо к зениту ночи прояснилось, крупные звезды высыпали на небосвод, а вот луна где-то заблудилась. Наверное, запоздалая тучка прикрыла.
Впереди, куда хватало слабого звездного света, топорщились холмики тел. Татары ложились группами, наверное, сотнями, объединенными в тысячу Ближайшая тьма начиналась шагах в тридцати. Постовой маячил в дальнем конце видимости, до него саженей пятьдесят. Фигура еле различима, но заметно, на месте не стоит. Уплотнение темноты в виде крошечного человека медленно заворачивало к казакам.  Видимо, наказ такой. Положено обходить сотню все время дежурства, он и обходит. Вполне разумно. Но это если не учитывать, возможности казаков. Было бы желание, пока он там лазает, перерезали половину, как пить дать. Жаль, задание нонче другое.
Гришка-пластун, сопящий по правую руку, повернулся к атаману:
– Думаю, обойти с левой стороны. В спину постовому пойдем. Он нас если и разглядит, окликать не станет, далеко шибко, народ перебудит.
– На звук пойдем, – Борзята с другой стороны поддержал. – Овечек-то слыхать.
– Ну, казаки, с Богом! – Валуй плавно выпрямился.
Хоть тут и не требовалось, но пластунская наука в кровь въелась – ежели уж шевелиться в ночи, так медленно. Глазу лучше видно резкие движения. Казаки повторили за атаманом. Два десятка псевдоянычаров, ускоряясь, двинулась в обход тысячи.
Гришка сразу прицелился в узких проход, похоже, с соседней тысячей. Сажени две шириной, для людей – дорога, для отары – горная тропа. Как здесь гнать овечек, Валуй пока не представлял. Оставалось надеяться на авось. А как по-другому? Гришка туда не добирался, слишком опасно. Все на ходу решать придется. Русское волшебное средство и раньше не раз выручало казаков. Мобудь, и нынче не оставит.
 Продвигаясь мимо спящих людей, старались шагать бесшумно. Здесь, не черные мужики, татары – ребята нервные, особенно в последнее время, когда они с турками разве что не рычат друг на друга, до того накалились отношения. Османы обвиняют вассальников в трусости, мол, боятся на стены безлошадными лезть. Татары в свою очередь, напоминают, что такого разговора не было. Договоренность касалась совместного похода на Русь, здесь, с Азовом, турки грозились самое большее за пару дней сами управиться. Вот пусть и управляются. Но это там, на верхах, разборки на словах заканчивались, здесь же, среди голодных и разочаровавшихся в начальстве татар и турок гневные перепалки все чаще переходили в драки. Пока не массовые, пока безоружные. Но до первых сабельных ударов, явно, оставалось, не далеко. Так что, коли заметят раньше времени, до овечек можно и не успеть добраться. Если уж и не порубят, то морды начистят, к бабке не ходи.
 Внезапно из темноты выплыла фигура татарина. Сначала появился один, за ним – второй. Они обнаружились немного справа, и было понятно: движутся наперерез казакам. Валуй резко прибавил шаг. Если уж настигнут, то ближе к отаре. Там все одно без щума не обойтись. Татары тоже наддали. Пока не окликали, понятно, почему – много народу вокруг спит. Не хотели будить попусту. Пока казаки для них – непонятные люди, непонятно куда спешащие среди ночи. Они собираются выяснить это по-быстрому, да вернутся к лагерю. Скорей всего, какой-нибудь подозрительный десятский послал, заметив их в темноте. Видать, зрение хорошее.
Как не спешили казаки, но татары постепенно нагоняли. Идущий первым уже махал рукой, призывая остановиться. Еще чего, дураков нет. Блеяние овечек доносилось отчетливо. Значит, один рывок, и они на месте! Что будут делать там, обстановка покажет, рано думать. Пока бы увернуться или хотя бы отсрочить встречу с дежурными. Крымчаки еще приблизились, они уже бежали. Валуй тоже перевел отряд на мелкую рысь, еще на что-то надеясь.
– А ну стой!  – крымчак не выдержал, когда между ними оставалось не более десятка сажень. – Стой, говорю.
Валуй замедлил шаг, оборачиваясь. Несколько татарских голов поднялись, разбуженные окликом. Последним в ряду шагал неприметный Гуня Дивов из пахомовского десятка. Кто рядом с ним Лукин не разглядел. И не сразу понял, что произошло. Он еще только разворачивался навстречу преследователям, когда они незаметно оказались в глубине казачьего строя. И не звука оттуда не донеслось. Лукин, стараясь не спешить, все-таки за ними наблюдали, добрался до татар. И ошарашено замер. Оба, навалившись на казаков, не шевелились. А сделав еще шаг, Валуй понял, почему. Потому что мертвые не двигаются. Первого, повесившего голову, держал Гуня. Второго зажали сразу двое. В один миг Валуй понял, что надо делать.
– Идем к вашему хану по приказу чор-баджи, – голос подвел, и первое слово прозвучало излишне тонко. Но дальше он поправился. – Идемте с нами, убедитесь.
– Хорошо, пошли к хану, – Космята поймал задумку Лукина на лету.
Не мешкая, казаки поспешили удалиться. В середине толпы, крепко зажатые с двух сторон, с ними двигались два тела.
Если смотреть со стороны, ничего и не поймешь. Ну, смешались татары с турками, ну идут вместе. Так, и пусть топают. И нечего тут орать. Люди спать хотят. Любопытные головы одна за другой опустились. 
 Выдыхать было рано. Впереди уже качались тени пастухов. Несколько человек прогуливались вокруг сбитой в одну массу отары. Оттуда нет-нет, да и раздавалось робкое блеянье, овечки, наверное, толкались.
Валуй махнул рукой в сторону, туда, где лежали ближайшие татары. Казаки на уровне чуйки поняли, что делать. Два трупа мягко опустили рядом со спящими люльми.
– Никого не убивать, – Валуй сказал в пол голоса, но его услышали.
Кто-то же должен рассказать на утро, что это янычары здесь поозорничали.
Раз, и рыскари рассредоточились вокруг отары. Кто-то сдавленно замычал, но и все. Такой звук и во сне случается. Шагнув мимо одного из лежащих часовых, которому Пахом, прижав коленом, запихивал в рот его же оторванный рукав, Лукин-старший огляделся. Рядом тут же оказались Гришка, Борзята и Пахом. Лапотный чуть замешкался, помогая переложить связанного постового в сторонку.   
– Предлагаю, разделиться, – зашептал горячо Гришка-пластун. – На отару человека три хватит. Остальным нечего рисковать. Нехай уходят, пока шума нет.
Борзята решительно замахал головой:
– Ерунду порешь. Вместе пришли, вместе и уходить надоть.
Я согласен с Борзей, – Лапотный услышал окончание разговора. – Уходить, так вместе.
Валуй почесал затылок. Оглянулся. Пока тихо, верно. Овцы даже успокоились, наверное, их пастухи сдерживали, не давая разойтись. Вот и жаловались. А куда же гнать? И снова Гришка, будто мысли прочитал:
– Можно в обход попробовать. Вон там, – он указал влево, в степь. – Мелкие балочки, там, похоже, промежутки между тысячами побольше будут.
– А ежли ноги переломают? – Космята подал голос из-за спины. Валуй даже не оглянулся.
– Да и леший с ними, нехай хоть все переломают, – Пахом ответил словами Валуя. Лукин, правда, порезче собирался высказаться. Но и так понятно.
– Гоним отару все вместе в сторону балочек, – решение Валуй принял. Все, сомнения и споры закончились. – Пусть нас татары видят. Спросят куда, говорим: хан янычарам от щедрот своих отделил. Понятно?
Казаки закивали.
– Погнали.
Казаки снова разбежались. Уже оцепленная отара, бекая и мекая, неохотно сдвинулась с места.
Первую сотню сажень прошли, как сабля в незащищенную плоть, стремительно. Просыпающиеся  татары, ругаясь, передвигались подальше от надвигающихся острых копыт. Вопросы звучали все чаще. Казаки отвечали, как договорились. Татары, устроившись на новом месте, возмущались, обзывали псевдоянычар последними словами, рассчитывая на то, что их больше, и проклятые краснокафтанники не посмеют ответить.
Казаки и не отвечали, не того было. Упрямые овцы так и норовили разбежаться. Эх, пару собак бы сюда, пастушьих. Да где их взять? Бедные животные жалобно блеяли, но терпели.
На второй сотне сажен путь преградила балочка, по обыкновению запруженная нечистотами. Деваться некуда, пришлось казакам спускаться, и на руках перетягивать отару на ту сторону. Валуй тоже хотел спуститься, но Пахом решительно перегородил рукой спуск.
– Сами справимся. Вокруг смотри.
Перечить было глупо, резон в словах Пахома имелся. Валуй усиленно завертел шеей.
И снова гнали отару. Выжженная степь под ногами пылила, забивала ноздри невидимой в темноте гарью. Казаки чихали, желая друг другу здоровья. И еще одна балочка на пути. Эта поглубже. И не такая грязная. Большая часть татар осталась в стороне. Здесь попадались небольшие отряды в несколько десятков. Их старались обходить. Но тоже справились, хотя пришлось попыхтеть. Поднимая над собой, переносили овец по одной. Валуя снова оставили наверху, смотреть. Он и заметил сгущающуюся позади полосу. Долго присматривался, пока не догадался: погоня. Кто-то  сообразил-таки, что происходит.   
Перебравшись на ту сторону последним, Валуй приказал:
– Ходу, янычары мои, ходу.
Говорил по-турецки, вражеские уши, наверняка навострены. Недалече посматривали в их сторону несколько проснувшихся татар. Для них и представление.
Отойдя подальше от Дона, завернули в сторону крепости. Тут уже брошенные окопы, к счастью, полузасыпанные, овец гнали прямо через них. Несколько с жалобным блеяньем свалились в траншею. Некогда вытягивать. Да и целы ли они? Наверняка, ноги переломали. Тащить их, что ли? Полоска преследователей за спиной все гуще и гуще.
Дальний край неба за спиной пропитался нежной синевой.  На его фоне различались отдельные фигуры врага. Еще чуть-чуть, и обе стороны различат даже одежду друг друга. Впереди, саженях в двухстах первый янычарский лагерь. Там уже заметили переполох в степи. Несколько ранних янычар, собравшись в кружок, разглядывали приближающуюся отару.
– Братцы, выручай. Татары отобрать овечек хотят, – Это Космята завопил. 
– Не дайте татарам отбить,  – Борзята поддержал.
«Ай, молодцы». Лагерь янычар проснулся. Забегали посыльные. Рванули навстречу десятка два бойцов, на ходу цепляя сабли к поясам. 
Татары тоже близко. Кричат, вопят, кулаками машут. То, что нужно. Еще чуть-чуть, и замученные овечки ворвались в лагерь. Кто-то хлопал по плечу, кто-то спрашивал: «Откуда, браток?»
Обернувшись, Валуй закричал, как мог громко:
– Братки, выручайте, не дайте в обиду.
Подействовало. Янычары, выхватывая сабли, собирались встречь татарской толпе. Валуй понял, что казаки следят за ним, ожидая команды. И не стал тянуть:
– Отходим.
Никто и не заметил, как в толкающейся толпе янычар один десяток начал неспешно отходить в глубь расположения.
Какой-то командир, бегущий к ним, крикнул на бегу:
 – Чего там случилось?
– Татары каких-то овечек требуют вернуть, – он обратился к Борзяте, заметив его серебристый пояс.
– А ты из какой ода?
– Из седьмой.
Не известно, удовлетворился командир таким ответом, или просто решил, что пока не до них, там, впереди происходили более важные события, но он убежал. Там шумели все громче. Два выстрела взбудоражили утреннюю свежесть. Казаки, развернувшись, уже не стали таиться. Быстрым шагом, а где и бегом, они рванули в сторону развалин ближайшей стены. Редкие янычары, встречающиеся на пути, смотрели на них с недоумением, но останавливать и не думали. Мало ли какие приказы приходиться выполнять лучшим турецким воинам.
Когда солнце пустило первые лучи по истерзанной ядрами и пулями земле, азовцы спускались в ров перед крепостью.
Миленький, сбежавший вниз последним, радостно перекретсился:
– Кажись, дома.
Из-за кирпичных развалин показались знакомые казацкие головы. Какое-то время они настороженно рассматривали приближаающихся янычар. И вдруг разом широко разулыбались.

Глава 24
Вечером братья Васильевы, промышлявшие на лодке, что ходила под водой, словно по упругой волне, принесли весть о приближающейся турецкой эскадре с припасами. Давеча они сновали меж вражьих кораблей, пытаясь тайно раздобыть зелья, и нечаянно подслушали разговор двух знатных турок, волновавшихся об эскадре. По их расчетам, она должна была появиться еще несколько дней назад.
Прослышав новость, Осип Петров собрал атаманов во временном штабе, устроенном в одной из щелей. В последние дни турок обстреливал город уже не так интенсивно, и казаки догадались, что враг испытывает недостаток в боеприпасах. Защитники города к середине августа тоже порастратили почти весь запас пороха и селитры и теперь рассчитывали только на крепость своих сабель и мужество товарищей. Канал поставок по воде, и так-то дейтсвующий нерегурярно, турки к этому времени перекрыли полностью, и  положение азовцев с каждым днем становилось все тяжелее. Гарнизон потерял около половины бойцов раненными и убитыми, и этот скорбный список продолжал расти ежедневно. Братья-донцы, защищавшие донские рубежи на восток от крепости, обещали прислать подкрепление, но первая попытка проникнуть рекой стоила донцам тяжкого поражения. Несмотря на то, что две тысячи бойцов пробирались ночью, турки обнаружили их струги в темноте и большую часть разбили пушечным огнем. Тех воинов, что смогли уцелеть под обстрелом, встречали на берегу рати янычар и татарские сотни. Сколько погибло той ночью товарищей, защитники Азова могли только догадываться, но было ясно, что в родные курени никогда не вернуться сотни донцов. Хоть как-то обнадеживало то, что большая часть казаков сумели-таки спастись. Теперь они, небольшими группами по десятку-другому, нет-нет да проникают в крепость ночами. Но для ослабшего гарнизона защитников Азова – это капля в  Сурожском море. Ситуация требовала неожиданного решения. Атаманы понимали: еще пару недель осады и в строю не останется ни одного не раненного казака. Кто и как будет отражать приступы турка, к тому же без огнестрельного оружия и припасов было непонятно. Пока удавалось отбиваться, но это до того момента, пока врагу не подойдет пополнение. С новыми силами турок воспрянет, и остановить его станет почти невозможно. Решение напрашивалось единственно верное – не пустить турецкую эскадру с припасами к берегу.   
Устало скинув перевязь сабли через голову, Осип опустился на слежавшийся тюк соломы у столба в середине щели. Тимофей Лебяжья Шея, придерживая повязку с красным пятном на груди, подвинулся и пробурчал:
– Расклады и так понятны. Ты скажи, кто пойдет? Кому доверишь такое дело?
Тимофей Зимовеев, недавно потерявший брата Корнилия, оттолкнулся спиной от косяка, сумрачное выражение лица стало еще суровей:
– Надо самых крепких собрать, чтоб без ран и не побитые.  А поведет Лукин, он самый везучий. И молодой. Пусть берет своих, и к нему еще я сотню наберу.
Из темного угла подал голос атаман Каторжный:
– От меня пять десятков бери.
– Я сотню выделю, – закашлялся   Алексей Старой.
– А у меня и десятка лишнего не наберется. – Наум Васильев приподнялся на локте и поморщился: рана на бедре закровоточила.
Серафим Иващенко, возглавивший запорожцев после гибели атамана Контаренко, подполз к догорающей лучине. Выбрав среди горки запасных одну самую на его взгляд лучшую, поджег ее от старой:
– Я могу сотни полторы отправить. 
Потерев шею, наклонился вперед Осип:
– Добро. Но запорожцев пока трогать не будем. Оставим в крепости, если что на выходе случится, крепких казаков и не останется у нас.  Сотни три собирается и ладно. Этого должно хватить. Последние заряды пусть забирают. Михайло Татаринов, скоко у нас бомб еще есть? 
– Десятков пять наберем, – Михайло поигрывал нагайкой, сидя у столба, подпирающей дощатый свод  в середине низкой щели. Пули и осколки пока облетели геройского атамана стороной.
– Значит, так и порешаем. Нехай готовятся к выходу. Караульные же у моря в камышах затаятся. Как только эскадра появится на окоеме, так и выступать. Струги-то вроде наши притопленные турок не нашел? – он повернул голову к Тимофею Яковлеву.
– Не. Стоять, как миленькие. Давеча Васильевы  проверяли.
– Ну, добре, атаманы. С Богом и по коням!
Покряхтывая, казаки начали подниматься с соломы и, кто, кашляя, а кто, сдерживая стон, выбираться из щели на вольный воздух.

Валуй проснулся от толчка в плечо. Слепо захлопал глазами, подхватился, упершись рукой в солому:
– Что, турки лезут?
– Тише ты. – Тимоха Зимовеев зашептал горячо, оглядываясь. – Станичников разбудишь, – и кивнул на выход. – Айда тишком, разговор есть.
Валуй поправил плащ, сползший со спины Марфы. Вымотавшаяся за последние дни, она не вздрогнула. Кругом вповалку спали товарищи. Борзята сонно засопев, натянул на плечо зипун, но не проснулся. Дуня, подруга его, приоткрыла глаза, но, увидев, что никто их не поднимает и можно еще поспать, снова опустила голову. Зачмокал сладко Дароня Толмач, словно уминал во сне садкий каравай. Закинул руку на супругу – вторую Дуню, у которой уже гарбузом выпирал живот. Она не пошевелилась. Пригнувшись под низким потолком щели, атаманы начали осторожно выбираться, перешагивая и обходя раскинутые ноги и руки казаков.
У выхода остановились. Распрямившись, разом вздохнули глубоко. Непривычная тишина разлилась над разрушенным городом. Молчали турецкие пушки, не слышались их оголтелые крики «Аллах!», не звенели казацкие сабли. В оглушающей тиши чуть слышно сопели усталые казаки в щелях. Изредка караульные, укрывшиеся на кучах битого камня, что были когда-то стенами, перекликались вялыми голосами.
– Да.., – протянул Тимоха, оглядываясь. – Натворил турок делов,  не город, гарище!
Валуй молча стряхивал солому с портков, справедливо рассудив, что сотник вызвал его не за тем, чтобы вздыхать о развалинах крепости. Не из вздыхателей он. Так и вышло. Покосившись на невозмутимого сотника, Тимофей почесал перегородку набухшего синяком носа – второго дня турок на приступе шибанул чем-то увесистым – за искрами, сыпанувшими из глаз, он не успел углядеть чем, но ответить успел. Потому и стоял ныне здесь, рядом с Лукиным, а не лежал в братской могиле у ныне разрушенного храма Иоанна Предтечи:
– Турецкая эскадра с припасами на подходе, слышал?
– Ага, Васильевы донесли давеча.
– Андыш, решили мы, что ни в коем разе нельзя ее до берега допустить. Иначе, хана нам придет. Не отобьемся, коль турок новый заряд получит.
Валуй кивнул понятливо:
– Сколько людей дадите?
Тимофей хмыкнул – приятно, когда не надо долго объяснять:
– Три сотни непораненных собралось. Плюс твои. Тебе вести.
– Когда выходить?
Караульные ушли еще в ночь. Думали, может, в темноте корабли появятся, но пока не подошли, слава Богу. Теперь со стены будем доглядывать. Вот-вот должны быть. Ты своих потихоньку поднимай. Два десятка соберешь? Но чтоб целые только.
 Валуй кивнул.
– Я и больше соберу.
Больше не надо. Уже распределили. Сотню я выделю. Атаманы около двух дадут. Всего три сотни под твое начало.
– Три сотни – это пойдет, – Валуй прищурился на выбирающийся из-за дымящихся развалин города краешек солнца. – А бомбы найдутся? Чем мы их взрывать-то будем?
– Есть маленько. Последнее вам отдадим.
– Ну, раз так, повоюем еще, – он повернулся к Зимовееву. –  Пошел я своих будить?
– Давай, поднимай. Остальные сейчас подтянутся.
Валуй неспешно нырнул в низкий лаз.
Тимофей проводил его спину взглядом, вздохнул и, еще раз потрогав опухший нос, отправился собирать бойцов.

Глава 25
Эскадра выплыла из дневного знойного морока в полдень. В густой небесной синеве с зелеными прожилками азовской волны, на окоеме сливающиеся,  вдруг поднялись точки далеких мачт. Они росли на глазах, словно стебли пшеницы из пророщенных зерен, только намного быстрее. В один миг на берегу грянули восторженные крики врагов. Они обнимались и прыгали, как дети. Верхоконные сипахи и татары размахивали саблями, а кони, растревоженные гамом, толкали краснокафтанников – янычар. Те ругались, но не злобно. Прочая воинская братия отступила подальше от берега,  чтобы не толпиться в одном месте. Выхватывая ружья, турки потрясали ими над  головой. В окопах и в стане, растянувшемся вдоль крепости, также радовались разрозненные группки османов. Красные пятна мелькали яркими вкраплениями в серо-зеленое месиво. Белые, зеленые, черные чалмы плавали точками среди воинства – муллы бродили  среди газиков и прославляли султана, приславшего так нужные армии припасы. Услышав вопли с берега, моряки тоже замахали руками, приветствуя одноверцев. Валуй, повернувший стекло на одну из групп янычар, усмехнулся:
– Где же ваши высокие шапки, хваленные непобедимые турецкие воины?
– Быстро спесь сошла, как пена с кваса, – Борзята приложил ладонь козырьком ко лбу. – Приятно посмотреть, прямо.
  Янычары, и верно, уже не выглядели такими грозными, как еще месяц назад. Яркие кафтаны покрылись пятнами грязи. У многих на боках свисали лохмы – куски ткани, открывавшие незашитые прорехи. Сквозь них просвечивались серые рубахи. Почти никто не сохранил своих знаменитых высоких шапок. В бесчисленных стычках казаки старались первым делом срубить голову янычара, находя цель по высокому ориентиру с пером на лбу. Очень скоро враги, опасаясь за свои жизни, перестали брать парадные шапки, отправляясь на очередной неудачный штурм.
Кивнув брату, Валуй поспешно сбежал по настилу вниз. Борязята заторопился за ним. Три сотни казаков, вооруженные  ружьями, уже толпились перед воротами. Жёнки с привычной тревогой в глазах замерли в стороне – они уже простились со своими. Валуй на ходу выхватил глазами Марфу. Девушка махнула рукой, и,  отвернувшись, вытерла слезинку. Рядом сестренка, тоже качнула платком. Как же они изменились! От частых обстрелов и пожаров  посерели лица, в уголках глаз скопились старческие морщинки. У Красавы из-под платка выбивается белокурый волос, а в нем – седые пряди. И шрам на лице, что она себе когда-то сама нанесла, чтобы князю Наилю не достаться, кажется, стал еще глубже и грубее. Валуй сглотнул комок, ноги сами зашагали быстрей. Он не мог видеть себя со стороны, но предполагал, что и сам мало похож на себя прежнего. Да, собственно, как и все казаки и казачки, чудом выжившие после двух месяцев штурмов и пушечной пальбы. Тут же, вышагивая взад-вперед у стены, выглядывал походного атамана Осип Петров. Завидев Лукина, нетерпеливо поднял кулак:
– Давай шибче, турок близко.
Валуй подбежал,  казаки  освободили ему место впереди. Муратко Тепцов, специально выбравшийся из лекарни по такому случаю, обнял Лукиных одного за одним.
– Вернитесь живыми, хлопцы.
– Не переживай, дядька. Ишшо не родился тот турок, что нас с браткой порубить смогет, – Борзята ухмыльнулся.
– Дай Бог, чоб так и було…
Осип, не дожидаясь Муратко, сам приподнял  тяжелую крышку подземного хода:
– Поспешай, ватаман.
Валуй коротко оглянулся. Все серьезные, даже суровые. Дароня покусывает соломинку, выглядывая в рядах женок Дуняшу. С тех пор, как  турки осадили крепость,  старается глаз с нее не спускать. Не о себе думает, о ней. Его главная задача сейчас – уберечь в этой кровавой круговерти женку и их будущего ребенка. С Божьей помощью, мобудь, справится. Космята сосредоточенно, будто и не выходить уже скоро  на битву, из которой легко вовсе не вернуться, поправляет страшный для турка нож на поясе – сколько им порешил врагов – не сосчитать. Пахом Лешик ухмыляется, слушая товарища – здорового Елду, а краешек глаза следит за движениями атамана. Он всегда готов сорваться с места по первому же знаку. Сколько вместе пережито, а не изменил клятве, завсегда в битве старается близко оказаться. Здесь же, невысокий Матвей Чубатый, с мощными плечами, зажавший шапку подмышкой, равнодушно поглаживает себя ладошкой по голому темени. Кажется, ничего не существует в мире такого, чтобы вывело его из равновесия.  По соседству замерли два Ивана: Утка и Босой, третьего из их неразлучной троицы – Подкову – схоронили на прошлой седмице.  Путило Малков что-то рассказывает соседу – Архипу Линю, этот тоже из пахомовских, еще тот зверь. Из них же, из  джанийцев – Ляшка, парень молодой, но ярый, прислушивается. Они, как лошадей до казачьих земель довели, так сразу сюда рванули. Едва успели перед турком проскочить.
Сотник  Трофим Иванов о чем-то разговаривает с товарищем, а глаз косит на женок – сам бобыль, а, гляди, интерес по бабьей части не потерял. Михась Колочко беспокойно перешагивает с ноги на ногу, рука почти зажила – теперь казаку не терпится в бой. Рядом переговариваются Друнька Мильша и Власий Тимошин. Тут же три белгородских казака, парни, что начинали с топки котлов, хотя какие они уже белгородцы? Наши! Донцы!  И имена их помнятся – Антошка Копылов с дружками Тимохой Савиным и Афоней Пером или Перовым, как его иногда кличут. Братишка Василек припозднился в строй, и теперь торопливо пробирается к своим, раздвигая крепким плечом казаков. Егорка Тепцов, выбравшийся из отоцовских объятий, выкинул руку вверх, маячит другу. И еще десятки друзей, знакомцев. А сколько провожает встревоженных глаз! На них надеются! И подвести нельзя! И вернуться надо! Кто же воевать дальше будет, если самые крепкие казаки сгинут?
Валуй кинул руку вниз:
– За мной, казаки! – и первым прыгнул в узкий ход, из которого тянуло погребным холодом.
У выхода поджидали два станичника. Валуй еще не успел упереться в крышку плечом, как она сама поднялась, ослепив белым квадратом. Похоже, их услышали. В первый миг холоднуло в душе. Показалось – враг подкараулил.
– Вылазь тихо, – приглушенный голос вернул трезвость рассудка, но пот на лбу еще долго не высыхал.
Живо выбравшись, Валуй откатился в сторону. И сразу приподнял голову, оглядываясь. Слух выходил в неглубокую балочку, за ней стеной поднимался камыш. Знакомое место, бывал с братом на рыбалке, тогда, еще до войны. Недалече углублялся в заросли маленький заливчик. Там казаки и затопили струги.
Загудело прибрежное злое комарье. Но казаки – еще злее. Насупленные, не замечали ни его гула, ни мелких укусов. В таком предбоевом, ражном состоянии они не почувствовали бы, пожалуй, и уколов стрел. Над головой нарезали круги стрижи, вылавливая из воздуха вредных долгоносиков. Издалека доносились оживленные голоса турок. За камышами не видно было вражеской эскадры, но Лукин знал, она уже совсем близко.
– Подвинься, атаман, – Прохор бесцеремонно толкнул Валуя в бок.
Резво заработав локтями, отполз. Балка быстро заполнялась людьми. Присев, Лукин подозвал караульного. Узнал: Тимофей Разя, станичный атаман. За ним выглядывал старший сын его Иван. Тимофей перебежал, согнувшись. Упал рядом.
– Где струги, нашли? – Валуй беспокойно оглянулся.
– Здесь, все целые.
– А Васильевы?
– Они ушли в море, там встречать готовятся.
– Добре, – Валуй движением головы отправил первые десятки к берегу.
Казаки, пригибаясь, пробежали мимо. Утопая по колено в грязи, с ходу забрались за Разей в заводь. Он указал в глубину чекана:
– Там они.
Дружно шагнули в глубину.  Лукин быстро разогнал караульных по краям балки – на догляд, сам кинулся к товарищам в теплую воду.  Споро расползлись по тинной заводи. Проваливаясь по грудь, шарили руками в разные стороны, словно бреднем шли. Струги оказались на старых местах.   
Первый показался тяжелее всех. Попробовали приподнять в два десятка рук. Не пошел. Кликнули помощь. Только когда собрались двадцать станичников вокруг одного струга, он начал медленно, тягуче вятягиваться из грязи, как ложка из загустевшего мёда. Осклизкие борта норовили выскользнуть из ладоней. Дерево, хоть и не по разу просмоленное, пропиталось водой и отяжелело. Следом вынырнул из воды второй струг, за ним следующий. Лодки ставили на тихую донскую волну, тут же вёдрами вычерпывали  воду.
Иван Разя, второй караульный, Валуй знал его давно, еще с доазовских времен, нырнув в камыши, поплыл к просвету, раздвигая руками заросли. Ему доглядывать за рекой.
Наконец, все струги готовы. Выстроившись в ряд, лодки, покачиваясь, шоркались выкинутыми веслами о чекан. Последние казаки переваливались через борта. Никита Кайда задержался малость, его  в две руки подхватили за пояс и почти закинули в струг.  Валуй, стоя в первом струге, оглянулся. Дождавшись, пока все рассядутся, поднял руку. И стиснутый кулак упал вниз. Дружно ударили весла. Десять стругов одним рывком примяв прибрежный чекан, выпрыгнули на чистую водную гладь. И сразу полетели, словно брошенные умелой рукой «блинчики», по мелкой прибрежной волне.
Только в скорости казакам удача. На окоеме вражеская эскадра, отправленная султаном, приближалась к кораблям, замершим на якорях саженях в трехстах от морского берега. «Не меньше пятидесяти судов», – определил атаман на вскидку. Вроде успевали. Хоть бы повезло, и враг проспал первое время, ведь тоже люди – поди, рассматривают подходящие галеры. Много-то и не надо. Застыв на корме струга с кормилом  в одной руке и со стеклом в другой, Валуй про себя читал старый дедовский заговор, на отведение глаз. После первых слов, почувствовал, что один вряд ли потянет, поймал взгляд Борзяты. Брат с небольшой задержкой, но угадал желание. Вместе зашептали, прилаживаясь к размашистым гребкам казаков. Закончив заговор, Валуй трижды перекрестился, а тревожный взгляд, как приклеился к приближающимся галерам. «Эх, медленно сокращаются сажени!» На берегу враги пока занимались своими делами. 
Их еще не видели. Заговор держал или везло – попробуй, пойми. У берега,  оголив белые торсы, мыли коней татары. Увлеченные, что-то кричали друг другу. На реку и не смотрели – врагов оттуда не ожидалось. На берегу высились первые шатры, палатки и навесы из камыша турецкого лагеря, разрастающегося ближе к заливу. Там копошились разноплеменные рабочие, среди них шмыгали фигурки в ярких кафтанах – турки-  начальники. Один из них и заметил струги. Казаки уже миновали добрую половину расстояния до кораблей, когда во вражеском стане раздался то ли вопль, то ли крик ужаса: «Касака!» Кричал турок в зеленом тюрбане. Он пятился, в немом страхе выставляя руку вперед.  Борзята скривил губы: ненадолго заговор помог. Но с такой кучей народа его на каждого не наложишь.
Вражеский стан пришел в движение. Забегали, закричали: «касака», касака!» Татары вздрогнули и, оглядываясь,  резво погнали лошадей из воды. Разношерстные мужики у палаток, падая и толкаясь, рванули от берега подальше. Казаки, изо всех сил наваливаясь на весла, настороженно поглядывали назад. Еще несколько сажень, и прицельная пушечная стрельба по стругам будет невозможна. С мелких судов, рядком выстроившихся на мелкой воде, бабахнули бомбарды. Ядра пролетели над головой. Мимо!  Но надо поддать.
– Навались, казаки, навались, родненькие!
Казалось, уже быстрее некуда, но, словно скрытые силы проснулись в сильных руках. Еще шустрее закачались спины станичников, струги, будто выпрыгнув из воды, помчались, как наскипидаренные жеребцы.
Три самых отважных турка, расталкивая разбегающихся, словно тараканы, мужиков, выскочили к самому берегу. В руках тугие луки. Щелкнули тетивы, – даже отсюда услышали, стрела глухо, на излете, плюхнулась у борта. Остальные попадали еще раньше. Турки злобно завыли. Приплясывая от разочарования и размахивая руками, запрыгали на месте. Толпа вокруг них быстро росла. Снова грохнули бомбарды. Ядра ушли под воду в двух локтях от борта, и первую лодку швырнуло.
Валуй выправил струг  после зигзага. Стреляли по головному и на этот раз прицельно. Чудом удалось увернуться! Но приближалась и кромка мелководья. Уже шумные волны набегали на отмели, вода светлела на морской глубине, меняя оттенок с глазури в изумрудную гладь. Их заметили на ближайших галерах. На палубах поднялась суета. Раздались выстрелы из ручниц, дымные облачка поплыли от бортов. Следом грянули носовые пушки. К счастью для казаков, в первый момент растерявшиеся турки палили куда попало. И тут же ядро, прилетевшее с какого-то мелкого судна, оставшегося за спиной, в дребезги разорвало последний струг. Взлетели в воздух дела товарищей, предпоследний струг замедлился и сдал назад, на выручку попавшим в беду станичникам. Из воды закричали:
– Не останавливайтесь, мы сами выберемся. Побейте турка.
Струг снова ударил веслами по морской воде. Казачьи суденышки, дугой обходя заякоренные галеры, расползались веером навстречу спешащим к берегу кораблям. Турецкие воины что-то кричали на палубах,  капычеи спешно забивали в пушки ядра.   
Крепкий удар волны чуть не опрокинул струг. Водой, поднятой разрывом, обдало казаков, что припали к веслам, как к последней надежде. Стянув мокрую шапку, Лукин резко переложил руль. Следующее ядро разорвалось по другому борту, снова разойдясь с целью на пару саженей. Новая галера, которую Валуй выбрал из десятков других, вырастала на глазах. Но там уже поняли причину стрельбы и сполоха на других кораблях. Какой-то турок в высокой белой чалме выскочил на нос вражеского судна. Указывая рукой на быстро приближающийся струг, закричал испуганно:
– Касака!
И в следующий момент пропал в дымовой завесе, разлившейся по палубе от спаренных выстрелов бомбард. Ядра вжикнули над затылками, Валуй невольно пригнулся. А, выпрямляясь, вытянул руку вперед:
– Борзята, табань, поджигай бомбу.
Братишка резко вытянул весло. Бросив его на дно в проходе, кинулся к  носу. Там в кожаных мешках лежали припасы – десять заряженных бомб и бутыли с маслом. Казаки еще били  старательно веслами, но заметно было, что руки начинают уставать. Валуй почувствовал, что предел, за которым станичники не смогут поддерживать высокую скорость, близок. Он завернул руль, направляя лодку мимо галеры. 
– Братишка, быстрее давай, – почти взмолился атаман.
Фитиль загорелся с пятого или шестого удара кремня. Струг уже миновал галеру, и расстояние между уплывающей кормой и казаками увеличивалось с каждым мигом. С борта продолжали палить из ружей, дымы плыли все гуще. Но волна Сурожского моря упруго и спасительно для станичников раскачивала струги, и пули большей частью уходили в белый свет, как в копеечку. 
Борзята размахнулся, и на палубу галеры полетела бомба с шипящим, словно змея, фитилем. Громыхнуло знатно. Следом на палубу юркнула бутыль. Валуй представил, как разливается по доскам горючая жидкость, как бежит по ее пленке огонь. Дерево, высушенное на жарком морском солнце, мгновенно вспыхнуло, от палубы повалил черный дым. То, что надо! Чтобы наверняка, Борзята зашвырнул следом еще один «подарок». За борт сиганули первые турки.
Отвлекаться на них некогда. Струг удалялся от охваченного дымом корабля. Валуй наметил взглядом следующую галеру и четко переложил кормило. Кто-то вдруг тихо проговорил:
– А как же гребцы?
Валуй нашел в ряду казаков по-детски обиженные глаза Афони Перова. Он с немой мольбой вглядывался в лицо атамана, словно надеялся прочитать на нем ответ. И тут за спиной бабахнуло с такой силой, что Лукин почувствовал, как затрещали на затылке от нестерпимого жара волосы. Есть первая.
– Вот так вот, – проговорил Валуй одними губами и… не обернулся.
– Греби, давай,  – грубовато оборвал растерянность Афони друг и земляк Тимофей Савин. – Опосля вздыхать будем. Как победим.
Шмыгнув, Афоня с силой потянул весло на себя.
Струг проскочил мимо еще одной галеры, объятой огнем. Она разгоралась медленно, и казаки Тимохи Зимовеева, надеясь успеть поживиться из турецких запасов, карабкались на палубу по натянутым веревкам.  Несколько турок еще пытались отбиться  саблями, но остальные, осознавая неминуемую гибель, заскакивали на борта, и десятки тел солдатиками плюхались в воду.
Лукин привстал. Прижав к глазу подзорную трубу, оглянулся. Кругом поднимались черные столбы дыма. Его несло, приволакивая по воде, завивало в гигантские спирали и клубы, медленно поднимающиеся к небу. Почти все пространство вокруг скрылось в бело-серо-черном мареве. Валуй заметил еще пару турецких судов поблизости, на которых разгорались костры, видел, как разворачивались три судна, спешно кидая длинные весла в Сурожскую волну в надежде уйти от казачьей атаки. «Ага, а вот и лодка подводная». Темные покатый бок, выглядывающий из воды, мелькнул среди дымов. Над ним возышалась одинокая фигура. Вот онв взмахнула рукой, и на палубе ближайшей галеры вспух разрыв. «Молодчики, Васильевы».
С дальней галеры палили пушки, пытаясь попасть в лавирующее казачье суденышко. Крабль нагонял казаков рывками, по прямой. Турки мазали.  Взрыв и треск ломающейся доски прогремел чуть слышно. Он повернул голову – прямо на глазах взлетал к небу еще один струг, далеко, в полуверсте. «Эх, жаль, ничем не помочь донцам, если, конечно, там остались живые», – Валуй стукнул по борту стеклом, чуть не разбив.
На галере заметили выплывший из дымной завесы струг Лукина. Тревожные крики раздались с палубы. Казаки, наверное, из последних сил навалились на весла. Вражеское судно, словно попавший в засаду тележный обоз, пыталось неловко развернуться. Но, казалось, ему не хватает места, будто несколько возниц одновременно и торопливо поворачивали  телеги на узкой зажатой со всех сторон высокими деревьями дороге. Борзята, сгибаясь на носу, уже чиркал кремнем над фитилем. Искры от камня летели снопами. С галеры ударили ружейные выстрелы, и корму заволокло густым дымным месивом. В нем и исчезла еще одна бомба, одновременно с бутылем Казаки на короткий момент перестали грести и, отдуваясь, замерли с открытыми ртами.  Бабахнуло тут же. Галера, будто  ждала взрыва – весла легли на воду, как по команде. Судно закачалось на волне, в дыму забегали и закричали еще пуще. Несколько пуль впились в борт струга, в воде неподалеку, будто камушки булькнули. Похоже, там стреляли вслепую. Неожиданно Власий Тимошин кинулся вперед, подхватывая отваливавшегося на спину казака:
– Антошку Копылова попали.
–  Сильно?
– А ну, покажь, – к нему обернулись ближайшие станичники.
– В груди пуля. – Дароня Толмач качнулся к атаману. – Но живой.
– Устройте его  там. Дароня присмотри.
С помощью казаков Толмач бережно переложил раненого товарища ближе к корме, и его спина нависла горбом над раненым – Дароня прижал ухо к груди Антошки. Тот не шевелился, сердце стучало еле слышно.
Космята Степанков, медленно вытягивая весло, обернулся к атаману:
– Разреши, батька на турка воевати? – он не сомневался – Валуй не откажет.
Лукин усмехнулся: друзья знали его, как облупленного:
– Весла табань, готовь крюки, – и сам вытащил из-под банки багор.
На борт задымленной галеры станичники взлетели, словно муравьи на перевернувшегося жука. Турки рубились яростно. Но вот Космята проткнул своего противника до того, как тот замахнулся, и его нога первой ступила на палубу. На другой веревке Борзята умудрился одним ударом сбить двоих. Он запрыгнул вторым. И пошла рубка. Поначалу почти в темную – дым застилал глаза. Налетевший ветер отнес в сторону дымный хвост, поднимающийся над мачтами, и враги увидели друг друга. Валуй, ожидавший своей очереди у веревки (никто не желал уступать, даже и атаману)  успел подхватить завалившегося сверху почти на него Михася Колочко. В горячке не заметив льющейся из рассеченного лба ручейка крови, он вырвался из рук Лукина, а в следующий момент уже отталкивал товарища от веревки. Лукин с силой сжал его плечи:
– А ну постой. Дароня,  глянь-ка и этого.
– Чего на меня смотреть? – Михась поднял саблю и… покачнулся.
– Держи его, Дароня. Этот навоевался.
Разорвав зубами кусок белой ткани, Толмач приобнял Михася:
– А ну, сядь. Смотреть буду.
Михась зажал рану на лбу и, внезапно побледнев, опустился на лавку.
Валуй заскочил на галеру одним из последним. Схватка догорала. Еще с кем-то рубился на носу судна Василек Лукин. Турок отбивал удары и даже пытался прыгать вперед, выкидывая саблю. Егорка Тепцов, расправившись со своим противником,  решил подсобить другу. Набежал, замахиваясь саблей.
– А ну, не мешай, – грозно крикнул Василек.
Казак отшатнулся, и оружие замерло над головой моряка. Василек резкий выпадом склонил саблю турка, а кулак сбил врага с ног. Следующий удар проткнул противника насквозь. Хищно улыбнувшись, братишка бросился к другому борту, где кипела сеча. Будь обстановка поспокойней, Валуй растрогался бы – ох, силен, братишка. Прямо, как старший Лукин в его годы. Но не в этот миг. Егорка, выискивая глазами противника, проскочил мимо, и Валуй мыслями вернулся на судно.
Из-под палубы вырывались снопы пламени и искр. Корма уже пылала вовсю. Казаки таскали бочонки с порохом и селитрой на нос судна, здесь огонь еще не разошелся, и приседая от натуги, перебрасывали в лодку.  К Валую подскочил Космята:
– Что делать с гребцами?
Валуй приподнял голову, задумываясь на мгновение. Сжал губы:
– Освобождать! Айда вниз.
– Не успеем, атаман. Там уже горит.
– Так зачем спрашивал? Попытаемся! – прижав рукав к лицу, Валуй бросился к сходням.
Космята затопал за ним.
Дым висел густой полосой, хоть ложись на него, как на перину с пухом. Внутренние борта начинали трещать, языки пламени карабкались по дереву, перескакивая на доски палубы. Пахло жженым мясом и густым страхом. Где-то в глубине кричал протяжно и страшно подгорающий живьем невидимый пленник. Ближайшие гребцы, распластавшись, прижимались ко дну. Заметив казаков, два крайних мужика, высохших до скелетной худобы, протянули руки:
– Помогите,.. – прохрипел один.
Космята склонился над ним, в руке загремела звеньями тяжелая цепь и тут же упала – казак замахал обожженной ладонью.
– Что делать? Не успеем.
Валуй закашлялся:
– Дергай!
Скинув зипун, Космята намотал его на руку. Пленник отодвинулся, как мог дальше.  Ухватившись за цепь двумя руками, рванул. Затрещало дерево. Но не поддалось. Он вцепился крепче.  Валуй потеснил друга, ноги плотно уперлись в доски пола. Рванули вдвоем. Бревно вылетело пулей, казаки дружно повалились на спину.
– На, держи, – поднимаясь, Космята вручил гребцу кусок цепи с деревяшкой, –  и бегом отсюда. 
Пленник пополз к ступенькам. Дым, казалось, густел с каждым мигом. Дышать становилось все тяжелей, даже внизу. Сгибаясь  пополам, казаки перешли ко второму. И только выдернули крепление, из прохода сверху крикнули:
– Атаман, ты здесь?
Валуй оглянулся, пытаясь дышать через раз:
– Туточки.
– Уходить надо. Сейчас рванет, последние бочки с порохом не успели вынести. Пламя уже там.
На мгновенье Валуй замер. Впопыхах не заметил, как зипун на руке развернулся, и раскаленная цепь впилась в ладонь, словно зубы бешеной собаки. Сразу не почувствовал боли. Еще один бывший пленник, еле шевеля обожженными ногами, пополз к выходу.
Космята бросил следующую цепь. Повернув голову, рявкнул:
– Надо сломать среднюю балку, сразу всех освободим.
Валуй хищно улыбнулся. Точно, как он сам не догадался. Две сабли одновременно ударили по дереву, во все стороны полетели щепки. Пяток сдвоенный ударов, и крепкая жердина переломилась.
– Уже идем, уходите сами, – атаман подскочил к другу.
Вдвоем вытянули обломок из пазов, посыпались цепи. Но только с одной стороны галеры. Рабы, сидевшие на другой стороне, и обреченно наблюдали за казаками. Освобожденные гребцы подхватились, сразу стало тесно.
– Шибче, – подогнал Космята.
Подняв глаза, атаман встретился с умоляющим взглядом совсем молоденького паренька. Он лежал на боку, свернувшись, белобрысый волос спутался и закрывал один глаз. Но во втором собралось столько боли, что Валуй не выдержал:
– Еще этого и уходим.
Рубить жердину с другой стороны уже не успевали. Космята, подчиняясь металлу в голосе атамана, нащупал цепь под лавкой. Валуй поправил зипун, дернули разом. Ладонь обожгла боль. Атаман скривился. И чуть не угодил под рухнувшую балку. Она грохнулась в пяди перед ним, обдав шипящими искрами. Космята уже закидывал последнего пленника на плечо – ждать, пока он доползет до выхода, было некогда.
– Простите, казаки, – Валуй мучительно удержал взгляд, готовый охватить остающихся пленников. Он знал – на него надеялись и еще верили. Но времени не оставалось.
Затрещала над головой еще одна балка. У разгорающихся сходен Космята оглянулся:
– Беги…
Валуй, пригнувшись, рванул за ним.
Едва успели отгрести на десяток сажень от галеры, как в ее нутре рвануло, судно дернулось, и две разорванные, словно разгрызенные неведомым чудовищем, половинки, начали быстро погружаться. Струг подхватила волна, и он закрутился на месте. Казаки бросились по местам. С трудом, загребая всеми веслами удалось остановить вращение.
Оглянувшись, Валуй скинул шапку. Последние дымки уходили под воду вместе с обломками. Казаки мрачно налегли на весла. Десяток спасенных гребцов шевелились между бочек с запасом на носу. Белобрысый паренек, подтянувшись, выглянул через борт,  ветер унес слезу. Он вытер сухое лицо ладошкой.
Вдалеке взрывалось, ширилась дымовая завеса. Ни одной целой галеры поблизости! Невдалеке промелькнул струг, атаман хотел окликнуть казаков, но не успел – душная завеса скрыла их. Валуй поймал взгляд Космяты Степанкова:
– Свисти к отходу.
Бросив весло, Степанков поднялся во весь рост, и струг, показалось,  вздрогнул от пронзительного свиста. Вдалеке подхватили, передавая сигнал дальше. Валуй толкнул кормило на поворот.

Глава 26
Под ногою хрустнул развалившийся кирпич. Передвинувшись, Осип Петров снова поднял к глазам подзорную трубу. Вечерело. Закатное солнце пускало розовые блики по бегущим волнам, и верхушки чекана, слегка закрывающие ближний край, казались еще более темными.
– Эх, не пройдут, – Тимофей Зимовеев нервно подергал воротник замызганного кафтана. – Надо было темноты дождаться.
– И мы ничем не сможем помочь, – переступив, Михаил Татаринов приподнялся на цыпочки. – Кабы десяток пушек…
– Неужто, бросим товарищей? – Серафим, морщась, словно от зубной боли, всматривался в залитый блеклыми красками окоем.
Осип молчал.
На разрушенной Азовской стене собрались сотни три казаков и женок. Красава, приложив ладонь к бровям козырьком, обернулась к Марфе:
– Они вернуться, не из таких засад выбирались. Валуй – он везучий.
Дуняша, подруга Борзяты прижала платок к груди, голова склонилась на плечо второй Дуне – Дорониной женки. Та приобняла подругу, вздохнула.
– Держись, Дуняшка. Нам казаков рожать. Должны крепче атаманов стоять.
Тихо улыбнувшись, Дуня выпрямилась:
– Я постараюсь.
Атаманы сгрудились в сторонке. Единственное стекло передавали из рук в руки.  Уже виделись казачьи струги, приближающиеся к берегу. Из десяти ушедших в море, пока насчитали семь.
Устье Дона перегораживал десяток малых турецких судов. Разъяренные потерей большей части припасов, присланных султаном, паши, похоже, решили поквитаться  с виновниками неудачи. Струги, разлетевшись широкой сетью, уверенно надвигались на  вражеские корабли. Капычеи, вероятно, уже выцеливали казачьи суденышки. Еще немного, и ядра разнесут их на кусочки. Где же тут спастись? Казакам в крепости оставалось только молиться за товарищей.
С карамурсалей ударили бомбарды. Казаки в крепости разом вздрогнули, тишина повисла над развалинами, заполненными людьми. Капычеи поторопились, и первые залпы прошлись мимо, и на Азовской стене закричали одобрительно. Второй залп поднял столбы воды у бортов стругов – турецкие пушкари внесли поправки в стрельбу. Казаки замерли. И снова крики радости разлетелись над крепостью – струги продолжали продвигаться вперед, лавируя между разрывами. Еще немного и они войдут в мертвую для вражеских бомбард зону. И тут одно из казачьих суденышек исчезло в разрыве. Одновременный стон боли пронесся над крепостью. Прижав платок к губам, Красава неслышно прошептала:
– Прости  меня, господи. Но только бы не мои.
Дуня Толмач неожиданно почувствовала: еще чуть-чуть, и упадет. Пытаясь удержаться, она оперлась на крепкую руку подруги, но ноги не слушали. Вторая Дуня  успела подхватить обмершее тело женщины, платок выскользнул из ослабевшей руки. Красава подскочила к ним. Вдвоем бережно опустили тяжелую Дуню. Женки захлопотали вокруг потерявшей сознание дорониной женки.
Поднявшаяся в толпе непонятная суета на мгновение отвлекся Серафима от окоема. Там на казачку брызгали водой, наверное, ей стало плохо. Узнал Красаву, Дуню, но тут громыхнули бомбарды, и он снова через подзорную трубу впился тревожным взглядом в устье Дона. Струги почти поравнялись с вражескими кораблями, последние ядра ушли в воду с перелетом. Но тут же борта судов окутались дымками ружейных выстрелов. С опозданием до крепости долетели звуки многих ручниц. Над стругами взвились ответные дымки. Казаки с тревогой поглядывали на солнце, оно никак не желало прятаться, а ведь только темнота могла помочь рыскарям.
Внезапно многоголосое «Ура!» грянуло над крепостной стеной. Чайки, рассевшиеся на Водяной башне, взлетели, испуганно захлопав крыльями. Карамурсаль в середине строя задымился и начал отваливать в сторону. С него выкинули весла, рабы в разнобой вспенили воду. 
Осип резко обернулся, блестя глазами:
– Васильевы, слышь!
– Больше некому, – Татаринов азартно поправил шапку.
Первый струг переложил руль, нос уперся точно в образовавшуюся брешь. Тут же и второй корабль вздрогнул от крепкого взрыва – братья Васильевы на скрытной лодке пробивали товарищам дорогу. За первым стругом, словно утята за мамой-уткой выстроились и остальные. Яростно палили ружья с соседних карамурсалей, казаки отвечали, струги уверенно продвигались через линию вражеских судов. Великий Дон встречал отчаянных сынов мелкой волной и попутным ветром.
Казаки на стене несмело улыбались, вглядываясь в дымы над Доном, знали, еще ничего не решено. Осип вдруг попросил трубу у Серафима. Навел стекло на примерное место высадки рыскарей, брови собрались к переносице:
– На берегу-то их сколько?!
– А сколько еще на подходе?! – Серафим невольно сжал рукоять сабли. – Не пройдут наши! Надо подсобить.
К нему обернулся Михаил Татаринов:
– Надо-то надо. А как?
– Да как? Выйти гуртом в ворота и пробить дорожку.
– Ага, – подключился к разговору Осип, – и все там поляжем.
Серафим нервно сжимал кулаки.
– А и поляжем, так что ж?
Осип молча поднял трубу.
Словно в половодье ручейки, стремящиеся к морю, стекались вражеские силы на берег Дона. Встречать казаков собрались и пешие краснокафтанники, и конные татары, разодетые в разноцветные халаты. Расталкивая всех, к берегу пробиралась конная рать панцирных сипахов.
– И скольки же их там, тыщщи? – какой-то казак завернул шапку на затылок.
Серафим попытался сосчитать. Но тут же бросил – турок толпилось десятки тысяч. Он бы до ночи не успел осилить и половину.
В сумеречной вечерней прохладе затухали отблески заходящего солнца.  Наконец начало темнеть. Осип убрал бесполезную теперь трубу, хмурясь и низко опустив голову,  проговорил:
– Ничего не сделать…
К нему метнулась женская тень. Красава выпрямилась напротив, гневно сжимая губы:
– Как не сделать? Что ты такое говоришь?
Подбежали еще женки. Дуня Толмач, удерживая дрожь в коленях, встала рядом, раздувая ноздри. Марфа, наседая, требовательно ударила кулаком в ладонь:
– Сделайте что-нибудь…
Разом все зашумели. Осип устало вытер капельки пота на лбу, ладонь медленно разгладила морщины на лице. Дождался тишины:
– Вот так вот…
Красава растерянно оглянулась на казаков. Они прятали глаза.
– Миша, Татаринов? Как же это? Ведь полягут?
Михаил Татаринов отвел взгляд.
Вперед шагнул Серафим:
– Разреши, батька, я с запорожцами попробую помочь. В спину ударим – может получиться.
Плечи Осипа поднялись глубоким вдохом и опустились:
– Только и черкасов погубишь.
Серафим закусил губу, кулак сжался и разжался.
В толпе казаков послышался голос:
– Подходят наши.
Толкаясь, все сыпанули на край разрушенной стены, откуда открывался вид на прибрежную донскую полоску. Струги неторопливо приближались к волнующейся на ветру кромке чекана. Турки кричали, сипахи накладывали стрелы на тетивы, но не стреляли. И вдруг разом закинули луки за плечи, тут же в руках сверкнули на закатном солнце поднятые сабли.
– Порубить, казаков решили, гады, – незаметно подошел и встал позади Тимофей Лебяжья Шея.   
– Или в полон взять,.. – Татаринов вытянулся, чтобы лучше видеть. 
Носы стругов уткнулись в камыши, казаки, сжимая сабли, запрыгали через борта. Защитники крепости разом выдохнули. Донцы в бессильной ярости схватились за рукояти, топорища, Красава прижала ладони к горящим щекам:
– Что же деется?
Дуню снова качнуло. Подруга поддержала ее, не глядя – не  было сил отвести глаз от разгоревшейся битвы. Губы быстро-быстро зашептали молитву.
Можно было только догадываться, что происходит за турецкими спинами. Сипахи малость отступили, небольшая щель появилась в из рядах, и в толпе зашумели – росток надежды проклюнулся и… умер. Враги сомкнули ряды.
Серафим решительным шагом приблизился к атаманам:
– Как хотите, казаки, а я вывожу запорожцев.
Тимофей Яковлев с разгорающейся надеждой в глазах оглянулся на Осипа:
– А может, и верно, помогут. Ну негоже так-то...
Осип рывками потер ладонью потную шею, переглянулся с Татариновым. Михайло по-новому взглянул на  запорожца, в глазах заблестело
– Рискни, Серафимка. Ты, навроде, брат названный  Лукиным. А их там трое.
Атаман  рубанул воздух:
– А нехай идуть!
Серафим рванул с места, как застоялая лошадь.

В густом сумраке Муратко Тепцов распахнул ворота. Две сотни запорожцев и сотня добровольцев-донцов незамеченными выскользнули из крепости. Пороха в Азове почти не оставалось, и они шли только с саблями и ножами. В первом ряду задавал темп Серафим Иващенко. Присоединившиеся к черкасам атаманы Тимофей Яковлев и Тимофей Зиомвеев отправились рядовыми казаками. Последним из крепости выскочил Михаил Татаринов. Прижимая саблю к ноге, он бегом догонял ушедших вперед  товарищей.
Муратко обернулся навстречу:
– Не утерпел?
– Ага, а ты, вообще, что тут делаешь?
– И я не утерпел.
На берегу густел гвалт, гулко звенела сталь, толпа турок, выстроившаяся спинами к казакам, напрочь скрывала происходящее впереди. Рыскарей заметили немного раньше, чем бы они хотели. Мелкий татарин на низкорослой лошади, объезжавший толпу, в надежде отыскать щелочку, вдруг резко остановил кобылу и завизжал, что было сил:
– Касака! Из крепости вышли. Эй, скорей, сюда давайте. – Он кричал по-татарски, для донцов и многих запорожцев их язык, как второй родной.
Но тут и без перевода ясно – сполох поднимал.
Подняв обе руки, в каждой из которых покачивались сабли, Серафим кинул их вниз:
– Казаки, клином! – и сам рванул, удерживая собою навершие угла и твердо зная, что за спиной товарищи спешно занимают места в боевом строю.
Сипахи и татары, растерянно озираясь, разворачивали лошадей. Пешие янычары, человек пятьдесят, справились быстрее, крайние торопливо присели на колено, ружья вскинулись к плечам. Недружный залп скрыл ряды врагов за дымной пеленой. Серафим не видел, падают ли казаки, понятно, что в кого-то попали – с пятидесяти саженей любой мало-мальски обученный стрелок не промажет по толпе, но сейчас это было не важно.
Ярость делала лица и фигуры врагов четкими, а их движения – замедленными. Казачий клин вонзился в турецкое войско, словно пика, брошенная сильной рукой, словно раскаленное шило в кожаную подошву. Только зашипело вокруг. Полетели вражьи головы и руки, полилась жарким ливнем кровушка. А казакам все было мало. Казалось, сама земная сила высвободилась из-под спуда, и сабли ожили, замелькали в дикой смертной пляске, полнясь тяжестью, когда опускались, и, превращаясь в пушинки на взлете. И руки не знали устали. За все обиды, перенесенные в осажденном городе, за полегших товарищей, за неродившихся детишек, павших вместе с матерями – казачьими женками. За боль и страдания, за горе и унижение били станичники врагов до полного изнеможения. И за тех казаков со стругов, что ныне совсем рядом гибли в неравной битве с турками, и ни один не просил пощады, зная, что даже смертью своей помогают друзьям отстоять крепость.
Нет, не одолеть вам, бусурмане, казачьей силушки, скрепленной  донским братством!
Воспользовавшись суматохой, поднявшейся во вражеском войске, неповоротливостью тяжелой конницы турок – сипахов, казаки еще до первой звезды прорубили коридор к своим товарищам.
Рыскари Лукина, как только поняли, что творится за спинами турок, усилили натиск. Враги совсем смешались.
Вот упали последние враги, разделявшие две отважные рати, и атаманы, залитые с ног до головы своей и чужой кровью, кинулись друг к другу.
– Серафимка!
– Валуй, Борзята. Живы, черти!
– Кажись, покуда живы,  – Борзята придерживал ладонью рану в боку.
– А что нам будет? – растолкав товарищей, Космята занес саблю левой рукой, (правая, порезанная, висела без движения),Ю и рядом упала голова какого-то неосторожного мужика. – Ты как пробился-то?
– Апосля поведаю. – Он оглянулся тревожно. – Надоть торопится, пока бусурмане не оклемались.
Лукин обернулся к своим:
– Пахом – с бочонками в середину, раненных – под руки, один шажок до куреня остался. Неужто, не пробьемся?
– Пробьемся, атаман,  – отвечали ему казаки, роняя красные капли на черную землю.
Нераненых в его ватаге оставалось десятка два.
Серафим приподнялся на цыпочки, и пронзительный свист разрезал ночную темень, словно невидимая молния. Казаки, выстроившись обратным клином, начали пробиваться в крепость.
Турки так и не сумели выставить надежный, непробиваемый заслон. Растерявшиеся в самом начале атаки, под непрерывными командами начальников они растягивали ряды перед крепостью. Показалось, вот она мышеловка, станичникам ни за что не выбраться. Но, напуганные неустрашимостью и яростью казаков, рядовые турки не очень-то стремились показывать чудеса героизма. Рыскари с первого же удара глубоко вошли в многослойную стену из турецких воинов. Сипахи, скучившись в толчее, не могли разглядеть, где свои, а где чужие. Да что там, они и развернуть лошадь зачастую не могли – тесно. Потому встречали казаков иногда спинами, иногда грудью, теряя преимущество бокового правого удара. К тому же рыскари не жалели лошадей, и ножики летали под брюхами скакунов, как злые оводы. Подрезанные животные бесились от боли, их хозяева теряли управление, копыта перемалывали ребра и челюсти упавших, не разбирая. 
В какой-то момент слабые духом татары дрогнули. Нахлестывая лошадей, они расталкивали ряды турок, до брызжущей слюны ругаясь с начальниками и соседями. В короткий срок строй врагов смялся и просел, открывая казакам дорогу к крепости. Пригибаясь и поддерживая раненых, станичники последние сажени уже бежали. Казаки выскакивали им навстречу, заботливые руки подхватывали товарищей, которые не могли идти сами. Испуганные турки не преследовали.

     Глава 27 Челеби
Ох, эти северные земли.  Конец сентября, а ночами не уснуть без грелки, которой раб прогревает его ложе перед сном. Шатер, хоть и стоял с опущенными полами, казалось, промерзал насквозь. Что за земля, даже в шатре Гусейна-паши такой же холод, как и в остальных, где живут менее важные люди Империи. Здесь даже ветер относится к туркам враждебно, его порывы способны охладить панцирь сипаха до того, что он падает в обморок от внутренней дрожи. Не спасает и солнышко иногда проглядывающее сквозь плену туч. Поводя плечами, Эвлия Челеби прошелся к стене шатра и обратно. Муэдзин погрыз кончик  пера, запачканного в чернилах, на губе тут же появилось черное пятнышко, но, погруженный в собственные мысли, он не заметил этого. Только что он записал в книгу:
«В окопах зреет недовольство. На мусульманских газиев напал страх, и они говорят: «Разве можно вести войну таким позорным способом?» Возникли многочисленные слухи, будто московский царь идет с двухсоттысячным войском. Люди лишись рассудка. В действительности эти сведения распространял враг».
Челеби плотней закутался в простеганный халат:
– Ох, и холод!
«С каждым днем все труднее вести эту надоевшую всем войну. Проклятые кяфиры и не думают сдаваться. Отбили уже 24 наших приступа. А последнее время почти каждую ночь к ним добирается пополнение. Казаки из нижних и верхних городков плывут под водой, дыша в выдолбленные изнутри камышины. И это в ледяной воде! Во истину, они не постижимы, эти варвары. Так же в крепость поступали запасы: порох и продовольствие, которые спускали в кожаных надутых бурдюках по Тану. Хорошо, что наши начальники скоро поняли их секрет, и сети перекрыли реку. Казаки, конечно, под ними подныривают, словно выдры, а вот бурдюки остаются».
После того, как казаки разбили и потопили большую часть эскадры с запасами, посланными султаном, Хусейн-паша впал в ярость. В тот же день его гвардейцы казнили на виду у крепости  две сотни пленников-христиан. Казаки на развалинах крепости, видя это, охнули, как от боли, будто им руки отрезали. А были это рабы, собранные татарским войском во время набега на Русь. Все, что воины Гирей-хана смогли найти в разоренных городках и деревнях Кяфиристана, – вспомнив бесславное возвращение татарской конницы, муэдзин помрачнел. – Больше половины сильного войска татар навсегда осталось в донских степях. Эти подлые казаки воевали нечестно, нападали из засад, под покровом ночи. Они отсекали от основных сил небольшие отряды, и их отдельные тысячи наголову разбивали татар. Хотя, по правде говоря, эти небольшие отряды насчитывали тридцать и больше тысяч сабель. И выходили крымчаки вдесятером против троих, а то и одного, и все едино были биты. Это не воины, это просто колдуны какие-то! Татары таких сказок про них порассказывали, что можно подумать, будто они сражались не с обычными казаками, а с самим небесным воинством, отрядами Бога их Исуса. Впрочем, как говорят, для мыши и кошка – зверь.  Какие татары в войне – мы так и не увидели, всю осаду они простояли в трех верстах от крепости, никак не участвуя в штурмах. Мол, не их это дело – на стены карабкаться. Чтобы не потерять все войско, Гирей-хан просто вынужден был на четырнадцатый день вернуться назад, не закончив поход. И с собой привел всего две сотни пленных. И на грамма продовольствия! Скорей всего, они просто пожадничали делиться с нами, османами. Не по союзнически это.
Да, разве на такой результат рассчитывали мусульмане, когда татары выходили из лагеря? – Эвлия вздохнул и снова присел на холодный войлок. – Пожалуй, не следует писать всю правду. Султану это не понравится. Я, наверное, оставлю запись о героическом походе союзников, из которого они привели тысячи, нет, десятки тысяч рабов. Потомкам не к чему знать о нашем позоре. 
А теперь эти трусливые шакалы, о которых мне приходится писать, как о героях, собираются покинуть нас! – от возмущения на виске Челеби выступила и задрожала синяя жилка. – Уже завтра они готовятся выступить обратно в Крым, заявляя, что им нечем кормить лошадей, а люди их пребывают голодными и мерзнут без огня ночами.  Какая наглость! В то время, когда голодают уже даже войска турецкого султана, они заботятся о своих жалких татарах и лошадях, пуще, чем о победе! – Эвлия в сердцах кинул перо на войлок. И снова поднялся – от холода потеют подмышки, а сидеть еще хуже, чем ходить, потому что замерзаешь быстрее. Он вспомнил последнее совещание у Гусейн-паши.
Начальники сидели не веселы. Еще бы, осень на носу. А по закону, хоть какая важная война на дворе, в октябре турецкие войска должны вернуться на зимние квартиры. Чтобы успеть взять Аздак, оставалось последнее средство – самый решительный  штурм. В этом моменте совещания Челеби чуть не хмыкнул. «Можно подумать, все остальные штурмы были не решительные!»
Начальники, указывая на приближение безжалостной, как сабля, зимы, думали, где найти укрытие для войск, чем топить шатры, где искать продовольствие. Кто-то заявил, что зимой невозможно получить подкрепление. Как будто это и так было не понятно. Каждый подавал тысячу советов. 
С утра до самого вечера просидели паши, пытаясь найти решение. И ничего лучшего не придумали, как организовать тот самый-самый решительный штурм. Гусейн передал право объявить о нем Кодже Кенана-паше и кетхуде морского арсенала Пияле-аге. Вот что они записали: «Верное решение будет таким. Пусть глашатаи объявят о нем сегодня же и пусть они предупредят: утром –  общий приступ! Пусть приходит всякий, кто хочет получить тимар, зиамет  и звание сипахия. Пусть от всех семи отрядов войска будут записаны семь тысяч самых достойных и самоотверженных мужей. Вы же расставляйте моджахидов из мусульманских газиев, посмотрим, что покажет нам волшебное зеркало судьбы».
На этом они  закончили совет и прочитали Фатиху .
– Да, – мысленно протянул Челеби. – дожились. Если на первый штурм бросалось все войско султана, на следующие атаки находили несколько отрядов по десять тысяч человек, то сейчас с трудом можем призвать семь тысяч! И то обещаниями земли и звания.
Тяжело вздохнув, Челеби продолжил запись.
«И тогда настали среди газиев радость и ликование. Согласно войсковому реестру, из падишахского арсенала мусульманам было роздано семь тысяч сабель, две тысячи щитов, две тысячи ружей, сорок тысяч стрел, пять тысяч луков, шесть тысяч пик, пять тысяч ручных бомб-бутылок. А также припасы к самому различному оружию».
За стенкой шатра Эвлию окликнул слуга. Подув на застывшие пальцы, летописец отложил перо и разрешили войти.
– Вам обед, –  раб склонился, протягивая поднос с куском конины.
Дохнуло обгорелым мясом старого животного. Челеби поморщился, но поднос принял. Отпустив слугу, вернулся в шатер. «Кормят, хуже, чем солдат в окопах! Те, хоть рыбу иногда ловят для разнообразия».  Мясо, как и ожидал, жевалось плохо, зубы не справлялись с тягучими прожилками и твердыми хрящами. Кое-как одолев кусок, Челеби вытер руки о замусоленный халат. Войлок, на котором сидел,  вдруг показался куском льда, он, кряхтя, поднялся:
«Хусейн-паша не дурак. Осознавая всю сложность осенней войны с казаками, когда уже скоро нечем будет кормить воинов, а в их рядах зреет недовольство, уважаемый паша просил султана перенести продолжение осады на следующее лето. Но получил жесткий ответ из Стамбула. Ибрагим ответил коротко: «Или возьми Азов, или принеси мне свою голову», – Эвлия ковырнул в зубах палочкой. – Если так пойдет и дальше, то скоро все понесут домой свои головы. Вчера, после совета, где все переругались, и решили идти на решительный приступ, паша, тем не менее, отправил в крепость переговорщика, который предложил казакам покинуть крепость, а каждому за это обещал по сто талеров. Сто талеров за разрушенную крепость! Каждому голодранцу. Да они за всю жизнь таких денег не видели.
Отказались!
Не понимаю я их. Ну что там защищать, камни?  За что гибнуть? За город, которого нет? Они про какую-то честь казачью долдонят. Какая может быть честь, когда завтра, может быть, их уничтожат под корень, а затем и весь кяфиристан завоюют. Тут спасаться надо, а они,.. – Челеби сжал челюсти  до белизны на скулах. –  Войска получили команду на последний, решительный штурм. Похоже, Хусейну так не хочется терять голову, что он решил положить здесь, у Азова, все войско, но все-таки взять крепость. Не велика ли жертва?  К тому же теперь янычары, говоря, что никто не имеет право держать их  в окопах больше сорока дней, сражаются с неохотой, не то, что в первые недели. Как он собирается с таким их «рвением» победить казаков? Этих рыцарей Дона? Они, конечно, тоже потери несут, и раненых у них, говорят, немало. Да и силы, должно быть, иссякают. Не думаю,  что им сейчас легко. Наверняка, и голодают, и пороха не хватает особенно после того, как газики перекрыли канал поставки по воде. Стреляют-то гораздо реже, чем поначалу, – Эвлия  уселся, привычно сложив ноги колесом. Кулак подпер подбородок  с аккуратной бородкой. – Ясно только одно – на днях решится судьба похода и осады. Паша ставит на последний штурм все, что имеет. А, главное, жизнь. Казаки и так в каждом штурме бьются не на жизнь, а на смерть, словно у них в запасе еще одно рождение.
А все-таки, думай – не думай, а записи делать надо. Что же писать о последних событиях? Говорить только то, что хочет услышать султан – тоже не правильно. Азов-то мы взять не можем. Пока не можем. Писать про героизм солдат? Какой тут героизм? Боятся они казаков, как кролики – удава.  И не мудрено. Почти каждую ночь находят смерть у костров десятки сипахов, янычар, капычеев, работников… Эти головорезы, использую подкопы и темноту, пробираются к нашему лагерю, как к себе домой, и их клинки каждый раз окрашиваются турецкой кровью. А был случай, когда загадочным образом передрались янычары с татарами. Из-за каких-то овечек, которых будто бы наши угнали! Бред какой-то. Однако этот бред стоил войску почти полусотни убитых с обоих строн и больше сотни раненных. Да, неужто и это дело рук проклятых казаков? Ну тогда стоит признать, что они и вправду не совсем люди, или верно, у них джины на посылках? И при этом, они еще умудряются всякий раз уходить, не получив сдачи! Страшные воины! Мне уже кажется, что вся эта затея с осадой,… – Челеби мысленно прикусил язык. – Еще немного и крамольные мысли заполнят голову. И как тогда писать книгу? Нет, надо собраться. Султан ждет подробного описания похода, и мне нельзя его разочаровать. При этом надо постараться соблюсти видимость правды, густо замешав ее на подвигах мусульман. Да, это единственно верное решение!» – Челеби поднял перо, взгляд отыскал на низком столике чернильницу.
Первые витиеватые буквы новой строки украсили хорошо выделанную бычью шкуру.

Глава 28 Решительный штурм
– И чего им не спится? – Миленький оттер грязный нос рукавом. – Никак снова по наши души?
К подножию высоченной насыпи из битого кирпича и камня, что когда-то была северной стеной крепости,  еще затемно начали стекаться самые разные отряды турок. Тут и янычары в изрядно потрепанных долармах, и сипахи, давно отогнавшие лошадей к востоку, выше по Дону  и оставившие их под охраной. Они в панцирях, похоже, немецких. Немцев всех похоронили, а защита европейская никак не износится. Хорошо делали. Черных мужиков из разных отрядов, которых издалека казаки и не отличали, собиралось больше всего. На первый взгляд тысячи две народу внизу собралось. И это только здесь, на этой стороне крепости. Судя по суете на соседней восточной стене, и там такая же картина. Со всех сторон разом решил  ударить?! Тогда почему малыми силами. Для турецкого войска, хоть и изрядно прореженного, собрать тысяч пятьдесят по-прежнему не вопрос. Лапотный решил, что он чего-то не понимает.
Насколько позволили утренние сумерки и наплывающий туман, десятский еще раз задумчиво осмотрел собирающийся внизу народ. Ну что. Все при луках, за спинами полные колчаны. У многих в руках пики, у других  – ружья. Ружья у янычаров и сипахов. Ну, это понятно, они мастера пулями стрелять. И, что самое неприятное, в рядах не чувствуется обычной обреченности. Напротив, веселятся, бравируют друг перед другом. Нечто, пообещали что-то? Землю, деньги? А, может, и все вместе. «Добровольцев собрали? – предположил Лапотный. Но вслух сказал другое:
– А по чьи же?! – и решительно развернулся. – Беги народ поднимай. Что-то уж очень ярые какие-то…
– А ты?
– А я ишшо погляжу тут.

Народ просыпался с трудом. Миленький, шныряя между крепко спящими казаками, тряс за плечо то одного, до другого. Многие будто и не замечали руки Путилы, крепко их трясущей, сопели, как ни в чем не бывало. Другие молча дергали плечом, скидывая руку, иногда посылали далеко и надежно. В какой-то момент Путило испужался. А вдруг турки пойдут, а он никого не разбудит! Взгляд нашел спящего Валуя. Рядом спина к спине дрых Борзята. «Этих подниму, остальные сами подскочат», – приободрившись, двинул к атаману.
Лукин открыл глаза сразу же, как только Путило тронул за дерюжку, укрывавшую его. Быстро проморгавшись, сел. Еще плохо соображая, поднял сонные глаза.
– А это ты, Миленький.
– Лапотный сказал поднимать. Турок внизу собирается.
На последних словах заворочался Борзята. И тоже рывком сел. Голова опущена, сам слегка покачивается.
На локте приподнялся Василек, оказывается он рядом с братьями лежал, под тряпками его и не видно.
– Турок?
– Ага, миленький, турок.
Валуй крепко протер глаза ладонями:
– Казаки, по коням! – зычный голос, показалось, заполнил сырую темную щель без остатка, и даже на улицу выплеснул. Разом зашевелились. Послышались охи, кряхтенье, недовольное ворчание.
– Умыться успеем? – Борзята поднял-таки голову, но глаза закрыты.
Путило растерялся:
– А не знаю. Внизу они. Готовятся.
– Василек, бери десяток и наверх. Доложишь. Мы тут пока… Эй, народ, одного – ближайшего за водой к колодцу, бегом!
У входа обычно ложился дежурный, из тех, кто по хозяйству. Кто там дежурил сегодня, Лукин не увидел, но человек убежал, в точности выполнив приказ. Подскочил Василек. Завязывая на ходу пояс с притороченной саблей, пошагал, пригибаясь и высоко поднимая ноги, чтобы не наступить на еще просыпающихся казаков. Семь человек поспешили за ним, тоже одеваясь на ходу.
Умыться успели. Приглаживая мокрые волосы, уже на рассвете Валуй вместе с остальными казаками неспешно выполз на гряду кирпичей. Туман тянулся понизу густой полосой, полностью скрывая приготовления турок. Но шум оттуда, гулкий, с эхом, разлетался далеко. Лапотный дожидался тут.
– Ну, чего тут у тебя?
Десятский кивнул вниз:
– Готовятся.
– Готовятся, так готовятся. Не впервой. Что, ловчие ямы нынче наделали?
– А то. И кабаньи капканы обновили. Еще больше, чем вчерась. Арадов постарался. Всю ночь наши копошились.
– То дело! Всяко-разно попадутся.
Последнее время наловчились копать на всех подходах к крепости волчьи ямы, чередуя из с кабаньими капканами. Казаки и раньше ловушки делали, но не в таких количествах. А тут Гришка-пластун предложил каждую ночь новые ямы готовить, да в разных местах. Атаманы идею поддержали. И теперь в каждую ночь уходили на ближние подступы казачьи  сотни. Чтобы было по справедливости, каждый раз уходили новые. И из Валуйской тысячи ходили. Правда, от той тысячи сотни три если осталось, и то хорошо. И из тех половина – раненные. Однако, ни кто не отказывался, даже те, кто лишь в пол силы мог трудиться. Это однорукие и прочие побитые. Таких с каждым днем становилось все больше. А все одно помощь. Знали казаки, для чего сном, а то и здоровьем жертвуют. А вот Валуя с его ближайшими друзьями, что из его первоначальной сотни, пока на копку не дергали. Это потому, что его люди и так нарасхват. Как к туркам  диверзии устраивать – их отправляют. На струги – турецкую эскадру встречть, валуйские впереди. И в подземной войне – тоже они. И наверху успевали с врагом силой померяться. Почему их так гоняют, казаки понимали. А потому что везучие. И ничего против не имели. Лучше уже так у каждой висельницы первыми голову в петлю совать, ежели в результате жив вертаешься, чем как все воевать. Видать, судьбинушка такая, или же атаман их заговоренный. Так и пусть. Живы и ладно.
Так что по нескольку десятков ям и капканов к каждому утру насторожить успевали. Пока враги ловушки обходили, если замечали и успевали обойти, казаки их стрелами шпиговали, когда порох был, то и пулями тож. В общем, не сладко приходилось нападавшим.
Впрочем, и защитникам не легче. Турок все-таки на много больше. Им половину народу потерять в атаке – не смертельно, а вот если у казаков столько положат, не сдержат стену. А этого никак нельзя. Потому как город Азов, ну, или то, что от него осталось, уже четыре года, как казачий. А своих земель, пусть хоть два дня они свои, казак отдавать за просто так не привык. Уже лучше смертушка, чем позор. Вот и воевали, каждый раз, словно в последний бой кидаясь. Может, потому и город, ярый и страх вызывающий у врага, жив по сию пору. А никто вас не звал.
Внизу неожиданно затихли. Одинокий командирский голос, растягивая связки, выкрикнул «Вперед», и  разом заполнилось туманное утро свирепыми криками, который перекрывал один самый мощный: «Аллах!».
Валуй быстро оглянулся. Каждый на своем месте. Большинство выглядывает из-за  бревенчатых заплотов, что поднимаются вместо стен. Тоже каждую свободную минутку обновляют. Медленно, словно и не на них эта смертельная сила бежит, встают казаки, кто на колено, кто в полный рост. Луки зажаты в руках. Десятка три в укрытия разбежались. Для тех, у кого ружья с зарядом, выложены бойницы из кирпича. Рядом медленно, словно предвкушая, вытягивает саблю из ножен Борзята. Глаза весело поблескивают. «Сколько уже воюет, а все ребячество в заднице играет. Как ребенок, хоть и взрослый уже. Двадцать один ему, как и мне. Ну, умеет, что и говорить. Спас  для него – родственник». Василек, лежа на боку, проверяет тетиву. Слушает звук, натянув  и приложив ее к уху. Космята нонче однорукий, турок сухожилие, похоже, перерезал. Хорошо, хоть на левой. Предлагал ему в щели остаться, так чуть не поругались. Пахом тут же, у этого только порезы, ни одного серьезного ранения. Прям, как у меня. Пока везет. Ну что ж. У каждого своя дорожка. Всяко-разно помирать, так почему не сегодня?» – Валуй тоже изготовил лук. Полный тул за спиной. Боком привалился к бревенчатому заплоту. Окошко справа, чтобы стрелять удобнее. Сабля ощутимо оттягивает кушак. Пику воткнул острием в россыпь камней. Каждому оружие свое время.
В тумане вопили турки, падающие в волчьи ямы и натыкающиеся на капканы. Другие по-прежнему повторяли имя Аллаха, и чем ближе, тем исступленнее, яростнее.  «А вот и незваные гости!» – Валуй натянул тетиву, и первая стрела пробила кожаный доспех бородатого, черноволосого турка. Все, помчались!
Такой яростной схватки Валуй и не  помнил. В первый день, когда турок по дурости полез чуть ли всем войском,  нечто похожее было, но тогда казаки, полные сил, все целые, да с оружием разным, справились с нахальным врагом меньшей кровью. Ныне же все другое. К тому времени, когда солнце поднялось к зениту, народу, способного держать саблю на стене убавилось, чуть ли в половину. Уже не головой, чуйкой ощущал Валуй: стену не удержать. Конечно, атаманы предполагали, что когда-нибудь это случиться. Следующая полоса укреплений, в глубине города, там где, когда-то проходила внутренняя, не такая высокая стена, уже ждала защитников. И для турок сюрпризов наготовлено было с запасом. Что ж, похоже, время отступления пришло.
Насадив очередного турка на пику, Валуй хотел было уже дать команду к отходу, но новый турок в янычарском кафтане вынырул не знамо откуда. Атаман, подставляя под удар сабли свою, бросил короткий взгляд вниз. А там все черно от спин турецких. Упертые, лезут и лезут. Их скидывают, но те, что целые, оступаясь и скользя, снова бросаются  по каменистому склону насыпи вверх. Крик «Аллах, кажется, не смолкает над стеной. У подножия бьют барабаны, бегают начальники, посылая тоже уставших турок на новые приступы. Турок все меньше, но еще достаточно, чтобы на каждого защитника Азова приходилось, по меньшей мере, трое-четверо.
Отбив первый удар, Валуй развернулся боком, вынуждая и нападавшего, чтобы не открыться, повторить его движение. А за спиной Борзята. Одно движение сабли, и еще одна голова покатилась вниз, на внутреннюю сторону крепости.
А теперь пора!
– Казаки, отходим! – с голосом у Валуя все нормально. Услышали все, и враги тоже. И задержались, уже не желая гибнуть напрасно. И так убегают. Можно же чуток подождать, они сами стену освободят.
Отходили слаженно, оставляя прикрытие. Но и задержавшимся казакам не пришлось отбиваться от турка. Враги, наверное, выдохнув облегченно, позволили беспрепятственно отойти, и даже раненных унести. Наверное, не всех, многие падали туда, под ноги наступающим туркам. Кто-то из них, может, и жив еще. Но тут уже ничего не поделаешь. Судьба у них такая. Жертвовать живыми ради, возможно, нескольких еще дышащих казаков, Валуй и не подумал. Каждая сабля на счету. 
Между стенами сажень триста, проскочили, не заметив. И только уже  упав на кирпичную крошку за деревянными щитами, казаки поняли, что запыхались, будто несколько верст преодолели. Силы заканчивались на глазах. Оглядывая потрепанное воинство, хрипло дышащее и отхаркивающееся, Валуй понял: задержись с отступлением, и отступать было бы уже некому.
Пространство между двумя стенами мгновенно заполнилось турками. Черные мужики, янычары и сипахи, сновали меж разбитыми домами, вероятно, надеясь чем-нибудь поживиться. Ну, это вряд ли. Все что могло быть ценного в развалинах, казаки давно перетащили сюда, за последнюю стену крепости. Последнюю! Когда-то это была внутренняя крепость, которую казаки четыре года назад брали с трудом с большими жертвами. Эх, не развали турок стены, можно было бы и еще держаться. Да без всякого шанса для врага. Но что есть, то есть. Хорошо, хоть заплоты бревенчатые успели выстроить на вершине кирпичного вала. И еще кое-что для них приготовлено, там внизу. Скоро отыщут. Ага, а вот и первый невезучий. Дикий визг пронзил пространство. И тут же второй. Ага, пошло дело. Напуганные турки резко замедлились. Задвигались с опаской, оглядываясь и осматриваясь. «А вы думали, ловушки только за дальней стеной делали? Шиш, угадали. Тут тоже накопали, и не мало. Многим хватит. Сами-то дорожки знали, а вот турок, как кур во щи попал. И это вы еще в слухи не спускались!» И снова вопли, и тревожные крики!  Так вам  надо!
Валуй, присев, оглянулся. Так, братишки оба здесь. Василек, на ноге повязку крутит. Дароня где? Ага, вот он, Лапотному руку перевязывает, под самое плечо, кровь оттуда хлещет. Жилу, видать, перерезали. Десятский, бледный, как тряпка белая, только губы кусает. Космята на раненной руке сдирает повязку, новая лежит рядом. Меняет, это хорошо. Значит, новых дырок не получил. Борзя лежит, на боку, тяжело дыша. Сабля, залитая кровью, в руке. Только тут Валуй вспомнил, что и сам еще сжимает оружие. Такое же красное, будто в крови купал. А так оно и было. Сколько турок положил, и не сосчитать! Но десятка два, точно! Вздохнув, заставил себя вытереть голомлю о собственный зипун. Ему уже все равно, даже цвет не виден, так запачкан.
Издалека, там, где стоят рядком уцелевшие мазанки за спинами, выбрались из щели женки. Их атаманы сюда заранее отправили, как чувствовали. Заметив родную головку Марфы, которая крутилась во все стороны, отыскивая его, поднял руку. Девушка, заметив, подхватилась. «Слава Богу, родные живы. Об остальных горевать потом будем, когда крепость отстоим!» – Лукин-старший охнув, перевернулся на спину. 
 
Глава 29 Челеби.
 Только уже вечером, когда стало понятно, что победа газиков, несмотря на огромные потери, все-таки состоялась, Челеби заставил себя усесться за книгу. В шатре холодно. Все жерди и бревна, что турки нашли на отбитой стене, разобрали рядовые воины и их несколько командиров, участвующих в штурме. Остальным пришлось коротать время по-прежнему без тепла и без горячего.
Челеби поежился. Оглянувшись, подтянул поближе шерстяное одеяло. Развернув, накинул на плечи. «Теперь гораздо лучше. Итак», – он задумался, водя пером по щеке. – Надо записать с самого начала. Ну и что, что не все получилось, как задумали. Главное, одна стена отбита. Пусть это будет главной мыслью».
«Для решающего штурма, как я уже писал, были отобраны лучшие из лучших, – перо привычно заскользило по бычьей шкуре. – Затем в добрый час с семи сторон ударили пушки и ружья, и из стана мусульман раздался клич «Аллах!», – Челеби почесал лоб пером. «Надо как-то покрасивее. Может быть так». – От ружейного огня и клубящейся черной пыли воздух стал темнеть. Но сильный ветер все разогнал, и стало видно, где друзья и где враги. – Ага, так хорошо! В том же духе и продолжим. – Войска мусульман острыми мечами вонзились в крепость. Круша кяфиров направо и налево, они погнали их в цитадель. И вот в течение восьми часов шла такая же отчаянная рубка, как битва при Мохаче », – Челеби задумался.
«Надо ли рассказывать читателю, что это была за битва? Допустим, сегодня об этой победе еще помнят в Турции. А что будет через сто лет? С другой стороны, эта запись станет поводом юному читателю порыться в библиотеке, чтобы отыскать упоминание о великой битве. Что ж. пусть так и остается».
– Свинец и стрелы крушили тех, которые приближались к бойницам, Час от часу войско ислама стало нести все большие потери убитыми. А с тыла подмога не приходила. И гази поняли, что настал решающий час,.. – «Да уж, решающий! – Челеби хмыкнул. – Сбили со стены и все. И начались мученья! Пожалуй, запишу, а там еще подумаю, оставлять или не оставлять».  – И они ударили самым сильным ударом, каким смогли. И это принесло пользу. Неверные, устрашась, отступили. Первая стена осталась за великими воинами султана. Но зря наши газики ждали подмогу. Не было никого. А еще бы один удар, и крепость была бы взята! Но и в этой ситуации мусульмане не растерялись. Бывалые воины, увидев такое положение кяфиров, пробрались к кабаньим капканам, – кстати, страшная вещь. Зубы у него, как у крокодила. Поймав ногу, он крошит кости, как семечки. Не дай бог! – «Так вот», подобравшись к капканам, установленным в подземных проходах, устроили засаду. Однако проклятые враги взорвали подземные заряды, применив дьявольскую хитрость, чтобы как ласточку, швырнуть в воздух войско ислама,  – Эвлия сморщился, как от зубной боли, вспомнив перекосившееся лицо Гусейна-паши, когда он понял, что произошло в подземных переходах. «Жестокие, не люди, звери-казаки!» Вздохнув, он продолжил. –  Как же мучались наши газики под стенами азовской цитадели! Душа и мозг их были измотаны, их желудки были пусты, движения стали медлительными, от ужасного дыма и жажды они дошли до грани гибели.
Как только настало время заката, алай-чавуши  отозвали газиев из-под стен Аздака. Они же забрали с поля боя военную добычу: головы кяфиров, ружья, разное оружие, вещи. Нагрузили на пленных тела погибших мусульман, и каждый отряд отправился к своему месту. Дав залп из пушек и из ружей, они совершили молитву по павшим в бою и погребли их тела. Раненным выделили средства на пропитание и прислали лекарей-хирургов».
И снова Челеби чесал пером лоб, приподняв чалму. «Сколько же записать погибших с той и другой стороны? Если по правде, то цифры не понравятся нашим пашам, если приврать, то совесть будет страдать, да и перед читателями совестно. Скажут, Челеби всегда писал правду, но иногда позволял себе ложь. И они будут правы. Что же делать?» – Летописец поднялся. Волнуясь, навернул несколько кругов по шатру. Выглянул наружу. День разгорался. Небо, затянутое тучами, опять мокрило. Если бы не сырость, было бы не холодно. Во всяком случае, на улице достаточно одного халата. А вот в шатре почему-то казалось прохладней, чем за его стеной. Может, казалось?
Челеби поднял полог, закрепив его на шесте. Так и светлей и, может, теплее…
«На чем я остановился? Так, так. Ну что ж. Придется совести потерпеть, если я хочу, что бы мой труд одобрили при дворе.
«В этом бою было убито,.. – Эвлия на мгновение замер. «А пусть будет так. Все одно никто не сможет опровергнуть мои записи. Да и кто будет считать этих казаков?!  – Три тысячи кяфиров. А тысяча пятьсот, (нет, слишком ровные цифры тоже нельзя, неправдоподобно) тысяча шестьсот пятьдесят казаков взяты в плен. Наших же погибло тысяча двести человек из них семьсот янычар».  – Свои потери Челеби решил тоже подсократить. Этак, раза в четыре. Он был уверен, никто из начальников не захочет поправлять его. – Уцелевших газиев Гусейн-паша велел щедро наградить. Тому, кто принес вражескую голову, было пожаловано сто курушей , а кто привел пленного, помимо награды на шапку тому прикреплялись иеленки. Жаловали также повышением в чине тимары и зиаметы .
Имущество погибших воинов было сдано в государственную казну.
Что касается казаков. Отступив, они, на удивление, не пали духом. В первую же ночь кяфиры снова трудились, как Фархад , и разрушенные стены сделали столь же крепкими и прочными, как и прежде. Они восстановили тайники для засад, бойницы, и воздвигли как бы новую стену Искандера. Газии, увидев все это, пришли в уныние.
Сегодня там и сям начался бой. Однако он уже не велся со всем сердцем и желанием, от души, как это было раньше. Они не проявляли теперь прежнего рвения и усердия, а передышки от сражений не было ни днем, ни ночью».
«Да уж, ни днем, ни ночью, – Эвлия снова остановился. Подняв на свет, рассмотрел кончик пера. Так  и есть, чуть разлохматился. Выбирая новое среди десятка запасных, он скривился.   – Ага, заставишь наших бойцов сражаться ночью. Они и днем-то уже не хотят воевать. Но для красоты слова, пойдет. Итак:
«Между тем, до дня Касыма  оставалось около сорока дней. За это время крепость нужно взять любой ценой».
Вздохнув, Челеби, отложил перо. «Кому брать-то? Газии не хотят воевать, и как заставить их, не знает никто, даже Гусейн-паша. Что ж. Мое дело записать, а уже как оно будет на самом деле, может знать только Аллах. Что ж. Пожалуй, пора совершить молитву».
Челеби призвал слугу, и вскоре тот принес чашу с водой. Умывшись, Челеби привычно повернулся в сторону священной Мекки, и мягкий холодный войлок подстилки продавился под коленями. 

Глава 30
До зорьки Валуй успел даже немного поспать. После удачно отбитой атаки, всех, кроме тех, кому пришла очередь строить укрепления, а в основном, отрядили новеньких, распустили отдыхать. Атаманы справедливо рассудили, что туркам понадобится время, чтобы оправится после последних поражений и неудач, и  сразу на стену они не полезут.
Лукина разбудил тихий разговор. Подняв голову, прислушался. Вокруг в темноте щели сновали люди. В стороне женки хлопотали у большого котла, повешенного над костром. Над ним был выстроен узкий дымоход, выходящий в развалинах стены. Красава, щедро черпая куски мяса с наваристым бульоном, раскладывала по мискам, подбирающимся азовцам. Рядом что-то строгала Дуня. Чтобы отличать ее от Дуни Дарониной женки, решили называть Лукина. А что? Почти уже жена Борзяте. Подальше Марфа и еще несколько женок, рассевшись кружком, что-то шили. Наверняка, одежку. Если бы не они, многие казаки уже голыми ходили. В дальнем углу тихо пели, что-то тягучее, длинное. Светился блеклым полукругом вход. «Значит, утро», – Валуй скинул зипун и потянулся. Голоса продолжали бубнеть рядом.
– Прямым уложило, – сетовал знакомый голос неподалеку. – Думал уберечь, да где там?
– Люди гибнут каждый день, почитай. А тут конь? Знамо, жалко, но все же, конь, – поерзал пожилой казак.
Валуй узнал говоривших – Космята Степанков и Никита Кайда. Улыбнулся – живы, уже хорошо. Он сел, упершись руками, в утренних сумерках плыли волны пробивающегося в узкий проход света. Пахло отсыревшими потниками, вареной кониной. Здесь в щели Ташкалова городка, было ничем не хуже, чем в недавно оставленном Топракове. Станичники загодя подготовили места для схрона всем, тем более, что народу стало заметно меньше. Правда, в последние дни к ним на подмогу пробрались около сотни казаков из верхних городков. Помощь, конечно, большая. Но не решающая. Пару тысяч бы, да пороха с пулями побольше, вот тогда бы повоевали ишшо.
Больше всего казаки жалели разрушенный до основания храм Иоанна Предтечи, оставшийся в городке. Сам отец Черный уцелел, и ныне исправно служил панихиды и отпевал погибших.
Во, атаман проснулся, – Борзята шевельнулся поблизости. Поправил повязку с красным пятном на боку – сабля рубанула не глубоко, но болезненно.
Валуй вспомнил про тряпку на своей голове – не сползла ли? И обернулся. Давеча он получил удар чем-то тяжелым, к счастью, товарищи подхватили теряющего сознание атамана. Туманные фигуры едва просвечивались через погребную темень, хоть и разбавленную утренней бледностью. Казаки расселись кружком, свернув по-татарски ноги, человек пять или шесть.
– Что тут у вас, всяко-разно, совещанию?
Станичники зашевелились, Борзята передал кувшин с трофейным вином товарищу.
– Ага, совещанию. У Космяты коня прибило, – Валуй узнал Серафима. – Поминаем.
– Серафимка, и ты здеся?
– Тута я. Проведать пришел, все ли живы. 
Валуй подполз на пару шагов, слабый после сна локоть подломился, и он свалился, уткнувшись головой в ногу Чубатого. Тот неторопливо убрал подошву.
– Ну и как, все живы?
– У вас еще так-сяк. У других в сотнях и десятка не пораненных не наберешь.
– Слава Богу, держимся покамест. Космята, жеребца черкесского убило?
Степанков переложил на коленку здоровой рукой пораненную:
– Наповал. Ядро под брюхом разорвалось.
– Не пошел впрок чужой конь, – Дароня подполз к атаману. – Как у тебя?
– Да если бы не осада, пошел, да еще как…
Валуй покрутил шеей. Боль застучала в виске, а около уха дернуло так, что он еле сдержал стон. Он скривился, радуясь, что в темноте не видно:
– Нормально. До свадьбы заживет.
– Ну, добре.
На улице зашумели. Молодой голос окликнул товарища:
– Ты не знаешь, шо там за гам?
– Неа,  – ответил Василек – Лукин узнал бы голос брата, даже во сне.
– Чем у вас тут угощают? – Валуй потянул носом. – Конина?
– Конина, мать ее, – Космята подвинул тарелку с горой наложенным мясом. – Черкес мой. Угощайтесь, вот.
Казаки потянулись к тарелке. Зашоркали ножи, обрезающие куски у самых губ.
– Хорош, жеребец, – Дароня чмокнул. – В этом деле ведь главное что?
– Ну, что, – Валуй усмехнулся с полным ртом.
– Главное, чтоб хорошо проварено было.
– Это точно, – поддакнул Серафим. – А ты, чего, Космята, пост держишь?
Степанков мрачно глянул на друга, горло дернулось, глотнув в холостую, он отвернулся:
– Благодарствую, не голоден.
– Ну, это ты зря, – Борзята покончив со своим куском, вытер губы другой стороной ладони, взгляд скользнул в тарелку. –  До вечера вряд ли чего пожрать удастся. Разве еще, какую лошадь пришибет, каша-то уж вышла. Хотя там и лошадей осталось раз-два и обчелся…
– Ну и ладно, – улегшись на живот головой к выходу, Космята сунул в рот соломину.
Дожевав, Валуй поднялся на колени. От активного движения челюстей, в голове снова засвербело:
– Только жестковато малость.
– Ниче, – Дароня потянулся вперед, выглядывая в тарелке еще кусочек.
Не нашел – только что последний подобрал Борзята:
 – В большой семье, сам понимаешь, зубами не щелкай…
– Казак что дите: и много дашь, все съест, и мало дашь, сыт будет, – улыбнулся Дароня.
– Это верно, – Борзята оглянулся. – Красава, там ишшо чего в котле найдется?
Казаки хохотнули:
– Ну, силен хрумкать.
Средний Лукин не обратил на них внимания.
Красава помешала варево:
– Подходи, для братишки-то и не найдется?!
– А мне? – Путило Малков доверчиво заглянул бабенке в глаза.
– И тебе найдется.  Налетай, пока есть чего…
Еще несколько казаков, потянулись с мисками к вареву.
Кайда вдруг поднялся. Перебравшись на коленях к Серафиму, замер рядом. И неожиданно обнял. Черкас ошарашено замер:
– Ты чего, дядя Никита.
Тот отстранился, рука вытерла на щеке соринку:
– Все никак времени не было поблагодарить тебя. Так что, благодарствую от всех нас. Поклонился бы в пояс. Да несподручно здесь.
– Да ты шо? – Серафимка растерялся, а голос выдал смущение. – Ничего такого. Любой бы так.
– Не любой, – отрезал Никита. – Если бы не ты со своими черкасами. Не было бы нас в живых уже.
– Мне Муратко тоже рассказал, что это он, – Валуй кивнул на смущенного друга. – Он нас выручил. Атаманы уж и не чаяли. Поди, панихиду пропели. Дай и я тебя обниму, друже.
– Ну, если охота, обнимай.
– Охота, – Лукин-старший крепко сжал в объятиях запорожца.
– А мне тоже охота, – к ним протискивался Борзята.
Дароня снимал саблю, чтобы не мешала выразить благодарность другу, поднялся и Космята, примеряясь в очередь обниматься. Серафим Иващенко, налившись красной краской до краев, не сопротивлялся.
На улице зашумели казаки. Кто-то крикнул издалека:
– Принимай, народ, пополнение!
Шум усилился и начал приближаться. Валуй подскочил, чуть не ударившись головой о поперечную балку:
– Никак, к нам? – согнувшись пополам, он поспешил к выходу.
Следом засполошничали казаки, отдыхавшие в этот момент по соседству. Толпа, толкаясь, выбралась наружу.
Рассветало. Солнце, дарящее мягкое осеннее тепло, поразвесило бардовых отблесков в небе, за Султанской стеной, такой же разрушенной, как и остальные. Станичники, оживленно переговариваясь, выглядывали приближающуюся группу вооруженных казаков. Человек триста! Во главе шествовал Тимофей Лебяжья Шея. Весело скалившись, он махал рукой, что-то рассказывая шагающему позади смутно знакомому казаку.
– Подмога, никак, – заломал шапку Борзята.
– Эх-ма, рисковые, – Пахом почесал заживающий рубец на щеке.
Толпа приблизилась. Все казаки, кроме Тимофея мокрые, вода капала с одежды, прибивая пыль. Кто-то не удержался, скинул шапку, и из нее, выкрученной, на земь потек ручеек.
– Ну вот, пополнение принимай, – Лебяжья Шея молодцевато подперся. – Каки гарны хлопцы! Под Доном с камышинами приплыли.
Валуй признал атамана ватаги:
– Василий Корыто, ты, что ли?
Василий, невысокий живчик, с узкими плечами и прямым холодным взглядом усмехнулся:
– Я, а то кто же?
Лукин раскинул руки для объятий. Корыто смущенно шагнул вперед:
– Я мокрый…
– Да ниче, турок махом просушит…
Отстранившись, Василий одернул зипун, обернулся:
– Вот Лукин, принимай хлопцев. Горят желанием турка до смерти побить.
– То ох, как добре.
К атаману выбрались два крепких казака в распахнутых на груди зипунах, оба с густыми бородами, заросшие чуть ли не по глаза. Остановились, склонив головы:
– Здорово дневал, Валуй.., аль не узнаешь?
Лукин пригляделся:
 – Неужто, Герасим, Панков? Жив-таки?
– Он самый, – Панков разулыбался, крепкие руки захлопали атамана по спине.
Освободившись, Валуй окинул взглядом второго, скромно перетаптывающегося мужика:
– А это кто, не признаю чего-то…
Казак смущенно потупился:
– Панфил я, Забияка. Не признал?
– Ух ты, и ты цел! Ну, здоров дневал, – И Панфил отведал крепких атаманских объятий.
– А сын с тобой ли?
 – Само собой, – из толпы выступил чуть смущенный парень. – Куда ж я батьку одного отпущу.
– Дай я на тебя гляну, – Валуй повернул Сусара Панкова к свету. – Молодчик, парень.
Углядев знакомца, вперед пробрался Борзята:
–  Панфил, что ли? Забияка?
– Ага, – враз расплылся в улыбке Панфил. – Я.
Товарищи крепко обнялись. К ним подобрались Дороня с Космятой и тоже сжали мужика в объятиях. Следом заобнимались и с остальными.
– Ну, вы, мужики, даете. Под водой, да с камышинами?
– А не мужики уже, – Панков оглянулся на Забияку. – Бери выше – казаки. Круг решил принять.
– Да не уж-то? – обрадовался Валуй. – Наши теперь, ну дай я вас еще раз обниму.
– Обнимай, коль хочется…
Казаки еще галдели возбужденно, встречая знакомцев, обнимались и целовались, когда со стены прокричал наблюдатель:
– Турки у пушек хлопочут, похоже, стрелять удумали.
Валуй распределил народ по щелям, новых казаков вместе с Василием Корыто потащил с собой. И тут вдарило.
Едва успели заскочить последние, уже в пыльном облаке от разрыва: точно лупят капычеи, пристрелялись.
Вновь прибывших посадили в середине, у столба, сами разместились вокруг. На улице гремели взрывы, сыпалась за шкирки земля, но ничего не могло осадить любопытство донцов. Женки, у которых уцелели мужья, привалились к их крепким плечам. Холостые выбрались в первые ряды, к атаманам.
Новые казаки оглядывались. Герасим пробубнил в бороду:
 – Ну у вас народу – мешалкой не провернёшь.
– Где враг, там и казак, – Валуй, чувствуя спинной тепло тела Марфы, нетерпеливо дернул подбородком. – Ну, рассказывайте уже, чего там, в городках деется?
Василий  Корыто, покрутил ус, будто вспоминая:
– А чего там? Живем помаленьку. Татары приходили, тысяч сто, так мы с ними сладили.
– А не брешешь? – усомнился Валуй.
– Что приходили?
– Нет, что сто тысяч.
– Да как тебе сказать… Мобудь, малость и сбрехал, как без этого? Но точно, много их було.
– И как же вы с ними сладили?
Василий усмехнулся:
– Да как, обычно – саблей да хитростью казачьей.
– Ну-ка расскажи,  – Борзята передвинулся поближе.
– Да погоди ты со своими сраженьями, – Красава вытянула шею. – Как там наши детишки на острове?
Затихли станичники, нахмурились:
– Все благополучно. Живут, говорят, не тужат. Рыбачат, да воблу сушат. С ними там сотня казаков дежурит, в обиду, ежли что, не дадут, не беспокойтесь. 
 Женки замахали перстами, вдвое сложенными:
– Ну, слава Богу, – отлегло от сердца у Красавы.
И тут громыхнуло особенно сильно, на головы посыпались целые куски земли, казаки невольно пригнулись, отряхивая шапки.
В щель заглянул караульный:
– Янычары и прочие черные на приступ изготавливаются. Тыщи целые.
Казаки враз подхватились, у входа возникла толчея, пришлось Валую прикрикнуть. Казаки притихли, к выходу выстроилась очередь.


Глава 31
Стояли последние дни сентября 1641 года. Недавно отметили большой праздник– Рождество Пресвятой Богородицы. Ну как отметили? Поздравили  друг друга, да по местам разбрелись. Кто отдыхать, а кто на стену, дежурить. Турок в этот день передышку сделал. И себе, и казакам. Очень вовремя. Вторую седмицу отбивались казаки от вяло накатывающих турецких войск. Паши разделили пехоту на отряды по десять тысяч. Одни штурмуют, другие отдыхают. Только у казаков ни сна, ни отдыха. Спасало защитников крепости лишь то, что турки уж не с такой охотой лезли на стены, как в первые недели. А уж с тем штурмом, когда на них лучшие семь тысяч отрядили, и вообще не сравнить. Это как осенняя муха с молодой, летней. Без желания, а то и того хуже, буквально из-под палки лезли турки на развалины. А какая тут война, когда только и думаешь, как бы стрекача задать?
На первых саженях больше под ноги смотрели, чем на встречающих их казаков. Волчьи ямы уже не одну сотню жертв собрали. Теперь боятся. Потому-то, лишь казаки поднимались на развалины, с криками «ура» бросаясь на врага, как краснокафтанники и прочие черные мужики лихо откатывались назад, не желая понапрасну геройствовать. Не всегда, правда, удавалось отогнать турка, одним видом. Иной раз, ведомые знатными командирами, добирались-таки до казацких сабель. Тогда приходилось биться. А силы-то, силы заканчивались. С каждым ударом.
Валуй рубанул с оттяжкой по ребрам вылезшего вперед турка. У того глаза выкатились от изумления, видать, не ожидал крепкого удара от истощенного с виду казака, но удивиться путем не успел – завалился, теряя сознание. Борзята за спиной приподнялся с трудом – брат позволил ему немного полежать, дух перевести:
– Давай Валуйка, иди ты, малость приляг, – Борзята встал рядом с братом, сабля, покрытая до рукояти кровью, задрожала в руке.
Атаман навалился на колено, восстанавливая дыхание:
– Не получится, видать, – к ним подбирались сразу трое краснокафтанников. – И откуда их столько?
Братья разом махнули саблями.  Янычары успели отскочить. И теперь стояли в двух шагах, покачивая топорами, словно ждали, когда казаки расслабятся. Дурачьё!
– Ну и чего дальше? – Борзята переложил саблю в левую руку, она дрожал меньше. – Зассали?
Один янычар, светловолосый с закрученным в кольцо усом, ругнулся сквозь зубы:
– Мы вас, шакалы, все одно побьем.
Хрустя камнями, приблизился Космята, в здоровой руке – сабля:
– Ну, чего застыли, как бараны, давайте сюда.
Переглянувшись, янычары медленно отступили на пару шагов.
Борзята усмехнулся:
– Не хотите что ли к толстозадым гуриям в гости?
Позади турок на крутизну забирались еще десяток бойцов в кирасах – сипахи. В руках кривые сабли, топоры и широкие алебарды. Трое краснокафтанников приободрились:
– А вот сейчас и получите, – один самый бойкий прыгнул вперед, занося топор.
И тут же свалился под ноги Валую, его короткий удар напрочь снес врагу голову. В следующий момент на казаков бросились остальные бойцы. Туго пришлось бы донцам, если  бы на помощь не подоспели Пахом Лешик и Герасим Панков. Следом подскочил еще и Василек Лукин. Вшестером отбились. Турки отступили, утягивая раненых и убитых.
Герасим, с перебинтованной левой рукой, тут же плюхнулся на камни, отдуваясь:
– Когда же это кончится?
– А вот как последнего турка пришибем, так и все, – Пахом, тяжело дыша, оперся на незаряженное ружье – только что он отмахивался им, как дубиной.
Космята вытер саблю о кафтан зарубленного врага,  ткань завернулась, открыв дорогие ножны.
– Опа, хорошая сабля. Надо прибрать.
Борзята усмехнулся:
– Ты не изменился: мимо хорошей вещи не пройдешь.
Космята неловко отстегнул ножны. Турецкая сабля нашлась тут же, около тела. Ширкнув, вставил в ножны:
– А чего мне меняться? Я ее твоему сыну, как подрастет, подарю.
– Которому из двух.
– А это поглядим. Какой больше заслужит.
– А даронину мальчонку, что подаришь?
– А хотя бы и вот этот топор. Смотри, какой справный, – Космята подтянул поближе турецкое оружие, валявшееся здесь же.
– Как рука? – Валуй пошелся вдоль линии казаков, выстроившихся на разрушенной стене.
– Да так, саблей махать не получится, а тыкнуть ножом можно.
«Вжик», – стрела звонко стукнулась о полотно  топора.
Казаки невольно присели.
– Прицельно бьет, – проворчал Борзята. – Слышь, Василек, ты на ногах не стой просто так, садись, пока враг передышку дает, или вон, за заплот отойди.
Тот благодарно усмехнулся:
– Пожалуй, присяду.
И только оглянулся, высматривая место, где опуститься, как на крутизне каменной насыпи  появились красные кафтаны. Они лезли по всей ширине стены. Валуй не успел отойти далеко. Казаки вновь подняли сабли.
Много станичников уже похоронили защитники Азова. Пали атаманы Иван Косой и  до поры везучий Михаил Татаринов, полегли под турецкими саблями и пулями Афоня Перов, Антошка Копылов. Из осколецких парней один уцелел: Тимофей Савин, и тот раненный лежит.  Нет уже Архипа Линя,  Власия Тимошина, Саввы Боталова и Панфила Забияки. Отважный казак выжил в плену у горцев, а тут пуля его отыскала. Там же, в  лазарете с тяжелыми ранами лечатся Дароня Толмач и Михась Колочко, Василий Корыто и Тимофей Зимовеев. И еще десятки и сотни отличных казаков ранены или убиты. Но и те, что еще стоят на ногах, держатся только из упрямства. А турок все лезет, и лезет.
Тусклый день разлился по развалам крепости, мерзлая прохлада осеннего утра быстро остужает разгоряченные щеки. Вчера прошел дождь, а ночью подморозило,  тонкий ледок покрывает насыпь. Льдистые камни скользят под ногами. Женки спрятались за выступы, ждут, пока казаки отобьют очередной приступ, чтобы подать им по куску мяса. Хоть так на ходу перекусить, и то дело – сил-то скоро вовсе не останется.
Упал последний самый настырный янычар. Остальные отпрянули шагов на пятьдесят,             крайние закинули погибших на спины, заскрипели камни под сапогами. Оставшиеся стоят, ожидая подмоги. Красава переглянулась с Марфой, та кивнула. Выбрались из-за большого камня, осторожно ступая, двинулись вперед, под ногой опора ненадежная, как бы не навернуться. В руках по тарелке с кусками конины.
– Кажись, наши женки, – первым их заметил Космята, опускаясь на маленький выступ. – Поесть принесли. Станичники обернулись, без улыбок протянули руки. Кто присел, кто, как Василек, так и не успевший присесть, стоя откусил. Жуют, а глаза с турок не сводят. Марфа показала им кулак:
– Поесть хоть дайте, ироды.
Янычары услышали, ухмылки полетели по усам.
Марфа вытерла руку. И прижала ладонь к небритой щеке Валуя.
– Как ты, моя милой? Держишься?
– Держуся, Марфочка, держуся.
А вот и подмога карабкается. Свежая толпа турок. Там все подряд, уже и не разберешь, кто такие. Враги, они и есть враги. Все одно бить. Старые бойцы, дождавшись смены, медленно отступают, на их места тут же выбираются другие. Валуй движением руки отправил женок обратно, сам, тяжело вздохнув, поднялся. Так и не обошел тысячу, хотя, какую тысячу, давно меньше – сотни четыре, если осталось – хорошо. Янычары молчком бросились вперед. Казаки, сжимая в нетвердых руках оружие, остались стоять на месте.
Отбив последнюю атаку – уже какую по счету? – обессиленные азовцы присели на каменные выступы. Прислонились к деревянным оградам из бревен. Только что отправили в лазарет еще троих станичников, один, похоже, не жилец, вмятина на голове – обухом прибили. Валуй разглядывал новую прореху на животе – турок резанул, хорошо, в последний момент уклонился, и острие секиры прошло скользом, оставив неглубокую царапину. Ему больше жалелось зипуна. Еще пару таких дней и скоро живого места не останется. Бронька давно уж порвалась, а новую взять негде. Турки тоже обеднели изрядно.
Космята, привалившись к дереву, посапывал. Герасим, подперев спиной заснувшего сына, начищал острие ножика, Борзята бездумно запахивал зипун – прохладно, когда сидишь.  Василек отыскал брошенный турецкий сапог и пытался на нем устроиться, чтобы камень под задом не холодил.
– На, – Матвей Чубатый стянул с трупа, лежавшего неподалеку, второй сапог. 
Василек благодарно улыбнулся.
Пахом Лешик задумчиво тронул Лукина-старшего:
– Слышь, Валуйка, что же это деется-то? Скоко ишшо простоим? Мало ведь?
Вздохнув, атаман встряхнул руки, разминая:
– И не говори, еще день-два и,... – он не договорил, испугавшись надуманного.
– Вот и я про то. Доколе терпеть этого гада будем? Смертушку растягивать, будто она в радость. В день десяток, а то и два уносят ногами вперед.
Рука Герасима замерла, он поднял голову:
– Что предлагаешь?
– Понятно что. Надо уже выйти из крепости и последний раз сразиться с турком. Если суждено лечь всем, так чтобы враги на всю жизнь нас – казаков – запомнили.
– Я согласен, – Космята поднялся. – А, атаман?
Валуй перекинул взгляд на Василька:
– А ты что, братишка, скажешь?
– Я как общество. Скажут выйти – пойду, не скажут – тут саблей махать останусь.
– А ты, Матвей, что думаешь?
Чубатый медленно поднялся с камня, машинально отряхнул штаны пониже спины:
– Верно хлопцы гутарят. Я согласный.
Валуй задумался, подбородок упал на кулак. Крепкий ветер гнал тяжелые тучи, похрустывал тонкий ледок под сапогами – казаки, ожидая решения атамана, поднимались, подтягиваясь к Лукину. Вокруг столпилось не менее полусотни бойцов. Все ожидающе поглядывали на него. Валуй решительно поднялся:
– Что, все так думкают?
Азовцы почти разом крикнули:
– Все!
Валуй поманил пальцем Василька:
– Дуй, братишка, до Тимофея Яковлева. Расскажи, что надумали. Пусть решает, обрыдло уже все, правда что.
Василек кивнул и, раздвигая толпу, направился к спуску с завала.
Почти тут же с другой стороны показались свежие отряды турок. Опасливо поглядывая на казаков, начали приближаться.
Отбиваясь, и чувствуя, как утекают последние силы, казаки не заметили, как к ним присоединился Василек и Тимофей Лебяжья Шея, атаман, заменивший погибшего Осипа Петрова. Зато заметили янычары, когда двое краснокафтанников рухнули ему под ноги. Шипя от ярости, они отступили. Валуй краем глаза заметил, что Сусар, только что отчаянно размахивающий саблей, как-то неловко согнулся. Добив своего «напарника», кинулся к нему. А там уже янычары бегут, увидели, гады, что казак занемог. Подхватился и Герасим. Вдвоем остановили врагов. Но те, хоть и не продвигаются, но и не отступают. Тяжело передвигая ноги, подтянулся Борзята. И все одно еле держат. Совсем плохо стало казакам. Того и гляди, сомнут.
Валуй хищно прищурился, пытаясь пробудить ненависть к врагам. Не, не получается, усталость сильней. Уже и рука не поднимается, занемогла от работы, перекинул саблю в левую. И эта как-то неуверенно ударила. Почувствовали слабину янычары, навалились скопом. Шаг за шагом отходят казаки. Скользнул вражеский топор над едва зажившим ухом – еле успел пригнуться. Отбил следующий удар, красные от недосыпу глаза, кажется, видят уже не так четко,
 как раньше. Словно дымка подернула все вокруг. Скользнула нога по кирпичу, еле устоял. Аж в холод бросило, хорошо Борязта рядом, подстраховал. Отбив несколько ударов, сбив еще одного врага, оглянулся: везде казаки бьются насмерть. Молнией сверкнула сабля, опять Бог отвел – отклонился, рубанул навстречу. Здоровый  янычар взвизгнул – острие располосовало лицо. Руки прижались к ране, то, что нужно – Валуй уже без сил просто толкнул саблю в грудь.  Завалился враг. Борзята прохрипел рядом, наседая на другого краснокафтанника:
– Держись, братка, счас подсоблю.
Валуй собрался с силами, несколько шагов дались, как сотня сажень. Не ожидали враги, сразу двоих завалил. И еще шагнул дальше. Казаки поддержали. Крики «бей бусурман» заполнили каменный навал. Валуй отметил про себя, что даже и кричат уже не так крепко. Правда, враги отбежали по обычаю дружно. И то ладно. Воспользовавшись передышкой, подскочил к Сусару:
– Как ты?
С другой стороны сына поддержал Герасим.
– Панков-младший улыбнулся, бледнея:
– Живой, кажись.
Распахнул зипун, из раны на животе выглядывали кишки. Ниче, страшней бывало. Валуй вправил крайние, скользкие, как змеи, они  не желали укладываться, руки окрасились в красное.
– Василек, в лазарет его.
Братишка подхватил худого парня на руки и, осторожно придерживая, спиной вперед начал сползать с бугра. Герасим дернулся следом, лицо, что у мертвеца, бледное. Валуй остановил: «Там справятся. Ты здесь нужон».
Панков поник, но остановился.
К Лукину приблизился атаман Лебяжья Шея.
– Здорово дневал, Лукин.
Валуй поднял глаза, руки уперлись в колени – хотел подняться, атаман остановил:
– Сиди, сиди, – и сам опустился на корточки.
К ним медленно подтягивались соседние казаки – послушать, с чем пришел атаман.
– Тут такое дело, – Тимофей почесал около носа. – Казаки все согласные.
Валуй угадал сомнение товарища:
– А ты как?
Атаман вздохнул, ноги изогнулись колесом, он присел по-турецки:
– А я не уверен. Может, за стенами, хоть и такими, – он оглянулся на развалины. – Оно,… дольше продержимся?... – Он поднял глаза, нетвердый  взгляд уперся в лицо Валуя.
Казаки вокруг зашумели:
– Надоело труса праздновать. Надо выйти…
– Надавать им, чтобы запомнили.
– Давно пора, сколько они нас по кусочку резать будут.
Валуй тронул атамана за плечо:
– Понимаю, ты за казаков стоять должен. Но тут, я считаю, выхода другого турок нам не оставил. Надоело отбиваться, как приговоренные. И сил уже нет. На ходу засыпаем, сам видишь, – он кивнул в сторону задремавшего стоя Василька. Тот бы упал, кабы не поддержали его. – Хотим выйти из крепости и последний бой дать.
Снова вздохнул атаман. Кряхтя, поднялся, руки поправила ножны из бычьей кожи:
– Ладно. Убедили вы меня. Завтрева на рассвете пойдем, – он опустил плечи и, уже уходя, добавил. – Не уберег я вас… Вы ужо туточки продержитеся, хотя бы до зорьки.
– Продержимся, – Валуй тоже поднялся следом. – День как-нибудь простоим, а ночью уже и не полезут. 

До вечера янычары еще пять раз ходили в атаку. Последний раз так плотно навалились, уже думали – не отбиться. Кое-как справились. Из упрямства, наверное. Пообещали же атаману выстоять – как слово не сдержать? А после, как отрезало. С темнотой, будто пропали турки. До утра ни одного штурма. Но даже радоваться короткой передышке сил не осталось. Валуй расставил посты, и все свободные казаки, малость подлатав друг друга, кто не сильно порезанный, завалились спать, раскинув запасные зипуны и красные трофейные кафтаны прямо на развороченную стену. Лукин еще перекинулся парой слов с Борзятой, а на третьем слове брат засопел. Валуй глянул вокруг хозяйским глазом, и заснул, не донеся голову до смятого зипуна.

Глава 32
26 сентября 7150 (1641) года казаки собрались перед разрушенной Азовской стеной, за которой копились основные турецкие силы, еще затемно. Небо, затянутое тучами, чернело в густой ночи. То ли мелкий дождь, то ли  снежная сыпь сыпалась на казачьи головы.  Лукин, поежился:
– Бррр, – что-то в этом году раненько холодать стало.
– А это для турка подарочек от заступников казацких, – Пахом ухмыльнулся.
Валуй окинул воинство взглядом – около тысячи. Тьма казаков – злых, как черти, да неожиданно для врага – это сила! За спинами столпились женки. Вчерась считали, меньше трехсот. Но у каждой в руках сабля зажата. Понимали, падут казаки, и им недого останется. Никто в полон не захочет. Смерть краше. Марфа там же. Вон они, вместе держатся: Красава, сжимающая зубы крепко, Марфа, пытающаяся сурово хмуриться, но нет-нет, да хлюпающая носом. Валуй накануне долго с ней сидел на краю каменной насыпи. Больше молчали. Марфа в какой-то момент начала крепко прижиматься к парню. Задышала волнующе. Валуй тогда еле сдержался. Ну как объяснить девушке: не гоже казаку на войне о бабах думать. Еще старики подметили, слабеет враз казак, бабой обхоженный. Удивительно, но не обидилась Марфа. Вздохнула тяжело, по бабски. Прильнула к груди Валуя, успокаиваясь, так и досидели, пока дежурные не напомнили, что отдохнуть надоть. Хоть чуть-чуть. Завтра силы понадобятся.
Отец Черный вышел перед толпой азовцев. Одетый в разорванную в двух местах и подпоясанную рясу, с саблей и ножом на поясе, потрясая густой черной бородой, он казался воплощением языческого Бога и мало походил на смиренного Исуса.
– Братья, – священник обладал громогласным голосом. Валуй даже испугался – не услышат ли турки, их основной лагерь начинался в полуверсте от города. – Помолимся же и очистим души свои от греховных помыслов, – склонив голову,  он прижал нож, напоминающий крест, к груди.
Казаки истово крестились, нашептывая слова молитвы, обнаженные головы потупились.
– Не испужаемся же мы смерти! Ибо она есть продолжение жизни, только не на земле, а там – в чертогах всевышнего. И пусть каждый из нас сделает немного больше  того, на что осталось сил, и мужество наше будет бесконечным. Не в силе Бог, а в правде, казаки! А где Дон, там и правда. Пусть убоятся враги казачьей правды и побегут. Победа близка, братья. Она за этими стенами, она ждет нас. И нет мощи, которая могла бы остановить вас – носителей божественной истины. И это истина есть несломленный казачий дух! Ищите и обрящете. Аминь.
Поп перекрестил воинство и встал в гущу казаков.
– Добрые слова, отец! – на середину выбрался атаман Тимофей Яковлев. Окинув взглядом станичников, махнул рукой с зажатой в ней шапкой. – Я не мастак говорить, как умел друг наш Михайло Татаринов, как отец Черный гутарит, и потому скажу просто:  Краше вмирати в поли, ниже в бабьячому подоли. А туркам повторю, как наши деды завещали: Пришли не званы, и уйдете не ласканы, – он скинул перевязь сабли, снял зипун. И, оставшись в одной рубахе, просунул голову в перевязь сабли. – Не убоимся ни врага, ни смерти, друже. В бой, как на смерть…
– Любо!  – гаркнула яростно толпа, разоблачаясь вслед за атаманом. 
Забелели в потемках крепкие торсы, усеянные шрамами, как земля шляхами. Полетели под ноги рубахи, зипуны, кафтаны, куяки… Казаки широко крестились.
– Ну, давай, братка, попрощаемся, – Борзята крепко обнял Валуя.
Рядом прощались остальные казаки, хлопали по широким спинам твердые ладони. Космята по очереди обнялся с близнецами. Васятка тоже облапил братьев. Постояли, помолчали. Вот и перевязи сабель накинуты на голые плечи, руки похватали ножи, булавы, секиры. Глаза налились гневом, зубы стиснулись. Если бы теперь попала под руку казакам целая армия турок – не сдобровать армии. Атаман взмахнул саблей, камни разбитой стены захрустели под сапогами. Войско с криками «смерть турку» бросилось через завал из крепости.
Валуй держал взглядом играющие лопатки Борзяты, который ломанулся на завал чуть ли не раньше атамана. Слушал, как рядом бухают сапоги Космяты Степанкова, угадывал рядом бегущих Пахома и Василька, на бегу думал: «Погибнуть – оно не сложно. Всю жизнь под саблей ходим. Я то что – всяко-разно, бобыль, Марфу девкой оставил. Она суженного еще найдет». И тут же охнул мысленно: Как же она найдет, когда во втором ряду бежит вместе с ними. Вместе на небеса отправятся. И то дело. Вместе же. Так не страшно.
У Борзяты нареченная жена Дуня хотела рядом с мужем биться, насилу отговорили. Вроде как заделал братец ей дите. Кода успел? Хотя, он в любом деле шустрый. Ему и казачьи законы не указ. Не осуждал брата Валуй, может, даже завидовал. Он-то не смог против наряда пойти.
У Космяты женка – сестренка любая. Их жаль. «Сам буду погибать, а робят, если сумею, уберегу!»
Махом перескочили каменный завал. Толпа молчком рванула к турецкому лагерю. По пути, удивительное дело, не попалось ни одного янычарского поста, и караульные костры не горели впереди. Казаки начали задыхаться – три месяца беспрерывных боев, недоедания и недосыпа не могли не сказаться. Атаман, хрипло дыша, первым перешел на шаг. За ним сбавили ход и остальные воины. Постепенно светлело, и в туманной утренней дымке начинали вырисовываться редкие островерхие шатры турецких начальников. Что-то было не так.
– А где же турки? – закричал кто-то впереди.
– Сбежали, сволочи, – догадался атаман. – А вон там у воды еще суетятся.
– Догоним, вражин, – Борзята вскинул саблю над головой.
Казаки взвыли от огорчения, ноги сами пошагали быстрей, некоторые уже перешли на бег, вскоре рванула и вся казачья братия. Лагерь выглядел оставленным наскоро, турки торопились, бросали тюки, забитые вещами, лишнее оружие, седла, сапоги. По брошенному стану бродили оставленные лошади. Ветер колыхал забытое в спешке древко с бунчуком . Казаки кинулись ловить лошадей. Не седлая, запрыгивали на крупы, одними ногами, хватаясь за гривы, бросали их в погоню за бывшими хозяевами.
На берегу Дона грузились последние турки. Было их еще много, несколько тысяч врагов, в  основном разноплеменных пехотинцев в разодранных кафтанах и халатах толпились у кромки воды, поджидая возвращающиеся от галер лодки. Заслышав казачьи крики, они засуетились, забегали, ища спасения. Но спасения в этот день для них не было на земле. Конные казаки налетели вихрем, горной лавиной, сметающей все на пути. Около полусотни  конников привели несколько тысяч турецких воинов в такую панику, что они, не умея плавать, бросались в волны священной реки, и, добегая до глубоких мест, тонули там. Тут подоспели остальные азовцы. Горя глазами, с разбегу смяли разнородную толпу. Некоторые еще пытались сопротивляться, мелькали кое-где сабли, но нынче ничего не могло спасти турок, даже встань они с саблями и топорами навстречу казакам все до единого, тут бы и полегли. Большинство металось, испуганно вереща, и закрывая головы руками, позабыв об оружии. И падали, падали, падали. Когда уже никого не осталось в живых на берегу, к Валую подскочил  Друнька Мильша и, оттирая с лица чужую кровь, крикнул:
– Атаман, там раненные турки.
Валуй резко кинул саблю в ножны:
– Много?
– Ой, много. Тыщи…
Лукин обернулся к товарищам:
– Космята, бери наших, и за мной.
    От казаков, хмуро перешагивающих через трупы, усеявшие берег, и иногда добивающих уцелевших, отделилось человек тридцать. Валуй, с ведомым Борзятой, уже убежал вперед, казаки поспешили за ними.
В стороне от основного лагеря, качались на ветру десятки навесов из плотной ткани. Промерзшая  земля слегка похрустывала под ногами, казаки, двигаясь неспешно, оказались перед турецким станом уже засветло. Оказалось, Друнька увидал навесы еще, когда спешили на берег. И теперь решил проверить. Раненные сидели и лежали на огромной площади у саженной ширины ручья, впадавшего в рукав Дона. Никто и не подумал сопротивляться. Поглядывая на приближающихся врагов, они шевелили губами, что-то нашептывая, в глазах застыло смиренное ожидание смерти.
– Что с ними делать? – Друнька пробежал вперед, заглядывая атаману в лицо.
Казаки остановились, не доходя до крайних турок пяток шагов. Космята присвистнул. Борзята озадаченно почесал заросшую аккуратной бородой щеку. Валуй поморщился:
– А что делать? Я бы оставил их. Раз свои бросили, нам-то они за каким сдались? Нехай выздоравливают, если смогут, да катятся до своей туречины.   
– Слышали, бусурманские морды, – крикнул Космята по-турецки. – Скоро вас резать будем.
Валуй дернул его за плечо:
– Ты зачем так-то?
Тот хищно ухмыльнулся:
– А нехай попереживают трошки. Ну и вообще, чтобы жизнь медом не казалась. Это  наши сабли и стрелы их покоцали. Нечего было лезть, куда не надо.
Казаки хохотнули, а Валуй хлопнул друга по плечу:
– Ладно, пошли уж, мститель.
– А то!
Казаки, пересмеиваясь и подшучивая друг над другом, направились к Азову. Крепость виделась отсюда огромной беспорядочно наваленной грудой щебня, из которой пиками выглядывали две чудом сохранившиеся наугольные башни.
Навстречу, запинаясь и рыдая, спешили казачьи женки. Валуй привычно отыскал в группе женщин Марфу.
«А ведь выдюжили! Выгнали турка. Ну теперича не долго ей девкой оставаться. Неужели все закончилось?» Женки с разбегу бросились на шеи казакам.
Марфа упала на грудь Валую, на коже размылись и потекли высохшие кровавые потеки.   
– Ну, что ты? Что ты? – он погладил ее по плечу. – Айда в крепость, товарищей обрадуем. Дароня-то ишшо не знает.
Она закивала, вытирая слезы. Красава, не выпуская мужа,  обняла брата одной рукой, слезы потекли еще пуще. Василек обнял всех сразу – длины рук как раз хватило.
С берега, разделившись на группы и кучки, за ними спешили казаки. Над Донским берегом надолго повис смех и веселые крики.

Глава 33
Ночной берег медленно отступал. А Челеби думал, что это не берег, а они – турки – непобедимая армия, считавшаяся до сего момента лучшей в мире – они отступают. Он чувствовал стыд, горели щеки. Прижав к ним холодные ладони, замер. Под удары барабана разгонялись на нижней палубе гребцы. Рядом вдоль борта прохаживался караульный. Ибрагим – евнух только что спустился вниз – у главнокомандующего Хусейна-паши неожиданно поднялся жар. Еще на берегу он привычно властно командовал отступающей армией, а как только поднялся на борт, так почувствовал себя дурно. «Наверное, не вынес позора, – подумал Эвлия. – Не мудрено. Не помер бы еще в дороге. Страшно представить, как разгневается султан, и кого он станет карать тогда?»
За несколько дней до отступления паша отправил на имя султану послание, в котором сообщил, что в этом году завоевать крепость невозможно, наступила зимняя пора. Он писал, что армия совершила грабежи и опустошения вплоть до русской столицы, взяты в плен до семидесяти тысяч кяфиров. Сто тысяч их порублено саблями. Московский король получил по заслугам. Кроме того, он нарочно дал сбежать в крепость двум казакам, которые  должны были сообщить товарищам наши слова: «Была бы нашей главной целью крепость, мы бы взяли ее в течение месяца. Но мы хотели только дать урок московскому королю, разграбить и опустошить его земли, взять в полон его людей. И мы сделали это».
«О, божья мудрость, в последние дни здесь стоят такие крепкие морозы, что войско чуть не замерзло. Всем стало понятно, что на этой земле нет нам безопасного пристанища и надо уходить», – Эвлия мысленно повторил последнюю фразу своей записи в книге.
И тут же вспомнил то, что записать не решился. В ночь ухода с 25-го на 26-е сентября было видение в небе, многие его видели, и Эвлия тоже. Со стороны Руси на полки турецкие наступала страшная сила в виде тучи. И остановилась туча напротив лагеря мусульманского. А перед нею по воздуху шли два страшных юноши, а в руках у них мечи обнаженные. И этими мечами они как будто грозили газиям. После этого видения люди побежали еще быстрее.
Пальцы сами отыскали в кармане маленький камешек из разрушенной Азовской стены. Многие турки захватили такие с собой  на память. Он повертел его на ладони, на поверхности камня, показалось, проявились красные капли. Он не стал задумываться, что это за вкрапления, мысли блуждали в других сферах. Кулак сжался, камешек уютно устроился в нем. – Да, именно так и надо записать. И добавить: «В конце концов, войско отчаялось завоевать крепость. Когда же и знать, и простолюдины поняли это, то погрузили вещи на лодки и, отплывая, думали, что такова, видно, воля божья, таково божье предначертание».
Челеби поднял глаза к небу. Тучи, спешащие по небосводу, понемногу светлели. Черная волна, бьющаяся о форштевень, казалось, шипела, исходя пеной.
«О боже, какое счастье покидать этот негостеприимный клочок суши, который султан, по наивности, относит к своим землям. Если он и вернет когда-нибудь развалины Аздака в свои руки, то спустя время, дождавшись, пока мы его заново отстроим, казаки снова заберут его. Это же ясно, как божий день. Стали бы они так яростно сражаться и умирать за чужбину. Нет, они считают и город Аздак, и Тан, который они называют Дон, и все лиманы вокруг, и степи – своей кровной землей. А если так, то не удержать нам донское устье, как бы султан не желал этого, и сколько бы войск сюда не посылал. Придет не этот, так другой атаман, а может и царь русский сам пожалует, и отберет его обратно, – Эвлия тяжело вздохнул, морщины собрались на лбу. –  Пожалуй, надо нам удерживать лишь те земли, на которых нет этих сыновей шайтана – казаков. С ними нам не сладить, как ни грустно это осознавать. Хотя, султану, я, конечно, не осмелюсь этого посоветовать.
Галера все дальше и дальше отплывала от ненавистного для всех турок берега. В легком рассветном окоёме уже и не угадывалась кромка земли. Кругом плескали волны, метались над мачтами беспокойный чайки, оглашая воздух пронзительными криками. «Что-то вещаете вы, нам? Гибель или прощение?» – Челеби грустно улыбнулся, ладонь разжалась, и небольшой камешек с кровавыми пятнышками булькнул в догоняющую корабль волну.

Эпилог
Май 7151 (1642) года здесь, в устье Дона, баловал казаков мягким не горячим солнышком, что в отсутствие комарья и мошки, казалось благодатью божей. Полгода прошло с той поры, как убежали из  тэтих мест турки, а ничего не изменилось в городе. Все также лежали в развалинах древние стены, и все меньше людей оставалось в его неуютных хибарах, которые оставшиеся в живых станичники возвели из кусков разрушенных жилищ, кое-как укрыв их привезенным за десяток верст камышом. Своего-то не осталось, турки пожгли весь в окрестностях. В их кострах сгинули и все деревца, и кусты, хоть как-то способные гореть, так что округа теперь стояла голая и пустынная. Казаки впоминали присказу, «Будто мамай прошел», что от истины было совсем недалеко. 
Валуй отложил нож, очередная выпотрошенная щука, брошенная его рукой, забилась в тазу. Ох, и живучие! За наружной стеной, наваленной грядой из мелкого кирпичного щебня саженях в тридцати от хибары Лукина, донесся детский смех, и тут же сбился, остановленный звучным шлепком. «А вот и племяши».
Наклонившись до земли, Валуй раздул притухшие угольки костра. За деревом приходилось ездить далеко, аж, на тот берег. Потому дрова берегли. Легкий огонек проскочил по обугленной палке, засветились оранжевые светлячки, будто глаза ночного зверька. Подкинув несколько веток, Лукин-старший, повесил над огнем закопченный казан. Сегодня его очередь готовить на всю разросшуюся семью Лукиных. Уху казаки старались варить сами. Давно заметили, в мужских руках она слаще выходит. Василек с Борзятой, нынче на рыбалке, они к обеду должны вернуться. Космята погнал лошадей на дальний выпас. Этот до вечера. Он один тут из казаков. Ну, окромя мальцов.
А вот и Марфа. Выглянула из хибары, чуть щурясь на свет. Округлый выпуклый живот облегал синий сарафан.
– Как ты, голуба?
Марфа смущенно улыбнулась. Не привыкла отдыхать, когда мужчина ее трудится на готовне.
– Немного отпустило, давай помогу. Лук крошил уже? – шагнув с порожка, она чуть пошатулась.
Придержавшись рукой за косяк, виновато улыбнулась.
Подскочив, Валуй придержал женку:
– Сам справлюсь. Ты присядь. Или приляг.
Марфа подняла благодарный взгляд:
– Належалась ужо. Я тут посижу, – опираясь на руку мужа, она подошла к лавке, сложенной из битого кирпича.
Усадив жену, Валуй вернулся к костерку, уже требующему его участия.
Миг, и вокруг стало шумно и суетно. Племяши забегали кругами вокруг готовни. Младший, хмуря бровь, пытался изловить старшего. Тот, задиристо оглядываясь, ржал во все горло. Из-за развалин показалсь Красава в сопровождении Дуни Лукиной, тоже с животом, обе прижимают к бокам тазы с бельем.
– Угомонитесь вы нонче или нет?
Старший Васений, неожиданно запнувшись, полетел пляшмя в пыль. Клим, выдав задорное «Ура», прыгнул на брата сверху. И с размаху опустил на его голову крекий кулачок. Васений взвыл, разворачиваясь, слезы превратились в грязь на щеках. Красава, изменившись в лице, бросилась к сыновьям.
  Но Валуй успел первым, все-таки ближе. Подхватив обоих за шкирки, трясанул, ставя на ноги.
– А ну, казаки, хорош друг друга лупцевать! Врага надо так бить, как вы друг друга.
Мальчишки сопели, размазывая гразь по лицу, но молчали. Грязные капли стекали на не менее грязные рубахи. Подскочившая Красава на секунду растерялась, не зная, что с  ними делать. Переодевать, а не во что. Ткань есть, царь Мишка прислал целый обоз, но  пошить еще не успела.
 – Раздевай их и обратно на речку. Нехай, отмываются.
Красава отошла от растерянности. Надавав обоим подзатыльников, отправила купаться. А они только и рады.
– И сразу домой! – крикнула Красава вслед.
Вряд ли ее услышали. Только серые пятки мелькнули за дальним навалом из камня.
Вода в казане закипала, когда к хибаре решительным шагом приблизился посыльлный из штаба. Отсановившись рядом, улыбнулся женкам виновато:
– Валуй, там это. Посланцы от царя прибыли. Тимофей зовет всех казаков слушать, чего скажут.
Лукин-старший молча кивнул. К нему поскочила Дуняша.
 – Иди, я уж тут закончу.
Переглянулся с Марфой, заметил в ее глазах легкое беспокойство.
Кивнув бабам, всем сразу, отправился вслед за посланцем, на ходу закидывая зипун на плечи.
Народ кучковался перед штабом, расположившемся в старой щели под стеной. Перед входом когда-то стояли котлы, в которых кипятили воду и нечистоты – подарки для врага. Сейчас же на расчищенной площадке по кругу выставлены были куски стены, приспособленные для сидения. Половина пустовала, многие товарищи, не дождавшись царского ответа, уже разъехались по донским городкам.
В пыли площади копошились куры, на них не обращали вснимания. Казаки, молчаливо выныривавшие из кое-как расчищенных улочек, здоровкались сразу со всеми. Поглядывая не гостей, чинно рассаживались. Тимофей Яковлев-Лебяжья Шея, стоящий в центре, переговарирвался с двумя знатными мужами. Один с черной густой бородой, пробитой седыми прядями, коренастый. Второй выше его на полголовы, нос крючком, глаза цепкие. Чем-то орла напоминает. А все одно ниже Тимохи. Оба в дорогих кафтанах при саблях, украшенных драгоценными камнями.
Кивнув Валую, Лебяжья Шея поднял руку, призывая народ к тишине. Лукин неспешкно присел с краю. Матвей Чубатый вежливо подвинулся. Казаки притихли, с интересом поглядывая на столичных гостей.
Атаман представил чужих. Тот, который коренастый, оказался Засецким, второй на орла похожий – Родионов. От царя грамоту везли. Да не довезли.
Кто-то из казаков тут же крикнул:
 – А чего не довезли?
Вперед выступил коренастый:
Поклонился чин по чину казакам. Те, довольные, закивали. Уважил!
– По дороге остановили нас черкасы. Они и отобрали грамоту. Больно, не хотели, чтобы вы уходили из Азова.
– Значится, царь не поможет? – Тимофей, оказывается, тоже не знал, с чем они пожаловали.
– Ну как не поможет? – коренастый чуть уыбнулся. По-доброму. Видать, мужик не плохой, вот только новости привез неприятные. – Подсобит. Жалование он вам передал, как вода установится, обоз по реке пошлет, с продуктами, с зельем для пушек и для ружей. Царь казаков не бросит.
– Азов, значится, не берет? – а это Борзята. Когда успел подскочить?
Коренастый склонил голову на бок, будто задумавшись:
– Азов не берет. Сами видите, что от города осталось, – он обвел рукой развалины. – Слаба еще Русь. Не потянет Азов. За него же придется с туречиной биться. А у нас счас со всех строн враги. Не татары, так ливонцы, не ливонцы, так ляхи. За то, что вы султана ихнего тут мордой в коровью лепешку ткнули, за то он вас благодарит и жалует.  И просит вас, други, ради живота своего, покинуть крепость. – Он чуть задрал подбородок, и вдруг казаки почуяли силу в его фигуре, в его позе, в выражении глаз. Знатность, она такая. – Лично царь Михайла Романов просит.
Коренастый отвесил полупоклон, вроде как от царя. Тут уж казаки даже крякнули. Обидно, конечно, что город Руси не нужен оказался. Но каждый понимает, и не город это вовсе, так, груды битого камня. Чтобы на этом месте снова стены поднялись, сил и денег нужно не мерено. Московиты тоже не сразу такое решение приняли. Приезжали от царя еще зимой посланцы, всю крепость облазили, в каждый уголок заглянули. Отбыли недовольные. Уже тогда казаки поняли, уходить придется. А там слухи дошли, что ради их крепости царь собрал земский сосбор, с боярами посоветоваться. Слышали они, что многие хотели оставить город за Русью. Но в основном, те, что помоложе. А вот те, которые постарше да познатнее, больше отмалчивались. Похоже, они и решили дело.
Как потеплело, начали разбредаться вверх по Дону азовцы. К маю в крепости не больше трети оставалось из тех, что после турка выжили. Вот и Лукины держались, не известно на что надеясь. А скорей просто боялись заново жизнь зачинать. Уж который раз, только ж прижились. Эх, если бы не турок!
Повздыхали казаки, но никто на гостей обиды не затаил. Еще пораспрашивали московских гостей о царских подарках. Когда, да сколько. Все рассказал коренастый, тот, что на орла похожий, тоже что-то говорил. И тоже правильно, хорошо. Нормальные у царя посланники! Все как есть обрисовали. Не соврали, не приукрасили. Такой разговор, уважительный да прямой казакам по нраву. Расходились немного грустные, но не разочарованные. Каждый в душе, конечно, надеялся на царское заступничество, но на себя казак надеется больше.
По дороге поговорили с братьями о рыбалке, казаки похвастались полным мешком белорыбицы. «В дороге пригодится», – подумал Валуй. И понял, он уже простился мысленно с Азовом. И что давно готов уехать. Последней сосломинки не хватало для решения. Вот и появилась соломинка, да не соломинка, бревно целое. Переживал за Марфу, как она дорогу перенесет? А с другой стороны, ну, неделя-другая, все одно уходить надо. Татары или турки наверняка скоро пожалуют. Они-то уж в кусре, что казаки крепость оставляют.
Тянуть не стали. Рыбу часть посолили, часть сварили, остальное раздали соседям. Попрощались с атаманами, с казаками, тоже уже собиравшимися в путь, на третий день и отправились.
К бывшим воротам крепости, которые казаки уже сняли, чтобы забрать с собой, подъехали на заре. В гулкой туманной тишине тихо переговаривались несколько казаков. Валуй признал друзей: Муратко Тепцов, Матвей Чубатый, Тимофей-Лебяжья Шея.
Остановив лошадей, Лукины попрыгали на землю. Мальчишки, сидевшие вдвоем на одном мерине, тоже сползли. По утру они еще тихие, не проснувшие, то и дело зевали. Женки печально поглядывали сверху.
– Значит, на Махин остров пойдете? – Тмофей буздумно подергал подпругу у лошади Марфы.
Ей да Дуне Лукиной тяжелей всех. Срок почти одинаков. Валуй знал: ночью любимой женщине не спалось, пару раз выбегала на улицу, тошнило ее. Дуня вроде как полегче беременность переносит. Но в дороге тоже смотеть за ней надо. Борзята от своей женки не отходит. То склонится, о чем-то спрашивая, то просто улыбнется ободряюще. Дуне того и хватает.
Валуй, еще раз проверил переметные сумы, хорошо ли уложены, кивнул:
 – На него. Мы же островные. Попробуем заново начать. А там поглядим, может, и на свой остров переберемся. Выросли ж там.
– Да, Тимофей, поставим шалаши пока. Детворе там раздолье, – Красава наклонилась назад погладить по голове Васения. Тот вытерперл, но зыркнул недовольно.
Космята ответил сынку сердитым взглядом. Мальчишка шмыгнул виновато.
– Как-нибудь уж устроимся. – Космята, сползший с лошади последним, здоровой рукой прижал к себе младшенького Клима. – Да и не одни мы там будем. Пахом со своими джанийцами уже там. И другие наши туда собираются. А уж как успокоится все, думаем со своими на Белгородчину наведаться. Своих повидать.
– На Белгородчину, это хорошо. Ну вы ж там нас не забывайте, – Муратко почесал нос. – Навещайте стариков. Знаете же, в Раздорах мы.
– А я сам вас навещу. – Матвей Чубатый вытер слезящийся глаз. – Осенью и зягляну.
– Обязательно заглядывай,  – в разнобой, но почти все ответили. 
– Ну, прощаться не будем. – Тимофей отошел на шаг.  – Я, может, с Матвеем до вас загляну. Если надобности, какой раньше не появится.
– Это да, это может. – Валуй, словно подавая сигнал своим, первым запрыгнул в седло. – Татары вряд ли теперь угомонятся. Казаков уж больно много потеряли.
Неторопливо уселись и остальные. Мальчишки тоже запрыгнули по очереди.
– А ты нас зови, ежли вдруг чего,  – неожиданно Борзята лихо улыбнулся. – Подсобим!
 – Это непременно! – Муратко пристукнул по крупу лошади Валуя, и маленький отряд тронулся  с места.
За навалом стены из черной выжженной земли выбиралась молодая трава, нежные колокольчики, казалось, позвякивали на тихом ветру. Валуй оглянулся. Да, пока здесь видны следы пожарищ, до самой реки тынулись выбоины и провалы от подземных взрывов. Но и на них уже зеленели первые ростки самой непритязательной жительницы голых земель – крапивы. Обживется она, а следом уже и другие травы подтянутся. Пройдут годы, и ничего уж не будет тут напоминать о великой битве.
«Самое обидное, что наверняка, снова турки вернутся. Поди, и город отстроят. Ну, ничего. Это ненадолго. Если не мы, то уж наши дети наверняка установят в этих землях русскую власть. На века!» – Валуй придержал кобылу, поджидая Марфу.
Женка, с удовольствием принимая внимание любого мужа, тихо улынулась.