F 1982

F 
(1982)      

       Я пошёл в лес. Когда собирался, стояла хорошая погода — синее небо и  обыкновенное осеннее солнце. Она испортилась, когда я уже был в лесу. Тучи всё заволокли, и стали видны на сером фоне голые чёрные ветви сонных и медленно задремавших деревьев. Листья шуршали с патриархальным шелестом. Казалось, что вдали кто-то ведёт задумчивую песню на грустном английском рожке, гулом распространившемся по всему лесу. Но это были просто сонные стоны и вскрики деревьев.
       Я шёл совершенно один. Перед моими глазами представали готовые и завершённые композиции. «Ветви на фоне жёлто-серого месива», «Скрюченная берёза без листьев с видом на поле», «Поле серое и полное вдали ворон», «Пень в кустарнике с красными ягодами», «Коряга, в середине которой разлом с глазами»...
       ГЛАЗА!!!
       На расстоянии примерно трёх метров на меня смотрели ядовито-зелёные глаза. Мои мгновенные ассоциации, скреплённый моментальной электрической цепью ужаса: зверь, сейчас бросится на меня, нет, не зверь, прячется человек-бандит-садист. Реакция — броситься бежать. Ответ — человеческое достоинство, его надо беречь, стоять до конца, что противоестественно, и возможна трагическая развязка. Н эту цепь мозг уже потратил три секунды. Потом наступила полное страха тупая безысходность. На это тоже ушло две секунды. Но победила простая привычка общаться — друг с другом — и это стирает острые углы, снижает боль растерянности и в какой-то мере делает тебя «своим» в абсолютно чужой среде.
        Но вдруг глаза молчаливо задали вопрос:  «Что смотришь?»  И из трухлявого пня стал вылезать старик в серой с зелёным рубахе. Интересно было отметить, что борода  у него была не с сединой, а желтизной. У него были страшно длинные коричневые руки, очень похожие на корни деревьев. Такими же были пальцы — длинные, без ногтей и неестественно тонкие — до нитей — на кончиках. Он шевелил ими и стряхивал с них комочки земли, которые прилипли к волоскам, густо усеявшим пальцы. Когда он из пня вытаскивал другую руку, в воздухе, холодно осеннем, остро запахло мокрым мхом, гнилыми листьями и мокрой землёй. У меня вызвало отвращение, когда он волнообразные движения пальцами — ведь нам не свойственно видеть дерево, которое извивается как змея.
        — Ты   зря пришёл, — критически  сморщил старик свои потрескавшиеся как берёзовая кора и почерневшие непонятно от чего толстые губы, на которые спадали, как сухие травинки, волосы пышно растущих усов. На его тусклом, жёлто-коричневом лице ярко горели только два ярко-зелёных глаза, в них я видел лесное лето.
       Он опять стал погружаться в своё «постоянное местожительство», причем, достаточно быстро. Утроба пня глухо охнула, жадно поглотив старика. На поверхности пня была какая-то древесная каша и торчал чудом оставшийся между корой и этой кашей отросток пальца старика. Похожий на цемент древесный слой  стал вдруг как от холода мелко трескаться, кольцами и по центру побежали молниеобразные зигзаги. Обыкновенный старый, но со следами аккуратного гниения пень.
       Задумавшись о сером, я удержал ногтями отросток и резко сдавил. Эффект получился, как при удалении зубным врачом больного нерва — слабое дергающее стенание. И отросток проворно, как червяк в землю, втянулся в пень.
       Пошёл серый противный дождь. Листья отвечали ему слабыми голосами. Рог перестал трубить. Только ватная тишина и шорох крадущегося дождя.