Кризис патриархата. Книга 2. Часть 2. Непоправимое

               
                Кризис патриархата (повесть)
        Книга 2. Начало взрослой жизни. Часть 2.  Непоправимое горе.
               
         Глава 1. Сходить "налево"
         Глава 2. Пересол на спине
         Глава 3. Отголосок войны

 Часть 3. Возвращение к жизни
              Глава 1. Опять одна...
              Глава 2. В поисках работы
              Глава 3. На Волге широкой

 Часть 4. В ожидании чуда
              Глава 1. Зайка-Зазнайка
              Глава 2. Соседки
              Глава 3. Чужое платье
 Часть 5. С "лучшими удобствами"
              Глава 1. Тревога
              Глава 2. Военная тайна
              Глава 3. Между жизнью и смертью

               
                Книга 2. Начало взрослой жизни.
                Часть 2. Непоправимое горе. Главы 1-5.
               
         Глава 1. Сходить "налево"

    Быстро бежало время, шли один за другим спектакли и вот однажды утром, проводив мужа,  Люба  «пошла налево». Это совсем не то, что имеют в виду много повидавшие мужчины, глумясь и похихикивая. Любу покоробила первая же казарменная, неандертальская на её взгляд шутка, привезённая мужем с "боевого дежурства": "наше дело - не рожать, сунул-вынул, да бежать!"  Для неё же "сходить налево" означало, что она должна поделиться своими тайнами с посторонними людьми, желательно с женщинами, раскрыться перед ними, чтобы получить профессиональные советы. На здании висела скромная вывеска «Женская консультация».

- Похоже на беременность, но сроки совсем маленькие… - сказала ей с чуть заметным акцентом гинеколог-эстонка, высокая, очень красивая, как героиня в театре.- Ну, как? Будете уничтожать?
- Да вы, что?  Как можно? Это же первая беременность! Говорят, что после такого вообще детей не будет…
- Сейчас многие на аборт не обращают внимание… -  Пожилая русская акушерка у столика с металлическими инструментами осуждающе покачала головой. - А потом бегают лечиться, за соломинку хватаются… Муж знает?  СкажИте  ему обязательно! Он  ревнивый? Ну, вот… СкажИте, а то будет цепляться всю жизнь, мол, не мой, не зря скрывала сроки.  Замучает!  Офицер, небось?
- Приходите недели через две-три, - сказала врач. –  Вы  вполне  разумная молодая мамочка... Поговорите с мужем. Но мы вам в любом случае посоветуем и поможем.
 
  Дома её ждала телеграмма: «Поздравьте Валерия дочерью 3 кг 200 гр тчк Мы здоровы, кушаем хорошо тчк Вместе собрались зпт единогласно решили назвать дочурку честь тебя тчк Обнимаю целую любящая подруга Тая».
 
  Валерий ходил хмурый, долго  ничего не говорил сослуживцам,  он-то  ждал сына, был явно  разочарован.
- Надо было любить крепче. Тогда бы родился богатырь Руслан. Но и это «не за горами», - пошутила Люба. –  А в нашем горемычном полку  опять прибыло:  любящих искренне, но порою очень  несчастных  женщин. Пусть хоть моя тёзка, ваша малышка Любушка, будет счастливее…
 
– У меня точно сын будет от  твоей,  Володя, большой и неразумной любви, а также от чересчур горячей беспредметной ревности, – сказала  она  однажды утром  мужу.
- Это ты к чему?
- К тому же! – вздохнула Люба.- И пропела протяжно по-деревенски:
       Сронила колечко на правой руке,
       Забилось  сердечко  о милом дружке.
       Ушёл он далёко и по весне
       Не знаю, искать  где, в какой стороне?
            У белой берёзки вечерней порой
            Я жду – не дождуся  родного домой…
            Надену я платье, к милОму пойду,
            А  месяц дорожку укажет к нему…

- Видишь ли, ты всё время уезжаешь, у тебя полно тайн, в которые я даже не вникаю… Но теперь мне будет легче… - Она не успела произнести «переживать разлуку с тобой». - У меня тоже появилась тайна...
  Володя обеспокоенно пОднял ей подбородок: «А ну-ка, признавайся, что ты от меня скрываешь?»
- От тебя мне скрывать нечего, разве не понял?  Сказали, что совсем маленькая беременность, ещё не могут определить точно.  Но я-то чувствую, что во мне всё меняется… Становится  каким-то  непонятным,  удивляет, тревожит и уже начинает кое-где побаливать…
  Володя нахмурился и отвернулся.
- Вот  только  этого мне не хватало! Зачем нужен какой-то ребёнок?
- Не какой-то, а твой! Кровный!  Ты забыл, как я говорила тебе, что не хочу выходить  замуж, а хочу учиться? Ты настаивал, на третий день знакомства сделал мне предложение я от тебя сбежала в отпуск, к отцу. Ты же узнал адрес, приехал, да ещё и официально посватался перед всем зверосовхозом. А на двадцать третий день знакомства твоя мать повела нас в ЗАГС, чтобы меня не упустить после твоего отъезда в Эстонию, мотивируя это тем, что на меня выпишут "подъёмные", что это кстати, так как я - бесприданница, деньги не лишние, а если тянуть время, то ничего от этого государства не получишь, только шиш!. У тебя был ещё целый месяц после регистрации, чтобы подумать хорошенько. А мне было добавлено отвратительное простонародное слово, которое меня чуть ли не буквально убило... Я поехала в Москву к тёте Асе. Помнишь, я тебе рассказывала про объявление в МГУ? Требуются рабочие, девушки и юноши сразу обеспечиваются общежитием. Имеется возможность учёбы на вечернем отделении... Но ты забрасывал меня телеграммами, заказывал разговоры по телефону, торопил меня. И вот результат!
- Неожиданный! 
- Ты - мальчик? Не знаешь, зачем люди женятся? И чего ты испугался? У тебя-то всё остаётся по-прежнем! Это мои планы ломаются и на учёбу, и на работу.  И что же ты предлагаешь? Убивать нерождённое дитя в утробе матери? Вот к чему ваш хвалёный патриархат развивается! Женщин убийцами делаете после такой войны! Давите на психику и ещё радуетесь! Хуже зверей, честное слово...
- Это ваши, женские проблемы, меня они не касаются, прошу со мной эту тему не обсуждать, - резко ответил он и, хлопнув дверью, пошёл к автобусу.
      
  Уже зная резкий, гневный, иногда жестокий и грубый характер мужа, Люба лихорадочно обдумывала варианты: уехать и просить пристанище у кого-то из маминых сестёр. Но ни у одной  из  них  не было условий для приюта её и будущего ребёнка. Все жили в каморках коммунальных квартир или снимали «дешёвые углы». Надо,видимо, ехать к матери Владимира. Она сама вышла замуж без приданного, родила и вырастила трёх сыновей и дочь, когда их отец прошёл две войны, финскую и отечественную.  Хоть и малограмотная, она - женщина, она должна меня понять. Надо будет попросить её поговорить с Володей, успокоить его, да и договориться, что родить я приеду туда, на его родину, на наши волжские просторы. И появится у нас сын, мой защитник...
  Да, надо родить мальчика, назвать в честь их отца. Его  мать  до сих пор плачет и рассказывает всем, как они с мужем встретились в голодные тридцатые годы,  как  полюбили друг друга, как хорошо и внимательно Леонид Иванович относился и к жене,  и к четырём детям, каким был ласковым мужем, как гордился Вовкой – круглым отличником, как его всегда хвалили в их соседней с домом  мужской школе.Отец был ещё на финской войне комиссаром, в окопах его не только ранило, но он вдобавок поморозил руки, ноги, лёгкие так, что это отозвалось уже после Отечественной войны. Умер отважный комиссар в 1951 году с диагнозом «рак лёгких», когда Володя учился только в седьмом классе. Последнее, что он сказал своей жене: «Наташенька,ты только не пей!». 
  Володе тогда не было и четырнадцати лет, младшему брату  Валерке – десять, а Галина и Юрий были студентами и тоже  нуждались в помощи. Их матери опять пришлось одной вытягивать детей...
  Люба вспоминала, как хорошо отзывались о Леониде Ивановиче и редактор районной газеты,  где  он  был заместителем, и соседи, как гордилась братом его старшая сестра  Мария, учительница, рассказывая на классных часах, как он  воевал всю Великую Отечественную войну на передовой. Цепкая любина память нарисовала картины из всех рассказов родственников и знакомых о Леониде Ивановиче. Она привыкла уважать его, хотя никогда не видела, не видела даже его старшей сестры, которая всем рассказывала эпизоды войны. 
  Однажды его часть получила приказ:  «Форсировать Днепр, закрепиться на высотах легендарных Змиевых  Валов и обстреливать  оттуда  проклятых фашистов, "гансов и фрицев"».  Они первыми заняли намеченный на карте пункт, вычистили  блиндажи, землянки, окопы, сожгли весь немецкий мусор. А поздно вечером комиссар Соколов услышал необычный, приглушённый всхлип, в гневе ворвался в землянку девушки-санинструктора. 
  Он  увидел штабного,  раскормленного самца, обхватившего и ногами, и руками юную медсестру. Вцепившись «за шкирку и надавав ему по морде», Леонид Иваныч вышвырнул  его из землянки. Медсестричка, почти девочка, которую оберегали бойцы все военные годы, поправляла разорванную юбку, держалась за горло, кашляла и плакала. Такого отношения к себе она совсем не ожидала, никто за годы военных скитаний не входил к ней, предупредительно  не постучав или покашляв, и уж никто, как зверь, не набрасывался на неё и не душил за горло.
  Утром комиссара вызвали в командирский блиндаж, где восседал «московский гость», перебирающий папки бумаг:
- Вот  наградные…  Вчера заполнил тебе на Героя СССР. Видишь? Теперь никогда не увидишь! – Он демонстративно разорвал бумаги  и  бросил в коробку для сожжения. – Налево шагом марш! Иди! Агитируй дальше!
  Галина, старшая сестра Володи, тоже рассказывая Любе об отце, гордилась тем, что он был первым комсомольцем в их городке Лысково, создавал и организацию молодёжи, и первые пионерские отряды, приехал из  Берлина  с почётными наградами  и самой большой среди них был Орден Великой Отечественной войны 1 степени, полученный ещё за Сталинградскую битву...
  Люба с удовольствием взяла фамилию свёкра и мужа,  хотя  никогда  не  видела Леонида Ивановича живым. Но даже по рассказам она, как наяву, представляла себе этого выдержанного, спокойного, рассудительного человека.  Он много лет избирался  депутатом,  к нему  приходил за советом  любой  житель  их  волжского старинного   городка. Точно такой  была  её рано умершая мама… Они оба были для неё примером, образцом, настоящими коммунистами!
- Да, - продолжала обдумывать она своё новое неожиданное положение.- Назовём сына Леонидом!  Будет бегать наш Лёнька свет Владимирович!  Может быть,  тогда  Володя примет его в своё  сердце, ведь он очень любил отца. Сейчас он ещё  не готов, совсем мальчишка. Мечтает только о покупке машины, хочет «за рулём собственной машины посидеть…»  Господи, за что мне все эти трудности?
 
  Она вдруг ясно вспомнила, что накануне своего отъезда в Эстонию,  увидела  и  запомнила навсегда вещий  сон: ей приснилась мама, грустная, бледная. «Не выходи за него замуж! - сказала она.– Тебе будет с ним очень и очень трудно!»  Действительно, «сон – в руку!»  Что она тогда подумала? Ах, да!
- Это – предрассудки, суеверия, а я – комсомолка! Папа прав, отцу  надо помогать. Помогать не деньгами, потому что пропьёт сразу же со своими друзьями – инвалидами и ветеранами. Надо покупать Егорке, Галчонку и студентке Тане красивые  вещи  и  посылать им при первой возможности! Они будут рады и папе будет полегче. Так будет правильнее! Невесты быстро подрастут... Мама всегда  советовала, что надо всё  прежде обдумать, потом стоит перетерпеть, немного выждать и только затем принимать правильное решение…
       
  Оказалось так, что Володя опередил её, раньше приехав с работы, и сообщил, что получил отпуск.
- Тогда мне надо тоже написать заявление завтра утром…  Думаю, что отпустят,  но за свой счёт.
- Скажи мне: это, правда, мой ребёнок?
- А то чей же? У меня любовников не было, нет и никогда не будет. Успокойся, ты – единственный и неповторимый, мой неисправимый советский Отелло! Ну, что мне сделать, чтобы ты не верил всяким грязным шуточкам, анекдотикам и намёкам  ваших мужских компаний? Неужели не понимаешь, что это - потомки неандертальцев? Они заводят вас, потому что судят по себе! Эти "хиханьки" подло разрушают молодые семьи в самый счастливый период жизни.  Неужели ты этого не понимаешь?
 
  Люба вспомнила, как однажды на улице её догнал высокий офицер из их городка, кажется "разженя". Он начал говорить ей, какая она умная, красивая, весёлая, талантливая, как она всем нравится. Он долго удивлялся тому, как она могла выйти замуж на такого человека, как Володя. И характер у него трудный, и вид часто угрюмый, и он маленького роста, и совсем не похож на  мужчину... Люба молча выслушала эту тираду, а в конце не выдержала и гневно выпалила:
- Ты что,  никогда не слышал народную мудрость:
   Первая: «Большие мужчины созданы для тяжёлой работы, а маленькие – для любви!»
   Вторая: «Маленький дуб и в корень, и в сук растёт!»
 
    Больше никто никогда не старался порочить её молодого мужа. Но рассказывать Володе об этом случае всё же остерегалась: он мог в гневе и подраться с этим её «ухажёром», как когда-то во время войны его отец… И была бы большая неприятность в их части и никому не нужная огласка.

- Ну, что ж, вот теперь я окончательно решила! Буду рожать! Посмотрим, какой он будет «не твой сын»!  Ну, что ты ещё хочешь?  Может, чтоб я ушла с работы?
- Да, хочу!
- И только тогда ты мне поверишь? Я всегда стараюсь говорить правду! И держу слово! И не будешь требовать, чтобы я убивала твоего сына ещё в зародыше?
- Только  тогда!
- Значит, только на таком условии ты не сделаешь из меня убийцу собственного ребёнка?! Хорошо, я уволюсь, но после отпуска, потому что надо сначала найти новое место!  Без работы я не могу жить. Да и не на что готовиться к рождению ребёнка. Знаешь, как много надо купить? У меня приданного, как тебе хорошо известно, нет! Кроме диплома и трудовой книжки!
       
  Начальник нехотя, но отпустил.  Он уже догадался, что в семье Любы не всё течёт гладко и посочувствовал, понимал, что зря просить не будет. И сказал, что посчитает все отгулы за переработанные дни, поездки со спектаклем по клубам их района, постарается оплатить отпускные дни.
- Я  скоро  вернусь! - пообещала Люба. – Обязательно! Просто мужу хочется побыть вместе, его же почти никогда нет дома. Даже наш с Вами спектакль он не сумел посмотреть. Представляете, даже "медового месяца" у нас не было. А в Москве я постараюсь достать пьесу для следующего спектакля, схожу в Театр Советской Армии, познакомлюсь с их репертуаром, что-нибудь разыщу...

         Глава 2. Пересол на спине
       
  Они  заехали  в  Москву,  где жила младшая сестра её отца тётя Ася.  Люба поделилась с ней своими горестями- Ничего с собой не делай! – посоветовала  та. – У меня вот детей нет, разве это жизнь? Хорошо хоть, что в школе работаю, а то бы на стенки лезла. Если мужчин всегда слушать, вся жизнь остановится… Что они понимают, у них преобладают  сиюминутные  интересы и потребности… Это женщины вдаль глядят! Трудно будет тебе, но держись… Сейчас и ясли, и садики, и детские врачи… Справишься! Я бы тебя к себе пригласила, чтобы ты здесь родила, но сама видишь:  нас двое, квартира плохая, хрущёвская, однокомнатная. Я за шкафом сплю, а Павел на раскладушке в кухне. А наша "гостиная" всего - метров 8: кресло, шкаф-столик, да стеллажи с книгами, книги везде, даже в кухне. 21 метр с совмещённым туалетом. Надо бы туда попасть, ан, нет, это у моего Маныча "фотомастерская". Он же по-прежнему в ТАСС работает, всё за сенсациями гоняется! Хороший мастер! И слОва,и дела, и снимка. Ну, вот куда тут разместить тебя и ребёнка? Рада была бы, но...
            
  По-другому отнеслась к новости мать Володи:
- Батюшки!  Да зачем вам ребёнок? Мотаться с ним придётся по всей стране… У меня вон их четверо, никакой жизни не видела,пока не выросли. А у тебя, Люба, ни кола, ни двора… С балетным чемоданчиком ты замуж вышла... У меня ещё с войны подруга в консультации работает. Завтра съездим к ней, выскребут… Делов-то!
       
  Вошла соседка тётя Лиза, закадычная подруга  любашиной свекрови, увидела расстроенную, почти плачущую Любу, и распорядилась:
- Пошли, гостья, ко мне, расскажешь про Эстонию и Таллин! А я послушаю тебя  на старости лет, мне уж не до путешествий.
  Люба вручила ей кусок разогретого пирога, испечённый большой мастерицей – тётей Асей в дорогу, вынула коробку конфет с фотографиями  улиц  Таллина.
- Это Вам маленький гостинец!
- Спасибо, завтра на работу возьму, похвастаюсь в обед, всех наших бабёнок  угощу! Они тебя всегда добрым словом вспоминают. Ой, какие ты нам концерты и конкурсы организовывала…
 
  Комнатка  у тёти Лизы была скромная, но какая-то уютная. Кругом – кружева, вышивки, фотографии, статуэточки, рукодельные половички и разноцветные дорожки.
- Ну, давай, Любушка, рассказывай, как вы там живёте.
  У Любы брызнули  долго сдерживаемые слёзы, она поделилась своей горечью:
- Понимаете? Никто не хочет моего ребёнка… В  чём  я провинилась? Мамы нет, я ничего не знаю, как поступить… Помогать некому, водиться с ребёнком некому, а работать надо. Какие  там  у  Володи деньги… Кормят на дежурстве, обмундирование дают и то хорошо… А для ребёнка многое  приготовить придётся: кроватку, ванночку, коляску, одежонку, всё денег требует… Я в магазине специально посмотрела. Ужас сколько всего покупать  надо…  У меня соседка Тая, так там все родные и даже дальние  родственники  на свадьбе  денег  собрали, и сейчас на ребёнка все дают…

- Понимаю я. Одно слово – вы сироты… Я вот тоже сирота: один муж был, да и того убили ещё в сорок первом. Ребёночка даже и зародить не успели… А после войны мужик не тот пошёл, пьяницы, матерщинники, хулиганы. Да и тех-то всех разобрали.  Я всю жизнь только на фотографию своего милёнка и любуюсь. Тихий он у меня был. Я-то боевая, песенница, плясунья, всё в руках горело, босиком ходила, а никогда не болела. А мой ласковый был, до сих пор вздрагиваю. Обнимет бывало, а я вся, как  березка  на ветру, так и затрепещу.  Здорового ребёнка могла бы родить от любимого, да не от кого… Вот бригадиром и выбрали, вовсю с войны с алкашами да пьяницами на работе воюю.  Тяжести, как мужик, всю дорогу таскаю… Такая наша судьба… Весь двадцатый век в войнах... И я вот крановщицей, высотницей стала...
Какие уж тут дети! Ну, и чего ты надумала?

- Мать Володи говорит, что завтра в консультацию пойдём…
- Они насоветуют, ещё и 50 рублей платить придётся за убийство, да и в карман врачам надо положить… А  то  они там  наковыряют… Не делай этого, Люба, скажи, что сделала, может и Вовка к мысли попривыкнет, тогда скажешь, что не решилась, убивать – великий грех. Матери тоже не говори, и я им ничего  не скажу! Сбереги ребёночка, вот потом увидишь, что правильно сделала. Трудности  пройдут, а зато живой человечек с тобой рядом будет! Хорошо!
- Лёнькой хотела назвать в честь свёкра, их и этим не прошибёшь.
- У дочери Галины вторая дочка родилась, первая - Валюшка, теперь вот Наткой в бабушку назвали, приманивают. Бабка сейчас к ним нянчиться поедет.  У сына  Юрия – сынишка Вовка, тоже бабка с материнской стороны с ним водится, а твоего, Любонька, значит, на помойку… - Она посмотрела в угол, где висели укрытые вышитыми полотенцами иконы, перекрестилась: «Господи! Пресвятая Матерь наша Богородица, помоги рабе Божией Любови! Ты, Любаша, крещёная?»
- Папа говорил, что бабушка, матери моей мать, всех нас крестила, ведь дедушка был священником, протоиреем, а его отец и все дедушки - митрополитами. Зато отец мой - воинствующий безбожник, а мать - коммунист и атеистка. Так вот и росла среди них я - комсомолка...

- Ну, значит, Богородицу, Матерь «Троеручицу» в подарок тебе дам. Именно она тебе
пригодится в помощь. Только ты её никому не показывай, спрячь подальше, не то сейчас время опасное. А будешь одна – разверни, да поговори, пожалуйся вслух, совета попроси… Я всегда так делала…  А как же без помощницы, нам, русским бабам, без светлой небесной помощницы никак нельзя!  Мужики на глазах спиваются, о куреве уж и не говорю. Всё на нас держится. И на тракторах-комбайнах, и на грузовых кранах, всё на наши плечи переложили. А лектор из города всё распинался тут как-то о патриархате. Нет, измельчал мужик, никакой надежды на него нет... Это придумать надо: жениться хотят, а от детей отбрыкиваются! Мотоциклы, машины им дороже, чем дети. Это после такой вот войны!
 
  Она опять погрустнела,  видно вспоминая   о  своем молоденьком муже, потом предложила:   
- На прощанье давай споём! Помнишь, как мы с тобой пели год назад? Первую половинку мы на два голоса: «Скользнуло колечко на правой руке…»               
  Два женских голоса, один высокий, второй – низкий, в печальном согласии пели об уходе  милого дружка… Потом тётя Лиза одна допела самую грустную часть народной песни: как  «милый дружок» нашёлся в конце концов в заросшей травой братской могилке…
       
  Заехали Володя с Любой на денёк и к её отцу в зверосовхоз, но ему она ничего не стала о себе  рассказывать. Только к могиле матери сходила, пока Володя на рыбалке был с отцом и Егоркой.  Всё высказала вслух и прощенья попросила за то, что не последовала когда-то её совету, во сне с "небес пришедшего"… Отдала всем  свои подарки,  попросила  отвезти  красивую кофточку Танюше. Володя всё больше молчал, хмурился, отворачивался. А Люба печалилась и почти ничего не ела. Её не тошнило, не рвало, чувствовала она себя хорошо, только почему-то пересыхало во рту и есть совсем не хотелось… Да по утрам всегда болело горло...
 
  Вскоре они вернулись в Эстонию,  Володя сразу же уехал  на двухнедельное дежурство… Ожидая его возвращения, она решила сделать летний щавелевый суп, внимательно изучила рецепт, купила зелень, свежих яиц, хорошей сметаны. Сделала биточки с макаронами. Поставила баночку приготовленного по маминому  рецепту  кислого кваса.  Шёл июнь, цвёл шиповник и кусты жёлтой акации.  Люба сорвала несколько веточек и поставила  на стол в консервной баночке из-под сгущёнки этот скромный букетик.
  В дверь постучали. У крыльца стояла коляска с закутанным в розовое одеяльце спящим ребёнком. Рядом стояла улыбающаяся Тая. 

  Люба бросилась обнимать её: «Приехала! Таечка! Как я тебе рада! Поздравляю!Если бы ты знала, как я тебя ждала, как мне нужно с тобой поговорить! Но сначала рассказывай о дочурке».
-  Мне подарили чудесную книжку чешской писательницы "Наш ребёнок". Там чуть ли не по дням описано всё-всё и «до», и «после рождения».  Заканчивается она праздником первого года!  Я тебе её покажу.  Я не знаю, что я делала бы без неё и без моей  мамы.  И вот первый результат: Любушка по часам ест, спит, гуляет, спокойная, много улыбается, «гулюкает», уже шалит, когда я её распелёнываю. И, главное,  ночью  спит  нормально, папе не мешает. Я ей  довольна! И он удивлён и рад! Поддаётся твоя Любаша научному воспитанию!
- Теперь мне эта книжка тоже понадобится…
- Да ты что?! Вот радость! Давно?
- Почти два месяца.
- Володя, конечно, знает? – Люба кивнула головой, но нахмурилась.- Неужели продолжает ревновать?
- Ещё хуже. Не хочет ребёнка, сердится, не разговаривает, грубит… Словно я в чём-то виновата. Я же ему не навязывалась в жёны, отказывалась выходить замуж,  учиться  хотела, готовилась к поступлению… А как тебя Валерий встретил?
- Хорошо!  По-моему рад. Дочка понравилась: спокойная и спала всю ночь. Он на работу рано поехал, будет теперь хвастаться друзьям и сослуживцам, о дочке  рассказывать. А ты побледнела, как себя чувствуешь?! Тошнит?
- Нет… А вот есть совсем не хочу: забываю даже… Во  рту сухость какая-то, проглотить трудно. По утрам горло всегда болит, как в войну… Нервы что ли разгулялись...
- К врачу обязательно сходи, посоветуйся, пусть принимает меры. Ну, мне пора, дочку скоро кормить надо, потом наши мужья нагрянут. Тоже кормить надо.
- У меня сегодня суп щавелевый, хочешь налью? С травками, душистый…
- А у меня борщ мясной, украинский… Так что оставь себе щавелевый, да поешь как следует. Хочешь, борща тебе налью? Нет? Ну, пока! А мяса хочешь для сына? Я тебе из борща выну с мозговой косточкой!
       
  Володя пришёл опять молчаливый, хмурый. Умылся и сразу же сел за стол, взял ложку и зачерпнул супа, принюхался, глотнул и с размаху бросил  на пол ложку, потом вскочил:
- Продукты только испортила…
- Я... пробовала, неужели пересолила?
  Она поднесла ложку ко рту и не почувствовала ни вкуса соли, ни какого-то другого вкуса... «Что-то со мной неладно», - про себя подумала она.  Внезапно  потемнело  в глазах, закружилась голова, она схватилась за косяк, чтобы не упасть и, согнувшись, прошла в комнату. Не разбирая постель, прилегла и погрузилась в небытие. Утром она встала и обнаружила, что муж уехал, даже не попрощавшись. Она убрала со стола, вылила суп  на краешек газона в ямку. Потом прибрала  маленькую квартирку, тщательно вымыла полы, крылечко. Потом посидела и решила пойти в ближайший магазин.
- Надо купить сосисок, Володя любит.  Сделаю я винегрет, я его всегда любила. Может, и маленькому он понравится… Теперь я должна думать только о нём. Не обижаться, не плакать, не отвечать на грубость. Ждать, ждать, ждать… И думать только о нём, беззащитном… Как только полезут в голову дурные мысли, надо включать музыку. И работать, работать, работать. Права тётя Лиза, на мужиков в наш век рассчитывать, действительно, не приходится. Ни в моральном, ни в материальном смысле, не говоря уже о финансовой стороне жизни...
               
                Глава 3. Отголосок войны
         
        В их ближайшем магазинчике, тесном, маленьком с одной-единственной русской продавщицей, была очередь от порога и до весов. Люба  опять  не поела и никак не могла вспомнить, когда она ела в последний раз и что именно. «Когда же я ела творог, пишут, что он необходим ежедневно, хоть бы по одной столовой ложке. А я не помню, где и когда я его покупала… Так, молоко, сосиски, хлеб, творог и лимон…»  Очередь медленно и уныло приближалась к прилавку…
        Но у прилавка ей стало ещё хуже. Душно и раздражающе дребезжал большой холодильник, его дрожь передавалась её телу, создавая дискомфорт. -"Терпи, сейчас твоя очередь". Она протянула руку с приготовленными деньгами и, сказав: "Мне, будьте добры, молоко, четыре сосиски, творог, хлеб и лимон", положила  деньги на прилавок. Теряя сознание,  она взмахнула рукой, задев поднос и начав падать на спину, ещё успев заметить сосиски, взлетевшие вверх с подноса, тяжело спиной грохнулась на пол.
       Внезапно ей стало холодно, запахло пылью, она услышала шум, крики:
- Упала, упала, врача, скорую помощь!
- Какая скорая, у нас её сроду не было…
- Не подходите к ней, она – припадочная…- с эстонским акцентом предупредил мужчина.
- Приезжают тут… Эти офицеры в отпуске, как оголтелые, в три дня женятся и привозят всяких ненормальных… - поддакнула эстонка специально  по-русски.
- У неё, скорее всего, эпилепсия. Ей надо зубы разжать и линейку деревянную вставить, а то язык гортань закроет, задохнётся…- посоветовал первый эстонец.
- Ах, оставьте, полежит и очухается… Не трогайте её!- ответила вторая недоброжелательница.
       Пахнуло пылью с улицы, Люба открыла глаза и увидела овал из человеческих  лиц над собой. "Это я, что ли, упала?" - подумала она и стала подниматься с пола. Никто не подал ей руки, но сосиски были собраны и снова оказались на подносе.
- Я зайду потом. Извините меня, мне стало плохо…
 - Деньги возьми! – крикнул кто-то. – Люба отрицательно качнула головой, побрела к выходу, держась за перила, спустилась на дорожку, подошла к калитке  их  военного  городка  и побрела, шатаясь к домику… Тая гуляла с коляской, подбежала, усадила её на ступеньки.
- Возьми, пожалуйста, ключи в сумочке, открой мне двери. Я упала в магазине. Мне очень плохо... Я сознание потеряла первый раз в жизни.
        Тая, поглядывая на коляску, ввела Любу в домик, уложила на кровать и сказала:
- Я сейчас Любушку покормлю, уложу её спать, сделаю тебе сладкого чая с лимоном и принесу. Я недолго. Ты потерпи...- Люба кивнула и опять погрузилась в небытие...
        Возвращаясь в явь, она услышала  переговоры  Таи и Володи. Они  говорили тихо, Тая рассказывала о состоянии Любы:
-- Она даже чая не выпила. Я ей с мёдом сделала и с лимоном. Её надо насильно поить и кормить.  Она себя погубит. Нельзя в её состоянии быть голодной… Вот сумка, там деньги, сдача, продавщица передала, и  продукты, которые она успела назвать перед падением. Там, в магазине, холодильник дребезжал очень сильно, а беременные не переносят вибрацию.  Боюсь, что ушиблась головой и тазом, упала на спину. И никто даже не перехватил...  Похоже на голодный обморок, а она ведь «блокадное дитя», она мне рассказывала, как её спасали... Береги её, Володя, она такой редкий хороший человек, я таких нигде раньше не встречала. А какая умница, какая начитанная, тебе завидовать надо, что такая жена красивая, умная и порядочная  досталась...
      
    Тая заплакала и продолжала, вытирая глаза косынкой: «Если бы не она, я бы стала убийцей, руки бы на себя наложила, нож приготовила. Она меня к жизни вернула, спасла от безумия и Любочку мою спасла. Мы её с моей мамой в честь твоей жены назвали. Приходи, посмотри, какая девочка у меня: и красивая, и умненькая, и спокойная, как будто всё понимает… Я её так люблю, жизнь за неё отдам!»  Она прислушалась  к звукам за стенкой:
- Ой, просыпается моя крохотуля. Кряхтит, недовольна. Пеленать надо срочно.   
Я побегу, ладно? Ты  приходи  к  нам  ужинать... И жену покорми, попои, как проснётся, да приласкай. Всё обойдётся, организм молодой, справится...
- Спасибо за ужин, я уж как-нибудь сам. И Любу пока одну не оставлю.
- Ну, вот и молодец!
        Тая убежала на свою половину, а Володя тихонько заглянул в дверь. Люба закрыла глаза.
- Хватит, хватит, не притворяйся, я видел, что ты проснулась. – Он подошёл  к изголовью, встал на колени и прошептал: «Прости меня, я очень перед тобой виноват.  Не понимал, что я должен защищать женщину даже от самого себя, от своего скверного характера... Ты встанешь поужинать или я тебе сюда принесу? Сейчас всё сделаю быстро!»
        Он много раз ласково и нежно поцеловал её своими мягкими тёплыми губами, которые так нравились Любе с самого первого поцелуя, потом приложил ухо к её животу и спросил: «Шевелится?»
- Слишком рано, пока ничего не чувствую.
- Я вас обоих любить буду, честное слово, только ты больше не устраивай голодовку в знак протеста.
- Я не устраивала. У меня было сухо во рту, как в войну... Нервы, что ли...А ты не ревнуй меня к «столбам», а то я обижаюсь где-то внутри, и мне ни есть, ни пить, ни даже жить совсем не хочется…
- Не буду, не буду, не буду, не буду… - Он встал, взял руки Любы и стал целовать, приговаривая:  «Ты у меня самая умная, самая красивая, самая верная… Я хочу, чтобы ты была всегда-всегда любящая. Я постараюсь стать взрослее и разумнее.  Всё, иду готовить  скромный  ужин! Пока не вставай, говорят, что полежать тебе нужно...»
  Утром они долго и ласково прощались друг с другом:
- Ты сегодня должна на работу идти? Не ходи!
- Сегодня у меня – отгул и ещё выходной впереди. А вот вчера – прогул!
- Я нашего врача попрошу, чтобы он тебе справку дал… Расскажу ему, что даже свидетели есть. Ну, я побежал, а ты полежи, книжку почитай… И не забудь сейчас же позавтракать! Ну, до вечера!

          Глава 3. Отголосок войны
       
  Люба встала, прибралась, потом сварила себе в блюдечке на электроплитке манную кашу на молоке, своё самое любимое блюдо в первые послевоенные годы. Она вспомнила свою бабушку, маму отца, как варила ей манную кашу у открытой дверцы "голландской печки". Как бабушка ела, оставив прикипевшие края и предложив Любе: "Выскобли хорошенько!"  Каша была на молоке, сладкая, но без масла... Подумав, Люба  добавила ложечку мёда, сливочного масла, нехотя поела. Через полчаса выпила стакан чая. Вскоре её почему-то опять «замутило»: сначала заболела голова в левом виске, потом стало подташнивать, всё пошло крУгом перед глазами.  Она попила кипячёной,тёплой противной на вкус воды, и её внезапно вырвало в подставленный тазик. Среди манной каши ярко выделялись кусочки непереваренной со вчерашнего  ужина  розовой сосиски. Её нутру  почему-то не понравились сосиски... Она ещё раз промыла водой желудок.
  Голова кружилась. Она прилегла, опять вздремнула, хотя хорошо спала всю ночь.  Взяла книжку,  почитала немножко, ничего не поняв. Потом встала, ойкнула и постучала в стену, подав сигнал подруге.
  Тая встревожилась, прибежала:
- Что опять плохо?
- Пошла кровь, очень много крови…
- Надо идти к врачам. Выкидыш может случиться. Я сейчас дочурку соберу и пойдём. Может, машину для тебя поймаем, хотя вряд ли. Но к врачам! Только к врачам. Не забудь паспорт!
  Конечно, машин не было. Они шли долго, медленно, Люба часто останавливалась и, ойкнув, хваталась за живот от почти непереносимой боли. Наконец, они вошли на крылечко роддома. Не найдя кнопки звонка, Тая принялась стучать в дверь сначала кулаками, потом ногами. Люба стояла, прислонившись к перилам, и равнодушно смотрела, не понимая, что боль наконец-то прекратилась, зато по ногам стекают струйки горячей крови. Наконец, дверь открыли.
- Принимали трудные роды. Извините, работать некому… Что у вас?
- Вот, смотрите,- Тая показала на лужицу крови, которая всё прибывала и прибывала…
- - Проходите и ложитесь на кушетку, на клеёнку. Всё бельё и юбку снять! Надеть всё больничное, там приготовлено, а я – за врачом…
        Люба разделась, взяла  казённые  «ночнушку» и байковый широкий халат, легла и стала ждать врача. Ей показалось, что прошло много времени.Начало знобить на холодной клеёнке...  Она завернула все свои окровавленные вещи, сложила их в сумку, сверху положила туфли, застегнула  «молнию», открыла задвижку на двери. Тая покачивала коляску со спящей малышкой.
- Ты иди, здесь ждать придётся долго. Отнеси сумку в кладовку, вот тебе ключи. Найдите мне с Володей бельё и одежду. Там, в шкафу всё чистое. И вторые  туфли в прихожей стоят.  Я не знаю, отпустят ли  они меня сегодня. Пусть Володя придёт, узнает. Наконец-то подошла врач, расспросила обо всех особенностях самочувствия, покачала головой:
- Такая кровопотеря. Спасти плод едва ли удастся. А где ваше бельё?
- Его унесли. Там всё кровавое. А у меня больше ничего не болит. И кровь остановилась. И схватки все прошли. Выкидыш, да?
- Пойдём с нами, девочка, сейчас разберёмся.
  Врач внимательно осмотрела её: «Надо делать чистку. Если останется малейший кусочек, может быть заражение. Это – больно, очень неприятно. Мы сделаем укол, но всё равно придётся потерпеть».
 
  Люба,стиснув зубы, вытерпела без звука все издевательства над её организмом, думая: «Лучше бы я никуда не ходила. Пусть бы даже умерла. Зачем жить, если зародыш новой жизни погиб, да ещё существует такая вот невыносимая боль телесная, да израненная до предела душа?»  Ей рвал душу и навсегда  запомнился скребущий звук, потом лязг брошенных в железный лоток  инструментов, да спокойное резюме врача: «После такого вмешательства может не быть детей. Смиритесь. Придётся полежать у нас дней десять. Большая кровопотеря, нужно обследование и лечение.»
  В палате она поздоровалась: "Тере,тере!" и сразу отвернулась к стене. К ней подошла санитарка:
- Обедать будете?
- Нет, ничего не хочу, спасибо.
  Подошла женщина, хорошо говорящая по-русски:
- Вот фрукты и ягоды. С нашей дачи. У нас много. Сейчас конец июня. Вам нужны витамины, много витаминов. Покушайте, мне каждый день приносят. Мы здесь все на сохранении.
- Вам везёт. Жить теперь не хочу! Не зачем! Ненавижу! Разведусь! Уеду! Куда-нибудь подальше: в Сибирь, во Владивосток, на Камчатку... Чтобы он нигде меня  не нашёл! Нигде! Никогда! Не хочу я такого "счастья"!
  Нахлынули слёзы, целые потоки. Они лились и лились… Вошла дежурная акушерка, русская, почти старушка. Она погладила Любу по голове: «Не отчаивайся, деточка. Организм мудрее нас. Вы – дети войны, у многих девочек первая беременность бывает неудачной. Уж я-то знаю. Сейчас продуктов становится всё больше, всё вкуснее. Поправишься. Ещё раз к нам придёшь, вот увидишь. В монастырь съездишь, там такие чудеса бывают. А у некоторых женщин – дети из детдома, глядишь, и свой вдруг зародится чудом!  Всякого я за свою жизнь насмотрелась. Ещё такого хорошего малыша мужу принесёшь, залюбуется!»
  Она встала, о чём-то пошепталась на эстонском языке и вышла. Женщины вдруг разговорились: «Поделитесь с нами, расскажите, мы друг другу всё рассказали. Всеми своими ошибками поделились. Что поделаешь, каждая какую-то непоправимую ошибку сделала. Век живи – век учись!»
  И они принялись расспрашивать, выведывать, делиться своими проблемами… Переводили с русского на эстонский и с эстонского на русский. Вечером пришла попрощаться с ними врач.
- Ну, как тут у вас новенькая?  Хорошо  себя  ведёт? Не плачет больше?
- Меня женщины уговорили, успокоили. Им тоже не сладко...
- Она себя винит, что не уберегла, мучается. – Заговорили женщины. – Война виновата,  ленинградская  блокада! А она всю вину на себя взвалила. Подумать только: их дом разбомбили, какая-то балка на печку упала. А у печки кроватка и в ней маленький ребёнок, ещё трёх лет не было. Одна, ни еды, ни питья, ни тепла, ни  людей... Апрель, 1942 год… Сколько дней она там простояла в одиночестве, сколько проплакала… Говорили, что у печки  угол весь погрызла… Потом комсомолки пришли мусор разгребать, видно, плач услышали. Самая маленькая в дыру пролезла, ползла-ползла и вернулась с девчушкой. Они её в какое-то тряпьё завернули и в детдом унесли без всяких документов. Наверно, родные под развалинами погибли. Или от голода поумирали, а то, может, и бросили, раз кормить было нечем...
- Нет, не могли бросить, скорее под артобстрел попали, или от голода на улице свалились. Даже фотографии такие есть. Я видела...
- А ты, выходит, наперекор врагу всё перенесла?  Или Матерь Божия тебя уберегла, заступница наша?
- Я не помню… Говорили вроде, что меня покормили в детдоме, и я сразу же потеряла сознание. А потом очнулась, потому что меня тормошила какая-то тётка и орала:
- Вот, все уже на берег сошли, одна ты осталась, мне назад надо возвращаться, а я тут с тобой валандаюсь. Снова из-за тебя под обстрел попаду!
  Я посмотрела на берег и увидела деревянные доски, сходни, по ним шли дети. Доски качались, погружались в воду со льдинками. Меня толкала тётка, но я не могла решиться ступить в воду своими маленькими ботиночками. На  моё счастье большой дядька в сапогах по самые бёдра шагнул  в воду, взял меня на руки, прижал к себе и погладил: «Какая девочка хорошая. Глазки умные, красивая. И не плачешь? И бомбёжки совсем не испугалась? Не страшно было?»
- Да она проспала, как убитая, её на руках принесли. В развалинах нашли где-то. А у нас дети орут, вокруг катера, лодки тонут, люди кричат, плачут и захлёбываются. Ужас какой пережили... Только наш паром как-то выдержал, на плаву остался. Детдомовцев я везла… Только они в живых и остались! Сейчас назад мне надо  возвращаться. Боюсь, опять под бомбы попаду...
- Для тебя, деточка, война закончилась. Сейчас кашкой тебя накормим, молочка попьёшь, скоро поправишься, тепло придёт, бегать по травке будешь за всеми птичками.- Продолжал обнимать и согревать чужой дядька...
... А дальше опять провал в памяти. Очнулась она, наверное, уже осенью. Она была закутана в какие-то одеяла. Рядом спала маленькая Таня, а за столом сидел и делал уроки первоклассник Шура. Он оглянулся, увидел, что она не спит, подошёл и протянул ей кусочек хлеба.
- Тебе мама оставила, сказала, чтоб ты съела… Пить хочешь? Я сейчас тебе чай подогрею. – Он поставил металлическую кружку с чаем на таганок и разжег несколько бумажек и лучинок под кружкой.
- Вот, тёпленькое попей, согреешься…
- Потом, уже в шестнадцать лет мне показали свидетельство об "усыновлении", даже  бланка подходящего в селе не было. А там дата - 23 мая 1942 года. Мама, умирая, показала...И ещё фамилию назвала... А я замуж вышла, тогда фамилию свёкра и мужа взяла...Все эти последние месяцы кручинилась, что некому  будет мне с ребёночком помочь... Не уберегла...

  У женщин от такого рассказа замелькали на глазах слёзы. Они взяли полотенца.
- Не казни себя больше, Люба, ни в чём ты, девочка, не виновата, - вздохнула санитарка. – После такого не только аппетит потеряешь, кусок в горло не полезет... Поправляйтесь, девоньки, я пошла… Дома меня ждут...
  Женщина, которая стояла у окна и кого-то глазами выискивала на улице, вдруг, обернулась и что-то сказала по-эстонски.
- О чём она говорит? – спросила Люба.
- К кому-то братишка пришёл, школьник, совсем молоденький, на окна смотрит. Хорошенький такой, аккуратный, в костюме светло-сером, рубашечка жёлтенькая. Ошибся он, наверное, роженицу ищет. А они – с другой стороны дома, - переводили  Любе женщины чуть ли  хором, перебивая друг друга.
- Этот  «школьник»  пришёл явно ко мне! – подумала Люба, потихоньку встала, прошла, держась за спинки кроватей, опираясь на тумбочки, к окну, наклонилась. – Володя!
   Её совсем юный по внешнему виду муж в "гражданской одежде" поднял глаза и сначала не узнал в бледном, измученном лице свою красавицу-избранницу. Из его глаз брызнули слёзы, он вытер их рукавом и спросил:
- На крылечко можешь выйти? Поговорить надо.
- Не выходи, не разрешат,- предупредили её.- Говорят, ты крови много потеряла. Упадёшь на лестнице, разбиться можешь. Записку напиши… Вот бумага и карандаш, ему передадут. А тебя здесь хорошенько обследуют и полечат, тем более ты – жертва войны, блокадница. 
- Не знаю, что и писать… Такая злая была, думала: «Разведусь!» А увидела его слёзы и так жалко стало. Тоже переживает...
- Любишь его, значит, да и как его не любить! Симпатичный, молодой, сразу видно, что воспитанный, образованный… Влюбиться с первого взгляда можно. Смотри, а то быстро отобьют! - Говорила по-эстонски «наблюдательница», а Любе усердно переводили её слова.
 
  Люба  осторожно  прилегла, закрыла глаза и стала оценивать своё новое состояние. Только что она так  ненавидела мужа, с такой злостью  говорила о нём, а стоило увидеть это новое для неё, искренне расстроенное лицо, как вся её злоба куда-то исчезла. "Значит, я люблю его по-настоящему, раз всё мгновенно простила, даже то, что он явно не хотел ребёнка. И подталкивал меня к его уничтожению". Наверно, я душой и сердцем поняла, что он винит себя за это. Но всё, к чему мы пришли, уже непоправимо.  Не будет никогда у меня  маленького храброго  Лёньки, Леонида Владимировича… Слёзы опять подступили к горлу, она уткнулась в подушку  и  опять горько заплакала.
  Вошла санитарка и протянула записку: «Читай-ка!»
- Читай вслух! – чуть не хором кто по-русски, а кто по-эстонски заговорили женщины, её новые подруги по несчастью. Каждая из них могла ещё на днях оказаться на её месте… - Ого! Целое послание… Читай, читай, не стесняйся! Мы поймём...
   «Моя любимая Любушка! Я очень виноват, осознаю это, но время нельзя повернуть вспять, к сожалению. Теперь самое главное, чтобы ты как следует отдохнула и поправилась. Пожалуйста, слушайся врачей, я говорил с ними, они тебе помогут. Если надо будет достать каких-то лекарств, обеспечим через наш госпиталь. Я о тебе всё время думал и думаю. Теперь полюбил ещё больше, постараюсь быть впредь терпеливее и нежнее и не забывать никогда, что вы - женщины, нуждаетесь не только в мужской защите, но и в нашей нежности, в нашей ласке, в нашей заботе. Прости меня, я исправлюсь… Поправляйся, я тебя буду посещать и ждать твоего возвращения к семейной жизни. Ты у меня умница, я даже не знаю, за что мне  выпало такое счастье, что я встретил и сразу же с первого взгляда навсегда полюбил именно тебя. Поверь мне! Мы ещё будем счастливы! Поправляйся, любимая жёнушка. Твой трудновоспитуемый, как ты говоришь, и чересчур сильно любящий  муж, Владимир».


       Продолжение следует.