Лыжи у печки

  В невыносимую за круглые скобки нью-йоркскую жару кондиционер под окном по-бабски выл уже который час.
  Несчастный киборд буквально стонал под моими пальцами, вырисовывая немыслимые кренделя.
  Хотелось, чтобы на горло наступила камнем на квашеной капусте гнетущая тишина.
  Моё пристальное внимание к Лиде выпало из окна на расплавленный внизу асфальт, почему-то навеяв вспоминая о нашей прохладной амбарной связи на сеновале.
  Засела, и всё тут, в упрощённом виде некротизирующей памяти о прошлом.
  В нём не присутствовала присущая привычная ностальгическая слюнявость с её неподъёмной ответственностью на лыжном спуске не в сверх-кающем Дюбае, а в молодёжном Домбае.
  Именно об этом повествовала моя авангардная пьеса "Лыжи у печки стоят #7", которую друзья небескорыстно пропихивали на Бродвее.
  Основные черты нетерпимого характера главного героя, утратившего половую трудоспособность - таинственность и непостижимость, сопровождаемые завидным умением резиночно растягивать незначащие пузырчатые слова, из которых следовало, что женщины всего лишь колодцы для утоления сексуальной жажды.
  ПоДголовной идентификации подвергались все без исключения задействованные представительницы слабого пола.
  Эта моя седьмая по счёту окровавленная под хлёсткими шпицрутенами критиков пьеса не имела привычного  бешенного успеха.
  В работе до седьмого пота не понятно куда пропали предыдущие шесть.
  Теперь, когда в авансе отказано, можно было спокойно тронуться дальше, не пребывая в своём уме.