Мужчины иногда плачут

Из сборника "Гранатовый пепел"

Июльская изматывающая ночь. Ад кромешный. Воздух горячий и липкий, словно гудрон. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Задыхаюсь. Хочется закрыться, как в детстве, в тёмном прохладном чулане, улечься на раскладушку, свесить руки к полу, окунуть их в ведро со студёной колодезной водой, плеснуть её в лицо, зарычать от восторга.
Сон не приходит. Забытьё в колючем поту. Постель нагрелась за день, простынь, будто из-под утюга.  Комкается, мнётся, сбивается.
Дождя не было недели две. При плюс сорока трава на газонах жухнет, кукожится, листья тополей сворачиваются в трубки. Земля напоминает измождённые заскорузлые запястья старухи в выступающих бугристых венах.
Отключаюсь на несколько минут. Грезится ноябрьская лесная дорожная колея, покрытая прозрачной хрустальной коркой ледка, пленившего рубиновые рябиновые листья. Если их выцарапать и согреть в ладони, они запахнут валерьянкой.
Вздрагиваю от треска и грохота на соседнем балконе. Неужели, кошка выпала? На телефоне 04:27. Светает. Через час из-за девятиэтажек покажется солнце. Торопливые, отчаянные, срывающиеся на бег, шаги на лестнице. Мужские и женские. Женские расчётливее, осмотрительнее. Гул лифта.
Спустя минуту внизу кашляющие рыдания: «Барсик! Ну, зачем ты это?» Плачет мужчина. Слов женщины не разобрать.
Неслышно открываю окно, подкручиваю в бинокле резкость.
У засыпанной щебёнкой тропинки, на выкошенной лысой полянке без движения лежит крупный и пушистый белый кот. Перс или шотландец. Неподалеку валяется противомоскитная сетка. Выдавил? За мухой прыгнул? Скорее, выдавил, - пекло, дышать нечем.
Возле кота на коленях голый по пояс мужчина. Ёршик волос, шорты,  сланцы на босу ногу.
Женщина присела на корточки чуть поодаль. На ней короткий халат с вышитым на спине плюющимся огнём китайским драконом. Босоножки. Она касается мужа, склонившегося вплотную к тельцу кота:
– Валер… он тебя не слышит, голова, видишь разбита. Кровь… Валера, не трогай его, у него все кости изломаны.
Хм, Валера, Валера, что за Валера? А! Вспомнил, они в мае въехали. Я после обеда за водой бегал, а они у подъезда вещи выгружали. Кресла, диван, стенку и ящики-коробки. Точно. Сталкивался с ним в лифте. Военный какой-то. Капитан. А вот о жене его сведений нет. Ничего странного, кто нынче интересуется соседями? У всех хата с краю…
– … в больницу…
– Какое «в больницу»? В пять утра… Он мёртвый, дыхания нет…
– А вдруг… У Мишки с третьего выпал в прошлом году, выходили…
– С третьего… Не с девятого же…
– Всё равно… надо попытаться… ему всего четыре… он ребёнок ещё…
– Успокойся… Валера! Успокойся! Он же просто кот…
Мужчина сбрасывает её руку с плеча:
–Это для тебя он «просто кот»… а для меня… для меня…
Неразборчиво.
Женщина подтаскивает сетку, вздыхает:
– Ладно… Давай унесём его домой. Потом в карьере похороним…
Они берут кота с двух сторон и укладывают на сетку. Голова животного закидывается набок, болтается.
– Осторожней! – вскрикивает Валера. И добавляет со всхлипом: – Осторожней!
Взяв, как носилки, сетку с Барсиком, они, не поднимая её высоко, не распрямляясь, скрываются из вида. Так в кино про войну выносят из-под обстрела раненых товарищей.
Снова шум лифта и шаги. На этот раз крадущиеся, робкие, шаркающие, больные.
Июльское утро. Свежеет. В форточку тянет обманчивой недолгой предрассветной прохладой.
А в обед на город набегает клочковатая лохматая дождевая тучка, и над дальним лесом на несколько минут возникает, подрагивая, дуга призрачного радужного мостика, ныряющего в карьер.