Исчезновение

Женя Брук исчез внезапно. И мы не сразу поняли, что он исчез. Керамическая мастерская стояла на окраине города; на кованой двери красовался огромный висячий замок. Были долгие выходные. Женя Брук никогда не опаздывал. Он всегда приходил первым. Это был маленький человечек, с сильными руками. Его грустные, выразительные глаза выдавали в нём поэта, но он занимался обжигом глиняной посуды. Через его жилистые руки проходили: чашки, кувшины, молочники, кулеры для вина, тарелки, пепельницы, солонки, перечницы, авокадницы и прочие изделия скупаемые ресторанами и любителями дешёвой аутентичности. Всё это разнообразие народного промысла покрывалось кобальтовой, голубой, баклажановой, кремовой и белой глазурью. Но зелёный цвет, с крапинками и прожилками, сочился  объёмом и глубиной, и его сметали с полок незамедлительно. Хозяину мастерской досталась в подарок формула этой волшебной глазури, от старого профессора факультета прикладных искусств. Женя единственный, кто был посвящён в таинство и держал пропорции в голове. Для пущей фольклорной правдоподобности, на некоторых изделиях обожжённую поверхность заставляли трескаться, с помощью известных приёмов, и в эти крэкли втирали уголь, тем самым награждая посуду трещинками, как полотна старых мастеров. Вот только рыбки, цветочки, птички и бабочки, нанесённые резиновой печатью, делали их верноподданными ширпотреба. Женя работал не покладая рук. Изделие, при помощи губки, обезжиривалось аммонием и выставлялось на круг, которому руками придавалось стремительное вращение и пневматический пистолет распылял серо-матовый дождь. Компрессор строчил, как пулемёт, вытяжка сосала затуманенный воздух и сосредоточенный мастер в запятнанном халате, маске, очках и шапочке, напоминал средневекового алхимика, погружённого в секреты ремесла. Нижняя, внешняя часть изделия оставалась без глазури, что бы покупатель, кончиками пальцев, мог оценить глину. «Нарочито грубый стиль!» — говорил хозяин привередливым клиентам.
Женя часами торчал возле печей и с муравьиной кропотливостью закладывал посуду, надстраивая столбики и полочки, на которые помещались дополнительные этажи, что бы ни один уголок рабочего пространства не пустовал. Когда печи остывали, он надевал огромные перчатки, как у голкипера,  раскручивал круглые затворы и осторожно подглядывал внутрь. Часть изделий не выдерживала обжига и трескалась. Когда печь освобождалась от содержимого, Женя внимательно, подсвечивая фонариком, обследовал шамотные кирпичи, и там где стенки крошились — подмазывал специальным раствором. Иногда нагревательные спирали перегорали и торчали, как бигуди, которые он заменял на новые.
И вот Женя Брук исчез. Абонент вне зоны сети. Безотказный человек, готовый, если надо, работать в выходные и праздники. Мы уже битый час торчим перед мастерской и как оказалось ни у кого нет ключа. Хозяин уехал в Италию и вернётся только через месяц. Зарядил дождь, кто-то хлопнул зонтом, потянуло сигаретным дымом и наконец приехал слесарь-медвежатник и срезал замок. Дальше всё происходило, как в дешёвом детективном рассказе. Тяжёлая дверь распахнулась, и первое, что нам бросилось в глаза: стелаж с выставочной посудой лежал на полу, кругом осколки и, как бы сказал криминалист из кино — на полу пятна, похожие на кровь. Катрин, наша секретарша, чуть не упала в обморок. Её подхватили и потащили на кухню, где обнаружили пустую бутылку из под хорошего портвейна, и два бокала.
— Ничего не трогать руками, — закричал управляющий, — я вызываю полицию.

Уже неделю ищут Женю Брука — никаких следов. Полиция сделала обыск в его квартире — никаких зацепок; человек словно вышел за хлебом, небрежно воткнув сигарету в пепельницу и забыл вернуться. Настырный инспектор перекопал все Женины книги и бумаги, и вот, что выяснилось: он писал стихи! Ещё не слава богу! — явный признак неустойчивой психики. Столько лет мы проработали с ним бок о бок и никто об это ни гу-гу. Про что он писал? Может там сопливая лирика, страдания о неразделённой любви или рифмованный дневник потенциального самоубийцы. Инспектор, в интересах следствия, карт не раскрывал. Мы все были допрошены нудно и с издёвкой. Казалось полицейский, который должен был вот-вот, вылететь на пенсию, играл в сержанта Коломбо.
С нас взяли подписку о неразглашении. И вот, в одно прекрасное утро, в мастерскую ворвался наш Коломбо, в жёваном плаще, с потухшей папиросой в зубах и с газетой, которую он сжимал яростно, как горло преступника всей пятернёй.
— Что это? — ревел сыщик, вздымая кулак вверх и поблёскивая обручальным кольцом на безымянном пальце; и нам становилось ясно, что дома его ждёт скромная миссис Коломбо, и быть может уже шинкует капусту, чтобы приготовить щи.
— Что это? — спросили мы, недоумевая.
— Стихи! — прорычал Коломбо
— Вы пишите стихи? — попыталась пошутить Катрин.
Инспектор бросил на девушку зловещий взгляд.
— Вы у меня главная подозреваемая, сударыня!
Секретарша чуть не упала в обморок, и мы потащили её на кухню.
Когда все уселись за стол переговоров, Коломбо раскрыл свой папирус и указательным пальцем ткнул в заголовок статьи: «Смерть поэта!» А подзаголовок гласил: «Известный в узких кругах поэт Евгений Брук, был убит в керамической студии и его тело бесследно исчезло» И ещё ниже Женин портрет, слегка в расфокусе, с улыбкой до ушей. И самое лакомое — его стихи. Откуда?
— Что вы скажете на это, — прошипел сыщик:
«И полночь близилась, и я уехал
В пустой троллейбус прыгнул наобум.
Во чреве чёрной ночи не до смеха,
Но я все горести видал в гробу»
— Это Женечка написал? — шмыгая носом и гнусавя, спросила Катрин.
— Да, если только можно верить этим продажным журналистам. А это что такое:
«Коль я покину мира бездну,
Меня прости,
Но насовсем я не исчезну,
Ты не грусти»
— На лицо явные признаки маниакально-депрессивного синдрома и вы ничего не видели, не слышали и не знаете? У него была женщина? К кому он обращается? Или это просто бред?
Как это например:
«Луч солнца растревожил мозг,
как острый скальпель,
Накапайте мне, синих звёзд,
снотворных капель»
— Господин инспектор, — вмешался управляющий, — на мой взгляд — это, чистой воды, лирика. Только послушайте:
«И опускался дом ко дну,
Туда где глубь и неизвестность,
Туда где чувства на кону,
Туда где сон и бестелесность»
— Я бы всех этих лириков к станку, что б у них не оставалось времени на тоску и словоблудие.
— Так он и пахал, как папа Карло, — попытался я вступиться за Брука, — когда он только находил досуг кропать стишки.
— А вы кто такой? — огрызнулся Коломбо.
— Я — продавец-консультант. Вы же меня допрашивали.
— Ах, да! Ну и молчите. Будете говорить, когда я спрошу...
И в это время, дверь распахнулась и все потеряли дар речи. С блаженной улыбкой на лице, с такой же газетой в руках, вошёл...нет заплыл, как Летучий Голландец, Женя Брук.
— Друзья мои, меня наконец напечатали! Много лет я забрасывал редакции своими произведениями, и наконец...
— Евгений, где вы были? Нам пришлось спилить замок.
— Я договорился с шефом, что на пару недель беру отпуск. Мы с ним распили бутылочку портвейна и разъехались: он в Италию, а я к себе, на малую родину, а там глушь и никакого роуминга. Значит он не предупредил...
— Господин Коломбо, — не скрывая сарказма, воскликнул управляющий, — а вы не догадались позвонить хозяину мастерской и допросить его по телефону.
— Нет, господин управляющий, не догадался! — вторя сарказму управляющего, парировал инспектор. — А вы почему ему не позвонили?
— Потому что вы взяли с нас подписку о неразглашении!
— Друзья мои, не надо ссориться, такой день, — блаженно пропел Брук.
— Какой такой день? — заорал Коломбо.
— Ну, как же — меня напечатали...
— А что это за пятна на полу, похожие на кровь? Мне из лаборатории никак не дадут ответ, у них там, как всегда очередь! И почему стелаж с посудой валялся на полу? Здесь была драка?
— Не было никакой драки. Мы немного выпили и случайно опрокинули полку; а пятна, это — новый рецепт глазури цвета бордо. Это будет хит продаж, поверьте мне...
— Знаете, что любезный мой? Я вас арестую!

Женю Брука арестовали, помурыжили пару часов и отпустили. Он и сейчас прилежно работает в нашей мастерской и отличается необычайным трудолюбием; хозяин даже сделал ему прибавку к зарплате. Стихи его больше нигде не печатают; кому нужен живой поэт, к тому же лирик чистой воды. Я приглядываю за ним по просьбе шефа. По-моему Женька наконец-то взялся за ум и бросил писать стихи. Так что теперь я за него спокоен!

             18.07.20