Жизнь героя Юрия Гави

ЖИЗНЬ ГЕРОЯ ЮРИЯ ГАВИ

Я знаю одного героя. Среди моих родственников. Вернее среди родственников мужа. Для наших родственных отношений еще не придумано названия - герой является мужем двоюродной сестры моего мужа. Но других настоящих героев я не знаю, ни среди других родственников, ни среди моих знакомых, и я хочу о нем рассказать. Я хочу рассказать о мало кому известном, но настоящем, не созданном журналистами, о живом герое. Его подвиги, когда он спас сотни людей, приходятся на его детские годы. Он не погиб героически, как ожидается от героев сразу после выполнения подвигов, повезло, а взрослел, учился, работал, и прожил достойную жизнь.

СЕМЬЯ
Зовут героя Юра Гави.  Он родился за девять с половиной лет до начала второй мировой войны в СССР - в 1931 году в городе Минске, столице Белоруссии, одной из 15 союзных республик СССР.
В то время каждый второй житель Минска был евреем. Папа Юры и был таким вторым, также как и его мама, бабушки, дедушки, тети, дяди, кузены и прочие родственники. Как и сам Юра. Юру назвали Иосифом, как принято, в честь одного из умерших родственников, но кроме как в детстве, его так не звали - всю жизнь его звали Юрой, и сам он к этому имени привык и считал его более близким, чем Иосиф.

В царской России Белоруссия находилась за чертой оседлости, за чертой на карте, за которой евреи должны были селиться, если они не принимали православие или не получали высшее образование, ну и еще пара условий. Они селились в местечках, говорили на идише, этаком диалекте немецкого языка, записываемого справа налево загадочными буквами древнееврейского языка, ходили в синагогу, а детей учили в хедере. Местечковая еврейская жизнь описана красочно Шолом Алейхемом. В советское время бога отменили, синагоги и хедеры закрыли, зато сняли ограничения в месте жительства и ограничения в образовании, и наиболее активные устремились из местечек в города, и Минск, и до этого славившийся многочисленностью еврейского населения, стал наполовину еврейским.

Юра был первенцем у своих молодых родителей Рахили и Наума, которые его обожали, также как и все родственники, все многочисленные тети, дяди, кузены, кузины и полный набор бабушек и дедушек.

Родственников было много, все жили рядом или даже вместе. Дедушка с папиной стороны был до революции мелким предпринимателем – он клеил на дому и продавал на улице конверты, а дедушка с маминой стороны  был предпринимателем покруче – у него в Смиловичах в местечке в сорока километрах от Минска была кожевенная мастерская с магазином, где работало около десятка наемных рабочих. Без различий в их крутизне оба после революции были признаны капиталистами, притеснителями пролетариата и лишены имущества, а также права избирать, не говоря уже о праве быть избранными, учиться в высших ученых заведениях (у них правда и школьного-то было немного), а имели только право заниматься физическим трудом. Лишившись хозяйства в Смиловичах, Кива и Ханна, мамины родители, еще некоторое время жили в доме в Смиловичах, а перед войной переехали в Минск к взрослым детям и внукам, где дедушка устроился работать на фабрику игрушек. Юра вспоминал потом этот дом в Смиловичах, куда его привозил дедушка. Как он помогал ему на чердаке перекладывать соломой яблоки  в ящиках, чтоб они не замерзли зимой и сохранились до весны. Сквозь щели пробивалось солнце, в его лучах были видны летающие пылинки, и нестерпимо вкусно пахло яблоками...Дедушка ходил с внуком на рыбалку и учил его ловить рыбу в местной речушке. Удочки он делал сам из срезанных веток, с которых аккуратно карманным ножиком снимал лишнее, прикреплял к ним леску с крючком, а поплавок делал из пробки. Он умел делать для детей разные забавные игрушки: выстругивал, клеил, красил...Наверно, он так же хорошо потом делал игрушки и на фабрике.

У мамы были брат и сестра: дядя Шолем, фабричный служащий, и тетя Лиза, которая вышла замуж и уехала в Ленинград.

У папы было два брата и три сестры. Один брат, дядя Исаак был шахматистом. Он либо участвовал в каких-то турнирах сам или судил турниры, в которых не участвовал. Племянники обожали дядю Исаака. Он приходил в гости в шабат, на субботний ужин, и рассказывал детям такие смешные истории, что они умирали от смеха. После ужина дядя Исаак ложился на диван и спрашивал: «ну, где мы остановились в прошлый раз?»,- и начинал продолжение бесконечной сказки о королях, принцессах, дальних странах, приключениях, пиратах, морских путешествиях... Добрые всегда побеждали, а злые были наказаны.

Второй брат папы, дядя Давид, был библиотекарем. Трех сестер звали Поля, Фаня и Маня, а для Юры они были «тетя Поля», «тетя Фаня» и «тетя Маня». У тети Мани было двое детей, Изя и Сара, товарищи Юры-Иосифа по играм.

Между прочим, двоюродная сестра одной из бабушек, я, к сожалению, забыла спросить которой, была бабушкой Владимира Высоцкого. Юра со ставшим позднее знаменитым младшим родственником знаком не был.

У него было много родственников. Все близкие, 35 человек, все кроме уехавшей в Ленинград тети Лизы, дяди Исаака, а также мамы и братика Левы, родившегося за три месяца до войны, то есть в феврале 1941 года, и самого Юры погибли в минском гетто во время войны.

Незадолго до войны семья въехала в двухэтажный деревянный дом барачного типа в поселке Грушевский в четырех километрах от центра Минска. На каждом этаже жило по девять семей. Бабушка Ханна и дедушка Кива с маминой стороны занимали одну комнату, а Юра с родителями и с братом Левой жили в комнате на первом этаже. На втором этаже в таких же двух комнатах жили папины родители и другие родственники. Родственников становилось все больше, так как после того, как на самом деле и началась Вторая Мировая Война, и в 1939-ом Польшу поделили игроки высшего состава Германии и Советского Союза, в Минск из польских городов, отошедших к немцам, хлынул поток еврейских беженцев. Если после первой мировой войны в Минске жили 67 тысяч евреев, то перед второй мировой их было уже около 100 тысяч. Некоторые из новоприбывших были коммунистами, им советские власти предоставили жилье и работу. В 1940 году многие, правда, были арестованы и отправлены в лагеря по подозрению в шпионаже и обвинению в контактах с иностранцами, то есть с другими поляками и евреями, оставшимися на территории, захваченной немцами. В доме, где жила семья Юры, въехали еще три семьи беженцев, дальних родственников Гави. В двух комнатах жили 4 семьи. Можно сказать, что еще до войны этот барак уже был частью еврейского гетто.
Оба дедушки, Кива и Шайя, были очень религиозными и очень серьезными и почтенными, а бабушка Ханна была веселой и ласковой. Ее необъятная кровать с панцирной сеткой со множеством подушек и перин из гусиного пуха была очень притягательна - дети обожали прыгать на этой кровати. Остроту этому удовольствию придавал страх, что их застукает кто-нибудь из дедушек, которые не одобряли баловства.

ЮНЫЙ СКРИПАЧ

Папа Юры, Наум Гави, был певцом в Минском оперном театре, открывшемся в 1933-ем году. Он выступал также на сцене многих известных театров. В своем детстве он пел в синагогальном хоре. Он часто брал сына с собой на репетиции в театр, и хотел, чтобы тот обязательно учился музыке. Когда Юре исполнилось 4 года, папа отдал его в музыкальную школу в класс скрипки, где он проучился пять лет. К семи годам Юра играл довольно прилично и аккомпанировал папе на скрипке, когда папа репетировал свои арии. Все были уверены, что Юра будет знаменитым скрипачом.

Папа очень любил сына, никогда не повышал голос и никогда его не наказывал. Мама была более строгой. Родители никогда не ссорились друг с другом. У Юры была счастливая жизнь, и он очень любил своих родителей.

В первый класс начальной школы его отдали только в 1940 году, когда ему уже было 8 лет. Родители не торопились со школой, они считали, что у сына и так большая нагрузка с музыкальными занятиями скрипкой, которые стояли на первом месте, а школа никуда не убежит. К началу войны, к июню 1941-го года, Юра закончил первый класс и перешел во второй.

ВОЙНА

Война для Юры началась сразу 22-ого июня 1941 года с бомбардировок Минска, страшного грохота от взрывов, пожаров, паники и всеобщего ужаса, а 28-го июня город уже был уже оккупирован немцами.

Когда началась война, папа Юры был на гастролях в Бресте, в том самом, который первым принял на себя удар немецких войск. Жив ли он, никто не знал. Все вокруг старались уехать из Минска любыми способами и средствами. Но семья Юры даже и не пыталась. Труппа оперного театра была эвакуирована в Горький, но папы не было, мама была одна с двумя детьми, один из них трехмесячный младенец. Немецкие бомбардировщики занимали все небо, и казалось, что можно оглохнуть от рева моторов и взрывов бомб. Никакого сопротивления со стороны советской армии не было. Соседи, взрослые, рыли окопы, в которых прятались во время бомбежек. Удивительно, но ни одна бомба ни разу не упала даже рядом с их домом. Потом в город вошла пехота, немецкие солдаты в запыленных гимнастерках. Дедушка Кива сказал: «Ничего страшного, что пришли немцы. Они вели себя очень прилично во время оккупации в 1918 году». И многие старики его поддержали.

Это произошло 28 июня 1941 –го года. На следующий день папа вернулся домой живой и невредимый. Это было чудо. Почти всю дорогу больше трехсот километров он прошел пешком. И дошел. Повезло.

Юра увидел на улице немецких солдат. Они смеялись, улыбались детям, что-то говорили по-немецки, угощали конфетами. Наверно, дедушка прав, и ничего страшного не происходит.

Запасы еды быстро кончились, если принять во внимание, сколько едоков было дома. Взрослые решили рискнуть и отправиться в город за едой. Ничего страшного не случилось - немцы, которые первыми вошли в Минск, принадлежали к передовым войскам, не обремененным оккупационными функциями и на местное население большого  внимания не обращали. Магазины были открыты, продавцов не было, и люди брали хлеб, подсолнечное масло и другие продукты сначала понемногу, потом мешками, так как денег никто не требовал. Юра с мальчишками нашли открытый склад, полный сапог. Юра схватил пару сапог и во весь дух бросился вон, в страхе, что его сейчас схватят. Дома он обнаружил, что оба сапога были на левую ногу, но идти назад на склад мама запретила.

Разграбление магазинов длилось около пяти дней. Потом немцы навели порядок. Они следили за тем, чтобы люди строились в очередь и брали только то, что необходимо для личных потребностей, но все еще без денег. Жизнь выглядела почти нормальной. Бдительность горожан была усыплена.

Неожиданно пропал дядя Исаак. Может он погиб? Или ему удалось бежать, и он уже в Москве?

Появились приказы от оккупационных властей. Ввели комендантский час. Приказали евреям носить на одежде желтую звезду Давида, могендовид, зарегистрироваться, сдать драгоценности, создать совет евреев «юденрат». На десятый день оккупации на стенах были расклеены приказы, всем мужчинам от 17-ти до 50-ти лет явиться на Широкую улицу в центре Минска. Другим было велено явиться в район Дрозды. Те, кто послушались приказа и явились в район Дрозды были расстреляны немецкими солдатами и откуда-то быстро образовавшейся белорусской полицией, «полицаями». Мужчин на Широкой улице продержали 4 дня без еды, питья и движения на жуткой жаре июля 1941-го года. Там было около 7-ми тысяч мужчин. Среди них был дядя Давид. Они могли только сидеть или лежать и не двигаться. На каждом углу была охрана с автоматами. Ни еды, ни питья не было. Люди пытались пить мочу, собирая ее с мостовой. Время от времени люди падали от солнечных ударов или от сердечных приступов. Один раз прорвались женщины с бутылками воды и картошкой. Повезло, не стреляли. Потом всех вдруг отпустили. Кроме тех, кто уже умер от жажды, голода, солнечного удара или был расстрелян на месте за то, что встал или сел.

МИНСКОЕ ГЕТТО

В середине июля появился приказ всем евреям переселиться в определенную часть города на западе Минска в районе улицы Немиги и Юбилейной площади. Этот район окружили со всех сторон колючей проволокой. В дома селили по 60-70 человек. Это была первая акция по созданию минского гетто. Сюда были согнаны практически все сто тысяч евреев. Только варшавское гетто с его 400-ми тысячами жителей было больше.

С собой из дома могли взять только то, что можно было унести в руках и в мешках на спине. Большинство вещей семья Гави оставила в квартире в Грушевском. Папа попросил присмотреть за квартирой своего товарища по оперному театру, не еврея, тоже певца, с которым они часто ездили на гастроли. Квартира была хорошо по тем временам обставлена и удобно расположена. Товарищ с женой и детьми переехал в нее и обещал присмотреть за вещами.

Через несколько дней, когда у папы кончилось курево, он вспомнил, что в квартире остался запас махорки. Никому ничего не сказав, Юра, услышавший об этом, пошел в город за махоркой. Не потому, что он хотел, чтобы папа курил. Нет, махорка, была слишком ценным товаром, это была обменная валюта, на которую можно было купить продукты. Ему было 9 лет, он был небольшого роста, ему было легче, чем взрослому пробраться через ограждение незаметно. Юра дождался темноты, перелез под колючей проволокой и, прячась от патрулей и избегая встреч с прохожими, дошел до квартиры, взял махорку и успешно вернулся назад. Никто его не поймал. Повезло.

Довольно быстро к территории гетто добавили улицы Республиканскую, Обувную, Широкую (на которой и поселилась семья Гави), Сухую и Островскую. Гетто примыкало к еврейскому кладбищу. Электричества не было. Водопровода не было. Было несколько колонок, возле которых собирались огромные очереди с ведрами. На помывку и стирку воды не хватало, только на питье и готовку. Чистка зубов и мытье волос быстро остались в воспоминаниях о прошлой жизни. Немногих деревянных уборных не хватало. Люди были вынуждены свои естественные потребности отправлять прямо на улице. Перенаселенное гетто быстро превратилось в зловонную клоаку. Одежду носили до дыр, ходили в отрепье.

Еду и лекарства добывали на «черном рынке» вдоль колючего забора гетто. Евреи из гетто меняли золото, серебро, обувь, одежду, махорку и другие ценности на еду, которую приносили свободные граждане с другой стороны колючей проволоки. Рынок вообще-то был запрещен. Тетя Маня, мать Изи и Сары, пошла однажды к забору, чтобы обменять какие-то вещи на картошку, лук и хлеб. Немецкий охранник заорал на нее и выстрелил. Насмерть.

Несмотря на очевидную опасность этого занятия, торговля продолжалась. Иначе все умерли бы еще раньше, чем они умерли потом через довольно короткое время.

У дедушки Шайи были золотые карманные часы, доставшиеся ему еще от его дедушки. Для него это была огромная ценность. После того, как было продано уже все, что можно было продать, дошла очередь и до дедушкиных часов. Но он отказывался отдать их. Тогда его дети пригрозили ему отнять их у него силой, он заплакал и отдал. В обмен на часы удалось получить только несколько кусков хлеба.

Мама Юры тоже ходила к забору. Как-то она встретила старика по другую сторону. Как фокусник он открыл железную коробочку, и мама увидела внутри брильянты. Старик отдал маме несколько блестящих камешков, чтобы она могла обменять их на продукты. Мама потом узнала, что этот старик был до революции крупным торговцем пушниной. Повезло.

В центре быстрорастущего гетто была Юбилейная площадь, где еще в советском Минске было здание милиции, а теперь полиции с находящимся рядом складом. В нем сделали дневную тюрьму, куда сажали людей, пытавшихся бежать из гетто. Дневную, потому, что ночью заключенных уводили на примыкающее к гетто кладбище и расстреливали. При попытке бежать убивали сразу. Брали и стариков и детей.
В самом здании полиции был создан по приказу начальника гражданской администрации в Белоруссии Вильгельма Кубе «Еврейский совет» - юденрат. Он был задуман как рекламный ход для возможных международных инспекций как центр еврейской автономии и самоуправления для гетто. Еврейский совет должен был составлять списки на работы, на переселение, в конце концов на уничтожение... Самым чудовищным в этом деле было создание еврейской полиции, следящей за дисциплиной, пресекавшей беспорядки и доносящей обо всем оккупационным войскам и полицаям. Практически еще до конца войны все полицейские-евреи были уничтожены в 1943 году вместе с оставшимися жителями гетто. Кто убежал, был убит партизанами.

Кроме полицейских обязанностей Еврейский совет отвечал за почту и распределение продуктов из помощи от международного Красного креста.

По счастью для жителей гетто председателем Еврейского совета был назначен Елия Мушкин, инженер в довоенной жизни. Он поддерживал связь с подпольем во главе с Исаей Павловичем Казинцом и помогал евреям бежать из гетто, чтобы они могли присоединиться к партизанам. Он предупреждал о предстоящих облавах. Его уважали. Он ходил по острию бритвы, стараясь не раздражать оккупационные войска, исполнять их приказы и при этом помогать евреям. В начале 1942 года он был арестован, подвергнут пыткам и повешен.

Вильгельм Кубе издал приказ, в соответствии с которым все работоспособные мужчины должны были работать. Самым большим заводом, на котором требовалась рабочая сила, был бывший Машиностроительный завод имени Ворошилова, где ремонтировали теперь поврежденные немецкие танки. Работающим выдавали продовольственные пайки. Они могли также общаться со свободным населением и обменивать вещи на продукты и лекарства. Старики же, женщины и дети оставались в гетто, пока их сыновей, мужей и отцов выводили за колючую проволоку на работу. От сотни до трехсот человек из оставшихся в гетто в день, скорее по случайному принципу, сгоняли в амбар при полиции на Юбилейной площади, держали там до ночи и расстреливали на еврейском кладбище. Та же участь ждала и заболевших мужчин, которые не могли выйти на работу.

В старой школе организовали больницу. Врачами там работали пара еврейских докторов-добровольцев. Медикаментов и инструментов не было. Раз в две-три недели пьяные гестаповцы «играли во врачей»: они надевали белые халаты, под которым прятали автоматы, и громко гогоча, врывались в больницу, убивая каждого, кто попадался им на глаза. Многие евреи умирали «добровольно», выпрыгнув из окна третьего этажа при виде приближающейся черной компании. Эта больница пользовалась такой дурной славой, что была одним из важных аргументов для тех, кто шел в подполье. «Гетто – это смерть! Защити себя сам с оружием в руках, беги из гетто в лес!» Лозунг был хорош, но легче сказать, чем сделать.

Евреи не были подобны баранам, которые покорно идут на бойню. Первое восстание в гетто было уже в августе 1941, в первый месяц его существования. «Если нам суждено погибнуть, умрем защищаясь!», - и около пяти тысяч человек погибли при попытке защитить себя и свою семью без оружия, умения и организации.

Начались массовые расстрелы без всякого повода. Так, одним непрекрасным утром колонну мужчин повели не на завод, а за город, где им велели копать траншеи. Все были расстреляны. Затем к этим траншеям привели сотни других людей: мужчин, женщин и детей, расстреляли их и закопали в траншеях. Мертвых вместе с живыми.

К ноябрю 1941 года безнадежность положения стала очевидна каждому еврею: они поняли, что немцы являются их смертельными врагами, которые готовят им только новые мучения и гибель.

Это, конечно, звучит странно, «евреям стало понятно», «евреи делали то, евреи не делали этого». Правильнее было бы писать «люди», «жители гетто», но в данной ситуации люди были сведены к их национальности, которая и ставилась им в вину, они были «евреи».
В каждом доме люди старались устроить тайник, называли его «малиной». В нем можно было прятаться во время погромов, устраиваемых немцами и белорусскими полицаями. «Малина» обычно была погребом под домом или подкопанным туннелем, ведущим из дома под улицу. После того, как убежище было вырыто, в него закладывали запасы еды и питья на четыре дня.

Папа Наум вырыл малину в виде узкой траншеи под полом, чтобы семья могла найти спасение во время облав и погромов. Шестого ноября 1941 «малина» прошла первое испытание - пьяные немцы шли по улицам в поисках развлечений, врываясь в дома и расстреливая тех, кто не спрятался. «Кто не спрятался, я не виноват...». В доме, где жили Гави, жил также бывший милиционер по фамилии Сукенек. Он сказал: «Если они придут, я не полезу в малину. Я зарежу себя бритвой». Мама тоже сказала, что она не полезет в малину с семимесячным младенцем, который может закричать и выдать всех. Папа тогда сказал, что он, конечно, останется с мамой. Юра тоже не хотел отделяться от всех и один сидеть в темной холодной яме. Все остались в доме, ожидая худшего. Молча в темноте все сидели и прислушивались к отчаянным крикам и выстрелам снаружи. Юра видел в щели закрытой ставни, как людей вытаскивали из домов и расстреливали посреди улицы. Он увидел безумную старуху, бегущую по улице с подушкой в руках, из которой сыпались перья. Преследовали ее два белорусских полицая. Он увидел мальчика лет трех, который громко звал маму. Двое гестаповцев схватили его за ноги и, размахнувшись, стукнули головой об стену дома и оставили лежать на мостовой. Маленькое тельце осталось лежать на земле в странно вывернутой позе. Потом раздалась автоматная очередь, и немцы побежали, падая. На улицу Островского вышел какой-то еврей с автоматом и стал стрелять по пьяным подонкам. Прежде, чем его убили, он перестрелял их больше десяти. Полицаи, убив нападавшего, прекратили погром, унося с поля бойни своих убитых.
Когда Юра в ужасе смотрел на то, как гестаповцы все ближе подходили к дому, он почувствовал вдруг, что его тело горит и страшно чешется. Он полез под майку и вытащил полную пригоршню шевелящейся живой массы. «Папа, что это?»,- закричал он в испуге. Папа посмотрел на ладошку и сказал: «Это вши». Юра никогда раньше не видел вшей и не слышал о них. От беспомощности папа опустился на пол и заплакал. Мама и Юра обняли его и тоже заплакли. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и ждали смерти. Но вдруг, так же неожиданно, как это началось, это и кончилось. В этот раз все остались живы. Повезло.

После массовых убийств на улицах или после того, как отловленных на улицах гетто евреев загоняли по 50-60 человек под звуки вальса в грузовики и отправляли в в Малый Тростинец в 12 км от Минска в лагерь уничтожения, немцы уменьшали территорию гетто, перенося заборы с колючей проволокой. Причиной этого была подготовка к приему партии евреев из Германии, Австрии, Польши и Чехословакии. Ждали их прибытия и очищали от местных евреев дома, чтобы поселить в них новоприбывших. В ноябре прибыли первые девять тысяч евреев из Гамбурга и были размещены в домах уже убитых минских евреев. Вслед за ними привезли евреев из Дюссельдорфа, Франкфурта, Берлина, Бремена и Вены. По предписанию они должны были жить отдельно от местных евреев. Комиссар Кубе сочувствовал «немецким» евреям, ведь они говорили по-немецки, были в отличие от местных, дурнопахнущих оборванцев, прилично одеты, среди них были ветераны первой мировой войны, с заслугами перед «Фатерландом», с железными крестами и другими военными наградами. Он хотел бы им помочь, но не мог. Говорят, что он сказал, что такая акция недостойна немцев и Германии Канта и Гёте. Это сочувствие не относилось к местным евреям.

Немецкие евреи приезжали хоть и в товарных вагонах как скот, но еще в пальто, шляпах и с чемоданами. По сравнению с ними живущие уже несколько месяцев без водопровода и канализации белорусские евреи выглядели как низший сорт евреев. Да и пахли отталкивающе.

Гетто было теперь разделено на «Рейх» с 10 тысячами немецких евреев и на «Минск» с 90-100 тысячами «русских» евреев. Границей была Республиканская улица, пересекать которую было запрещено.  Уничтожили, в конце концов, всех, не различая западных и восточных.

Чтобы освободить место западным евреям полиция продолжала убивать и увозить «белорусских» евреев. Гестапо начало сокращать гетто с разных сторон, уничтожая жителей. Гави жили почти в центре. Жили в страхе и в ожидании смерти.

Кровавая бойня состоялась 21-ноября. Эта «акция» была еще хуже, чем предыдущая на ноябрьские праздники 6-го и 7-го ноября. Информация о готовящемся погроме просочилась из «юденрата». Мама, зная, что она с младенцем не может прятаться в «малине», чтобы не выдать всех, решила вместе с сыном Левой уйти из гетто и спрятаться временно в старой квартире, где теперь жил папин товарищ по оперному театру, певец, а Юра с папой должен был залезть в «малину» и ждать конца «акции». Мама с младенцем на руках пошла к воротам гетто и ждала момента, когда можно будет незаметно выйти наружу. Ей повезло, ей это удалось. Восемь километров она прошла с семимесячным ребенком на руках, рискуя быть узнанной недоброжелательной антисемитски настроенной толпой, встретиться с полицаями и погибнуть. Усталая и голодная она добралась до поселка Грушевский, постучалась в дверь своей бывшей квартиры. Ей открыла жена оперного певца. Она сразу узнала Рахиль и закричала: «Вы, грязные евреи! Убирайтесь в свое гетто, или я позову полицию и вас арестуют!» И мама ушла, вернее убежала. Уже была ночь. Это было хорошо потому, что было темно, и она избежала встречи с патрулями (вероятно, они все были в это время в гетто на «акции»). Это было плохо потому, что она заблудилась. Дошла до гетто она только к утру. Маленький, но уже тяжелый Лёва, по счастью, спал у нее на руках, и она смогла тихо проползти под колючей проволокой. Когда она пришла «домой» у неё не было сил даже плакать, она уже все проплакала по дороге.

Конечно, все понимали, что прав на старую квартиру в этих обстоятельствах у них уже не было, у них не было никаких прав вообще, но ведь там же жил старый и верный друг папы. Мама и папа, обсуждая эту историю, пытались оправдать его поступок. Наверно, просто люди защищали себя, ведь тех, кто прятал евреев, тоже арестовывали и убивали. Это была самозащита. Так они решили, чтобы не думать, что люди – сволочи.

За одну эту ночь погибло около 20 тысяч человек. В это число вошли не только евреи, убитые в гетто, но и советские солдаты, попавшие в плен под Вязьмой. Их вели колоннами в Минск, был ноябрь, температура ниже нуля, многие раздеты. Они замерзли по дороге.

В гетто на утро на улицах можно было видеть замерзшие ручьи крови и груды заледенелых мертвых тел. Как уже сказано, ночью были заморозки. Семью Юры в эту ночь опять не тронули – к ним в дом не пришли. В эту ночь в семье никто не умер и не был убит. Повезло.

ОРГАНИЗАТОР ПОБЕГА

Папа Юры работал на заводе и брал сына на работы с собой. Каждый день они в колонне с другими мужчинами шли на бывший машиностроительный завод имени Ворошилова, где теперь ремонтировали немецкие танки. Тем, кто работал выдавали суп и достаточно хлеба, и можно было принести еду маме и Лёве, а может еще и бабушкам и дедушкам. Папа работал стекольщиком, а Юра переводчиком. Во время строительства гетто он крутился рядом с немецкими солдатами и научился довольно хорошо объясняться по-немецки. (В идише много общих слов с немецким, а идиш был его родным языком). На заводе Юра стал переводчиком между немцами и военнопленными солдатами. Вообще-то его формально определили на работы в пломбировочный цех, но общаться с советскими военнопленными было интереснее. Они были основной рабочей силой на заводе. Жили они прямо на территории завода в отдельном бараке, а евреев, каждый день, построив в колонны, уводили назад в гетто. Военнопленных в бараке делили на группы: офицеры отдельно, евреи отдельно, коммунисты отдельно, цыгане отдельно. Регулярно проводились казни: в первую же неделю работы Юры на заводе он увидел около десяти повешенных солдат. Их не снимали с виселиц три дня в назидание еще не повешенным.

Немецкий офицер, главный в пломбировочном цехе, хорошо относился к Юре. Он был нормальный человек и вел себя как нормальный человек. Он не был слишком строг к русским военнопленным, никогда не повышал голоса. Он часто сажал ребенка к себе на колени и говорил, что ему жаль русских. Немецкие солдаты давали мальчику хлеб, чтобы он мог отнести его семье в гетто. Они не заставляли его работать, и он мог свободно ходить по территории. С этими немцами у Юры не было больших неприятностей. Опять же надо сказать, что это не были охранники и эсэсовцы.

Военнопленные, работающие в бойлерной, куда Юра заходил каждый день погреться, печь картошку на огне и поговорить, часто обсуждали возможности побега в лес, где они могли бы найти партизан и присоединиться к отряду, чтобы воевать дальше с немцами. Была зима 1942, но уже ходили слухи о партизанах, которые нападают на немцев в их тылу. Как-то раз один из военнопленных сказал:
«Вот если бы у нас была гражданская одежда, мы бы смогли уйти к партизанам. Мы не можем бежать в военной форме, нас быстро найдут и расстреляют.»
«Я могу достать одежду, - предложил Юра, но только если вы возьмете меня с собой к партизанам».
«Хорошо, мы возьмем тебя, ты пойдешь с нами, чтобы узнать дорогу к партизанам. Ты сможешь потом вернуться и вывести из гетто свою семью».

Следующие дни Юра собирал одежду у дедушек Кивы и Шайи и по соседям. Он набрал одежды на двух человек. Одежда подошла. Но теперь солдаты сказали, что им нужно оружие: «два или три пистолета, в крайнем случае один. Без оружия мы не можем бежать», - говорили они.

Где мальчик из гетто мог достать пистолет?! Эта мысль сверлила его голову и не давала покоя.

Проходя мимо ремонтируемого танка, он увидел, лежащий на видном месте ремень с пистолетом. Каждый день во время обеда танкисты и члены экипажа танка, который пригоняли на ремонт, снимали оружие, которое мешало им есть. Вот он шанс! Конечно, если поймают, то не будут журить по-отечески и не отшлепают по попе. Сразу расстреляют, может прямо из этого же пистолета. Юра дрожал от волнения и почти нечего не видел, приближаясь к нему. Схватил и прямиком побежал в пломбировочный цех, засунул пистолет в вентиляционную трубу, сверху затолкал газеты, тряпки и ещё что-то, что попалось под руку. Не только потому, что боялся, что найдут немцы, но и чтобы никто не украл.

Пропажу обнаружили через полчаса. Военнопленных и евреев из гетто (около двух тысяч) построили на площади перед бараком и следующие 24 часа обыскивали и искали пистолет. Всю ночь люди простояли без еды и питья, в легкой одежде на морозе, а немцы кричали: «Где пистолет? Где пистолет?». Пистолет так и не нашли. На следующий день евреев отвели в гетто. В общем, все кончилось хорошо, учитывая, что могло бы быть. Повезло.

Юра рассказал папе, что это он украл пистолет. Папа был испуган, но горд за сына. «Конечно, шансы наши попасть к партизанам невелики, - сказал он, мы можем умереть здесь на заводе или мы умрем при попытке к бегству или в поисках свободы. Но все же хоть какой-то шанс.».

Юра вытащил пистолет из тайника и принес его своим товарищам по побегу, двум русским солдатам. Папу он предупредил, что возможно сегодня они будут бежать и он с ними, и чтобы папа его не искал. Военнопленные скинули свою военную форму, оделись в гражданскую одежду, которую принес Юра раньше. Один из них положил пистолет в карман. Они знали, что их должны в этот день вести на работы за городом. Солдаты и Юра с ними встали в середину колонны подальше от сопровождающих охранников, чтобы не бросаться в глаза часовому на вышке. Когда военнопленные вышли на дорогу на Могилев, и колонна повернула налево, все трое по команде одного из беглецов бросились направо. Их не заметили. Повезло.

Они шли на восток по могилевской дороге уже полтора часа, когда один из солдат сказал:
«Юра, ты должен идти домой».
Юра не поверил своим ушам:
«Почему?».
«Потому, что ты еще маленький ребенок, тебе только 10 лет и из-за тебя мы можем попасться».
«Я не хочу! Я пойду с Вами к партизанам! Вы обещали!»,- закричал мальчик и заплакал.
Тогда один из военнопленных дал ему пощечину, а затем, потеряв терпение оба стали бить его, забыв, что он для них сделал! Он упал на землю и остался лежать, плача, сжавшись в комок, чтобы закрыться от ударов. Солдаты пошли дальше.

Это был важный урок для Юры. В тот день, он считает, он стал взрослым. Он понял в свои десять лет, что в этом враждебном мире можно полагаться только на себя самого. Да на свою семью.
Вернулся он в гетто к полуночи. Все в семье были разочарованы тем, что эта попытка найти дорогу к партизанам не удалась, и еще они жалели Юру, но были счастливы, что он вернулся живой и практически невредимый (не считая полученных синяков от побоев). Каждое утро он продолжал ходить вместе с папой на завод. Никто так и не узнал о том, что это он украл пистолет и бежал вместе с двумя военнопленными.


СМЕРТЬ ПАПЫ

Второго марта 1942 года в Пурим, праздник спасения еврейского народа от рук врагов в дни персидского царя Артаксекса, Юра с папой как обычно пришли к зданию еврейского совета юденрата, где строились колонны идущих на работы. Папа сказал ему, что сегодня он пойдет с другой колонной, которая идет работать в место, где по слухам, легче обменять вещи на продукты. Юра же должен пойти как обычно на Ворошиловский завод. Если новое место окажется действительно лучше прежнего, то завтра они пойдут туда вместе.

В этот день евреев из гетто, работающих на Ворошиловском заводе, не повели вечером назад в гетто, а заперли вместе с военнопленными на территории завода. На следующий день тоже. И на следующий. Все терялись в догадках, предполагая самое худшее, и не желая верить своим страхам и опасениям. На четвертый день всех отвели наконец в гетто.

Первое, что Юра увидел, приближаясь к своему дому, это была бабушка Хана. Она лежала перед домом на снегу только в юбке и в рубашке, несмотря на мороз, скрюченная и застреленная.

Мама рассказала, что это был один из случаев, когда пьяные немцы и белорусские полицаи врывались в случайный дом и убивали всех, кого найдут. В этот раз этот случайный дом был домом, где жила семья Юры. Бабушка Хана была больна. Она лежала в постели с высокой температурой. У нее был понос. Подонки, войдя в дом, подошли к ней и застрелили. Потом они вытащили мертвое тело из кровати и выбросили на улицу. Дедушка Кива, ее муж, был в это время в этой же комнате. Он успел забиться в угол, где лежала груда грязного, вонючего белья со вшами. Пьяная компания не стала приближаться к этому дурно пахнущему углу, а полезла на чердак. На чердаке, где хранилось тряпье, книги и всякое старье, как раз пряталась мама с годовалым Лёвой. Она услышала крики и успела подняться по лестнице и залезть в сундук с тряпьем. Там она сидела, прижимая ребенка к груди, почти не дыша. Она слышала выстрел, а затем топот по лестнице. На чердаке было темно, и вошедший стал тыкать палкой во все вокруг. Чистая случайность, что маму не нашли. Все десять страшных минут Лёва не издал ни звука. Повезло.

Потом она услышала: «Здесь никого нет. Можно уходить». Погромщик говорил по- белорусски. Это был свой. Свой, который хотел ее убить! Подождав еще несколько минут, она вылезла из сундука, спустилась вниз и увидела в открытую на улицу дверь свою мертвую мать перед крыльцом. Она лежала на снегу только в юбке и рубашке.

Во время этого же погрома были также убиты: другой дедушка Юры, Шайя, и его дочь, тетя Фаня с ее дочкой Фридой, Юриной двоюродной сестрой. В доме у дедушки Шайи все спрятались в «малине». Он же остался в доме на пороге комнаты под мезузой, свернутой в трубочку бумагой, на которой написана охранительная молитва. Религиозный человек он верил, что, если он будет стоять под мезузой, с ним ничего плохого не может случиться, бог его защитит. Под мезузой его и застрелили. Тетя Фаня вообще попала в гетто случайно. До войны она вышла замуж и уехала в Москву. Беременная она в июне 1941 года приехала в Минск навестить родителей и не смогла вернуться назад, так как началась война. Она попала вместе со всеми в гетто, где и родила чудную девочку Фриду. Обе были убиты в этот погром. Погибли и двоюродные брат и сестра Изя и Сара, мать которых тетя Маня была застрелена за полгода до этого у колючей проволоки при попытке обменять вещи на продукты. Изя, правда, погиб не в этот день и не во время погрома, но в этот же месяц. Ему было 16 лет. Он незаметно от конвойных бежал из колонны, которую вели на работы, чтобы уйти к партизанам. Но его чуть позже застрелил полицейский патруль на дороге.

Но для Юры самым худшим из всех этих страшных событий было то, что пропал его горячо любимый папа. Он его не видел с того дня, как они уходили на работы в разных колоннах. Юра искал его повсюду, по всему гетто, в юденрате, на заводе. Он спрашивал всех соседей, знакомых и незнакомых, не видели ли они Наума. Потом он пугался, что слишком много расспрашивает - может быть папа бежал к партизанам и теперь взрывает поезда с немецкими войсками, а Юра только напрасно привлекает к нему внимание. Но это было бы слишком хорошо. Знакомые, те, кто оставались в гетто, рассказали ему наконец, что папа был в колонне, которую вели к Юбилейной площади, и что всех, кто был в этой колонне расстреляли.

Они расстреляли папу? Любимого, единственного, веселого папу? Почему? Только за то, что он был еврей? Боль была невыносимой.

Через несколько дней Юра пошел на Юбилейную площадь, чтобы посмотреть на это ненавистное место смерти папы. Когда он пришел туда, то увидел картину массовой бойни, не той, где погиб папа, а одной из следующих. Мертвые тела были сложены как дрова в ряд, казалось километр длиной. Мальчик пошел дальше и увидел траншею, в которой лежали тысячи трупов, уже закопанных. Вдруг он увидел, что земля шевелится и остановился как вкопанный. Это было удивительно и ужасно. Юра понял, что не все, кто попадает в траншею мертвы. Многие ранены, но их еще живых заваливают сверху землей, и они пытаются вылезти наружу, и земля над ними шевелится, но ничего не получается.

Так произошло с Аликом, мальчиком такого же возраста, как и Юра. После расстрела его вместе с другими бросили в яму, но он не был даже ранен. Он задержал дыхание и притворился мертвым, когда закапывали яму. Немецкие солдаты ходили вдоль ямы и стреляли в тех, кто еще шевелился. Алик рассказывал, что когда наступила ночь, ему удалось вылезти из под груды мертвых тел и убежать. Он рассказывал это Юре позднее, когда они познакомились и стали друзьями.

Семья Юры, резко численно сократившаяся, переехала в дом на Сухой улице. Юре он не понравился: в нем не было «малины», и мама не отпускала его гулять на улицу. Она боялась, что Юру заберут на улице так же, как папу, и расстреляют.

С одной стороны от дома было еврейское кладбище, а с другой – граница гетто с колючей проволокой, и за ней свободные (по сравнению с жителями гетто) горожане. Однажды, когда маленький Лёва играл во дворе с деревянной лошадкой, которую для него вырезал дедушка Кива, пацан со свободной территории перелез через забор, отобрал игрушку у плачущего ребенка и ушел обратно. На плач вышли взрослые, но ничего не могли сделать.

Желание бежать из гетто было у каждого. Гетто со всех сторон было окружено колючей проволокой, выйти из него можно было либо через проходную с колонной идущих на работы или сделав подкоп под колючей проволокой. Некоторым это удавалось и раньше, но теперь бежали уже большими группами. Один из первых групповых методов был построиться в колонну рано утром и идти через официальные ворота как будто на работы, на завод или в другое место. Это сработало три или четыре раза, пока немцы не спохватились. Многие из тех, кто таким образом бежал из гетто, были пойманы и расстреляны: им просто было некуда идти. Они не могли ожидать помощи от населения. Если граждане видели человека, похожего по их представлению на еврея, на одежде которого был нашиты куски белой ткани с номерами домов на груди и на спине, со звездой Давида на рукаве, одетого в отрепья, в каких ходили жители гетто, они звали полицию.

Правда, за помощь еврею в побеге грозила смерть.

Но зачем же звать полицию?

Немцы продолжали уничтожать евреев в гетто. Сегодня один участок, завтра другой. Обязанность уничтожения многие совмещали с развлечениями. Напившись пива и шнапса они «обрабатывали» три или четыре дома. Они не стреляли, они перерезали горло. Так ночью убили жителей соседнего с Юриным дома. Соседи кричали. Никто им не помог, и они сами не могли себе помочь, у них не было оружия. Мама, Лева, Юра и дедушка Кива, слушали эти жуткие крики соседей, крики немцев и мат полицаев и ждали, что их дом будем следующим. К утру стало тихо, и они поняли, что этой ночью их уже не убили и не убьют. Повезло.

Когда посветлело, они очень осторожно выглянули на улицу. Земля вокруг была красной от крови полусотни убитых соседей. Явилась белорусская полиция, которая объявила, что трупы надо убрать. Стоит уже жаркая погода, и трупы могут вызвать эпидемию. Они отобрали несколько мужчин, раздали лопаты и велели рыть ямы, складывать туда трупы и их закапывать. В гробокопатели попал и дедушка Кива. Юра тоже пошел с ним. Дедушка стал копать, и вдруг его лопата наткнулся на что-то, что он принял за камень. Чтобы его вытащить, он копнул сильнее и глубже, раздался треск, что-то сломалось и на лопате из земли вытащилась горсть золотых монет. Он нашел горшок полный золотых монет. Наверно он был зарыт после революции, чтобы золото не попало в руки коммунистов. Люди, копавшие яму, собрались вокруг, посмотреть на клад. Пришли и полицаи, отняли золото, обыскали и раздели всех, чтобы убедиться, что никто не утаил хоть одну монету.


НА РАССТРЕЛ

После смерти отца Юра не ходил больше на Ворошиловский завод, мама старалась не выпускать его на улицу, но иногда ему все же удавалось ускользнуть «погулять». Вернувшись после одной такой прогулки, он не нашел дома ни маму, ни брата Леву. Соседи сказали, что маму арестовали и увели в амбар на Юбилейной площади. Вы уже поняли, что это значит. В отчаянии мальчик шел по улицам и вдруг встретил свою учительницу музыки, которая когда-то давно в другой жизни, целый год назад учила его игре на скрипке. Грета Коффман работала в Юденрате.
«Грета, помогите, пожалуйста! Маму забрали в в амбар!»
«Я постараюсь что-нибудь сделать,» - ответила Грета.

Юра пошел дальше, ничуть не надеясь на ее помощь. Он был в таком отчаянии, что не хотел жить. Когда он пришел к амбару, то увидел стоящую перед входом охрану с автоматами в руках. Юра попросил пропустить его внутрь. Охранники отказались. Тогда Юра стал бросаться на них со всей своей детской, но отчаянной силой, размахивать кулаками и выкрикивать уже хорошо ему знакомые самые грязные ругательства по-немецки.

Немецкий охранник открыл тогда дверь амбара и грубо втолкнул его внутрь. Некоторое время Юра ничего не видел в темноте, но ничего не видя, он громко кричал мамино имя. «Рахиль! Рахиль! Мама! Мама!» Она узнала его голос и пробралась среди сидящих на земле людей и обняла его. Мама была без Левы: он остался дома с дедушкой.

«Что ты здесь делаешь?»- спросила мама.

Юра не знал толком, что ответить. Он просто хотел найти маму и быть вместе с ней и, если уж нельзя иначе, то и умереть вместе с ней. Они оба знали, что все сидящие в амбаре будут убиты.

Они сидели обнявшись и ждали смерти. Вдруг открылась дверь, и охрана выкрикнула: «Рахиль и Иосиф Гави! На выход». Случилось чудо! Грета Коффманн просила за них кого-то из еврейского совета, он просил у власти их отпустить, и это в этот раз сработало. Их отпустили. Повезло.

Остальных, бывших в сарае, этой же ночью вывели на еврейское кладбище, убили, а трупы свалили в выкопанный ров.

ПРОВОДНИК ИЗ ГЕТТО

Закончился 1942 год, начался 1943. В гетто ходили слухи, пробуждающие надежды на выживание. Партизаны уже контролировали территорию около 400 кв. км вокруг Старого Села, Налебокского леса и Гайчей. Там было много болот и топей, немцы не могли удерживать эти места постоянно под контролем, только устраивали облавы и оцепления. Партизаны построили даже посадочную площадку для самолетов типа «У-2». На этот лесной аэродром прилетали самолеты из Москвы и с других неоккупированных территорий, которые шли под общим названием «Большая земля», с приказами, газетами и комиссарами, увозя обратно золото, серебро и раненых. В гетто было много слухов о жизни в партизанских отрядах, о боях, подвигах. Мечтали бежать из гетто в партизаны практически все, но кто это делал на свой страх и риск, не зная точного расположения отрядов, как правило попадался в руки немцев и был расстрелян. Нужны были проводники.

Мама Юры дружила с Цилей Клебановой. Она уже несколько месяцев как бежала из гетто к партизанам и была теперь таким проводником. Она выводила небольшие группы евреев из гетто и вела их в отряд. Циля как раз пришла за такой подготовившейся к побегу группой, когда выяснилось, что партизаны в Налебокском лесу, куда она должна была вывести новеньких, отрезаны немецкими войсками, и группу провести к ним через окружение невозможно. Надо было ждать.

Циле надо было передать в отряд сообщение, что она застряла в гетто и ждет указаний. Она сказала маме, что из Юры может получится отличный проводник к партизанам - маленький щупленький мальчик не вызовет больших подозрений. Юре она рассказала, как найти партизан, в каком направлении идти, какими ориентирами пользоваться. Назвала три деревни, в которых были опорные пункты, дала советы, как обходить немецкие проверки на дорогах. Мама колебалась недолго. Конечно, это было очень опасно. Юре было только 11 лет. Но она знала, что всех в гетто рано или поздно убьют. Погромы продолжались при всей своей кажущейся стихийности планомерно: планомерно сокращалась территория, и колючий забор переносился на десятки метров в глубь гетто, приближаясь к их дому. Если Юра попадет к партизанам, это еще не значит, что он выживет, но он получит шанс выжить. Мама согласилась.

И вот одним утром Юра проскользнул сквозь колючую проволоку и пошел по направлению, описанному Цилей. Он нашел правильную дорогу, прошел село Гайче и пришел в Старое Село. Партизаны, увидев его, почему-то не обрадовались и не приняли его в объятья, а были очень подозрительны:

«Откуда ты? Что ты здесь ищешь? Кого ты ищешь? Зачем ты пришел? Кто тебя послал?», - вопросы сыпались как из пулемета, но никто даже не слушал его ответов. Было решено, что Юра немецкий шпион, и его заперли в амбар на краю села. Это ему очень напомнило амбар в гетто рядом с Юбилейной площадью. Может быть это не партизаны, а полицаи? Кто бы они ни были, они продержали его в амбаре еще три дня, прежде чем привели в какую-то избу на допрос. Опять были те же вопросы.

Юра отвечал:
«Меня прислала Клебанова. Она из отряда Кутузова.»
«Как она выглядит?»
«Она маленького роста со светлыми волосами».
«Как она говорит?»
«Медленно» и так далее, пока ему не поверили. Потом Юру посадили в машину и отвезли в Налебокий лес. Там его допросили еще раз, но задавали уже другие вопросы:

«Какое положение в гетто сейчас?»
«Ужасное и становится все хуже каждый день?»
«Как вы выживаете?»
«Умом и везеньем».

Юру наконец накормили, причем еды было столько, сколько он в гетто съедал за месяц. Потом ему велели идти назад в гетто к Циле, передать ей приказ вернуться в отряд, а самому Юре вернуться в отряд вместе с ней.

Все уже немногочисленные Юрины родственники в гетто были рады видеть его живым и здоровым снова, как доказательство того, что «тот свет» существует. Юра отсутствовал около недели, но ему казалось, что прошла вечность.

Он передал Циле приказ возвращаться в отряд без партии «новеньких», и они оба приготовились к дороге.

На рассвете они пролезли под колючую проволоку: сначала Юра, так как он был меньше, а потом Циля, пока Юра следил за охраной. Они шли целый день и наконец пришли в Старое Село к партизанам. После ужина Юра и Циля пошли спать в сарай на сеновал. Мальчик заснул немедленно, но позже проснулся от каких-то странных звуков, будто рядом кто-то дрался. Кто-то кричал: «Не надо! Пожалуйста, не делай этого!»

Цилю насиловал партизан по фамилии Вишневский (Юра позднее узнал его имя). Юра не знал, что происходит, он никогда ничего подобного не видел.

Позже он много раз видел это и уже понимал, что это такое.

Гораздо позже командиру партизанского отряда стало известно, что Вишневский ходил в села и деревни отбирать у жителей ценности якобы для «родины», а на самом деле для себя. Он насиловал женщин и совершал много других преступлений. Его судили прямо в отряде, признали виновным и приговорили к смерти. Его так не любили, что на его казнь в начале декабря 1943 года собралось более 500 человек. Среди них была и Циля. Она никому не рассказала тогда о том изнасиловании в амбаре, и никогда с Юрой они об этом не говорили.

Один из партизанских отрядов называли «семейным» или «отрядом Зорина». Шолом Зорин, до войны столяр, бежал из минского гетто к партизанам еще в 1941-году. По мере роста отряда, увеличения в нем доли других бежавших из гетто евреев, увеличения доли женщин, стариков и детей возникли проблемы. Пошли разговоры о том, почему мы должны кормить этих евреев, они нам только мешают, какие они партизаны. В результате в июне 1943-го года выделился отдельный отряд номер 106, или по-простому «еврейский семейный».

В нем собирали евреев, бежавших из гетто, но непригодных к военной службе: женщин с детьми, стариков и больных. У вновь прибывших сначала отбирали принесенные ими с собой ценности и оружие, а потом отдавали «на попечение» Шломо Зорину. Там они жили в относительном мире и спокойствии до освобождения 3-го июля 1944 года. Так как оружие было нужно настоящим партизанам, «семейные» вооружались деревянным. Они вырезали ружья и пистолеты из дерева, красили их и носили с собой на плече или на ремне. Кормились они тем, что им давали, не всегда охотно, местные крестьяне.

Юра и Циля были в отряде воюющем, который взрывал мосты и железные дороги, совершал нападения на немцев, убивал полицаев и расстреливал предателей. Юра стал посыльным и проводником беглецов из гетто. Каждую неделю он пробирался незаметно в гетто, но шел не домой, мама никогда не знала, что он совсем рядом. Ему было запрещено заходить к себе в дом и не разрешено было забрать с собой маму и Лёву, так как партизаны думали, что если его семья будет уже спасена, он не пойдет больше выводить следующих. Это было не так. По крайней мере, Юра так думал, но не решался нарушить приказ и взять с собой маму и Леву..

В гетто он жил обычно три-четыре дня в доме на улице Флакса, где находился центр подполья, пока не собиралась группа беглецов, человек 15-20: женщины, мужчины и дети. Участие не было бесплатным. Желающие бежать из гетто должны были «оплатить услугу» чем-то ценным: золотом, серебром, часами, пишущей машинкой, радиоприемником, оружием, деньгами. Дань собирали в подполье, потом переправляли к партизанам в Старое Село, а оттуда самолетами на «Большую землю», чтобы на вырученные от этих ценностей деньги строить танки и самолеты. У кого не было ценностей, тот не мог рассчитывать на помощь в побеге и переправке к партизанам.

С весны 1943-его года до осени, до уничтожения гетто в октябре, Юра вывел из гетто 12 групп. Это около 200 человек. 200 человек, которые не погибли в гетто. Им повезло.

Юра не был единственным проводником, всего их было около двадцати. Про Цилю я уже рассказывала, но она была взрослой. Были и другие дети: Банья Хаммер, 13-ти лет, вывел около 100 человек, столько же его друг Давид Кленский. 12-тилетний Тоня Зоммер тоже вывел около ста человек, пока он не попался и не был убит. Были также девочки: Сима Петерсон, Тонечка Гимпель, Рахиль Пиркляр и Валя Рубенина. Все были небольшого роста, но из них всех Юра был меньше всех. Он не рос, остался почти такого же роста, каким был к началу войны. Его рост тогда был около 140 сантиметров и остался почти таким же. До конца жизни.

Юру также посылали с поручениями и с сообщениями из одного отряда в другой, он был связным. Однажды надо было вывезти из гетто 150 кг медикаментов. Не знаю, откуда взялись эти 150 кг, скорее всего украдены у немцев и спрятаны членами еврейского подполья, но важно, что в гетто был очень нужный груз с лекарствами и его надо было доставить к партизанам. Подполье нашло двух рабочих, возчиков на телегах. Задачей Юры было найти этих двоих и вывезти их знакомой ему дорогой к партизанам. Он пролез через забор гетто, нашел в условленном месте запряженную телегу, вывел ее к стройке, где его ждали возчики с медикаментами. Они быстро все погрузили и поехали из города в Старое Село. Не проехали и несколько километров, как возчики сказали, что хотят вернуться, что вся эта операция слишком опасна. Как Юра их ни уговаривал, что самое страшное уже позади, что партизаны ждут лекарств, что это огромное счастье, что они смогли найти эти лекарства, ничего не действовало, и они действительно повернули назад, забрав ценный груз с собой. Они считали, что обещанная за операцию денежная награда не стоит того риска, который с ней связан.

Юра вернулся в гетто на улицу Флакса, где был центр подполья и рассказал о случившемся. Ночью подпольщики отыскали возниц с медикаментами и, взывая к любви к родине, угрожая пистолетом и обещая большую награду, уговорили их ехать на следующий день. Им сказали, что главное, они должны держаться уверенно, а не шарахаться в страхе от каждой тени, чтобы не вызывать подозрений, и все будет хорошо. Про себя Юра решил, что если они опять струсят, он не вернется в гетто, а пойдет сразу к партизанам.

Ранним утром Юра выбрался из гетто и пошел на стройку, где эти два возницы его ожидали. По счастью шел сильный дождь, поэтому совершенно естественно, что они прикрыли лица капюшонами. Сразу за городом повернули на запад, но уже через несколько километров их худшие ожидания оправдались: навстречу им ехала колонна из примерно десяти телег, на каждой из которых сидели белорусские полицаи! Каждый полицай был в черной форме и у каждого на плече была ненавистная свастика. И Юра и его напарники были уверены, что пришел их конец. Они съехали на обочину, чтобы пропустить колонну, надеясь, что они проедет мимо, не останавливаясь. Юра говорил, что это были две самых длинных минуты в его жизни, пока повозки проехали мимо не останавливаясь. Они не могли поверить своему счастью. На первом же вопросе они были бы опознаны как евреи из гетто, не считая нелегального груза на телеге. Но дождь был такой сильный, очень сильный дождь! Полицейские, тоже пряча лицо от дождя, смотрели прямо вперед на дорогу, и, наверное, мечтали быстрее доехать до цели. Если бы дождь был слабее, они бы точно остановили их. Юра решил, что будет любить дождь всегда!

Когда они въехали в Старое Село их встречали как героев. Было настоящее праздненство с музыкой, угощением и самогоном.

В другой раз Юра вывел группу из 45 дезертиров-солдат немецкой армии, к партизанам в Старое Село. Солдаты были из Югославии и Чехословакии, и хотя и носили немецкую форму, не хотели воевать за немцев.

Пришел приказ из Центра о передислокации их партизанского отряда из Старого Села в другое место за 150 км от Минска. Из такого далека Юра уже не мог бы каждую неделю ходить в гетто. Командир разрешил ему пойти в Минск в последний раз и вывести вместе с последней группой также маму и Леву. Юра ликовал.

Юра пробрался в гетто и пошел сначала на улицу Флакса, к подпольщикам. Уже была сформирована следующая группа, которую он должен был сопровождать. Он сказал, чтобы в нее включили и его маму с братом. За ними послали. Юра не видел их уже три месяца, в этих обстоятельствах три месяца были огромным сроком. Когда мама вошла, они со слезами бросились друг другу в объятья. Юра так скучал по маме! Он ведь был еще ребенком.

Но все было не так просто. Подготовившиеся к побегу участники группы были против того, чтобы мама взяла с собой Леву: он был совсем маленький и мог заплакать от голода или по другим причинам и привлечь внимание патруля или солдат. Мама не могла поручиться за Леву, что он будет молчать, и сказала, что она тогда тоже не пойдет, потому что не может бросить сына. Юра придумал выход из положения: он предложил ей идти вместе с группой без Левы, а он, как только приведет их к партизанам, сразу вернется назад за Левой и вынесет его один. Леву оставили с дедушкой Кивой, а группа из 15 человек, в которую теперь включили Юрину любимую маму, дождавшись темноты, бежала из гетто.

Юра перерезал колючую проволоку, и все по очереди проползли под ней по-пластунски. При побеге первым препятствием были находящиеся почти сразу за колючей проволокой железнодорожные пути. Нельзя было касаться рельсов, там где-то стояла ночная сигнализация, если она срабатывала, загорались огни и включалась сирена. Юра объяснил это всем заранее. Медленно-медленно, один за одним переползали через рельсы. И вдруг сигнализация сработала! Кто-то из последних членов группы, стараясь переползти на животе через пути, их не касаясь, задел-таки датчик. Завыла сирена, но почему-то свет не включился. Послышались голоса приближающейся немецкой охраны. В панике беглецы бросились врассыпную. Ничего не видя в темноте, спотыкаясь и падая, кто спрятался в канаву, кто в траншею, кто за стоящий рядом сарайчик, в общем, кто куда смог. Юра с мамой стояли прижавшись друг к другу, напряженно всматриваясь в темноту, в ту сторону, откуда доносилась рубленая немецкая речь, и медленно отходили от железнодорожных путей. Юра не только боялся за себя и маму, но и терзался вопросом, как собрать разбежавшуюся группу в полной темноте. Он никого из них не видел. По счастью их не видели также и немцы. Постепенно стало тихо, солдаты ушли в дежурку, наверно решили, что сигнализация сработала по ошибке или среагировала на какую-нибудь собаку или кошку. Никто из беглецов не попался, и удивительным образом, группа в течение часа собралась снова вместе, и они пошли дальше.

Ночь была черной, хоть выколи глаза, или может Юра переволновался из-за истории на железнодорожных путях, и он заблудился. Столько раз ходил по этой дороге, и вдруг не узнавал места, по которым он вел группу. Но он не показывал вида и шел вперед, надеясь, что выйдет на знакомое место. Группа молча шла за ним. Вдруг впереди Юра увидел яркий луч прожектора и велел всем лечь на землю. Они вышли к концентрационному лагерю, и это светил прожектор со сторожевой вышки, да не просто, а пробежкой слева направо и назад справа налево. Между группой и лагерем было картофельное поле. Юра приказал всем лечь в картофель - зеленые заросли были густыми и высокими - и затаиться. Луч прожектора проходил над лежащими на земле людьми, но не попадал ни на людей, ни на их небольшой скарб, который они взяли с собой.

Когда наступил рассвет, Юра приказал группе лежать в картошке и не высовываться, а сам пошел на разведку, чтобы понять, куда же они зашли, и как отсюда выбраться. Почти целый день он слонялся вокруг, заговаривал с местными жителями и в конце концов понял, как выйти на правильную дорогу на Старое Село, которое оказалось в не так далеко от этого места. После полудня он пробрался назад на картофельное поле, чтобы сообщить всем об этом. Но они не могли идти днем, их бы поймали сразу, слишком подозрителен был их вид, поэтому Юра присоединился к затаившейся группе. Они лежали, почти не двигаясь, без еды и питья, переговариваясь шепотом. Они ничего не могли делать, даже отойти по нужде. Группа горячо обсуждала, как правильно они сделали, что не взяли Леву. Мама согласилась.

Когда стемнело, они ползком и на четвереньках осторожно покинули их картофельное убежище и через лес вышли на нужную дорогу. Несколько часов они шли молча. Когда они проходили село Медвежино, вдруг услышали выкрики: «Хальт! Хальт!», и выстрелы. Как один, все бросились с дороги и упали на землю. Беспорядочная (потому, что их не было видно в темноте) стрельба продолжалась. Это очень странное чувство, лежать на земле, слышать, как вокруг тебя жужжат пули и ожидать, что либо одна из них сейчас попадет в тебя и конец, либо тебя найдут немцы, либо полицаи, тогда тоже конец. Люди из группы, уверенные, что тот или иной конец уже близко, начали довольно громко всхлипывать и причитать. Юра шипел на них, чтоб они немедленно прекратили, чтоб не привлечь к их местоположению внимания. И опять невероятная (уже какая по счету) удача! Повезло. Стрельба прекратилась. Почему, никто не знает. Патруль пошел в другую сторону? Или ищет их? Они пролежали около дороги тихо еще долго, и только окончательно уверившись, что рядом нет немцев или полицаев, пошли дальше. К полуночи наконец пришли в Старое Село. Все были страшно усталые, голодные, все перенервничали. Юру благодарили за спасение.

Юра тоже страшно устал, но он не мог долго отдыхать, ведь он обещал маме, что приведет двухлетнего Леву, поэтому должен был идти назад в гетто. И он пошел. Он пришел в Минск около полудня. Вдоль колючей проволоки ходила охрана. Юра решил ждать темноты, что проникнуть внутрь и засел в засаде в кустах. К ночи он пробрался в гетто и пришел к дедушке Киве, где был Лева. У дедушки болели ноги, они опухли так, что он почти не мог ходить. Он сразу сказал Юре, что он с ним не пойдет. Это был последний раз, когда Юра видел дедушку. Дедушка Кива погиб при ликвидации гетто.

За братом Левой присматривала соседская девочка, тоже лет двенадцати, сирота. Юра взял ее с собой с условием, что она поможет нести ребенка. К тому же она обещала отдать Юре часы, оставшиеся ей от родителей. Сначала Леву понес Юра. С Левой на руках он подлез под проволоку, девочка за ним, и они осторожно пошли дальше через железнодорожные пути, в лес, потом на дорогу, потом опять в лес. Юра почти не спал три дня и быстро устал, нести двухлетнего ребенка на руках было тяжело. Они несли его с девочкой по очереди. Начался сильный дождь, потемнело еще сильнее, и Юра опять потерял дорогу. Не было смысла идти дальше наугад во время ливня, и они решили переждать дождь. Чтобы не совсем замерзнуть, они легли на землю. Леву Юра укрыл от дождя своим телом и уснул немедленно. Когда он проснулся, то увидел, что Лева уже синий и не дышит – он его задавил своим весом во сне! В ужасе он начал делать ему искусственное дыхание, девочка помогала, и, о,  счастье! - Лева открыл глаза и задышал сам. Юра плакал от радости.

Уже рассвело. Когда проходили одну из деревень, жители, видя трех оборванных детей, дали им поесть. Никто не спросил их откуда они и куда идут. Меньше знаешь, меньше спроса. Напоследок жители сказали им, в какую сторону не надо ходить, чтобы не встретить немцев или полицаев, которых вокруг, по их словам, просто кишело.

К вечеру они пришли к цели в Старое Село. Партизаны уже думали, что что-то случилось, и обрадовались, увидев Юру с братом и с девочкой. Он был горд за себя, ведь он сдержал свое обещание! Он принес Леву! Мама была счастлива, что ее оба сына были живы и вместе с ней. Про то, что он его чуть не задавил насмерть, Юра ей не рассказал.

Но вместе семья, вернее то, что он нее осталось, была недолго. Маму с Левой и девочку отправили в еврейский «семейный» партизанский отряд к Зорину, а Юра должен был воевать дальше. Перед отправкой всех выстроили и приказали отдать оружие и ценные вещи. Юре пришлось отдать наручные часы кировского завода, которые ему в благодарность, или если быть более точным, как плату за спасение, отдела девочка, присматривавшая за Левой.

Гетто просуществовало потом недолго - последним днём существования минского гетто считается 21 октября 1943 года — день начала последнего погрома, длившегося три дня. Убили всех, кроме 13-ти спрятавшихся.


ПАРТИЗАН

Боевой отряд согласно приказу снялся с уже обжитых мест вокруг Старого Села и отправился на новое место за много километров. Партизаны шли и шли все глубже в леса, а Юра думал о том, удастся ли ему увидеть маму и Леву вновь. Он увидел их только через год, в конце 1944-го года, а пока он шел и шел вместе с отрядом, день за днем. Когда они наконец дошли, оказалось, что новое место для лагеря расположено недалеко от города Барановичи. Здесь был аэродром. На него часто прилетали самолеты из Центра с людьми, инструкциями, информацией о расположении немецких войск и о предателях в соседних селах и городах.

Одно из первых заданий на новом месте, которое получил Юра, было как раз связано с таким предателем.

Приговор был вынесен Центром редактору барановичской городской газеты, который сотрудничал с оккупационным режимом и выпускал пронемецкую газету, и привести его в исполнение было поручено партизанскому отряду, а Юре, в свою очередь, дано было задание собрать информацию, необходимую для выполнения этого задания. Надо было пойти в Барановичи, выяснить, где живет редактор, в каком доме? Сколько в этом доме этажей, легко ли в него проникнуть? Когда цель выходит из дома, когда идет на работу? Идет он пешком или ездит на лошади с повозкой, а может быть на машине? Кто живет вместе с ним? Охраняют ли его?

Юра оделся в тряпье и пошел в город в виде нищего безпризорника. Он шел с улицы на улицу ему ранее незнакомого города, прося у прохожих поесть, пока не нашел дом, в котором располагалась редакция газеты, ждал перед домом целый день, пока поздно вечером из него наконец не вышел редактор. Юра украдкой последовал за ним до его дома. Он следил за домом и за редактором три дня, ночуя в вагонных ящиках на железной дороге. Юра видел, как он ходит в редакцию, как возвращается домой. Он смотрел на этого человека, на этого предателя и ненавидел его. Ему хотелось посмотреть этому злодею в глаза. На четвертый день Юра позвонил в дверь дома. Открыл сам редактор. Вид у него был совсем обыкновенный: сутулый, в очках, усталый.

«Дайте мне, пожалуйста, немного хлеба», - сказал Юра.
Мужчина сказал: «подожди минутку»,- ушел и через некоторое время вернулся с двумя кусками хлеба в руке, которые он протянул оборванцу.
«На, ешь!».
«Спасибо», - сказал Юра, и, зажав хлеб в руках, бросился бежать по улице прочь от этого дома, от человека, который поделился с ним хлебом. Можно ли есть этот хлеб? Юра съел.

Он вернулся в отряд и доложил о том, что видел и слышал Через несколько дней редактор газеты был убит. Приказ был исполнен.

Партизанская жизнь была организована по-военному. Еще с 1943 года мужчины военнообязанного возраста на оккупированных территориях обязаны были идти в партизаны, хотели они этого или нет. Если они категорически отказывались от чести служить воюющей родине в тылу врага, их могли запросто убить. В некоторых деревнях жители не любили партизан больше, чем немцев. Когда партизаны входили в деревню с одного конца, с другого конца уже бежал посыльный к немцам с сообщением о том, что «партизаны пришли».

Партизан в отряде было больше тысячи. «Работа» партизанского отряда была разделена на три направления, и соответственно люди в нем делились на три группы. Первая занималась военным террором: она взрывала поезда, мосты, электростанции, перерезала телефонные линии и электропровода, минировала дороги. Вторая группа была боевой: она совершала боевые вылазки, неожиданно атаковала немцев, расположившихся в деревнях. Третья группа была снабженческой: ее задачей было жизнеобеспечение всех партизан, включая первые две группы, - она добывала продовольствие и оружие. Нельзя сказать, что последняя задача была самой легкой. «Снабженцы» перемещались от деревни к деревне, забирая свиней и даже собак, картошку, хлеб, а также ружья и пистолеты. Крестьяне почему-то не всегда радовались их появлению.

Рассказывали такой курьезный случай: Как-то группа «добытчиков» зашла в деревню уж в совсем глухих лесах, где люди никогда не видели не то, что самолетов, но даже поездов. Партизаны просили отдать им продукты на поддержание жизни отряда, но крестьяне им отказали. Один из партизан вытащил тогда компас, открыл его, внимательно посмотрел на вертящуюся стрелку, подождал, пока она остановится и спросил задумчиво:
«Видите, как стрелка крутится?»
«Да, а что это?»
«Это такой прибор, называется компас. Он покажет нам, где вы прячете продукты. Если мы найдем сами, то мы заберем все. Если Вы захотите нам помочь и поделитесь по доброй воле, то мы возьмем только самое для нас необходимое».
Партизаны получили, то что они хотели.

Работа снабженцев была не очень легкой не только потому, что их не любили, но и потому, что они на себе должны были тащить то, что они добыли, не считая тяжелого оружия, без которого появляться в деревне было бессмысленно. Не всегда у них с собой была лошадь с подводой. Но благодаря им партизаны практически не знали голода. Соли правда было минимальное количество, да и блюда нельзя было назвать изысканными - все принесенное просто варили в большом котле. Но все были сыты. В лагере даже построили собственную пекарню, где пекли хлеб из муки, собранной по деревням.

Иногда «добытчики» приносили даже целую свинью или корову. Туши резали на большие куски, коптили на костре и развешивали на деревьях. В холодную погоду мясо хранилось довольно долго. Когда хотели есть, просто отрезали кусок мяса и варили его в котелке.

Юра был разведчиком. Разведчики не образовывали отдельной группы, они выполняли задания, обеспечивающие работу других групп. Большей частью Юру посылали помогать террористической группе, взрывающей поезда с немецкими войсками и оружием. Он должен был несколько дней, затаившись в кустах у железной дороги, записывать время прохождения немецких патрулей вдоль путей, с целью установить их расписание и высчитать время, в которое можно подложить взрывное устройство. Когда он это выяснял, то шел в отряд и с группой подрывников возвращался назад к железной дороге, где показывал наиболее незаметное место, где они могли в паузу между проходом патруля и до прохода важного поезда установить большой кирпич тротила. Поезд взрывался к Юриному большому удовлетворению.

Взрывные устройства готовились тоже самими партизанами. Они находили в лесу невзорвавшиеся бомбы, сброшенные Красной Армией. Головки от них клали в большую кастрюлю с кипящей водой. Когда они плавились, их переливали в специальные самодельные формы, обсыпанные порохом. Такие «кирпичи» раскладывали каждые 5 – 10 метров по железной дороге иногда километрами. Юра тоже делал такие кирпичики.

Так как он много времени потратил на изучение железной дороги, то хорошо знал ее различные участки. Поэтому его задачей было проводить группу взрывников к намеченному к минированию месту. Обычно минировали рельсы и уходили. Встреч как с патрулями, так и с солдатами из сошедших с рельсов немецких поездов старались избегать. Прямой бой был партизанам не нужен. Появились незаметно, сделали свое дело и исчезли бесследно в лесу.

Немецкие войска страдали от такой партизанской тактики ужасно, но практически не могли ничего сделать. Конечно, они могли пойти в лес искать партизан, что они иногда и делали, но лес большой, в нем много болот, ходить по нему надо уметь, а партизаны научились жить и скрываться в лесу почти в совершенстве. Такие вылазки обычно не приносили немцам успеха.

Партизаны жили в землянках, мало приметных для нетренированного глаза. Чтобы построить землянку, надо было вырыть яму метра два глубиной и шириной достаточной, чтоб в ней поместились бы 5-6 человек. На яму накатывали бревна, которые сверху маскировали зелеными ветками, а зимой присыпали снегом. Последний человек, залезающий в землянку на ночь, прикрывал лаз ветками.  Камуфляж был превосходный.

В начале 1944 года, зимой, пришел приказ из Москвы о передислокации отряда в другое место, в котором по мнению командования была большая нужда во взрывании железнодорожных путей и перерезании коммуникаций. Партизаны, как кочевники, снялись со своего стойбища, погрузили скарб на сани: оружие, снаряды, одеяла, одежду, топливо и т.д. и т.п., а сами пошли следом пешком. Кроме Юры. Его из-за маленького роста тоже посадили на сани. Шел сильный снег. Люди не могли передвигаться быстро. Разведчики доложили, что впереди на пути в Негорелом стоит поезд с немецкими солдатами. Партизаны решили обойти деревню с запада, за 25 километров стороной. На том месте, где они должны были пересечь железную дорогу, находились бункеры у железной дороги. В них размещались примерно 500 немцев. Решили переходить у них на глазах. Идущие впереди разведчики обрезали телефонную линию, идущую от бункеров, чтобы немцы не могли связаться с поездом в Негорелом и позвать его на помощь. Партизан было около тысячи человек, и они ввязываться в бой в условиях переселения не хотели, но были готовы ответить огнем, если бы заметили желание немцев напасть на колонну. Но немцы не напали. Может быть потому, что они видели численное преимущество партизан, может быть без телефонной связи чувствовали себя уязвимыми, но партизанская колонна с оружием, лошадьми, повозками, санями, пешим ходом пересекала железнодорожный переезд на глазах у немцев. Боялись, конечно, страшно, но ничего не произошло. Говорят, это одно из немногих столкновений во второй мировой войне, окончившееся мирно. Когда партизаны уже отошли километров на шесть от железнодорожного переезда, к нему прибыл поезд из Негорелого. Немцы начали стрелять, наверно, чтобы произвести впечатление на командование, но было слишком поздно, все партизаны уже были недосягаемы. Стрельба была чисто символической. К полудню партизаны были уже в густом лесу и шли местами, куда немцы боялись соваться. Войдя в большое село, они расположились в домах и сараях. В доме, куда Юру определили на постой, добрая хозяйка, не переставая охать и ахать, о том, как можно бедного ребенка заставлять воевать, накормила его яичницей с мороженым салом, блинами с медом и напоила чаем из трав. От этих лакомств и от тепла после мороза он пришел в такое блаженное состояние, что почти совсем забыл, что идет война. А это угощение запомнил на всю жизнь.

На следующий день искали место для разбивки лагеря. Палаток не было, а вырыть ямы для землянок в глубоко промерзшей земле было невозможно. По счастью, село, в котором остановились на ночь, было дружественно к партизанам и согласилось пустить на постой подольше. В доме кроме хозяев разместились по 20-25 партизан. Спали на полу рядком. Пустили на несколько дней, а прожили они так два с половиной месяца, пока не пришла весна, земля оттаяла достаточно для того, чтоб можно было рыть ямы для землянок и и отряд смог оборудовать базу в лесу.

В июле 1944 года Белоруссия была освобождена от немецких войск Красной Армией. 4-го июля 5-я советская танковая армия под командованием генерала Ротмистрова при поддержке 11-ой и 31-ой гвардии взяла Минск.

Но почему-то радость от освобождения не была такой большой, как Юра ожидал. Он ведь так ждал этого дня! Вот война как бы кончилась, а он все еще был в лесу с партизанами вдали от мамы и брата, вдали от дома, которого у него теперь не было, без папы, дедушек и бабушек, которых у него больше не было и не будет никогда..

Партизанская жизнь была закончена. Поляков, которых было много в отряде, разоружили. Всем партизанам, мужчинам и женщинам в возрасте от 18 до 50-ти лет было велено присоединиться к регулярным войскам. Юре было только 13 лет, так что к нему это не относилось. Он был награжден многими медалями за различные боевые операции. Ни одного ордена он не получил. Может быть из-за детского возраста - несерьезно награждать орденом тринадцатилетнего мальчика, да которому на вид еще и не больше восьми.

ЯКУБОВСКИЙ

Группа под командованием Ивана Васильевича Якубовского, к которой Юра принадлежал, тоже вошла в состав Красной Армии. Сам Якубовский начинал войну офицером, попал в плен, бежал, присоединился к партизанам, стал командиром в отряде Кутузова в бригаде Жукова. К концу войны он получил звание капитана. Он хорошо относился к Юре и решил его усыновить. Он говорил, что если не найдется мама (которая была в «семейном» еврейском отряде Зорина, но от которой у Юры давно уже не было никакой весточки), то он станет Юре отцом. Да он и был ему как отец. Отряд расположился под Барановичами. Стояла жаркая сухая погода и они спали ночью под открытым небом вне палатки. Якубовский возил Юру с собой, пока проходили какие-то процедуры, связанные с расформированием, переформированием, передислокацией и т.п. Они ездили в Польшу, в Волковиск, чтобы сообщить находящимся там беженцам, что Белоруссия освобождена и можно возвращаться.

Наконец, Юра тоже вернулся в Минск. Вернее Якубовский был направлен в Минск и взял его с собой. Они поселились в армейских казармах. Юра искал маму и брата и сначала не мог найти. Потом они появились вместе с другими евреями, бывшими в «семейном» отряде Зорина.

Минск стоял в развалинах. Центр был полностью разрушен. Надо было думать о жилье, и Юра вспомнил об их довоенной квартире в поселке Грушевском. Но не потому, что надеялся, что они смогут снова поселиться в этой квартире, нет, он жаждал мести.

Из леса он принес с собой автомат. Он был почти такой же длины, как сам Юра. Носить его ему было чрезвычайно неудобно, да и тяжелый он был. И вот с этим автоматом Юра пошел в Грушевский к «своему» дому. У него не было конкретного плана действий, он просто хотел отомстить, всю дорогу разжигал в себе злость воспоминаниями о том, как его мама с маленьким ребенком на руках шла в этот дом за помощью и была изгнана. Дом был цел и невредим. «Захватчики» квартиры увидели Юру издалека, а главное, они увидели его автомат, который он почти волоком тащил на себе, и бегом бросились бежать прочь. Юра побежал за ними, стреляя на ходу в воздух и выкрикивая самые грязные ругательства, которые он выучил в своей партизанской жизни (хорошо, что его мама этого не слышала), но не мог их догнать из-за автомата. Слава богу, что он никого не догнал и никого не убил. Повезло.

Но какое-то жилье, какую-то комнату мама нашла, и они втроем с Левой в ней поселились. Через несколько дней пришел Якубовский, Иван Васильевич. Он был серьезен. С Юрой он поздоровался довольно сухо и сказал, что пришел поговорить с его мамой. Он сказал ей: «Сейчас трудные времена, а для Вас с двумя детьми без мужа особенно. Юра уже большой мальчик. Ему надо идти в школу, наверстывать пропущенное. Я могу устроить его в хорошую школу. У Вас есть сын Лева, у меня нет детей. Юра привык ко мне. Я готов его усыновить и заниматься его воспитанием. Вам так будет легче, и Юре будет лучше. Я не буду его обижать».

Аргументы были убедительные. Безусловно в материальном отношении Юре было бы лучше жить с Якубовским, чем с мамой и с братом. Но это означало бы полное разрушение семьи, от которой уже и так никого не осталось. Мама не могла себе представить, что она может отдать сына, о встрече с которым она мечтала столько месяцев, не зная, где он, что он делает, и жив ли вообще. Она вежливо отказалась от предложения, и так же вежливо Якубовский принял ее решение. «Я Вас понимаю.»,- сказал он, попрощался и, стараясь не глядеть на Юру ушел. Больше они никогда не виделись.

НЕСУВОРОВЕЦ

А времена были поистине ужасными. Не было работы, продуктов, одежды. Маме повезло – она устроилась на работу в библиотеке. Ей выдавали продуктовые карточки, а те скудные продукты, которые она получала на карточки, она старалась скормить детям: Юре и Леве. Сама же была всегда голодна, от голода начали сильно опухать ноги. Если бы так все продолжалось дальше, она наверно бы умерла от недоедания. Юра уже подумывал, что наверно было бы лучше, если бы она отдала его Якубовскому. По крайней мере для нее. Надо было искать выход из этой ситуации, и Юра его нашел.

Юра придумал, что если он поступит в военную школу, на полное государственное обеспечение, это облегчит жизнь его мамы. Ведь он был героем партизанской войны в свои 13 лет. Он нацепил все свои медали и пошел искать Суворовское училище, про которое ему кто-то рассказал. Однако оказалось, что в Минске такого училища нет. Ему сказали, что военная школа есть в Гомеле, 400 км от Минска.

Юра пошел на вокзал, узнать, как ходят поезда в Гомель. Оказалось, что никак не ходят. То есть ходят, но только товарные. Но не привыкать. С куском хлеба, который мама дала в дорогу, и со всеми своими медалями на груди он пролез в товарный вагон и поехал «в школу». Одежда на нем была ужасной, а отваливающиеся подошвы ботинок были перевязаны шнурками, так, что он вполне походил на беспризорника, но на груди звенели медали. На вокзале в Гомеле Юра стал расспрашивать, как пройти в военную школу. Никто не знал. Его направили в милицию. Если бы он был обыкновенным ребенком, с ним бы там наверное не стали бы и разговаривать. Но со своими медалями и драными ботинками он представлял из себя необыкновенное зрелище. Милиционер стал звонить куда-то с вопросами, направил Юру в райком комсомола, и там ему сказали, что в Гомеле нет никакой военной школы, такая школа есть только в Москве. Разочарование был страшным. Но Юра должен был попасть в военную школу!

В Гомеле он пробыл два дня. Власти выдали ему продуктовые карточки и дали место для ночлега. Гомель освободили на пять месяцев раньше, чем Минск, и жизнь здесь уже больше походила на человеческую. В столовой, где ел Юра на свои карточки, была вкусная еда. Он впервые после партизанской жизни ел досыта. Он даже недоел все до конца и взял хлеб и остатки еды с собой.

Кто-то рассказал ему, что школа, какую он ищет, есть также в Киеве. Киев ближе Москвы, и он решил ехать в Киев. Он пошел на вокзал, залез в товарный вагон и без больших приключений доехал до Киева. Там действительно была военная школа. Но ни его партизанские документы, ни грамоты, ни медали не помогли ему. Уже заканчивался сентябрь, учебный год начался и шел полным ходом уже несколько недель, и школа отказалась принять нового ученика. «Ты езжай в Москву, там находится наше начальство. Если оно даст нам указание, мы примем тебя», - сказали Юре, скорее чтобы отвязаться.

У Юры уже не было пути назад, надо было ехать в Москву. Он очень устал от своих путешествий в товарняках и хотел немного отдохнуть. Он гулял по Киеву, сверкая своими медалями. Они его и кормили. Когда он просил кого-нибудь о еде, с ним охотно делились. Он даже сходил в кино на фильм с Сади Томпсоном. Контролер пустил его без билета, а когда оказалось, что в зале нет свободных мест, то посадил его на особое почетное место. В ЦК комсомола, куда он обратился по гомельскому опыту, ему выдали немного денег и питание. За три дня, проведенных в Киеве, Юра насобирал продуктов достаточно для следующей дороги.

На вокзале Юра обнаружил, что в Москву ходят пассажирские поезда, и решил, ехать на пассажирском, а не в товарном. Он спрятался в туалете, а когда вскорости его обнаружил проводник и спросил про билет, Юра, уверенный в том, что поезд уже отправился и на ходу его не выбросят, ответил, что билета у него нет, есть только немного еды. Он рассказал ему свою историю, показал документы, а медали проводник и так увидел сразу. «Хорошо,- сказал он,- пойдем со мной». Он привел Юру в свое служебное купе и разрешил спать на верхней полке. Оказалось, что до Москвы поезд идет целых 30 часов со многими остановками, так, что не было бы необходимости высаживать безбилетника на ходу, надо было бы только дождаться следующей остановки. Но он пожалел этого ребенка с медалями. Эти 30 часов Юра провел в необыкновенной роскоши! Он спал на матрасе на чистом белье и хорошо отдохнул в дороге.

Москва оказалась огромным и бестолковым городом, где было невероятно много людей, среди которых никто не знал, где находится военная школа. Зато все приставали с вопросами:
«Сколько тебе лет?»
«Почему ты одет как оборванец?»
«Где твои родители?»
«Твоя мама знает, что ты здесь?»
«Ты действительно был в партизанах?»
«Почему ты носишь так много медалей?»
«Это действительно твои медали?»

Юра отвечал на эти вопросы спокойно и подробно, но об одном он умалчивал: он никому не говорил, что он еврей. Он слышал, что Москва самый антисемитский город, и лучше о еврействе было бы не упоминать. Фамилия не звучала однозначно, да и выглядел он не совсем типично.

Наконец Юре попался доброжелательный милиционер, который после разглядывания всех документов, написал на бумажке адрес Суворовского училища. «Я думаю, что они тебя возьмут с таким иконостасом»,- сказал он, показав на Юрины медали.
Но не взяли. Повторилась история, как в Киеве.

«Да, сынок, ты был бы прекрасным учеником в нашей школе. Но учебный год уже начался. Мы не можем тебя принять. Мы сможем принять тебя на следующий год. Это все, что мы для тебя можем сделать».

Юра был в отчаянии, слезы закипали на глазах. Видя его состояние, школьный секретарь сказал:
«А ты пойди на прием в Михаилу Калинину, Всесоюзному старосте. Если он нам даст указание, мы примем тебя». Может быть он пошутил, но в 13 лет трудно отличить шутку от нешутки, когда говоришь со взрослыми. Юра пошел к Калинину.

Сначала, правда, уже приобретя опыт, как можно извлекать из медалей пользу, он пошел в ЦК Комсомола, как и в Киеве. Там ему тоже выдали продовольственные карточки и определили на ночлег.

На следующее утро Юра пришел в приемную Калинина. Всесоюзного старосты там не было. Юру принял его заместитель по фамилии Горкин. Выслушав жалостную и трогательную историю мытарств юного героя, он сказал:
«Я не могу нарушать правила. Я вижу, что ты ветеран войны, несмотря на твой юный возраст ты герой. Но учебный год уже начался, и я не могу дать указание принять тебя».

Но Горкин нашел выход из положения:
«Ты же сирота. У нас есть очень хороший детский дом для сирот детей офицеров и генералов. Там очень хорошо. Я могу направить тебя туда, и ты сможешь учиться».
Юра сам сказал ему, что он сирота, ведь папу его убили. Но это была полуправда. Он не рассказал о маме и Леве, которых оставил в Минске, так как боялся выдать свое еврейство. Но он не хотел, чтобы его официально считали сиротой. Почему-то ему показалось, что это будет бесчестьем для его семьи. Не объясняя всех сложностей этих умозаключений, он только выдавил из себя ответ: «Нет.».
Горкин пожал плечами: «Если ты не хочешь, я больше ничего не могу для тебя сделать».

Юра вышел в приемную и разревелся. Он так старался, он так хотел учиться и облегчить жизнь своей маме. Он был в Гомеле, был Киеве, добрался до Москвы и ничего не добился!

В приемной сидела секретарша Горкина, милая женщина лет сорока.
«Почему ты плачешь?»,- спросила она. « Это просто позор, что такой маленький мальчик должен один ходить на прием к высокому начальству. Что у тебя случилось?»

Юра рассказал ей свою историю: и о партизанах, и о своей несбывшейся мечте о военной школе, и о том, что он просто не знает, что дальше ему делать.
«Знаешь что,- сказала вдруг она, - Тебя же обещали принять на следующий год. Это здорово. А пока ты можешь пожить у меня. У меня только дочь, а сына нет.».


Это было замечательное предложение! Юра сразу согласился. Секретарша работает в приемной самого Калинина, она поможет ему устроиться в Суворовское училище. Он был бы полным дураком, если бы отказался.

Добрая женщина привела Юру к себе в комнату в коммунальной квартире, где она жила с 18-тилетней дочерью, она купила ему новую одежду и обувь, а его обноски постирала и сложила в чуланчик.

Каждое утро обе женщины, мать и дочь, уходили из дома: одна на работу, другая на учебу. Юра оставался один лежать на диване, абсолютно не зная, чем себя занять. Он никогда еще не был в таком пассивном состоянии. Он не мог этого вынести. Даже одной недели, не то что целый год.

Юра вспомнил, что тетя Лиза, сестра мамы,  жила в Ленинграде до войны. Пережила ли она блокаду, не разбомбили ли ее дом, уехала ли она в эвакуацию и вернулась ли назад в Ленинград, жива ли она вообще? Ничего этого он не знал. Он решил поехать проверить.

На пятый день утром, когда его милые хозяйки как всегда ушли, Юра взял из чуланчика свою старую одежду, в которой он выехал из Минска, снял новую и одел эту драную, не забыв, конечно, повесить на нее все медали. Он вышел из комнаты, потом из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился по лестнице со второго этажа на улицу и пошел на вокзал. По дороге он подумал, что надо было бы написать записку этим замечательным женщинам, приютившим его, с объяснением своего внезапного отъезда. Но другая мысль остановила укоры совести: Юра ведь ходил в школу только один год в первый класс и то до войны. Он не умел ни читать ни писать.

Ленинград в то время был закрытым городом, для въезда в который нужен был пропуск. Без пропуска не продавали билеты на поезд. Но купить билет Юра не мог и по другой причине - у него не было денег. Он ходил вокруг отправляющегося поезда в надежде, тайком залезть внутрь и спрятаться. Но у каждой двери стояла охрана. Поэтому он выбрал охранника, который был похож на «доброго дяденьку», пожилого и с добрыми глазами, и пошел прямо к нему. Со слезами Юра показал ему свои медали и сказал:

«Пожалейте меня! У меня нет семьи, я один на белом свете. Мне негде жить, мне нечего есть. У меня есть тетя в Ленинграде, мне надо попасть к ней, не то я пропаду...» Охранник его пожалел. Он оказался начальником внутренней безопасности железной дороги, и не только разрешил ему сесть в поезд, но попросил проводника пристроить мальчика в служебное купе (ну, Юра, можно сказать, уже привык ездить с комфортом в служебных купе). Опять повезло!

Юра знал, что тетя Лиза жила в Ленинграде, но точного адреса не знал, только помнил название улицы, которая стояла на конвертах с письмами от тети Лизы. Улица оказалась неразбомбленной. Но как найти правильный дом? Не мудрствуя лукаво, он стал обходить дом за домом, стучась в каждую квартиру и спрашивая, не здесь ли живет тетя Лиза. Где-то в четвертом доме около шести часов вечера он постучал в очередную квартиру. Ему открыл пожилой мужчина лет пятидесяти. Увидев маленького оборванца, он просто сразу закрыл дверь. Юра постучал снова. Мужчина не открывал. Юра постучал еще настойчивее. Дверь открылась. Мужчина протянул попрошайке кусок хлеба с колбасой: «На, ешь! И уходи».
«Нет, - запротестовал Юра,- я действительно очень хочу есть, но я не попрошайка! Я ищу мою тетю Лизу, сестру моей мамы Рахиль».
«А как тебя зовут?»,- с подозрением глядя на Юру спросил мужчина.
«Йозеф Гави».

Мужчина быстро втянул Юру в квартиру и закрыл дверь. Оказалось, что Юра нашел, что искал. Почти. Тети Лизы не было в Ленинграде. Во время войны она с двумя детьми, Фимой и Наташей, уехала в эвакуацию куда-то вглубь России и еще не вернулась обратно. Мужчина же был ее мужем. Его звали Абраша. Он был очень добр к своему только что обретенному родственнику из Минска. Он купил Юре новую одежду, в том числе и зимнюю (уже начался октябрь 1944 года и было холодно) и ботинки. Абраша был инженером-строителем и по тем временам обеспеченным человеком. Это был мягкий добросердечный человек. Он не только накормил и одел Юру с ног до головы, но каждое утро он выдавал ему еще деньги на кино и на трамвай!

Пока дядя был на работе целый день, Юра, как это уже было в Москве в комнате секретарши Калинина, оставался дома в полном безделье. Он ходил в кино, ездил на трамвае, гулял по улицам Ленинграда. Он возвращался домой ночью и сразу шел спать. Утром опять то же самое: улицы, трамвай, кино... Это было так скучно.

ЮНГА

Как-то в очередной серии «улица-трамвай-кино» утром по дороге в кино Юра встретил мальчика в морской форме. Они разговорились. Глядя на Юрины медали (Юра так и ходил с ними как с защитными талисманами), он сказал ему:
«Ты будешь полный дурак, если ты так и будешь сидеть дома и ничего не делать. Делай как я, устройся на корабль юнгой».

Вот оно решение, что делать! Юра сразу загорелся этой идеей. Да, пусть это не Суворовское училище, а военно-морская служба! Ему это просто не приходило в голову, а ведь это почти то же самое, даже, наверное, еще лучше. Конечно, он должен стать юнгой. Он был очень благодарен дяде Абраше за то, что тот его приютил, накормил и одел, но что делать дальше? Это было так же как у секретарши и ее дочери в Москве. Юра не мог представить, что надо прожить так несколько месяцев до следующего приема в Суворовское училище. Надо же что-то делать. Он уже подумывал уехать назад в Минск. Но это было бы признанием полного поражения. Пойти же на корабль - это совершенно новая идея. Не надо быть таким упертым и думать только о Суворовском училище, надо уметь видеть и другие возможности в жизни. Да, но как стать юнгой? Для этого надо сначала попасть на корабль.

А как попасть на корабль?

Юра поехал в Ораниенбаум в пригород Ленинграда, где находился военный порт, и был сразу арестован при попытке пролезть через забор. Не помогли ни его прекрасные документы, ни медали. Гражданским лицам пребывание в порту было категорически запрещено. Его посадили в кутузку и продержали там два дня. Эти два дня его даже не кормили. Когда его наконец отпустили и приказали ехать назад в Ленинград, у него кружилась от голода голова и думать он мог только о еде. Нет, он не будет больше пытаться тайком проникнуть в порт, это слишком опасно, - решил он. Он стоял у ворот порта и думал, что делать дальше. На него обратил внимание (вернее на медали) молодой лейтенант. Они разговорились. Узнав, что Юра голоден, лейтенант поделился с ним своими бутербродами. Они подружились.

«Слушай, - вдруг сказал лейтенант, - у меня есть идея: сегодня в порт прибыло примерно 40 сирот, таких же как ты умных и образованных. Их должны отвезти в Балтийскую военно-морскую школу. Может тебе тоже попробовать туда поступить? Я отведу тебя к ним, и тебя накормят в столовой.»

Юра согласился с энтузиазмом. Его отвели в столовую и накормили. Он был так голоден, что уже не считал таким уж бесчестьем, выдать себя за сироту. Но быть сиротой было недостаточно. Как он понял, для поступления в школу надо было быть еще умным и образованным. Насчет умного Юра особенно не сомневался, но вот насчет образованного...Юра соврал, что он умеет читать и писать, и страшно боялся разоблачения и позора.

Вместе с группой прибывших сирот, Юра залез в кузов грузовика, и их всех повезли в школу.

По прибытии было собеседование, мальчиков по одному вызывали в кабинет капитана второго ранга, который и должен был установить степень умности и образованности.

Первый его вопрос к Юре был:
«Сколько тебе лет?»
«Тринадцать»
«За что ты получил столько медалей?»
Юра коротко рассказал о партизанах, о «рельсовой войне», о разведке. Капитан второго ранга уже с уважением смотрел на мальчика.
«Ты сказал, что ты умеешь читать и писать?»
«Да».
«А знаешь ли ты арифметику?»
«Да, конечно», - ответил Юра. Назад уже ходу не было.
«Ну что ж, проверим...», - он потянулся к двум книгам, лежащим на краю стола. В это время зазвонил телефон. Звонило начальство, разговор продолжался долго, минут двадцать, и когда капитан второго ранга положил трубку, он не вспомнил, что собирался делать до звонка, или просто хотел быстрее закончить собеседование, ведь за дверью ждали следующие кандидаты.
«Хорошо. Я поздравляю тебя: ты принят в нашу школу».

Юра был счастлив. Он был принят в военную школу, пусть и в военно-морскую. Конечно, не такую знаменитую, как Суворовское училище, но достаточно хорошую для того, чтобы обеспечить его кровом, питанием и одеждой. Может быть он еще и выучится чему-нибудь полезному. Что может быть лучше? Конечно, если его не выгонят, когда узнают, что он не умеет ни читать, ни считать.

Да, новое счастье было с проблемами. Новые ученики были распределены по разным классам: кто попал в класс радио, кто учился на механика, Юру же послали в сигнальный класс, где он должен быть учиться на сигнальщика. А все сигналы на море – это буквы: этот знак семафора означает эту букву, этот другую...У Юры, по счастью, оказалась фотографическая память: он выучил все сигналы в рекордное время. Но это было обратное учение: он учил не по буквам сигналы, а по сигналам буквы. Так через некоторое время он уже знал весь русский алфавит, через два месяца он уже мог складывать буквы в слова, а учась читать, параллельно учился писать. Сигнальный класс оказался для Юры ускоренным курсом обучения в начальной школе.

Юра по росту был самый маленький в группе, около 135 см. На него не было формы подходящего размера и в выданную ему одежду можно было бы поместить еще половину его. Но над ним никто не смеялся. Все ребята были дружны, но Юру постоянно мучили две вещи, которые он от всех скрывал. Первое, что у него была мама и брат, значит он был ненастоящим сиротой. Второе, что он еврей.Он был уверен, что, если его тайны откроются, его сразу выгонят. Первое скрывать было легче, просто никому о маме не рассказывать, а второе сложнее: все курсанты вместе ходили в баню. Юра старался все время стоять спиной к другим мальчикам, чтобы никто не видел, что он обрезан. Он был уверен, что если это откроется, его немедленно выгонят из школы. Никто обрезания так и не заметил.

Вскоре после 9-го мая 1945 года, официального дня окончания второй мировой войны после подписания капитуляции немецкой армией, весь класс сигнальщиков успешно сдал зачет, и все были приняты на службу в Балтийский флот. Юра получил грамоту за отличное окончание обучения в Учебном отряде Краснознаменного Балтийского флота Объединенной школы (таково было полное название его первой академии). Выпускников распределили на различные военные корабли. Юру направили на борт маленького корабля миноискателя, который прочесывал Финский залив в поисках мин, оставленных немцами в водах Балтики во время войны.

СИГНАЛЬЩИК НА МИНОИСКАТЕЛЕ
Все члены экипажа миноискателя плавали на нем с 1938 года уже семь лет. Для них было забавно получить нового четырнадцатилетнего сигнальщика совершенно детского вида и роста. Но работал Юра как все: четыре часа вахта, четыре часа отдых; четыре часа вахта, четыре часа отдых и т. д.

Юру послали к портному в Ораниенбаум. Портной взял большую взрослую форму, и методично обрезая ее со всех сторон, скроил и сшил Юре морскую униформу по его фигуре.

В море выходили пять дней в неделю. В конце недели команда сходила на берег в порту Ораниенбаум. Они гуляли, как положено морякам, все вместе: вместе ехали в Ленинград, шли в кино, а после сеанса – в ресторан, поесть и, конечно, выпить. Юра тоже пил.

Матросам выдавали ежедневно 100 грамм водки. Сначала Юра не пил, ему очень не понравился вкус водки, да и запах был отвратительный. «Какой же ты моряк, если ты не можешь пить водку? Моряки должны пить водку!», - убежденно говорили ему сотоварищи. Ну, надо, так надо, и Юра начал пить, превозмогая отвращение, одним духом. И так каждый день. К вкусу водки постепенно привык.

Все на миноискателе выпивали по 100 грамм водки каждый день, выделялся в этом отношении рулевой. Он был настоящим пьяницей, при этом он не мог пить один, ему обязательно нужна была компания, и не свидетелей его выпивания, а соучастников, сиречь собутыльников. Команда, зная эту его особенность, под разными предлогами избегала его, когда он каждый вечер садился в столовой за стол, на который ставил бутылку водки. Юра оказался легкой жертвой. Рулевой был старший по званию, и он приказывал юнге занять место напротив и пить. Даже когда Юра был на дежурстве, он урывал несколько десятков минут и выпивал с рулевым «за компанию». Они не просто пили, а ели «тюрю», т.е. ломали большие куски хлеба и кидали его в миску, в которую наливали водку. Пропитанный водкой хлеб потом ели ложкой, как суп. Это и называлось «тюря». Каждый день таким образом Юра выпивал уже до трехсот грамм водки. Он так привык к водке, что за каждой едой выпивал по сто грамм водки. И почему-то не пьянел.

Этот феномен команда научилась использовать с чувствительной выгодой. Они приходили шумной командой в ресторан, занимали стол и заводили разговор о том, кто сколько может выпить водки. К этой беседе на животрепещущую для русского человека тему немедленно присоединялись другие посетители ресторана со своими охотничьими рассказами: мол, я могу выпить бутылку водки, я могу выпить полторы бутылки водки, а я как-то выпил 2 бутылки и т. п. Когда толпа уже была достаточно подогрета, кто-нибудь из нашей команды показывал на Юру и говорил:

«Посмотрите на этого маленького мальчика. Он может выпить два стакана водки единым духом и не опьянеть». В ответ на высказываемые сомнения посетителей ресторана следовало предложение пари.:

«Спорим, что он сейчас выпьет два стакана водки и пройдет потом, не качаясь, прямо по доске! Спорим? Если он это сделает, то вы оплачиваете выпивку всего нашего стола, если нет, то мы оплачиваем выпивку вашего стола, идет?!». Конечно, всегда находились желающие.

Юра никогда не обманывал ожиданий сотоварищей. Он был горд собой - он был герой: герой гетто, герой партизанской войны, герой флота, мужественно ищущий мины, и герой команды миноносца. Товарищи им гордились. Умение пить много, не пьянея, в матроской компании считалось проявлением силы и очень уважаемым качеством человека. Вскоре Юра стал аттракционом и знаменитостью в ресторанах Ораниенбаума и Ленинграда.Наверно он бы быстро спился, но случилось иначе.


ОТСТАВНОЙ МОРЯК

В один прекрасный день Юру вызвал командир, и глядя ему прямо в глаза, не спросил, а утвердительно сказал, почему-то вдруг впервые обращаясь к нему на «вы»:
«У Вас есть мать».
«Я..я..я..»,- начал Юра, заикаясь, и совершенно не зная, что надо говорить в ответ на это утверждение,- «я не.. я не плохой человек»,- почему-то в итоге сказал он.
«Я знаю, что ты не плохой человек, Юра. Но вот письмо от твоей матери», - и он протянул ему конверт.
Мама писала: «Дорогой Йозеф, я так скучаю по тебе, я ведь так тебя люблю. Я хочу тебя видеть. У нас теперь достаточно еды. Я хочу, чтобы ты вернулся домой в Минск и пошел в школу. Тогда мы бы были опять вместе. Я не хочу тебя потерять. Пожалуйста, возвращайся. Твоя мама».

Прямо в кабинете командира Юра расплакался. Командир сказал ему:
«Поезжай к маме, повидай ее. Ты несовершеннолетний и должен ехать к ней. Но хотя мы оформим все документы на списание, рассматривай это как отпуск. Через две-три недели возвращайся, мы опять возьмем тебя на корабль. Потом мы пошлем тебя учиться дальше. Ты можешь сделать во флоте хорошую карьеру с твоими данными Подумай от этом.»
«Хорошо, я поеду домой»,- ответил Юра. Он не сказал, что он вернется назад или, что он останется в Минске. Он и сам этого не знал.

Подготовили документы. Это были нормальные документы выходящего в отставку военного моряка. Так Юра стал в 15 лет отставным военным моряком вдобавок ко всем своим регалиям. Прощание со взрослыми друзьями было трогательным до слез. «Я вернусь, я обязательно вернусь. Через несколько недель». Но товарищи знали, что это прощание навсегда.

Из Ораниенбаума Юра сначала поехал в Ленинград к тете Лизе, он ведь так и не видел ее. Увидев его, она набросилась на Юру с упреками:
«Где ты был? Ты явился в мой дом, когда я еще не приехала и исчез до того, как я могла тебя увидеть! Где ты был, и что ты делал? Мы уже думали, что тебя убили!».

Прошло уже почти два года с того дня, как Юра пришел в дом к тете Лизе, хоть и в ее отсутствие. Он ушел из ее дома, не предупредив дядю Абрашу потому, что не знал, что сразу попадет в военно-морскую школу, он ведь поехал в Ораниенбаум просто на разведку. А потом он не писал никому потому, что не умел писать и потому, что боялся, что откроется, что он не сирота.

Тетя Лиза, вернувшись из эвакуации, и услышав от мужа историю о внезапно появившемся и внезапно исчезнувшем увешанном медалями племяннике, написала своей сестре, маме Рахиль письмо в Минск с вопросом, не вернулся ли Юра домой. Мама ответила, что нет, и что у нее нет никаких сведений о сыне. Тетя Лиза пошла в милицию с заявлением о пропаже тринадцатилетнего племянника Йозефа (Юры) Гави, который вышел из ее дома в начале октября 1944 года и больше не возвращался. Милиция стала его искать. Поиски продлились почти два года, пока наконец тете не сообщили, что он служит моряком, сигнальщиком на миноискателе в Ораниенбауме, совсем рядом от Ленинграда. Тетя Лиза в свою очередь сообщила от этом маме, и мама написала письмо начальству Балтийского флота.

Когда Юра вернулся в Минск ему исполнилось 15 лет. Уже шел 1946 год.

Мама сказала, что он должен идти в школу учиться. Взяли его в пятый класс, так как его знания были не больше, чем дети учат в начальной школе. Юра согласился, хотя это было смешно: он сидел в классе с одиннадцатилетними детьми, с настоящими детьми. Их разделяла пропасть не возраста, а жизненного опыта. Он согласился, чтобы не спорить с мамой.

Военно-морская школа дала ему действительно большой толчок в образовании: он прекрасно справлялся с заданиями по чтению, письму и арифметике по программе пятого класса. Он закончил пятый класс со всеми пятерками, но решил, что в шестой класс он не пойдет. Юра знал о жизни больше, чем его одноклассники и даже учителя, да и водки он пил больше, чем они, да и чем надо было бы.

УЧЕНИК ЭЛЕКТРИКА

Юра пошел работать помощником электрика и записался в вечернюю школу в шестой класс. Рабочий день длился восемь часов и это были восемь часов тяжелой физической работы. Тяжелой даже в буквальном смысле этого слова: с увесистыми бухтами проводов и кабелей, с лопатой, с чемоданчиком с инструментами он ходил от объекта к объекту, то есть от одного уличного столба к другому. Электрических столбов после войны осталось мало, надо было их устанавливать, а для этого надо было рыть ямы. Много, много ям. Он и копал. Восстанавливаемый из руин город требовал электричества. Вставал Юра в шесть, на работу приходил в семь и работал до четырех. Потом бежал домой поесть (на работе он съедал только принесенные из дома бутерброды) и к шести шел в вечернюю школу за парту. Занятия продолжались до позднего вечера. Он недоедал и, конечно же, недосыпал, ведь у него был бесконечно длинный день. К тому же по выходным, и даже в будни он пил в разных компаниях и пил немало.

 Однажды Юру застукали спящим на рабочем месте, он спал, сидя на земле, положив голову на чемодан с инструментами. Бригадир наорал на него, пригрозил привлечь к суду за саботаж, если это еще раз повторится.  Юра обещал, что больше никогда... Но это все-таки повторилось, его опять застал спящим бригадир и его действительно отвели в суд.

В то время в Уголовном Кодексе действовала статья, по которой сон на рабочем месте приравнивался к саботажу и вредительству. За это полагался срок от пяти лет. В Юрином усталом мозгу эти пять лет не казались чем-то особенно страшным. По крайнем мере он сможет выспаться!

Судьей была пожилая женщина. Она внимательно оглядела щуплую фигуру подсудимого и спросила начальника, приведшего Юру в суд:
«Что делает здесь этот маленький мальчик?»
«Это саботажник. Он заснул на работе, чем мешал восстановлению нашего города и возрождению экономики Советского Союза»,- ответил бригадир.
«Почему ты это сделал», - спросила судья уже у Юры.
«Я очень устал, товарищ судья. Я работаю восемь часов в день и вечером у меня еще 5-6 уроков в вечерней школе. Я все время хочу есть, я все время голоден. Во время работы я присел отдохнуть и заснул, я этого не хотел и совершенно не хотел никому вредить».

Юру отпустили, предупредив, что если это еще раз повториться, снисхождения уже не будет. Он даже и не очень обрадовался. По дороге домой он плакал. Почему он не остался во флоте? И еще хуже, почему он не захотел жить с Йозефом Якубовским?

История с флотом имела неожиданное продолжение. Как-то летом, гуляя с друзьями в городском парке, Юра встретил нескольких своих товарищей с миноискателя. Это было не менее удивительно, чем если бы он встретил марсиан. Он спросил их, как они оказались в Минске, и они рассказали, что они в увольнительной, поезд остановился в Минске, они решили выйти погулять. Юра очень обрадовался встрече. После многочисленных вопросов, «а как этот?», «а как тот?», они предложили пойти выпить. Пошли в ближайший ресторан, и там матросы решили продемонстрировать старый проверенный в Ораниенбауме фокус. Они поспорили с соседним столом, что Юра, несмотря на свои 15 лет, все еще выглядевший ребенком, перепьет любого в ресторане. Пари было принято, и Юра начал пить. Он пил и пил, и пил, а потом потерял сознание и упал. Его доставили в больницу на скорой помощи с диагнозом «алкогольное отравление». В коме он был сутки.

Этот случай излечил Юру от алкоголизма. Следующие шесть лет он не мог не только пить, переносить запах, но даже видеть водку. Да и потом пил умеренно.

ФОТОГРАФ

Как-то в гости к маме пришел ее приятель. Мама рассказала о том, что Юру чуть не посадили за саботаж. Приятель мамы спросил Юру, как долго он собирается заниматься этим рабским трудом по выкапыванию ям для столбов.

«Ты должен искать другую работу. Я, например, чудненько работаю фотографом, чистая и уважаемая работа. Я слышал, что в фотостудию начальство хочет нанять еще одного человека, который должен чинить негативы. Почему бы тебе не попробовать устроиться к нам? Я поговорю на работе о тебе».
«Но я не умею чинить негативы!»
«Не имеет значения. Тебя научат»
«Но я не могу просто бросить работу помощника электрика. Меня не отпустят, им нужны люди».
«Да, это верно. Ты должен написать заявление с обоснованием, почему ты переходишь на новую работу, и как эта работа важна для нашей Родины».

Юра пошел к начальнику, к тому самому, что хотел засадить его на пять лет в тюрьму, и начальник велел ему написать заявление. Юра написал поэму, а не заявление. В ней говорилось, что для документирования величественного процесса восстановления родной страны из руин, для демонстрации того, что столица Белоруссии Минск становится, несмотря на понесенные потери, еще краше, чем была, необходимо документировать этот процесс для истории, а для этого надо развивать фотографию и ее технически поддерживать, то есть чинить негативы. Эта демагогия подействовала (а может начальник не хотел больше каждый день видеть ставшую ему ненавистной физиономию Юры), и Юре разрешили перейти на другую работу, а знакомый семьи действительно смог договориться в фотостудии, что его протеже возьмут на работу.

Юра начал работать в фотостудии, но не мог воспринимать то, что он делает за работу, ему казалось, что он отдыхает в доме отдыха. Вместо тяжелой физической работы с лопатой в руках в грязи при любой погоде, было чистое, тихое, спокойное занятие, приносящее еще и неплохой заработок. Они с напарником сидели в отдельной темной комнате (правда, очень маленькой и отделенной от остального помещения только фанерной перегородкой) и чинили негативы. В вечерней школе заметно улучшились отметки, так как Юра уже не так уставал с одной стороны, и у него было время прочитать учебник и сделать домашнее задание с другой. К тому же он больше не пил. Чинить негативы оказалось делом нетрудным и необременительным.

ЧЕМПИОН

В деревянном доме, где жила семья Юры, не было водопровода. За водой надо было ходить к колонке на соседней улице, и это было Юриной обязанностью как самого сильного члена семьи. Обычно горожане ходили за водой, как к колодцу в деревне: с коромыслом на плече, на каждом конце которого вешали по ведру. Юрин рост не позволял ему такое облегчение в жизни, как коромысло: он пробовал – ведра волочились почти по земле и задевали о кочки. Поэтому он носил ведра просто в руках, расставив руки немного в стороны, буквой «Т» в виде натурального коромысла. А так как ему было лень лишний раз сходить за водой, то он нес сразу побольше, по десятилитровому полному ведру в каждой руке. Каждый день после работы перед школой он ходил так за водой. Эта силовая тренировка заметно укрепила мышцы рук.

Однажды, когда Юра нес два полных ведра с водой, его на улице остановил мужчина со странным вопросом:
«Сколько ты весишь?»
«Не знаю, а почему Вам это интересно?»
 «Я тренер по вольной борьбе. Я вижу, что у тебя очень сильные руки, я думаю, я мог бы сделать из тебя чемпиона...»
«Хорошо», - ответил Юра, ошалев от такого неожиданного, но лестного предложения,-«но я не умею бороться и не знаю правил».
«Ты должен тренироваться три раза в неделю, и у тебя все получится».
«Но я учусь каждый день в вечерней школе, кроме среды, субботы и воскресенья».
«Вот в среду, субботу и воскресенье ты будешь тренироваться».

После пяти месяцев тренировок, это было уже в 1947 году, Юра стал чемпионом Минска по вольной борьбе в легчайшем весе (еще говорили, в весе пера) и выступал на соревнованиях за титул чемпиона Советского Союза, правда, чемпионом там не стал. Он стал зато очень сильным. Он мог отжаться на одной руке 10 раз. Его торс был суперантичным, в смысле похож на древнегреческую статую какого-нибудь увековеченного в мраморе миниатюрного олимпийского спортсмена. Но побеждать ему было легко не только из-за его силы, но и потому, что большинство соперников были тяжелее его, в легчайшем весе было очень мало борцов.

Юра был просто опьянен своими успехами в спорте. Работа в темной комнате стала казаться ему уже смертельно скучной. Сидя над негативами он без умолку болтал с напарником о борьбе, о соревнованиях, о тренировках. Когда тема заканчивалась, он начинал петь морские песни, которые пел в военно-морской школе и на корабле. Начальница постоянно делала ему замечания, что он отвлекается сам, делает ошибки, отвлекает напарника, и он делает ошибки. К тому же неприличными песнями он мешает почтенной публике, пришедшей в фотостудию сделать фотографии. Есть жалобы от мамаш с детьми, ведь комнатушка, в которой работали Юра с напарником, отделялась от зала только фанеркой, слышимость была замечательной. Наконец заведующая пожаловалась Юриной маме на его поведение и сказала, что если ее сын не исправится, ей придется с ним расстаться.

«Но Юра ведь чемпион, и ему очень нравится заниматься спортом»,- вступилась за сына мама.
«Это очень хорошо, но это не должно мешать работе. Мы делаем серьезное дело, к которому надо относиться ответственно, а Ваш Юра всем мешает».

Через пару дней после посещения мамы, заведующая вызвала Юру в свой кабинет. Он испугался, что пришла новая жалоба, или его уличат сейчас в какой-нибудь новой ошибке и  выгонят. Или не выгонят, но опять будут долго отчитывать и воспитывать. С тоскою он вошел в кабинет.

«Ну, входи, входи»,- приветствовала его начальница с теплой улыбкой на лице и сказала совершенно неожиданное: «У нас есть одна путевка в альпинистский лагерь на Кавказе и мы решили отдать ее тебе, так как ты единственный спортсмен в нашем коллективе».

Юра был удивлен и озадачен. Он не знал, что такое альпинистский лагерь. Он только знал, что у него нет денег на дорогу не только на Кавказ, но даже на трамвай, поэтому он ходит от дома на работу пешком. И потом, только два дня назад она обещала его выгнать с работы, а теперь сладким голосом говорит, что его торжественно отправляют на Кавказ как бы в качестве награды. Здесь был какой-то ему непонятный подвох. Он рассказал директорше, что он уже протратил все отпускные деньги, хотя в отпуск никуда и не уезжал, что ему надо учиться по вечерам в школе, что ему к тому же надо тренироваться и что он должен сначала поговорить с мамой.

«Конечно, конечно»,- быстро согласилась начальница. «О деньгах не беспокойся. Билет тебе дадут бесплатный. Ты поедешь с сохранением зарплаты, это значит, что пока тебя не будет, зарплата будет выплачиваться дальше. И в любом случае это ненадолго, только на пару месяцев. Ты же спортсмен, у тебя такие мышцы, ты наверняка станешь отличным альпинистом.»
«Кем?»
«Альпинистом, Йозеф. Я уверена, что это твое призвание».
Юра был совсем сбит с толку.

Пока он шел домой, идея поехать в лагерь, пусть и альпинистский, на Кавказ нравилась ему все больше и больше. Он никогда еще не был в отпуске, а, как он понял, альпинисты ездят в горы отдыхать. Надоело сидеть в темной комнате! В горы! В лагерь!

Мама пыталась охладить его пыл: «Что ты знаешь об альпинистах? Это, между прочим, трудно, лезть в гору с тяжелым рюкзаком за плечами и со снаряжением, в разреженном воздухе трудно дышать, в горах холодно, это очень опасно, можно оступиться, сломать ногу, разбиться...».

«Но ведь это интереснее, чем сидеть в темноте над негативами особенно в такие солнечные дни. Я не могу так больше жить, это слишком спокойно. Я хочу действовать! Кроме того это же ненадолго. Я просто поеду в отпуск, за который мне еще будут платить зарплату. Я скоро вернусь к тебе и к Леве.»
«Хорошо»,- сказала мама. «Езжай. Ты обычно всегда возвращаешься».
На следующий день он сказал директрисе, что он согласен.
«Отлично»,- почему-то обрадовалась она,- «ты отличный парень».

Позже выяснилось, что Юра серьезно помог заведующей фотостудии, тем, что она смогла отчитаться в райкоме партии, что ее коллектив выделил «альпиниста», которого требовали от района по разнарядке. Шла кампания по укреплению альпинистских кадров. Каждая республика должна была предоставить определенную квоту рекрутов. В том 1948 году Белоруссия должна была предоставить для этой цели двух человек, Юра оказался одним из них. Желающих было трудно найти. Люди не хотели лезть в горы – еще сломаешь руку или ногу, или вообще убьешься... Альпинисты же понадобились стране, чтобы в случае следующей войны не повторились ошибки предыдущей, вызванные нехваткой альпинистов. У немцев во второй мировой войне была альпинистская дивизия «Эдельвейс», она контролировала перевалы на Кавказе, проводила регулярные войска к Черному и Каспийском морю и, что было может быть не так важно, но обидно, на Эльбрусе, самой высокой вершине Европы – 5663 м, поставила ненавистный всем нацистский флаг. У Советского Союза соответствующей альпинистской военной части не было. Учась на ошибках, командование решило заранее в мирное время на всякий случай готовить кадры, которые могут понадобиться в следующей войне. Были рекрутированы и посланы на Кавказ в учебные лагеря 16-18-тилетние молодые люди из разных концов страны. Так что альпинизм был не только спортом и отдыхом, а занятием военного значения.

АЛЬПИНИСТ

Юра полюбил горы сразу всем сердцем. У него не было страха перед отвесными стенами скал, снегом и льдом, и у него все хорошо получалось. Первые двадцать дней новички учились основам профессии проводника в горах. Во время войны многие советские солдаты погибли потому, что не знали азбуки поведения в высокогорье. В альпинистском лагере были многочисленные занятия на выживание, на прохождение узких троп, переправу через горные бурные речки и т.д. Следующие два месяца были практикой. Когда закончились все 80 дней и надо было возвращаться в Минск, назад в фотостудию, у Юры была только одна мысль: он думал, как ему продержаться целый год до следующего лета, до следующего альпинистского лагеря, до встречи с учителями и с его новыми товарищами.

Год как-то прошел, и он вернулся в горы в июне следующего года и до сентября был помощником своих учителей в обучении новичков, получил звание «Юный инструктор альпинизма». Учителей своих он боготворил. Практически все они были в своей зимней жизни учеными. Среди них были Виталий Абалаков (слышали про «абалаковский рюкзак»?), Владимир Кзель, Иван Леонов и другие знаменитости. Для Юры они были не только тренерами-альпинистами, но и окном в другой мир. Он таких людей раньше не видел. Таких образованных, умных, тактичных, интересных, одним словом интеллигентных. Он наслаждался общением с ними. Он тоже решил стать ученым. Он, научившийся читать в тринадцать лет по семафорным знакам, еще не окончивший школу, без аттестата зрелости, до этого не собиравшийся учиться дальше восьмого класса, решил после школы стать ученым. Он решил получать высшее образование.

Это была школа не только альпинизма, это была школа отношений с другими людьми тоже. Когда один из новичков, студент, упал со скалы и сломал ногу, инструктор, который руководил спасательной операцией, снял с себя куртку и другие теплые вещи и надел их на раненого, было очевидно, что только так должен поступать человек.

В альпинистском лагере еду готовили себе сами на костре. Продуктов было более, чем достаточно. Был шоколад, были орехи, была тушенка. Юра ел так, как он не ел никогда.

Скалолазанье было для него более сложной задачей, чем для других из-за его маленького роста, но он ни в чем не хотел поблажек. Его рюкзак был такой же тяжелый, как у других альпинистов.

За пять лет альпинистских летних лагерей он стал инструктором высшего класса. Он работал с туристскими группами на Баксане, Адил-Су, Шельде, Домбае, Бизенье и в других местах. Альпинисты-любители были в большинстве своем студентами, людьми с высшим образованием, инженерами и учеными.

Юриным близким товрищем и партнером несколько лет был географ Гера Аграновский. В 1953 году они с ним были включены в группу из шести альпинистов, которая должна была подняться на трудную гору Накра-Тау. Это был тренировочный поход. В первый день они поднялись на «средний островок», промежуточный лагерь. Место было крутое, палатку поставить было невозможно, и они должны были спать под открытым небом в штормовках. На следующий день 19-го июля погода испортилась, резко упала температура, и они стали узниками этого «срединного островка»: ни вниз, ни вверх. Три дня они просидели на склоне, завернувшись в брезент. Ранним утром 22-го июля они мало-помалу начали подъем. Обычно такой подъем занимает два часа, при этой же погоде им понадобилось семнадцать. Добравшись до вершины, решили спускаться по южному склону (им казалось, что там должно быть теплее). Два часа под проливным дождем они медленно спускались. Когда они добрались до травы, то без сил повалились в мокрые заросли и уснули прямо под дождем. Наконец-то они могли согреться! На следующий день они дошли до перевала, где их уже встречала спасательная команда и грузовик из соседнего поселка. Они залезли в кузов, водитель дал им плитку шоколада, которую они разделили поровну. Они не ели три дня. В поселке люди встречали их, выстроившись вдоль улицы. Когда они вышли, им аплодировали и бросали в них цветы. Их встречали, как героев. И в характеристике инструктора (в которой отмечались подъемы, число групп, класс трудности, как провел и т.п., так и написали об этом подъеме: «геройский».

Юре всегда нравилось, когда им восхищались. Наверно, еще и поэтому ему нравилось быть инструктором: он, пусть и маленького роста, еще не окончивший школу, но сильный, опытный и умелый, объясняет этим студентам, как правильно вбивать колышки, вязать веревки, управляться с плохим и технически несовершенным оборудованием, делать страховку. Нравилось видеть восхищение и уважение в их глазах, быть не просто равным с ними, но уже и не с ними, а с другими инструкторами, среди которых были кандидаты и доктора наук.

Но этого было бы мало, если бы он не любил горы. А он любил их бесконечно. Ему нравилось все: скалы, ослепительно белый снег, синее небо. Серое небо тоже. А ощущения, когда ты стоишь на вершине! Эта радость себяпреодоления, радость того, что ты все-таки это сделал, несмотря на то, что это было чертовски трудно! И чувство ответственности за свою группу, чувство, что ты не один, что «мы вместе», чувство причастности к другой жизни, наконец, чувство любви к ближнему. Люди в горах зависят друг от друга. Они должны быть уверены друг в друге. Плохих людей не было, они сразу отсеивались. В горах люди могут отдать свою жизнь, чтобы спасти тебя. Они поднимаются в горы не для того, чтобы их считали героями или давали им за это медали, а потому, что они любят все это: скалы, снег, лед, синее небо и серое небо тоже, уверенность в страховке, макароны с тушенкой из ведра, вечера у костра с гитарой, рассказы товарищей... И потому еще, что горы это очень красиво. Четверть века Юра три летних месяца каждый год проводил в горах.

ЖЕНА ИДА

Юра продолжал работать в фотостудии. Он уже был профессионалом и экспертом в проявлении пленок, обработке негативов, печатании фотографий, и т. п. Одной из его обязанностей было учить новых сотрудников. Однажды заведующая сказала, что придет новая ученица, и что Юра должен будет отвечать за ее обучение. Он пытался отговориться большой занятостью и большим объемом уже и так лежащей на нем работы. Он не стал говорить вслух о том, что с тех пор, как сотрудникам стали платить в зависимости от количества напечатанных фотографий и починенных негативов, тратить непродуктивно время на никем неоплачиваемую учебу практикантки совершенно не хотелось. Это была просто потеря денег обучать новичков. Но заведующая его даже не стала слушать: «Ничего страшного, я уверена, что ты справишься».

На следующий день в фотостудию вошла шестнадцатилетняя девушка и спросила, где ей найти Юру Гави. Это и была практикантка. Она была необыкновенно красива. Звали ее Ида Энгельс (это была двоюродная сестра моего мужа, то звено, которое связало и меня с Юрой).

Кроме красоты у нее оказалось еще изрядное трудолюбие и прекрасные способности. Училась всему она с невероятной скоростью. Юра влюбился в нее по уши. Ида в него тоже.

Когда Юра узнал, что Ида закончила только семилетку, он уговорил ее записаться в вечернюю школу, в которой учился сам, причем сразу в десятый класс. Учиться ей было очень трудно, не хватало пропущенных восьмого и девятого класса. Несколько раз Ида порывалась бросить школу, но Юра не давал этого сделать – сам провожал ее до школы и встречал после уроков. Аттестат об окончании школы Ида получила.

Это был 1950 год. Поженились они, правда, только в 1953, не могли решить страшную квартирную проблему: где жить. Юра, мама и брат жили в одной комнате. Ида, ее мама с отчимом (Идин отец, Исаак, брат отца моего мужа, переживший войну вместе с семьей в эвакуации, маляр, умер в 1946-ом году, отравившись медным купоросом – несчастный случай), две старшие сестры и младший брат тоже жили в одной комнате в квартире, в которой в каждой из других двух комнат жило еще по большой семье. Кухня была одна на всех. За водой надо было ходить к колонке на соседней улице, туалетом служила деревянная будка во дворе. Влюбленные гуляли до одурения по улицам и целовались на скамейках. Но решение, наконец, было найдено: они смогли снять квартиру, можно сказать дом, точнее домик – бывшую баню размером два на четыре метра. Без отопления. Кроватью был матрас, положенный на пол. О том, что не было водопровода и канализации даже и не надо говорить. За эту роскошь они платили 10 рублей (скорее 100 дореформенных) в месяц. Они даже уговорили хозяина разрешить им поставить примус, небольшую плитку, работающую на керосине, чтобы можно было готовить еду.

Когда они с Идой познакомились, Юре было 18 лет, он еще учился в вечерней школе. Закончил он ее на следующий год, в 1951-ом году, когда ему было 19 лет. В аттестате были только четверки и пятерки. Он пошел поступать на факультет энергетики в Минский Политехнический Институт. Вступительные экзамены были сложными: письменные по математике и физике, и устные по русскому и немецкому языку. Он хорошо сдал экзамены, и хотя ему как ветерану войны, вообще по правилам достаточно было бы получить три балла в среднем, его не приняли. Потому, что он был еврей.  Тогда он забрал документы и отнес их в Минский Институт Физкультуры. Кроме аттестата с хорошими оценками он принес ветеранское удостоверение, свои грамоты за соревнования в вольной борьбе и разряды по альпинизму. В физкультурный институт его приняли, и он стал студентом.

В декабре 1954-го года в семье родился первенец, сын Исаак, которого в семье звали Игорь. Зима была такой холодной, что они сидели дома завернувшись в одеяла, а больше просто лежали. Одеял не хватало, а купить не было денег: в то время Юра уже был студентом, в фотостудии не работал, получал только 35 рублей стипендии, а Ида не работала из-за маленького ребенка. Чтобы продержаться, Юра с Идой решили продать книги. Им было трудно это сделать, казалось, что продажа книг является постыдным занятием, но что делать, если нечего есть? На вырученные деньги купили еще одно одеяло, еды и даже осталось на кино. Они были молоды, веселы, были вместе и вместе были счастливы.
Летом 1955 – го года они поехали в альпинистский лагерь уже втроем: Юра, Ида и шестимесячный Игорь. Юра должен был поделиться с Идой горами, разделить с ней свою страсть. Он хотел, чтобы она поняла, почему его так тянет в горы, о чем он вздыхает зимой. Жена с сыном жили в базовом лагере, но он часто брал Иду с группой на тренировки, он учил ее скалолазанью; по-счастью всегда находились желающие посидеть с веселым и симпатичным младенцем, пока родители как горные козы с огромными рюкзаками за плечами карабкались по горам.


РИСКОВАННЫЕ СОРЕВНОВАНИЯ
В 1957 году Юра был включен в группу альпинистов под руководством Льва Филимонова. Группа должна была подняться на вершину горы Ушба. Гора Ушба находится в самом конце Шхельдинского ущелья, на границе России и Грузии. Это одна из самых сложных вершин на Кавказе. Говорят, что по красоте с ней не может сравниться ни одна кавказская гора. Ушба - сердце и гордость Кавказа. Горцы поклоняются ей как священной горе, а среди альпинистов восхождение на Ушбу считается заслуженным поводом для гордости. Существует множество легенд, преданий, сказок и таинственных историй, связанных с Ушбой, а само название "Ушба" переводится с грузинского как "Шабаш ведьм". Крутая двурогая Ушба является высочайшей вершиной района. Буран, может не выпустить поднявшихся на Ушбу альпинистов из плена и неделю, и две. Эта гора по праву принадлежит к одной из наиболее сложных для альпинистов. На экспедицию отводилось десять дней. Все шло по плану: группа без осложнений достигла вершины (высота 4700 м) и начала спуск, как вдруг один из участников восхождения, художник Зубков, почувствовал себя очень плохо: у него поднялась температура, он стал задыхаться. Он мог двигаться, но не с таким тяжелым рюкзаком, который был у него (как и у каждого из них). Филимонов поручил Юре и Гере Аграновскому спуститься с Зубковым в долину и сдать его в больницу.

Груз, который нес Зубков, разделили на двоих, разложив его по рюкзакам Юры и Геры. Перед спуском дали Зубкову кислород, чтобы хоть немного улучшить его дыхание. Решили идти в таком порядке: первым Гера, так как он был выше и сильнее всех и смог бы поддержать Юру, если бы он упал сверху, вторым Зубков и Юра последним. Он держал веревку для них двоих, и никто не держал веревку для него. Это очень странное чувство, спускаться последним, практически без страховки. Ты должен быть очень осторожным и предельно сконцентрированным на каждом своем движении. Каждая ошибка может стать последней. Но Юру поддерживала мысль, что раз ему поручили самую трудную задачу, спускаться последним, прикрывать спину, - значит в нем уверены, ему полностью доверяют. И они спустились. В сванетское селение Гул на высоте около 4100 метров они пришли совсем уже без сил. Зубкова доставили в сельскую школу. Он чувствовал себя уже заметно лучше, дыхание наладилось, даже температура упала. Жители селения принимали горячее участие в спасении больного. Они горячо выражали восхищение спуском и альпинистами вообще, чем заметно подняли настроение спасателей – приятно, когда на тебя смотрят как на героя. В эйфории альпинисты даже не снимая тяжелой промокшей одежды отжались по десять раз, чтобы показать, что они ничуточки даже и не устали. Нашелся грузовик, и Зубкова отвезли в больницу.

Другое большое восхождение в том же 1957-ом году Юра совершил на гору Уллу-Тау-Чан (4207 м), принадлежащую к Главному Кавказскому Хребту, недалеко от живописного ущелья Адыр-су и от селения Верхний Баксан (112 км до Нальчика). В группе было пять альпинистов: трое в одной связке и двое в другой. Эти двое были Юра и Аграновский. Достигли вершины без особых приключений и начали спуск почти по отвесному склону. Их предупредили, что над ними «подвижные камни», то есть надо быть особенно внимательным из-за возможного камнепада. Гера спускался первым, а Юра контролировал веревку. Гера крикнул снизу, что он встал на уступ и теперь может спускаться Юра. Гера был высоким человеком и мог ногой нащупать уступ, в то время как он держался руками за предыдущий. Юра пошел вниз. Когда он добрался до уступа и стал ногой нащупывать площадку, то не нашел ее. Он был слишком маленького роста, чтобы его нога дотянулась до опоры! Он попытался подняться назад на уступ, с которого спускался, но тоже безуспешно: тяжелый рюкзак тянул вниз со страшной силой. И вдруг Юра соскользнул с горы и полетел вниз. Все было нереально, он не мог поверить тому, что происходит. Он даже не закричал, он молча летел в пропасть. Пролетел мимо Геры, и Гера понял, что у Юры неприятности. Гера немедленно начал тянуть веревку и ему удалось остановить падение друга, когда Юра был уже ниже Геры метра на четыре. Юре повезло, при падении он смог удержать вертикальное положение и не сильно стукнулся о камни. Гера крикнул сверху: «Ты в порядке?». Юра болтался на веревке на пропастью глубиной несколько тысяч метров, но он был жив и невредим. Он ответил: «Да, Гера, я в порядке, но давай уйдем отсюда поскорее».

Гера с неимоверными усилиями подтянул Юру с его рюкзаком на веревке к себе, и они, когда он отдышался, продолжили медленно, очень медленно, спуск в прежнем порядке: сначала Гера, потом Юра. Когда они достигли плато, Юру начало трясти. Это была реакция. Его трясло крупной дрожью, и ноги не держали его, так что он должен был сесть на землю. Потом начало трясти и Геру. Полчаса они не могли остановить дрожь. До них дошло, наконец, что произошло: что Юра мог погибнуть и Гера, рискуя своей жизнью, спас его от смерти.

На следующий год Юру включили в команду альпинистов, которая должна была выступать на чемпионате СССР. Это была большая честь, Юра был командиром команды из пяти человек. Капитан команды альпинистов, как капитан на корабле: у него огромная власть и огромная ответственность. Он планирует маршрут, принимает решения и отвечает за группу.

Соревнования проходили на Джантуганском плато на территории Сванетии, где рядом стояли две трудные вершины: Джан-Туган (4012 м) и Башкара – «Черная голова» (4241 м). Задачей было подняться на Джан-Туган и вернуться в лагерь быстрее соперников. Потом надо было совершить восхождение на Башкару, и если это сделать тоже очень быстро, получить за это медали. Маршруты подъема на Джан-Туган в основном снежно-ледовые с небольшими скальными участками. Команда начала подъем в два часа дня, и в два часа пополудни на следующий день альпинисты стояли на вершине. Они ели шоколад и восхищались невероятной красоты панорамой Кавказских гор. Потом начали спускаться. Большой проблемой была теплая погода – снег подтаял, стал мокрым и тяжелым, липнущим к ногам и не держащим на насте. При каждом шаге альпинисты проваливались в мокрый снег, но, несмотря на это, команда спустилась вниз к «зеленой гостинице» довольно быстро. Окрыленные хорошими временными показателями, решили идти на Башкару уже на следующий день. «Мы не устали, мы готовы идти дальше», - сказали судьям.

Однако это было бы нарушением правил. Если бы они пошли на подъем на следующий день, то были бы дисквалифицированы и сняты с дальнейших соревнований. Поэтому на следующий день принудительного отдыха команда, с разрешения судей, перенесла оборудование поближе к горе Башкара, чтобы сэкономить время при настоящем подъеме. Разбили лагерь у «старта». От возбуждения ночью никто не мог спать. Все выглядывали из палаток, смотрели на звезды и толковали признаки, предсказывающие погоду: звезды не мерцают, значит в воздухе немного влажности, значит погода будет хорошей.

В первый день подъема на Башкару достигли горного хребта на высоте 3600 м. Так как было уже около шести часов вечера, решили разбить лагерь на ночевку. На следующий день по плану должны были дойти до вершины. Вышли рано утром (или поздно ночью – в два часа), пока снежные козырьки не начали плавиться на солнце. Юра шел первым, вбивая в лед и еще крепкий снег металлические колья, чтобы идущим за ним было легче подниматься. Поднимались целый день по все более крутому склону Башкары. На небе не было ни облачка, бирюзовое небо насколько хватает глаз – мечта альпиниста. Но на погоду полагаться нельзя, она опять продемонстрировала свой непостоянный и капризный нрав, может только для того, чтобы доказать, что немигание звезд не является признаком хорошей погоды – около семи вечера, когда альпинисты были на маршруте уже 17 часов,  пошел снег. Они вынуждены были остановиться на ночлег. Снегопад становился все гуще, и ветер усилился до ураганного. Поставленные палатки были сорваны ветром и унесены прочь. Юру самого подхватило на несколько секунд порывом ветра в воздух, но он удержался на месте, ухватившись за товарища. Команда была примерно на высоте 4000 метров, без палаток, в буран. Все сгрудились ближе друг к другу, стараясь своими телами защищать друг друга от ветра. Никто не спал, но время от времени все проваливались в какое-то забытье. Даже умудрились развести огонь на газовой горелке, растопить снег и приготовить чай. Температура упала ниже нуля. Старались все время двигаться, чтобы не замерзнуть.

На рассвете нашли одну из двух палаток, унесенных ветром, сложили оборудование в рюкзаки и продолжили восхождение.
Было пять часов утра. Снег валил, подстегиваемый порывами ветра. Шли почти вслепую. Но что-то все же можно было разглядеть. Юра шел первым, и вдруг он увидел, что впереди нет снежной поверхности, что-то белеется только внизу. Оказалось, что он стоит на скале, впереди обрыв, далеко внизу снег, и чтобы идти дальше на вершину, надо сначала спуститься с этой скалы вниз. Другого пути не было: только спуститься со скалы, потом подняться на вершину (до нее оставалось уже только метров 15) и спускаться дальше вниз в лагерь по другому склону Башкары.

Недалеко от вершины обнаружили, что скалы полностью покрыты снежным покровом, под которым был еще слой льда. Так как Юра шел первым и вбивал крючья, он должен был расчищать этот снежный слой. Сначала он делал это в перчатках. Они быстро промокли и задубели на морозе, и ему пришлось их снять, так как подниматься с мокрыми перчатками просто невозможно. Альпинисты приближались к вершине очень медленно, но приближались. Юра надеялся, что на вершине снега будет меньше, во-первых, и что, на другом склоне снегопад вообще закончиться, во-вторых. Его надежды не оправдались. Команда все-таки поднялась на вершину. Эти 15 метров заняли три часа, и погода не улучшилась.

Юрины руки распухли, и он не мог их даже толком разглядеть: снег шел так густо, что не видно было вытянутой руки. Было очевидно, что оставаться долго на вершине нельзя, и несмотря на ужасную погоду, надо начинать спуск. Постояли на вершине только минут десять, и Юра отдал приказ спускаться. Было около полудня.
Первой целью было небольшое плато 50 метров ниже вершины, где команда должна была устроить привал, пусть и без удобств, но пересидеть надвигающуюся ночь, укрывшись за скалой от ветра. Спуск был очень крутой. Каждый шаг вниз надо было продумать и проверить, прежде чем разрешить себе его сделать. Это было изматывающее и тяжелое занятие. Юра опять шел первым, вбивая металлические крюки в лед и в скалы, чтобы на них можно было крепить страховочную веревку. Другие ждали, пока он даст команду, что можно спускаться. В конце концов вся группа достигла желанного плато, но вблизи оно оказалось не таким, как хотелось бы – это был голый узкий выступ длиной около трех метров, открытый всем ветрам. Но выбора у них не было – уже стемнело, и идти дальше было бы чистым безумием.
Палатку, хоть она у них и была, поставить было негде, хорошо хоть, были спальные мешки. Юра велел товарищам снять кожаные ботинки и положить их вместе с собой в мешки. Ботинки были мокрыми, и если бы их оставили снаружи, они бы заледенели, и их невозможно было бы потом одеть. Выступ был таким узким, что толком нельзя было им пятерым ни сесть, ни лечь. Для страховки, Юра вбил крюк и закрепил всех членов группы страховочной веревкой, чтобы при возможном падении, падающего можно было бы поймать и спасти. Четверо сели вдоль уступа, а один лег поперек. По Юриной команде, они менялись местами, чтобы двигаться и не спать: чтобы не так мерзнуть, во-первых, и чтобы не заснуть и не замерзнуть навсегда во сне, во-вторых. Огонь развести под снегом и ветром не удалось. Они ели остатки сухого пайка, заедая снегом. Ребята начали вспоминать свои семьи: жен, детей, мам и пап. Это было уже как прощание с этим светом, но с другой стороны это отвлекало от ужасной действительности. Юра чувствовал смерть так же близко, как когда-то в сарае, где он сидел вместе с мамой и другими согнанными туда евреями в ожидании казни. Тогда его спасла Грета Коффман. Его и маму. Другие погибли.

Рано утром Юра попытался одеть ботинки – безуспешно. Мокрые ботинки хотя и не заледенели и не задубели в спальном мешке, но сами ноги так распухли, что не влезли в них, как он не старался. Он не мог идти дальше.

Снег валил хлопьями, видимость была практически равна нулю. Альпинисты не имели ни малейшего представления, где находится покоренная ими вершина, и в какой стороне желанный лагерь, они не знали даже, где верх и где низ. Ситуация была ужасна. Команда осталась сидеть на уступе, как на жердочке, но погода лучше не становилась, а их положение ухудшалось: запасы еды кончились и, главное,  началось обморожение конечностей.

Когда забрезжило утро, Юра сказал: «Прошло контрольное время нашего возвращения. Нас уже должны искать». В глубине души он сам не очень верил в то, что из лагеря действительно вышла группа спасателей - в такую погоду любой подъем на Башкару был чрезвычайно опасен, и рисковать жизнью десятка людей ради пяти альпинистов...
Но Юрины слова давали хоть какую-то надежду на спасение голодным замерзающим людям с распухшими и обмороженными ногами и руками. Они начали кричать в снежную стену:
«Мы здесь! Мы здесь! Помогите! Мы погибнем без вас!». Юра орал вместе со всеми.
Где-то в шесть утра, после двух часов выкрикиваний горам, они услышали ответный зов: «Юра, где вы, мы вас ищем, мы идем к вам, держитесь!» Это было самое лучшее из всего, что Юра слышал когда-нибудь. «Мы здесь! Нам нужна помощь! Мы очень ждем вас!»,- закричал Юра в ответ.

Голоса спасателей звучали совсем близко, в отсутствии видимости казалось, что до них ну метров 15, не более. Но ведь это горы. На самом деле они были далеко. На другой горе. «Не волнуйтесь, мы идем к Вам».
И они стали ждать.

Неожиданно снегопад прекратился и небо просветлело.Далеко внизу стало хорошо видно Джантуганское плато, альпинистский лагерь в сорок палаток и людей, собирающих палатки, как будто они все одновременно решили покинуть лагерь. Никаких спасателей поблизости видно не было. Послышались им голоса в бреду? Была это слуховая галлюцинация? Но все тоже это слышали. Может быть спасатели увидели, что добраться до спасаемых в такую жуткую погоду при плохой видимости нереально и повернули назад, не видя шансов на успех? Альпинисты были уже уверены, что пришел их последний час. Ну может быть предпоследний или предпредпоследний. Они должны были замерзнуть и умереть, их одежда была уже совершенно ледяной и не грела. Еды тоже не было, но холод был сильнее голода и жажды. Все довольно спокойно обсуждали безнадежную ситуацию. Никто никого не обвинял в том, что так получилось, что они оказались на грани смерти. Ощущение близости друг к другу усилилось. Потом и обсуждать перестали, замолчали.

Через несколько часов, проведенных в полном молчании, уже в наступлении сумерек, произошло невероятное. Юра увидел голову, высовывающуюся из-за выступа ниже группы, которого прошлой ночью в плохую видимость совершенно не было видно. Голова буднично сказала: «Юра, брось мне веревку», и он бросил вниз веревку, покрытую ледяными колючками. Спаситель закрепил веревку на своем выступе, и Юра, закрепившись на своем, стал спускаться вниз. На 12 метров спуска ему понадобились двадцать минут – распухшие и отмороженные ноги без ботинок его не слушались. Вблизи спаситель оказался другом и замечательным человеком, альпинистом Мишой Хергиани. Они обсудили с ним план дальнейших спасательных действий, и Юра полез назад наверх к группе. Он закрепил веревку на следующем члене группы, и тот медленно начал спуск. Миша принимал спускающегося и страховал снизу, а Юра сверху. Потом следующий. Потом следующий. Последним спускался Леня Борухович. Он был совсем слаб. Вдруг во время спуска он начал отчаянно жестикулировать, издавать какие-то булькающие звуки – было видно, что что-то не так, но в сумерках не видно, что именно. Достигнув площадки, на которой стоял Миша, он упал, рухнул на камень без движения и затих. Юра, остававшийся наверху последним, поспешил вниз, чтобы посмотреть, что случилось с Леней. Они пытались привести его в чувство, делали искуственное дыхание, но безуспешно, Леня не подавал признаков жизни. Он был мертв. Ребята стали так близки друг к другу во время этих последних двух дней, все были уже практически спасены, и вдруг один из них умер. Этого не могло быть, они не могли поверить в это, и не могли это принять.

Позднее стало известно, что у Лени было не такое уж хорошее здоровье. Врачи не должны были допускать его к занятиям альпинизмом, и особенно к участиям в сложных соревнованиях. Перед экспедицией он переболел воспалением легких, которое ослабило его еще больше. Этот подъем и экстремальная ситуация, в которую попала группа совсем подорвали его здоровье, и он умер. Юра не знает, как это объяснить, но это произошло.

Начали спуск дальше до перемычки между горами Башкара и Джан-Туган, неся с собой тело Лени. Рассчитывая на следующий день спуститься дальше до Джантуганского плато, остановились на ночлег в минилагере, устроенном  пятью спасателями. У них было две палатки, в каждую могло вместиться не более пяти человек: одна палатка для спасателей и одна палатка для спасаемой группы. Спальных мешков на всех не хватало, кому-то надо было ложиться вдвоем в спальник. Но что делать с Леней? «Оставь его на улице, мороз ему уже не страшен»,- сказал Юре Миша, старший в группе спасателей. Но Юра не мог это сделать. Леня был его другом, они были в одной связке, они страховали друг друга, они вместе сидели под завывания бурана на каменном узком козырьке над пропастью и рассказывали друг другу о своих близких. Юра не мог оставить своего друга на морозе. Он взял его с собой в свою палатку. Наверно, он сошел с ума от всего происшедшего. Он положил Леню к стенке палатки, а сам быстро заснул и спал крепко. Что такого уж было в этом странного? Да, ничего. Он видел во время войны очень много мертвых. Они такие же люди, и друзей нельзя оставлять на морозе.
На следующий день дошли до центрального лагеря. Осмотревший их хирург, диагностировал массивные обморожения пальцев ног и ступней и сказал, что без ампутации не обойтись. «Вы сами видите разницу между живой и мертвой тканью»,- сказал он, показывая на совершенно черные пальцы на ногах. «Может быть мне удастся спасти половину ступни».

В альпинистском лагере был один английский спортсмен. Он принес какую-то мазь, с виду ничем не отличавшуюся от вазелина, но пахнущую керосином, и велел намазать ею ноги и продержать повязку сутки. Если не поможет, то ампутация необходима, иначе смерть. Все намазались. Сутки не понадобились. Уже через двенадцать часов кожа на ногах стала розовой. Юра не знает, что это была за мазь, но она совершила чудо. Никого не надо было оперировать, ампутировать пальцы, никто не стал инвалидом.

Из-за Лениной смерти команду сняли с соревнований до конца сезона. Хотя никто, в том числе и Юра сам не видел в этой смерти вины капитана команды, Юра, болезненноо переживал ее не только как друг, но и как руководитель группы. Может что-то надо было сделать иначе?
Была еще одна небольшая проблема. Команда потеряла часть оборудования: палатки, спальные мешки, - их оставили на выступе, на котором они замерзали ночью, пока группа Миши Хергиани их не спасла. Это было казенное оборудование, и они должны были за пропажу заплатить. Денег ни у кого не было. Поднялись назад до этого уступа, собрали то, что нашли и спустились назад в лагерь.

Удивительная история случилась с женой Юры Идой. Этим летом она не поехала с мужем в горы, потому что осталась дома уже с двумя детьми, трехлетним Игорем и новорожденным Сашей. Когда Юра уже прощался с жизнью, замерзая на узком козырьке на горе Башкара, он впадая в забытье видел Иду во сне. А Ида в это же время увидела Юру в своем сне. Она видела его в горах, покрытых снегом, одетым только в шорты. Он протягивал к ней руки и просил о помощи. Она старалась подойти к нему ближе, но когда она приближалась, его уносило дальше порывом ветра и снега.

Проснувшись, она не забыла этот сон и ни о чем другом больше не могла думать. Следующей ночью сон повторился. Точно такой же. Утром Ида отвела детей к свекрови, попросила ничего у нее не спрашивать, а одолжить ей денег, и поехала в Минский аэропорт покупать билет. Денег у нее едва хватило на полет до Нальчика, от которого она дальше на попутке, в кузове грузовика, старого Студебеккера, за 12 часов доехала до центрального альпинистского лагеря «Спартак».
Когда она буквально ворвалась в базовый лагерь, ошарашенный начальник, узнавший ее, начал кричать: «Кто дал телеграмму? Почему дали телеграмму? Кто разрешил?». Он был уверен, что Иду вызвали телеграммой. Тогда очень не любили сообщать о неприятных несчастных случаях и старались, чтоб о них не особенно болтали.
«Никто не посылал мне никакой телеграммы»,- ответила Ида – «я знаю только, что мой муж Юра в опасности».
«Да жив он, жив. Один из группы умер, но остальные живы», - сказал ей директор.
Послали за Юрой. Он не мог поверить, когда ему сказали, что приехала его жена, думал его разыгрывают. Когда увидел Иду, не поверил своим глазам. Откуда здесь Ида? Увидев его ошарашенное лицо, она сказала: «Это действительно я».

Как это могло случиться? Как Ида могла за тысячи километров почувствовать, что Юра в опасности, что он замерзает? Я не знаю как, но это было на самом деле. После этого случая Юра поверил в сверхъестественное, потому, что сам это пережил .
А Ида после этого случая стала бояться гор. Она не требовала, чтобы Юра перестал быть альпинистом, но говорила про опасности альпинизма при всяком удобном и неудобном случае. У них было уже двое детей, два сына, Игорь и Саша. Юра не мог себе позволить, рисковать своей жизнью. Но как он мог отказаться от гор? От единственного светлого пятна в своей жизни (не считая семейной)? И он продолжал каждый год ездить в горы, но уже на более короткое время и не для участия в соревнования.

В 1955 году он закончил институт физкультуры и получил полставки преподавателя в своем же институте. В 1961 году он получил полную ставку преподавателя физического воспитания в Белорусском Политехническом институте и несколько часов в Белорусском Университете. Ему нравилось преподавать, нравилось общаться со студентами. Они были только на несколько лет моложе его, они были друзьями. А в летние студенческие каникулы, когда у него был длинный преподавательский отпуск, он мог ехать в горы.

СЕКРЕТНАЯ МИССИЯ

Так как летние каникулы у преподавателя ВУЗа были длинные, а летом Юра рвался в горы, то вполне понятно его желание совместить приятное с полезным, т.е. с дополнительным заработком для его четырехголовой семьи, к тому же сэкономив деньги, которые с большим аппетитом требовало его альпинистское хобби с дорогостоящим снаряжением. Так Юре повезло попасть в топографическую экспедицию в горы Памира на границе с Афганистаном и Китаем, в то время закрытую зону. Он работал в этой экспедиции альпинистом. Ему хорошо платили за эту работу. Он получал целых 400 рублей в месяц, т.е. за лето приблизительно столько, сколько он мог заработать как преподаватель за два года. С собой на «альпинистские работы» он взял также своего минского друга Юрия Волкова, а Ида поехала с ними поваром. Это была прекрасная возможность дополнительного заработка к небольшой зарплате. Детей пристроили в Минске у друзей.

Они получили билеты на самолет и вылетели в Ташкент. Восток Юру поразил. На ташкентском рынке он увидел такую гору фруктов и овощей, сколько он не видел, наверное, за всю жизнь. Арбузы были по 30-40 килограммов, было невозможно унести их с собой. Они наняли арбу, чтобы отвезти купленные арбузы, дыни, виноград и яблоки в лагерь. С такими фруктами не надо было и мяса, тем более, что им сказали, что мясо, в основном, конина, и как-то им не захотелось ее даже пробовать. Сам рынок произвел на них неизгладимое впечатление: огромное количество восточных людей, в пестрых халатах и платьях, женщины с множеством косичек на голове, с бусами и яркими украшениями. У некоторых вместо серег были в ушах пуговицы, а вместо поясов цепочки от унитазов. Это было, как в кино. Они попали в другой мир, вернее в другую страну. Потом они поехали в Самарканд, который когда-то Тамерлан выбрал своей столицей. Им казалось, что они попали уже не только в другую страну, но и в другое время. Величественные мечети с тысячелетней историей, огромные восточные дворцы, а за палатками ночами выли шакалы.

Через неделю их шестерых участников экспедиции на грузовике повезли в горы. Участниками были Ида, Волков, Юра в роли начальника экспедиции и трое заключенных, выделенных на роль чернорабочих начальством. Дорога на Памир заняла два дня и была не из легких. Оставив за собой последнее селение перед афганской границей, на высоте почти четырыех тысяч метров, пришлось оставить грузовик, и, перегрузив снаряжение на лошадей, двигаться дальше по почти непроходимой дороге. Еще через 15 километров нашли ручей и разбили базовый лагерь. Высота была более 5 тысяч метров, вокруг не было никакой растительности, зато лежал снег и лед. Ида должна была оставаться в лагере, в то время как Юра и другие участники уходили на 3 – 5 дней. На лошадях они поднимали на высшую точку горы доски и цемент, чтобы построить там треноги на случай обострения отношений с Афганистаном. Нужно было забетонировать и закрепить эти треноги со знаками советской принадлежности, видимо как доказательство правовых претензий Советского Союза на эти территории. В Самарканде Юра получил секретную очень подробную карту, на которой были отмечены точки, где должны были быть расставлены треноги. Его предупредили, что если он потеряет эту карту, то его посадят в тюрьму минимум на 15 лет за предательство Родины. При всей важности экспедиции, о которой ему неустанно повторяли, одежду и оборудование выдали очень плохого качества. Юра и Ида взяли с собой свое собственное альпинистское снаряжение, но как Юра мог обеспечить безопасность участников с тем, что им выдали? Пришлось много переделывать и укреплять на ходу. Но деньги платили действительно очень хорошие! При таких деньгах опасность не казалась такой уж большой.

Базовый лагерь, где командовала кухней Ида, был подобен каменной пустыне: ни травы, ни кустика. Зато был ручей и в нем можно было найти коряги, которые можно было использовать для костра. Сама готовка была мучением: на такой высоте вода закипала сильно ниже 100 градусов и варка чего угодно при такой пониженной температуре продолжалась бесконечно.
Однажды ранним утром когда в лагере была только одна Ида, она почувствовала присутствие посторонних. Юра, уходя, оставил ей ружье, на всякий случай, но пользоваться им она не умела, поэтому она держала кухонный нож под подушкой. Она лежала в спальном мешке в ботинках, так как было холодно. Она лежала молча, когда полог палатки приподнялся и в палатку заглянул бородатый мужчина и поприветствовал ее по-русски с сильным акцентом:
«Здравствуй, женщина!»
«Здравствуйте»,-ответила Ида.
«А где все Ваши люди?»,- вежливо спросил бородач.
«Они недавно ушли и вернуться часа через два»,- соврала Ида.
«Мы знаем, что они вернутся дня через два, но ты не бойся, мы тебя не обидим. Мы из Афганистана».

Ида вылезла из спального мешка, нож брать не стала, вышла из палатки и увидела большую группу мужчин в шароварах, длинных одеждах и шапках. Бородач представился муллой, а те, кого она сначала приняла за мужчин оказались детьми и подростками. Мулла называл их учениками. Они не говорили по-русски, но они быстро нашли с Идой общий язык, после того как она дала им пару карандашей и показала, как ими пользоваться. Один из мальчиков нашел бутылку с керосином и попробовал отпить из нее. Ида отобрала у него бутылку и дала ему лимонад. Она предложила детям к их полному восторгу чай с сахаром, чем заметно укрепила начинающуюся дружбу.

Гости принадлежали к кочевникам, которые с незапамятных времен свободно передвигались вдоль, через и поперек границ Афганистана, Ирана, Пакистана, Китая и Советского Союза.

После часового отдыха группа двинулась дальше. Прощаясь, мулла сказал: «Вы так добры к детям, Вас никто не обидит. Если Вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к нам, мы Вам поможем».

Такие визиты происходили потом довольно часто и длились по несколько часов. Дети, вернувшись домой, рассказывали в деревне про женщику, которая одна живет в палатке высоко в горах. Так Ида, наверно, вошла в легенды.

Мулла действительно помог экспедиции: вертолет, доставлявший пополнение материала, сбросил партию треног за пределами советской границы уже в Афганистане. Некоторые приземлились у деревни, где жил мулла, и его группа собрала их и привезла в базовый лагерь. Это было проявлением дружбы. Они не обязаны были это делать, могли их продать или использовать палки в хозяйстве. Юра был им очень благодарен.

Прилет вертолета был последней весточкой с Большой земли, после этого про участников экспедиции наверно забыли. Радио не работало, лекарства были на исходе, и, главное, кончились быстро запасы продовольствия и корм для лошадей. Решили попробовать купить какую-нибудь еду в ближайшей афганской деревне. Поехали всей группой: Юра, Ида, главный топограф и трое заключенных. Настороженно, готовые каждую минуту повернуть назад, подъехали к глинобитным домикам. Глава поселения пригласил их к себе в дом, который был больше других и окружен высоким забором. Во дворе их с с любопытством разглядывали молодые женщины, их было шесть. Младшей было лет четырнадцать. Хозяину же было около пятидесяти, и он, по счастью, говорил по-русски. Одна из жен, лет двадцати, накрыла на стол, поставив на него лепешки и кислое молоко, и удалилась. Хотя обычно женщины не садятся за стол вместе с мужчинами, Ида села к столу вместе со всеми – она была гостья. Сидели все на ковриках и подушках прямо на полу перед низким столом. Разговор велся как-то ни о чем, Юра пытался напрямую спросить о том, что его так интересовало, но хозяин дома уходил от прямых вопросов. Наконец, он сказал:
«Вам нужно мясо», - это был не вопрос, это было утверждение.
«Вы знаете, наши запасы кончаются, а новые поставки задерживаются. Я уверен, что там в Самарканде не забыли о нас. По-крайней мере я на это надеюсь, но сейчас у нас возникла проблема, где добыть продукты…»
«Вы едите свинину», - опять утвердительно сказал хозяин дома.
«Да!» - почти хором с воодушевлением закричали гости.
«Я не могу дать вам свинину. Мы, мусульмане, не едим свинины. Но я могу показать вам место, куда на наши поля приходят дикие свиньи. Они поедают бобы и зерна, а больше затаптывают и портят. Вы можете убить их, у вас будет мясо, и наши поля будут защищены. Но учтите, что они довольно свирепые и опасные животные с острыми клыками. Только ранить их нельзя, надо убить одним точным выстрелом.»
Участники экспедиции пришли в восторг от этого предложения.

После скромной трапезы хозяин повел их на место, где можно было запастить свининой. Шли минут двадцать по полям и степям, пока он не показал им небольшую канаву, в которой можно было устроить засаду.
«Ночью, где-то около часу или двух здесь проходит группа из 30-40 кабанов и свиней.»,- объяснил он и ушел, оставив Юру с товарищами в засаде.

Было только часов шесть вечера. Они залегли в канаву и приготовились долго ждать. Ожидание продолжалось действительно долго, им казалось, что бесконечно. Вдруг они услышали шум. Юра подумал, что это долгожданные кабаны, хотя по его расчетам для них было еще рано, но каково же было его удивление, когда вместо ожидаемой дичи, он увидели человек семь взрослых мужчин вместе с детьми. Пришельцы расстелили принесенный с собой толстый ковер на земле, сели на него и разложили посредине угощение: кислое молоко и лепешки. «Гости» пригласили «хозяев» к «столу», и те охотно присоединились. Прежде, чем приступить к трапезе, мужчины совершили молитву. Юра и остальные уважительно стояли в сторонке, ожидая, когда афганцы закончат молится. Когда они закончили, то пригласили всех сесть, сначала Юру, как старшего в группе, и Иду. Уже стемнело, и на небе появилась полная луна, вся группа на этом ковре выглядела очень живописно. Многие из пришедших говорили по-русски, завязалась беседа. Юра рассказывал о войне и о том, как он был моряком, для афганцев увлекательные сказки. Мусульмане рассказывали в ответ о своих героях. Младшие выказывали уважение старшим. Все держались с большим достоинством. Около десяти часов один из мужчин, видимо старший, дал команду, все быстро собрались, свернули ковер и исчезли в ночи, как будто их не было. Когда они остались одни, Ида сказала Юре, что ее все время мучила мысль, как бы мусульмане отнеслись к ним, если бы узнали, что они евреи. Юра, не совсем уверенно сказал, что наверно, также уважительно, ведь они все такие милые люди... Ночь была так прекрасна, и он этой встречи осталось ощущение почти праздника.

Новоиспеченные охотники опять залегли в свою канаву. Было невероятно тихо. На небе ярким фонарем светила огромная круглая луна, и звезды были совсем близко. Воздух был таким чистым и даже в темноте каким-то прозрачным.

Уже за полночь они услышали наконец нарастающий шум. Как-будто табун лошадей несся на них. Как назло луна, светившая до этого как фонарь, исчезла. Они оказались в кромешной тьме. Не было видно буквально ничего, ни своей руки, ни ружья. Куда стрелять? Хоть бы друг в друга не попасть. Их предупредили, что, если ты стреляешь в дикого кабана, выстрел обязательно должен быть смертельным, не дай бог ранить зверя – он отомстит страшно. Когда топот приблизился уже совсем близко, началась стрельба. Каждый из шести сделал по выстрелу в этот оглушающий топот, и охотники упали на дно канавы и затаились, ожидая ответного удара и мести кабанов, но стадо пронеслось мимо. Ничего не было видно. Они не решились выйти из канавы, чтобы проверить, сколько кабанов застрелили, и сколько раненых ищет их, чтобы продырявить в свою очередь их шкуру. Они лежали в канаве и ждали. Было тихо. Тихо и темно. Так пролежали до рассвета. Когда посерело, и окрестности приобрели очертания, с опаской вышли, чтобы собрать свои охотничьи трофеи. Искали долго, и не нашли ничего. Они не убили ни одного кабана!

Когда они вернулись в деревню и рассказали о своей неудаче, один старик сказал им, что только безумец будет ночью охотиться на диких кабанов, что это очень опасно, а вслепую стрелять в стадо кабанов могут только самоубийцы, так как раненый зверь это так просто без ответа не оставит. Юра как-то не понял, как это им в голову пришла такая безумная идея охоты. Горе-охотники решили не повторять эксперимент с дикими кабанами, а пойти охотиться на сурков, они по рассказам местных жителей были гораздо более мирными и безответными животными.

Другой старик, сказал, что если они принесут ему шкурки сурков, то он даст им за это картошки. Он опытным путем установил, что пояс из шкурок сурка облегчает его боли в пояснице. Это предложение добавило участникам экспедиции энтузиазма, и они отправились на охоту. Не скажу, что это было совсем просто для них, неопытных охотников, но пару сурков они за ночь подстрелили, да еще, совершенно неожиданно для них, еще и одного дикобраза. Все в группе ели вареное мясо дикобраза, а Юра с Идой не смогли, так же как не смогли есть конское мясо в Ташкенте. Но Юра сохранил на память пару игл дикобраза. Несколько из них стоят у него на письменном столе. И у меня тоже - подарок.

За шкурки сурков они получили обещанную картошку. Меновая экономика обеспечила им пропитание в лагере на некоторое время, а Ида пекла свежие лепешки из муки,. которую ей дали женщины из селенья.

Группа еще несколько раз ходила за границу в Афганистан. Собственно никакой границы не было. Только на секретной карте, за потерю которой грозились посадить Юру на 15 лет, можно было понять, где ты находишься: в СССР или в Афганистане. Однажды они встретили-таки пограничный советский патруль. Участники экспедиции предъявили документы, командировочные предписания, пропуска, списки группы, разрешения, объяснили, что они – топографическая экспедиция. После успешного признания их права на пребывание в этом месте, Юра не удержался и спросил: «А почему, сюда можно попасть только по специальным пропускам, что здесь такого секретного в этих местах?. И почему наша миссия является такой строго секретной? Я не вижу здесь ни одного военного подразделения или склада оружия или еще что-нибудь, что выглядело бы секретным?» «Вот это и является нашим главным военным секретом!», - ответил пограничник. «Как так»,-непонимающе переспросил Юра. «А так, секретом является то, что здень НЕТ солдат, оружия, военных укреплений, а мы хотим, чтобы в других странах думали, что здесь все это есть!»

К концу августа закончилась их секретная миссия на Памире, и они должны были вернуться домой, где с началом сентября Юра должен был приступить к преподавательской работе. Даже если бы они не успели, его бы все равно не выгнали бы за прогулы или за возвращение из отпуска с опозданием – миссия считалась столь важной, что Юре сказали, что ему бы «ничего не было». Но они успевали. Надо было еще раз подняться на вершину, и в этот последний раз с группой пошла и Ида. Часть пути, чтобы сэкономить время и усилия, пока еще это было возможно, они проделали на лошадях. Лошади артачились, не хотели идти по крутому каменистому склону вверх. Опыта общения с лошадьми у Юры до этой экспедиции было мало, поэтому мысль о том, что лошадям легче будет не брать гору штурмом, а взбираться на нее по серпантину, показалась ему настоящим открытием. И действительно, лошади пошли. Пятеро из них были нагружены мешками с цементом, водой, оборудованием, частями конструкции, которую надо было установить на вершине, и стройматериалами, необходимыми для ее установки и укрепления. На шестой лошади ехала верхом Ида. Юра шел впереди и вел эту лошадь под уздцы. Они шли так целый день. Когда они шли по склону в 60 градусаов, Ида сказала: «Юра, мне кажется, что я сползаю с лошади». Юра был усталым и чувствовал себя довольно больным, может быть от не совсем привычной пищи. Он повернулся к Иде и ответил: «Все в порядке, ты сидишь хорошо, это просто склон крутой, держись лучше». Но возгласы и крики других членов группы, идущих следом за Идой, едущей на лошади, подтвердили, что далеко не все в порядке: подпруга седла, на котором сидела Ида, лопнула, и Ида сползла уже на брюхо лошади и еще минута и упала бы вниз в пропасть. Конечно, группа остановились, починили седло. Ида была на Юру смертельно обижена, что он почти проморгал смертельную опасность, и еще долго попрекала его. Ее можно понять.

На вершине горы, установив треногу, Юра, Ида, трое зэков и инженер-топограф, постояли еще немного молча, понимая, что экспедиция практически закончена, закончена еще одна глава в жизни каждого из них и довольно эффектно: над ними было невероятно синее небо, вокруг горы куда не бросишь взгляд, далеко внизу скалы и камни. В этот момент у них была абсолютная уверенность, что они были первыми людьми, которые поднялись на эту вершину. Где они находились: в России или в Афганистане? Кто знает, но поставленный ими треугольник с датчиком говорил, что теперь точно в Росии, вернее в СССР, ведь для этого-то они его наверно и поставили.

Спускаться было ничуть не легче, а гораздо труднее, чем подниматься. Теперь Юра ехал верхом. Лошадь неуверенно щупала ногами камни, ища опору, а опоры почти не было и лошадь как-то все время сползала вниз. Внезапно она остановилась, и тогда уже Юра стал сползать с лошади, повиснув над пропастью, обтирая ноги о камни в кровь.Чудом он смог остановить сползание, перелез через лошадь и спустился на землю. Кожа на боку и на ноге была содрана. Он был весь в крови, рана болела, а аптечки с собой у них не было. Товарищи уговаривали его вернуться в базовый лагерь, но тут оставалось работы еще на день и надо было ее сделать. Кроме того, по альпинистскому опыту Юра знал, что, если он сейчас уйдет, то очень вероятно, что уже никогда не сможет больше подниматься в горы. Надо было себя преодолеть.

Эта ночь была, возможно, самой ужасной в Юриной жизни. Он не мог припомнить худшей даже во время войны, по крайней мере так ему казалось в эту ночь. Они ночевали в палатке, поставленной недалеко от вершины. Еды с собой было очень мало. Ида развела муку с водой, развела огонь и на камне испекла некое подобие лепешек, но они были так мало съедобны, что даже лошади отказались их есть. А травы вокруг не было, только камни. Ночью Юра не мог спать. Его раны болели и ныли, потом начали пульсировать, и он понял, что начинается воспаление. Началась лихорадка, поднялась температура. Перед рассветом Юра вышел из палатки  забыл про свою боль – над ним были такие огромные звезды! И так близко! Их можно было потрогать! Звезды были большие и свет, исходивший от них, такой ясный и яркий. Воздух был прозрачен, ни одной пылинки. Юра пришел в такой восторг, что должен был им немедленно поделиться. Он поднял всех, чтобы они тоже смогли полюбоваться на звезды. Он тряс их за плечи: «Вставай, посмотри, какие звезды»
«Отстань,- ответил товарищ, - мы их видим каждый день» - повернулся набок и продолжал спать. Тогда Юра разбудил Иду, чтобы показать ей эти чудесные звезды, она выбралась из палатки, села рядом с ним на камни, и они вдвоем смотретили на это чудо. Потом встали и все остальные, кого Юра будил. Он развел огонь, разогрел воду и сделал некое подобие чая. Боль затихла. Народ посмотрел, конечно, на звезды, но больше был рад чаю и лешепкам, оставшимся с вечера. Теперь съели их с удовольствием.

На следующий день экспедиции они заканчивали работу на вершине горы на высоте 5500 метров – выровняли площадку на горе с помощью молотка и долота, на которой установили треногу с прибором. Они думали, что это высотометр.

Потом начали спуск, медленно и напряженно. От «звездной» Юриной эйфории не осталось и следа, раны опять болели и пульсировали. Ему было грустно, что все кончилось. Может быть это его последняя экспедиция в горы? Он должен вернуться вниз в другую жизнь, так непохожую на эту. Юре нравилась его преподавательская работа, но покидать горы было просто невыносимо. Поневоле в его голове уже строились планы на следующее лето, на следующие горы.

Спуск занял полтора дня. По дороге им пришлось еще одну ночь провести в палатке почти без еды. Но наконец они были «дома», т.е. в базовом лагере.
.
Отдохнув один день, они свернули лагерь, и, нагруженные всем скарбом и снаряжением, отправились в афганскую деревню. Связи с «большой землей» не было никакой и, как добраться до Самарканда было непонятно. Они надеялись, что афганский «вождь» поможет им решить транспортный вопрос и найдет какой-нибудь грузовик. Чтобы его задобрить они принесли с собой шкурки сурков.

 Действительно они угодили ему своим подарком. Вождь был очень доволен и пригласил их на ночлег. В углу двора под навесом была груда подушек и одеял, где они с удовольствием разместились. К ним подошла женщина, в переднике которой лежал сухой конский и коровий навоз, который она собирала для очага, и спросила, хотят ли они есть. Они радостно приняли ее приглашение. Женщина ушла и через несколько минут вернулась, неся в том же переднике разные овощи и фрукты. Но они были так голодны, что и этот передник не испортил им аппетит, и они были ей очень благодарны за эти приношения.

Потом действительно образовался какой-то грузовик, который доставил их в Самарканд, а оттуда их уже отправили самолетом в Минск.

На этой секретной миссии Юра с Идой заработали сказочные деньги – 1200 рублей. Столько денег они не держали в руках никогда в жизни. Чтобы заработать такую сумму, Юре надо было бы работать ничего не тратя больше года. Они строили планы, как эти бешеные деньги потратить. Во-первых, они решили купить холодильник. Они его и купили. Правда, пришлось заплатить за него двойную цену, так как в магазинах в свободной продаже холодильников не было, надо было записываться в очередь или купить место в этой очереди, что они и сделали. Очередь стоила столько же, сколько и сам холодильник. Во-вторых, они решили купить автомобиль, но денег на него уже не хватало, поэтому машину пока не купили, а деньги ушли «на жизнь».

УЧЕНЫЙ.

Юре нравилась его работа преподавателя физической культуры, ему нравилось работать со студентами, но еще с тех самых пор, как он впервые попал в среду альпинистов, у него появилась мечта стать ученым. Не формально, он мог, конечно, писать «научные» статьи про улучшение методики преподавания физического воспитания в высших учебных заведениях – это тоже считалось научной работой, тем более, что у него действительно были свои оригинальные методики, но ему хотелось настоящей НАУКИ, с опытами, с результатами, с обработкой материала, со статистикой, с разными там корреляциями, контрольными и опытными группами, с научными статьями, а потом с монографиями и симпозиумами и с диссертациями.

Заведующим одной из лабораторий в Институте физиологии академии наук Белоруссии, был Мечеслав Кульвановский, он дружил с Юрой и тоже был альпинистом. Они с ним придумали ему тему исследования. Они решили заняться изучением влияния на человеческий организм пребывания на высоте в условиях кислородного голодания. В 1967 году Юра записался на прием к директору института физиологии, к профессору Бугелину. Директор принял его в своем обшитом дубовыми панелями кабинете, был вежлив и доброжелателен. Он спросил, что привело Юрия Наумовича к нему. Юра сказал, что он хочет заниматься наукой в этом институте, что у него есть интересная тема и что, ему не надо никаких денег, только разрешите, пожалуйста, проводить исследования и будьте его научным руководителем. Директор посмотрел на Юру изучающе, подумал и разрешил. Он разрешил ему приходить в институт и пользоваться оборудованием в лаборатории его друга Кульвановского. И началась Юрина жизнь ученого.

Юра думал вначале, что сможет проводить исследования во время летних экспедиций в горах, но оказалось, что этого мало. Научная тема постепенно разрасталась, расширялась, обобщалась и разветвлялась. От альпинистов она перешла к общим вопросам геронтологии и физиологии, оказалось , что без опытов на животных не обойтись. Животные не были предусмотрены бюджетом для Юриного исследования. Нужны были лягушки, крысы и кролики, и он покупал их за свои деньги. Надо было еще научиться их резать, делать препараты, пользоваться приборами, обрабатывать результаты... После работы, между работой, а иногда и вместо нее он спешил в лабораторию, проводил там все свое свободное время, продолжая работу в политехническом институте. Результаты были потрясающие: пребывание в холоде продлевало жизнь подопытных животных, хотя они при этом не прибавляли в весе. Через год он вместе с Кульмановским написал первую статью, ее опубликовал серьезный научный журнал. В течение следующих трех лет статей было уже много. Были доклады на конференциях во многих городах Советского Союза: в Гомеле, в Киеве, в Москве и в Лениграде. Материалы исследований были представлены даже на зарубежных симпозиумах, но не Юрой. Он не был сотрудником института физиологии, и никто не мог послать на симпозиум по физиологии преподавателя физкультуры, работающего к тому же в совсем в другом, в политехническом учебном институте.

Как-то Кульвановский предложил Юре помочь ему вести его дипломников, и Юра стал фактическим (формальным оставался его друг) научным руководителем многих дипломных работ студентов на разные физиологические темы.

Юра был счастлив. Его научная работа никак не оплачивалась, на жизнь он зарабатывал преподавательской работой да летом инструктором в альпинистском лагере или спасателем, но он все равно был счастлив. Ему было интересно жить! У него все получалось.

В своем политехническом институте Юра предложил проводить физиологические исследования физической кондиции студентов в связи с занятиями спортом и физической культурой. Неожиданно начальство согласилось, ограничив, правда, круг занятий студентами биологического факультета, что было тоже неплохо: студенты-биологи могли лучше заполнять анкеты и опросники, сознательно вести наблюдения над собой. Через год Юра стал ответственным за науку на кафедре. Он утверждал план научной работы, помогал формулировать темы, писать статьи и т.п. Сам он к этому времени написал уже 29 научных статей (в основном в соавторстве). Он написал также кандидатскую диссертацию. Диссертацию надо было защищать не только для признания Юры настоящим ученым (что он уже собственно защитил своими научными исследования и статьями), но и для повышения зарплаты - кандидатам полагалась надбавка к зарплате. На своей основной работе Юра получал немного, хотя и выиграл звание лучшего преподавателя года. Он много раз обращался к заведующему кафедрой с просьбой о повышении зарплаты, но кроме обещаний ничего в ответ не получал.

Однажды заболел ректор Политехнического Института, и ему врачи велели заняться лечебной физкультурой. Он позвонил на кафедру физического воспитания, и ему порекомендовали Юру как классного специалиста. Завкафедрой попросил Юру «помочь» ректору. Следующие два года два раза в неделю по часу он занимался с ректором лечебной гимнастикой, и у них сложились, если и не дружеские, то во всяком случае неплохие отношения.

Как-то один из сотрудников на кафедре собрался уходить на пенсию, и его ставка освобождалась. Узнав об этом Юра решился поговорить с завкафедрой и попросил его рекомендовать его на освобождающееся место старшего преподавателя. «Но ты же еврей», - сказал начальник, как будто сообщал о том, что у Юры нет высшего образования. «Да, я еврей, но обладаю ли я соответствующей квалификацией и заслугами, чтобы занять эту вакансию?», - ответил Юра. «Безусловно у тебя есть все качества, и ты мог бы занять эту должность. Но ты же знаешь, что у нас сейчас нельзя взять на работу еврея, а уж если он уже работает, продвигать еврея по службе. Считается, что евреев уже слишком много на высоких постах и в науке», - ответил шеф. К сожалению, антисемитизм был повседневная реальность. На всякий случай Юра еще сходил в отдел кадров с тем же вопросом. Ему открыто сказали, что у него нет никаких шансов, занять эту должность.

Юра пришел домой в плохом настроении. «Ну, кому мешает то, что я еврей? Чем евреи хуже других?», - думал он.
Ида спросила, что случилось, почему он такой грустный. Юра сказал ей, что у него нет никаких шансов, сделать карьеру, что он так всю жизнь останется преподавателем физкультуры, что сегодня ему в лицо, но, конечно, неофициально, а конфиденциально сказали, что его не могут рекомендовать на открывшуюся вакансию потому, что он еврей. «А почему бы тебе не поговорить об этом с ректором?»,- спросила жена. Юра ответил, что привык решать свои проблемы сам, да и от разговора с ректором он не перестанет быть евреем.

Но на следующем занятии с ректором, Юра все-таки не удержался и спросил: «Можно я задам Вам вопрос?», и рассказал ему про освобождающуюся ставку, которую он по своей квалификации хотел бы занять, но по своей национальности не может, и попросил, если возможно, помочь, а если нет, то нет, он не обидится, он же все понимает и просит забыть об этом разговоре. Ректор в ответ улыбнулся и сказал, что не видит никакой проблемы и постарается помочь. Юра был так обрадован, он благодарил ректора, но до конца не верил в реальность обещания, может быть это просто вежливость...

Через пару дней Юрин начальник, войдя на кафедру, направился прямиком к нему: «Товарищ Гави! Я поздравляю Вас! Вас назначили на освобождающую должность. По моей рекомендации, конечно. По Вашей просьбе я несколько раз обращался к начальсту с предложением повысить Вас, и вот теперь они пошли мне навстречу. Вы теперь будете получать зарплату на четверь выше прежней».

Юра долго и сердечно благодарил начальника за заботу и помощь: «Без Вас я не знаю, что бы я делал». Но он знал, что начальник не давал рекомендации на его повышение. Хотя начальник безусловно был неплохой человек и неплохо к Юре относился.

БЕЗРАБОТНЫЙ

 1976 году Юра должен был проходить очередную аттестацию, обычная процедура для преподавателей и научных работников. Это была уже третья с 1961-го года. В институте он организовал физиологическую лабораторию и публиковал статьи гораздо чаще, чем его коллеги, публикаций было много. Для переаттестации он еще прошел курсы повышения квалификации и сдал пять предметов, все на «отлично». Руководитель курсов написал хвалебный отзыв о преподавательских успехах Юры в Политехническом институте и порекомендовал аттестовать его с повышением. Юра заранее радовался повышению зарплаты. Но были оказывается обстоятельства, от него не зависящие, но влияющие на его судьбу.

Задолго до этого дедушка Иды по материнской линии, Альтер Грингвиг, красавец мужчина, любивший регулярно посещать местный трактир местечка Шацк недалеко от Минска, выпил однажды слишком много водки и подбадриваемый собутыльниками взобрался на стол этого самого трактира и пририсовал к портрету царя Николая Второго длинные карикатурные усы, всячески демонстрируя свое неуважение к «этому российскому тирану». Все присутствующие дружно смеялись. На следующий день местный полицейский, хороший друг дедушки, присутствующий также во время веселого пририсовывания усов, сказал, что есть мнение, что Альтеру лучше уехать из Шацка, а еще лучше совсем из России. Как уехать, куда? Ну, конечно, в Америку! В то время это было принято. Многие евреи тогда эмигрировали в Америку. Но на это были нужны деньги и гаранты в Америке. Поэтому Альтер решил поехать сначала один, чтобы устроиться и вызвать потом жену, на момент его отъезда беременную Симой, мамой Иды, и остальных троих детей. Это было в 1907-ом году. Сима родилась в 1908-ом, а ее мать вскоре умерла.

Альтер приехал в Нью-Йорк, устроился работать портным, а когда получил известие о том, что его шацкая жена умерла, женился снова. Связи с детьми, однако, не терял, посылал иногда деньги, звал приехать. Старшие дети, Моррис и Лиза, действительно приехали в Нью-Йорк в 1920-ом году, а двое младших остались на попечении родственников в Белоруссии. Моррис какое-то время работал с отцом в портняжной мастерской, но потом нашел место в ресторане, женился на официантке по имени Сильвия, переехал с женой во Флориду, где уже сам открыл ресторан и гостиницу, и зарабатывал достаточно много денег, чтобы помогать младшим брату и сестре, Евсею и Симе, оставшимся в России, т.е. теперь в Советском Союзе посылками и деньгами. Моррис поддерживал переписку с Симой и после войны, а в 1967-ом оформил ей приглашение в гости и обеспечил въездной визой. Советские власти разрешили ей выезд в гости к близким родственникам, которых она не видела более сорока лет. Сима прожила у брата в Америке шесть месяцев, продлевая визу до тех пор, пока дальнейшее продление визы не было разрешено уже американцами. Жила она в роскошных апартаментах с персональной служанкой, Моррис ее баловал, стараясь как-то возместить неравенство возможностей в разных странах. Вернувшись в Минск, Сима рассказывала родственникам и знакомым «всю правду об Америке», которая неизменно заканчивалась призывом немедленно эмигрировать. «Америка прекрасна! Мы в Минске живем, как животные, эта жизнь не для людей!»

Юра слушал рассказы тещи с большим интересом, но призыв пропускал мимо ушей – зачем эмигрировать, жизнь замечательна и в Минске, он заканчивал диссертацию, его рекомендовали на работе к повышению... Правда, сын Игорь после окончания школы поступил в Политехнический Институт, хотя мечтал пойти в университет и стать атомным физиком, но туда евреев не брали. Но он все же стал студентом и получал высшее образование.

Следующей в Америку в гости к дяде Моррису поехала старшая сестра Иды Фаня. Она пробыла там восемь месяцев. После возвращения она сказала, что в Минске жить нельзя, что мы здесь живем, как в тюрьме. Каждый еврей должен уехать в страну, где не страшно быть евреем. Она подала в ОВИР заявление на выезд, и в 1972 году уехала с 12-тилетней дочерью Женей в Майами. Потом уехал брат Иды Володя с женой и двумя сыновьями и поселился в Чикаго. Следом выехала другая сестра Иды Алла вместе с мужем Валерием и сыном Севой. Они поселились тоже в Чикаго. За ними последовала мама, т.е сестра Морриса Сима, замутившая всю эту эмиграционную карусель. Все уезжали по израильской визе, полученной на основе приглашения от фальшивых родственников из Израиля, доезжали до Вены, оттуда их направляли в Рим, и после «карантинной проверки» - в Америку. Напрямую почему-то было нельзя, хотя там были настоящие родственники и гаранты.

Таким образом к моменту переаттестации Юры в 1976 году большая часть родственников жены оказалась за границей. Юра не видел никакой связи между этим исходом родственников и своей карьерой. «Они уехали законно с разрешения властей. Я не хочу ехать, я хочу остаться здесь и заниматься наукой. Какая связь?».

Правда, Сима, уезжая, оставила Юре и Иде 3 тысячи рублей, чтобы у них были деньги на эмиграцию, когда они наконец на нее решатся (то, что это произойдет, она не сомневалась, надеялась только, что они не будут слишком затягивать). Она назвала эти деньги «эмиграционный фонд».

Юра был тронут такой заботой тещи, хотя его отношения к эмиграции деньги не изменили. Но большие по тем временам деньги жгли руки и голову. Разрешено ли иметь такую сумму денег? А где хранить? В сберкассе? Все будут спрашивать, откуда, ведь не из зарплаты? Заинтересуются «компетентные органы». Дома? А если придут воры и украдут? Лучшей идеей для хранения денег Юре казалась покупка автомобиля, о котором он давно мечтал. Конечно, автомобиль привлечет внимание коллег и соседей, но все знают, что Юра – ветеран второй мировой и имеет льготы: очередь на покупку машины только два года, а может быть и скидки... На очереди Юра уже стоял, так на всякий случай, как и все его коллеги. Автомобиль решал все проблемы.

Это были Жигули. Жаль, что не первая модель, но совершенно новая машина. Машину получил с помощью друзей, т.к. водить не умел. Надо было получать права. В ДОСААФе как ветерану войны ему было положено бесплатное обучение. Через неделю инструктор сказал, что Юра уже может ездить сам. Уроки проходили на Юриной машине на большой площади перед кладбищем, там было мало машин и мало людей. Инструктор вышел покурить, Юра ездил по площади, когда он увидел похоронную машину, большой грузовик покрытый коврами, на котором стоял гроб, а по бокам его на табуретах сидели скорбящие родственники. Грузовик пересекал путь Юриной машине, и он нажал на тормоз, чтобы пропустить грузовик. То есть он хотел нажать на тормоз, а нажал почему-то педаль газа. Машина рванула вперед, и столкновение было неизбежным. Водитель грузовика тоже понял это, и нажал на тормоз. При столкновении в сочетании с резким торможением скорбящие попадали с табуретов (по счастью отделавшись только ушибами), а гроб с покойным, разбив стекло заднего вида, влетел в кабину водителя грузовика в паре сантиментров от его головы.

Новенькие Жигули пострадали изрядно: перед был разбит, бампер покорежен, решетка слетела... Как сказать жене о том, что произошло с «эмиграционным фондом»?

Жене Юра сказал, что уезжает на неделю в горы, где должен поработать инструктором для инструкторов. Сезон был подходящий, так что вопросов не возникло.

Через друзей нашелся механик, согласившийся быстро починить машину, но за приличную сумму. Всю эту неделю Юра работал на вокзале грузчиком, разгружая вагоны с песком и, таким образом, смог оплатить ремонт. Ида ничего не заметила.

Пришел день переаттестации. На ученом совете инстита Юру представил заведующий кафедры. Он сказал, что Юра много лет является преподавателем, его уважают коллеги, любят студенты, он признан лучшим преподавателем за такой-то и такой-то год, он ведет большую научную работу как на самой кафедре, так и в институте физиологии, имеет много публикаций, подготовил диссертацию, прошел курсы повышения квалификации с блестящими отзывами и рекомендован кафедрой на должность еще на пять лет. Вставали коллеги и тоже говорили хорошие слова. Потом встал председатель парторганизации и сказал, что Юра не является хорошим сотрудником, а его научная работа по физиологии не имеет никакого отношения к его прямым профессиональным обязанностям и потому, партбюро не рекомендует ученому совету брать Юру на работу еще на пять лет. Это был шок. Вначале, как бы столкнувшись со стеклянной стеной с разбегу и, не поняв сразу, что дальше хода нет, коллеги выступали с несогласием, но когда стало очевидным, что там вверху уже принято решение, люди задумались о том, что у них тоже будет когда-нибудь переаттестация. Голосовали, правда, не единогласно, но большинство сказало «нет» дальнейшей Юриной карьере.

Так Юра после семнадцати лет преподавательской работы стал безработным. Ему оставалось право доработать до конца учебного года, а потом он был свободен, как птица. Никто вслух не сказал, что он должен быть уволен потому, что родственники его жены уехали «в Израиль», но это было очевидным. В Минске в то время было принято не брать евреев на работу, а вдруг они уедут, эти предатели Родины! И они действительно уезжали.

Юра искал работу преподавателя в других институтах и даже в школах.
- Где Вы раньше работали?
- В Политехническом Институте. Старшим преподавателем.
- Почему Вы пришли к нам, мы Вам не сможем платить столько, сколько Вы получали.
- Почему Вы ушли с Вашей предыдущей работы
- Я не знаю. Я действительно не знаю.

Нигде не нашлось ему места, даже в школу учителем физкультуры его не взяли.

Тогда Юра решил забыть про диплом и пойти работать рабочим. Он пошел на завод, но его там тоже спросили, что он делал раньше и какое у него образование. Его не взяли потому, что он был «переобразован».

Жить было не на что. Хорошо, Фаня присылала из Майами посылки с джинсами, которые семья, переквалифицировавшись в спекулянтов, продавала по знакомым. Это было нарушение закона, но законопослушность Юры как-то скукожилась.

Юра стал подрабатывать извозом на своих «Жигулях». Он не брал с пассажира больше, чем они заплатили бы в такси по счетчику. Появилась своя клиентура.

Как-то красил телевизионную башню. Красить он раньше не умел, но зато мог работать на большой высоте – маляров искали среди альпинистов. Опыт малярных работ пригодился ему позже.

Весной вместе с сыном Сашей Юра поехал на Украину, загрузился ранними овощами, большей частью помидорами, задрапировал их, тряпками и газетами. На подъезде к Минску надо было проехать через большой пропускной пункт. Большая очередь из машин. Юра пристроился сбоку большого грузовика и ехал рядом с ним. Он останавливался, Юра останавливался. Водитель понял, что Юра прячется за ним и помог. Перетрусил страшно. В Минске на рынке Юра сдал помидоры перекупщице. Они с Сашей хорошо заработали на этой операции, но больше не поехали. Слишком большой риск и слишком страшно. Женщина с рынка рассказала после, что к ней на рынке подошел милиционер и потребовал предъявить бумаги, доказывающие происхождение помидоров. Грозил конфисковать и все выбросить. Удовлетворился ящиком помидоров.


ОТЪЕЗЖАНТ

Старший сын Игорь женился на прекрасной девушке Зине, которая легко и естественно вошла в семью. Игорю было уже 23 и он только закончил институт. Работу он не нашел. Саше было уже 18. Он только поступил в институт.

Через пару месяцев безработицы Юру вызвали в милицию и спросили, на что он живет, где берет деньги, чтобы платить за квартиру, покупать продукты? У Юры не было выбора и он сказал правду, что он работает «черным таксистом» и спекулирует джинсами, присылаемыми из Америки. «Вас надо судить за предательство,»- сказал милиционер. Иронически. Он пошутил.

Юра пришел домой и сказал Иде: «Все, с меня хватит, мы уезжаем».
Они пошли в ОВИР, взяли анкеты «на выезд», внесли в них Юру, Иду, Игоря с женой Зиной и Сашу. Куда? Конечно, формально в Израиль, как все уже уехавшие в Америку родственники.

Мать Юры Рахиль за год до этого уже умерла (Юра говорил до того, что не может уехать, бросив мать). Брат Лева решил остаться. У него была своя семья, у его жены свои родители и целая уйма других причин никуда не ехать.
Мать Зины была категорически против отъезда. Папа был «за», но не мог уехать без жены. Он попросил Иду быть его дочери матерью на чужбине.

Юра боялся, что его участие в «секретной миссии» может послужить причиной отказа, никто не знает своего досье, может быть там стоит гриф «секретно»? Да и жена Ида много лет проработала в прокуратуре машинисткой, пока ее не уволили, случайно узнав, что ее брат Вова уехал по израильской визе. Секретность она не подписывала, но все-таки работала в прокуратуре...

Довольно скоро после подачи документов Саша, младший сын, получил повестку с требованием немедленно явиться в военкомат. В те времена прежде, чем подать документы в ОВИР на выезд в Израиль, люди увольнялись с места работы, а студенты забирали документы из института – таково тогда было представление о порядочности, - в противном случае страдало место работы или учебы за то, что просмотрело предателя родины. Саша, забрав документы из института, перестал быть студентом, значит снималась отсрочка от армии и он должен был идти служить. Саша прошел медкомиссию в военкомате, был признан годным и назначен к призыву.

Юра пошел в военкомат на прием к военкому. Он рассказал ему, что вся семья Саши подала документы на выезд в Израиль и ожидает решения, поэтому Саша не может идти в армию.

«Мы знаем, что Вы собираетесь в Израиль. Израиль нуждается в солдатах, Саша прослужит три года в советской армии, и Израиль получит хорошо подготовленного соладата». Полковник засмеялся, довольный своим остроумием.

Юра не хотел ни в Израиль, ни в Америку без Саши. Кроме того, что родители любили своего сына и не хотели бросать его одного в Союзе, они не могли его оставить заложником. Если бы они уехали, а сын остался бы в армии, их можно было бы шантажировать, требовать от них сделать что угодно, например, стать шпионами и пр.

Юра и Ида решили, что пусть Игорь с беременной Зиной уезжают вперед, родственники в Америке им помогут, а сами они останутся в Минске, ждать, когда Саша вернется из армии.

Несмотря на все усилия, семья разваливалась на куски. Это было ужасное время, полное слез.

В день, назначенный военкоматом, Юра и Ида пошли провожать Сашу в армию. Около сорока призывников были построены в шеренгу, полковник лично провел перекличку. Когда он вызвал Сашу, Юру как ударили. Он до последней минуты надеялся на чудо, на то что его не будет в списке. От отчания Юра почти ничего не видел.

После переклички, передав управление новенькими младшему по чину, полковник подозвал Юру и велел ему пройти с ним в его кабинет. Новые несчастья? На ватных ногах Юра пошел за ним. «Вы решил предать нашу Родину! Я боюсь, что и Ваш сын тоже стал предателем. В рядах нашей армии предателям не место. Забирайте своего сыночка и валите в свой драгоценную Израиль!»

Юра не верил своему счастью, он боялся, что это шутка. Он был так счастлив, что не возражал против того, что его, защищавшего эту Родину, только что назвали предателем. Юра, Ида и Саша, все в слезах, счастливые, подавленные, окрыленные и обессиленные одновременно вернулись домой в свою квратиру.

Последние сомнения были забыты. И он еще не хотел уезжать! Юра теперь мечтал об этом! Он считал дни.

Говорили, что обычно рассмотрение заявления на выезд длится два месяца. Два месяца миновали. Ответа не было. Юра ходил в ОВИР каждый день. Он надоедал сотрудникам. Они раздражались. Увидев Юру они кричали, чтоб он не доставал их своими глупыми вопросами, терпеливо ждал и не мешал им работать. Юра не отвечал, он думал про себя: «А что бы Вы делали, если бы Вы находились во взвешенном состоянии, без работы, без денег, без уверенности....Сидели бы и ждали молча? День, неделю, месяц, год?»

В ОВИРЕ (расшифровывается как отдел виз и регистрации) всегда были длинные очереди, которые надо было отстоять, чтобы зайти в кабинет и спросить, «пришел ли ответ». Очередь надо было занимать уже в 5 часов утра, чтобы вообще попасть на прием. Некоторые стояли здесь уже с ночи. На руках писали номера. Иногда очередь до Юры так и не доходила, и он шел домой, не задав служащей ОВИРа своего обычного вопроса, и не выслушав обыного ответа. Но чаще доходила. Так в очередной раз выслушав совет, сидеть дома и не донимать их глупыми вопросами, он шел домой, терзаясь предположениями, одно хуже другого, что могло произойти с их бумагами, почему так долго нет ответа. Их потеряли? Готовят отказ?..

Придя домой, первое что он увидел, открыв почтовый ящик, был конверт с письмом из ОВИРА, из которого он только что пришел. Оно было коротким. «Ваш запрос на выездную визу удовлетворен». Вместо радости у Юры была злость на служащего ОВИРА, который знал, что он получил разрешение, но издевательски не хотел ему этого сказать.

На следующий день Юра опять стоял в очереди. Предъявил письмо, получил предписание в течение 30-ти дней покинуть страну.

Дел за 30 дней надо было сделать много:
Надо было отремонтировать квартиру: переклеить обои, побелить потолки, покрасить двери. Этого требовал ЖЭК. Чтобы новые жильцы въехали в отремонтированную квартиру после них.
Надо было сделать в Москве для выезда заверенные МИДом свидетельства о рождении, о браке и другие важные документы. Для Юры и Иды сначала надо было восстановить свидетельства о рождении, утерянные во время войны.
Надо было купить билеты на поезд в Вену. Билетов, конечно, не было, их надо было «доставать» с переплатой.
Надо было сделать визы в Израиль и транзитные в Австрию, это можно было сделать только лично в Москве.
Надо было отправить багаж. Они брали с собой только книги, медали, фотографии и Юрины научные статьи. Багаж надо было отвезти в Брест и отравить в Вену. Книги отправлять не резрешили. Их по несколько штук отправляли через ХИАС (Еврейская Эмиграционная Помощь). Также и так и незащищенную диссертацию вывозить было запрещено. Тоже через ХИАС.

Надо было продать машину.Это было самым легким делом, машины были в дефиците. Жигули были куплены дядей приятеля из Ленинграда, который работал мясником и не решался официально покупать новую машину, т.к. могли спросить, как это он, имея официальную зарплату 80 рублей, может позволить себе купить машину за несколько тысяч. Мясник прилетел в Минск с сумкой с деньгами. Он хотел заплатить 20 тысяч, в то время, как Юра платил за нее только шесть тысяч, поэтому он и взял шесть тысяч. Даже после ремонта квартиры, покупки билетов и отправки багажа оставалось еще довольно много денег.

Оставалась проблема с собакой. В свое время, когда Игорь поступал в Политехнический институт, Юра ему пообещал, что купит ему собаку, если он поступит. Игорь мечтал о собаке уже давно. Шансов поступить в Политехнический было почти никаких, евреев туда не брали, в университет он уже не поступил, так что это было скорее утешительной и мотивирующей отговоркой. Но Игорь поступил! Так в семье появился Эмир, умнейшая и добрейшая овчарка в мире. Они не могли его бросить, Эмир был членом семьи.

Вначале, когда принималось решение об эмиграции, они планировали Эмира оставить в Минске, но чем ближе приближался день отъезда, тем яснее становилось, что они этого просто не могут сделать. Семья решила взять Эмира с собой в поезд до Вены, а там по обстоятельствам. Значит надо было подготовить бумаги и для собаки.
В ночь перед отъездом в отремонтированнной пустой квартире без мебели, допаковывая чемоданы, Юра услышал стук в дверь. За дверью оказался Юрин друг, альпинист из Армении Рубен Арутюнян. Он стоял с ящиком коньяка, с колбасами, с бастурмой, с армянским сыром и лавашом. «Рубик, что ты сдесь делаешь?!» спросил Юра. «Вы мои друзья! Я приехал для твоих и моих детей, чтоб они знали, что такое дружба», - ответил Рубен. Мужчины тут же расплакались. Рубен работал на фабрике, он не был богатым человеком, и вот он взял отпуск, купил отнюдь не дешевый билет на поезд из Армении в Минск и приехал, чтобы проститься. «Вы мои друзья, и может быть я вижу Вас в последний раз в моей жизни».

До утра, до самого поезда они сидели все на чемоданах. На вокзале Юра купил Рубену билет до Бреста, до границы, и пока ехали, пили за дружбу. Дверь купе держали открытой, и всех проходящих мимо приглашали присоединиться.

«Это было великолепно!» - вспоминает эти коньячные проводы Ида. Так они простились со свои другом,  с другими друзьями и родными, которые не могли быть с ними, со страной и со своим прошлым.

ЭМИГРАНТ

На венском вокзале прибывающие евреи из Советского Союза делились на две части: тех, что ехал в Израиль увозили на автобусах к временному ночлегу, чтобы назавтра отвезти в аэропорт для вылета в Тель-Авив. Остальная часть развозилась микроавтобусами в пансионаты, где люди ждали оформления бумаг для дальнейшего этапа эмиграции в США или Канаду. Водители микроавтобусов с опаской поглядывали на Эмира. Чтобы успокоить окружающих Юра повесил ему на ошейник все его медали, чтобы показать, что собака обученная и воспитанная. Из собственного опыта Юра знал, что медали благоприятно действуют на окружающих. В конце концов один из водителей взял их вместе с Эмиром в свой автобус.

Их шестерых (включая собаку) разместили в однокомнатной квартирке около парка Штраусса.

ХИАС оповестил их письмом, что если они хотят ехать в Америку, они должны ждать разрешения Америки в Италии, около Рима, но собаку в Италию взять нельзя. Что делать? После многочисленных телефонных разговоров они решили отправить Эмира сразу из Вены напрямую в Америку. Его согласилась принять сестра Иды Алла с мужем Валерой в Чикаго. Надо было раздобыть большую деревянную клетку, т.к. Эмир был очень большой собакой. Когда Юра пошел в магазин с инструментами с Эмиром, по дороге его остановил полицейский и предложил продать ему собаку. Он предложил несколько тысяч шиллингов.Он сказал, что сразу видно хорошую породу, а медали показывают, что собаку можно обучить новым необходимым в работе полиции навыкам. Юра сказал ему, что продать члена семьи не может.

Эмира вместе с клеткой привезли в аэропорт, где его обследовал ветеринар и дал справку, что он может быть отправлен на самолете в США. Прощались они в слезах.
Эмир хорошо долетел в Чикаго.

У Юры было немного денег, переданных Симой, матерью Иды, из Америки. ХИАС выдавал им также пособие. Денег хватало на хлеб, помидоры и цыплят, которые в Вене были гораздо дешевле говядины. В кастрюльку, которая принадлежала к квартире, целая курица не влезала, поэтому варили сначала суп из одной половины курицы, а на следующий раз суп из другой половины курицы.

Вена Юре очень понравилась. Пестрые овощные лотки на улицах, церкви, музеи, парки, чистота. Он вспомнил свои детские годы, идиш, разговоры с немецкими солдатами на заводе, куда их с папой водили в колонне из гетто, и обнаружил, что понимает немецкую речь.

Поезд в Рим с двумя сотнями еврейских эмигрантов из СССР, охранялся автоматчиками от возможных нападений ООП (террористическая организация освобождения Палестины, угрожающая убийством евреям) .Не доезжая до Рима, всех пересадили в автобусы и с военным эскортом повезли в оффис ХИАСа.

Семья Юры могла бы получить разрешение на въезд в США гораздо быстрее, чем она его получила в реальности: у них были родственники и поручители в стране, но Зина была на последних месяцах беременности, и авиакомпания Пан Американ по своим правилам не могла взять ее на борт из опасений, что она начнет рожать прямо у них в самолете. Юра, Ида и младший сын Саша, конечно, могли уехать раньше, а Зина с ребенком и Игорь, приехали бы позже, но они были одна семья и не хотели разлучаться, поэтому ждали появления внука в Риме.

Рим был великолепен. Они были покорены Веной, но тогда они еще не видели Рима. Они жили в квартирке в небогатом районе в Остии, и это были подаренные им судьбой трехмесячные римские каникулы. ХИАС выдавал пособие, достаточное для оплаты квартиры и питания.. Каждое утро Юра покупал свежий хлеб и бутылку вина в розлив за 30 центов в магазинчике, где все стены от пола до потолка были уставлены бутылками, бутылями и бочонками с винами. Надо было подойти к выбранной к бочке, открыть кран и наполнить принесенную с собой бутылку вином. Море было недалеко, можно было плавать, загорать, неспешно играть на берегу в шахматы. Они гуляли или шли пешком в центр Рима, посещали музеи, ходили в гоголевскую библиотеку, а также на пестрый бесконечный фломичиновский блошиный рынок. Это было замечательное время.

Настал день, когда Зина сказала: «Началось!»
Игорь выскочил на улицу ловить такси, чтобы везти ее в больницу рожать. Ловил он его буквально: бросился на проезжающее мимо такси с криками : «Бамбино! Бамбино!». Водитель такси остановился, выскочил и, озираясь, стал, искать ребенка, боясь, что может быть он его как-то задел. Ситуация прояснилась, когда из дома, поддерживаемая Идой, вышла Зина, держась двумя руками за огромный живот. В больнице Игорь ждал вечность в коридоре, пока наконец не вышла медсестра и не поздравила его с тем, что он стал отцом. Игорь немедленно бросился звонить Юре и Иде: «Это мальчик! Его зовут Давид!». Юра был счастлив. Теперь у них вместо собаки есть ребенок!

С появлением ребенка, появилась квартирная проблема. При подписании договора о съеме, не понимая толком языка, они не заметили пункта, что квартира сдается семье без детей (хотя положение Зины было очевидным и не могло быть квартирной хозяйкой незамеченным). Теперь в семье началась паника. Хозяйка увидит ребенка, потребует освободить квартиру, а другой квартиры не найти, вон сколько нашего народу из Вены на поездах привозят. Помогли соотечественники - в доме жили еще три еврейские семьи, ожидающие также, как и Юра, разрешения Америки на въезд, и они все приняли участие в укрывании ребенка от хозяйки. Как она появлялась с инспекцией, все наготове, ребенка переносят из квартиры в квартиру, прячут на балконе, благо, что ребенок оказался спокойный, тихо спал, пока нервные взрослые конспиративно его прятали. Пока не попались. Однажды хозяйка встретила Зину с коляской на улице. «Какой хорошенький малыш! Поздравляю! Что же Вы мне раньше не сказали!», - сказала она, поулыбалась, поулюлюкала ребенку и пошла дальше.

ИММИГРАНТ

Пришло письмо с датой вылета в Америку – 25-е июля 1978 года.

Самолет Пан Американ взлетел и Юра с семьей оказались в воздухе. Между Европой и Америкой, между Старым и Новым Светом, между прошлой жизнью и совершенно неизвестным будущим. Ида сказала: «Если бы кто-то, кто умеет читать мысли, попытался бы понять наши мысли сейчас, он бы ничего не понял!»

По прилете в Нью-Йорк их встретила огромная, как грузовик, (как впрочем почти все в Америке) легковая машина от ХИАСа и отвезла в гостиницу. Юра впервые в жизни спал на кровати – в Минске они с Идой спали на пружинном матрасе, поставленном на подставки, а в Вене и в Риме он вообще спал на полу, т. к. они впятером жили в одной комнате, и обе две кровати были отданы женщинам. Эта первая в жизни кровать в Нью-Йорке была огромной, в ней можно было спать как вдоль, так и поперек. Кроме того в номере была отдельная ванная и душ с горячей водой, под которой можно было стоять вечно! (В Вене душ был в коридоре на много комнат, а в Риме душ был со счетчиком, куда надо было кидать монетки). Это были мелочи, но какик замечательные мелочи!

На следующее утро они полетели в Чикаго. Их встречали Алла, сестра Иды, и Валера, ее муж. Неприятной неожиданностью была демонстративная холодность Эмира. Они так радовались предстоящей встрече с ним, а он уходил от контакта. Потребовалось время, чтобы Эмир «простил» их. К новому же члену семьи, Давиду, Эмир и в дальнейшем относился настороженно.

Около месяца Юра и Ида прожили у Аллы и Валеры в их квартире. «Дети», Саша, Игорь, Зина и Давид жили в это время в семье брата Иды Володи в другой части города. Смогли воссоединиться только когда сняли уже «свою» квартиру на Лант Стрит и перебрались туда все, включая Эмира.

МАЛЯР

У Владимир, маляра-виртуоза, была небольшая малярная фирма, в которой работало 5-6 человек. Он взял на работу и Юру с Сашей и Игорем.
В конце первой рабочей недели он выдал каждому чек, сказав, что это зарплата. Юра посмотрел на чек, прочел сумму, стоявшую там и спросил: «Хорошо, а где же деньги? Как я могу на этот чек купить еды на ужин, и как мне дадут с него сдачу? Отрежут кусочек?»
Владимир посмеялся и объяснил, что чек надо положить в банк. Но т.к. у них еще нет счета в банке, он выдаст первоначально наличные и поможет открыть счета в банке.

Они работали из расчета 3,5 $ в час, то есть втроем зарабатывали 10,50 $ за час. В неделю работали от 40 до 60 часов и чувствовали себя миллионерами.

Юра хотел быстро заработать много денег, чтобы расплатиться с долгами перед ХИАСом за пребывание семьи в Вене и в Риме и за авиабилеты из Рима в Чикаго. Они откладывали для этой цели деньги, ужимаясь во всем. Но все-таки они что-то и тратили.

Первой большой покупкой был большой морозильник. В Минске они покупали продукты практически каждый день, здесь же в гигантском супермаркте Дельмонико они выезжали из магазина с набитыми доверху тележками, зато не чаще, чем раз в неделю. Продукты замораживались и готовились по мере надобности.

Все пошли на курсы английского языка. Игорь выучил язык очень быстро и нашел работу по специальности как инженер, ведь у него было высшее образование. Саша пошел в старший класс школы и тоже быстро выучил язык.

После 10-12 часов работы Юра тоже ходил вечером на курсы английского. Курсы длились четыре часа, а он вставал утром на работу в 5 утра. Он был все время уставшим и ничего не мог выучить. Он никогда не работал физически так тяжело, как в это время, разве что когда учеником электромонтера после войны в разрушенном Минске с лопатой и отбойным молотком готовил ямы для электрических столбов. Тогда он тоже после работы ходил учиться в вечернюю школу, и тоже от усталости и недосыпа учился неблестяще. Теперь же он целыми днями с немеющими руками красил потолки, приходил домой с чудовищной головной болью и не мог повернуть шею. Все что он хотел, это спать, а не делать упражнения с неправильными глаголами.

Юра нашел другое место работы у немецкого строителя. Юриного немецкого языка вполне хватало, чтобы они друг друга хорошо понимали и даже подружились. Во время рецессии конца семидесятых годов у хозяина стало мало заказов, и он не мог платить Юре зарплату, но он пристроил его на еще лучшую работу. Он позвонил шефу местного профсоюза маляров и сказал, что пришлет к нему одного эмигранта, который не говорит по-английски и, наверно, не очень хороший маляр, но примите его в члены профсоюза, в качестве ответной услуги за все хорошее, что он (немец) для этих профсоюзов раньше сделал. И Юру приняли. Как члену профсоюза ему была гарантирована минимальная часовая ставка 9,75 долларов на любой стройке или в ремонтной фирме.

Профсоюз даже помог Юре найти работу. Это была городская тюрьма, куда Юру взяли на несколько недель на покрасочные и прочие ремонтные работы. Его новый шеф заговорил с ним по-английски, Юра не понял ни слова, зато понял, что этот первый день работы является и последним. Юра ответил по-русски, что он его не понимает. «Ты что – русский?» - спросил шеф обалдело. Оказалось, что он поляк, а по-польски Юра говорил с детства свободно. Так он смог обойтись без английского и проработал в тюрьме около года.

Жизнь американской тюрьмы была удивительной.На обед заключенным давали суп, мясо и фрукты, перед кроватями на полу был коврик, на самих кроватях простыни, и их меняли раз в неделю, здесь был физкультурный зал, где каждый мог тренироваться каждый день. Последнее особенно удивляло Юру, т.к. он видел, как заключенные, сидящие за разбой, накачивали себе в тюрьме мышцы и выходили на свободу более сильными, чем пришли из нее. Хорошо ли это для общества?

Уже через несколько дней пребывания в Чикаго Юра купил себе машину. Это был старенький и довольно обтрепанный «форд», но все равно он был сильно лучше его минских «жигулей», а размером он был, как небольшой грузовик. Надо было получить американские права, а для этого надо было сдать экзамен по правилам движения на дорогах. Первым на экзамен в семье пошел младший сын Саша и провалился. Потом еще раз. После второго провала Владимир дал совет положить на сиденье, на которое садится экзаминатор конверт с 30-ю долларами, и выйти из машины сразу после теста, оставив инспектора считать оценки. А конверт как бы забыл. Третья попытка сдать экзамен прошла с большим успехом.

Этим же способом Юра тоже без проблем через несколько недель получил права и стал ездить на своем огромном «форде» на работу. Машина значительно облегчила ему жизнь, т.к. он мог теперь вставать позже – дело в том, что в тюремные ворота надо было войти не позже, чем в 6:30 утра, кто не успел, тот опоздал и в этот день не работал со всеми возможными последствиями.

Однажды Юра опаздывал. Он очень торопился и проехал светофор на красный свет, что не осталось незамеченным полицейскими. С мигающими огнями на крыше, полицейская машина стала преследовать «форд», а Юра, одержимый только одной мыслью, не опоздать в тюрьму, ничего вокруг не видел и упрямо ехал вперед. Полицейский включил сирену, догнал его машину и поехал рядом, подавая знаки, чтоб Юра остановился. Когда Юра его наконец заметил, он очень удивился и, конечно, сразу остановился. Полицейский был очень раздражен: «Вы проехали на красный цвет! И Вы не остановились на мои требования!». Юра объяснил, что он опаздывает на работу, что он должен быть у ворот не позже 6:30 иначе этот день не будет оплачен. Полицейский сказал, что Юра должен заплатить 35 долларов штрафа или должен отвечать в суде, где его лишат водительских прав. Юра не очень понял, что говорил полицейский. 35-ти долларов у него с собой не было. («Не знаю, какой сумасшедший носит с собой в кармане в Чикаго такую огромную сумму наличными», - говорил он, рассказывая об этом случае). Оставался только суд. Водительские права Юры в период до суда действовали только для поездки на работу. Суд был назначен на 24-е декабря.

В тюрьму Юра все же успел вовремя. Он рассказал шефу про свои неприятности. Узнав о дате суда, шеф начал смеяться. «Не могу себе представить, что суд на рождество отнимет права у человека за такую мелочь. Скажи, что ты был уже на перекрестке, когда светофор переключился на красный, и у тебя не было другого выхода, как ехать дальше». Так Юра и сделал. Его полицейский тоже был в суде свидетелем. Прошло уже два месяца, и он не мог точно сказать, выехал Юра уже на перекресток или нет. Дело было прекращено без последствий, водительские права восстановлены в полном объеме. Рождественская сказка.

Они жили в Чикаго уже больше года. Ида работала сначала в парикмахерской маникюрщицей, а потом, пройдя курс машинописи, печатала бумаги на русском и английском в каком-то офисе. Ей нравилась Америка, нравилось, что незнакомые люди на улице, тебе улыбаются, говорят «привет», нравилось улыбаться прохожим и говорить им «привет». Это поднимало настроение. Она себя чувствовала здесь не чужой. Английский она выучила быстро довольно хорошо. Зина нашла работу продавщицы в большом универмаге. Игорь продалжал работать инженером в большой строительной компании. Семья была вместе и чувствовала себя уверенно. Но в 1980-ом году экономическая депрессия стала еще депрессивнее. Из тюрьмы были уволены 200 рабочих, не имеющих непосредственного отношения к прямому профилю заведения, в том числе и Юра. Он стал безработным и получал 780 долларов в месяц пособия, так что и без его зарплаты, семья не особенно страдала. Под семьей я понимаю всех приехавших. Они продолжали жить большой семьей. Юра искал работу, но не мог найти.

РЕСТОРАТОР

Знакомые эмигранты из Минска, поселились в Луисвилле, штат Кентукки. Гави иногда ездили к ним в гости. Юре понравился этот город - он был компактнее, чем Чикаго, размером с Минск, к тому же, чтобы выехать на природу не надо было часами ехать через весь город. Как-то они увидели объявление, что продается недорого ресторан в Луисвилле. Юра до этого был в ресторанах раз шесть (не считая его подростковых моряцких алкогольных подвигов после войны), а тут вдруг стать хозяином ресторана без сообтветствующего образования и хорошего языка. Но это была работа для всей семьи, да и Луисвилль им нравился. Они запросили кредит в банке, получили предложение и решились на покупку. Так в 1981 году они сняли квартиру в Луисвилле поблизости от «своего» ресторана на Седьмой улице, который купили за кредитные деньги. Это был маленький ресторанчик при суде, который работал только в первой половине дня и преимущественно по заказам - клиенты заказывали еду по телефону, и курьер ресторана развозил ее. Принимать заказы по телефону оказалось самым трудным делом, надо было понимать, что тебе говорят по-английски. Наемный повар в ресторане был неплохой, посетители не жаловались, Ида помогала на кухне и обслуживала клиентов, Юра развозил заказы, но главного человека на прием заказов по телефону у них не было, сами они плохо понимали, что хотят клиенты. В первый день работы выручка составила 375 долларов, но уже через три дня она скатилась до 55! Сыновья риэлтера, через которого они купили ресторан и сняли квартиру вызвались после школы дежурить на приеме заказов. Но это было временным решением проблемы.

Помощь пришла в лице Игоря и его семьи (у них уже было двое детей). Когда проект, на который его взяли на работу, закончился, компания решила направить его в Западную Вирджинию на новый объект, но он, видя, что родители нуждаются в его помощи, отказался от назначения и уволился. Всей семьей они переехали в Луисвилль. Он встал на вахту к телефону. Его английский был замечательным. Число заказов стало неустанно расти, и дела начали налаживаться.

СТРОИТЕЛЬ

Сын Игорь со своей семьей снял отдельную квартиру, ведь их было уже четыре человека. Платить за две квартплаты показалось Гави много, и они решили купить дом, в котором было бы место для всей большой семьи из трех поколений. Стали читать объявления. Все дома были им не по карману. Тогда возникла мысль построить дом самим. Игорь работал в строительной компании, у него уже был опыт, он ведь был инженер и мог много сам. Гави пошли в банк и взяли еще один кредит на 45 тысяч долларов.

Сначала думали нанять строителей за 250 долларов в день, чтобы те строили им дом. Наняли, не понравилось. Строители работали медленно, нужно было все время давать им указания, проверять, переделывать все заново. Они отказались от их услуг и решили строить сами. Юра и Игорь, папа и сын.

Стены возвели быстро, благо в Америке дома строили не из кирпичей, а из древесно-стружечных плит. Надо было переходить к внутреннему оборудованию, а для этого надо было разбираться в материалах и в технологиях. Отец с сыном стали объезжать строящиеся дома в Луисвилле и советоваться с отделочниками, как делать то или это. Люди были к ним дружественны, давали много советов, показывали, как, что делать. Гави уже знали все строительные магазины в округе, где что продается дешевле, где лучшие материалы и инструменты, что продается по акции, где распродажа. В результате Юра и Игорь сами отделали стены под красное дерево, положили ковры, оборудовали ванные комнаты. Увлекшись, они вместо первоначальных запланированных 185 кв.метра построили 450 кв.метра жилой площади, пристроив отдельную квартиру над гаражом. Получился огромный и удобный дом для трех поколений.

Если они могут строить дом для себя, может попробовать это делать для других? Гави создали свою строительную фирму, начали строить дома и продавать готовые. Это не был быстрый процесс, в год они могли сделать два-три дома. Фирма даже была признана победителем в конкурсе «Хоумрама» в Луисвилле. В основном строительством занимался Игорь, Юра же больше времени вместе с остальной семьей работал в ресторане.

К сожалению, проблемой строительной фирмы стали неплатежи заказчиков, которые платили поздно, очень поздно или совсем не платили. Подавать на них в суд было дорогостоящим и рискованным делом. У Игоря от напряженной жизни и стресса открылась язва. Фирму закрыли, Игорь устроился на работу по найму.

ГЛАВА СЕМЬИ

Саша, младший сын, хотел стать музыкантом. Юра уговаривал его вместо этого пойти учиться и получить солидное образование. «Успею» «Есть одна вещь в жизни, которую нельзя купить – это время», говорил ему папа. Саша стал учиться в Иллинойском университете компьютерным наукам, потом устроился на хорошую работу.

Ида с Юрой много лет работали в своем ресторане. Он был открыт только в первой половине дня для завтраков и обедов. С ними работали дети Игоря и Зины, Давид, а потом и Габа (Габриэль). В ресторане был только один наемный работник – это повар. Повара за эти годы менялись. Они стали для Юры учителями английского. В общении с ними его английский постепенно улучшался и богател на пару слов в день. А также в общении с посетителями. Юра любил поговорить, как он говорит, для улучшения английского. Юра рассказывал им истории из своей жизни, такой непохожей на жизнь в Америке. Постоянными посетителями был полицейские, адвокаты и судьи из суда. Они хорошо знали Юру и его рассказы. Были случайные прохожие, им было интересно поговорить с необычным владельцем ресторана, ростом и комплекцией с ребенка, но с коротко стриженой сединой вокруг лысины, всегда улыбающегося. Обсуждали с ним местные новости, скандалы в Вашингтоне, просили рассказать о гетто, о партизанах, о миноискателе, об альпинистах. Иногда Юру приглашали выступить в школах перед американскими детьми в качестве живого доказательства того, что вторая мировая война действительно была, и евреев действительно планомерно уничтожали по приказу нацистского военного командования. Дети не очень верили.

Однажды в ресторан забрел какой-то историк, страшно заинтересовавшийся Юриными рассказами. Он попросил Юру наговорить свои воспоминания на магнитофон. На основании этих записей он написал книгу о Юре «Иосиф Гави. Юный герой минского гетто», автор Карлтон Джексон, профессор истории западного кентакского университета.

Я тоже.

ОТ АВТОРА

С моим героем и его семьей я познакомилась осенью 1977 года, на стадии «отъезжантов», в ситуации безработности, многочисленных хлопот и томительного ожидания. Зато у Юры было свободное время. Он возил нас по Минску и в Хатынь к памятнику деревни, сожженной немцами вместе со всеми жителями. Мы ходили на проводы в пустые квартиры других отъезжантов, получивших разрешение на выезд, играли с Эмиром, ели приготовленную Идой «гефильте фиш» не как праздничное блюдо, а как повседневное на завтрак, купались в доброжелательной атмосфере их гостеприимного дома и слушали удивительные рассказы Юры о его жизни. Он любил рассказывать и был хорошим рассказчиком. С юмором, и не драматизируя.

В следующий раз мы встретились уже через 23 года в Майами, куда мы и американские родственники собрались на рождество (которое ни мы ни они не празднуем). Юра с Идой мало изменились, миниатюрные, поджарые, активные. Жизнерадостность омрачалась финансовыми проблемами, связанными с аварией «недоконцазастрахованной» машины сына и его семейными неурядицами. Их родственники, сестра и брат Иды, относились к Гави немного снисходительно, его рассказы о его героической жизни все уже слышали, а их собственные успехи в жизни были заметнее, хотя, как показали дальнейшией события, успех никем не гарантирован.

Юра умер через год. Ему исполнился 71 год. Из них он 23 года прожил в Америке, где он чувствовал себя дома. Ида с невесткой Зиной и внуками Давидом и Габой, тремя поколениями продолжали работать в ресторане, пока не закрыли его в конце 2014-го года – Ида и Зина решили выйти на пенсию. Иде было уже за 80, да и Зине 64.

Я читала заметку в местной кентакской газете «Курьер-журнал», где сообщалось, что этот удивительный ресторан, кормивший около 20 лет русско-американскими блюдами судей, адвокатов, прокуроров и полицейских города, к большому их сожалению закрывается. Вот высказывания некоторых постоянных посетителей:

-       Я не знаю, где я теперь буду обедать, это был номер «один» в городе.
-       Это как Чирс, каждый знает, что такое ресторан Гави.
-       Я ходил сюда потому, что я люблю эту семью.
-       Это не только ресторан, это место общения.
-       Это семья с удивительной историей, Иосиф был герой.
-       Мне казалось, что я тоже член их семьи.
 


Joseph Gavi: Young Hero of the Minsk Ghetto (English)
Verlag: Turner Publishing Company (KY), 2000
ISBN 10: 1563115697 ISBN 13: 9781563115691

Certification of Iosif Gavi's partisan activities
http://collections.ushmm.org/search/catalog/irn501759

Courthouse favorite Gavi's Restaurant to close
 
Автор: Джамиля Кадырбаева