Смерть ничтожества

Это была не героическая смерть на поле брани в сияющих доспехах или с дымящимся автоматом в руке. Не смерть ради вечной любви или благого дела. Даже не погибель во имя процветания семьи. Она была настолько никчемна, настолько невидима остальным, будто умирал не человек, а оса или муравей. Никто ее не оплакал, никто не сказал доброго слова над дорогим гробом. На похоронах все люди были случайными зеваками. Привлеченные помпезностью ритуала, ожиданием вкусной снеди, они молча вытерпели грустный обряд, обильно откушали и тут же выбросили из головы любое упоминание о случившемся. Хотя нет, одна мадам через пару месяцев вспомнила ошеломительный вкус солянки на поминках и кремовые занавески в ресторане, таинственно припадающие к оконной раме, словно силящиеся вырваться на свободу.

Даже погода в тот день была невнятная. Белесое солнце, будто смешанное с болотной водой, вяло светило с высот и совсем не грело. Ветерок едва шевелил коричневатую листву тополей, уже подернутую тлетворным влиянием утренних заморозков. Долгий, скучный вторник, длящийся вечность для детей и влюбленных. Только старики ему и радовались. Впрочем, в их возрасте любая дата - торжество.

Итак, умерло ничтожество. Я не пытаюсь таким образом оскорбить покойника. Это объективная правда, с которой невозможно спорить. Он бы и сам не решился опротестовать такое определение его никчемной жизни. Ничего не сделал путного за весь отпущенный срок. Никого не спас, не вдохновил на подвиг, никак себя не проявил. По удачному стечению обстоятельств, без особой борьбы, выиграл у судьбы теплое местечко и просидел на нем вплоть до нелепой смерти. Коллеги его толком не знали, хотя с иными из них он делил стол по паре десятилетий кряду. Начальник никогда не бывал у него в гостях и знал адрес умершего только по записи в личном деле. Которое, кстати, оперативно изничтожили, чтобы не путалось среди живых.

Не было в его жизни ни сильной страсти к кому-либо, ни верной дружбы, ни яркого увлечения событиями, ни какой-то из предметных филий, заставляющих коллекционировать марки или монетки. Книги он читал сплошь дрянные, долгие и наполненные пустословием, тихо булькающим в желтизне страниц. Музыку слушал только популярную, наивно считая, что популярность – признак качества. Не питал симпатии к животным и природе. На море был много лет назад и запомнил только то, как сильно обгорел и отравился арбузом. Любимым его времяпровождением было полежать на диване, виртуозно жалея себя и прощупывая сознанием собственное тело на предмет хворей.

Бытие сего покойника преисполнено пылью. От нее у окружающих краснели глаза и першило в горле. В погибшем не было сил открыть окна или просто уйти. Он терпеливо ждал момента, когда пыль поглотит его зыбучим песком, с головой. Ждал, ждал и дождался. Теперь его нет на земле, осталась лишь груда вещей, шкаф с одеждой, стопка черно-белых фотографий, репродукция какого-то нелепого натюрморта на стене, записная книжка с парой затертых номеров. Следующие жильцы быстро все это снесут на мусорку, освобождая пространство от кисейной вуали скучного прошлого.

Умер он без муки и надрыва. Никакого рака, эмфиземы или сифилиса. Его сердце не разорвалось от бесконечной тревоги, мозг не затопило кровью, он не спрыгнул с ума. Погас, будто маленькая свеча. Словно его организм решил перестать дышать, утомленный серой рутиной прозябания в нелепой жизни. Он исчез в кромешном мраке где-то на тяжелом зевке, проглотившем комнатушку, потребность вставать утром на работу и праздновать день рождение. И это органически вписалось в канву всей протяженности его существования.

Да, ничего не было героического в этой смерти. Она была нормальна до дрожи. Человек жил, работал и затем умер. Чем он занимался, на что надеялся? Никто не знает. Плоды его трудов никто не захотел вкушать. На могилку к нему никто не ходит. Она сразу заросла пореем и мокрицей, а по надгробию изящно извивается вьюнок. Ни одна рука не отодвинет этот вьюнок, чтобы прочитать имя покойника. Пройдет пару лет, позолота с букв смоется дождями и прочесть надпись сможет только любопытный слепой. Снова он достиг состояния «никто», только уже на том свете.