Господин жандарм. Глава 1. Вместо предисловия

 
7 февраля 1845 года британские историки античности и все любители древностей испытали невиданное потрясение: одна из жемчужин Британского музея - Портлендская ваза - превратилась в груду стеклянных осколков.
   
Разбивший ее потомственный лондонский алкоголик Уильям Мюлкахи на все вопросы констебля лишь бестолково пожимал плечами. При этом у него все же достало ума назваться чужой фамилией - Ллойд. Хваленной британской Фемиде пришлось упрятать запойного за решетку. Другого наказания за музейный вандализм туманный Альбион тогда еще не ведал. Глядя на жалкого, опухшего от пьянства, парня, судья справедливо решил, что бедняга наверняка скоро загнется в тюрьме. Но случилось непредвиденное: спустя несколько дней забулдыга вышел на свободу. На все вопросы репортеров полицейский инспектор только руками разводил: за преступника внес залог некто, пожелавший остаться неизвестным и хулигана пришлось отпустить. Закон есть закон.

«Куда катиться старая добрая Англия ?» - сокрушенно вопрошали пораженные британцы. «И откуда в нашей великой империи берутся такие аморальные субъекты?»

А мы, уважаемый читатель, великодушно простим пьяного забулдыгу. Ибо истинно аморальные люди заседали тогда за несколько кварталов от здания Британского музея - на Даунинг-стрит, в малоприметном доме под номером 10.  Там, за темно-коричневым фасадом и зарешеченными окнами, уже почти столетие размещалась резиденция британского премьер-министра. За выкрашенными в белый цвет дверями этого дома творились самые черные дела Европы. А премьер-министр славной королевы Виктории, достопочтенный Уильям (ох, уж эти английские Уильямы!) Лэм, виконт Мельбурн, глядя на проезжающие по мостовой кэбы и мельтешащие в окне фигуры прохожих, любил повторять слова писателя Джозефа Аддисона - кстати, близкого друга автора "Гулливера" Джонатана Свифта: "Нет более верного признака общего упадка нравственности в стране, чем отсутствие стремления у ее жителей приносить пользу своему Отечеству. "

И отпив глоток кларета из высокого хрустального бокала, удовлетворенно добавлял: "К счастью, британцы - это не французы!" Зато утверждение сэра Аддисона вполне оправдывалось на противоположном берегу Ла-Манша, где беспокойные галлы лихо затевали свою третью по счету революцию. Ей суждено будет стать локомотивом общеевропейской смуты, самонадеянно названной вождем парижского восстания Альфонсом де Ламартином "Весной народов".  Ну что же, ломать - не строить.

Пока французы снова примеряли якобинские сапоги, в  три часа полудни, 26 февраля 1848 года, пасмурное небо над Петропавловской крепостью столицы заволокло пороховым дымом . 

Одновременно холостой залп дали 301 орудие и от его грохота жалобно задребезжали оконные стекла.  "Лишь бы не война!" - торопливо крестились бабы, поминая забритые лбы своих мужей и сыновей. Но то была салютная пальба, возвестившая всем подданным славного императора российского Николая Павловича Романова радостную весть о рождении его второго внука.
      
На радостях государь опрокинул рюмку полугара, хотя спиртного почти не употреблял, да и в еде был весьма неприхотлив.
"Я работаю как последний каторжник: по восемнадцать часов в сутки!" -  пожаловался как-то самодержец, вставая с походной кровати, расставленной прямо в его рабочем кабинете и покрытой грубым солдатским одеялом.

Подражая своему кумиру - Петру Великому, Николай Павлович неустанно украшал столицу империи - город, носящий имя Петра. При нем были возведены Нарвские ворота, Троицкий или Измайловский собор, здания Сената и Синода, Александрийская колонна, Михайловский театр, задние Дворянского собрания (ныне -  Большой зал филармонии имени Д.Шостаковича) - всего около восьмидесяти архитектурных сооружений. Без преувеличения можно сказать, что современный туристический облик города на Неве возник именно в царствование того человека, которого Пушкин пренебрежительно называл "Николаем Палкиным". Простим великому поэту эту несправедливость - южный темперамент, помноженный на безумную ревность испортили жизнь русского поэта, оттолкнув его от человека, искренне желавшего ему помочь....
   
А теперь, уважаемый читатель, давайте вернемся на берега унылой Темзы, на тихую Даунинг-стрит, названную в честь успешного спекулянта землей, а по совместительству - дипломатического агента Кромвеля, баронета Джорджа Даунинга. Грязи, конечно, хватает в истории любого государства, но факт остается фактом: ни одна из семьсот пятидесяти улиц российской столицы не носила имени купчины-проходимца, ибо в сознании русского человека прочно укоренилось мнение, что деньги все же пахнут. И чаще всего кровью.

Впрочем, в резиденции британского премьера пахло тогда не деньгами, а порохом. Подготовленная масонами французская революция, на время покончила с претензиями Франции на европейское господство. "Король-буржуа" Луи-Филипп покинул трон, утешаемый словами своей коронованной супруги: "Они не достойны такого доброго короля!"

 Но оставалась Россия, император которой произнес пугающую Лондон фразу: "Где раз поднят русский флаг, там он уже спускаться не должен". Николаю Первому вторил французский писатель и путешественник Астольф де Кюстин: "Русский народ ни к чему более не пригоден, кроме завоевания мира". Ему можно было верить. Этот порочный человек (по некоторым сведениям, де Кюстин впал в содомский грех, за что и был жестоко побит и ограблен 28 октября 1824 году, встретив новый день валяясь без сознания в вонючей луже в предместьях Парижа) истово ненавидел Россию, которую называл "страной рабов".

 Между тем прогноз де Кюстина оправдывался с пугающим британского льва постоянством. За годы правления Николая Павловича границы северной империи вобрали в себя восточное Причерноморье с городами Анапой и Сухумом (нынешним Сухуми). Османская империя окончательно признала присоединение к России Грузии и Армении. Русский штык, занесенный над Блистательной Портой, гарантировал самоуправление сербов, молдаван и валахов. Вдобавок к этому султану пришлось изрядно раскошелиться и уплатить России полтора миллиона голландских червонцев в качестве контрибуции.
Как же тут было не огорчиться британскому премьеру! Ему вовсе не требовалось быть провидцем, вроде знаменитой мадмуазель Ленорман, в свое время предсказавшей поражение наполеоновской армии в России, чтобы понимать, что русского медведя угрозами не остановить. «Не сегодня-завтра» -  угрюмо размышлял британский премьер, «его лапы дотянутся до среднеазиатских ханств, а там и до британской Индии рукой подать». «Остановить Россию нельзя, но можно и нужно остановить ее царя» - подытожил свои мысли сэр Уильям Лэм, вглядываясь в пламя, лизавшее аккуратно наколотые поленья дров в камине, будто пытаясь разглядеть там нечто для себя важное и интересное.
 
Единственным собеседником премьера был худощавый человек среднего роста и такого же среднего возраста. Высокий лоб, живые серые глаза, коротко постриженные усики. Этого человека звали Дэвид Уркварт, и он являлся одним из лучших секретных агентов Британской империи. Энергичный и смелый разведчик, он успешно потрудился во благо правительства Ея Величества в Турции, стараясь всеми способами рассорить мятежного султана Махмуда Второго с русскими. Но разбитый в последней войне с «кяфирами»  (имеется в виду русско-турецкая война 1828-1829 годов), падишах не торопился затевать новую бойню ради британских интересов.
            
Этот мудрый правитель на полвека опередил свое время, затеяв реформы по превращению средневековой Порты в современное европейское государство и очень нуждался в мирной передышке. Выслушивая зажигательные спичи Уркварта, полные антирусского пафоса и обещаний скорой британской помощи, султан кротко отвечал англичанину турецкой пословицей: "Аллах любит терпеливых".

Взбешенный Уркварт разразился яростным памфлетом - "Англия, Франция, Россия и Турция", в котором истерично призывал кабинет Ее Величества немедленно совместно с Францией и Турцией разгромить Россию. Воинственный пыл Уркварта вызвал раздражение даже его непосредственного начальника - министра иностранных дел Британии лорда Пальмерстона. Франция еще не оправилась от той порки, что устроила ей Великобритания на Венском конгрессе, разом перечеркнув все завоевания Наполеона.

Что же до самой Турции, то об ее военных возможностях лучше всех высказался все тот же Бонапарт после известия  о разгроме османских войск под Рущуком: «Вот и пойми этих болванов турок: у них талант быть битыми!" Одним словом, после очередного выступления в парламенте главного британского пацифиста Ричарда Кобдена, лорду Пальмерстону пришлось отозвать распоясавшегося "торгового представителя" на родину. Однако на этом Уркварт не успокоился. Используя свои связи в Форин-офисе, он снова добился в 1835 году своего назначения в Константинополь, на этот раз в посольство. Обретя дипломатический статус, неутомимый шпион отправился в Черкессию, чтобы поднять тамошних горцев на борьбу с русскими.

Но и на этом поприще его снова ожидала неудача. Во-первых, зафрахтованное англичанами в частном порядке судно "Виксен", с грузом оружия для повстанцев, было задержано русскими военными кораблями.  А, во-вторых, российское правительство действовало в "кавказском вопросе" тогда весьма решительно и потому эффективно, переселив несколько сот непримиримых мухаджиров в горячо любимую ими Турцию. Воистину прав был мудрый генерал Ермолов, говоря, что «Снисхождение в глазах азиатов - есть знак слабости".

После скандала с "Виксеном", лорду Пальмерстону вновь пришлось отзывать нашкодившего русофоба в туманный Альбион.  Едва ли стоить убеждать читателя в том, что пережитое фиаско, мягко говоря, не добавило Уркварту симпатий к России в целом и к ее императору - Николаю Павловичу в частности.

 Все эти обстоятельства похождений Уркварта были отлично известны Уильяму Лэму. Престарелый политик (1848 год стал последним годом его государственной и человеческой жизни) хорошо понимал, что никто лучше Уркварта не справится с тем щекотливым и весьма опасным делом, которое сэр Уильям собирался сейчас ему поручить. Однако премьер не сразу раскрыл перед собеседником свои карты.

«Скажите, Дэвид, каково Ваше мнение о русском императоре?» - спросил он.
Вопрос заставил Уркварта задуматься. И сэр Уильям по достоинству оценил это раздумье. Ненависть - плохой советчик, ибо толкает человека к немедленному действию, как правило, непродуманному и потому вредному для дела. А такое ответственное поручение, как подготовка заговора против монарха великой державы, требовало терпения и настойчивости.

Поэтому сэр Уильям терпеливо дождался ответа своего собеседника. Уркварт ответил премьеру честно: «Полагаю, сэр, что лучшего правителя Россия еще не ведала со времен Петра Великого».  «Вы так полагаете? - премьера казалось забавлял этот разговор, принимающий характер обывательского спора. «А как же в таком случае Екатерина Вторая? Если не ошибаюсь, русские также назвали ее Великой?» «Видите ли, сэр», - Уркварт отпил глоток из предложенного ему бокала, «на мой взгляд, эта императрица причинила России куда больше вреда нежели пользы, пожаловав русским аристократам право не служить государству. Именно за это дворянский историк Карамзин и назвал ее Великой».

«А разве подданные Ее Величества, королевы Виктории не пользуются такой же вольностью при выборе своего рода жизненной деятельности?» - с деланным удивлением Лэм приподнял бровь. Уркварт позволил себе легкую усмешку, давая понять, что по достоинству оценил сарказм премьера, но ответил обстоятельно: «Русские - слишком дики и неуправляемы, сэр, поскольку лишены естественного права собственности. Их аристократы - в массе свой потомки царских шутов и любовников. К тому же у Екатерины есть неизгладимая вина перед русским народом».

Уже не скрывая иронии, премьер откинулся в высоком кресле: «И в чем же она состоит, дорогой Дэвид?» Уркварт ответил серьезно: «В недооценке масонов, сэр. Как Вам хорошо известно, в нашей Секретной службе состоят немало представителей масонских лож, действующих в России. И позволю себе заметить, сэр, действующих весьма успешно».
Уильям Лэм удовлетворенно улыбнулся: «Значит царю Николаю не удалось окончательно покончить с нашими друзьями - этими русскими "вольными каменщиками"? Уркварт ожидал этого вопроса. С самого начала разговора он понял куда клонит старый лис. Конечно же премьеру хорошо известно о связях его, Уркварта, с масонами, чья деятельность в России была запрещена императором еще в 1826 году, но которые тем не менее сохранили свои посты в правительстве, армии и даже при дворе. Однако он ответил сдержано: «Разумеется нет, сэр. Хотя надо отдать императору должное – сделано для этого было немало».

Уркварт знал, что масоны в России действовали хотя и полулегально, но особо не скрываясь, ибо всюду - во всех присутственных местах - у них были свои "братья". Несмотря на запретительный указ Александра Первого от 1822 года, на территории империи действовали четырнадцать масонских лож, насчитывающие ни много ни мало пять с половиной тысяч человек. Однако премьер ожидал развернутого ответа и Уркварт раскрыл еще одну карту из своей тайной колоды: «Наиболее успешно, сэр, действуют братья из «Великой ложи Астрея».

Премьер удовлетворенно кивнул седой головой: «Помню, помню. Однако господа Пестель, Раевский и прочие ниспровергатели изрядно опростоволосились в 1825 году, не оправдав наших надежд». «Думаю, не стоит судить их слишком строго, сэр. Тем более, что они сполна расплатились за неудачный бунт собственными головами. На наше счастье в числе братьев был и сам начальник русской тайной полиции - граф Бенкендорф. Да и господин Сперанский, руководившей следственной комиссией, тоже сделал все, чтобы скрыть имена наиболее полезных для нас людей».

«Ну что же, и хороший стрелок может промахнуться, Дэвид.  Хотя, что до господина Сперанского, то, насколько мне известно, этот выскочка из страха быть уличенным в связи с заговорщиками, представил своему императору список из чуть ли не шести сотен фамилий». «Это так, сэр. Но император Николай оказался излишне благородным: к суду были привлечены лишь 122 человека, из коих лишь пятеро отправились на виселицу».
            
Лэм помолчал и затем, словно подводя черту под сказанным, проговорил: «Нам не следует сейчас затевать новой смуты в Петербурге. Обратимся лучше к истории». И Уркварт в очередной раз изумился умению этого человека говорить эзоповым языком, оставляя главный смысл сказанного как бы за скобками. Беседа такого рода позволяла премьеру прощупать собеседника - проверить его сообразительность, а значит и полезность делу. 

Уильям Лэм же тем временем продолжал:
«Как Вы помните, Дэвид, русский император Павел также был большим упрямцем, затеяв бредовый поход в Индию. Кто знает куда бы завели эти планы Россию и в каком положении оказалась бы сегодня наша добрая Англия, если бы не группа решительных гвардейцев во главе с этим графом ...  из остзейцев - я запамятовал его имя ...» «Петр Пален, сэр» - Уркварт, не сомневался, что премьер отлично помнил имя бывшего генерал-губернатора Петербурга, возглавившего заговор против Павла Первого. Вероятно, его светлость желает проверить его память. Что ж, Уркварт готов к этому.

«Да, да. Именно Пален» - премьер сокрушено покачал головой, словно сожалея о чем-то безвозвратно утерянном.  «Молодость - великое счастье, Дэвид, уже хотя бы потому, что она никогда не забывает имена друзей и врагов. Но вернемся к нашему делу. Как Вы полагаете, что обеспечило тогда успех заговорщиков?»
Уркварт пожал плечами: «Ответ очевиден, сэр. Если бы не молчаливое участие наследника престола - Александра, я бы не дал за судьбу заговорщиков и пенни или, как говорят русские, и ломанного гроша».

Лэм посмотрел на собеседника с нескрываемой иронией.
«Дорогой Дэвид, Вы, как это говорят русские, за деревьями не видите леса».  Уркварт насупился. Самолюбивый шотландец не терпел по отношению к себе снисходительности, даже если она исходила от хозяина особняка на Дауннинг-стрит. Поэтому он ответил сухо, подчеркивая свою обиду: «Боюсь, сэр, что я не совсем понял смысла этой русской идиомы». Премьер, однако сделал вид, что не заметил обиды собеседника. «Это значит, что Вы за причинами второстепенными не желаете видеть главной. А именно - непроходимой пропасти, существующей между русским монархом и его подданными. В нашей благословенной стране она исчезла, когда на английском троне прервалась династия ваших вздорных земляков - Стюартов. Наша королева, да продлятся дни Ее Величества, царствует, но отнюдь не правит нами. Все заботы о государстве возложены на таких людей как мы с Вами, Дэвид. Смена монарха на престоле абсолютно ничего не изменит в жизни нашего государства. Ибо цель этой жизни определяется интересами британских банкиров и промышленников. Вам безусловно известна аксиома нашей политики: «что хорошо Сити, то полезно Англии». В России же личность монарха является краеугольным камнем не только государственного, но и общественного устройства. Русский император, если угодно, подобен флагману, ведущему за собой эскадру.  Не станет флагмана, остальные суда собьются с курса и их легко разметает буря».

Уркварт с удовольствием позволил себе легкую издевку:
«Ваша аллегория великолепна, сэр. Насколько я понимаю, роль Нептуна Вы намерены поручить мне?» Однако премьер не принял шутливого тона. Глава кабинета министров встал, сделав рукой собеседнику знак оставаться в кресле. В тяжелой старческой походке сэра Уильяма ощущалась многолетняя усталость больного человека. Голос его зазвучал глухо, но смысл его слов заставил Уркварта напрячься. «Вам и не только Вам, Дэвид. Борьба русским медведем - дело всей просвещенной Европы. Следует максимально расширить пропасть между властью и обществом в России. Именно русские дворяне и не просто дворяне, а их элита - придворная аристократия -  должны сделаться могильщиками Российской империи. Для реализации этой цели Вам будут предоставлены все необходимые ресурсы. К Вашим услугам будет вся наша заграничная агентура и неограниченное финансирование».

Внезапно лицо премьера исказила гримаса боли - напоминание о болезни, которая скоро приведет его в могилу. Поборов ее, сэр Уильям продолжал и голос его звучал по-прежнему твердо: «Русские дворяне и верхушка купечества должны возжелать либерального правления, как манны небесной, а образованной молодежи следует привить привычку презирать все русское и восхищаться европейским укладом жизни и достижениями нашей культуры». Уркварт попытался возразить: «Прошу прощения, сэр, но такую сложную задачу не под силу выполнить, действуя лишь изнутри. Чтобы Скифия рухнула, ей необходимо придать внешний толчок».

«Согласен с Вами, Дэвид» -  премьер вновь занял свое место в кресле и отпил глоток вина из своего бокала. «Таким толчком для России станет война. Мы заставим Петербург воевать с Портой, а когда султан будет разбит, мы придем на помощь туркам. Поражение в войне - лучший повод для смены государственного курса. Именно тогда Британии потребуется устранить императора Николая. Этим займется наша проверенная агентура. Вашей задачей станет поиск кандидатуры лояльного нам монарха. Что Вы скажете о наследнике престола, Дэвид? Если не ошибаюсь десять лет назад он был страстно влюблен в нашу королеву?»

«Всего лишь в молодую девушку, но, увы, не в Британию, сэр».
«Что ж, Вашей задачей», - премьер опять встал и, когда Уркварт также поднялся со своего места, не стал его удерживать – «будет окружить императора нашими людьми, способными оказать на Александра нужное нам влияние. Детали Вам следует обсудить с лордом Пальмерстоном».

Когда гость покинул кабинет, Уильям Лэм еще долго смотрел в окно на лондонскую улицу, на которую медленно опускался сырой февральский вечер. Подсвечиваемый газовыми фонарями, туман казался ядовито желтым, словно растекшееся из пораженного чрева желчь.