Почитают ли наши священники Царскую семью?

О «миссионерской деятельности», теплохладности паствы и раздраженности рядовых священников казенщиной, навязываемой епархиальными бюрократами


Русские православные люди из ближнего и дальнего зарубежья, всерьёз соприкасаясь с реалиями российской части Русской Церкви, подчас обнаруживают некоторые вещи для себя удивительные.

Приезжала к нам в гости три с половиной года назад приятельница из Канады. Одним из первых её вопросов звучал так:

- А ваш приходской батюшка монархист? Или… шмемановец?

Я ответил своей старой знакомой:

- Наш приходской батюшка верующий.

Сам-то я постоянно обитаю в Российской Федерации уже 15 лет и ко многому привык, смирившись с тем, что мы, русские из ближнего и дальнего зарубежья, заражены духом национализма, либерализма, и вообще, являемся носителями всяких-разных постимперских синдромов.

Поначалу я успокаивал себя тем, что неполитизированность и равнодушие к внутрицерковным распрям, которую демонстрировали прихожане и священство российских приходов РПЦ является проявлением как раз духа прп. Нила Сорского, духа прп.Серафима Саровского – т.е. люди не отвлекаются на внешнее, но сосредоточены на внутреннем делании.

Приходская жизнь домайданной Украины являла собою арену столкновения и противоборства различных мировоззрений, и эти мировоззрения имели свои знамёна и символы – в одних квартирах и кельях в красном углу почётное место занимал образ митр.Петра Могилы, в других – фотографии свв.Царственных Страстотерпцев, на одних полках выстраивались творения прот.А.Шмемана, на других – тома Добротолюбия.

Это, разумеется, не значит того, что «шмемановцы» не почитали Свв.Царственных Страстотерпцев, а людям, пытающимся с Божьей помощью бороться со страстями, была чужда схоластика эпохи Контрреформации. Отнюдь. Например, я знал покойного ныне протоиерея, привозившего и Аверинцева, и парижских знаменитостей, но, тем не менее, сочетавшего условную кочетковщину с почитанием свв.Царственных Страстотерпцев. Причём совершалось это ещё до официальной канонизации МП РПЦ, службы совершались по текстам «зарубежников». Речь сейчас идёт о том, что жизнь кипела. Что некие значимые в церковной жизни символы служили определёнными маркерами.

И самым значимым маркером, несомненно, были свв.Царственные Страстотерпцы.

Но, опять же, повторюсь, несмотря на то, что фотографии и иконы Государя были знаменем прорусской проимперской и однозначно антибольшевицкой части прихожан домайданной УПЦ, и условные уранополиты-шмемановцы, и условные «криптобандеровцы» по большей части относились к почитанию Свв.Царственных Страстотерпцев со страхом Божиим.

Помню один яркий эпизод. Мой друг, приходской священник из пригорода Николаева, подал в епархию рапорт о факте мироточения иконы Св. Государя. Приехала комиссия. Все члены комиссии принадлежали к – как теперь сказали бы – «криптобандеровской» части УПЦ. Тем не менее, протоиерей, возглавлявший проверяющих, жёстко пресёк на корню всякие попытки глумления одной только короткой фразой:

- Отец, тебе что: за детей своих не страшно?

К почитанию Святых Царственных Страстотерпцев на домайданной Украине относились серьёзно.

Переселившись из Украины в РФ, я с нарастающим недоумением отметил, что в российских приходах ситуация иная. Вначале я полагал, что причиной тому углублённость на вопросах внутреннего делания, а также невероятная для дальнего и ближнего зарубежья «советскость» в мировоззрении прихожан и даже пастырей.

Потом выяснилось, что причина совсем в ином.

Привожу фрагмент телефонного разговора, который приключился несколько дней назад.

Звонит мне приходской священник среднего возраста, стаж примерно 20 лет.
Спрашивает:

- Не мог бы ты мне подсказать, где можно взять фотографии Царской Семьи и какой-нибудь материал про них, а то … благочинный повесил на меня эту ерунду.

- Какую «ерунду»?

- Ну, подготовить материалы про царя или про Россию до революции, про экономику, духовность…

- Какая же это ерунда? Это же наши святые?

- Ну, мало ли какие были святые, я этой темой не интересуюсь.

- Так зачем же тогда занимаешься?

- Навязали.

- Но как же можно заниматься тем, о чем ничего не знаешь и не хочешь знать?

- Ну, представь себе, что тебе навязали подготовить доклад об обновленцах? Что бы ты делал? – парировал мой собеседник, симпатизировавший идеологам демократизации церковной жизни и знавший о моём отношении к обновленчеству.

- Я бы, пожалуй, рассмотрел контексты появления и распространения такого рода идей. Попытался бы сформулировать причины популярности идей демократизации.

Потом я попытался вернуть разговор в конструктивное русло:

- Вот почему бы тебе не раскрыть какой-нибудь острый вопрос? Не попытаться развеять какой-нибудь из мифов, популярных в народе? Например, миф о «слабом правителе»? Миф об «истеричности Императрицы»?

И тут мой собеседник вдруг проявил уже зачатки «информированности» и живо отреагировал:

- А как же Столыпин? Императрица же его задвинула по научению Распутина.

- Да я не о том, что влияние Распутина раздувается как его почитателями, так и его ненавистниками. Я о том, что если бы Император был таким уж слабаком, а Императрица – такой истеричкой, разве они явили бы такое мужество и самообладание в Екатеринбургском заточении? Ведь там они находились во власти швондеров и шариковых, терпели издевательства. Будь они такими уж слабаками – непременно срывались бы, а уж ищущие повода не преминули бы раструбить об этом во всеуслышание?

- Ой, да никому ничего не надо. И благочинный ничего острого не допустит. Пришла «вказiвка»: «провести плановое мероприятие». Мероприятие для галочки, для отчётности работы миссионерского отдела. А людям ничего не интересно: ни Царь, ни Сталин, ничего никому не интересно.

- Подожди. Как это никому ничего не надо!? Да ведь Церковь возродилась-то исключительно по милости Божией к крови Новомучеников и Исповедников ХХ века? Кто, как не Царственные Страстотерпцы являются воплощением наших Новомучеников?

- Новомученики пострадали ради того, чтобы мы продолжили дело Собора 1917-18 года, а не превратили Церковь в неофеодальную структуру!

Затем последовала эмоциональная тирада по поводу казёнщины в деле миссионерствования. С этим, увы, спорить было невозможно, это, чаще всего, именно так и есть. Поскольку же прозвучало упоминание о соборе 1917-18 годов, стало ясно, что разговор покатится дальше по дорожке, проторенной носителями «харизмы обличения». Поэтому, чтобы не соскользнуть с пафоса праведного гнева на скользкую дорожку простого осуждения, то разнообразных сплетен об обстоятельствах избрания Предстоятеля я не стал поддерживать - и просто предложил воспользоваться материалами, размещёнными на нашем сайте.

***

В этом диалоге показательно многое.

Священник, бравирующий пренебрежительным отношением к Свв.Царственным Страстотерпцам и повторяющим обрывки слухов в духе «распутиниады». Есть такие? Сколько угодно.

Паства, которой, в принципе, ничего не интересно? Не знаю. На нашем приходе молодёжь (т.е. люди 40+, ибо собственно двадцатилетних на провинциальных приходах НЕТ В ПРИНЦИПЕ) настроена фрондёрски, «ни дня без Калакозы». Но как раз эта «харизма обличительства» как раз заставляет их искать аргументы для всё новых и новых «разговоров для улиц и разговоров для кухонь».

Другое дело, что формат миссионерских мероприятий, проводимых епархиями «для галочек», несомненно, не будет интересен ни исчезающее малому числу православных христиан, настроенных монархически, ни, тем более, «продвинутым» прихожанам.

В епархиях не могут не знать этого, но – тем не менее – в силу ряда причин продолжают проявлять «миссионерскую деятельность», причём в той форме, которая предложена вышестоящими инстанциями.

Алексей Ильич Осипов, предостерегая от казёнщины, нередко напоминает слушателям о том, что, к примеру, игумен Никон (Воробьев) писал, «что в его юности занятия по «Закону Божию» превращались в уроки кощунств и острот. Протоиерей Сергий Булгаков рассказывал, что «Закон Божий» преподавали так, что он встал и ушел из семинарии, потому что убедился на уроке, что Бога нет. Или, как пишет митрополит Вениамин (Федченков), преподавали богословие так, что в первых рядах революционеров были семинаристы…».

Нет такой прекрасной вещи, которую нельзя было бы извратить.