Господин жандарм. Глава 2. Исчезнувший протокол

Санкт-Петербург, 18 февраля 1855 года.

Шеф корпуса жандармов Российской империи Его Высокопревосходительство граф Алексей Федорович Орлов слыл в столичном обществе завзятым сибаритом. По свидетельству выдающегося государственного деятеля николаевской России и однокашника Пушкина по Царскосельскому лицею Александра Модестовича Корфа, шеф "голубых мундиров" отличался холодностью, "непониманием никакого дела", себялюбием и леностью. Поэтому все жандармские дела вкупе с Третьим отделением его сиятельство благоразумно перепоручил своему начальнику штаба - генералу от кавалерии Леонтию Васильевичу Дубельту.

Расхаживая по высокому просторному кабинету в здании у Цепного моста, прозванного в простом народе "Стукаловым приказом", от чего впоследствии и появится известное прозвище доносчика – «стукач», Леонтий Васильевич морщил свое худое морщинистое лицо и топорщил большие светлые усы, что говорило о крайней степени его раздражения. В руках генерал держал протокол вскрытия тела почившего императора Николая Павловича, составленный первым прозектором Военно-медицинской академии Венцелем Грубером.
 
Этот дотошный австрияк настойчиво утверждал, что при первом же осмотре им тела покойного, на лице осматриваемого отчетливо проступили следы отравления организма.

Перепуганный наследник престола распорядился отстранить Грубера, передав дело бальзамирования русским врачам. Однако неуемный австриец потребовал публикации своего заключения в прессе, дабы оградить себя от ложных обвинений в невежестве. А когда ему в этом было категорически отказано, опубликовал свой протокол вскрытия в одной германской газете. Дело грозило обернуться прескверным скандалом. Пришлось Леонтию Васильевичу вмешаться в сей инцидент, грозивший позором наследнику престола - Александру Николаевичу. Назойливого прозектора поместили в Петропавловскую крепость, где после скорого осмотра признали "наивным", то бишь помешанным.

Однако, как, скажите на милость,  заткнуть рот всем этим писакам за пределами державы. Не минуло и месяца как другая, тоже немецкая, газета перепечатала скандальный протокол Венцеля, снабдив его своими скабрезными комментариями о якобы причастности к смерти бывшего императора его лейб-медика Мартина Вильгельма Мандта. Сей тип был хорошо известен Леонтию Васильевичу своими надменностью и тщеславием. Многие коллеги-врачи считали Мандта невежественным шарлатаном, построившим всю лечебную методу на "трех китах": стрихнине, пиявках и диете.

Начальнику Третьего отделения был известны и факты категорических отказов этого эскулапа лечить тяжелых больных, что само по себе говорило об ограниченности его способностей. Внезапное бегство Мандта заграницу сразу же после смерти Николая Первого, казалось, не оставляло сомнения в его прямой причастности к цареубийству.
 
Однако немецкий журналист, ссылаясь на самого беглого лекаря, уверял будто Николай Павлович, опасаясь позора сдачи Севастополя, сам заставил Мандта дать ему яду, настаивая на необходимости естественной картины своей будущей смерти. При этом государь якобы сказал лекарю, что решение сие будет доведено им до сведения великого князя Александра Николаевича.  Было это им сделано или нет Мандт, будто бы не знал. Поэтому опасаясь мести наследника был вынужден спешно бежать из Петербурга. Злые языки хуже пистолета. В некоторых столичных салонах зашептались о странном самоубийстве в венценосной семье Романовых, что бросала косую тень на имя будущего императора.

Полчаса назад граф Орлов имел с Леонтием Васильевичем пренеприятный разговор, требуя подробного расследования обстоятельств бегства Мандта из российской столицы. «Если версия причастности этого прохвоста к смерти Его Величества найдет хотя бы малейшее подтверждение…», - шеф жандармов тяжело вздохнул и вытер накрахмаленным платком вспотевшую шею, отчего он сразу же стал влажным и генерал в раздражении скомкал его и засунул в боковой карман мундира. Затем тяжелыми шагами подошел к массивному дубовому столу, отодвинул от него высокий полированный стул с высокой спинкой, украшенной верху двуглавым орлом, но садиться не стал и закончил начатую фразу каким-то обреченным тоном: «То не сносить нам с вами, любезный Леонтий Васильевич, наших буйных головушек. Шутка ли сказать, под самым носом, в столице империи, цареубийцу-лекаришку не углядели».

Дубельт почтительно и молча склонил голову, изобразив на своем лице выражение глубокого раздумья, хотя первоначальный план действий у него уже созрел. Шутка ли: четверть века во главе политического сыска. Первым делом конечно следует найти этот груберовский протокол, чтобы опасная бумажка не оказалась в руках треклятого Мандта. Мысленно Дубельт назвал беглого лекаря иным, более подходящим для его личности словом женского рода, производным от фамилии последнего.
 Историки 19 века утверждали, что материться русских научили татары. Возможно кое-что из монгольского языка и осело в словарном запасе русских людей. Но нельзя отрицать и славянских корней этого явления, что убедительно доказали новгородские берестяные грамоты, обнаруженные в 1951 году на Неревском раскопе экспедицией академика Арциховского и содержавшие так называемую «обсценную», то есть непристойную, лексику.

Дубельт, конечно, об изысканиях Арциховского не ведал и не задумывался о корнях русской матерщины, но также не чурался называть окружающее своим именем. Тем паче, когда речь шла о прохвосте подобному беглому Мандту. Разумеется, этот тип весьма заинтересован в протоколе Грубера, дабы оправдаться в глазах своих коллег: не я де виновник кончины русского царя, а его собственный сынок. Можно не сомневаться, что этот Мандт или тот, кто стоит за ним не поскупятся, заплатить любые деньги лишь бы заполучить бумажку Грубера.
Орлов же истолковал молчание своего помощника по-своему. «Что же Вы молчите, Леонтий Васильевич?!» - недоуменно воскликнул граф, взмахнув от возмущения руками словно готовящаяся взлететь большая птица. «На кону не просто наши с Вами карьеры - шут бы с ними! На кону судьба российской династии! Каков же будет авторитет наследника престола, коли в "европах" всерьез заговорят о причастности наследника к кончине покойного государя!»

«Простите, Ваше сиятельство», - осторожно заметил Дубельт. «Однако, ежели даже допустить, что наш австрияк прав и покойный государь почил от яда, то право же я решительно не вижу причин утверждать, что Николай Павлович принял его не по собственной воле».

Эта фраза была пробным шаром, призванным разбить пирамиду диалога и начать партию в споре. Следующий удар кием предстояло сделать уже Орлову. Шеф жандармов даже задохнулся от охватившего его гнева. Его лицо покраснело как спелый помидор и Дубельт даже испугался как бы начальника не хватил апоплексический удар. «Помилуйте, генерал!» - вскричал Орлов. Да это же настоящий удар по престижу российского двора! По авторитету наследника наконец! Не далее, как сегодня утром я имел конфиденциальный разговор с графом Нессельроде и он чрезвычайно обеспокоен дальнейшим обострением наших отношений с Альбионом в тот самый момент, когда пришла наконец пора покончить с этой затянувшейся Крымской кампанией.

"Куда уж обострять, коли третий год воюем" - угрюмо подумал Дубельт. "И кабы не этот престарелый болван Меньшиков и этот его подчиненный - пьяница в золотых эполетах - Кирьяков, залихватски обещавший закидать неприятеля шапками при Альме, не видать было бы союзникам победы на этой речке как своих ушей!"

Вслух, впрочем, генерал сказал совсем другое: «Ваше высокопревосходительство, я полагаю необходимым направить на поиски Мандта толкового офицера, который сумеет либо деньгами, либо силою убеждения заставить этого лекаря замолчать и вернет похищенные им бумаги».  Орлов удовлетворенно кивнул: «Действуйте, Леонтий Васильевич. Знать подробности Ваших ... э ... усилий ... мне ни к чему. Полагаю, Вы сами разумеете как следует поступить в данном случае. Но помните о главном: в Ваших руках ныне находятся судьбы династии и самого Отечества».

Дубельту оставалось лишь, щелкнув каблуками, покинуть начальственный кабинет.