Цветы преисподней. Главы1-6

               

 Дети--живые цветы жизни.
       /Максим Горький/



                Записки инспектора
                по охране прав детства.
                1.
                "Без меня меня женили"
  Накануне окончания  моего летнего отпуска мне позвонили из приёмной  Октябрьского райисполкома и сообщили, что завтра  в девять утра я должна явиться на приём к председателю. Весь вечер ломала я голову, зачем вызывают?  А утром  с приветливой улыбкой на худощавом лице председатель, Александр Витальевич Крученых, поздравил меня с назначением на должность инспектора райисполкома  по охране прав детства. Эта сногсшибательная новость удивляла меня неожиданностью.  Я понятия не имела, в чём будут заключаться мои обязанности, но заместитель председателя, проводившая меня в мой кабинет, сказала, что завтра, когда я приступлю к работе, меня подробно введут в курс дела и заверила, что, конечно,  будут оказывать всяческую помощь. Так "без меня меня женили". Потом узнала, что назначением своим я обязана  рекомендации бывшей моей коллеги по университету, сейчас работавшей здесь.
 А утро моё началось со срочного вызова на обследование состояния детей, оказавшихся в крайне неблагоприятных, угрожающих их жизни условиях. В приёмной председателя мне вручили письмо от граждан, бывших свидетелями  ужасного обращения с малолетними детьми. Тут же были вызваны инспектор  комиссии по делам несовершеннолетних из районного отделения милиции  и медсестра из детской больницы. Нам предоставили микроавтобус, и мы двинулись к месту назначения. Почтового адреса  это место не имело.
 

  За чертой города, но на территории нашего района, прямо посреди  заброшенного пустыря, недалеко от городской свалки мы обнаружили на отгороженной сеткой
площадке сооружение, никак не претендующее на человеческое жильё. Кое- как сколоченная из грязных ошмёток фанеры и сгнивших досок большая коробка не 
тянула по своему предназначению даже на собачью будку. Там хотя бы имелся пол, а здесь такового не было. В отверстие, служившее дверью, нужно было пролезать, сильно согнувшись. С трудом мы проникли во внутрь, но пришлось срочно зажать носы платками. В первые минуты не могли разглядеть, что там находится. Небольшое оконце было затянуто мутной, чем-то измазанной плёнкой. Дневной свет снаружи едва пробивался сквозь неё. Когда глаза привыкли к полутьме, стало возможно разглядеть под оконцем сколоченный из грязных досок стол, на котором на обрывке газеты красовалась обглоданная селёдка, засохшие куски хлеба и огрызки пирожков. Сзади стола на большой кровати в груде тряпья сидело, поджав под себя ноги, глядя на вошедших безумными глазами, седое всклокоченное существо непонятного пола. На той же кровати, укрывшись тряпьём, лежали молодые мужчина и женщина. Оба в пьяном угаре. При нашем появлении женщина натянула на голову одеяло, а мужчина выкарабкался из постели и попытался, минуя нас, выбраться наружу.
  --Вы хозяин?--остановила его  инспектор милиции.
  --Нет, я здесь не живу. Я просто зашёл.
Мужчина поспешил ретироваться.
  -- Я хозяйка, что вам надо?-- высвободила голову из-под одеяла женщина.
  -- Где ваши дети? --спросила я.
  --Дети?.. Они спят,-- ёжась, неуверенным тоном ответила хозяйка.
  Когда мы вошли, я сразу обратила внимание на детскую кроватку без передней сетки у противоположной от стола стенки. На ней громоздилось что-то, покрытое ватным одеялом, похожее на большой тюк. Подумав, что там лежат укрытые дети, я подошла и откинула край одеяла. Из-под него на меня глянули глаза взрослого мужчины. На нём, сверху, скрюченная с поджатыми ногами женщина. Она, молодая, крашеная под блондинку,  выскочила из-под одеяла и бросилась к выходу. Мужчина ринулся за ней.
  --Кто это?--спросила  инспектор милиции.
  --Это мои гости.
  --Вы работаете?.
  --Да! Работаю в городе, в санатории, на кухне.
  --Почему в рабочее время вы дома?--строгим тоном вопрошала милиционер.
  --Ко мне пришли гости, и я задержалась.
  --Где спят дети? --обернулась я к хозяйке.
Женщина пробормотала что-то невнятное, пальцем показала на вырезанное в противоположной стене над полом отверстие. Я подошла и, пригнувшись, заглянула в него. За стеной находилась небольшая пристроенная коробка. Приглядевшись в полутьме, я различила в углу, прямо на земляном полу, в тряпье, две детские фигурки. Один ребёнок лежал у стены, второй сидел возле, поджав под себя по-турецки ножки. Этот мальчик лет четырёх выполз из своей каморки, подковылял на слабых ножках к столу, взял обеими руками и принялся глодать остатки селёдки.
   --Смотрите, --сказала мне медсестра,-- у ребёнка все признаки рахита.
Всё тельце его, едва прикрытое грязной рубашонкой, было в расчёсах. Сбившиеся на головке волосики никогда не мылись, не стриглись и не расчёсывались. Невозможно было определить, какого они цвета.
 Вслед за братиком из каморки выползла сестричка, лет двух. Ни мальчик, ни девочка не умели говорить. Девочка на ножки не вставала. На её ягодниках образовалась твёрдая корка. По детям ползали вши.
 Медсестра завернула малышей в привезённые с собой одеяла. Мы отнесли их в машину и усадили на задние сидения.
У матери не оказалось никаких документов на детей. Она не смогла назвать точно даты их рождения. Сказала только, что кажется мальчику четыре года, и он родился в один из зимних месяцев, а девочке два года, и она родилась в апреле или в мае. Имен у детей не было. Отца она назвать не смогла, мужчин было несколько, кто из них отец?

   
 Мы отвезли и сдали детей в детскую больницу. А мне предстояло оформить все необходимые документы: детские метрики и представление на изъятие детей у матери,   затем передать дело в суд для лишения её родительских прав и определения детей в Дом ребёнка.
 Так состоялось моё первое "боевое крещение" в битве за право детей на счастливое детство. Впервые сталкивалась я с таким явлением, как бездомность в нашей жизни.  В недоумении пыталась понять, почему, пока не сообщили о них неравнодушные люди, этими  детьми до сих пор никто не интересовался. 
 Признаться, вернувшись домой после совершения этого акта, первым порывом моим было завтра же пойти и решительно отказаться от моего назначения. Я шпарила утюгом и кипятила всё, что можно было прошпарить и прокипятить из бывшей на мне одежды. Два часа отмывалась в ванне, всё ещё ощущая эту отвратительную вонь. Мне казалось, что я вся ею пропахла. Но пока я нежилась в тёплой, мыльной ванне, перед глазами моими стояли личики этих заброшенных малышей, которым  нужна была срочная помощь. А сколько ещё таких, беззащитных. Мне стало стыдно перед самой собой за моё чистоплюйство, за моё малодушие. И на следующий день я вышла на свою новую работу, полная решимости делать всё от меня зависящее, чтобы вызволять и помогать обрести человеческий образ жизни детям, стать их действительной защитой.

 
                2
                Права и обязанности.
  Через неделю ко мне нагрянула с проверкой комиссия во главе с инспектором по делам несовершеннолетних Совмина республики. Теперь я поняла, почему так срочно убежала моя предшественница. Документация у неё была страшно запущена. Сама в ней я никак не смогла бы разобраться. И для  меня эта проверка оказалась необычайно полезна. Досконально компетентная инспектор Совмина, Вероника Михайловна Сухорукова, сразу ввела меня в тонкости моей деятельности, помогла разобраться в документации и ознакомила с законодательной  основой, на которую я должна опираться в принимаемых мной решениях. Очень скоро я освоила и формы отчётности. Теперь оставалось совсем немногое: фактически, а не по документам ознакомиться с вверенным мне фронтом работы.


  В мои обязанности входило: выявление  неблагополучных семей с несовершеннолетними детьми и постановка их на учёт; обследование этих семей;  выявление и определение в Детские дома детей сирот; оформление документации  на обеспечение сохранности и закрепление за детьми права на жилплощадь; разрешение споров и определение детей на жительство у одного из родителей при расторжении брака; участие в судебных процессах по расторжению браков; розыск и оформление отсутствующих документов на детей; оформление опекунства над несовершеннолетними; оформление усыновления и удочерения детей сирот; обследование и составление характеристик на усыновителей; розыск родителей брошенных детей ( а это милиция с удовольствием подбросила мне, хотя для этого у меня не было никаких средств и приходилось обращаться в ту же милицию, только спрашивали теперь с меня);и ещё участие в качестве председателя в заседаниях районного опекунского совета. Кроме того, составлять и посылать квартальные и годовые отчёты о проделанной работе во все вышестоящие инстанции. С таким объёмом обязанностей мне полагался целый штат работников, а я -- в единственном числе на огромный район столицы республики. И ещё в мои обязанности входило курировать и контролировать два Детских дома, находившихся в нашем районе; осуществление контроля над условиями
 содержания в семьях усыновлённых детей; систематические обследования  неблагополучных семей; составлять и подавать иски на лишение родительских прав;  вести приём граждан. Служба охраны прав детства в исполкомах была создана недавно, дело это было новое, ещё не освоенное, поэтому все инструкции были разработаны, но до конца не был решён вопрос с финансовым обеспечением, с количеством сотрудников в отделе. Пока  на весь район была я одна. По мере  вхождения в курс дела, начала составлять записку в Совмин о мероприятиях для повышения эффективности деятельности отдела. Там я расписала количество сотрудников, и то, чем конкретно каждый будет заниматься и даже указала, что отделу потребуется прикреплённая машина. Но, увы! Грянули 90-е, и всё рухнуло. 
А пока надо было мне самой выполнять свои обязанности. Сейчас, когда я всё это перечисляю, мне становится странно, что я со всем этим справлялась. Я работала практически без выходных. В своём кабинете засиживалась до поздней ночи, и меня не раз запирали в здании. Приходилось бегать в темноте по этажам исполкома в поисках устроившегося на ночь на мягком диване в каком-нибудь кабинете вахтёра. Потом бежать за несколько кварталов к дому. Да и там  могли поднять среди ночи, если где-то обнаруживался беспризорный или подкидыш.
 Это всё составляло круг обязанностей, а вот права! Они у меня хоть и были, но  они существовали на бумаге формально, а фактически... Но об этом подробнее -- при описании конкретных случаев.
   
                3
                Детский "рай".

 В республике проводилась плановая проверка Детских домов.  Инспектор Совмина,  заведующая РОНО и я ехали  в курортную зону на территории нашего района, где находился Детский дом №1. Почти бесшумно, плавно покачиваясь на рессорах, катил нас сверкающий чёрным лаком совминовский автомобиль по укатанному шоссе, над которым сходились раскидистые кроны могучих грецких орехов. Шофёр включил кондиционер. О существовании таковых в машинах простые граждане, пассажиры городских такси, и не подозревали. Звучала негромкая музыка. Мы мягко покачивались на широких, обитых красным мягким велюром диванах. Инспектор Совмина, Вероника Михайловна, худощавая женщина лет сорока пяти, с гладкими, блестящими волосами, подстриженными по-мужски, со строгим, немного вытянутым лицом с сухими губами, с серыми утомлёнными глазами, села на заднее сидение, рядом со мной, уступив заведующей РОНО место впереди.

 --Вот, Анна Андревна! Если будете стараться, частенько сможете ездить в таких машинах!--обернулась ко мне пышнотелая с ямочками на улыбчивом лице, благоухающая дорогими духами, Ирина Васильевна.
 
 --Да-а! Ради  э т о г о  - постараться стоит!--ответила я с усмешкой, хорошо помня, куда мы едем. Не знаю, уловила ли она в моём голосе иронию, но, отвернувшись, Ирина Григорьевна блаженно откинула голову на мягко пружинящую спинку сидения и больше  со мной не заговаривала.


 Администрация детдома в полном составе, во главе с заведующей, высокорослой, полногрудой, с головой, царственно посаженной на крепких плечах, встречала высокую комиссию на крыльце. Нас провели на застеклённую, уставленную по всему периметру у стен цветами в горшках, с длинным столом в центре, покрытым  белой скатертью, на котором стояли тарелки с разными  закусками и красовалась большая ваза с фруктами. Но Вероника Михайловна от приглашения сесть за стол категорически отказалась и поспешила приступить к делу. Заведующая провела нас по светлым с высокими потолками спальням и игровым комнатам. Везде чисто, опрятно, строго застелено, аккуратно расставлено и разложено по полкам и шкафчикам На покрытых лаком паркетных полах цветные яркие паласы, на окнах вазоны с цветами-- всё в таком порядке, что даже не верилось, что здесь обитают дети. Сейчас, после завтрака и утренних занятий они с воспитателями играют во дворе, сзади большого, просторного дома.
  Проверили документацию и, удовлетворённые проверкой, так и не испробовав приготовленного для нас угощения, мы укатили восвояси.


  Но вот в одном из микрорайонов столицы обнаруживаю землянку.  Да, да! Землянку в окружении многоэтажных домов. Живёт в ней  старик, инвалид Отечественной войны, без ноги, на костылях. Возле него приютился десятилетний мальчик, сын многодетной матери, бродяжки, без определённого места жительства, блуждающей с детьми по всей республике. Где она сейчас, известно не было. Серёжа ни одного дня в своей жизни  не ходил в школу. Конечно, у него не было никаких документов. Фамилию и отчество  свои он не знает. Бывший солдат держит при себе ребёнка, который бегает, когда инвалиду занеможется, за продуктами, покупает старику курево, иногда водку. По мусорным ящикам собирает и сдаёт бутылки, попрошайничает, когда  кончается пенсия, и нет денег. Так и живут эти две обездоленные души, по-своему привязавшиеся друг к другу. Больной старик, которого собственная дочь с зятем выбросили из его квартиры, и мальчик, не ведающий своего роду и племени. Серёжа называет пригревшего  его старика папой, а старик мальчика--сыночком.
Нужно отдать солдату должное, землянку он содержит в идеальном порядке. Дощатые полы чисто выскоблены.  Стены  обшиты фанерой. На самодельных полках и столе  вымытая кухонная утварь и посуда. Две лежанки застелены старыми, но стиранными одеялами.


 Оставлять мальчика в этих условиях было невозможно, и я занялась оформлением его в тот самый Детский дом №1. Сердце у меня разрывалось, при виде того, как расставались эти двое. Но ребёнку необходима нормальная жизнь, нужно учиться. Пришлось разыскивать по всей республике его мать, чтобы зарегистрировать остальных её детей, их было шестеро. Серёжа старший. По закону дети должны  жить, если не в одном Детском доме( в зависимости от возраста), то в одном городе. Потом братья и сёстры должны соединиться и воспитываться вместе, чтобы не нарушались родственные связи.
 Но скоро после того, как отправила Серёжу в детдом, утром у дверей моего  кабинета застала старика-инвалида. Он сидел, понурив голову, с каким-то письмом в руках.
 Глянул на меня глазами, полными слёз. Письмо было от Серёжи.
  "Папочка, миленький,-- корявым детским почерком писал Серёжа (писать и читать научил его старик, в землянке были книжки),--приезжай ко мне скорей и забери меня отсюда. Мне здесь очень плохо. Очень хочу кушать, здесь всю еду у меня отбирают большие мальчишки."
 Смотрела я на плачущего передо мной, потерявшего на войне свою ногу и здоровье солдата, и думала о том, что начинать надо было не с того, чтобы разлучить эти  две приникшие друг к другу человеческие души, а тряхнуть его дочь ( я побывала у неё в их двухкомнатной квартире, где жила она с мужем и дочерью), вернуть солдату его законные квадратные метры, да чтобы  дочь помогла обеспечить ему сносное содержание и уход. Только это было уже не в моей компетенции. Старик не был пьяницей, позволял себе иногда, когда обида подкатывала к сердцу. В Дом инвалидов он определяться не хотел. Жил, пока мог, самостоятельно, договаривался с участковым милиционером, чтоб  закрыл глаза на его землянку, но понимал, что когда-то это должно кончиться. Сильно тосковал о прикипевшем к его сердцу Серёже, но часто ездить к нему на костылях своих не мог.
  С письмом пошла к заведующей РОНО. Ирина Васильевна должна разобраться и принять меры.
 А меня не оставляли мысли о судьбах детей, воспитывающихся в детдомах. Ведь фактически я своим законным вмешательством сделала для ребёнка худшее, что могла сделать,-- оторвала его от любящей и любимой души и отдала в чужие (равнодушные или не равнодушные) руки. Таких, как Серёжа, там сотни, и такое ли уж благо для детей жить в строю.
 Очень скоро я получила возможность убедиться в правоте своих сомнений. То, с чем столкнулась в дальнейшей моей практике, ввергло меня в пучину неразрешимых проблем.
               
                4
                "Благотворители"
  Явилась ко мне на приём пожилая, очень благообразная посетительница. Присев на край сидения стула, чтобы не помять аккуратно заглаженные складки светлой юбки,  поджав тщательно вырисованные тёмно-вишнёвой помадой губы, без слов, с молчаливым выражением крайней решимости на лице положила передо мной на стол заранее вынутый из сумочки тетрадный лист, исписанный чётким крупным почерком.

 "Заявление. Просим забрать от нас, удочерённую нами...и так далее."--прочла я. Под заявлением две подписи, её и мужа.
С удивлением смотрела я в лицо этой женщины, которой, по её виду, можно было дать лет шестьдесят (по документам оказалось пятьдесят восемь, девочке--десять). Удочерение было оформлено несколько месяцев тому назад. Значит, эти люди уже находились в пенсионном возрасте, а это явно противоречило закону, по которому запрещалось разрешать в таком возрасте усыновление и удочерение несовершеннолетних детей. Но дело было сделано. И вот названные мать и отец требуют вернуть ребёнка назад, в детский дом.
 --Когда брали её, сказали нам, она всё умеет, -- говорила мне в возмущенном возбуждении  женщина,--Она и танцевала, и пела, и стихи рассказывала.  Думали у нас с ней в доме будет праздник. Накупили ей нарядов.  У нас, как сыр в масле, каталась. А она!  Послали её в магазин за молоком, дали три рубля. Так она на все деньги притащила. Как дотащила-то! (Действительно, бутылка молока стоила шестнадцать копеек).
Я, конечно, её наругала, так она целыми днями сидит в углу и плачет, не ест ничего. Хочет назад, в детдом. Вот и не знаем, что делать.
 --А у вас свои дети были?--поинтересовалась я.
--Нет, бог не дал. Вот и решили на старости порадовать себя и ребёнку доброе сделать.
 Это удочерение без хлопот можно было признать недействительным, так как оно было  незаконно, но был ребёнок, уже познавший жизнь в семье. Мне на веку моём пришлось видеть, как дети, лишённые родителей, тянутся к родным душам, как мечтают их обрести.
  Всё было не так просто. Я пошла к ним домой, чтобы своими глазами увидеть обстановку, поговорить с ребёнком.
 

 Дверь нам открыла  беленькая, хрупкая зеленоглазая девочка. Лицо грустное. Ей нельзя было дать её десяти лет. Одета в синенькую сатиновую юбочку и белую маечку. На ногах белые носочки и сандалии.
 В двухкомнатной квартире чистота стерильная, всё блестит. Мать, как только мы вошли, не дав мне оглядеться, бросилась к шкафу, открыла его ключом, вынутым из сумочки, которая  у неё была с собой, широко распахнула передо мной дверцы.
 -- Вот! Это всё мы ей купили!-- торжественным тоном проговорила она, снимая и проворачивая перед моими глазами, чтобы я могла лучше разглядеть, плечики с детскими платьями, кофточками, пальтишками. Всё было добротное, шерстяное или шёлковое, прехорошенькое.  Хозяйка аккуратно вернула вещи в шкаф и заперла его на ключ. Отперев другое отделение шкафа, она достала пачку детского нижнего белья.
 Затем последовала демонстрация  коробок с туфельками, зимними меховыми сапожками. Всё это возвращалось на полки и в ящики шкафа, тщательно укладывалось  и запиралось. Пока она это проделывала,  девочка стояла в сторонке. Я обратила внимание, что женщина ни разу не назвала ребёнка по имени.
 По документам  её звали Ольгой.
В одной из двух комнат в углу, у стены, хозяйка показала  накрытый байковым одеялом диванчик.
 --Здесь она спит.
 
Я обратилась к девочке:
 -- Тебя ведь зовут Оля? Так?--девочка молча кивнула.-- А я Анна Андреевна, будем знакомы! Мама сказала мне, что ты просишь вернуть тебя в детский дом. -- опять последовал молчаливый кивок головой,--Почему?
Ответа не последовало. Вместо слов всхлипывания.
 --Вот и мне она ничего не говорит!-- в выражении лица и в голосе женщины  были видны и слышны неприязнь и досада.
 Я  поняла, что здесь, в её присутствии, от ребёнка ждать откровенного разговора
не стоит. Назначила день и час, когда они с мамой и обязательно с папой (его сейчас не было дома) придут ко мне на приём.

  У себя в кабинете разговаривала с каждым  отдельно.
Плотный, низкорослый шестидесятидвухлетний  папа  откровенно рассказал:
  --Я был против удочерения, но жена жаловалась, что ей трудно одной справляться с хозяйством, да и скучно в доме, вот и решили взять девочку сироту в помощь. А она оказалась какая-то дикая. В приюте ( он так и сказал "в приюте"), когда нам показывали детей, она лучше всех танцевала, поэтому её и выбрали, думали, она будет нас развлекать, а она всё молчит да плачет. Так она хорошая, работящая, их там в приюте учат всё делать, но тут она, специально, подметёт пол, а мусор соберёт в совок и посреди комнаты оставит. Жена её однажды веником отшлёпала, --он поёрзал на стуле, чувствуя, что сказал лишнее и, как бы извиняясь, смущённо наморщив лоб, пояснил:-- не больно, просто поучить хотела. Вот она с тех пор так и делает.
 Сама Оля и наедине со мной сначала дичилась, потом горько разрыдалась, но глотнула воды  и сквозь судорожные всхлипывания её прорвало:
  --Когда дядя с тётей привезли меня в дом, открыли шкаф и стали показывать  наряды, велели  примерять, а потом  всё убрали в шкаф и заперли. Сказали, что
дадут носить, если я буду себя хорошо вести и буду всё делать, что они скажут.
 А на другой день приехал из деревни какой-то их родственник, и меня повезли показывать. В деревне дядя с тётей много выпили и ругались матом.
 Дядя кричал, что он не хочет, чтобы я у них жила, и родственники тоже говорили тёте, что она зря меня взяла, а тётя сказала, что ей скучно, что нужна девочка, чтобы мыть полы и ходить в  магазин, в очереди.  Когда приехали обратно,  тётя каждый день стала заставлять меня мыть полы, а сама садилась смотреть телевизор. Мне телевизор включать не разрешала. Один раз тётя дала деньги и сказала, чтобы я купила молока. Я никогда  деньги такие не видала и в магазине была первый раз.
 Пришла, дала деньги. Меня спрашивают, сколько молока, а я забыла. Они нагрузили две сетки, я еле затащила на четвёртый этаж, одну бутылку даже разбила. Тётя как набросилась на меня, стала кричать, что я плохая,  а потом ударила кулаком по голове. То, что в шкафу, мне одевать не давали, говорили, что я не заслужила. Они заперли в шкаф даже платье, которое  надевала по праздникам в детдоме. Гулять я ходила только с тётей. Она не разрешала мне разговаривать с ребятами. А у нас  в детдоме мы всё делали вместе. Там было много книг, было весело и интересно. Мы смотрели кино по телевизору, устраивали концерты, нас учили петь и танцевать. Здесь скучно. Тётя сказала, что в школу я пойду на будущий год. Я боюсь тёти и дяди, я хочу домой.
  Было ясно, что этой семье воспитание ребёнка доверять нельзя, и Олю вернули в Детский дом. Но вот существующая система воспитания детей в детских домах порождала много вопросов, и главным из них был: смогут ли  чувствовать себя адекватно приспособленными к жизни,  вне  этих учреждений,  воспитанники после выхода из них? Жизнь в строю, по расписанию, на всём  готовом --в такой системе изначально были заложены будущие беды воспитанников. А ведь наши педагоги наверняка читали, но не прочли гениальную "Педагогическую поэму" Антона Семёновича Макаренко.
                5
                А теперь, о правах...
               
  У меня на столе коллективное письмо от жильцов дома, находящегося буквально
в двух шагах от здания исполкома. В письме сообщается, что в одном из подъездов проживает семья, в которой мать и отец, совсем ещё молодые люди, имея двоих  малолетних (четыре и шесть лет) детей, почти не выходят из запоев. Занимая на последнем пятом этаже двухкомнатную квартиру, одну комнату превратили в помойку. Соседи задыхаются от исходящего оттуда зловония.  Квартира кишит мышами, разными насекомыми, которые распространяются по всему дому. Девочки остаются без присмотра. Часто по ночам их застают сидящими на лестнице или во дворе. Дома они спят вместе с родителями на полу. Бывают голодными, их подкармливают соседи.
  Но нужно было слышать и видеть, как же эти крохи защищали своих незадачливых родителей. При обследовании на мой вопрос, хотят ли они есть, обе наперебой отвечали, что мама варит им очень вкусный суп и что им очень хорошо. Мама очень их любит и они маму тоже. И это, последнее, было правдой! Пришлось изъять детей из этой семьи, а родителей лишить родительских прав. Никаких своих обещаний устроиться на работу, привести в порядок жильё и прекратить злоупотреблять спиртным  они выполнить не смогли. Невозможно было смотреть на слёзы детей, когда их увозили из дому. Родители сразу же после решения суда куда-то уехали, не оставив свой адрес. А я занялась оформлением документов на закрепление жилплощади за детьми. Но тут мне пришлось столкнуться с ещё одним явлением в нашей действительности. Пока я ходила по разным инстанциям,  добывая доказательства прав детей на их жилплощадь, кто-то, взломав печать, поселился в квартире, и в ней полным ходом шёл ремонт. Мне достался лишь документ удостоверяющий право детей на жилплощадь, предоставленную им  в обмен на эту квартиру. Новая "квартира"-- крошечная, низкая комната и коридорчик  в полуподвальном помещении, без удобств. Дети были прописаны в старой квартире и без решения опекунского совета обмен состояться не мог. И я подала в исполком протест на незаконный захват квартиры. Но мне дали понять, что я превышаю свои полномочия, что обмен произведён на законных основаниях. Скоро я узнала, что в квартире детей поселилась первая семья начальника РОВД. С первой женой он был разведён. У него в руках оказались и ордер на квартиру, и заявление  с подписями родителей о согласии на обмен. Всё было проделано  без согласования со мной как представителя защищающего  права детей, но прорваться сквозь круговую поруку, в которую был включён и исполком, от имени которого я должна была действовать, мне, рядовому инспектору, было не по силам. Не могла я выйти с протестом и в вышестоящие инстанции, так как у обменщиков на руках было заявление родителей с согласием на обмен, которым они обзавелись ещё до решения суда о лишении родительских прав, хотя и понятно, каким способом  было добыто это согласие. Ждали лишь решения суда, чтобы определить  детей. 
 Это дело послужило для меня тяжёлым уроком.  Плохой защитницей прав детей я оказалась. Я поняла, как ограничены  и мои права.  Руки у меня были связаны, да и текущие дела  захлёстывали, практически не оставляя времени на то, для чего существовал мой отдел. Девяноста процентов моего рабочего и личного времени занимали  судебные споры  родителей в процессе  развода. Суды буквально заваливали меня этими делами, полностью освободившись сами  и переложив  эту миссию на мои плечи. Опекунский совет, как общественный орган, был плохим помощником мне в разбирательстве  этих дел. Проводить обследования, разбираться в ситуациях, составлять акты и участвовать в судебных процессах могла  лишь я как должностное лицо.

  Вот поприще, где можно было изучать нравы, настоящая  школа жизни, когда люди  раскрывали свою духовную  сущность до дна. Передо мной, как на экране, проходили одна за другой картины  самых сокровенных  человеческих отношений, выворачивались наизнанку самые глубинные тайники души.  К каким только ухищрениям не прибегают люди, чтобы  выиграть в этой порой грязной, ужасающей  цинизмом, жестокостью  борьбе, где орудием  являются дети, а полем битвы их души.  Передо мной раскрывались деяния не  преступников, не деклассированных элементов, а рядовых граждан, иногда очень уважаемых, пользующихся авторитетом и занимающих видные посты.  Я становилась невольной свидетельницей  проявления под личиной любви к детям  мерзкого садизма и подлости. К сожалению, так было в большинстве случаев.
 Родители, защищая своё право на присуждение ребёнка ему, не останавливались ни перед чем, чтобы представить вторую сторону в самом неприглядном свете. Но были и  исключения.

                6
                Проклятие зелёного змия.

  Смотрю на неё и не могу глаз оторвать. Она вошла и не села напротив  перед моим столом,  а прошла к ряду стульев, стоящих сбоку у стены, и села там, так, что  была вся в поле моего зрения. Такой совершенной красоты стены моего  кабинета, я уверенна, ни до, ни после не созерцали. Вся выточенная из цельного
куска молочно-белого  мрамора. Тяжёлой волной светлые волосы ниспадают на нежное покатое плечо. Красиво очерченные губы, глаза синевы моря с поволокой. Белое полотняное платье, на первый взгляд простое, но такой  простотой, которое выдаёт очень тонкий вкус, перехваченное в талии шнурком, свободно, мягко облегает фигуру
 чуть выше колен изящных ног, в босоножках на небольшом каблучке.
 Свой рассказ об  обстоятельствах, которые привели её ко мне, она начинает с того, что два года назад они расстались  с горячо любимым мужем. ( так и говорит:
 "с горячо любимым").Их брак не расторгнут, но сейчас муж собирается  подать в суд на расторжение.
 --Я живу у мамы, а две наши дочери остались с мужем. Но мы сохранили хорошие, добрые отношения. Муж не препятствовал тому, чтобы я общалась с детьми. Девочки посещают детский сад, и иногда я забираю их к себе. До сих пор муж не  возражал, но вчера, когда я пришла в детский сад за дочерьми, воспитательница сказала, что отец запретил давать детей мне. Я дождалась прихода мужа, хотела  выяснить, почему  он это сделал, но он отказался со мной разговаривать. Такого ещё не было.
  Эту фразу она проговорила с трудом, рыдания прерывали её речь.
 Во всём её облике, в той естественности и простоте, с какой она себя держала, в искренности  в голосе и в выражениях её, когда она говорила о муже, не скрывая своей любви к нему, располагало, вызывало к ней симпатию, доверие и сочувствие.  Она не пыталась очернить мужа, напротив говорила о нём с большим уважением, несмотря на их разрыв. Никаких обвинений в его адрес. Стыдилась слёз своих, изо всех сил сдерживая их. Видно было, что этот человек переживает огромное горе, но не пытается  воздействовать на меня жалостью.  Просит   дать заключение, что детей необходимо оставить с ней.

 Я  съездила в Научно-исследовательский институт органической химии, где она работала секретарём директора. Серьёзная, умная женщина-директор дала ей отличную характеристику. В разговоре со мной сказала: Лариса Николаева работает у нас  полгода. Мы её не только приняли в наш коллектив, мы её полюбили. Очень порядочная, обязательная, добрая, умница, она  обворожила  нас всех."
 Затем я побывала у неё дома в уютной, хоть и небольшой квартирке, где она жила вдвоём  с матерью, ещё не старой, миловидной женщиной. Она  неважно себя  чувствовала, ей трудно было говорить, дочь, Лариса, ещё  не вернулась с работы. В этой квартире вполне  хватало места ей с дочерью и для двоих девочек, её внучек.
 Поговорила с соседкой, которая знала Ларису с детства и была её учительницей.
" Ларочка всегда была отличницей, школу окончила с "Золотой медалью", поступила в университет, но  на третьем курсе вышла замуж и  университет так и не окончила, пошли дети.  Жалко, что семейная жизнь у неё не сложилась. Муж старше неё, очень серьёзный человек, учёный. Да вот что-то не сладилось. А Ларочка очень порядочная и любила его сильно.
  Ну что ж ещё. Из суда я не получила уведомление о споре сторон о месте проживания детей. Я выполнила всё,  что требовалось по закону, отреагировала на   заявление матери. Написала заключение, что, так как мать не ведёт аморальный образ жизни, противопоказаний для определения  места жительства несовершеннолетних детей с ней нет. Приложив к заключению  служебную характеристику и акт обследования жилищных условий, вручила ей документы.
  Поскольку от отца никаких  просьб и заявлений не поступало,  совесть моя была абсолютно спокойна,  и я себе  продолжала работать. Но  дня через четыре, когда я утром  вошла в свой кабинет, ко мне буквально ворвался мужчина лет сорока. Он был вне себя от ярости. Он только воскликнул:
-- Пойдёмте со мной! Я вам предоставлю возможность полюбоваться на плоды вашей деятельности!
Он схватил меня за руку и буквально потащил за собой.
 --В чём дело? Кто вы такой, и по какому праву вы меня чуть ли ни насильно ведёте куда-то?--возмущалась я.
--Идёмте! Идёмте! Вы сейчас сами всё увидите и поймёте!
 Я подчинилась. Внизу он распахнул передо мной дверцу стоявшей у подъезда  машины.
 --Прошу!
  Он сел за руль. Ехали мы не долго. Я увидела, что машина подъезжает к дому Ларисы. Дом --небольшой, двухэтажный особнячок. Квартира  Ларисы на первом этаже
 с отдельным входом. К удивлению своему я увидела, что двери и окна-- нараспашку.
  --Входите смелей! --пригласил меня вышедший из машины первым муж Ларисы ( это был он).
 Я вошла, и у меня  от ужаса  подкосились ноги.
 На голом полу в каких-то  неестественных позах лежали Лариса и её мама. Первая мысль у меня была, что они мертвы, что в припадке ярости  муж убил и жену и тёщу, и сама чуть не упала в обморок. Но приглядевшись,  увидела, что обе женщины живы и спят мёртвым пьяным сном там и в том положении, где и как их свалил сон. Повсюду валялись бутылки из-под вина и водки.
 --Понятно, кому вы отдали детей?-- Мужчина смотрел на меня с горьким укором. --Она держалась только пока ждала вашей бумажки.--продолжал он,-- На радостях они с мамашей отпраздновали.
 -- Да, но ведь я  была у неё на работе! Неужели там никто, ничего не знал? Говорила с её учительницей.
 --  Так там она работает всего полгода. Когда я пригрозил,  что  увезу детей, так, что  больше никогда  их  не увидит,  она устроилась на работу, полгода продержалась. А соседка её очень любит, она ведь знает её ещё ребёнком. Хотела помочь.  Думала,  если с ней будут дети, она  перестанет пить.
  --Но вы сами почему не пришли ко мне?
  --Честно, я тоже надеялся. Ведь полгода держалась. Думал, что одумается, когда почувствует, что может навсегда лишиться детей. А я всё надеялся, потому и не торопился с разводом.
  -- Когда вы женились, она уже пила или?..
  --Она была студенткой на втором курсе. Пить стала после рождения первой дочери. 
Тогда связалась с плохой компанией  на своём курсе. У неё была предрасположенность, пил отец. От этого и умер. Мать запила после его смерти. У женщин это быстро случается. Лариса училась, поддерживала мать. Когда я это у неё  увидел, настоял, чтобы она ушла из университета. Она какое-то время держалась, но когда родилась вторая дочь,  всё началось сначала. Я понимал, что конца этому не будет. Дети росли. Это плохо на них влияло. Мы расстались. Тогда я и  пригрозил ей, что увезу детей. Сам наблюдал. Видел, что держится, пошла работать.  Но вот стала срываться, тогда я запретил воспитателям в детском саду  давать ей детей.
 Действительно решил  окончательно развестись и уехать. В суде не стал ничего говорить, у нас вроде  бы и не возникло  спора о детях.
 --Но тогда, выходит, вы её сами спровоцировали.  Она ведь любит вас! Надеялась на восстановление семьи.
--А я, думаете, не люблю!--  крикнул он.--Но что же это за семья, если она постоянно под угрозой срыва. Жизнь-то не всё по головке гладит, значит при любой   неблагополучной ситуации приплюсуется ещё и это! А каково будет детям? Они и так уже хлебнули!
 Он был прав, он думал о детях.
 Но  в душе я всё же обвиняла его в бессердечии. Мне думалось, он предал Ларису, не попытавшись бороться за неё.  Он бросил её в беде.


 Через несколько дней я зашла к Ларисе в институт.  "А Лариса больна, её уже несколько дней нет на работе"-- сказала мне директор. Конечно, я не сказала ей ,что с Ларисой, сделав вид, что  думала застать её на работе.
 Потом через несколько месяцев, будучи недалеко от её дома, увидела во дворе соседку. Она узнала меня. "А Лариса в больнице, на лечении" --многозначительно  взглянув мне в глаза, сообщила добрая женщина.
 Прошло ещё несколько месяцев. Однажды, уже кончался рабочий день, в дверь моего кабинета постучали.  Лариса, всё такая же красивая, опрятная, только теперь она, присев у моего стола, не сдержалась, залилась безысходными слезами. Долго не могла начать говорить,  Дала ей воды. Она понемногу успокоилась.
 --Вы всё знаете. --я кивнула в ответ.--А ведь я действительно тогда  верила, что всё, я спасена. А оно вот как получилось...
 Мы не заметили. как  пролетело время. Лариса всё рассказывала и рассказывала. про свою страшную жизнь. В детстве пил отец. Потом , не выдержав, запила мать. Лариса училась, Её фактически поддерживала соседка-учительница. Сама Лариса приобщилась к выпивке уже в университете, и как-то сразу попала в зависимость  Но вот встретился Александр. Полюбила. Любовь помогала держаться. Казалось всё  позади. Замужество. Первый  ребёнок. И вдруг срыв, страшный, тяжёлый. Муж тогда впервые увидел её такой. Но его любовь, забота о ней, о ребёнке помогли выбраться. Муж настоял, чтобы университет она оставила.  Вся отдалась дому, семье. Бывали редкие срывы, но как-то быстро  проходило и почти не отражалось на отношении к ней мужа. Но вот рождение второго ребёнка почему-то всколыхнуло  "жажду". Младшей дочери было три года, а старшей пять, когда рухнула их семейная жизнь. Сейчас она осталась совсем одна. Три недели назад похоронила мать. Работает там же. Её не уволили. Директор института помогла ей с лечебницей. Не пьёт, очень тоскует о детях.  Мужа понимает и не винит. Где они теперь, не знает. Живёт надеждой, что придёт время и они сами  пришлют весточку.
 Я молча слушала, молча всей душой сочувствовала её  безутешному горю, глядя в полные слёз её прекрасные цвета морской волны глаза. Но и где-то в глубине души  радовалась за неё, что выстояла. На прощание сказала, что жизнь  продолжается, и всё ещё будет, не только горе. Надо жить, надо держаться, надо быть сильной. Мы пожали друг другу руки. Больше мы с Ларисой не виделись. Меня затянула текучка, новые дела, новые  не  простые  судьбы.,
  ,