Иллюзореа глава 5

ГЛАВА 5
Вечером Мила расчёсывала волосы, глядясь в своё старинное зеркало. Природа, а скорее мама, наградили её великолепными густыми волосами, которым всегда завидовали подружки. Гребень скользил по длинным каштановым волосам, Мила напевала песенку – детскую колыбельную, улыбаясь себе в зеркале, вспоминая все слова Германа и свой первый несмелый ответ ему,  желала себе и ему прекрасного сна и представляя его силуэт в зеркале.
И этой ночью ей снова приснился сон, граничащий с реальностью, на этот раз  с полным ощущением своего присутствия себя в двух телах – в  теле пятидесятилетней женщины, одиноко спящей в широкой кровати и одновременно она жила в теле довольно молодой женщины, одетой в богато-украшенное светло-зелёное платье, волосы уложены в сложную причёску с бриллиантами, корсет сдавливал рёбра, её руки,  унизанные перстнями, касались клавесина, она знала эту прекрасную мелодию наизусть, из глаз капали слёзы на клавиши. В двух шагах от неё, играл на флейте её любимый, в белом припудренном парике и сиреневом нарядном костюме,  он тоже тихонько плакал. Версаль. Вечер. Свечи. Розы. Они знали, что завтра по решению Революционного трибунала, их поведут на эшафот и будут казнить на площади при народе, и их единственной виной было то, что они были молоды, красивы и богаты.  Свой последний день они решили провести как обычно, не меняя привычек, наполняя его, этот последний день жизни вдвоём, один вечер перед казнью музыкой, нежностью и сладостью объятий. Они любили друг друга, они были одним целым, и умерев в один день, поклялись никогда не расставаться и после смерти. Музыка звучала, журчала, плыла, уносила их печали и мольбы к Богу, давала надежду, пока не раздался сухой скользящий звук лезвия, вонзающийся в дерево и корзины наполнились.
Мила проснулась с громким криком, как будто  выныривая из под толщи воды, задыхаясь от невыносимой внутренней боли и холодного страха, парализующего всё тело, болело горло.
Ужасный звук топора, вонзающегося в дерево, ещё звучал в ушах, и снова перед глазами Милы ожила ещё одна картинка из прошлого. Когда Женьке исполнилось 2 года, жить в двухкомнатной квартире с родителями и сестрой стало невыносимо, и Миле пришлось переехать с первым мужем из отчего дома в рабочее общежитие без удобств, с полуразваленной кирпичной печкой в захудалой проходной кухоньке без окон. Этот двухэтажный барак был наскоро сбит из досок и  разного подручного материала для пленных немцев, которые работали здесь после войны, временное жильё для немцев осталось и в конце 20 века стало подменным фондом предприятия, где работал её муж, куда на неопределённый срок заселяли молодые неамбициозные семьи, полукриминальных элементов и спившихся одиноких дедушек. В подвалах бегали крупные крысы в поисках хоть какой-нибудь еды, опрокидывали редкие банки с вареньем, а в коридорах носились орды детей, играющих в войну и таскающих дохлых крыс за хвосты. В тот вечер её муж Леонид, простой рабочий с деревообрабатывающей фабрики,высокий худощавый мужчина с флегматичным характером, рано лысеющий и быстро пьянеющий от одной рюмки алкоголя, подрался с соседом, выбил ему зуб и спрятался дома, как трусливый мальчик. Мила ничего не знала об этой истории, и вернувшись после работы – она тогда работала учителем французского языка – принялась готовить ужин в маленькой кухне из тех скудных средств, что они могли себе позволить в момент перестройки и страшного дефицита. Муж, укрывшись с головой в одеяло, спал. В какой-то момент она услышала страшный стук чего-то металлического в дверь, и ничего не подозревающая, не опасаясь никого, открыла дверь и увидела занесённый над собой топор. Сосед из 15 квартиры замахнулся и начал опускать топор над её плечом, и только её невинный и недоуменный взгляд, не понимающий происходящее, остановил трагический полёт смертельного удара. Она закрыла дверь, топор вонзился в дверное полотно и уголок металла пробил его. Только тогда она осознала, что снова некто невидимый её спас от верной смерти, силы покинули её и она упала без сознания. На утро Мила узнала, что у неё, кроме всего прочего, был непроизвольный выкидыш, но в суд на соседа она не подала, она боялась за свою жизнь и за Женьку, опасалась угроз соседей, у них с мужем не было средств снимать отдельное жильё и приходилось оставаться в этом послевоенном бараке для немцев, пропитанном негативными эмоциями до краёв. Ей так хотелось поскорее уехать из этого ада с пьющими отцами, нещадно избивающими своих детей, некоторые из которых родились даунами, от их слишком бесцеремонных и сварливых жён, от хронических рецидивистов- тюремщиков, пристающих к ней по вечерам, он наглых и любопытных тараканов, от общественного туалета, не закрывающегося изнутри напротив футбольного поля, куда мальчишки колотили в дверь мячами,  от этого зимнего холода в кровати, когда никакая печь не могла согреть и Женька переболела всеми детскими болезнями, от осеннего дождя, проникающего сквозь дырявую раму, стекающего на деревянный пол из щелей которого выросла вишня, как у Мюнхаузена…
Мила, в холодном поту, сидела на кровати, щупала себя за ноги, трогала лицо и волосы. Эмоциональный шок пережитого был настолько силён, что она ещё частью сознания находилась в этой кухоньке между остывшей печкой, где уже начали отваливаться куски кирпича и дым иногда входил в комнату, видела синее эмалированное ведро, служившее умывальником, с такой же кружкой, она могла потрогать замочную скважину или небольшую цветную занавеску на внутреннем окне между кухней и комнатой, за которым виделся диванчик, на котором спала Женька, а в центре единственной комнаты стояло кресло-качалка на круглом пёстром ковре, который её, креативная при любых условиях, мама связала деревянным крючком из кусков старой одежды. И одновременно она ощупывала рукой пододеяльник  у себя в спальне во Франции и видела своё испуганное отражение в зеркале, в которое она гляделась вчера перед сном. Сердце неровно стучало, то замирая, то учащённо прыгало. С маминых слов, этот барак был разрушен лет 5 назад, как он мог так реально возникнуть в её памяти? Что можно было бы сделать, чтобы стереть эти картинки и болезненные воспоминания из её памяти? Они жили совсем рядом, в параллельном пространстве, куда хотелось бы поскорее закрыть дверь и забыть, забыть… Эта способность находиться в нескольких мирах появилась у неё ещё в детстве и как избавиться от этого свойства психики, она не знала. Даже про то, что она летала над телом, она  никому не рассказывала, так как боялась, что если она расскажет, что видит, то её отвезут в сумасшедший дом.
Куда пропало её благодушное и гармоничное настроение? Как его восстановить? Так часто бывало, что после душевного подъёма, летания в облаках, она падала в воспоминания страха и боли, всё это напоминало американские горки, ментально-эмоциональные качели. Из какой логики выстраивались эти картинки и связанные с ними ощущения тела, их эмоциональный окрас и наполнение, ласточки Андре Жида, возвращающие его в детство?
Мила сделала небольшую йоговскую дыхательную практику, которая ей немного помогла, и, чтобы мысленно отвлечься от страшных воспоминаний, приступила к работе. Сегодня ей нужно было перевести много административных документов, и Мила, даже не позавтракав, начала переводить свидетельства о рождении и копии паспортов. Мила любила переводить, особенно литературные тексты, где можно было бы применить всю свою фантазию и найти изящный оборот или ключевое слово, вмещающее в себя понятие и суть события, но, увы,  так как она была удалённым переводчиком, ей обычно перепадали те работы,  которые штатные переводчики не хотели брать – страховые случаи, рецепты врачей, коряво записывающих наименования лекарств, судебные постановления и технические инструкции. Иногда для того, чтобы перевести небольшой абзац о технических свойствах какого-нибудь устройства, необходимо было перелопатить огромное количество статей, рекламных буклетов и оригинальных технических документов, где иногда она понимала лишь половину текста на русском языке, смотрела видео по теме. Она напоминала себе золотоискателя, который пытается отыскать золотую жилу в картофельном поле, так как оплата за эти титанические труды по поиску идеального слова оплачивались переводческими компаниями исключительно скудно. Но Мила работала скорее не из-за денежного поощрения, а больше из-за чистой радости поиска правильного слова, возможности узнать что-то новое, гордости за свои способности, принимая для себя чисто французское качество делать  любое дело максимально изысканно и качественно.
И вот снова письмо от Германа. Неожиданно для себя, Мила обрадовалась. Что же он ей написал? С первых строк она почувствовала в себе странные вибрации, ранее она себя так никогда не ощущала. Миле казалось, что она находится внутри вертикально-направленной волны, которая её обволакивает нежностью, пульсирует во всём теле, как будто многочисленные солнечные зайчики, зажигаются светом в её внутреннем мире, в груди распускается цветок невиданной красоты, крылья расправляются и поднимают её над землей. Писал он об очень простых вещах, о том, что одинок, разведён, писал о своей работе – геолог-нефтяник, что много читает книг по самопомощи, так как был очень драматический период в его жизни, и он так рад, что она ответила на его письмо, но в самом конце его письма она прочитала строки, на которые откликнулось её сердце. "Если сегодня на твоем лице должна появиться улыбка, это потому, что в эту самую минуту я думаю о тебе, С тех пор как я начал общаться с тобой, я просыпаюсь каждое утро с улыбкой на лице. надеясь, что однажды ты будешь рядом со мной и в моем сердце навсегда."
О да, она почувствовала эту улыбку, улыбку взрослого мужчины, много страдавшего в прошлом,  его внимание к ней, радость от взаимного общения. Но одновременно, как агрессивные пчёлы, появились мысли о возможном обмане и иллюзорном самообмане, которые уже случались в её жизни. Пчёлы жужжали, носились вокруг головы :" Только не влюбись! Снова наделаешь глупостей! Он слишком красив, он не для тебя, скорее всего он переписывается с другими женщинами тоже. Посмотри на себя, ты же не манекенщица, фигура нестандартная, возраст подруги Кисы Воробьянина, ты…"
Не смотря на возраст, Мила оставалась слишком наивной и доверчивой, с детской душой, и каждый раз, когда она принимала незнакомых людей в свой близкий круг, наделяла их  прекрасным характером, очаровывалась внешним видом и поступками, дорисовывала портрет великолепнейшими красками, наблюдая только светлые качества, но когда проявлялась тень, она понимала, что обманывалась в лучших чувствах,  болезненно реагировала, обижалась на них и на себя,  и больше не видела светлых качеств, которыми была так очарована в начале их отношений. Она не обладала толстокожестью, как её муж, его то невозможно было обидеть, ни оскорбить. У неё абсолютно отсутствовала защита от негатива, иногда её казалось, что она живёт без кожи, так тонко реагируя на каждый острый звук, злое слово или смурной взгляд. Мила разочаровывалась, плакала, и как улитка, замыкалась в себя, уходила в сожаление и само-сожаление, переваривая все сказанные слова, болезненные для её чуткой души  и роковые события, рассматривая их с разных сторон, зарекаясь более никого не впускать в свою душу, и снова, как только боль проходила, сердце открывалось свету и как подсолнух следовало за солнцем, и Мила улыбалась сквозь высохшие слёзы.
Мила пошла к морю, только там она чувствовала себя собой, наедине со стихиями, с которыми она любила разговаривать как с родными. Дюны закрывали от сильного ветра, она прилегла на нагретый солнцем песок, и перебирая мелкие синие морские камушки и ракушки мидий, разговаривала с землёй. Земля спокойно выслушивала Милины истории, давала ей тепло и защиту, ветер играл с распущенными волосами, солнце заигрывало лучами с тучами, обнимало тёплыми объятиями, море шелестело пенистыми волнами, баюкало корабли и парусники. В этом мире были только природные стихии и Мила, из их энергии она могла придумать, нафантазировать любой новый, чистый мир, без войн, страхов и страданий.