Песня Варяжского Гостя

      

        Павел Ефимович Корженко был плотником, мастером на все руки, и обожал Фёдора Михайловича Шаляпина. Глубокий бас артиста погружал его в гипнотическое состояние, он закрывал глаза и уже ничего и никого вокруг не замечал.. И не видел, в какой ужас проваливалась от этого баса маленькая девочка!.
      
    Павел Ефимович, 65-ти лет, и его жена, Ксения Федосеевна были нашими родственниками – по междусемейному просто КорженкИ  -  у которых нам пришлось пожить полтора года после возвращения из эвакуации.
 Потому что вместо нашего дома в самом начале улицы Гоголя была чистая площадка. Как говорится, дом исчез, как корова языком слизала! При том, что ни одна бомба не упала на нашу улицу и даже на соседние переулочки: Казарменный и Малый. 
   Просто  дом наш закрывал   румынскому коменданту обозревать  залив и порт,  ведь он поселился как раз напротив,  на Гоголя, 2, в так называемом
 Ханском Дворце. Вот дом наш и разобрали по кирпичику….
          
  Послевоенные годы  были не сытными, конечно,
 но  на хлебосольном, гостеприимном характере наших родичей
 они не сказались.  Для Павла Ефимовича всегда находилась
 всякая работёнка в  ближайшем окружении, а бабушка Ксения
 продавала в розницу сахарин: покупала оптом, а вечерами
 развешивала по грамму в порошки.  Нелёгкое занятие при
 керосиновой лампе, вес соблюдать надо было точно!
      Днём привозили во  двор свежую  рыбу.  Поэтому
жаренными бычками или чирусом,   плюс икрой из  «синеньких»
 и молодой картошечкой с чесноком – этими нехитрыми,
но потрясающе вкусными разносолами того времени-  всегда
готова была потчевать бабушка Ксеня немногочисленных,
но постоянных гостей . Да ещё малай из кукурузной муки к чаю!
  Да и гости что-нибудь с собой принесут. Гостями  были:
пожилая чета дальних родственников Бортниковых, невестка
Верочка и  один –два друга деда Павы, как я называла Павла Ефимовича.

         
    Но деликатесом к обеду был  патефон, гордость
  деда Павы.!  Он сам смастерил шкафчик на колёсиках
  высотой более метра, покрыл темно-вишнёвым лаком и
вмонтировал сверху патефон. Заводная ручка была выведена
 на правый бок шкафчика,  а сверху на шкаф опускалась
 массивная крышка , как на саркофаг.
 Внизу было два –три отделения для пластинок.
      
   Никто не догадывался, с каким страхом я следила за
  манипуляциями  деда Павы, когда , закончив  смаковать
 бычки и тщательно облизав пальцы, он выходил из-за стола
 и брался крутить ручку  своего музыкального монстра.
 Любимая пластинка уже лежала сверху.
        Наверное, не только  я  не питала нежных чувств
 к Шаляпину , но и вся женская половина ( простите нас, неразумных, Фёдор Михайлович!)  и потому затягивали своё чисто женское -
  про дуба и страдалицу рябину..  Но дед Пава раздражался
 и перекрывал женские вздохи и жалобы Шаляпиным!.
      
         И тут начиналась такая мУка  для маленькой девочки,  для которой война ещё не кончилась. Не раз ещё  возвращались фрицы бомбить
 Одессу, не раз ещё приходилось, спотыкаясь и падая на
 лестнице, спешить с третьего этажа в подвал  вслед за
 взрослыми, в бомбоубежище.  И каждый вечер ожидать в
тревоге маму с работы.  ( Она работала медсестрой в госпитале
 на ул.Пироговской, и  в полутьме через весь город пешком
 добиралась на Гоголя, не обращая внимания на сигнал
воздушной тревоги.) Было от чего
  постоянно  испытывать мне  чувство страха!
      И потому варяжский гость доводил меня до слёз.
  Я не понимала многих слов  из Песни этого гостя, не могла
 разобрать – качество звука от старой иглы было неважное.
 Но ясно  становилось,  что варяги несут  людям смерть,
у них  остры мечи и стрелы,  «наносят смерть они без промаха
 врагу». И я чувствовала себя  их  врагом, и мысли их
 «атаманов» меня пугали – так я воспринимала « мысли
от туманов».  Я серой мышкой выскальзывала из комнаты,
 а вслед мне неслось грозное «Умрём на море!»/
Я бежала в нашу шестиметровую комнатушку, забиралась под
одеяло и долго трепетала там  от угроз  «варяжского гостя»
      
     В таком состоянии и застал однажды меня брат Марат,
 когда на выходной день  он приходил домой из
  военно-воздушной спецшколы, где учился вместе с будущим
 космонавтом г.Т. Добровольским .( Об этом см. мой рассказ
 «Одесская юность космонавта Добровольского».)
 Им было тогда по 16-17 лет
       
  Вытащив меня из-под подушки, брат провёл расследование:
 почему слёзы и кто виноват?  Я без утайки выложила ему свои
 страхи.  Он  улыбнулся, сказал: «Ерунда, всё уладим.
А музыку бояться смешно!»   И на весь вечер ушёл  к
собравшейся родне..

        Утром, убегая на построение в школу, нашептал мне
 в ухо: «Никого не бойся. Я гостя выставил, он  долго
 не появится. Только держи язык за зубами»  В этом он
 мог на меня рассчитывать! Как-никак, его собственная
 выучка. Он для меня был  кумиром и огромным авторитетом
не только в те годы, но и всю жизнь!

          Через какое-то время  дед Пава  обеспокоился. У  Ксении Федосеевны с пристрастием выспрашивал, не выбросила ли случайно она пластинку? Несколько раз спрашивал у меня. Потом стал подозревать дядю Вову
  Бортникова, а тот, как нарочно, требовал каждый раз
  Варяжского Гостя! Дед Пава  увидел в этом насмешку и
   между друзьями  как чёрная кошка пробежала!

      Слава Богу, длилось это недолго!   Вернулся с фронта
   в конце 45-го года отец,  получил ордер на комнату в коммуналке, и мы покинули гостеприимных Корженков..  Теперь мы жили в одном дворе,
на Гоголя, 23, но в разных флигелях.  Но в гости друг
 к другу ходили  постоянно, до тех пор, пока…
          Почти в то же время, как только мы покинули их
квартиру,  Корженков «уплотнили»: райсовет отобрал у них
одну комнату из трёх небольших. И вселил туда вернувшегося
с войны  одноногого инвалида Изю со старенькой мамой.
 Комнату им отдали первую от входной двери, бОльшую из всех,
 ту, где проходили посиделки с обедом и патефоном.
       Теперь мы собирались у бабушки Ксени редко,
  Лишь по особым датам.  И потому ещё редко, что Изя
оказался наркоманом со всеми вытекающими неприятностями.
 
      Однажды бабушка Ксеня позвала нас на свой день рождения.   И только нам открыли входную дверь, я вцепилась в мамину руку:  меня своей  ужасной
   фразой  «Умрём же в море!» приветствовал оживший
   варяжский гость! А дед Пава радостно  рассказывал
  счастливому и «прощённому» дяде Вове Бортникову.
  как при переезде из комнаты в комнату, из пачки старых газет на платяном шкафу вывалилась его любимая пластинка!  А я радовалась больше всех! Потому что перестала подозревать своего любимого брата в том, что он разбил или выбросил  такую драгоценную  для  Павла Ефимовича вещь.  С того дня
   я перестала бояться  Шаляпина,  и  его зловредного
   гостя слушала с интересом и сочувствием.
          - Вот такая петрушка, - сказал, потирая руки , Павел
   Ефимович, -  совсем не помню, как умудрился туда её
   засунуть.  - И   чуть потише добавил, покосив глазом
   на соседнюю комнату – Не было бы счастья, да несчастье помогло!