Триптих о крысе

Крыса I


Желудок пуст, как барабан. Только на дне его в лужице кислоты покоится тяжелый камень усталости. Ещё один кусок моей никчемной жизни позади. Жизнь делится на куски — по пятнадцать часов каждый, голодный и бездомный. Пятнадцать часов мучительной и бренной жизни, заполненной лишь поиском пропитания, собиранием использованных бутылок, мелочи и окурков. Остальное время, слава Богу, не жизнь, но сон. Если выпить хорошенько, можно продрыхнуть чуть дольше.

Я устроился на ночлег в присмотренном еще позавчера тёмном закоулке, который начинался между двумя длинными и мрачными кирпичными семиэтажными домами и заканчивался глухим тупиком — высокой стеной. Там, под стеной, в разорванных на части картонных коробках из-под крупногабаритной бытовой техники разлеглись другие бродяги, но они меня не гнали, и я не стал подходить к ним, дабы не навлекать на себя ненужные неприятности.

Ближайший фонарь находился на расстоянии двухсот шагов отсюда. Впотьмах, с кряхтением, стараясь не вдыхать собственную вонь, я отыскал пару достаточно толстых картонок, улёгся на них и укрылся одеялом, которое всегда носил при себе. Признаться, мне уже несколько лет было совершенно плевать, где устраиваться на ночлег, лишь бы не под дождём и не в сугробе, лишь бы видеть красочные сны.

Посреди ночи я проснулся: что-то вцепилось в брючину и царапало кожу на ноге. Мало найдется слов в родном языке, что смогут описать степень моего раздражения и злости на существо, которое посмело вырвать меня из блаженного сна, поэтому я сильно тряхнул голенью, и это нечто оторвалось, и оставило меня. Я вернулся к сладости снов, и с наслаждением глядел на их несчетные бисеринки, искусно отшлифованные по кругу подобно драгоценным жемчужинам. А потом я снова проснулся: что-то ползло по моей ноге, царапая ее и выдирая волоски, тут же перепрыгнуло прямо на грудь, подбираясь все выше – к шее. Тут я с небывалой резвостью вскочил и понял, что это была чертова крыса. Какое омерзение: крыса! Я сорвал её с себя, как плод с дерева, и бросил оземь. Крыса пронзительно закричала, заверещала, и пока она пищала, я изо всех сил пнул ее треснувшим ботинком, и она взвизгнула и ударилась о стену напротив и со скрипом убежала во тьму.

Я удивился, что в моей груди ещё рождались чувства. Крыса вызвала во мне до тошноты дикое омерзение. Через минуту я спал, и до рассвета мне никто не мешал.


Крыса II


Однажды мне пришлось ехать на автобусе из города, где я учился в университете, к себе домой, в соседний город. Мужчина, рядом с которым я столь легкомысленно присел, оказался крысой.

Еще Александр Грин, кажется, утверждал, что у крыс есть такое свойство: превращаться в людей при большой необходимости. У данной особи, вероятно, появилась подобная необходимость, перебраться в мой родной город. Он точно являлся крысой, в этом я не капельки не сомневался.

Это был высокий и худой, как палка, пожилой мужчина, почти старик, в кожаных сандалиях без носков, в вельветовых полосатых брюках, вышедших из моды и употребления лет сорок назад, в розовой рубашке с рисунком из сиреневых треугольников. На его голове была клетчатая чёрно-белая кепка. Он сжимал колени, положив на них слегка подрагивающие тощие, точно плети, руки: жилистые, противные, сморщенные, словно крысиный хвост. Но самое примечательное в его внешности – это шея и голова. Шея его была очень длинной, кадык выпирал, будто застрявший в шланге от пылесоса теннисный мяч, кожа на ней одрябла и сморщинилась. На свободных частях головы сверкала плешь; на лице выпирал вперед длинный нос, острый, кривой — крысиный, губы тонкие, плотно сжатые, будто в страхе перед разоблачением, глаза заволокла мутная пелена, зрачки пустые, стеклянные, матовые. Представили? Он трясся, как эпилептик во время припадка, то и дело издавая какие-то странные мычащие звуки. Остались еще сомнения?

Как только я это понял, сразу воспылал к нему ненавистью. В груди родился гнев. Я решил выследить его и грохнуть. Он заметил мой пристальный взгляд и занервничал сильнее: принялся покачивать головой и хрипеть. Это мерзостное зрелище было адски нестерпимым, но я не мог оторвать глаз от этого урода. Он глядел в окно и отворачивался, когда автобус поворачивал, и солнце пронизывала его насквозь. Видимо, он испытывал ужасные мучения. Крысы не любят, когда солнечно и сухо, им подавай сырость и мрак. Что удерживало меня от того, чтобы надавать ему оплеух и обхаркать его с ног до головы? Наверное, другие люди, сидевшие на соседних местах. Они же не понимали, кто этот тип.

На автовокзале автобус остановился, Крыса вскочил и двинулся к выходу, и довольно резко спустился на платформу. Я бросился за ним. Тут же подкатил другой автобус. Он забрался внутрь, я успел за ним. Всю дорогу я находился прямо позади и наблюдал. Крыса отвернулся к окну ко мне спиной, почти не шевелясь, словно привинченный к полу. На одной из остановок по маршруту он вдруг резко выскочил из автобуса и быстро зашагал по аллее старых осин. Я едва успел выпрыгнуть следом; дверь за мной захлопнулись, и автобус отъехал прочь. Он быстро шагал впереди меня; неожиданно он обернулся и на секунду остолбенел. Он, наверное, ощутил мою ярость, мою ненависть.

И тогда он побежал. Я рванул за уродцем. Он увёл меня в отдалённый район города, который был мне не знаком, но я твёрдо решил догнать его и убить – пусть хоть одной крысой на свете станет меньше. Впереди откуда-то возник забор. Своими длинными ногами-жердями он без труда перемахнул через него, а мне пришлось высоко подпрыгнуть, чтобы проделать тоже самое. За забором находился двухэтажный заброшенный каменный дом. Крыса, смешно семеня, вбежал на крыльцо и скрылся в тёмном дверном проеме. Я без колебаний последовал за ним. Вторгнувшись во мрак, неподалеку от входа споткнулся о его одежду. Найти его теперь будет трудно.

Я бродил некоторое время по пустым обшарпанным комнатам, по скрипучим прогнившим доскам с провалами в полу, но нигде не видел его, как вы понимаете. Откуда-то доносились шорохи, скрипы и тихий писк. Я замер в комнате, бывшей некогда чьей-то спальней. Прислушался еще раз.

Топот маленьких ножек всё приближался. Крысы ворвались в комнату внезапно, заполонили пространство комнаты так, что ступить было некуда: повсюду одни хвосты, носы, бусинки глаз, острые зубки. Они яростно верещали и щелкали резцами: целая армия крыс. Ещё секунда, и они начнут взбираться вверх по моей одежде; ещё минута, и они разорвут меня в клочья, и сотни крошечных желудков наполнятся и насытятся моей плотью. Крысиная вонь парализовала меня, но умирать мне не хотелось; одна пасть уже вцепилась мне в щиколотку. Тут меня как током ударило. Я пробежался по чужим головам и бросился к единственному выходу, к окну. Выбив остатки стекла, рухнул на землю. Крыса выпустила мою ногу и валялась рядом, еле живая от ужаса, в шоке от удара. Она ещё не успела опомниться, и я успел подняться первым. Я занёс над ней ногу и каблуком ботинка раздробил её крохотный череп.


Крыса III


Люди называют меня Лисом за лаковое выражение глаз, хотя я вовсе не хитрец. Не помню, с каких пор это пошло, может быть, еще со школьной скамьи. Поймите, я обычный человек, разве что занятие в жизни у меня не самое заурядное. Многие считают меня фермером, потому что я работаю на земле, а живу в стареньком двухэтажном деревянном доме в некотором удалении от города. Наверное, так и есть, у меня своя ферма. Я выращиваю цветы в пяти разных теплицах: две под розы (одна засажена красными сортами, вторая цветными, белыми, желтыми, розовыми), одна теплица с хризантемами, одна с лилиями, большая сезонная теплица под тюльпаны, ну, и в открытом грунте сезонно растут в небольших количествах ландыши, подсолнухи, иногда гортензии. Живем мы ближе к южным границам, и климат тут мягкий, зимы тёплые, бесснежные, и в моем саду почти всегда пестро от разноцветия. Целыми днями я наблюдаю за своими цветами и срезаю  их созревшими у корней, отпаиваю всю ночь в холодильнике, и на следующий день везу на своем старом фургончике в город продавцам цветов, а там у молодых джентльменов всегда есть спрос на красивые букетики. Так и зарабатываю на жизнь. Цветами кормимся. И нам вполне хватает. По соседству через живую изгородь лежит усадьба богача с большим белым домом, и временами мы наблюдаем издалека подлинную роскошь. Но зачем нам самим роскошь? Мы по-своему счастливы и так.

То лето выдалось чересчур сухим и знойным; находясь целыми днями под полупрозрачной крышей теплиц, я умудрился загореть, а у младшего случился солнечный удар, пришлось даже доктора вызывать. В середине июля я купил себе в городе коричневые кожаные ботинки — такие удобные, каких у меня в жизни ещё не бывало, — я в них и работал, и ходил туда и сюда по другим делам, расставаясь с ними лишь у порога дома. А в конце августа у нас завелась эта тварь.

Моя жена серьезно больна, и, ей-богу, мне не хочется ни называть её болезнь, ни рассказывать её историю, дабы не утомлять. Скажу только, что нижняя часть её тела парализована вследствие травмы после рождения второго сына — с тех пор она может только сидеть или лежать. И она не говорит уже четыре с лишним года. Два года тому назад я нанял служанку, Грету, и она ухаживает за ней, а заодно присматривает и за домом. Каждый раз, входя в комнату жены, читаю дикую, испепеляющую ревность в её глазах, совершенно, между прочим, напрасную: клянусь, я и пальцем к Грете не прикасался, и помыслов нечистых к ней не испытывал. Единственные недостатки девушки – молодость и красота; в остальном одни плюсы: работящая, сноровистая и к тому же не болтливая: никогда не слышал от неё жалоб. Дети тоже её любят. Даже, пожалуй, прости господи, чуть больше своей матери, с которой уже очень долго не обнимались, да и поговорить с ней не о чем, потому что она не отвечает. Старший – одиннадцатилетний Том – всегда следит за младшим, Андерсеном, которому пять лет. Последний и обнаружил крысу.

Как-то обходил я посадку хризантем, – что-то уж больно плохо росли они и гибли слишком часто в последнее время, и, несмотря на соблюдение всей технологии производства, всё недоумевал: а почему? Помнится, собирался дождь, небо резко посерело, скрыв солнце, и деревья вдали затрепетали, зашумели, сердясь на что-то. Поглядел на хмурое небо – как бы град не пошёл. И вдруг донеслось, как распахнулась входная дверь, а на веранду выскочили мальчики, и Томас вёл Андерсена ко мне за руку. Вот подошли они ближе, я поглядел внимательнее: на младшеньком лица не было – он весь как-то съежился, побледнел: глаза стали огромными, увлажнившимися. Одним словом, напуганный он был. Я сразу – шляпу на затылок, на корточки присел: «Что с тобой?» – спрашиваю. А он даже рта открыть не сумел. Вот брат и объяснил всё за него.

Остался Андерсон, значит, один и решил по какой-то своей детской надобности посетить гостиную, явился туда – а там на ковре под столом сидела крыса на задних лапах, а в передних что-то держала и это самое плотоядно жевала. С самим явлением мыши или крысы я бы смирился – в каком доме, скажите на милость, они не водятся? – но ведь со слов сына выходило, что эта гадина доходила размером до откормленного крупного кота, чуть ли не с поросёнка в высоту и от морды до хвоста. Я представил её себе: свинцово-серая шкурка, как облака над нашими головами, лоснящаяся шерсть, блики на бусинках глаз, кривые острые коготки на коротеньких лапках, с мерзким скрипом скребущие недавно окрашенный пол или неслышно ползущие по коврику в центре главной комнаты дома; её шевелящиеся нос и кривые желтые зубы, готовые впиться во что ни попадя, леску коротких усов на вытянутой узкой морде и голый хвост: грязно-розовый, как дождевой червь, длинный, как пастуший кнут. Такая картина мне не понравилась. Андерсон не мог врать: в ту минуту лицо его выражало подлинный испуг. С другой стороны, подумалось мне, может быть, ему показалось, что животное настолько велико, ведь сам он мал ростом и обладает недюжинным воображением: иногда по вечерам, вместо того, чтобы просить почитать ему сказку, как всем детям, он принимается сам сочинять всякие невероятные истории и утверждает, что видел их во сне. Начался дождь, пока я задумчиво разглядывал лица своих сыновей. Я не видел вспышки молнии, лишь где-то за спиной проворчало небо. Крыса – недобрый знак. Я одной рукой подхватил младшего сына подмышку, другой обнял за плечо старшего, и мы вернулись в дом.

Первым делом я осмотрел гостиную. Разумеется, никаких следов присутствия отвратительного зверя обнаружено не было. Я ощупал планки плинтусов и нашел щель, на мой взгляд, недостаточно широкую, чтобы сквозь неё пролезла крыса, хотя, говорят, они способны вытягиваться в змею и проползти даже сквозь отверстие величиной в разменную монету. Впрочем, о них много чего говорят всякие тёмные невежественные люди. Эта щель вела в подвал. Несомненно, крыса обитала именно там. Так или иначе, а все же я немедленно заколотил отверстие. Потом отвернул ковёр и тщательно оглядел половицы. Доски плотно прилегали одна к другой, все сучки на месте. Не могла же она проползти сюда по каменный трубе! Решив поставить завтра в подвале крысоловку, я отправился к детям.

Младший играл с деревянными человечками, а старший сидел у окна и следил за хмурым ливнем. Иногда вспыхивали молнии, и сразу за всплеском зарницы небо громыхало, будто совсем близко разорвался фейерверк, что изредка устраивали на ярмарках. Становилось совсем хмуро. Свинцовые массы туч грузно нависали над землёй серостью грязной ваты. Дождь лил, как из ведра. Я включил лампу, и сразу же стало тепло и уютно. Я сказал мальчикам, чтобы они ничего не боялись. Нечего им бояться крысы. Андерсен скоро улыбнулся, а Томас протянул мне книгу. Я почитал им недолго, потом вошла Грета объявить, что обед готов. Мальчики бросились в столовую, я тяжело двинулся за ними: неохота мне было подниматься с удобного кресла под абажуром. Я прихватил поднос с едой и поднялся к жене. Она тоже включила светильник на тумбочке и, сидя на кровати, что ты рисовала. Я никакого смысла в этом занятии не видел, и рисунки её были мне не понятны, ведь только она сама могла в них разобраться. Что она там изображала? То зверей каких-то невиданных, то места чудные, то фигуры бесформенные… Но раз ей это нравилось – пускай рисует, что ж теперь. Честно говоря, я немного побаивался, когда разглядывал эти нелепые картинки, что моя благоверная, прости господи, сходит с ума. Но, полагаю, ей просто нечем было заняться. Она обрадовалась мне, отложила карандаши и бумагу и протянула руки к подносу. Я помог ей пообедать. Она улыбалась и ела по чуть-чуть. Я сел с ней рядом, обнял за плечо, а она ко мне ласково прильнула, ну, прямо как в старые времена, когда она ещё не болела. И так мне хорошо стало. Мы сидели так долго-долго. За окном сгустился вечер, а дождь не переставая барабанил по крыше, и я даже задремал, а жена меня всё по руке гладила – нежно так, приятно.

Про крысу я супруге не стал рассказывать. Она их жутко боялась.

На следующее утро я спустился в подвал. Давно уже я тут не прибирался. Здесь темнота соперничала чернотой с сажей угольных шахт и пахло сыростью. За фонарем возвращаться не хотелось. Находиться тут тоже не улыбалось. Уходя, я оставил на самой нижней ступеньке лестницы заряженную крысоловку с ароматной приманкой. На душе стало намного спокойнее, когда я поднялся наверх. Я не люблю находиться в подвале.

Только к вечеру дождь иссяк, устав обливать землю водой. В теплице застыли клочья пара, земля стала сырая: влага проникала вдоль границы теплиц, пришлось надеть высокие сапоги. Жирная, мокрая земля налипала на подошвы, и время от времени я счищал грязь щепкой. На листьях розовых кустов поблёскивали прозрачные капли воды, сами цветы впитали в себя соки жизни и засияли: многие яркие плотные бутоны готовились распуститься и явить миру подлинную красоту. Зато с хризантемами что-то случилось: почти на всех кустах головки цветов поникли, с нездорова скрученных листьев, будто слёзы, катились мутные дождинки конденсата. Лепестки опадали, в сердцевинах звездочек цветов появилась гниль. Я пожимал плечами, не понимая, в чем дело. Словно кто-то поранил стебли или корни, но следов повреждения я не видел. Иные кусты казались совершенно здоровыми – ни следа болезни.

Наутро я срезал какую-то часть созревших роз и здоровых хризантем, завернул их в пачки по дюжине штук, покрыв бутоны тонкой бумагой, уложил в картонные коробки и увёз их в город. День выдался не самый удачный. Мои клиенты все как сговорились: принялись торговаться, как последние жлобы, с деньгами расставаться не спешили, многие просили отпустить товар в долг. Позже, вернувшись, я вновь спустился в подвал и проверил крысоловку. Приманка была съедена, но ловушка не захлопнулась, словно крыса подлетела к ней на крылышках, точно ночная бабочка или колибри и осторожно схватила еду зубками или слизнула её. Всё это было очень странно. Здесь жила огромная крыса – умная и прожорливая тварь. Я был просто обязан уничтожить её. А вдруг она не одна? Вдруг здесь их целая семья? Никому ведь неизвестно наверняка. В городе я купил ведро крысиного яда, и теперь рассыпал гранулы по углам подвала и по полу, там, где стояла крысоловка, надеясь, что вскоре завоняет разлагающимся мясом. Впрочем, надежда эта слабо проступала возможной вероятностью из невесомой ткани моих мечтаний. Только к вечеру того дня я узнал, что Грета не ночует дома. Она оставила туманную записку рядом с готовым ужином, из которой выяснилось только то, что её не будет до завтра. Она явилась утром, посвежевшая, улыбающаяся.

Именно девушке не повезло стать следующим человеком, который узрел Крысу своими глазами. Прямо в своей комнате, на полу. Грета вечно что-то напевала, а в тот день разбросала на кровати все свои платья и решала, какое надеть. Вдруг ей в глаза бросилось некое серое существо, нагло сидевшая под ночным столиком и нервно поводившая хвостом. Спустя мгновение Грета поняла что это огромная крыса: её размеры ужасающе превосходили те, что рисовало воображение, животное внушало омерзение и страх. Она бросила в гадину полотенце, и крыса забегала по комнате, пытаясь вылезти из-под тряпицы. Грета завопила от паники. На эти вопли и примчался я, успев по пути немало чего вообразить. Девушка в тот момент оказалась… как бы это сказать, не вполне одета, но успела вовремя прикрыться халатиком, и первым делом указала на пол. Но крысы и след простыл, словно поганая тварь в воздухе растворилась. Я внимательно осмотрел всю комнату, но – пусто. Поглядел в глаза девушки, в её расширенные от жути зрачки и понял, что в моем доме поселился враг.

Жене я сново ничего не сказал– не хотелось тревожить попусту её душевный покой.

На следующий день Грета оставила нас. Ночью, пока все спали, она собрала свои вещи и покинула наш дом навсегда. В её комнате я нашёл записку, в которой она просила прощения за всё – и больше ничего. Она даже завтрак не приготовила, пришлось довольствоваться остатками вчерашнего ужина. Отныне все заботы по дому легли дополнительным бременем на мои плечи. Моя супруга накинулась на меня с немыми расспросами, почему бедная девушка поступила так, и смутное предчувствие неладного, перемешанное с неистребимой ревностью, не покидали её. Я всё ясно прочитал в её глазах. Между тем я не знал, как отвечать на выражающие лишь ревность взгляды жены. Сам я думаю, что уход Греты никак не связан с крысой. Скорее всего, у неё появился тайный возлюбленный, предложивший ей бежать и обвенчаться у какого нибудь монаха в полузаброшенной часовенке, как в средневековых романах, затерявшейся в густом хвойным лесу. В девушке всегда ощущалось стремление к романтическим приключениям. Хорошо, если человек тот окажется порядочным…

Мысли о присутствии Крысы стали беспокоить меня. Я никак не мог избавиться от неприятного чувства в груди, происходившего из тревоги от этих мыслей. Её неуловимость едва не приводила меня в отчаяние. А ведь я даже ни разу не видел её! Я несколько раз осматривал подвал при свете ламп и переносного прожектора, но не находил никаких следов ни твари, ни её гнезда. Она пряталась весьма умело, она вводила в заблуждение. Может она обитает в сарае? Или в полостях между стенами моего дома? Признаюсь, иногда мне казалось, что я слышал шорохи в пустых пространствах в простенках.

Теперь мне самому приходилось присматривать за женой и детьми, готовить им еду. Я обучал Тома своему делу, чтобы тот помогал мне. А неведомая напасть в моем саду продолжала заражать растения одно за другим. Хризантемы продолжали гибнуть, как если бы у них подгрызли корни. Теперь эта неведомая болезнь перекинулась и на теплицу с лилиями: часто я стал находить следы чьих-то зубов у основания стеблей. Эта крыса уничтожала мой хлеб! Но зачем? Какой прок ей от того, что она губит мои растения? Неужели ей больше нечем питаться? Дошло до того, что я решил оставлять ей еду в подвале. Пища исчезала, а крыса временно оставила мой сад в покое. Моя ненависть к ней постепенно перерастала в бешенство. Все, кроме кроме жены, знали о её существовании. На лице моем отпечатались эти заботы, и супруга всё чаще спрашивала меня одними глазами, что происходит? Я старался успокоить её. В голове моей зрел план. Я теперь чётко знал, что надо делать.

Начались дожди, и цветы продолжали гнить. Я пытался продавать их в городе, но выходило из рук вон плохо: никому не нужен некачественный товар. Большинство пришлось просто выкинуть в компостную яму. Только розы сохранили прежний первозданный вид: «Вечно молодой», «Свободный», «Латинская леди», «Мадам в красном», «Назка» и другие сорта со всякими диковинными названиями еще цвели и пахли, нежно раскрывались, являя миру чудесные вишнёвые лепестки и тёмный изысканный бархат плотных бутонов. Крыса не отважилась тронуть их красоту. Розы! Не раз я застывал на месте в изумлении, глядя на эти цветы: белые, розовые, жёлтые красавицы жеманно заворачивают сокровенную сердцевину в многослойную мантию лепестков с элегантно изгибающимися линиями; и в душу мне проникало томительное удовольствие от их созерцания, – и любовь. Они создают любовное настроение. Честно говоря, мне жаль лишать их жизни, но они кормят всю семью. Жена когда-то обожала наши цветы. И Грета, пожалуй, тоже, но это не смогло удержать её в этом доме.

В одно ясное утро я опустошил свой сад. Мы с Томом срезали все розы, упаковали их как следует в пачки, сложили в коробки и повезли в город. Я собирался отдать их подешевле, чтобы выиграть время, но все вышло даже лучше, чем я ожидал. Увидев азартный блеск в глазах торговцев, я не изменил прежнюю цену, и они не стали спорить. В городе осталось много моих цветов. Мои теплицы опустели, но вырученных денег при должной экономии хватит до следующего урожая, и земля немного отдохнет. А пока моей главной целью было уничтожить Крису. Потом я сумею поправить дела. Город будет ждать меня. Крыса этого не предусмотрела.

Том не уставал придумывать страшилки, главным героем которых была чудовищная тварь с длинным хвостом, этим самым пугая младшего; я не знал, как положить этому конец. Андерсен боялся даже в туалет сходить, опасаясь, что из чёрной зловонной дыры в сортире выскочит крыса и вцепится ему в кранчик или мягкую попку. Ночью ему снились страшные сны. И он приходил спать в мою кровать. Стоило отвернуться, как Крыса принималась безбоязненно шастать по дому, по ночам трогая запасы. Мальчики потом отказывались есть то, на чем оставались её следы, да и я тоже брезговал. Пришлось запирать продукты в шкафу с толстыми дверями и крепким замком. Том обзавёлся перочинным ножом, он наточил лезвие до остроты бритвы, готовясь при встрече противника проткнуть им противное животное. Этим самым он, скорее всего, пытался скрыть свой страх. Дважды ребята видели крысу в доме, а затем Том встретил её в сарае, и каждый раз она успевала ускользнуть. Крыса не ела никаких ядов, не попадалась в ловушки. И вела себя так, будто ей известно о каждом нашем шаге. Иногда я видел во сне, как она пожирает мои розы.

Днём я думал о будущем. Мои клиенты наверняка найдут другого, более удачливого поставщика. Я рисковал потерять свое место на рынке. Жена продолжала умножать число своих странных картинок, рисуя их с загадочный улыбкой на тонких устах. Она думала, что я в отпуске, или что земля под паром, или и то и другое одновременно.

Наконец произошло то, чего я боялся больше всего: крыса добралась до комнаты моей супруги. Когда я появился у неё вскоре после этого события, по полу были разбросаны предметы, которыми она швыряла в подлую четвероногую уродину, бумаги разлетелись в хаосе, а мою женщину колотило в истерике: она дрожала и плакала, и в глазах её сквозили гнев, страх и бессилие. Я попытался обнять её, но она отмахивалась худыми руками и не подпускала к себе, хотя в постели уже растеклась лимонного цвета лужа. Потом мне все же удалось успокоить её и привести в порядок, но она кривилась и не произносила ни слова. Даже в таких обстоятельствах она продолжала молчать. С тех пор жена стала слишком замкнутой, часами смотрела в окно на тёмное небо или на заросший сорняками, мало ела и прекратила рисовать.

Я окончательно возненавидел себя и свою крысу. Она была неуловима, словно злой дух. Она разрушала мой мир, и я не мог дать ей отпор. Чтобы поймать её, кажется, требовалось разобрать весь дом по кирпичику, ибо она пряталась весьма умело. Я начал подумывать о переезде. Крысиный образ угрожающим проклятием воцарился над всеми нами; серая дрянь грызла мои ковры и мою душу. Все в моем доме видели её хоть раз, но только не я. Гнида упорно скрывалась. Почему? Почему? Я ломал над этим голову и не находил ответа.

Развязка пришла неожиданно, но так ли это – я не знаю по сей день. Было ли это действительной развязкой и концом истории? Видит Бог, не ведаю того...
Стоял обыкновенный осенний день: тёмный и пасмурный. Я сидел за столом и писал письмо в город одному приятелю, который мог помочь нам съехать из этого дома. Вдруг вошёл Томас и сказал, что крыса пробралась в детскую, и что Андерсен играет с ней в какую-то игру. Я вскочил и, стараясь двигаться тихо и быстро, направился в комнату мальчиков. На пороге Том догнал у меня, и я едва слышным шёпотом попросил у него нож. Не помню, как небольшое сложенное оружие легло мне в ладонь, но быстрым движением раскрыл его и ступил в комнату. Малыш, сидя на полу, что-то неторопливо рассказывал о своей жизни (теперь я не могу припомнить, что именно, слишком сосредоточено было моё сознание на поимке зверя), а огромная крыса, забившись в угол, внимательно его слушала, склонив мордочку на бок. О, то была необычная крыса. Да и крыса ли это? Огромные блестящие черные глаза выкатились на весьма симпатичной мордочке, и чёрная – не серая – шелковистая шкурка тускло поблескивала в полумраке угла, и пушистый хвост покачивался из стороны в сторону. Она заметила меня; её охватили страх и нервозность. Я медленно приблизился: тварь переводила взгляд с ребенка на меня, точно не соображая, что происходит. Вдруг я резко схватил её за хвост, а потом перехватил за горло, сжав его ладонью изо всей силы. Она забрыкалась, но – странно! – не очень-то сопротивлялась, и не верещала совсем. Я направился к выходу из дома. Уже на крыльце я услышал вопль старшего сына:

— Давай же, папа!

Я приставил нож к её горлу и дёрнул на себя и в сторону, с наслаждением ощущая, как рвётся чужая плоть: кровь брызнула на пол, заливая моё запястье и перепачкав рукав, на носке правого ботинка осталось густое бордовое пятно. Она все еще перебирала лапками в воздухе, и тогда, спустившись со ступенек, я одним взмахом ножа выпустил ей кишки. Животное обмякло, вздрогнуло в последний раз и застыло. Смятение царило в моей душе, разум не верил глазам, и к тому моменту, когда я закопал её в саду, всё моё существо твёрдо понимало, что я убил НЕ ТУ крысу.