Дом

Он помнил те давние прекрасные времена, когда ещё был молод и силён хозяин, когда хозяйка своими руками касалась его. Помнил весёлый гомон, заполнявший его с их приездом. Они красили и украшали его, наполняли его прекрасными новыми вещами, пахучими журналами, ставили в вазы, срезанные возле ромашки, астры и хризантемы и читали по вечерам у камина книги. Это было чудесное время, когда ещё разжигался камин и топилась печь – его сердце, которому они давали тепло своей любви и заботы, а он с лихвой отдавал это тепло им.

И во дворе шумели и плодоносили деревья, и плёлся тугой обильный виноград, гроздьями тянула ветви к земле черешня и исходили мёдом слива и айва, наполняя собой ящики, выварки и тазы, которые они с благодарностью везли домой. И по его деревянным, отполированным ступнями их босоногих детей ступеням, ходили люди. Его люди. Он помнил это время.

А потом хозяин ушёл. После той, последней осени, он больше не приезжал. Его шаги перестали звучать в нём, и он, постепенно, стал забывать его руки, и его запах, и голос, которым он говорил с ним. А потом почти совсем перестала приезжать и хозяйка. Её глаза и руки ослабели, и она всё больше сидела и говорила с ним о прошлом, искала что-то в его недрах. А он хранил. Хранил их книги, старые журналы и письма, перевязанные истлевшими лентами, хранил память об их голосах и прикосновениях их рук и ног.

Их дети выросли и теперь иногда, когда они наведывались к нему посидеть на его ступенях, или заменить проржавевшие замки он чувствовал как их маленькие босые ножки, бегавшие по его ступеням в те далёкие времена, окрепли. Теперь они твёрдо и уверенно поднимались по ним, обутые в устойчивую взрослую обувь. Но даже через жёсткую подошву их туфель он чувствовал их тепло и вбирал те скудные его крохи, которые доставались ему.

Он чувствовал – скоро придёт и его черёд, настанет момент – та точка невозврата, перейдя которую он превратится в то, чем был до них – до этих людей, создавших и питавших его своей любовью. Станет землёй, травой и деревьями, проросшими сквозь него. Вернётся к своему истоку, из которого вышел.

Но пока он ещё был нужен, он держался. Из последних сил хранил он их вещи. Старые сапки и кастрюли, подсвечники и лампы и… письма. Письма, в которых хранилась жизнь дорогих ему людей – его создателей. И он сберёг их. Даже тогда, в ту дождливую, страшную ночь, когда разбив его окна и взломав двери, в него проникли чужие, плохо пахнущие люди. Они рылись в нём, отрывали от его стен милые его создателям картинки, вынимали из нутра шкафов какие-то вещи, что-то искали. Они забрали многое.

Но письма, эти драгоценные, исписанные дорогими ему руками, тетрадные листы, они так и не нашли, даже не прикоснулись к ним. Он их сохранил. И вот теперь, когда он передал эти бережно хранимые им письма их выросшим детям, дом, наконец, вздохнул с облегчением. Сегодня они приехали к нему, за ними. И он выполнил свою миссию. Теперь можно было уходить.

Дом устало вздохнул. И стал готовить себя. Но…

- Ух ты, - вдруг услышал он, - смотри какой, милый. Кажется таким уютным, сразу видно, что его любили.

Перед воротами стояли люди. Загорелый крепкий мужчина, чем-то похожий на хозяина. И женщина, немного напоминающая хозяйку. Только чуть повыше и поплотнее. Глаза хорошие. А рядом пацанёнок лет пятнадцати и девчушка лет десяти. Одеты скромно. Видно, что не шикуют, не балованные.

- Интересно, а этот продаётся? Что-то не вижу. Ни телефона, ни объявления... но видно же, что никто не живёт.

- Давай в кооперативе спросим, там должны знать. Может не дорого... а нам бы в самый раз. Два этажа, но компактный, каменный, крыша в порядке, вроде. Сад запущенный, конечно, почистить надо, но смотри какой большой, и виноград жив ещё. Хоть и подсох. Цистерна вон, вода есть, свет тоже, судя по всему. Вон окна на втором этаже новые почти. Видно, что меняли недавно, поддерживали.

И они пошли …

А через месяц дом плакал от счастья смолой новых сосновых досок и лаком ступеней, и впитывал, впитывал, впитывал заботу и радость обустройства своего маленького, собственного мира. Нового мира, такого долгожданного и намечтанного во время их изматывающей кочевой жизни, своего пространства. Пространства любви и мира. Мира, где не гатят "грады" над головой, где есть лишь тишина раскалённой степи, посреди которой человеческими руками создан оазис, где растут сливы и алыча, и яблоки, и гроздья облепихи ждут смельчаков, не боящихся ободрать свои руки о её острые шипы...И дожидаются их...чтобы жизнь началась снова.

Наталия Побоженская