Бегство Агасфера

От входа в здание до одиночной палаты пациента в конце коридора требовалось пройти и отворить ровно семь дверей.

Санитар уверенным движением вонзил в замочную скважину длинный зубчатый ключ и провернул его два раза. Дверь с глухим скрипом отворилась, и больничный рабочий остановился у порога.

Пациент сидел на кровати: обросший патлатыми вихрами бородатый старик в серо-полосатой пижаме, новой и свежевыстиранной, однако на его сутулых плечах она казалась ветхой, мятой и грязной. Кожу его покрывали жёлтые и коричневые пигментные пятна, само лицо прорезали глубокие извилистые морщины; на белках глаз еле прозрачной плёнкой расплывалась нездоровая муть. Его документы уже давно были утеряны, и никто не взялся бы с точностью сказать, сколько ему лет. Да и сам старик давно не помнил, ни когда его день рождения, ни сколько он уже живет на свете. Историю болезни старца венчал страшный диагноз «тяжелая форма шизофрении»: он считал себя Вечным Жидом, и только таблетки вынуждали его забыть об этом, но когда их действие заканчивалось, он снова принимался за своё.

— Идёт ли уже Он? — с трудом поднял голову старик и спросил, когда вошёл санитар.
— Кто? Человек с крестом? На горизонте пока не видно, — усмехнулся медбрат.
— Он уже идёт. Я ведь чувствую. Он и-дёт, — медленно и устало произнёс дед.
— Пойдём, отец. Пора мыться, — санитар отвязал пожилого еврея и вывел его из палаты, как выводят заключённого из камеры. Запирать пустую палату он не стал, и сразу повёл его в душевую, держа за локоть.

Старик не был буйнопомешанным, но в последнее время выказывал некоторые признаки возбуждения, и лечащий врач его счёл целесообразным оградить больного на какое-то время от других пациентов. Больной представлял из себя поразительно любопытный экземпляр. Поговаривали, он мог говорить на многих языках, в том числе на латыни, древнегреческом, арамейском и иврите. Во всяком случае при докторе он не демонстрировал свои познания. В душевой старикан медленно разделся и нехотя облился под струями, пошкрябал намыленной губкой по своему старческому телу: руки тонкие, пальцы длинные, узловатые, сухие. От стрижки он упорно отказывался, даже бороду не давал постричь. Стоя в дверях, санитар угрюмо поглядывал то на деда, то на кафельный пол, куда в прикрытые решёткой отверстия сливалась вода.

Вековая больница отличалась консерватизмом, и современные веяния психиатрии крайне редко проникали сюда. Госпиталь производил впечатление чуть ли не древнего замка: толстые кирпичные стены, могучие железные ворота, массивные и надёжные замки. Крепость. Тюрьма. Психиатрическая лечебница. Любое определение подходит. Здесь время надолго остановилось. После душевой санитар повёл безымянного преклонного человека обратно в палату. В коридорах никто не встретился по пути. Наступил дневной тихий час. Всё затихло. В такое время больница словно вымирала.

— Я чувствую. Он идёт. Я должен отправиться к нему. Он идёт... Я должен к нему. Я иду к нему. Он идёт... – все бормотал, шамкая, старик, пока санитар вёл его вдоль покрашенных светло-голубой эмалью стен.

Жилистые ноги в больничных тапочках шаркали по стерильному полу.

Санитару возбранялось говорить с пациентами в таких случаях, но нудное нескончаемое бурчание этого субъекта вывело его из себя; он не выдержал и воскликнул с грубыми нотками в голосе:

– О чем ты лопочешь, старик? Исус Христос умер, и уже не возвратится на грешную землю. Ему попросту нечего тут делать. Да думаю, он и не собирался возвращаться после того, что с ним тут сотворили. Это было бы довольно глупо. Он ведь умер!

Шарканье прекратилось. Старик резким движением вырвал свое плечо из хватки цепких рук санитара.

Больничный служащий в нетерпении повернулся.

– Эй, в чем дело?

То, что предстало ему, напугало молодого рослого санитара, – если и не напугало, то насторожило точно. Он не успел сообразить, что происходит. Взгляд старца прояснился, необъяснимая ярость сверкала теперь в его зрачках. Шея набычилась, руки напряглись, теперь они отнюдь не казались хилыми и тонкими. Санитар попытался схватить его снова за плечо, как раньше, но тот плавно и с неуловимой быстротой отодвинулся, и пальцы медбрата схватили лишь пустоту. Вдруг парень получил сокрушительный удар в солнечное сплетение, повергший его в пучину боли и отбросивший на пол. Никто бы не подумал, что тощий старик обладает подобной силой. Санитар не мог произнести ни звука. Он глупо лежал, заключив себя в объятия, и беспомощно разевал рот, как рыба, вытащенная из родной стихии сетью ловца.

Старик не торопясь нагнулся и отцепил от пояса санитара тяжёлую связку ключей, затем развернулся и двинулся по коридору, преисполненный решимости и силой к действию. У двери, выходившей на парадную лестницу, ему встретилась главная медсестра. Бряцанье ключей навело её на единственно правильную мысль. Она уже открыла рот, чтобы вызвать охрану, но старик закатил ей тяжелую пощечину. Поднос с незакрытыми коробочками таблеток, что она держала с краев в руках, с металлическим грохотом свалился на пол, и пилюли запрыгали по широким кафельным плиткам. Медсестра потеряла сознание; старик уже спускался по лестнице, толкнул ещё одну дверь, миновал зал, в котором одинокий дежурный был так поглощен футбольным матчем по висящему под потолком телевизору, что не заметил бесшумно бредущего беглеца, а тот неспешно подобрал ключ к двери из отделения, и теперь оставалось пройти длинный только белый коридор для мед персонала, – сторожка, к счастью, пустовала. Дверь не была заперта. Холл для посетителей с высоким трёхметровым потолком. Пожилая женщина с мальчиком, дожидавшаяся конца тихого часа, чтобы навестить старшего сына, проводили его изумлённым взглядом, когда старик толчком отворил широкую стеклянную дверь и вышел во двор. Там он выкинул связку ключей в клумбу с геранью. Чуть прихрамывая, пересёк асфальтовую дорожку. Добрался до калитки. Тихий протяжный скрип – неплохо бы смазать. Как просто. Никто не окликнул его, не бросился за ним в погоню. Он ушел не обернувшись – к своей цели, не понимая ещё, где искать её, оставив позади тюрьму. Эти жалкие люди, петушащиеся тезисами Юнга и научными терминами, незнакомые с грузом вечности.

Безвременье... Черты лица старика выделялись острее, морщины почти разгладились, спина выпрямилась, пальцы сжались в кулаки. Он больше не волочил ноги.

Он ожил.