Моя бабушка-робот

Мелькавшие облака, ловко скрывая острые пики небоскребов. Перистые обрывки лишь изредка удосуживались показать мне позолоченные блики крестов и остроугольные крылья трубящих ангелов. Удивительно как в нашем веке еще теплится огонек религиозности среди полимерных взмахов столичной архитектуры, словно меняя одежды под стать текущему времени. Хотя я предпочел бы увидеть огоньки людских жилищ, трепетно дрожащие в сумерках. Но прозрачная сфера будто застряла среди этих загадочных знаков божественного присутствия. Камера предварительного заключения обычно томится над землей, позволяя преступнику увидеть свой родной город прямо под ногами. Эдакая усмешка или провокация? Испугаешься ли высоты? Найдешь ли покой, когда взгляд то и дело падает на воздушную перспективу? В первые часы своего ареста я долго боялся коснуться прозрачного пола, а уж мысли о сне мигом испарились, даже усталость тела не сумела побороть этот страх. С трудом вспоминалось прошедшее, даже мутная вода в илистом озере казалась бы сейчас ясным зеркалом.
Проклятая дуэль! Боже, как смешно сейчас звучит это слово. Эдакий анахронизм на фоне серебряного безразличия. Увы, мне никогда не случалось снискать хорошего расположения своих сокурсников. Ничего личного, лишь затаенная в уголках рта брезгливость. Не знаю насколько меняет цвет кровь, настаиваясь из поколения в поколение, становится ли она и вправду голубой как прояснившееся после дождя небо. Но снобизм точно является наследственным скарбом.
Хотя зачем привилегированному классу империи страдать человеколюбием и поклоняться равенству? Нет, не для этого воскресла Монархия, приняв цифровой облик словно специфическая птица Феникс. Мой дворянский флер реет за спиной, но по – настоящему его можно ощутить лишь, пролистав нужные документы. А так родословная тянет лишь на мещанскую долю, да и личный рейтинг едва поднимается к стволу дерева. Ох, уж эта табель о рангах. Иногда такое поперечное положение вызывало какую-то забавную гордость, особенно когда среди родовитых сверстников попадались ленивые глупцы, заскучавшие в двадцатилетнем возрасте. Порой эта гордость превращалась в специфический грешок, который сознание мое никак не желало воспринимать как отражение зла. Дворянин продает дворянину дурманящие вещества, с забавной шуткой поперек разговора. Хотя опять же какой из меня...нда.
Отпрыск угасшего дворянского рода, да и был он столь вычурным в своем происхождении, что в крови этой чередовалась ловкость каторжников и суеверие простой крестьянской души. Нужно ли говорить, что с такой родословной мое вертикальное движение среди сверстников было медленным, ограниченным точно обручем сдавливали тело. Впрочем, я никогда не чувствовал единства с обществом, постоянно казалось будто я лишь наблюдатель, но не игрок. Даже дурман творимый руками я не воспринимал как действие, так легкое движение созерцателя.
Выбор пути скорее был чередой отбрасывания возможностей. Армейская жизнь не привлекала, ибо всем давно известно, как заканчивается служба даже самого удачливого офицера, не имеющего заветных связей среди аристократии. Тело измученно кодировками, разум привыкший к догоняющим веществам…Всегда хочется быть не просто оболочкой, пушечным мясом. Что там за громкие фразы витиевато пляшут по желтым страницам статутов? Кажется, долг перед империей, в которой человек не часть ее, а так…инструмент-не инструмент, кукла-не кукла…
Поэтому выбор пал на естественную профессию, которая вроде как может быть даже полезной для людей. И себя…почему эти слова кажутся фикцией. Мой личный рейтинг был утяжелен прошлым, видимо предки сильно нагрешили, обидев кого-то из власть предержащих. Модераторов или репликаторов? Я предполагал, что родители от которых в паспорте осталась лишь вспышка алых чернил, видимо провинились перед цифровым разумом каким-нибудь неудачным пикетом или глупыми агитками.
И будущее их затерялось в ссылках, без права считать родство действительным. Такая кара вполне распространена в наше время. Вроде бы наказание, а по сути кара. Не скажу, что я тосковал по родителям. Для меня это были эдакие выдуманные ангелы, пострадавшие за какой-то яблочный пустяк. А картинку не балуют скукой, на ней растут и взрослеют. Вообще ореол мученичества, доставшийся от родных весьма близок по духу нашему поколению.
Впрочем, мне было кого спросить…Было ведь, но правду я видимо знать не хотел. У меня была своя история, вышеупомянутая картинка и мне этого хватало. Чтобы сохранить за собой место, приходилось часто просиживать в информатории университета. Было так трудно поступить, сие событие казалось чудом, хотя химик – профессия не популярная. Слишком уж много надо тратить сил и раскачивать память. Желательно человеческую, наросты и прочие чудеса техники не в чести у профессуры.
Поэтому храм твой – лаборатория, а допуск в нее…Информаторий. Ох, уже эти мысли-формы, сделанные по шаблону определенного человека, с его эмоциональными следами. Увы, эффективность очистки в наше время все еще страдает, от чего восприятие информации значительно тормозится. В один из вечеров я чересчур устал, да и повздорил с одним из наших профессоров, от чего в копилке обязательных заданий появился еще один урок. С издевательской формулировкой, бесполезным набором упражнений.
Но был в этой ситуации и один положительный момент. Старый черт ради забавы решил отработать на мне стандартно унижение – отсылка к бумажной пыли и печатным буквам. Именно там, в библиотеке Ройзмана, я встретил Анну. Это единственное место где можно было найти архаичные формы информации. Старые газеты, запечатанные в ламинированную корку, устаревший способ сохранения целлюлозы. Признаться, такое наказание оказалось мне по вкусу. Профессор видимо думал, что я как всякий дворянин (даже болтающийся в самом низу аристократического табеля) страдаю от брезгливости и вне стерильности второго уровня схлопочу эмоциональный удар.
Но, что может быть лучше, чем знание, застывшее в чернильном плене? Когда нужное можно подчеркнуть, выписать, пропустить лишние рассуждения.
***
Однако вернемся к встрече. С крайнего стеллажа упала книга…Я рефлекторно решил привести в порядок полку примыкающего отдела, с изображением деревянного пистолета. Но внезапно книга уползла из-под рук, оказавшись под мышкой у невесть откуда взявшейся девушки.
Она была старше меня, выпорхнувшая из реальной жизни, Анна казалась более живой чем жеманные институтки в накрахмаленных фартуках. И пусть по загорелому лбу бежал белесый шрам, а серые глаза хранили привычную усталость, будто пытаясь забыть все увиденное, рваное и не заштопанное… Но улыбалась она радостно, тепло как будто это давалось ей так легко, ну точно выдох на грани восторга. Эполеты и кортик на бедре, лаковая красота перчаток. Обычно такой роскошью могут похвастаться родовитые офицеры, которые помимо солдатские лямки вытянули из рукава недюжинную силу, ум и ловкость. Порой эти качества настолько явно видны в них, что только протокола генетической комиссии не хватает для красноречия или ярого хвастовства.
- Это ваша книга? – я почувствовал, как кровь приливает к коже.
- Да, история огнестрельного оружия в 19 веке. Давно ищу читабельный экземпляр! – она улыбнулась.
- Вы…
- Это моя специальность – она утвердительно кивнула будто читая мои мысли.
- Так необычно. По вам не скажешь…- моя самая логичная и крайне уместная фраза.
- У инженера артиллерии нет лица, только маска. У солдата его Величества не может быть имени! – привычно повторила девушка, следя за моим взглядом, скользящим по эполетам.
- Простите – смутился я – У меня гражданская специальность. Я часто забываю все эти военные…уставы.
Одновременно хотелось, чтобы она взглянула мне в глаза, но от этой мысли холодели пальцы.
- Все в порядке. Как вас зовут? – она протянула руку.
- Владимир – я едва сумел пожать эти тонкие пальцы.
Я не могу назвать наше общение ни романом, ни даже дружбой. Скорее отношение старшего товарища и младшего подопечного. Я набивался в гости едва ли не по самому глупому поводу. Неприятности в студенческой жизни, периоды сезонной депрессии, триумфы в канун семинарских занятий. Анна неизменно сидела в гравитационном кресле, паря над впечатляющей пирамидой книг. Ее жилище было тесным, ибо туда не помещались все материальное богатство, доставшееся ей от отца и деда. Помимо книжного царства на стенах в стеклянных кубах томилась коллекция оружия. Мне даже как-то доводилось помогать Анне уплотнять эти еще «живые», перекладывать револьверы и крохотные пистолеты…
Но зачастую я опирался на стопу книг и вскинув голову вверх обращался к ней непринужденно, сразу бросаясь в волны повествования. Анна спокойно относилась к этой моей вольности, обычно мысли ее блуждали в формулах и чертежах, ибо даже паря в воздухе она пыталась набрасывать какие-то свои идеи. А моя болтовня будто позволяла ей не провалиться в поток сознания, где царили кажется лишь формулы и расчёты. Анна обычно остро реагировала на мои эмоциональные выпады, мгновенно возвращаясь к реальности и в задумчивости отвечала на услышанные рассуждения.
- Право, Владимир, вы радуете меня своей непосредственностью! – сказала она как-то раз, во время моего затянувшегося визита.
Смугла рука ловко нарисовала незамысловатое оружие мальчишек – рогатку. Объемный моделирующий карандаш обиженно выплёвывал цветную пасту. Глаза ее в ударе заоконного света казались голубыми, как небо, как весна…мое сознание мечтательно уплывало в сторону романтизма скидывая назойливые одежды студенческой злобы.
Анна вручила мне это «грозное» оружие, как бы шутливо предлагая запустить снарядом в ненавистный экран информатория или наиболее горделивых сокурсников. А может просто указывала на мое детское возмущение, несвойственное студентам моего возраста.
***
В университете дела шли вяло и к началу этой истории стали покрывать дымной чернотой. Знания стремительно уплотнялись, но следовать за привычной доктриной мне было скучно. Да и на фоне щеголявших проевропейскими взглядами сокурсников я выглядел как сумасшедший адепт давно забытого культа. Баловство с ядами и токсинами? Но разве древние не лечили хвори с помощью микродоз? На этом фоне произошел странный инцидент. Один из однокурсников заболел и подозрение пало на меня. Как сейчас помню этот странный диалог, застрявший среди святящихся ромбов-метеостанций, которые под вечер парили в закатном небе. Зеркальные грани отражали малиновые переливы облаков.
- Ты Шепетова траванул? – как быстро с этих красавцев слетает былой лоск, а речь вдруг приобретает дворовый оттенок.
- Я продал ему желаемое. Сильно действующие вещества нельзя принимать бездумно.
- Ерничаешь! Не боишься, что с твоим прошлым университетские корочки тебе не светят? – Гольдман поморщился, сжав пальцы в щепоть.
- С каким прошлым? – кольнуло, но дражайшая детская картинка все же устояла.
- Пороховым! - его тонкое лицо вдруг стало противным, мышцы отвращения превратили его в уродливую маску.
- Болтай поменьше, не царское это дело! - нарочно съязвил я ощущая как озноб ползет по спине.
Не знаю почему меня встревожило это заявление. Видимо показали насколько я слаб, что даже горделиво блестящая гордость и дешевое злословие не спасают. Вспомнилась абстрактная картинка из детства. Где-то под кадыком зрела горькая злоба. Но на что?
Гольдман усмехнулся, и в руках его замерцала сенсорная карточка, пережиток прошлого, архивная древность. Из гладкой поверхности вынырнул голографический конус с бегущим текстом и нечеткими изображениями.
- Подарить? - Гольдман растекся в вящей улыбке, как кот. Я до сих пор не помню его имени. Только громкая фамилия и лощеный вид. Среди студентов он считался щеголем и сердцеедом. И химическая наука была нужна этому аристократу для поддержания внешней привлекательности. Признаться я никогда не представлял его в какой-либо серьезной должности, в отличии от его отца трудящегося в Виртуальном Казначее. Было любопытно если сорвать с него это кожаную маску, что останется?
Руки коснулись полимерной рамки. Усилием воли я заставил себя взглянуть на мелькающие изображения. Красный вторник. Самый известный из последних бунтов, когда несколько тысяч подданных вышли на улицу в примитивных масках…изображающих правящего императора. Может именно после этого волнения лицо властителя прототипировали, даря им лишь общие черты правящего и власть предержащего. Знакомые фамилии...и впервые я увидел их лица. Мне почему-то хотелось относится к этому как к историческому факту, без личной подоплеки. Я пытался быстро пролистать все объемные голограммы. Но в какой-то момент показалось, что наши с отцом лица пугающе похожи, право как наваждение. А мать оказалась очень молодой, даже я со своими двумя десятками за спиной перед ней сошел бы за старшего брата. Тем страшнее показались кадры приведенного в действие приговора. Казнь...Признаться я до сих пор с трудом представляю как она выполнена, но даже не зная о кровном родстве...Видеть такое все равно что смотреть кошмар наяву.
- Поражаюсь как тебя еще не деклассировали! Может на фоне душевных волнений все же признаешь в своих грязных делишках попечительскому совету? - голос был карамельным и противным как если бы сладость превратилась в липкую грязь.
- Да пошел ты! - как захотелось стереть эту улыбку с его лица, в руках заблестела глянцевая перчатка.
Стреха короткого полета, и лицо в сумерках показалось размазанным серым пятном.
- Ты пожалеешь! За такое могут выгнать из университета!
- Вот и уйдем вместе! Или ты трусишь? Ну да, мне-то терять нечего! Может договоримся? Попаду я из «оглушки», ты стираешь эту информацию из всех источников. И нечего морщиться, я знаю что это по силам. Если же мне повезет словить глухоту, так и быть продолжу торговлю в другом месте. Ты кажется имеешь виды на нашу студенческую тусовку? - съязвил тонко и ловко и видимо угадал тайные намерения.
- Хорошо. Тогда через два часа в Зеркальном саду. Надеюсь оглушающий пистолет сумеешь достать за такой короткий промежуток времени?
- Не волнуйтесь, барин!
Уж я-то найду!
***
Ночь, тающая как вздох на губах и желтый свет дрожал в серебряной глади. Зеркальные двойники мои так же напряженно сжимали под мышкой пистолет. Белое лицо, как будто кровь отхлынула от кожи. Этот забавный парк был построен якобы для релаксации, но смешно называть лабиринт из разноразмерых зеркал местом для отдохновения. В одном из заворотов мелькнул серый плащ и послышались шаги. Я нащупал заветное оружие в кармане. Мы около получаса петляли по этому лабиринту, то ли собираясь с мыслями, то ли дразня друг друга. Я мельком вспоминал отцветший вечер и удивленный взгляд Анны.
- Что-то случилось? На вас лица нет! - рука на груди сжата в кулак.
- Анна, я...позвольте глотнуть кхаргиса. Я нынче без денег и вечером назначена важная встреча. Простите, что тревожу вас по столь незначительному поводу.
Она немного подождала, будто рассчитывая на продолжение истории, но все же двинулась к узкой кухне за бодрящим напитком.
- Вы выглядите странно. Может что-то случилось? - боже как звенел в голове ее голос.
- Все хорошо. Просто сегодня я совершенно ничего не успеваю. Это какая-то катастрофа — неловкие шаги вора, неужели мне не стыдно.
Она вернулась с полным стаканом в руках и серые глаза...мне вдруг показалось, что она смотрит глубоко в меня и видит этот спутанный клубок черноты.
Выпил залпом и порывисто пожал руку, бормоча как гимназист на уроке.
- Ох, я так спешу! Вы меня право спасли! Простите за поспешный уход! Право столько дел в конце семестра!
И серые глаза, в которых можно утонуть…
***
Первая пуля задела скулу, лицо его было алым, с безобразными подтеками. Второй выстрел ранил руку, теперь она казалась плетью как если бы кукле повредили ее шарнирные конечности. Самое смешно и ужасное, что болевая реакция его была короткой, сильнее оказался страх. Не было сил взглянуть в зеркало. Увидеть темнеющую кровь на лице. Гольдман долго не разгибался, касаясь здоровой рукой первой, видимо самой страшной раны. Горло щипал вкус стали, а рука с пистолетом задрожала, задергалась в пляшущем треморе. Странно, однако продавая медленный яд студентам я лишь абстрактно представлял последствия, а уж смерть вовсе казалась чем-то из рядя вон выходящим. А-ля передозировали и сами в этом виноваты. Еще одна картинка созданная воображением, милая ширма. Но согнувшийся в потугах человек отражался во каскаде зеркал, а переход от самолюбования противника к его кукольной беспомощности бил по восприятию. За мной стояли двойники с таким же растерянным видом, будто они здесь лишние не нужные и можно в коробку...Я даже не помню как покинул это место.
Самое ужасное, что пистолет этот я стащил у Анны. Забавная игрушка, как мне показалось. Оружие разрушающее тело, ранящее плоть. Обычно в наш век используют перекодирование сознания, блокировка определенных генов. Эти мысли были со мной весь вечер, длинный и тягучий. Помню лишь переливы вакуумных труб, позволяющих гулять над водой. Только кто-то добрый скрыл гладь черную от лишнего взгляда монолитным каркасом. Я знал, что за такой поступок меня ждет...деклассирование по первому уровню. Ни работы, ни доступа к медицинскому обслуживанию, три поколения после меня унаследуют этот статус. Если они будут. Деклассированные обычно с трудом доживают до сорока.
И теперь будучи наедине с сами собой я все еще прокручивал в голове момент ареста, пытался угадать каким будет грядущее. Внезапно мой покой был потревожен нежданным посетителем. Обычно такая щедрость не допустима, но кажется я знаю кто решился подняться в арестантскую сферу.
***
Лукерия…имя или оберег? Я никогда не понимал. Эта женщина появлялась в моей жизни как призрак. Мать покойного отца, забавная вероять ассоциаций и заковыристая цепочка слов. Она застыла в сорокалетнем возрасте, на переходе от зрелости к резкому увяданию. Золотые пряди были разбавленные сединой, а на смуглой коже предательский плясали мимические морщинки. Нейтральное лицо, хотя бы один заметный штрих…
Но лишь левироловая вкладка, спускающаяся со скулы к подбородку, придавали Лукерье индивидуальности. Обычно столь грубое вкрапление значит, что в теле человеческом осталось мало органики. Имперский Модеръ…часть системы. Вшитый в оцифрованную систему Монархии. Мы с ней редко виделись, ибо ее служба предполагала почти полную отдачу сил…на благо империи. Иногда я ненавидел Лукерию за это, черное такой густой и детской ненавистью, от которой мучается ребенок, томящийся в стенах пансиона. Но после горько раскаивался…Даже теперь в ее глазах я пытался найти хоть каплю сочувствия. Только вот годы службы и стремительно редеющий процент человечности сузили спектр эмоций. Забавная фраза зазвенела в уме, как детская песня. Моя бабушка – робот. На пятьдесят процентов не иначе, а может быть и больше.
- Ты не сказала…
- О чем? – Лукерия попыталась улыбнуться. Но подобные подвиги уже давно были ей не по силам. Видимо химическая кодировка перешла на новую глубину.
- О родителях…
- Ты просмотрел дело до конца? До отчета о казни? – она внимательно взглянула на меня.
Я сразу вспомнил короткие вспышки голограмм, с изображением изуродованных химической кодировки лиц, когда до отделения мозга от тела остается всего лишь несколько процедур. Весьма архаичный способ казни с применением современных технологий.
- Да – тошнота подкатила к горлу.
Лукерия подошла ко мне, стремительно как летний ветер, касаясь влажного лба рукой.
- Если ты сейчас так реагируешь, что бы было с тем мальчиком? – привычка говорите обо мне в третьем лице.
- С ним бы была бабушка и ее рассказ о прошлом – какая вязка злоба, опять проснулся обиженный ребенок.
Она выдохнула, резко будто подготавливаясь к аудиальной пытке или же слова ей давались тяжело. Левироловая вкладка стала мерцать, левая рука дрогнула, кремниевые пальцы сжались.
- Не рассказывала…Знаешь для твоего отца произошедшее было, как игра. Словно он не видел к чему ведут его действия. Грезил о всеобщем благе, но забывал о собственной семье. О своем сыне и молодой жене, которая сама еще была ребенком. И если отец не подумал о тебе, о твоем будущем…Это должна была сделать я. Имперский Модеръ – часть системы и «винтику» можно иметь несовершенную биографию, он забирает с собой весь негатив.
- Разве это не простые слухи? – признаться мне казалось, что это все сон, лихорадочный бред и слова ее звучат будто звон колокола.
Смешок, едкий и больше похожий на естественное дыхание. Как если бы взрослый услышал давно известную сказку, которая потеряла свой чудесный флер.
- А кто по-твоему идет в услужение? – рука коснулась шеи, где мерцали сиреневые нити, обычно означающие подготовку тела к очередной перекройке.
Молчание. Небо стало сизым, вечер стремительно обрушился на город и рассеявшийся туман наконец позволил мне взглянуть на световые вспышки города. Казалось, что мы падаем в объятье загадочного монстра. Теперь лицо Лукерии было похоже на безобразную маску.
- Что со мной будет…
Лукерия еще раз указала на изгиб шеи, словно этот вопрос был обыденным и даже скучным. Только теперь я вдруг понял тайный смысл этого незатейливого движения. Тошнота снова подкатила к горлу, а тело заледенело.
- Так значит вот какая цена прощения? И за родителей тоже?
- Да. Я привыкла. Моего тела хватит еще на десяток таких вот ошибок. И я не злюсь на тебя. Не потому, что уже не могу. Меня волнует другое…кому принадлежит оружие?
Я нервно обернулся за спину, будто ища за спиной опору или желая увидеть среди огней города облик Анны. Неявный и полу смытый будто в темноте. Но нет, вечер любовался лишь искусственным светом.
- Хорошо. Скажу без лишних отступлений. Я надеюсь ты понимаешь, что ты серьезно подставил человека? Не знаю, как хватило смекалки утопить сей раритет, но молись и прочищай сознание. Во имя тебя я могу пожертвовать частью тела, но за этого человека возможно некому заступиться. Если кто-то из модераторов докопается до истины, то ты станешь неопытным юнцом в лапах жесткого революционера. Впрочем, идейная подоплека может быть любой – в руках блеснул клочок бумаги.
Щедрый дар, формула ширмы для моделирования нужных воспоминаний. Легкая и даже безвредная, с минимальными побочными эффектами. Несколько секунд и бумага стремительно вспыхнула и сгорела в сухой ладони.
- Я не хотел, вернее не подумал…- признаться в этот момент осознание возможного развития событий придавило меня как камень. И чудилось, что еще немного и мы вместе со сферой сорвемся вниз…
- А вот теперь не уподобляйся отцу! – палец на уровне глаз, так обычно призывают ответить на взгляд собеседника – Помни, что твои эмоции, действия могут стоит кому-то жизни. Тебе есть чем за это заплатить? – вновь штрих по шее.
- Спасибо, бабушка – боже, слово в глотке застряло.
Светящиеся глаза, мерцание искусственной кожи и нарочитая грубость протезированной руки. А это лицо…через пятнадцать лет мне тоже придется балансировать на грани зрелости и разящей старости. В какой-то момент показалось, что мы даже похожи…и я с возрастом повторю ее облик. Сухощавый, с остро очерченными чертами лица опущенными вниз уголками губ.
Лукерия слабо улыбнулась, но это лишь утяжелило ее пугающий облик.
- Напомни мне об этом если я доживу до седьмого десятка – горячая рука на запястье и шипящий голос, почти шепот – Самое страшное терять себя. Страшнее только не обрести. Напомни мне, Владимир, если я переживу этот срок и останусь человеком.
Казалось, что так говорит ночь…ждущая дождя или короткого замыкания.