Как я был троллем

Если на вас мягкий, ворсистый сатиновый или шерстяной свитер, не приведи вас боже продираться через заросли сухого чертополоха: до пенсии будете семена отчищать. Восприимчивый, мягкий, но не слишком умный человек, как этот свитер норовит подцепить от окружающих разные свойственные им манеры, привычки, словечки, замашки, даже если таковые не являются ни особо красивыми, ни полезными, ни этичными. Человек заражается ими «на автомате», чаще всего из банального стадного чувства, для того, чтобы показать, что он «свой», социально близок своему окружению, достоин внимания и доверия. Нечего и говорить о том, что такого рода неразборчивость в усвоении чужого опыта есть признак незрелости.

Хочу покаяться: в подобный грех доводилось впадать и мне.

Каждый, кто хотя бы краешком приобщался к нашей левацко-интеллигентско-хипстерской среде хорошо знаком с низменной, плебейской разновидностью злобного острословия, называемой троллингом.

Троллинг – род морально-психологического садизма, предназначенного для публичного унижения всякого, кто в присутствии тролля допускает неосторожность проявить хотя бы намёк на сколько-нибудь простодушную страсть или дон-кихотский идеализм. Троллинг – это подлая, мелочная месть невротически раздвоенных, болезненно рефлексирующих людей-теней, изъеденных тотальным скепсисом и самоиронией. Месть, направленная в адрес тех, кто нашёл в себе смелость сохранить юношескую преданность красоте, возвышенную цельность страстей, идей и стремлений.

В возрасте около 30 лет страстью к троллингу заразился и я. Не все (подчеркну!) но многие из тех, кто прочтут мой рассказ на собственном опыте знают это тонкое, возбуждающее удовольствие, на минуту превозносящее тебя над всеми присутствующими. Садистическое удовольствие, испытываемое после меткого замечания, позволяющего представить объект троллинга в комичном свете, поставив его в забавное, растерянное, униженное положение. В положение нечаянно подставившегося. Допустившего излишнюю откровенность и жёстко наказанного за это. Тролль как бы даёт понять всей своей манерой общения: тут у нас не психотерапевтический сеанс. Здесь, деточка, могут и укусить. Нечего расслабляться. Имей в виду, салага, что это компания психологических хищников, привыкших получать удовольствие от взаимных тычков и подначиваний…

[Предвидя возможную критику, сразу оговорюсь: навык профессионального тролля может быть очень полезен и даже незаменим, когда мы находимся в ситуации идейного противостояния с нашими политическими оппонентами. Обратить острие сатиры на врага – дело почтенное и даже благородное. Но в том-то и беда закоренелого тролля, что выработавшийся и отточенный до совершенства навык, зачастую выходит из повиновения у своего обладателя и начинает прорываться в повседневном общении с ближними и товарищами, создавая вокруг тролля атмосферу отчуждённого напряжения. Только крайне эгоистичный и предельно самодостаточный в своём самолюбии индивид способен практиковать троллинг как постоянно используемый инструмент по извлечению позитивных эмоций. Но и он рано или поздно столкнётся с «кризисом жанра», обнаружив себя психологически-изолированным от большей части сообщества. Оставшись – лучшем случае – в узком кругу таких же виртуозов-острословов, всякая попытка атаковать которых моментально встречает достойный отпор]

Не буду приводить здесь примеров более-менее удачного троллинга с моей стороны. Тем более, что теперь за большую часть подобных эксцессов мне откровенно стыдно. В корне переменить своё отношение к этой практике заставил меня один единственный случай, один неизвлекаемо вплавленный в мою память эпизод в общении с Леной.

Однажды, в январе или феврале 2010 года (я запомнил, что на дворе был снег) мы участвовали в каком-то поэтическом мероприятии, в нашей городской библиотеке. После чтения стихов и дежурных похвал со стороны слушателей и организаторов мы в компании нескольких молодых стихотворцев попёрлись в одно из любимых ленкиных кафе. Идти нужно было минут 20 и по дороге успел завязаться разговор. Одна поэтесса, довольно напыщенная, вызывавшая у меня неудержимые приступы смеха своим выспренным псевдоаристократизмом, не без плохо скрываемого самодовольства стала жаловаться на то, как ей не даёт прохода какой-то её поклонник. Таскается мол, за ней везде, где только возможно и надоел ей больше, чем все её старые платья, взятые вместе. Мне было весело слушать её явно преувеличенные россказни о домогательствах неизвестного мне парня. Давясь смехом, я проскрежетал: «Тебе надо чаще читать ему свои стихи, и он отстанет». Кто-то злорадно захохотал. Поэтесса тормознула, будто ударившись в стеклянную стену и вытаращилась на меня, остервенело хватая ртом холодный воздух, не находя слов, для того, чтобы выразить своё возмущение моей фразой. Через секунду, овладев ситуацией, она рявкнула: «Мразь!» и бешено зашагала куда-то в сторону, пропадая в городских сумерках. Мне тоже стало не по себе от столь резко выраженной негативной реакции, но общий задорный настрой всё ещё не покидал меня: мнение этой несимпатичной мне женщины мало меня волновало. Теперь я более всего был озабочен реакцией Лены. Кто-то из наших спутников бросился догонять обиженную мной стихотворку. Остальные мялись в нерешительности. Лена стояла рядом, глядя куда-то в сторону. Я уже не на шутку стал опасаться того, что она тоже уйдёт, не сказав мне ни слова. «Леееен… » - промямлил я, виновато. Она коротко вскинула на меня жёсткий, укоризненный взгляд (никогда, ни до ни после, не видел, чтобы в человеческом лице в одно мгновение отразилось бы столько боли, скорби, разочарования!) и, действительно, стала медленно уходить куда-то, в неудобную нам всем сторону.

Я потащился за ней, предвидя необходимость долгих и, возможно, тщетных извинений и объяснений. Досада и раздражение за испорченный вечер глодали меня. Хорошее настроение лопнуло как жвачечный пузырь на губах у подростка. И тут произошло неожиданное. Резко развернувшись, Лена бросилась ко мне и, обхватив руками, прижалась ухом к моей груди, словно вслушиваясь, есть там что-то или нет. Запах её любимой розовой эссенции засвербил у меня в ноздрях.

«Зачем ты хочешь причинять людям боль?» - спросила она. Я растерянно молчал, осознавая, что её вопрос затрагивает самую суть происходящего. Стыд, острое чувство своей неправоты сдавливало мне горло, отдаваясь муторным урчанием в животе и нервическими подёргиваниями в предплечьях (это обычная моя невротическая реакция). «Лена, я… я…» - пытался я что-то выдавить.

Чувствуя мой мандраж, Лена чуть отстранилась, взяла меня за эти дёргающиеся предплечья и, глядя мне прямо в глаза твёрдо сказала: «Если ты любишь меня, не делай так никогда, хорошо?», и схватив за руку потащила к автобусной остановке.

Я молчал, испытывая огромное, возможно, не заслуженное мной в той ситуации моральное облегчение. В то же время я был до последних оснований сокрушён этим внезапным порывом её неистовой нежности. Моё надменное смехачество особенно ясно предстало передо мной во всей своей отвратительности. Лена ниже меня ростом, но в тот момент мне казалось, что она возвышается надо мной, как добрый детсадовский воспитатель над шкодливым ребёнком.

Разумеется, я не перестал, после этого случая, периодически подтроливать своих ближних. Глупо было бы тут умиляться и строить из себя просветлившегося. В каких-то моментах я по-прежнему веду себя как полная сволочь. Слаб человек! И всё-таки, если впоследствии хотя бы несколько раз моё, готовое вырваться издевательство, застревало у меня во рту или приобретало более мягкие формы, то благодарить за это объекты моего потенциального троллинга могли бы именно Лену. Никто, никогда не смог бы так мудро и виртуозно отсечь от моей души эту опухоль психически-деструктивной манеры.

P.S. И, да, я по прежнему считаю, что та поэтесса вела себя как самодовольная, претенциозная барыня и нуждалась в том, чтобы её немного... того...