Эстетический континуум

Через несколько дней после тяжёлого и по всей видимости финального объяснения с Леной мне приснился сон, о котором я только сейчас набрался решимости рассказать. Он и сейчас представляется мне предельно глубоким и режуще-откровенным. Насколько, что буквально каждый кадр его, пульсируя в памяти, откликается щекочущей вибрацией на внутренней стороне моих глазных яблок. С другой стороны, он является, на мой взгляд, настолько яркой иллюстрацией того, что принято называть фрустрацией, что мог бы потягаться в  убедительности с классическими фрустрационными грёзами из сочинений Фрейда.

Виделось мне, будто бы родители Лены - Юрий Константинович и Ольга Васильевна увозят нас с одного из литературных собраний в захудалом пригородном ЛИТо, завсегдатаями которого мы были в 2003-2005 годах. День пасмурный. Стылая влажная взвесь в воздухе. Родители суетятся вокруг автомобиля. Лены не видно, она где-то позади меня. А я, вот досада, выронил охапку подарков, которые нам надарили в ДК за наши стихи и торопливо собираю их с мокрого асфальта, прямо из луж, складывая в какую-то коробку. Игрушки, конфеты, фантики – аляповато-яркие на фоне серого дня, намокшие и перепачкавшиеся – сгребаются в аморфную кучу вперемешку с опалой листвой. Наконец я поднимаю коробку и подношу её отцу Лены, услужливо открывшему багажник:

«Вот, - говорю я, - отвезите это к себе в Егерскую Слободу, а меня высадите в Гатчине».

Коробка исчезает в багажнике, а я пытаюсь обернуться, ища Лену, но вижу на её месте пожилую, мрачную женщину, чьё сумрачное лицо едва видно из-под туго затянутого капюшона. И тут начинает происходить нечто совсем уже странное и страшное: все те незначительные приметы подкрадывающейся к ней старости: небольшие морщинки, неровности и шероховатости её кожи, всегда вызывавшие во мне приступы трепетной нежности и умиления, начинают стремительно акцентироваться, углубляются, чернеют, чудовищно гипертрофируются, безжалостно уродуя её столь невыразимо восхищавший меня лик. В одно мгновение все эти безобразные черты сливаются в одно, зияющее отвращением монструозное месиво, вскипают гроздьями набухающих родинок и бородавок, буквально вышибая меня из сна потоком липкой, удушающей тошноты.

Ещё несколько минут я прихожу в себя, пытаюсь склеить в памяти всё увиденное. В сознании пульсирует одно непонятное словосочетание: «эстетический континуум замкнулся». Ну, вот, собственно и всё: именно тот человек, через которого вся красота этого мира явила мне себя с силой и яркостью максимально доступной моим чувствам, шокирующей, лишавшей сознания, выжигавшей предохранители…  именно через этого человека мне открылся теперь доступ и к противоположному полюсу эстетических переживаний: предельно безобразному, убийственно отвратительному.

Помню ещё, что посреди дня, на обеденном перерыве, заплакал прямо в компании беззаботно щебечущих коллег, когда понял, что пёстрые игрушки, отданные отцу, символизировали те радости, которые наполняли моё многолетнее и всё же трагически краткое общение с Леной.

При этом, давно не чувствовал себя столь глубоко и хорошо выспавшемся, как в тот день.