В лесу, под ёлками

  Над  зеркальной  гладью  реки  Клязьмы  слышалось  монотонное  жужжание  комаров. Рассветало. В  лесу  гулко  раздавался  далёкий  перестук  дятла, часто  куковала  кукушка  на  том  берегу, запели  пернатые.    
Утро  занималось  ясное, солнечное. Тянуло, веяло с  ближайшей  болотины прохладой, холодком. Но вот  солнце выбросило широкий  веер  золотых  лучей, но сама ещё  не  показалась.  И вдруг, разом  пробив  белесую  туманную  завесу, щедро  засветило,  и в  утреннем  воздухе  разлилась  влажная  теплынь. Стало  тихо и тепло.
Жёлтые  солнечные  пятна  стали  пересыпать  тропинку, дышалось  легко, глубоко, отрадно. Далеко впереди  гривами  уходил к горизонту  смешенный  лес. И  запах  разливался  духмяный. Утро  по  -  молодецки разгуливалось, набирало  силу.   
Я  догадался,  куда  меня  приведёт  петляющая  тропинка – к лесному  озеру с  названием «Глубокое».
Ещё  издали  озёрная  гладь  сверкает, как  зелёная  россыпь  битого стекла  на солнце, но стоит  заглянуть в её  глубину, как  оно  приобретает  прозрачно – малахитовый  оттенок, до  цвета  тёмно – изумрудного. Взгляд  свободно  проникает  в  глубину, где  расстилается мохнато – зелёный  ковёр  водорослей. Чёрно – бурые  пласты  торфа  обрамляют  края  берегов.
В густом  папоротнике  виднелась отчётливо  тропа, проложенная  лосем: шёл без  остановки, на  водопой.
Когда  я проходил по  краю  золотистого сосняка, то  заметил в  белесых  космах  мха  шляпку необыкновенно  оранжевую  боровика. Боровики уже  выскочили на  волю.     Попадались  сосны высокие, с красной  корой, необхватные в  комле -  богатыри. Сосняк  чередовался с  заболоченным   торфяником.
Полосы  солнечного  света  падали  непрерывно, запутывались в  хвое, рассеивались, гасли,  не  достигнув  земли.
Устал и  присел на пеньке  сосновом, прислушался  к  этой, неведомо   откуда исходящей  песне   ликующей  малиновки  и  ощущение  глубокого, невозмутимого  покоя  постепенно  овладело   душой. Лес  был  полон покоя, который  охватывает не  только  природу, но  и людей. Что – то  возвышенное есть во  всём  этом, притягательное, торжественное, зовущее. Блаженный  покой и  тишина  завораживают. Тишина не  чутко – настороженная, краткая, а глубокая- глубокая, спокойная. 

Жарко не  только  мне. Голенастый  лось,  отфыркиваясь и  чихая,  выбежал  из  камышей, остановился, шею  нагнул  к воде, громко зачмокал.
Вдруг вижу, слетает с  куста  багульника  серенькая  птаха и  тонко пищит:»Пить…пить … пить…».
На  бровке   тропки росла красного цвета  трухлявая  сыроежка, края  которой завернулись  вверх, получилась  рюмочка.
Эта  шустрая, незнакомая пичуга, смело садится  на сыроежку и  клювом – тюк, тюк!- капли росы. И  головку  задрала  вверх, проглотила, блаженствует и  упорхнула.
Солнечный тёплый свет  растекался по лесу. И  только  мглистый  рослый  ельник  был  ещё  сумеречным. На  зелёном  ковре  мха, под  рослыми  ёлками  попадались  боровики – внушительных  размеров телосложения и  с коричневыми  шляпками. Присел  возле  одного из них, чуть  отгрёб  мох  ножом, и – чик  под  самый  корешок. 
Какой у  боровиков  волнующей  грибной  запах, какой  чудесный  лесной  аромат!
Вот  ещё  одна  встреча- приземистый, ядрёный. Боровик уже  шляпку откинул от  стержня. В одном  месте краешек коричневой  шляпки почему – то  отломлен.  Может, это  белка  трапезничала  передо  мной? 
Глаза  уже  привычно ищут, рыщут, бегают  по  рыже – войлочной  подстилке из  сухой  хвои. Вон  там  вспучился  какой – то  комок. Разорвал хвойную  мантию, и под  ножом приятно  скрипнула  толстая  ножка  гриба. Ещё  один  богатырь -  боровик! Боровиков  набралось в  корзине  больше  тридцати.
Признаться, поначалу я  вёл счёт  боровикам, но  где – то  за  пятьдесят  сбился со  счёта, наверное, потому, что  тропинка к  речке  Ушме, вдруг  прервалась. Дикий  хмель  развесил  свои  золотые  шишки, какие – то  незнакомые шорохи и звуки, тут и там  протянуты сети  белесых  паутинок.
И вдруг  рядом тревожный  сорочий  треск, суматоха. Взлетели, сели  на  ветку  пушистой ёлочки, молодые  сороки и с любопытством пристально  нацелили   головки  на меня. Скорее  всего,  в первый  раз видят, встречают  человека, и любопытно же им: зачем пришёл, что  дальше  делать  будет? Я  разглядывал их, а они меня. Не  понравился, снялись, застрекотали с  испуга, замахали  чёрно -  белыми  крыльями и полетели в сторону  болота.
Лосёнок переплыл  речку  Ушму и  выбрел на берег, безвольно вытянув  тонкие  ножки, лежал, а глаза  чёрные, как  ягоды  смородины, блестели, смотрели  жалобно -  жалобно.
Нет, нет, не  оторваться  от этой  грибной  охоты, азарта. Вот снова у  старой  поваленной  на бок  ёлки я  снова  столкнулся с боровиком. Хорош: ядрёный, шляпку, будто  выточили из морёного  дуба, весь в каплях зернистой  росы. Я медлил: уж  больно  красиво  сидел, таился  гриб. Наверное, и ёлке  было  жаль расставаться с таким  красивым соседом.    
Нежданно  разом  открылась полянка, круглая, как  чаща. С  пушистыми редкими  ёлочками по краям, а в  самой  середине – огромная  шатровая  ель, с  серо – фиолетовым  стволом,
нижние  лапы  провисли  до самого  моха. 
Я  притаился  за кустом  багульника и стал  глядеть, как  кормит  своих  птенцов  серенькая пичуга, гнездо  которой нежданно  открылось.
Сорвал  ягодку – другую  поспевающей брусники и  опять  забылся, залюбовался  красивой  птичкой, освещённой  полуденным  солнцем.
 Незаметно  прошёл, пролетел длинный и светлый, солнечный  день  августа. Понемногу затихли в лесу  птицы. Первые робкие, прохладные  тени стали  обозначаться в  гуще кустов.  Я  решил  уходить: щемящей грустью повеяло от  предвечернего  покоя  и  тишины.