«Истинное знание состоит не в собирании фактов,
которое делает человека лишь педантом,
а в использовании фактов, которое делает
его философом».
Английский историк Генри Бокль (1821-1862)
Предисловие
Милые бранятся, только тешатся?
Абсолютно счастливых семей не бывает. Даже если внешне соблюдаются рамки приличия и демонстрируются самые дружеские, даже родственные отношения друг к другу, не обязательно, что в узком семейном кругу вся эта внешняя гламурность соблюдается. А иные родственники могут так разругаться, что от всех этих родственных чувств остаются только рожки да ножки.
Немало мы знаем случаев, когда поднимали руку брат на брата, отец на сына, сын на отца, а порою и женская часть от мужской не отставала в ненависти. Но то семья, люди!
А что тогда говорить о родственных народах? Разве мало фактов зафиксировано в исторических источниках о родственных междоусобицах в Средневековье? Причины подобных междоусобиц бывают разные: обиды, религиозный вопрос, амбиции правителей, желание доказать/показать соседу (брату) свою силу, даже ревность к экономическим успехам ближнего…
Бывают случаи, когда желание «старшего брата» (то бишь более сильного или более многочисленного народа) превалирует над действительностью и тогда «младшим» приходится либо подчиниться «старшему» (что вовсе не означает отсутствие желания у «младшего» гадить «старшему» исподтишка, втайне надеясь когда-нибудь освободиться от его опеки), либо вступить в открытый конфликт, так сказать, показать зубы, хотя в та-ком случае «младший» заведомо понимает, что может и проиграть в этой дуэли.
Но может и не проиграть!
Оба варианта мы наблюдаем сейчас на территории бывшего Советского Союза (или бывшей Российской империи – кому как удобнее это воспринимать).
Что я имею ввиду?
Речь идет о взаимоотношениях России и Белоруссии (вариант «гадить исподтишка»), и России, и Украины (вариант открытого конфликта).
Здесь хотелось бы несколько углубиться в российскую историю, коль уж мы говорим о трех народах, живших на протяжении многих столетий в одной стране.
Правительство в царской России совершало ошибку, когда гнобило и унижало коренное население в национальных окраинах, величая их инородцами, не давая им возможности не только получать образование на своем родном языке, но даже общаться на этом языке запрещало. А особо ретивых и непонятливых наказывало, отправляя в тюрьму или в ссылку (спасибо, что не каторгу), преследуя их за инакомыслие. Ведь если бы цари ослабили свою национальную политику, привлекли бы к себе лидеров национальных меньшинств (из которых, пожалуй, одни лишь татары находились в условно-привилегированном положении), вполне возможно, и Романовы бы просидели на российском престоле несколько дольше, нежели случилось - ведь именно "инородцы" поддержали антиправительственные, антицарские выступления в надежде, что без царя им станет легче жить.
Но практически на те же грабли, только в обратную сторону, наступили пришедшие к власти в 1917 году большевики, жесточайшей ошибкой которых было при принятии советских Конституций (мы же знаем, что их было несколько) не только вместо губерний (или, если угодно, областей) прописать для нацменьшинств республики, так еще и зафиксировать в этих конституциях право наций на самоопределение. И при этом в плане патриотического воспитания объяснять представителям этих нацменьшинств, что они никакие не узбеки, грузины, украинцы…, а советские люди. А потом почему-то, при развале Союза, стали удивляться, почему это «советские люди» вдруг решили воспользоваться этим своим «правом на самоопределение» и, вновь превратившись в узбеков, грузин, украинцев…, захотели жить самостоятельно, в отдельно взятых странах.
А потом вдруг первый и единственный Президент СССР М.С. Горбачёв при подготовке нового Союзного договора вдруг удивился, что далеко не все республики пожелали остаться в «союзе нерушимом республик свободных». Само словосочетание каково, а? Союз нерушимый, но свободных республик!
Впрочем, с нежеланием входить в новый состав Союза трех прибалтийских республик Горбачёв заранее смирился. Даже с отказом Грузии подписать новый Договор он, поморщившись, согласился. Но когда взбрыкнула и отказалась подписывать Союзный договор Украина во главе с бывшим первым секретарем ЦК компартии Украины, а затем и первым президентом Украины Л.М. Кравчуком, Горбачёв вспылил: «Без Украины Союзный договор заключать не имеет смысла»!
То есть, второй по численности народ в СССР и один из трех действительно братских восточно-славянских народов был для нового союзного государства жизненно необходим. А Кравчук уперся, при этом проигнорировав результаты всесоюзного референдума, проводившегося весной того же 1991 г., согласно которым большинство жителей Украины проголосовали за вхождение в состав нового союзного государства. А все потому, что перед Кравчуком замаячила перспектива стать президентом (главой) независимой страны – Украины. Потом такая же жажда единоличной власти овладела и руководителем Российской Федерации, крупнейшей из союзных республик, Б. Н. Ельциным.
Результатом этого упрямства стала сходка трех руководителей славянских союзных республик (России, Украины, Белоруссии) в белорусской Беловежской пуще в 8 декабря 1991 года, в результате чего был денонсирован Союзный договор от 1922 года. При этом, правда, была допущена большая политическая ошибка (то ли от перевозбуждения свободой, то ли от элементарного незнания истории собственной, тогда еще единой, страны) – ведь в декабре 1922 года Союзный договор об образовании Союза Советских социалистических республик подписали руководители четырех республик – РСФСР, УССР, БССР и ЗСФСР (Закавказской советской федеративной социалистической республики, то бишь единой республики, потом распавшейся на три – Грузию, Армению, Азербайджан). Так что получается? Денонсация Договора юридически ничтожна без подписи четвертого учредителя (пусть и размножившегося на три составляющие)? Или в стремлении к единоличной власти мнение большинства превалирует (в деле пресловутый большевистский принцип диктатуры большинства)? Но и в таком случае получается казус – три соучредителя против тех ж трех нынешних (впрочем, понятно, что Грузия примкнула бы к братьям славянам, создав то самое большинство, но все же, все же!).
Кстати, и первый президент постсоветской России Борис Ельцин, подписав Конституцию Российской Федерации, наступил на те же грабли – есть области, а есть республики со своими президентами. К тому же, еще сгоряча и заявивший: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить». Не может быть в одной стране несколько президентов! Разумеется, в политическом, а не в экономическом смысле. Куда логичнее, что называется, воспользовавшись моментом, прописать в Конституции РФ единую для всех административную единицу – губернию (некоторым это слово не нравится, но таких я отсылаю к Конституции, где черным по-белому написано, что некоторые субъекты РФ (области) возглавляют именно губернаторы), которую можно разделить на области, где отразить те самые национальные элементы (в качестве приложения к данной книге в конце я предлагаю ознакомиться с моей концепцией административно-территориального деления России. Очерк был мною опубликован на рубеже 2011-2012 гг. в российском географическом журнале «Живописная Россия»).
Никогда ничем не хорошим не заканчивалось искусственное объединение в нацио-нальные административные единицы даже близкородственных народов, а что уж говорить о народах неродственных. Наш с вами родной Советский Союз тому ярчайший пример. А еще не дадут соврать Чехословакия и Союзная Югославия. Посмотрите, как трясет Британскую империю с ее Шотландией, как несладко приходится сейчас королям Испании и Бельгии в попытках удержать бунтующие национальные провинции. Не зря, наверное, в иностранной прессе в последнее время курсируют слухи и гипотезы о возможном развале Российской Федерации именно по этой же причине.
А пока мы имеем то, что имеем. Что из этого может выйти, нам прекрасно показала Чечня, попытался показать Татарстан, проведя в марте 1992 г. референдум по вопросу суверенитета Республики Татарстан, результатом которого стало провозглашение государственного суверенитета республики. При этом, в Конституции Республики Татарстан до сих пор есть положения, которые противоречат не только федеральному законодательству, но и здравому смыслу. Так, в одной из ее статей фигурирует формулировка границы между Татарстаном и субъектами Российской Федерации, как будто Татарстан не такой же субъект РФ, как и другие регионы. Кроме того, Татарстан, единственный, до сих пор использует для наименования главы Республики слово «Президент», а срок, отведенный на внесение соответствующих изменений в Конституцию Республики Татарстан, истек. А в преамбуле последней редакции Конституции республики, принятой в 2002 году, значится, что власть в регионе осуществляется от имени отдельного этноса, а именно татар, а не всего населения. Тем самым на уровне основного закона вводится неравноправие между гражданами.
Да и в далекой, казалось бы, замороженной Якутии, знаете, какой язык пропаган-дируется в качестве второго рабочего? Якутский? Русский? А вот и нет! Всего-навсего, английский.
Вот официальное Постановление (тогда еще) президента (он же президент, причем, самой крупной автономии в мире, значит, имеет полное право подписывать и такие акты) Республики Саха-Якутия, принятое еще в 1999 г., но так до сих пор и не отмененное:
Указ Президента РС(Я) от 27.12.1999 N 931
«ОБ ОБЪЯВЛЕНИИ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА РАБОЧИМ ЯЗЫКОМ
РЕСПУБЛИКИ САХА (ЯКУТИЯ)»
Принимая во внимание интенсификацию планетарного межгосударственного общения, широкое внедрение в международную практику высоких информационных технологий и учитывая стремление Республики Саха (Якутия) к интеграции в мировое эконо-мическое сообщество, а также необходимость обеспечения республики кадровым потенциалом, отвечающим международным стандартам, объявить английский язык языком обязательного изучения по всей системе образования республики и одним из рабочих языков официальных мероприятий.
1. Поручить Министерству образования Республики Саха (Якутия) (Михайлова Е.И.) в соответствии с настоящим Указом внести Изменения в учебные планы и общеоб-разовательные программы обучения английскому языку.
2. Ректорам вузов (Алексеев А.Н., Владимиров Л.Н., Гуляев М.Д.) совместно с Ми-нистерством образования Российской Федерации решить вопросы углубленного обучения студентов английскому языку.
3. Руководителям министерств и ведомств принять меры по изучению своими ра-ботниками английского языка.
4. Поручить Департаменту по высшей школе и науке при Правительстве Республики Саха (Якутия) (Ноговицын Р.Р.) совместно с Министерством образования Республики Саха (Якутия) разработать концепции реализации Указа.
5. Контроль за ходом реализации настоящего Указа возложить на заместителя Председателя Правительства Республики Саха (Якутия) Мучина М.В.
Здорово, правда?
При этом, самое интересное, в России никаким федерализмом и не пахнет – это ти-пичное унитарное государство, где все вопросы решаются в кремлевских кабинетах Москвы.
А все это происходит потому, что представители русской нации считают себя тем самым «старшим братом», и потому, якобы, имеют право диктовать свои условиям «младшим», желая восстановить хотя бы в усеченном виде Российскую империю. Отсюда и неоднократно высказываемая определенными политиками (еще в конце XIX века, но и возрожденная в наши дни) идея о триедином народе. О том, что русский язык един, а украинский и белорусский – всего лишь его наречия. О том, что никакой государственности у украинцев и белорусов до развала СССР не существовало: не считать же таковым, в конце концов, не просуществовавшие и двух лет «националистические», по мнению Москвы, Украинскую народную республику (УНР) и Белорусскую народную республику (БНР). Но «младшие» с этим не согласны.
Украинцы в открытую. Белорусы (пока) втихаря. Хотя, почему втихаря – уже не-сколько лет периодически они тоже митингуют в открытую против желания Москвы включить Белоруссию в состав Российской Федерации то ли в качестве нового субъекта Федерации, то ли даже, размыв республику, просто приняв в свое лоно отдельные области.
При этом, любое проявление независимого (от Москвы) мнения сразу же трактует-ся, как национализм (а в последнее время в моде стали вообще далекие от действительности и рожденные исключительно в воспаленном мозгу якобы политиков упреки оппонентов в фашистской идеологии).
Если бы все это не вылилось в кровавые военные действия на востоке Украины и в шантаже Белоруссии, можно было бы заключить все эти дрязги известной русской поговоркой: «Милые бранятся, только тешатся».
Бранятся, но далеко не тешатся!
Кстати, миф о «триедином русском народе» надоел не только «младшим братьям».
В одной из статей, опубликованных на независимом финно-угорском портале kominarod.ru, в частности, говорится: «Славяне не ассимилировали финские племена. Это финно-угры адаптировались под новый язык и приняли часть византийской духовной культуры. Поэтому, у русских есть возможность выбора. Осознать свою укорененность на этой земле, разглядеть в предках не только и не столько славян, ощутить, что культура русского народа базируется на финно-угорской основе».
Поэтому давайте обратимся к истории трех государств – России, Украины, Бело-руссии. И мы найдем там очень много чего интересного.
Глава первая
Язык, отец наш
В последнее время (впервые это было в начале девяностых, после развала Совет-ского Союза, когда советские народы стали во всеуслышание обсуждать и выискивать свои этнические корни) все чаще вновь и вновь возникают споры по поводу национальной идентичности трех восточнославянских народов – русских, украинцев и белорусов. С подачи Кремля многие (включая, к сожалению, и ученых мужей) стали рассуждать о некоем триедином народе, имеющем общую историю и общий менталитет. И в этом заключается глубокая ошибка, поскольку разделение трех восточнославянских народов-братьев (в их родственности спору нет) произошло не вчера, не в 1991 г., а гораздо раньше – зачатки разделения этносов начинают наблюдаться еще в Средневековье – XI-XII-XIII века. То есть практически тысячелетие назад. Хотя тогда, вроде бы восточнославянские племена еще были объединены единым древнерусским языком. Однако уже с лингвистическими особенностями, хотя официальная наука отмечает, что рождение трех языков, трех восточнославянских этносов произошло в XIV- XV вв. Что, на мой взгляд, не совсем исторически верно.
Что является главным в самоопределении нации? Разумеется, язык. Без языка нет народа, нет государства. Разумеется, в одном государстве может быть, по разным причинам, несколько языков, но обязательно должен быть основной, определяющий идентичность того или иного народа, даже если это язык межнационального общения. С другой стороны, известны случаи, когда у народа, владеющего собственным языком, нет своей территории, нет своего государства (например, курды или ассирийцы, разбросанные по нескольким странам), но от этого он не перестает быть единым этносом.
Итак, что получается в нашем случае?
Никто не станет возражать, что у восточных славян поначалу был единый, общий праязык (кто-то называет его церковнославянским, кто-то древнерусским, для меня сейчас это не суть важно), где-то с XI в. постепенно обраставший региональными особенностями. Так же, как у всех трех ветвей славянства (восточной, западной и южной), был общий праславянский язык, к IV-V вв. разделившийся по географическому принципу.
Разумеется, основным критерием (источником знания и изучения) существования языка являются письменные свидетельства, ибо, к сожалению, устный язык не оставляет следов на бумаге (пергаменте, пергамене, папирусе, даже на бересте). Вот к ним мы и обратимся. Но с одной оговоркой.
Утверждают, что первую письменность для славян придумали так называемые «со-лунские братья» – монахи Кирилл (в миру Константин) и Мефодий, переселившиеся из Болгарии сначала в Моравию, затем пришедшие в русские земли. Но, вопреки самому распространенному мнению о том, что братья на основе одного из диалектов болгарского языка создали для восточных славян письменность, именуемую в честь них кириллицей, первой письменностью восточных славян стала как раз придуманная Кириллом азбука – глаголица (а то, что мы называем кириллицей, скорее всего является продуктом изобретения его старшего брата – Мефодия. Впрочем, весь кириллический алфавит создан на базе греческих букв). Сейчас не будем говорить о неких праславянских рунах, о которых ученые до сих пор спорят и так и не пришли к единому мнению.
В 861 г. Кирилл обнаружил в Крыму, в Корсуни, Евангелие и Псалтирь, написанные «русскими буквами». Он также познакомился с носителем русского языка, усвоил разговорный вариант и расшифровал письмена. Вот как об этом говорится в «Житии святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, учителей словенских», написанном на церковно-славянском языке:
«Обр;те же ту Еваньг;лье и Псалтырь, русьскы писмены писано, и чьловека обр;тъ, глаголюща тою бес;дою. И бес;довавъ с нимь и силу р;чи приимъ, своеи бес;д; прикладая различно писмена гласьная и съгласная. И къ Богу молитву держа, въскор; начатъ чисти и сказати. И мноз; ся ему дивляху, Бога хваляще».
В переложении (именно в переложении, ибо нельзя переводить тексты с одного и того же языка (пусть и в древней версии) на тот же самый язык, а ведь никто не станет спорить, что церковнославянский – это и есть русский, только древний) на современный язык эта фраза выглядит так:
«И нашел <Философ> здесь <в Корсуни> Евангелие и Псалтырь, написанные русскими письменами, и человека нашел, говорящего той речью. И беседовал с ним и понял смысл языка, соотнося отличия гласных и согласных букв со своим языком. И вознося молитву к Богу, вскоре начал читать и говорить. И многие изумлялись тому, славя Бога».
Но здесь следует пояснить, что из отрывка вовсе не следует, что упоминаемый там «русский язык» является славянским. Наоборот, большинство исследователей считают, что во фрагменте говорится либо о Евангелии на готском языке (идея, впервые высказанная в XIX в. словацким филологом Павлом Йозефом Шафариком), либо в рукописи со-держится ошибка и вместо «русьскими» следует считать «сурьскими», то есть «сирийскими». В подтверждение, указывают, что автор делает особое различие между гласными и согласными буквами: как известно, в арамейском письме гласные звуки обозначаются надстрочными знаками. Показательно и то, что вообще весь фрагмент приводится в кон-тексте рассказа об изучении Константином еврейского языка и самаритянского письма, которым он занялся в Корсуни, готовясь к диспуту в Хазарии. При этом в том же IX в. персидский историк Фахр ад-дин Мубаракшах сообщал, что у хазар есть письмо, которое происходит от русского, – хазары якобы заимствовали его от русских, живущих неподалеку от хазар. Сведения о наличии у славян в докирилловскую эпоху какого-то письма содержатся в работах арабских авторов Ибн Фодлана и Эль Массуди.
Однако митрополит Макарий (Булгаков) указывает также, что в том же житии не раз подчеркивается, что Константин был создателем славянских письмен и до него сла-вянских письмен не было — то есть описанные «русьские» письмена сам автор жития не считает славянскими.
Письмен-то, может быть, до прихода «солунских братьев» на Русь у русичей и не было, но язык-то был – люди-то между собой общались. А на каком языке общаются соплеменники? Правильно, на родном. И при этом, не на церковном, а на простом, обыденном. И только затем уже братья, освоив народный язык русичей, переложили его на церковные рельсы, дабы приспособить к языку евангелия.
В Древней Руси глаголица использовалась очень редко – в рукописях встречаются лишь отдельные вкрапления глаголических букв в текстах, написанных на кириллице. В 2000—2010-е годы исследователями-лингвистами А.А. Гиппиусом и С.М. Михеевым обнаружен ряд глаголических надписей XI века (в основном имена) в новгородском Софийском соборе, в том числе и на смеси глаголицы с кириллицей. Среди граффити XII века в церкви Благовещения на Рюриковом Городище в том же Новгороде найдено несколько надписей глаголицей, одна из которых является самой большой известной глаголической надписью в России. Даже сохранился датируемый XI веком так называемый сборник Клоца – глаголическая рукопись на 14 листах пергамена – сохранившаяся часть большой книги проповедей (гомилий). Но, во-первых, все это мелочи и, в данном случае, они нас не интересуют. Во-вторых, это общеславянская письменность и идентифицировать ее под нашу тему смысла нет.
Поэтому обратимся к кириллице. Будем разбираться в лингвистических особенностях каждого из трех восточнославянских языков. При этом заострим внимание на пись-менных памятниках (источниках) XI-XII веков – именно тогда и стали проявляться особенности русского, украинского и белорусского наречий (тогда еще именно наречий, по-скольку язык был пока еще единым).
Но для начала короткий экскурс в историю языка, ради поиска корней.
К тому времени уже вполне сформировались племенные и межплеменные союзы трех будущих народов (позволю себе называть их современными понятиями) – на юге, юго-западе преобладали украинцы, на западе – белорусы, на севере – русские. При этом последние, в отличие от первых и вторых, занимали чаще всего территории, населенные угро-финскими племенами, которые затем либо уходили еще дальше на север или восток, или ассимилировались русскими.
Церковнославянский язык постепенно вытеснил на территории современной России местные финно-угорские диалекты. С другой стороны, русский язык сохранил неко-торые черты, присущие финно-угорским языкам – присущее для большей части россиян «аканье», распространение сдвоенных слов, характерные филологические конструкции, в частности частое размещение фамилии впереди имени и тому подобное.
Похожие процессы, кстати, происходили и в Римской империи, где очень разные по этническому происхождению народы – предки французов, испанцев, португальцев, итальянцев, румын – приняли латинский язык и, адаптировав его, постепенно образовали собственные языки.
Церковнославянский для восточных и южных славян стал аналогом западноевро-пейской латыни, которой в Западной Европе долгое время отбывали богослужения, писали книги и учились. Церковнославянский использовался довольно длительное время как международный язык – болгарами, сербами, хорватами, моравами, в Киевской Руси, а также использовался как письменный и религиозный язык у неславянских народов Молдавии и Валахии.
Впрочем, на церковнославянском языке никто никогда в быту не говорил, кроме части болгар. В этой форме он использовался на Руси лишь как язык религиозных служб и официальных документов.
Первые письменные памятники относятся к XI веку, хотя древнейшая кириллическая надпись на глиняном сосуде крымского производства, найденном в 1949 году при раскопках Гнёздовских курганов возле Смоленска, относится к X веку. Впрочем, некоторые ученые считают, что, поскольку сосуд был найден в Крыму, который тогда был греческой (римской) провинцией, то и надпись вполне могла быть греческой (т.е. кириллической), а не славянской. Толком ее расшифровать до сих так и не удалось, есть несколько прочтений этого слова разными учеными: гороушна, то есть «Горчица»; гороухща — возможно, некие пряности, например перец; гороуща, то есть «горючее»; и, наконец, гороуниа, то есть именительный падеж притяжательного прилагательного от славянского личного имени Горун.
Согласно исследованиям известного советского лингвиста, доктора филологических наук, профессора МГУ, автора трудов по славянской этнонимии, диалектологии и лингвистической географии Г.А. Хабургаева, древнерусский язык не был единым, а включал множество разных диалектов и представлял собой результат их конвергенции, которой способствовало объединение восточных славян в составе Киевской Руси. Уже к XI—XII векам в древнерусском языке выделяются диалектные зоны: юго-западная (киевские и галицко-волынские говоры), западная (смоленские и полоцкие говоры), юго-восточная (рязанские и курско-черниговские говоры), северо-западная (новгородские и псковские говоры), северо-восточная (ростово-суздальские говоры).
Образующие северо-западный ареал древненовгородский и древнепсковский диалекты, а также северо-восточный ареал сохранили взрывное образование [g], в то время как в остальных древнерусских диалектах развился фрикативный [;]; сохранили развившееся ранее цоканье, известное среди древнерусских диалектов только в некоторых говорах северо-восточного ареала, и корреляцию задненёбных и средненёбных /x/ : /x’/, /k/ : /k’/, /g/ : /g’/. Для западной части северо-западного ареала (древнепсковского диалекта) фиксируется сохранение сочетания /gl/, /kl/, противопоставленное общевосточнославянскому l (сюда же вписывается и изначальное, древнерусское название самого города – Плесков или Пльсков, как обозначено в новгородских и собственно псковских берестяных грамотах. В немецком языке на всех географических картах до сих пор город так и обозначается – Pleskau). Кроме того, для северо-западной диалектной зоны были характерны следующие черты: отвердение конечных губных согласных после падения редуцированных: сем’ > сем «семь», как и в юго-западной и южной диалектных зонах (мягкие губные на конце слова сохранились в северо-восточном ареале); развитие долгих мягких согласных на месте сочетаний с /j/: плат’jе > плат’:е «платье», подобное развитие отмечалось в юго-западной и южной диалектных зонах, в северо-восточном ареале сохранились сочетания согласных без ассимиляции /j/; сонантизация звонких взрывных зубных и губных в сочетании с тождественными по месту образования сонорными: одно > он: о «одно»; обман > ом: ан «обман» и другие черты.
Превращение прежде единой раннефеодальной Киевской Руси в XI-XIV веках в конгломерат независимых и полунезависимых княжеств и последовавшее за тем разорение бо;льшей части восточнославянских земель монголами привело к тому, что к середине XIV в. эти земли оказались разделены между несколькими государственными образованиями: Великим княжеством Литовским (позже вместе с Польшей образовавшим Речь Посполитую), Московским, Польшей (бо;льшая часть территории Галицко-Волынского княжества), Венгрией (Подкарпатская Русь), Господином Великим Новгородом, Псковской феодальной республикой и конгломератом северо-восточных русских княжеств, попавших в зависимость от Золотой Орды (впоследствии все северо-восточные княжества, а также Новгород и Псков были постепенно поглощены одним из северо-восточных княжеств — Великим княжеством Московским). Этот период обычно считают концом существования древнерусского языка как чего-то относительно единого и началом его распада (расщепления) на три близкородственных восточнославянских языка. При этом границы между украинско-белорусской зоной диалектов, с одной стороны, и русской диалектной зоной — с другой — не всегда в точности совпадают с московско-литовской границей, а некоторые диалектные особенности, разделяющие ныне три восточнославянских языка, восходят к достаточно ранним диалектным различиям, иногда еще домонгольского времени.
Распад древнерусского языка происходил одновременно с распадом единой редакции богослужебного церковнославянского языка. На основе древнерусского извода цер-ковнославянского языка в Великом княжестве Литовском сформировались украинско-белорусский (сейчас используется Украинской униатской грекокатолической церковью), а в Великом княжестве Московском — старомосковский (сейчас используется староверами) изводы церковнославянского языка.
Сформировался западнорусский письменный язык («руськи езык»), использовав-шийся в Великом княжестве Литовском – выделяются тексты этого периода с белорус-скими (старобелорусскими) и украинскими (староукраинскими) чертами. В основу бело-русского языка легли говоры дреговичей, части кривичей, радимичей и северян.
Современный русский литературный язык представляет собой продукт соединения двух старых диалектных традиций древнерусского языка: Северо-Запад (Новгород, Псков) и Центр-Восток (Ростов, Суздаль, Рязань, чуть позже Москва).
В отличие от церковнославянского, древнерусский язык представлен меньшим числом памятников — в основном это частные письма на бересте (из Новгорода, Смоленска, Пскова, Москвы, Витебска, Звенигорода-Галицкого, Киева и других городов) и отчасти документы юридического и делового характера. Кроме того, проникновение раз-личных элементов наддиалектного древнерусского языка отмечается в созданных на Руси церковнославянских литературных памятниках, включая старейшие Новгородский кодекс (1-я четверть XI века), Остромирово Евангелие (1056/1057 годы) и другие.
На всем протяжении древнерусского исторического периода на будущей велико-русской территории, с одной стороны, происходит сближение языковых особенностей древненовгородского и остальных диалектов Северо-Восточной Руси, с другой стороны — формируются языковые различия, отдаляющие север и северо-восток Руси от запада и юго-запада. К XIV веку процесс образования языковых особенностей усиливается в ре-зультате обособления северо-восточных территорий Руси, находившихся под властью Московского княжества, и западных и юго-западных территорий, бывших в составе Великого княжества Литовского (ради простоты далее будем это государство именовать ВКЛ, как то принято у современных историков) и Польши.
Таким образом, можно констатировать, что первые следы разделения трех восточных языков можно наблюдать уже с XI века. И это вполне подтверждается дошедшими до нас письменными памятниками той эпохи.
И если Новгородский кодекс и новгородские же берестяные грамоты, без сомнения, представляют собой памятники письменности русского языка, с характерным для тех краев написанием (к примеру, смешение «ц» и «ч» – так называемое цоканье), то уже упомянутое «Остромирово евангелие», впервые позволяет выделить в некоторых фрагментах типичные для украинского языка черты.
Давайте на этом остановимся подробнее.
Новгородский кодекс содержит два рода текстов: 1) основной текст (псалмы 75, 76 и небольшая часть 67) — легко и надежночитаемый (за вычетом отдельных букв) текст на воске; 2) «скрытые» тексты (псалмы и другие сочинения религиозного содержания) — восстанавливаемые с чрезвычайным трудом и без полной надежности; это тексты, непосредственно процарапанные по дереву или сохранившиеся в виде слабых отпечатков на деревянной подложке воска, возникавших при письме по воску. В своей основе язык перевода псалмов — правильный старославянский, однако с небольшим количеством ошибок в передаче юсов, выдающих восточнославянское происхождение писца.
Текст псалмов (как и скрытые тексты) написан по одноеровой системе, при которой вместо буквы ь используется ъ. В отношении лингвистических особенностей памят-ника наиболее показательны именно тексты псалмов, потому что в скрытых текстах многие буквы (от интерпретации которых зависит наличие того или иного языкового явления) читаются неоднозначно.
Датировка Новгородского кодекса (псалтыря) определяется в первую очередь тем, что он лежал в полуметре от края и на 30 см ниже сруба, получившего надежную дендро-хронологическую дату: максимум 1036 год – минимум 988 год (год крещения Руси).
По утверждениям академиков А.А. Зализняка и В.Л. Янина, написавших совместную книгу «Новгородская псалтырь начала XI века – древнейшая книга Руси», «тщатель-ное изучение написанного им (книжником-переписчиком – В.Ю.) текста приводит к не-ожиданному выводу: писал не болгарин и не серб, а русский! (опять же, применительно к той эпохе – употребляется термин в широком смысле слова – В.Ю.) Этот вывод вытекает из того, что, списывая со старославянского оригинала, писец Новгородской псалтыри, несмотря на высокую тщательность его работы, все же допустил несколько ошибок, причем таких, какие мог сделать только человек, чьим родным языком был древнерусский.
Так, вместо стоявшего в оригинале ор;жиє, где буква ; передает свойственный древнеболгарскому языку звук [;] (носовое о, как во французском bon), он написал ор;жиє, где ; передает звук [у] – такой же, как в современном русском слове оружие, аналогичным образом, например, вместо съм;тиш;с; – смутились он написал съм;тиш;с;. Далее, например, вместо тво; – твои (ж. род), – где буква ; передает [j \] ([ j ] + носовое е, как во французском bien), он написал , где передает [ja]. Причина здесь в том, что в древнерусском языке конца Х – начала XI в. уже не было носовых гласных. Праславянские носовые гласные к этому времени в древнерусском языке уже изменились, а именно, [;] дало [у] а [e] дало [а] (со смягчением предшествующей со-гласной); между тем в южнославянских языках той эпохи носовые гласные в одних случаях просто сохранялись, в других изменялись, но иначе чем в древнерусском. Приведенные написания – это просто запись живого русского произношения соответствующих слов. Разумеется, с точки зрения писца это были именно ошибки, результат временного ослабления внимания, как, скажем, написание гара вместо гора в наше время; поэтому они встречаются лишь изредка на фоне в целом орфографически правильного распределения соответствующих букв.
Заметим, что точно такое же спорадическое смешение букв для носовых и неносовых гласных наблюдается в Остромировом евангелии и других древнейших рукописях русского происхождения. Это одна из их наиболее характерных особенностей...
Важнейшая особенность графики Новгородской псалтыри состоит в том, что вместо двух разных букв – ъ и ь – употребляется только одна, ъ. Это так называемая одноеровая графическая система, известная до сих пор на Руси лишь по нескольким фрагментам книжных памятников XI в. и некоторым надписям, а также по части берестяных грамот XI – первой половины XII в. В отличие от большинства других книжных памятников, в Новгородской псалтыри одноеровая графическая система проведена со 100%-ной последовательностью. Графика Новгородской псалтыри свидетельствует о том, что, вопреки традиционным представлениям, в начальный период русской письменности одноеровая система играла весьма существенную роль. Лишь позднее, во второй половине XI столетия (как раз к этой эпохе относятся почти все известные до сих пор древнерусские памятники XI в.), одноеровая система была почти полностью вытеснена (по крайней мере в книжном письме) двуеровой, то есть обычной для всей последующей русской письменности…
Заметим, что берестяные грамоты, сохраняющие в силу своего общего консерватизма одноеровую систему дольше, чем все другие источники, оказались в очередной раз носителями древнейших особенностей русской письменности».
В большинстве диалектов древнерусского языка было две аффрикаты (так называются по-научному согласные, представляющие собой слитное сочетание смычного со-гласного с фрикативным, обычно того же места образования): [ц'] и [ч']. Оба эти звука бы-ли мягкими, в отличие от современного литературного языка, где [ц'] отвердел и превратился в [ц]. Однако один из самых древних русских памятников письменности – новгородские берестяные грамоты – свидетельствует о том, что древнему новгородскому диа-лекту было свойственно произнесение одного и того же звука и на месте ц, и на месте ч. В качестве примера приведу одну из найденных новгородских берестяных грамот XI века (это челобитная господину Михайле Юрьевичу от Сергия с братьями из Рагуйлова):
ЦeLОБИТЬew СeРГИIa З БРaТЬИ ИЗЪ РaГуИLОВa ГОСПОДИNу МИХaИLИ ЮРЬeВИЦУ. СТОГЪ, ГОСПОДИNe , ТВОИ РЖaНЫИ ЦeТВeРIТЬNЪИ ТaТИ ПОКрaLИ, wВИNОВЪ ПАТЬ СВЕЗLИ… Буква ч в ней отсутствует, а вместо нее использована буква ц. Это явление – неразличение звуков на месте букв ц и ч литературного языка – называется цоканьем, а говоры, где оно существует, – «цокающими».
Термин цоканье обозначает объединение ц и ч не только в звуках [ц] или [ц'], но и в звуках [ч] и [ч']. Иногда для обозначения второго случая используют отдельный термин – чоканье. Этим звуком может быть [ц'] (ц-мягкий): [ц']ашка, [ц']исто, ули[ц']а, оте[ц'], [ц''] (звук, средний между [ц'] и [ч']): [ц'']ашка, [ц'']исто, ули[ц'']а, оте[ц''] – такое произношение свойственно северным говорам: вологодским, костромским, вятским; [ц] (ц-твердый): [ц]ашка, [цы]сто, ули[ц]а, оте[ц] – это псковские, часть новгородских, смо-ленских и тверских говоров и большой остров говоров вокруг г. Касимова; [ч'] (ч-мягкий): [ч']ашка, [ч']исто, ули[ч']а, оте[ч'] – так говорят на северо-востоке.
Вот как, к примеру, передается речь жительницы Пинеги в бывальщине (рассказе) середины XIX в.: «Одна пинежанская крестьянка приехала… из деревни в город торговать рыбою. Накупила товару, продала его весь да возвратилась домой. Когда муж спрашивал у ней, что она делала в городе, она отвечала: Покупала по цетыре денезки, продавала по дви грошики. Барыша куца куцей, а денег ни копиецки».
В частушках тоже часто шутят над языковыми особенностями соседей:
Как барановски девчонки
Говорят на букву «це»:
«Дайте мыльце, полотенце
И цюлоцки на пеце!»
Как видим, цоканье – очень древнее явление, в широком смысле как неразличение, и традиционно относится относится еще к дописьменной эпохе, поскольку оно отражено в древнейших памятниках, в частности, в надписи на новгородском деревянном цилиндре, датируемом 70-80 гг. X в.; а также отмечено уже в памятниках XI века («Договорная грамота»).
Чоканье распространено в Костромской области и Пермском крае. Чокающие и цо-кающие говоры одинаково противопоставлены говорам, различающим аффрикаты.
Всего берестяных грамот найдено больше тысячи, причем не только в Новгороде (также в Вологде, Твери, Москве, Рязани, Смоленске и других местах), и даже не только в России, но и в Белоруссии (Мстиславле и Витебске), и даже в Украине (Звенигород Галицкий (Львовская область), Киев). Тем не менее, берестяные грамоты, в первую очередь, ассоциируются с памятниками древнерусской письменности. В этом ключе мы и будем их рассматривать.
Большинство берестяных грамот — частные письма, носящие деловой характер (взыскание долгов, торговля, бытовые указания). Большинство берестяных документов с территории Новгородской феодальной республики (из Новгорода, Старой Руссы и Торжка) написано на древненовгородском диалекте, отличающемся от известного по традиционным памятникам древнерусского языка на различных уровнях: в фонетике, морфологии, отчасти даже в лексике. В широком смысле к древненовгородскому диалекту можно относить также и диалект древнего Пскова (имеющий ряд собственных фонетических особенностей). Отдельные диалектные новгородские и псковские явления были известны историкам русского языка и раньше, но лишь по эпизодическим вкраплениям в рукописях, на фоне общей установки писца на более престижный язык (церковнославянский, наддиалектный древнерусский). В берестяных же грамотах эти явления представлены либо совершенно последовательно, либо (реже) с незначительным влиянием книжной нормы.
Прочие грамоты (из Смоленска, Звенигорода Галицкого, Твери, Витебска, Москвы, Вологды, Киева) также несут информацию о древнем говоре данных регионов, однако из-за небольшого количества материала лингвистическая ценность их пока меньше, чем у новгородских грамот.
Особый интерес в плане истории языка представляет грамота № 247, содержание которой, вместе с некоторыми другими грамотами, подтверждает гипотезу об отсутствии в древненовгородском диалекте второй палатализации, в отличие от всех других славянских языков и диалектов (вторая палатализация заключается в переходе заднеязычных k, g, x, соответственно в c', dz', s' в южно- и восточнославянских языках и в c', dz', ;' в западнославянских языках).
Итак, грамота № 247: [п]о[кл;](п)ает[ь]сего:м;:мир;занами
азамъкек;леадвьрик;л;агосподарьвънет;ж;нед;е
апродаиклеветьникатогоаоусегосмьръдавъз[;ти]еп;оу
--------------смьрьдипобитиклеветьник[а]…, что в переложении на современный русский язык означает: «… обвиняет этого [человека] в ущербе на 40 резан. А замок цел и двери целы, и хозяин по этому поводу иска не предъявляет. Так что накажи штрафом того обвинителя. А с этого смерда епископ должен получить [такую-то сумму]’. Далее могли стоять слова со значением типа ‘если же захотят’ или ‘могут ведь’, после чего читается: ‘… смерды избить обвинителя …’».
Еще одним памятником русского правописания XI века являются Служебные минеи 1095-1097 гг.
Разумеется, как и все памятники письменности той эпохи, Минеи являются переводом текста с греческого языка. Но уже с региональными, местными особенностями. И исследуемый нами сейчас источник как нельзя более соответствует «северному» (в нашем контексте) диалекту русского языка.
Дело в том, что важной особенностью древненовгородского диалекта является не-осуществление второй палатализации заднеязычных: *к, *g, *x в позиции перед ; и i были лишь смягчены, т.е. дали [k’], [g’], [х’], но не перешли в свистящие.
В текстах исследуемых миней на большом фоне примеров, где представлены ре-зультаты второй палатализации, встретились два случая неосуществления перехода зад-неязычных в свистящие… Эти два примера представляют неосуществление второй пала-тализации на стыке основы и флексии. В истории языка привычной являлась точка зрения, согласно которой одна из характерных особенностей древнерусского языка старшего периода заключается в замене форм на свистящие формами на заднеязычные, причиной чего является выравнивание, унификация основы в пределах парадигмы. Считается, что первоначально эта особенность локализовалась в северо-западной диалектной зоне, точнее, в новгородско-псковских говорах. Так, П.Я. Черных высказал предположение, что в некоторых восточнославянских говорах на севере второе смягчение заднеязычных с самого начала не охватило форм склонения из-за противодействия других падежей. Морфологические причины в этом усматривал и А.А. Шахматов: «Появление дъмък Минея XI в. №194 57а, вместо домъц, вероятно приписать диалектной северорусской нефонетической замене ц через к в формах склонения и спряжения». Однако замена свистящих заднеязычными в некоторых падежных формах не может рассматриваться в системе древненовгородского диалекта, как тенденция к выравниванию основы, поскольку данные новгородских берестяных грамот доказывают, что отсутствие второго смягчения заднеязычных в падежных формах было в древненовгородском диалекте не исключением, а нормой с самого начала письменного периода. Основным доводом этого являются те случаи неосуществления второй палатализации, в которых нельзя предположить позднейшее восстановление заднеязычных под влиянием других форм слова: это случаи, когда вторая палатализация должна была осуществиться в корне слова (к;л;? к;ле (Гр. № 247), гв;здък; (Гр. Ст.Р.13) и др.). Так складывается ситуация, когда северо-западные говоры, не пережившие второй палатализации и имевшие в составе фонем только одну глухую аффрикату, контактируют с теми восточнославянскими диалектами, в которых вторая палатализация осуществилась и потому присутствуют обе аффрикаты. В результате контактов с этими говорами чуждая северо-западному диалекту аффриката отождествляется с имеющейся в этом диалекте аффрикатой, наиболее близкой артикуляционно-акустически к [ц’]. Таким образом, новгородское цоканье возникло в результате взаимодействия северо-западных говоров, в фонетической системе которых была представлена лишь одна аффриката, с теми древнерусскими говорами, которые пережили вторую палатализацию, а значит, имели обе аффрикаты – и.
Выяснив наиболее древний источник написания «по-русски», т.е. с русским акцен-том, обратимся к древнейшим источникам написания «по-украински», т.е. с украинскими лексическими и орфографическими особенностями. А это и есть уже не раз выше упоми-навшееся Остромирово евангелие, текст все того же XI века.
Для начала снова обратимся к книге Зализняка, Янина «Новгородская псалтырь на-чала XI века – древнейшая книга Руси»: «Весьма интересен вопрос о том, был ли кодекс написан в самом Новгороде или его привезли, например, из Киева. К сожалению, одно-значных лингвистических признаков новгородского или киевского происхождения писца в тексте нет. Можно лишь отметить, что в тексте нет характерного для Новгорода смешения ц и ч (то есть следов так называемого цоканья). В тексте имеется, правда, любопытная ошибка: просв;щаєси ты вместо просв;щаєши ты, которая в принципе могла бы быть проявлением характерного для псковских говоров смешения [с'] и [ш]. Однако в памятнике, где нет смешения ц и ч, единичное написание такого рода осторожнее все же расценивать как ошибку под влиянием привычного сочетания єси ты (например, в силу контаминации с близким по смыслу просв;ща єси ты)».
Митрополит Илларион (Огиенко) выступая в защиту киевского происхождения Остромирова Евангелия в своей работе «Украинская культура» (Киев, 1918 г.), приводит выводы российского профессора Н. Волкова (1897 г.) о том, что в языке Остромирова Евангелия нет новгородских примет. Сама форма письма, форма устава Остромирова Евангелия ясно свидетельствует о его киевском происхождении, а не новгородском – ибо только в Киеве могли написать такую пышную книгу, как это евангелие.
Причем, это не единственный источник XI века, в котором можно обнаружить ук-раинизмы.
Украинский язык присутствует в княжеских, законодательных сборниках «Русской Правды», и, особенно, в бытовых надписях и княжеских грамотах. Эти тексты создавались для того, чтобы население точно и однозначно их понимало. Именно эти тексты наиболее приближены к современному украинскому языку и по своей сути является архаичной формой украинского языка.
В древних летописях, написанных церковнославянским, но писавшимся на терри-тории нынешней Украины, сохранились многочисленные (их сотни) украинские вкрапле-ния, которых не существует в церковнославянском языке: колодяз, пашня, шерсть, плоти-на, чинить, кувшин, кузнец, кожух, овраг, не достаточно, жалость, час, врать, тугая, теле-нок, тын, наймит, бчелы, гостинец, путь, строит козни, глаз, хозяин, влажная и многие другие.
В летописях существительные в дательном падеже единственного числа принима-ют характерные для украинского языка окончания -ови / -овЪ, -еви / -евЪ: мужеви, Мои-сеевъ, Богови, кесарево, Романовы, Володарев, коневи, Голубевы, по Ручаевы, монастыревы, Воловъ.
Украинский характер народного языка Киевской Руси подтверждают и иностран-ные источники. Еврейские теологи XI и ХII вв. Соломон Ицхаки и Исаак Бен-Моисей приводят «русские» слова времен Киевской Руси «снег» и «плот», записав их с характер-ным для украинского языка икавизмом – распространением буквы «и» там, где другие славяне употребляют «о» или «е» (снiг, плiт).
Во времена Киевской Руси у жителей Центральной, Северной и Западной Украины, были такие особенности речи: говор на «о», то есть оканье; мягкое окончание глаголов в третьем лице обоих чисел («шипеть», «имуть»); «г» произносилось как придыхательное латинское h и тому подобное. Все это характерные черты украинского языка, которые отделяют его от других славянских языков.
Каковы еще отличия в написании «украинских» слов от «русских» в древних ис-точниках?
Вместо старославянского ; пишется живое «и» (хотя и не часто, но гораздо чаще чем в северных источниках – новгородских и псковских), это самое ; является предвестником замены русского «е» на украинское «i» (съпас;нїє); звук «е» после шипящих в корнях слов переходит в «о» (чолов;ка), но редко, зато в окончаниях такая замена встречает-ся значительно чаще, а в северно-русских источниках она очень редка; путаются безударные «є» и «и»; путаются безударные «о» с «;»; передача греческого «а» через «о» в Сборнике 1073 года (оль;андръ); очень частое мягкое «ц»; исчезновение «г», например, в словах «сор;ш;», «изни;ть», «тъда», или замена «г» на «х», как результат его придыха-тельного выговора (как h). И так далее.
В свое время я учился на кафедре славянской филологии МГУ им. М.В. Ломоносова и на лекциях по сравнительной славянской филологии профессор С.Б. Бернштейн все-гда спрашивал, есть ли в аудитории украинцы. И, если они были, то он просил их произносить по-украински то или иное слово, объясняя потом, что именно так это слово звучало на древнерусском (или, если угодно, церковно-славянском). И далеко не всегда украинцы произносили озвученное Бернштейном слово так, как, по его мнению, оно звучало в эпоху восточно-славянской языковой общности. Приходилось участвовать в таких опросах и мне.
Помимо Остромирова евангелия, в XI веке было еще несколько источников с укра-инскими вкраплениями (это для тех скептиков, которые утверждают, что один источник – не показатель развития языка): написанные церковным уставом на пергамене (материал из недублёной кожи животных) Сборник Святослава Ярославича 1073 г.; Щербатовский Збiрнык 1076 г.; даже Архангельское евангелие 1092 г., написанное на юге Киевской Руси, а название «Архангельское евангелие», скорее всего случайное, данное по месту жительства мужика, привезшего его из Архангельска в Москву в 1877 г. и продавшего антиквару С. Большакову, а тот перепродал манускрипт за 500 руб. Румянцевскому музею.
Ровно такое же объяснение можно дать и еще одному источнику – Туровскому евангелию (Туровским листкам). Напомню, Туров – это город в современной Белоруссии. Здесь еще в XIX в. возник спор между учеными лингвистами, к каким источникам при-надлежит манускрипт. Так, В. Стасов в своей работе «Славянский и восточный орнамент» 1884-1887 гг. отнес Туровское евангелие (ТЕ) к образцам белорусской письменности, на что ему возражал другой ученый-лингвист А. Соболевский, указывая: «Отрывок Туровского евангелия может быть считаем написанным в Западной Руси исключительно потому, что в начале XVI в. он находился в одной из церквей Турова; но если руководствоваться подобными данными, то придется считать Саввину книгу, написанную под Псковом,.. Добрилово евангелие в Москве. Язык ТЕ не заключает в себе ничего белорусского, и если уже относить этот памятник к какой-либо группе, то всего удобнее дать ему место между памятниками киевскими».
Назову еще несколько памятников украинской письменности XI в.: Типографское евангелие, Куприяновские евангельские листки; Чудовская псалтырь (найдена в Чудов-ском московском монастыре), Толстовская псалтырь и др. Даже в Сказаниях Григория Богослова, по утверждению А. Востокова можно найти немало украинизмов, причем, западно-украинского толка.
Так плавно, упомянув белорусский город Туров, мы обратимся к средневековым источникам белорусского языка. Таковые, возможно, к немалому удивлению некоторых, тоже имеются.
Некоторые ученые утверждают, что белорусский язык сформировался на основе усвоения языка местных славянских племен и балтского произношения. Есть версия, что белорусское супер-аканье, которого нет в польском, украинском и русском – это как раз и есть следствие балтского языкового субстрата.
Весьма интересными памятниками письменности белорусской земли являются так называемые Борисовы камни. По приказу полоцкого князя Бориса Всеславовича на валунах были высечены шестиконечный крест и надпись-обращение к богу: «И помозi рабу своему Борисоу». Эти камни свидетельствуют о религиозных взглядах жителей Полоцкой земли. Всего в Подвинье найдено 9 валунов с надписями. Рогволодов камень (1171) был обнаружен между Оршей и Друцком. К сожалению, многие уникальные памятники письменности бесследно исчезли.
О развитии грамотности на территории Белоруссии свидетельствуют также самши-товый гребень с вырезанными на нем буквами от «А» до «Л» (конец XII – начало XIII вв., Брест), берестяные грамоты, найденные в Мстиславле и Витебске, знаменитый крест Евфросиньи Полоцкой, надписи в Софийском соборе Полоцка. Документы подтверждают тот факт, что полочане знали и латинскую графику; при проведении торговых операций они пользовались иностранными языками. В Минске, Друцке, Браславе, Полоцке, Копыси, Турове, Витебске, Волковыске археологами найдены застежки от переплетов книг и многочисленные принадлежности для письма (костяные, бронзовые, железные стили-писала). Различные предметы с надписями обнаружены при раскопках в Гродно, Новогрудке, Волковыске, Слониме, Турове и других городах. Это говорит о широком распространении письменности и просвещения на территории Белоруссии.
Важным подтверждением развития письменности в Турове является «Сказание о мнихе Мартине» (XII в.), в котором говорится о святой жизни монаха-отшельника в келье Борисоглебского монастыря. Более поздним памятником письменности является «Сказа-ние о Кирилле Туровском».
В 1865 г. в Турове было найдено знаменитое Туровское евангелие XI в., часть ко-торого (10 листов, 20 страниц) хранится в библиотеке Академии наук Литвы. Это самая ранняя из книжных находок на территории Беларуси. Евангелие написано на пергаменте, украшено одиннадцатью буквицами старовизантийского типа, начертанными на зеленом фоне и раскрашенными красной и синей красками. Миниатюры, к сожалению, не сохра-нились.
В отличие от Туровского Оршанское евангелие (конец XII – начало XIII вв.), най-денное в Орше в 1812 г., сохранилось почти целиком. Оно написано на 142 страницах пергамента золотистого цвета и имеет 2 заставки, 310 буквиц, 2 миниатюры с изображениями евангелистов Луки и Матфея.
История белорусского языка и, следовательно, белорусской письменности начина-ется несколько позже, нежели русского и украинского, но всего на полтора столетия – с середины XIII в., когда в западных русских землях появляются первые письменные па-мятники с отдельными чертами белорусского языка.
Нормы древнебелорусского языка вырабатывались в этот период на основе обще-русских языковых традиций и важнейших особенностей живых говоров белорусского народа. Немаловажную роль в сближении книжно-письменного языка с живыми народными говорами сыграли виднейший белорусский просветитель начала XVI в. первопечатник Фр. Скорина, а также В. Тяпинский, С. Будный, М. Смотрицкий, которые переводили религиозные произведения на белорусский язык, печатали их и распространяли среди народа.
Древняя белорусская графика, основывавшаяся на кириллице, сохраняла почти все те знаки, которые были свойственны древнерусскому письму. Однако белорусское пись-мо, пройдя путь, подобно русскому письму, от устава до скорописи, несколько отличалось от русского в палеографическом отношении.
Так, уже в памятниках XIII в., написанных уставом, встречаются некоторые осо-бенности в начертании отдельных букв. Например, обращает на себя внимание начерта-ние буквы Е. Сохраняя в основном древнюю форму, эта буква пишется более широко в начале слова, после гласных и довольно узко в середине слова.
В букве //, обозначающей звук И, горизонтальная линия проводится посередине в памятниках начала XIII в. и немного выше в памятниках конца XIII в.
Весьма характерной по написанию в западнорусских памятниках XIII в. является и буква М. Она обычно очень широкая с круглой средней петлей, нередко спускающейся ниже линии строки. В букве Ю горизонтальная линия бывает выше середины. Есть также незначительные особенности в начертании букв, обозначающих звуки Зу ж, Ну Ну о.
С первой половины XIII века и начала формироваться собственно белорусская письменность. На базе разговорного языка появлялись письменные памятники с первыми характерными признаками старобелорусского языка. К ним относятся: договорная грамо-та смоленского князя Мстислава, подписанная им с Ригой и Готландом; договор с Ригой неизвестного смоленского князя (ок. 1230); грамота полоцкого князя Изяслава (ок. 1265).
В XIV-XV вв. в основном завершилось формирование старобелорусского языка, его фонетических и синтаксических особенностей. При этом в белорусском языке сохра-нилось полноголосие, позаимствованное из древнего восточнославянского языка. Посте-пенно появились в речи и закрепились в письменном языке специфические «аканье» и «яканье», «дзеканье» и «цеканье», твердые шипящие, «ц» и «р», фрикативное произноше-ние звука «г» и другие фонетические черты, которые дошли до наших дней. Существует точка зрения, согласно которой старобелорусский литературный язык сформировался преимущественно на основе виленского, новогрудского, молодечненского говоров.
Влияние балтских элементов на формирование белорусского языка подтверждает-ся и исследованиями белорусских лингвистов.
В начале 80-х гг. XX столетия белорусскими учеными было начато издание серии книг под названием «Гістарычны слоўнік беларускай мовы». Первый том этой серии уви-дел свет в 1982 г. В 2006 г. издан 26-ой том, начинающийся на букву «П». В многотомни-ках серии собрано огромное количество слов, которыми пользовались литвины ВКЛ-белорусы в XIII – XVIII вв. По сути дела, «Гістарычны слоўнік беларускай мовы» – это словарь литературного старобелорусского языка, где приводятся старобелорусские слова и их перевод на современный белорусский язык с указанием источника и времени написания этого источника. Источниками являются грамоты, договоры, литературные произведения различной направленности от художественной литературы до перевода Библии времен Великого Княжества Литовского. Сами составители серии условно делят памятники старобелорусского языка на три группы: юридически-деловая, светско-художественная и религиозная.
И вот здесь мы видим, что даже литературный старобелорусский язык состоял из славянских и балтских слов. А что же тогда говорить о разговорном старобелорусском языке! Вот некоторые примеры балтских слов, используемые в старобелорусском языке:
одновременно использовались два слова «волк» и «вилк» (1625 г.) – vilkas (лит.) – волк;
вилча – волк – перевод из Библии,
вилчастый (1283, 1567) – волчьей масти,
вилчий (1691, 1700) – волчий,
вильчура (1637) – бурка из волчьих шкур, вывернутых шерстью на внешнюю сторону;
байдак, бойдак (1577, 1630, 1711) – bajdokas (лит.) – барка, судно на р. Неман;
башта, бакшта (1568, 1579) – bok;tos (лит.) – оборонная башня…
Самое интересное то, что в диалектах современного белорусского языка, особенно западных, да и в некоторых случаях и в современном литературном белорусском языке, балтские слова из старобелорусского языка используются и по сегодняшний день. Вот не-которые из них:
байбак, байбас, байбус – бальшун; baibokas (лит.) – падлетак (подросток);
бакса – чемодан; baksas (лит.) – чемодан;
баланда – малокалорийная, редкая еда; balanda (лит.) – лебеда…
При этом следует помнить, что в современном белорусском языке, по исследова-нию того же Е.Ф. Карского, 5/6 корней белорусских слов являются балтскими.
Таким образом, старобелорусский язык представлял собой, не вдаваясь в подроб-ности, соединение славянского языка, на котором разговаривали кривичи, дреговичи, ра-димичи, волыняне и мазовшане, и балтского – языка, на котором общались, в первую оче-редь, летописные литвины. Следует заметить, что балтские слова, используемые в старо-белорусском языке, а сейчас и в современном белорусском, имели и имеют славянские форманты – суффиксы и окончания. Иногда используются балтские приставки, но – сла-вянские корни, суффиксы и окончания.
В XIV в. старобелорусский язык стал государственным, официальным языком кан-целярии и делопроизводства в Великом Княжестве Литовском. На нем писались законы, проводились заседания сеймов, велась дипломатическая переписка. Он широко распро-странился среди этносов, живших бок о бок с коренным населением, став средством меж-этнических отношений; на нем писались литературные произведения, издавались книги.
Для сравнения заметим, что у литовской народности книжность появилась лишь в XVI в. Есть сведения, что польский король Ягайло до конца жизни разговаривал «по-белорусски». Сохранившиеся тексты: художественные произведения, статуты, грамоты, летописи, хроники и другие документы, написанные на старобелорусском языке, отража-ют богатство языка тогдашних белорусов-литвинов, его лексику, фонетику, грамматику, заимствования из других языков.
Следует заметить, что уже не одно десятилетие идут научные споры о том, на ка-ком языке составлялись официальные документы в ВКЛ. Все сошлись, наконец на том, что это был западнорусский язык. Но и здесь лингвисты разделились: что понимать под этим самым западнорусским языком. Основоположником исследования происхождения западнорусского языка традиционно считают норвежского лингвиста Кристиана Станга (1900-1977), специалиста по славянским языкам, который опубликовал в 1939 году об-ширную монографию по данному вопросу, фактический материал которой исследователи изучают до сих пор. Но вопрос происхождения западнорусского языка по-разному осве-щается российскими, украинскими и белорусскими лингвистами из-за спора о языковом наследии. Российские лингвисты поддерживают своих украинских и белорусских коллег по отдельным тезисам, но не по общей концепции. Поскольку преждевременно говорить о формировании национальных лингвистических школ по данному вопросу, а, скорее, о доминирующем мнении лингвистов по их гражданству, то данные теории можно изложить следующим образом.
Многие российские лингвисты считают, что украинский и белорусский диалекты западнорусского языка различались между собой несущественно, и более древним являет-ся белорусский диалект. В частности, такой точки зрения придерживался создатель фоно-логии Н.С. Трубецкой. Академик А.А. Зализняк разделяет точку зрения на западнорус-ский язык в том, что в этом языке превалировал белорусский комплекс, а украинский комплекс выделился из него на юге, и поэтому язык следует называть «старобелорус-ским». Несмотря на доминирующее название «западнорусский язык», в российской фило-логии принимается и форма названия «старобелорусский язык», как и самоназвание языка «руська мова» или «простая мова».
Однако украинский лингвист, профессор профессор Житомирского государствен-ного университета им. Ивана Франко, директор Института филологии и журналистики В.М. Мойсиенко, сделав обзор современных научных работ, пришел к следующим выво-дам:
Западнорусский язык («руськая мова» в авторской терминологии) не базировался на языковых чертах одного из народов — белорусского или украинского, а был общим для обоих в период их вхождения в состав Великого княжества Литовского.
«Руськая же мова», как официальный язык, возникла на почве литературно-письменного языка Киевской Руси — древнерусского. Из черт живого языка «руськая мо-ва» вобрала в себя наибольшее количество полесских особенностей, что обусловило неко-торую наддиалектность языка на начальном этапе его развития.
С XVI века украинские языковые черты (с опорой на южноукраинскую основу жи-вого языка) проявляются всё отчетливей, что позволяет говорить о староукраинском вари-анте «руськой мовы».
Белорусские языковые черты отчетливо так не проявились и слились с полесскими. В связи с этим, как отмечает Мойсиенко, с XVI века можно говорить о существовании белорусско-полесского варианта «руськой мовы», отчетливо противопоставленного украинскому варианту.
Белорусские лингвисты преимущественно рассматривают актовый язык Великого княжества Литовского как старобелорусский. Так член-корреспондент НАН Беларуси, доктор филологических наук, профессор А.И. Журавский в своем обзоре научных работ, по их состоянию на 1978 год, отметил:
«В письменности Великого княжества Литовского использовался язык на белорусской диалектной основе, а в конце XV века канцелярский язык Великого княжества Литовского выступает уже как язык белорусский, который находится в наиболее близком отношении к белорусским говорам около Вильно».
Филолог Евфимий Карский, который в 1904 году ввел в оборот термин «старобелорусский язык», считал, что он создан на народных белорусских говорах.
Польский историк С. Кутшеба утверждал, что язык, который в старину употреб-лялся в королевской канцелярии и судах Великого княжества Литовского, был белорус-ский, смешанный с церковнославянским.
Внесенная американским славистом, членом НАН Украины Ю.В. Шевелёвым (Юрием Шерехом) поправка к концепции Х. Станга о том, что основой канцелярского языка Великого княжества Литовского были, прежде всего, центральные белорусские го-воры, по существу, лишь в деталях дополняет соображения X. Станга и принципиально не меняет положения о белорусской диалектной основе актового языка Великого княжества Литовского.
Как можно заметить по тезисам Журавского, белорусская лингвистика в целом на-стаивает на признании актового языка Великого княжества Литовского белорусским (ста-робелорусским) языком.
Особенности написания ряда графем становятся более дифференцированными в западнорусских памятниках XIV — начала XV вв. Все более «преображается», например, буква Е. Ее язычок, поднимаясь, подходит к верхней части буквы, которая получает напи-сание, близкое к е. В ряде случаев буква Е, благодаря повороту ее влево, как бы полуле-жит. Уменьшается в размерах буква ЛГ, оставаясь по форме близкой к М в памятниках XIII в. Буква Ы в белорусских письменных памятниках XIV в. начинает писаться с соединительной горизонтальной чертой, которая проходит посередине буквы. Приобретает скорописный вид буква Ъу поднимаясь часто выше строки. Выше строки поднимается иногда и буква Т. В букве Ю горизонтальную черту заменяет косая линия.
Для памятников XIV в. характерны также и некоторые другие особенности, в част-ности, употребление двух точек в горизонтальном написании над буквами Ну 0) и други-ми, написание X после гласного и т. д.
Уставное письмо западнорусских памятников XIV — начала XV в. помельче, не-жели общерусский устав. Это касается, в первую очередь, собственно западнорусских грамот, написанных в Вильно, Кракове и других городах. Здесь отдельные буквы нередко переходят в полуустав и даже скоропись.
Западнорусский полуустав, зародившись в конце XIV в., был распространенным в XV, XVI и даже в XVII вв. Имея много общего с восточнорусским полууставом, он в то же время существенно отличается от него.
Я все это к чему веду? Не может появиться язык просто так, с бухты-барахты, из ниоткуда. Это, как история с датировкой поселений: первое упоминание в источнике (грамота, летопись и прочее) лишь констатирует факт, что то или иное поселение уже су-ществует, а не то, что оно было построено в том году, когда о нем появилась первая за-пись.
Так, когда шестой сын Владимира Мономаха,.будущий Великий князь Киевский Юрий Владимирович по прозвищу Долгорукий в 1147 году призывал своего родственни-ка, новгород-северского князя Святослава Ольговича: «Приди, брате, ко мне в Москов», – понятно же было, что он звал его не в чисто поле и не на болотную кочку (ведь известно, что окрестности Москвы тогда были едва ли не сплошным болотом). Поселение уже су-ществовало на том месте, и название у него уже было, что, кстати, подтвердили и архео-логические раскопки на территории Москвы в 1980-е годы. Вот как об этом рассуждает археолог, доктор исторических наук, заведующий Отделом археологии Московской Руси Института археологии РАН Леонид Андреевич Беляев:
«Москва каким-то образом формировалась из какого-то количества поселений, ко-торые существовали здесь раньше, чем возник сам город. Но самое большое гнездо се-лищ, хорошо известных нам с 1980-х годов, находится в районе Данилова монастыря. Здесь есть, может быть, конец X-го; безусловно – XI-й век и очень ранний XII-й.
Вот Данилов монастырь, вот целые пруды, когда-то впадавшие в речки, и вот эта зона таким «языком», вся состоит из поселений того времени. Очень плохо сохранившихся – ведь вокруг сплошное кладбище Данилова монастыря. Это техническая особенность Москвы: всё, конечно, очень перекопано, даже в древнейших местах. В одном и том же месте ты сразу восстанавливаешь место могилы Гоголя и собираешь материал по XI веку Москвы. Вот план Москвы XVII века, где эта речка еще существует, характерно, что на обоих берегах показано поселение – монастырь и слобода, которые отвечают большому славянскому поселению XI века, или, возможно, кусту поселений».
Так и язык. Если отражены в исторических источниках XI века первые особенности русского, украинского, белорусского языков – значит, эти языки уже к тому времени практически сформировались, на них уже разговаривали жители тех мест, где эти письменные источники были идентифицированы. Вопрос лишь в том, могли ли переписчики церковных книг, целиком игнорируя бывший тогда официальным письменным языком церковнославянский язык, полностью перейти на народный, устный язык, на котором, скорее всего и разговаривали жители тех мест. Конечно, не могли. Церковь бы им этого не позволила, и такие записи были бы просто уничтожены. Лишним доказательством этого служит то, что на территории нынешних Украины и Белоруссии также найдено несколько берестяных грамот, авторами которых были не священнослужители или дьяки-чиновники, а обычные люди, каковыми и были авторы новгородских и прочих берестяных грамот и, соответственно, писавшие на народном наречии, показавшие нам, тысячелетним потомкам древних русичей, как могла звучать народная речь, отрешенная от церковных запретов и оков.
Именно в языке тогдашних простолюдинов в разных диалектных ареалах форми-ровались и развивались те фонетические и грамматические черты, которые стали как об-щими, так и различающими особенностями русского, украинского и белорусского языков. Увы, об особенностях и общем состоянии древнерусского произношения у нас нет ни одного прямого свидетельства, ведь магнитофонов тогда еще не было, и особенности живого народного говора ни один дьяк-переписчик святых писаний, к сожалению, детально описать не догадался.
Но, между прочим, благодаря березовой коре с надписями ученые выяснили, что многие бранные слова не от монголов с татарами в наши языки пришли – это коренные древнерусские ругательства. Так, характерные берестяные грамоты и с татар, и с монголов «языковый грех» авторства явно сняли. Все задолго до них «было известно».
В самой длинной из четырех грамот с обсценной лексикой некая Анна просит бра-та заступиться за себя и за дочь. Она жалуется, что знакомый сторонам Коснятин, обвинил ее в каких-то «поручительствах». И мало того, «ярлыками обвешал» — «... назовало еси сьтроу коровою и доцере ****ею...» (Грамота из Новгорода № 531 (1200;1220) . Возмущение было столь велико, что женщина от волнения допустила явную описку, пропустив, букву «у» в слове коуровою — курвою (о корове в таком контексте, говорят специалисты, речь идти не может) и неверно написала слово сьстроу, пропустив вторую букву «с».
И хотя здесь речь идет именно о грубом оскорблении, корень **** — (переход гласных в корне блуд-) для древнерусского периода лингвисты все-таки обсценным не считают. В старых церковных текстах он встречается чаще, чем думается, поскольку речь-то об одном из «основополагающих» грехов. Забавно, но факт, и другие бранные — на сегодняшний день слова, в этих самых древних грамотах отнюдь не отмечены знаком полноценной ругани. Больше того, они, скажем так, отдают душком, чего-то возвышенного, давая тем самым понять, что конкретно в этом тексте читается еще более древняя сакральная основа. Вполне безобидная.
Со словом коурва еще проще. Это явное переосмысление — «под брань», оттенков лексики западных славян. Но и ее основа невинна, как младенец. Заметим, что каждый офицер при разработке военных операций использует прибор с названием «курвиметр». Он незаменим при замерах на карте. А лексическая основа восходит к слову кривая.
Более того, в берестяных грамотах имеются даже более сильные матерные слова, нежели приведенные чуть выше (речь идет о мужском и женском половых органах в со-временном звучании) – грамота из Новгорода № 955 (1140;1160 (Сваха Милуша пишет, что пора бы Большой Косе (видимо, дочери Марены) выходить замуж за некоего Сновида и прибавляет: «Пусть влагалище и клитор пьют» (пеи ****а и с;кыль).
Причем, корни этих слов – общеславянские, встречающиеся во всех славянских языках (и восточных, и западных, и южных).
Ведь, повторюсь, без языка не может быть народа, никогда не сформируется нация (и, наоборот, нация может существовать и не имея собственной страны).
Да, официальная наука еще в XIX веке, а затем и в ХХ-м признала, что три восточ-но-славянских языка окончательно сформировались к XIV веку. Но здесь ключевое слово – ОКОНЧАТЕЛЬНО. И это является лишним подтверждением моих слов, что русский, украинский и белорусский языки уже в XI веке начали свое самостоятельное существова-ние. И мне видится, что нет смысла далее перегружать читателя цитатами источников по-следующих веков, отмечающих региональные особенности их составления на «русской», «украинской», «белорусской» языковых основах. Скажу лишь, что с каждым столетием их становилось все больше.
Уже тогда проявились специфические различия между ними.
Генеалогически, ближайшим к украинскому языку является язык белорусский (на-чиная с IX—XI вв. оба языка частично формировались на общей диалектной базе, в част-ности, северная диалектная группа украинского языка принимала участие в формирова-нии разговорного литературного языка, а оба народа вплоть до XVI в. имели общий письменный литературный украинско-белорусский язык, иногда его еще называют запад-норусский).
В середине ХХ века американский лингвист и антрополог Морис Сводеш предло-жил особый метод лексикостатистического сравнивания языков (так называемая глотто-хронология), для оценки родственности различных языков с помощью наиболее стойкого базового словника (т.е. стандартизированное перечисление базовых лексем данного языка, приблизительно перечисляемых согласно уменьшению их «базовости» или исторической стойкости). Минимальный набор «ядерной» лексики для Списка Сводеша состоит из ста слов (есть еще 200- и 207-словесный список Сводеша).
Так вот, согласно списку Сводеша для славянских языков украинский язык имеет больше всего общих лексем с белорусским (190 совпадений из 207), на втором месте рус-ский язык (172 совпадения из 207), дальше идет польский язык (169 из 207).
С этими данными частично кореллируется и теория украинского лингвиста, док-тора филологических наук К.Н. Тищенко, согласно которой в лексическом плане ближай-шим «родственником» украинского языка также является белорусский (84% общей лекси-ки), затем следует польский (70%), словацкий (68%) и, наконец, русский язык (62% общей лексики).
Таким образом, имея ввиду все только что перечисленное, можно смело отвергать концепцию об определяющем влиянии поляков на формирование украинского народа. Ведь украинцы, в том числе и западные, наиболее отчаянно отстаивали свою самобыт-ность именно от поляков. В условиях Средневековья невозможно изменить язык народа всего лишь за 80 лет. Ячейкой литературного украинского языка является Полтавщина и Черниговщина, а эти территории находились в составе Польши лишь с 1569 по 1648 гг. Между тем письменные памятники Украины XVI и ХVII веков не фиксируют никаких существенных изменений в своей речи. За это время многие на этих землях не успели столкнуться с польской администрацией, не то что изменить язык своих дедов.
Кстати, название «українська мова» употребляли, начиная с XVI века, обозначая этим термином язык украинских земель Речи Посполитой, однако вплоть до середины XIX века основным обозначением языка, который теперь называется украинским, обозна-чалось термином «руська мова» (истины ради, стоит заметить, что этот термин иногда в ту эпоху применялся не только к украинскому языку в современном его понимании, но и к белорусскому). Это начало вносить путаницу с момента присоединения Украины к Московскому царству, а затем и в Российской империи, поскольку на «русской» территории в XVIII столетии стали обозначать язык схожим прилагательным – в дореволюционном написании – «русскій языкъ». И чтобы избавиться от путаницы термин «українська мова» постепенно прижился во всех украинских регионах.
При этом в разное время наряду с названием «русский» язык были употребительны такие лингвонимы, как «российский» и «великорусский». Первый был образован от греческого названия Руси — «Россия», второй возник от хоронима (от др.-греч. ;p;; — межевой знак, граница, рубеж + ;;;;; — имя, название) «Великоросия». Название «российский язык» появилось в XVII веке и получило широкое распространение в XVIII веке, его использовал, в частности, М.В. Ломоносов (см. его учебник «Российская грамматика»). В первой половине XIX века этот лингвоним архаизировался и перешел в разряд лексических историзмов. Название же «великорусский» (или «великоросский») появилось в связи со сложившимся противопоставлением Малой, Белой и Великой Руси и чаще всего использовалось для того, чтобы обозначить не национальный или литературный язык, а диалектную речь «великорусов». В начале XX века термин «великорусский» также вышел из активного употребления.
Весьма интересным представляется мне историческое значение слов «Малая» и «Великая» (применительно к нашему случаю). Белая Русь из данного анализа просто вы-падает – об этом отдельная речь. А ведь была еще и Червонная (то есть красная) Русь – на бывших землях Галицко-Волынского княжества (ныне – Западная Украина).
Начнем с Великой. Корни слова «великая, великий» следует искать еще в прасла-вянском языке. И практически во всех славянских языках (включая украинский и бело-русский) «великий» означает – «большой». В русском же языке «великий» – это нечто величественное, значительное – «великие стройки социализма», «великий писатель, мыслитель» и т.п. (разумеется, в географических названиях, типа Великий Новгород, Ростов Великий, река Великая и т.п., также следует искать праславянские корни – не будем же мы, в самом деле, сравнивать размеры Великого Новгорода с Нижним Новгородом, а миниатюрный древний Ростов Великий с миллионным Ростовом-на-Дону; да и река Великая ничуть не соответствует слову «большая»). Так вот и Великороссия означает не что иное, как словосочетание «Большая Россия», именно в силу географических особенностей.
Теперь, что касается Малороссии.
Впервые с подобной ситуацией мы сталкиваемся еще в античной Греции. Рядом с метрополией Элладой (это для всего мира греки живут в Греции, а сами себя они до сих пор называют эллинами, а страну, соответственно, Элладой) разрослись многочисленные колонии – в Италии, в Передней Азии, на нынешней территории Причерноморья и в дру-гих землях. И в связи с этим появилась необходимость терминологически различать мет-рополию и колонии. И тогда Элладу (т.е. собственно Грецию) стали именовать Микра Геллас («Малая Греция»), а все разбросанные по морским побережьям колонии – Мегале Геллас («Великая (большая) Греция»).
По соседству с Грецией, на Балканах есть и другая страна – Сербия. Так вот, там исторически сложилось разграничение (не языковое, не административное, а чисто исто-рическое) на две части – собственно Сербия (для нашего случая Великая Россия) – Косово и Метохия и ближайшие окрестности (к сожалению, сейчас частично эти исконно серб-ские земли образуют так называемую Республику Косово) и «;жа», т.е. та самая Малая Сербия, сердце Сербии – центральные части республики. И даже лингвистически жители этих двух частей называются по-разному: жители «ужоj» (малой) Сербии называли себя (вплоть до ХХ века) «србиjанац», а собственно Сербии (великой, в смысле большой) – «србин».
Правда, есть и исключение, но лишь подтверждающее правило: в польской истории тоже были Малая Польша (Ma;opolska) и Великая Польша (Wielkopolska). Так вот, Великая Польша исторически являлась ядром образования польского государства: во второй половине X века великопольский князь Мешко I объединил под своей властью бо;льшую часть земель, населенных поляками, и заложил таким образом основу Польского королевства.
Впервые термин «Малая Россия» прозвучал в начале XIV века на Синоде констан-тинопольского патриарха в Византии в 1303 году для определения современных запад-ноукраинских земель в церковно-административной практике. Там и тогда была создана Галицко-Волынская церковная митрополия, охватившая шесть епархий: галицкую, пере-мышльскую, владимиро-волынскую, холмскую, луцкую и туровскую (то есть, украинские земли, а также часть территории современной Белоруссии), которые в византийских ис-точниках получили название Малая Русь (;;;;; ;;;;; — Mikr; Rh;s;a) в противополож-ность Великой России (;;;;;; ;;;;; — Meg;l; Rh;s;a), под которой с 1354 года понима-лась территория 19 епархий в Залесье и Новгородчине под властью киевского митропо-лита, резиденция («седалище») которого находилась в 1300—1325 гг. во Владимире-на-Клязьме, а в период с 1325 по 1461 год в Москве. А поскольку в Византии издавна закре-пилось название надднепрянских славян с корнем рос («народ Рос»), оно отразилось и в термине «Росия» (именно так – с одним с), окончательно утвердившимся в конце XV в.
Таким образом, уточним, термины Росия (Россия), Малороссия, Великороссия и все производные от них слова изначально сформировались в церковных канцеляриях вселен-ского патриарха и употреблялись лишь в церковной практике, не проявляясь никак в светском делопроизводстве.
В источниках X-XIII вв. под Русью понималась лишь Надднепрянская Русь, и когда кто-то из Новгорода, Ростова или Суздаля отправлялся в Киев, Чернигов или Переяслав, летописцы сообщали, что эти люди идут «на Русь».
Князь Галицкий и Волынский Юрий II Болеслав в грамоте к великому магистру Немецкого ордена Дитриху, от 20 октября 1335 года называл себя «dux totius Russi; Minoris» («князь всея Малыя Руси»), хотя и он, и его предшественники именовали себя «Rex Russi;» («Король Руси»), «Dux totius terr; Russi;» («Князь всея земли Русской»), «Dux et Dominus Russi;» («Князь и Господарь Руси»).
В конечном итоге названия «Великая Русь» и «Малая Русь» вышли на официаль-ный уровень — константинопольский патриарх в 1361 году учредил две митрополии, од-ну — в «Малой Руси» («Микра Росия»), с центром в Новгородке и Галиче, другую в «Ве-ликой Руси» («Мегале Росия»), с центром в Киеве, хотя собственно резиденция киевских митрополитов к тому времени уже прочно утвердилась во Владимире-на-Клязьме.
В Московском княжестве термины Росия, Россия для обозначения всей страны на-чали употреблять в XVI столетии. Так, название «Россия» впервые официально появляется в московской грамоте 1517 года, а в 1577 году в напечатанной в Москве Псалтыри впервые прозвучало название «Россия». Всю же совокупность земель, находившихся на тот период в подчинении Москвы, стали называть Россией с середины XVI века. Вскоре после этого в русском языке появились и прилагательные – росский, российский.
Как отмечал в своей работе «Давно ли Малая Русь стала писаться Малороссией?» (Записки Українського наукового товариства в Києві. – К., 1928. – Т. XXVII) историк Ни-колай Костомаров, «слово Россия или Росия, российский было сначала книжным, риторическим, подобным тому, как Франция называлась Галлией, Польша – Сарматией, Неметчина – Германией, Венгрия – Паннонией и т.д. С середины XVII в. она стала официозным, но общеупотребительным народным словом не сделалась до более поздних времен».
Так вот, Малая Россия и есть та самая «микра Геллас», та самая «ужа Србиjа», то самое сердце России, исторически называвшееся Русь. И, как видите, ничего в этом названии зазорного и обидного нет. Более того, в пику всякого рода недоброжелателям «великороссам», украинцам этим термином можно даже гордиться, ибо он четко определяет, говоря словами летописца Нестора, «откуда есть пошла земля Русская».
А теперь, для окончательной закваски продолжим со списком Сводеша относи-тельно двух других наших языков.
Итак, согласно Списку Сводеша – русский язык схож с украинским на 89% (161 совпадение из 207); русский язык на 85% схож с белорусским (158 совпадений из 207); на третьем месте – сербский язык - 71% совпадений с русским, дальше – болгарский – 69%.
Белорусский же язык повторил ту же пропорцию с русским – схожести на 85% (158 совпадений из 207); с украинским – 79% родственности (157 из 207).
Тот же сводный список Сводеша дает и еще одну забавную картину – совпадений наших языков с основным словарем древнерусского языка: из 207 позиций у русского языка 201 совпадение (97%), у украинского – совпадают 179 пунктов (86%), у белорусско-го – 174 совпадения (84%).
По отдельным словам из предоставленных 265 древнерусских слов в русском со-хранились 235 слов (89%), в белорусском и украинском по 196 слов (74%).
Оценку этим данным давать не буду. Оценивайте сами, если хочется. А я просто даю статистику (причем, замечу в скобках, далеко не всегда точную).
Основные отличия русского языка от украинского и белорусского заключаются в следующем: изменение е в о после мягких согласных перед твердыми: [н’ес] > [н’ос]; за-мена согласных ц, з, с в формах склонения на к, г, х (рук;, ног;, сох; вместо руц;, ноз;, сос;); в украинском и белорусском языках такие падежные чередования сохраняются: укр. на руці, на нозі; белор. на руцэ, на назе; утрата категории двойственного числа; утрата формы звательного падежа, которая стала заменяться формой именительного падежа (брат!, сын!; впрочем, в некоторых случаях, в устаревшей форме до сих пор употребляет-ся и звательный падеж – отче, старче), особая звательная форма сохраняется в украин-ском и белорусском языках: укр. брате!, сыну!; бел. браце!; появление флексии -а у суще-ствительных в форме именительного падежа множественного числа (города, дома, учи-теля); в украинском и белорусском подобная флексия отсутствует: укр. доми, вчителі; бел. гарады, дамы, вучыцелі; унификация типов склонения; изменение адъективных окончаний [-ыи;], [-ии;] в [-ои;], [-еи;] (простый, сам третий изменяются в простой, сам трет;й); появление форм повелительного наклонения с к, г вместо ц, з (пеки вместо пе-ци, помоги вместо помози) и на -ите вместо -;те (несите вместо нес;те); закрепление в живой речи одной формы прошедшего времени у глаголов — бывшего причастия на -л, входившего в состав форм перфекта; появление таких общевеликорусских слов, как кре-стьянин, мельник, пашня, деревня и многих других.
Украинский язык имеет как черты, сближающие его с другими языками славянской ветви, так и отличающие его от этих языков: белорусского, русского и ряда других славянских языков.
К основным языковым особенностям, которые выделяют украинский язык в ряду литературных восточнославянских языков, относят: отсутствие аканья; наличие гласной /i/ на месте древнерусской /;/ и древнерусских /о/ и /е/ в новых закрытых слогах: сніг «снег», сіль «соль», нic «нёс» (др.-рус. сн;гъ, соль, неслъ); наличие фонемы /и/ на месте древнерусской /i/: милий [мылый] «милый»; отсутствие мягкости согласных перед /e/ и /и/: несли [нэслы] «несли», великий [вэлыкый] «большой»; переход древнего /е/ в /о/ толь-ко после шипящих и /й/ перед исконно твердым согласным независимо от ударения: чоловік «мужчина», «муж», шостий «шестой», його «его»; переход [л] > [ў] в составе пра-славянских групп *TъlT, *TьlT, *TolT и в глагольном суффиксе – *lъ: вовк «волк», пов-ний «полный», жовтий «жёлтый», знав «знал»; сохранение звонкости согласных на конце слова: дуб [дуб] «дуб», ніж [ніж] «нож», ріг [ріг] «рог»; сохранение мягкости конечного /ц;/: палець «палец», кінець «конец»; сохранение звательного падежа; сохранение древнерусской парадигмы существительных среднего рода типа плем’я «племя», теля «телёнок»; сохранение окончаний творительного падежа -ою, -ею без сокращения их в -oй, -eй: водою «водой», землею «землёй»; наличие окончания существительных мужского рода -oвi, -eвi в форме дательного падежа единственного числа независимо от типа основы: братовi «брату», коневi «коню»; распространение кратких форм прилагательных женского и среднего рода в именительном и винительном падежах: нова «новая», нову «новую», нове «новое», новi «новые»; сохранение инфинитива с основой на -ти: нести «нести», носити «носить», читати «читать» и утрата инфинитива на *-;i; сохранение плюсквамперфекта: купував був «покупал»; синтетическая форма будущего времени глаголов: купуватиму «буду покупать», битимеш «будешь бить».
В то же время ряд особенностей украинского языка является характерным для того или иного белорусского или русского диалектных регионов. Так, например, в юго-западном белорусском диалекте отмечаются окончание -ою, -ею у существительных жен-ского рода в форме творительного падежа единственного числа (сц’ан;ю «стеной», з’амл’;ю / з’амл’;ю «землёй»); образование форм глаголов будущего времени сочетанием инфинитива с личными формами глагола яць «ять» (раб’;ц’му «буду делать / работать», раб’;ц’м’еш «будешь делать /работать»). Для говоров севернорусского наречия харак-терно оканье; широкое распространение форм прилагательных сj стяжением (контракци-ей); употребление форм плюсквамперфекта; кроме того, в вологодских и онежских гово-рах (отчасти в смоленских) известен переход [л] > [ў], [w].
В белорусской орфографии, в отличие от русского языка, преобладает фонетиче-ский принцип. Основные отличия от русского языка в правописании сводятся к следую-щему: «О» сохраняется только под ударением, при отсутствии же ударения всегда пишет-ся «А» (аканье); «Ё» является обязательной буквой. Замена буквы Ё на букву Е недопус-тима; «Е» в первом предударном слоге чередуется с «Я» (это соответствует фонетике — яканье), во втором, третьем и т.д. предударных слогах, а также и в подударном она сохра-няется без изменения, причем из правила употребления «Е» в подударных слогах есть ряд исключений; вместо буквы «И» используется «І»; вместо русских «жи», «ши» всегда пи-шется «жы», «шы»; русскому «ци» соответствует белорусское написание «цы» — но в белорусском языке есть также мягкое «ці», которое соответствует русскому «ти»; вместо русского «чи» всегда пишется «чы», а вместо «че» пишется «ча», что отражает твердость Ч в белорусском языке ([t;;] вместо русского [t;;]). Так, к примеру, известный белорусский ученый-югославист и переводчик, доктор филологических наук И.А. Черота в белорус-ском написании пишет свою фамилию – Чарота.
Чтобы завершить тему лингвистических различий трех языков, коротко подведем итоги.
Современный русский алфавит включает 33 знака. Главной особенностью русской графики является ее слоговой принцип: звуковое значение большинства букв обусловлено соседними буквами. Двоякое значение имеют буквы Е, Ё, Ю, Я; большинство букв, обозначающих coгласные звуки также имеют двоякое значение: они могут обозначать твердые и мягкие согласные. Для русской орфографии характерен морфолого-фонологический принцип; отступлений от этого принципа не очень много.
Характерной особенностью русского языка является свободное и подвижное уда-рение, т.е. оно может падать на любой слог слова, и может изменять свое место при сло-воизменении (напр.: земля – земли, вода – воду, кости – костей).
Ряд черт, присущих русскому языку , отличает его от других славянских языков:
– неразличение О и А в безударном положении (аканье), свойственное литератур-ному языку и южновеликорусским говорам;
– взрывной звук Г, распространенный в литературном языке и северновеликорус-ских говорах;
– Ч – всегда мягкий, Ц – только твердый;
– pазличается твердый и мягкий Р во всех позициях: РЯБ – РАБ, БЕРЁЗА – РОГО-ЗА;
– при склонении имен существительных первого и второго склонений не наблюда-ется чередования заднеязычных со свистящими: НА ПОРОГЕ, НА РЕКЕ;
– в инфинитиве -ТИ сохраняется только под ударением: ВЕСТИ, ПЛЕСТИ, но ИГ-РАТЬ, ЗНАТЬ.
Основу лексики составляет общеславянская лексика. В ее составе относительно много заимствований из старославянского языка. Русский язык пополнялся лексическими заимствованиями на протяжении всей своей истории. Способность языка усваивать, адап-тировать (приспособлять) иноязычную лексику свидетельствует о его жизнестойкости.
На территории распространения русского языка выделяются северное (севернове-ликорусское) наречие , южное (южновеликорусское) наречие, а также среднерусские го-воры, сложившиеся между этими крупными группировками диалектов. В основу русского литературного языка положен московский говор, сложившийся как средневеликорусский.
В основе украинского алфавита лежит русская гражданская азбука. Moжно отме-тить следующие отличия от русского алфавита:
– буква I обозначает гласный звук переднего ряда [и];
– буква И обозначает гласный близкий русскому [ы];
– буква Є обозначает сочетание ЙЕ, для передачи сочетания ЙИ используется бук-ва Ї. В качестве разделительного знака используется апостроф (;). Буквы Ъ, Ы, Э в украин-ском алфавите отсутствуют.
Ударение в украинском языке подвижное и свободное, как и в русском языке.
В области фонетики отметим следующие особенности украинского языка:
– звуки О и А в безударном положении различаются;
– древнерусские И и Ы совпали в одном звуке: СИН (сын), СИНIЙ(синий), ЛИЖI (лыжи), ЛИСТ (лист);
– выступает i: БIДА (беда), ХЛIБ (хлеб), ДIЛО (дело);
– звук Г фрикативный, кроме нескольких исключений (например, ҐРАТИ (решет-ка), ҐУДЗИК (пуговица), ҐАВА (ворона), но и обозначается на письме эта буква – Ґ);
– все шипящие твердые;
– на месте сочетаний согласных с j (йот) возникли долгие мягкие согласные: КО-ЛОССЯ, СМIТТЯ; звук В губно-губной, Л после гласных перешел в В: ВОВК (волк); на-личие протетических согласных перед О, У: ВУХО, ГОСТРИЙ .
Для морфологического строя украинского языка характерны:
– сохранение звательного падежа: Оксано!, Iване!, мамо!, тато!;
– окончание -ОВИ в Д. п. ед. ч. существительных мужского рода: БРАТОВI;
– при словоизменении чередование заднеязычных со свистящими;
– инфинитив образуется при помощи -ТИ (КОХАТИ).
В лексике украинского языка много заимствований из русского и польского язы-ков, значительное количество тюркизмов.
Выделяется три группы украинских говоров: северная полесская; юго-западная и юго-восточная. В основе литературного языка лежат говоры центральной Украины.
Сравнение с русским алфавитом показывает, что в белорусском языке имеются бу-квы, которых нет в русском (ў, I), некоторых букв нет в белорусском (Щ, И, Ъ). Для пере-дачи аффрикат используются диграфы ДЖ, ДЗ.
Белорусский язык имеет ряд отличительных черт в звуковой и грамматической системе, совокупность которых является специфичной по сравнению с другими восточнославянскими языками. В области фонетики:
– дзеканье и цеканье, т.е. появление аффрикат на месте мягких Д и Т: ДЗЕНЬ, ХОДЗIЦЬ, ЦЁМНЫ, БАЦЬКА, ДЗВЕРЫ;
– твердый P: ПАРАДАК (порядок), РЭЗКI (резкий), РАБIНА (рябина);
– фрикативный Г: ГАРА, ГАРАЧЫ, ГРОМ и, в отличие от украинского языка, ни-каких исключений нет;
– аканье, которое отражается на письме: ГОРАД, САЛОМА, БАГАТЫ;
– твердый Ч: ГАРАЧЫ, ЧЫСТЫ, ДАЧУШКА;
– аффриката ДЖ на месте русского Ж: ХАДЖУ, ГЛЯДЖУ, ГАРАДЖАНIН;
– наличие долгих согласных: ВЯСЕЛЛЕ, КАЛОССЕ, ЗБОЖЖА;
– наличие протетических звуков: ВУГАЛЬ, BOCTPЫ, ВОЗЕРА, ВОКНЫ;
– неслоговой Ў на месте Л, В, У, после гласных: ХАДЗIЎ, ВОЎК, ПРАЎДА, КРОЎ, ДА ЎЛАДЫ;
– Й в конце слова у прилагательных и в формах повелительного наклонения утра-чивается: НОВЫ, БЛIЗКI.
Из грамматических отличий белорусского языка отметим следующие:
– наличие чередования заднеязычных со свистящими: БЕРАГ – на БЕРАЗЕ, РУКА – у РУЦЭ;
– неупотребительность причастий настоящего времени страдательного залога, ог-раниченное употребление причастий настоящего времени действительного залога с суф-фиксами -УЧ-, -АЧ- (СПЯВАЮЧЫ).
В лексике белорусского языка достаточно много заимствований из русского. Это преимущественно термины. Церковнославянская лексика практически отсутствует. Име-ются заимствования из польского языка.
На территории современной Белоруссии четко выделяются два полярных диалекта – северо-восточный и юго-западный. Несколько позднее выработался среднебелорусский диалект, в говорах которого совмещаются черты, присущие северо-восточным и юго-западным говорам. Основой белорусского литературного языка стали среднебелорусские говоры.
Современное белорусское правописание построено преимущественно на фонетическом принципе: «пішы так, як чуеш». К основным фонетическим чертам белорусского языка относят:
1) аканье – [о] и [е] в безударной позиции переходят в [а] (дом – дамы, рэкі –рака, мароз – маразы), причем, белорусское аканье в отличие от русского передается на письме (бел. барада – рус. борода), а слоги ро, ло, ле в корнях слова чередуются с безударными ры, лы, лі (бел. кроў – крыві, глотка – глыток и рус. кровь – крови, глотка – глоток);
2) «дзеканье»/«цеканье» – согласные звуки [д] и [т] произносятся со свистящим призвуком, когда за ними следуют я, е, ё, ю, і, ь (дзень, дзеці, дзядзька); есть даже посло-вица: «Белорус когда не дзекнет, жив не будет»;
3) наличие особого согласного [ў], которому в близкородственных славянских языках соответствуют [в], [л] (праўда, воўк, поўны); согласный [ў] обычно употребляется в конце и в середине слова перед согласными;
4) наличие фрикативного [h] – специфического звука, который представляет со-бой звонкое соответствие [х] (горад, бераг); подобный звук есть в украинском и чешском языках, южнорусских говорах;
5) наличие всегда твердых [ж], [дж], [ш], [р], [ч] (жывот, парадак);
6) использование удвоенных согласных (жыццё, вяселле, снеданне);
7) отвердение согласных на конце слова (сем, голуб, цяпер);
8) наличие приставных звуков [в], [а], [і] (вуліца, аржаны, імгла).
Следует отметить, что белорусский язык в какой-то степени является уникальным среди восточнославянских языков. Во-первых, белорусы несколько раз пытались перейти в написании на латинский алфавит. Во-вторых, некоторое время в белорусской письмен-ности использовали даже арабскую вязь – это так называемые китабы.
Приведенный фрагмент китаба из музея И. Луцкевича в белорусской транслитера-ции читается так: «Цэмна было, очы сьветласьці не відзелі. Куры не пелі, сабакі не брэхалі. Дошч ішоў, цемна было, вецер веяш. Разумеў, што судны дзень настаў».
История появления китабов такова.
В XIV-XV вв. в Великое княжество Литовское из Крыма привозят пленных татар. Со временем (с XVI века) их ассимилированные потомки переходят на местный западно-русский язык в качестве богослужебного, и адаптируют арабскую графику для записи бе-лорусской речи, в том числе вводят новые буквы. Так появились китабы, которые являют-ся ярким примером живой белорусской речи, записанной в XVI веке.
Эти загадочные на первый взгляд тексты — важный источник для изучения исто-рии белорусского языка, потому что в них видны яркие особенности живой речи того времени. Консервативная кириллица не позволяла так полно отражать специфику старо-белорусского языка.
Впрочем, стоит отметить, что китабы — многоязычные рукописи, но доминирует в них все же белорусский диалектный язык тех времен, наблюдается увеличение в китабах ХІХ в. текстов с влиянием польского «окраинного» языка. И все же, язык китабов, близ-кий к белорусскому народному языку, отличается от языка памятников старобелорусской письменности. Достаточно часто наблюдается сочетание и переплетение арабских, тюрк-ских и белорусских языковых традиций в манускриптах. В Китабе А. Хосеневича (1832) во фразе из рассказа о Марьям: «аднаго дня Іса прарок / йего мілосьць / ласка божэйе над нім / да маткі свайей мувіл» используется традиционная вставка, не свойственная славянским текстам. В этом же тексте: «рэкла (Марйама): І / сыну мой Іса / астаньсе здароў / а йа ўжо адыйду» используется тюркское междометие «і» рядом с белорусской звательной формой «сыну».
В конце XVI в., после вхождения Великого княжества Литовского в состав Речи Посполитой, стали появляться первые памятники на латинице (сохранилось несколько документов и надписей).
С XVII в. латинский алфавит используется в театре. Пьесы писались на латинском или польском языках, а белорусский язык звучал в интермедиях, которые развлекали зри-телей в антрактах. В основном интермедии записывались польской графикой, но иногда можно увидеть самобытные написания. Например, белорусский [г] обозначался то как ch, то как h (второе написание используется до сих пор).
В 1859 г. В. Дунин-Марцинкевич писал в цензурный комитет: «В наших провинци-ях из ста крестьян, наверно, можно найти 10, которые хорошо читают по-польски, когда, напротив, из тысячи насилу сыщется один знающий русский язык.
То, напечатав какое-либо белорусское сочинение русскими буквами, смело можно запереть оные в сундук, ибо… высший класс общества… не возьмет и в руки простона-родной книги, а крестьяне хотя бы и желали читать повести и рассказы… не зная русских букв, не в состоянии удовлетворить своего желания».
Но цензура, разумеется, запретила публиковать книги на белорусском языке лати-ницей, поскольку в Российской империи латинка была связана не только с религией (ка-толичеством), но и с идеологией и политикой. Выбор латинского алфавита означал оппо-зиционные взгляды, свободомыслие, западную ориентацию.
В 1906—1917 гг. в Белоруссии выходило не менее 60 изданий в двух алфавитах параллельно. Велись дискуссии о выборе азбуки. Белорусское возрождение 1906;1918 гг. стремилось возродить или выработать третье (не польское и не русское) начало, объеди-няющее белорусов.
Но, если в XIX в. преобладала латиница, то на рубеже XIX-XX — кириллица. К 30-м годам XX в. кириллица стала единственным официальным алфавитом. Во второй половине XX в. о латинке почти забыли: она используется в основном в эмиграции.
Однако уже в независимой Белоруссии конца ХХ века вновь поднимается вопрос о возвращении латиницы – она появляется в печатных изданиях и интернете. В это же время Азербайджан, Туркменистан, Узбекистан официально переходят на латиницу.
В 1993 г. один номер газеты «Наша ніва» вышел полностью на латинке. Некоторые белорусы выбирают его для повседневного письма. Даже переводчик Google знает бело-русскую латинку.
Что касается современных литературных языков русского, украинского и белорус-ского, то они окончательно оформились в конце XVIII – середине XIX вв. В России этому поспособствовали М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, В.А. Жуковский, наконец, А.С. Пушкин (на основе московско-владимирских говоров). В Украине – И.П. Котляревский (в 1798 году увидела свет «Энеида» Котляревского – переложение поэмы Вергилия народным (!) языком Малой России. Записанная ярыжкой, системой фонетической записи украинских слов русским алфавитом, она еще не была украинским литературным со своей системой записи звуков), Г.Ф. Квитка-Основьяненко, наконец, Т.Г. Шевченко и некоторые другие писатели на основе полтавско-черкасско-слобожанского диалекта). В Белоруссии – на основе среднебелорусских говоров – первые белорусские писатели и поэты В. П. Ровинский (и здесь, как и у украинца Котляревского, его главное произведение – «Энеида навыворот»), К.В. Вереницын, В. Дунин-Марцинкевич и др.
Авторитетный филолог Николай Николаевич Дурново писал: «Нынешний белорусский литературный язык возник только в XIX в.; в основе его лежит один из центрально-белорусских говоров. Вследствие стремления части белорусских писателей последнего времени порвать со всеми традициями и сделать свой литературный язык отличным и от русского, и от украинского в белорусский литературный язык, особенно в язык научной прозы, вошло много чужих элементов, не свойственных ни русскому литературному языку, ни живым белорусским говорам. Ни в какой связи со старым западнорусским литературным языком XV—XVIII вв. он не стоит» (Введение в историю русского языка. Брно, 1927).
Удивительная метаморфоза произошла с известным ученым-лингвистом Измаилом Ивановичем Срезневским, почти три десятка лет прожившим в Харькове и в Харьковском же университете сделавшим себе имя ученого-лингвиста. Так вот, в 1830-е годы Срезневский, в частности, писал в статье «Взгляд на памятники украинской народной словесности»: «В настоящее время нечего доказывать, что язык украинский (или как угодно называть другим, малороссийским) есть язык, а не наречие русского или польского <…> и многие уверены, что этот язык есть один из богатейших языков сла-вянских, что он едва ли уступит богемскому в обилии слов и выражений, польскому в живописности, сербскому в приятности <…> язык поэтический, музыкальный, живопис-ный».
Но с годами Срезневский, уже будучи профессором Петербургского университета, начал критически переоценивать свои прежние взгляды. Хотя, возможно, у него появился страх перед «мазепинством». С другой стороны, Срезневский, несмотря на увлечение украинской культурой, оставался все же русским человеком: «Доказывая, что народный язык русский теперь уже далеко не тот, что, был в древности, довольно обратить внимание на его местные оттенки, на наречия и говоры, в которых его строй и состав представляются в таком многообразном развитии, какое, конечно, никто не станет предполагать возможным для языка древнего, точно так же, как никто не станет защищать, что и наречия славянские и все сродные языки Европы всегда различались одни от других настолько, насколько различаются теперь. Давни, но не исконны черты, отделяющие одно от другого наречия северное и южное — великорусское и малорусское; не столь уже давни черты, разрознившие на севере наречия восточное — собственно великорусское и западное — белорусское, а на юге наречие восточное — собственно малорусское и западное — русинское, карпатское; ещё новее черты отличия говоров местных, на которые развилось каждое из наречий русских. Конечно, все эти наречия и говоры остаются до сих пор только оттенками одного и того же наречия и нимало не нарушают своим несходством единства русского языка и народа» (И.И. Срезневский. Мысли об истории русского языка. 1849 г.).
Правда, с ним поспорил еще один русский ученый, преподававший в том же Харь-ковском университете, будущий известный историк Николай Иванович Костомаров (затем также перебравший в Петербург): «Язык, называемый обыкновенно малороссийским, которым говорят в юго-западных губерниях России и в Галицком королевстве, не есть наречие языка русского, образовавшегося в последнее время; он существовал издавна и теперь существует как наречие славянского корня <…> наречие правильное, богатое, гармоническое и способное к развитию литературной образованности» (1842 г.).
Здесь стоит заметить, что Костомаров в детстве и юности не знал украинского, а потому даже «Энеиду» Котляревского не смог прочитать. В Харьковском университете начал читать повесть Квитки-Основьяненко, но сначала не мог ее понять без словаря, а словаря не было. Поэтому русско-украинский и украинско-русский словари заменял ему слуга-украинец.
Впрочем, не только ученые вроде Костомарова или Срезневского писали про не-сходство русского и украинского. К примеру, князь Долгорукий, впервые оказавшийся в Малороссии в 1810 году, заметил, что перестал понимать язык народа: «…со мной обыва-тель говорил, отвечал на мой вопрос, но не совсем разумел меня, а я из пяти его слов требовал трем переводу…». А автор журнала «Северная пчела» в 1834 году сожалел о том, что «большая часть русских не могут понимать украинских песен, полных непод-дельного чувства и поэзии».
Теперь обратимся к этнониму «Белая Русь». Его появление в исторической пер-спективе тоже выглядит весьма интересным.
Первые упоминания о Белой Руси (латинское – Russia/Ruthenia Alba) зафиксирова-ны преимущественно в западноевропейских источниках, начиная с середины XIII века. И до конца XV века абсолютное большинство упоминаний о Белой Руси (Alba Russіa) про-исходит из Западной Европы. Правда, тогда, в основном, это относилось к землям Новго-родской республики. Позже этим названием стали называться земли московских правите-лей.
А вот с конца XVI века в Речи Посполитой это название употреблялось уже исключительно по отношению к части современной территории Белоруссии, а именно к Полоцкой земле. С 1620-х годов термин закрепился за восточными, подвинско-поднепровскими, землями Великого княжества Литовского. В Русском государстве Белой Русью в первой половине XVII века называли все восточнославянские земли Речи Посполитой, а их жителей «белорусцами». Позже значение названия Белая Русь слилось с его значением в Речи Посполитой. Самоназванием жителей Белой Руси оставался этноним «русины» либо политоним «литвинцы». В XIX веке, когда белорусские земли входили в состав Российской империи, с развитием русскоязычной системы образования среди местного населения распространился этноним «белорусы». С 1890-х гг. название «Белоруссия» (а позднее и «Беларусь») стало общепринятым для обозначения всех территорий компактного проживания белорусского этноса.
Собственно, происхождение термина «Белая Русь» пока окончательно не выяснено. Есть несколько версий. Согласно одной – так называли земли, которые в некое время не зависели от монголо-татарских ханов; белая в данном случае — независимая, свободная (М. Довнар-Запольский, М. Любавский, А. Потебня). Согласно другой – название происходит от белого цвета волос или одежды жителей этих земель (Я. Рейтенфельс, В. Татищев, Е. Карский, Н. Янчук). Третья версия предполагает, что Белой Русью называли земли, население которых было христианским в противоположность Черной Руси, где будто бы долгое время сохранялось язычество. Этой версии придерживался и историк Георгий Вернадский, указывавший на китайский пример цветовой аналогии по сторонам света – белый — запад, синий (голубой) — восток, чёрный — север, красный (червоный) — юг. Соответственно построены наименования древнейших государств у хорватов – Белая Хорватия, у сербов – Белая Сербия. В нашем случае – Белая Русь, Червонная Русь и Черная Русь (Russia nigra).
Если с первыми двумя «цветами» все более-менее понятно, то третью Русь (Чер-ную), думаю, стоит немного расшифровать.
Это название встречается только в западноевропейских источниках XV—XVII вв. В широком смысле под ними понимали все русские земли, находившиеся под властью ВКЛ, а затем и Речи Посполитой, противопоставляя им Белую Русь, находившуюся под властью Великого княжества Московского.
Но в более узком смысле, Чёрная Русь — название, применяющееся в историогра-фии и литературе (чаще с XVIII в.) в отношении территории Верхнего Принеманья в пе-риод существования Городенского княжества (XII в.) и становления Великого княжества Литовского в XIII—XIV вв. Охватывала верхнее течение Немана с Городеном (Гродно), Новгородком, Слонимом, Волковыском, Несвижем, Здитовом и Мозырем.
Таким образом, можно констатировать, что Чёрная Русь до XIII в. частично при-надлежала Полоцкому княжеству, а в XIII в., вместе с некоторыми балтскими землями, составляла основное ядро ВКЛ.
Косвенно это подтверждает и книга французского офицера Жака Маржерета «Со-стояние Российской державы и Великого княжества Московского» (Париж, 1607), в кото-рой автор отмечал, что поляки называли Белой Русью территорию России, а Чёрной Ру-сью — территорию современной Белоруссии.
Как видим, история все перевернула с ног на голову.
Впрочем, современный белорусский историк В. Носевич считает, что «цветные» названия разных частей Руси еще в XIV—XV вв. имели «чисто условный смысл».
Василий Татищев считал, что впервые термин «Белая Русь» встречается в Расколь-ницкой и Ростовской летописях под 1135 г. при названии Ростово-Суздальского княжест-ва, а владимирских (ростовских) князей ученый именует «белорусскими». Ему возражал Николай Карамзин, указывавший, что вплоть до времени правления Ивана III (1462—1505 гг.), нигде не находил имени «Белая Русь» («Белая Россия»). Однако и Карамзин также причислял к Белой Руси северо-восточные русские земли, а именно Великое княже-ство Московское. Историк приводит письмо, которое великий князь московский прислал в Рим перед своим браком с Софьей Палеолог в 1472 году. Данная грамота была под-писана следующим образом: «Сиксту, первосвятителю римскому, Иоанн, великий князь Белой Руси, кланяется и просит верить его послам».
Кроме того, отмечает, что, «исчисляя в титуле своём все особенные владения го-сударства Московского, Иоанн наименовал оное Белою Россиею, то есть великою или древнею, по смыслы сего слово в языках восточных».
Но то, как говорится, спор славян между собою. Давайте послушаем, точнее, почи-таем, что говорят (пишут) о Белой Руси зарубежные авторы Средневековья.
В Дублинской рукописи (вторая половина XIII в.) упоминается Белая Русь где-то вблизи Балтии. Текст сообщает, что брата Вайслана (Vaislanum), проповедовавшего хри-стианство на Белой Руси (Alba Ruscia) где-то между Туровом и Псковом, также приглаша-ли проповедовать и язычникам-карелам (Carilos), возможно, речь идет о монахе-францисканце Валаско.
О Белой Руси упоминается в позднем добавлении к Ипатьевской летописи начала XIV века, в «Хронике Польши» второй половины XIV века, во многих источниках XV–XVI веков.
Известный белорусский историк М. В. Довнар-Запольский писал в начале ХХ века: «Нелегко определить, когда появилось название Белоруссии и белорусского наро-да. В самом деле, польские и немецкие писатели уже с половины XIV века называют этим именем нашу страну. Великие князья литовские называют эти земли Белой Русью, а народ этой страны белорусами. С половины XV века и в Москве называют уже жителей Смоленска, Полоцка и окрестных местностей Белоруссией и белорусами. Даже итальянцы в половине XV века знают также это название. Наименование Белоруссия и белорусы никогда не забывалось с конца XIII века и всегда имело реальное значение. Этот термин не искусственно придуманный, но исторически сложившийся и национальный».
В венгерской латиноязычной Дубницкой хронике (Chronicon Dubnicense), состав-ленной в середине XIV века на основе хроники анонимного францисканского монаха, хороним «Белая Русь» упоминается в контексте походов венгерских войск на территорию Галицко-Волынской Руси в 1351-1352 гг.: возвращаясь назад от Берестейщины, войска прошли «через землю белых рутенов» (per terram alborum Ruthenorum). Возможно, не слу-чайным является то обстоятельство, что первые латино- и немецкоязычные упоминания «Белой Руси» связаны с исторической Австрией, которая находилась на перекрестке гер-манских, славянских, венгерских и т.д. культурных коммуникаций.
Название «Белая Русь» вошло в самосознание русинов из Западной Европы через польскую литературу. В «Хронике Польши» Яна из Чарнкова под 1382 годом Полоцк именуется «крепостью Белой Руси». Ян Длугош, Бернард Ваповский и Мартин Бельский не знают этого термина и пользуются терминами «Русь» и «Литва». В 1512 году польский хронист Ян со Стробницы в своем трактате использует термин «Белая Русь» в отношении всех «русских» земель ВКЛ вплоть до Крыма и земель Великого Новгорода, взяв такую локализацию у немецкого картографа. В Великом Княжестве Литовском термин «Белая Русь» известен с конца XV века и в большинстве случаев касался Великого княжества Литовского (например, на карте Вида-Ляцкого 1542 года, первой карте, созданной на территории ВКЛ), реже — Великого Новгорода.
Часто Галицкая Русь отделялась от остальных земель и называлась, наряду с Русью, Белой Русью, позднее употребляют термин Малая Русь. В трактате Introductio In Ptolemei Cosmographiam 1507 г. Белой Русью называют все русские земли, входившие в ВКЛ вместе с Великим Новгородом. Мартин Кромер в 1548 г. вслед за Яном из Стробницы широко использует название «Белая Русь» в рамках границ Великого княжества Ли-товского, указывая, что Смоленск — наиважнейший город Белой Руси.
К этому же периоду относится и первое зафиксированное письменно употребление термина «белорус» (на древнегреческом – Leucorussus) как самоназвание выходцев с со-временной этнической территории Белоруссии: в 1586 году поэт-латинист и просветитель Соломон Рысинский (ок. 1560-1625) подписался, как Solomo Pantherus Leucorussus («белорус»), а свою страну, где он жил, называл Белоруссией. Правда, впоследствии он также подписывался, как Solomo Rysinius Sarmata («сармат»). Кроме собственных стихов, этот белорусский просветитель-кальвинист перевел с белорусского языка на латинский стихи своего современника, поэта-панегирика Андрея Римши.
Папский нунций в Варшаве де Торрес в письме в Рим (1622) отмечал: «Белая Русь, что протягивается от Риги, столицы Лифляндии, до московской границы и включает Полоцк, Оршу, Витебск, Могилёв …».
Польский писатель, историк и публицист Шимон Старовольский в книге «Польша, или описание состояния королевства Польского» (1632) относил к Белой Руси шесть воеводств: Новогрудское, Мстиславское, Витебское, Минское, Полоцкое и Смоленское (кроме Смоленского – все остальные, как видим, находятся на территории современной Белоруссии, а, собственно, Смоленская земля непосредственно с ней граничит). В XVII веке власть Русского царства считала Белой Русью Полоцкую, Витебскую, Мстиславскую и (опять-таки!) Смоленскую земли. Остальные белорусские земли Москва называла литовскими (что даже нашло отражение в названиях некоторых городов – Брест-Литовск, Каменец-Литовск).
В самом начале русско-польской войны 1654-1667 гг. царь Алексей Михайлович в 1654 г. впервые назвался «Государь, царь и великий князь всея Великия и Малые и Белые Руси самодержец». А когда русские войска заняли большую часть современных Белоруссии, Украины, а также Вильно, царь грамотой в сентябре 1655 г. официально и окончательно прибавил к своему титулу «великий князь Литовский, Белой Руси и Подольский».
Сложенные во второй половине XIV века австрийским поэтом и герольдом Пете-ром Зухенвиртом похвальные песни повествуют о том, как в 1349 году в битве под Изборском немецкие рыцари столкнулись с «Weizzen Reuzzen» («белыми русами»).
В XV—XVII веках термин Белая Русь чаще всего применяется по отношению к Северо-Восточной Руси. Столицей Белой Руси обычно называют Москву, а московского князя иногда называют Белым князем или царем. Восточные народы называют его Ак-Падишах, то есть Белый.
Магистр Ливонского ордена в 1413 году сообщает великому магистру Пруссии, что идет на войну с Великой Русью (нем. – mit den grossen Reussen). Передавая это же сообщение чешскому королю, великий магистр пишет, что Витовт заключил союз с Псковом, Великим Новгородом и со всем языком русским (нем. der ganzen Russichen Zunge) и что придется воевать с Белой Русью (нем. mit den Weissen Russen). Следовательно, то, что ливонский магистр называет Великой Русью, для магистра Пруссии это Белая Русь. Обе они обозначают одно и то же.
На, пожалуй, самой известной карте мира (округлой формы) составленной Фра Мауро по заказу испанского короля в 1459 году, сам составитель карты в легенде, поме-щенной под титулом «Россия Белая», дает следующий комментарий по поводу цветовых определений различных Россий: «Данное разделение [страны] на Россию Белую, Чёрную и Красную не имеет другого объяснения как того, что эти части России именуются сле-дующим образом. Россия Белая получила свое название от [близлежащего] Белого моря, другая же часть — Россия Чёрная называется так от Чёрной реки, а Россия Красная именуется так по названию Красной реки. Татары же называют белое море «Актениз», чёрную реку «Карасу», а реку красную именуют «Козусу».
Пространная легенда, помещенная в регионе Россия Негра, правее названия «Евро-па», указывает на то, что именно эта область является ядром русских земель: «Эта огром-нейшая область, именуемая Россией или Сарматией, имеющая границу на востоке по Белому морю, на западе граничит с Немецким морем, на юге простирается до города Са-рая и Кумании, а на севере до области Пермия. По ней протекают реки, отличающиеся огромной величиной, крупнейшая из которых Эдиль, которая по своей величине не усту-пает Нилу. Также в этой земле есть величайшие болота, на которых люди не в состоянии находиться вследствие болезненного там климата».
Западнее области Тангут расположено Белое море (возможно, озеро Байкал), близ которого присутствует комментарий: «Это море тартары именуют „Актенис“, что означает „Белое море“, зимой оно всё покрывается льдом». На западном берегу сибирского Белого моря присутствует легенда, в которой говорится, что здесь проходит восточная граница России: «Здесь берёт своё начало Великая Россия и простирается она до Скандинавии».
Таким образом, русские земли у Фра Мауро разделены на карте на пять частей:
«Россия Росса» (Красная Россия, лат. Rossia Rossa) — южная и юго-западная Рос-сия;
«Россия», «Европа» (лат. Evropa Rossia) — северо-западные земли;
«Россия Сарматия или Россия в Европе» (лат. Sarmatia over Rossia in Evropa) — северные земли;
«Россия Бьянка, Сарматия или Россия в Азии» (Белая Россия, лат. Rossia Biancha, Sarmatia over Rossia in Asia, Великая Россия) — восточная;
«Россия Негра» (Чёрная Россия, лат. Rossia Negra) – центральная и северо-восточная Русь.
Свою лепту внес и французский офицер, капитан Жак Маржерет, который в своих «Записках» (1607) сообщает: «Но нужно также знать, что есть две России, именно: та, что носит титул империи, которую поляки называют Белая Русь, и другая — Чёрная Русь, которой владеет Польское королевство и которая примыкает к Подолии».
С ним солидарен и автор книги на итальянском языке «Geografia» (1621), в которой говорится, что «Московия занимает всю Русь», «однако та часть Руси, которая принадлежит московскому князю, зовется Белой Русью, а та, которая подчинена польскому королю, зовётся Чёрной Русью, несмотря на то, что польский король владеет также частью Белой Руси».
Немецкий ученый Яков Рейтенфельс в своем труде «Сказание о Московии» (1676) повествует, что столицей Белой Руси был сначала Владимир, потом стала Москва. Вели-кая, называемая иногда и Западною, занимает громадное пространство земли около Пско-ва, Новгорода и Ярославля, Малая или Червонная, считающая своим главным городом Киев, чаще называется, более распространенным именем, Южною, а Белая — область больше остальных, но часть ее принадлежит Польше. Она, у некоторых писателей, стяжа-ла царю прозвание «Белого», так как, действительно, обитатели ее по большей части носят белые одежды. Главным городом этой области был сперва Владимир, а потом Москва, и это звание остается за нею и в настоящее время.
А вот в печатной европейской энциклопедии Иоганна Хофмана «Lexicon Universale» практически того же периода (1698) Московия также называется Белой Русью (лат. Russia Alba), однако указывается, что первоначальной столицей Белой Руси был Но-вогрудок. А это уже, как вы понимаете, речь о современной Белоруссии.
Знаменитый французский картограф Николя Сансон на своей карте 1648 года обо-значает территорию современной России как «Белая Русь или Московия» (la Russie Blanche ou Moscovie). Эту карту впоследствии переработал Алексис Юбер Жайо, и издал ее в 1692 году в Амстердаме и в 1712 году в Париже.
Картограф Пьер Дюваль в 1677 году озаглавил свою карту всеми тремя названия-ми, имеющими тогда хождение: «Московия, иначе называема Великая или Белая Русь» (фр. Moscovie dite autrement Grande et Blanche Russie).
Итальянская карта работы Джакомо де Росси 1688 года, на которой изображены Россия и сопредельные государства, названа Russia Bianca o Moscovia. Современная Бело-руссия обозначена как Litvania (лат.) (Moscovia sive Russia Alba; La Russie Blanche ou Moscovie; фр. la Russie Blanche)
Одной из самых поздних карт с обозначением России как Белой Руси (фр. Russie Blanche) является карта 1748 года из атласа Жиля Робер-де-Вогонди.
Официально в Речи Посполитой термин «Белая Русь» стал использоваться во вто-рой половине XVII в. В 1675 г. Ян III Собесский назначил Василевича белорусским епи-скопом (руководил Могилёвской, Мстиславской и Оршанской епархиями), а в 1686 г. Могилёвская православная епархия в официальных документах назвалась «Белорусской».
Административно-географическое обозначение термин «Белоруссия» впервые по-лучил в 1796 г., когда в Российской империи была создана Белорусская губерния (сущест-вовала до 1802 г., губернским городом был Витебск). Она включала 16 уездов, вошедших в состав России в 1772 г. В 1829–1850 гг. также существовал Белорусский учебный округ, в который входили Витебская, Могилёвская, Гродненская, Виленская губернии и Бело-стокская область. С 1840-х гг. название «Белая Русь» постепенно стало заменяться в офи-циальном делопроизводстве на «Северо-Западный край», что по планам российских вла-стей должно было сдержать местное национальное движение и ускорить процесс русифи-кации региона.
Несмотря на это, полностью вытеснить из употребления термин «Белоруссия» бы-ло уже невозможно. Вместе с тем еще во второй половине XIX в. параллельно продолжа-ли широко использоваться термины «Литва» и «литвин», в основном, в отношении Западной Белоруссии.
Первоначально термин «Белая Русь» использовался иностранными политиками, учеными и путешественниками, но с конца XVI – нач. XVII в. уже и сами жители восточ-ных регионов ВКЛ называли свои земли «Белой Русью», а себя – «белорусцами», или «белорусами». На все современные белорусские земли название «Белоруссия» распространилось только во второй половине XIX в.
Думаю, нет смысла дальше перечислять все источники и, тем самым, «пудрить мозги» и себе, и вам, читатель, по поводу того, где находилась и в каких границах существовала Белая Русь.
Зато ясно то, что этот термин появился не в ХХ веке, а на полтысячелетия раньше. Ясно и то, что многие источники (хотя далеко не все) указывают на то, что к Белой Руси часто относили нынешние белорусские города, как то: Полоцк, Гродно, Витебск, Мсти-славль, Брест/Берестье и другие (включая, правда, сюда и Смоленск). А вот резюмировать все эти данные, упорядочить их, стоит.
Итак: основные версии этимологии названия Белая Русь, можно суммировать сле-дующим образом:
1. В основе названия лежит белый цвет одежды или антропологический тип насе-ления (Ш. Старовольский, В. Татищев, А. Киркор, Е. Карский и другие). Белорусский эт-нограф Е. Карский объяснял образование термина антропологическими особенностями белорусов «блондинов с голубыми или светло-серыми глазами».
2. Белой, то есть свободной Русью, изначально назывались земли восточной Бело-руссии, не зависимые в XIII в. ни от Литвы, ни от татар (М. Драгоманов, М. Любовский, А. Потебня, М. Довнар-Запольский).
(Первая, и, особенно, вторая версия с 1960-х годов в Советской Белоруссии счита-лись официальными).
3. Похож на п. 2, но с акцентом на тюркскую этимологию эпитета «белый», как в «белый русский царь», то есть «великий, сильный, независимый». Причем, название Белая Русь связывается не с восточнославянскими землями ВКЛ, а с Московской державой (С. Герберштейн, В. Татищев, Н. Карамзин, А. Соловьев, И. Греков).
4. В. Островский и Л. Падалка связывали этимологию Белой Руси с определенными племенами или племенными союзами аланов – роксоланов, или аланорсов, будто бы «белых», в значении «свободных, независимых» аланов, которые ранее жили за Днепром и смешались со славянами. Впрочем, еще в XIV в. Генрих фон Мюгельн связывал происхождение названия с «белыми куманами» венгерских хроник, в XV в. Помпоний Лет – с «белыми скифами», а Дж. Флетчер в XVI в. – с «белыми сарматами».
5. Восточная часть современной Белоруссии предположительно названа Белой Ру-сью после и в противовес Черной, крещенной позднее, в которой языческие традиции со-хранялись дольше (К. Тарасов, А. Титов), что не перечит п. 2
6. Еще один вариант трактовки эпитета «белый» как синонима православия, близок к п. 3, и связывает его возникновение (согласно татищевским данным) с «потерей чистоты православия» Киевом после его захвата Андреем Боголюбским в 1169 г. и перемещением политического центра Руси на Владимиро-Суздальскую землю.
7. Наоборот, языческим видится происхождение названия тем (В. Ластовский и др.), кто выводит Белую Русь от Белобога, которому якобы поклонялись балтийские и славянские племена, жившие в стародавние времена на территории Белоруссии.
8. Согласно С. Трубачёву, Р. Агеевой, И. Грекову и прочим, «белый» у тюрков мо-жет означать «западный», примером чего считаются белые хорваты, которые, возможно, получили такое название, потому что населяли крайний запад восточнославянского ре-гиона. Соответственно, и Белая Русь – это Западная Русь – с точки зрения тюрков. В. Манчак утверждает, что Белой, Черной и Красной Русью татары называли западную часть Руси в составе ВКЛ, северную, подвластную Орде, и южную – в составе Польши, и что затем такую классификацию позаимствовали западные авторы.
9. Еще шире трактует географическую семантику белого цвета Вячеслав Иванов. Согласно его выводам, взаимная ориентация Белой, Черной и Красной Руси отражает универсальную, присущую большинству языков и культур символичную систему обозна-чения тремя основными цветами стран мира.
10. М. Ильинский выводил название от гипотетических «городов бельских» на За-падном Буге (Бельск, Белосток и т.д.)
11. П. Крапивину название «Белая Русь» представляется частичным переводом на славянский язык некоего очень древнего названия, которое обозначает «белая вода».
12. А. Рогалёв считает, что название Белая Русь дал Полоцкому княжеству его ос-нователь Рогволод в конце Х в., подразумевая «Русь могучую и великую, Русь мирную, чистую и праведную». Хотя в другой своей работе тот же автор намекает, что Белой Ру-сью называлось якобы еще государство Рюрика: в него, кроме Новгорода и Белого озера, входили Полоцк, Смоленск, Ростов, Муром (их Рюрик раздал своим вассалам), с которы-ми позднее, по мнению Рогалёва, было в первую очередь связано наше название.
Недавно в Белоруссии вышла книга Михаила Митина «Белая Русь: Хроника упот-ребления термина». Тезисы, изложенные в ней, очень сильно расходятся с тем, что долгие годы считалось официальной концепцией происхождения и употребления названия стра-ны и наименования самих белорусов. Поэтому книга вызвала жаркие споры.
«Меня давно интересовало само понятие Белая Русь. Казалось, про это столько написано огромных трудов, но мне из них так и не было понятно, почему у нас в названии Белая Русь два русских слова? — рассказал во время презентации Михаил Митин. — Стал изучать карты, где обнаружил, что Белая Русь указывалась там, где Москва. Потом начал собирать документы, в которых когда-либо упоминался термин «Белая Русь», «белорусский».
Выводы, к которым пришел автор, удивили его самого. Более того, он обнаружил огромное количество нестыковок, допущенных историками, которые писали на эту тему: «Я начал перепроверять документы, на которые ссылались авторы, и сравнивать с пер-воисточником. И был шокирован, до какого идиотизма зачастую доходят историки и каким количеством фальсификаций нас пичкают».
Цель автора заключалась в том, чтобы проследить, когда впервые начали употреб-ляться термины «белорусское письмо», «белорусец» (белорус), «Белая Русь», «белорусская вера» и в каком значении. В частности, Митин показал, что применительно к XVI-XVII векам некорректно будет утверждать, что эти слова имели тот же смысл, что и теперь.
«Сегодня, когда мы говорим «белорусский язык», мы имеем в виду «беларускую мову», мову Коласа, Купалы, Горецкого. Когда мы говорим «белорус», подразумеваем этнического белоруса, под Беларусью — страну или территории расселения белорусского этноса, — поясняет историк Анатолий Тарас, который выступил редактором этой книги. — Но в XVI-XVII веках это обозначало совсем другие понятия.
Например, историк Олег Латышонок пишет, что Соломон Рысинский впервые употребил термин белорус применительно к себе и дает ссылку на конкретное сочинение. Митин находит этот источник и показывает, что там термин употребляется не в этническом смысле, а религиозном».
Итак, к каким же выводам пришел автор в своей книге? Приведем несколько тези-сов.
Основываясь на документах, Митин делает вывод, что упомянутый в ранних доку-ментах «белорусец» – это человек любого этнического происхождения, который испове-дует православие, но именно в ее восточном московском варианте. Как известно из исто-рии, Москва не признавала юрисдикцию Константинопольского патриарха, и в XV веке тут был поставлен свой митрополит.
Что касается термина «Белая Русь», то территориально это понятие относилось к западным землям Московского государства.
«Даже если они в какие-то периоды и входили в состав ВКЛ, то Московия всегда предъявляла претензии нашим великим князьям, требуя отдать земли до Березины, ут-верждая, что это их вотчины», — поясняет Анатолий Тарас.
Да и «белорусское письмо» никакого отношения к «белоруской мове» не имеет. Согласно выводам Митина, это канцелярский язык Московского государства.
Откуда же тогда взялись нынешние белорусы?
«Название «белорусы» нам было навязано, — считает историк. — Мы литвины и русины. В ВКЛ тех, кто исповедал православную веру, называли русинами (это тоже ре-лигиозное понятие), а тех, кто исповедал какую-то другую веру, например католическую, протестантскую или языческую, называли литвинами. Термин же «Беларусь», «белару-ская мова», «белорус» вошли в широкое употребление только в XIX веке, после того, как мы стали частью Российской империи».
Впрочем, другой историк, Андрей Киштымов многие тезисы автора посчитал до-вольно спорными: «Главный ответ нужно искать, почему, в конце концов, это название пришло сюда и здесь осталось? Почему этот народ принял его? Вы говорите «подсуну-ли». Но если подсунули, то, извините, тот, кто принимает, тоже как-то в этом виноват. А если подсунули, тогда вместо чего?»
Завершить главу мне хотелось бы самым, пожалуй, известным памятником древне-русской литературы – «Словом о полку Игореве» (а если быть более исторически досто-верным, то «Слово о пълк; игорев;. игор; сына св;тъславл;. вн;ка ольгова»), написанного в 1185 г., как предполагают, киевским боярином Петром Бориславичем. Я приведу первую часть поэмы и самый лирически яркий отрывок – «Плач Ярославны» в оригинале (то есть на древнерусском) и в переложениях на современные русский, украинский и белорусский языки известных русских, украинских и белорусских поэтов.
«Есть в языке его что-то мягкое, напоминающее нынешнее малороссийское наре-чие – особый избыток гортанных звуков и окончания на букву ь в глаголах настоящего времени третьего лица множественного числа. Но больше всего говорит о южнорусском происхождении "Слова" быт народа, который описывается в нем ... Это произведение яв-но современное воспетым в нем событиям и носит на себе отпечаток поэтического и че-ловеческого духа Южной Руси, еще не знала варварского ига татарщины, далекой от грубости и дикости Северной Руси» (Виссарион Белинский, XIX в.).
«Нет нужды здесь оспаривать утверждение Мазона, сделанное им в его книге о «Слове» и повторенное в статье «L’Auteur probable du Poеme d’Igor» о наличии в тексте «Слова» псевдоклассических клише, галлицизмов, реминисценций из Оссиана. Это сде-лано нами выше. Заявление Мазона об украинизмах и полонизмах в «Слове» голословно. Оно воскрешает давно устаревшие и давно опровергнутые взгляды на особенности языкового строя «Слова». Мазон не привел ни одного конкретного примера, подтверждающего присутствие в памятнике украинизмов или полонизмов, как не привел образцов грецизмов или латинизмов. Мазон не мог привести данных, убеждающих нас в том, что Бантыш-Каменский был знаком с восточными языками. Откуда же в таком случае взялись восточные слова в тексте «Слова»? Не станем здесь спорить с Мазоном и по вопросу о мнимой подложности надписи на Тмутороканском камне и о Тмуторокани и Полоцке, толкуемых Мазоном и в его книге, и в статье об авторе «Слова» как о символах империалистической экспансии эпохи Екатерины II: мы уже также сделали это (Н.К. Гудзий, ХХ в.).
Читайте, наслаждайтесь и сами решайте, какой из современных языков наиболее близок к оригиналу.
Древнерусский текст
Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй песни по былинамь сего време-ни, а не по замышлению Бояню!
Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы, помняшеть бо, рече, първыхъ временъ усобице. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей, которыи до-течаше, та преди песнь пояше старому Ярославу храброму Мстиславу, иже зареза Реде-дю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Боянъ же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, нъ своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.
Почнемъ же, братие, повесть сию отъ стараго Владимера до нынешняго Игоря, иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився рат-наго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую,
О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы!
Пети было песнь Игореви, того внуку: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бежать къ Дону Великому». Чи ли въспети было, вещей Бояне, Велесовь внуче: «Комони ржуть за Сулою — звенить слава вь Кыеве!»
Трубы трубять въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле, Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
<…>
На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть. «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле».
Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: «О ветре ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле, аркучи: «О Днепре Слову-тицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеялъ еси на себе Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелей, господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: «Светлое и тресветлое слънце! Всемъ тепло и красно еси! Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои? Въ поле безводне жаждею имь лучи съпря-же, тугою имъ тули затче».
Василий Жуковский
(русский язык)
Не прилично ли будет нам, братия,
Начать древним складом
Печальную повесть о битвах Игоря,
Игоря Святославича!
Начаться же сей песни
По былинам сего времени,
А не по вымыслам Бояновым.
Вещий Боян,
Есть ли песнь кому сотворить хотел,
Растекался мыслию по древу,
Серым волком по земли,
Сизым орлом под облаками.
Вам памятно, как пели о бранях первых времен:
Тогда пускались 10 соколов на стадо лебедей;
Чей сокол долетел, то первую песнь пел:
Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу,
Сразившему Редедю перед полками касожскими,
Красному ли Роману Святославичу.
Боян же, братия, не 10 соколов на стадо лебедей пускал,
Он вещие персты свои на живые струны вскладывал,
И сами они славу князьям рокотали.
Начнем же, братия, повесть сию
От старого Владимира до нынешнего Игоря.
Натянул он ум свой крепостию,
Изострил он мужеством сердце,
Ратным духом исполнился,
И навел храбрые полки свои
На землю Половецкую за землю Русскую.
<…>
О Боян, соловей старого времени!
Как бы воспел ты битвы сии,
Скача соловьем по мыслену древу,
Взлетая умом под облаки,
Свивая все славы сего времени,
Рыща тропою Трояновой через поля на горы!
Тебе бы песнь гласить Игорю, того Олега внуку!
Не буря соколов занесла чрез поля широкие,
Галки стадами бегут к Дону великому!
Тебе бы петь, вещий Боян, внук Велесов! Ржут кони за Сулою,
Звенит слава в Киеве,
Трубы трубят в Новеграде,
Стоят знамена в Путивле,
Игорь ждет милого брата Всеволода...
<…>
Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечеткою кличет.
«Полечу, говорит, кукушкою по Дунаю,
Омочу бобровый рукав в Каяле-реке,
Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его».
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая:
«О ветер, ты ветер!
К чему же так сильно веешь?
На что же наносишь ты стрелы ханские
Своими легковейными крыльями
На воинов лады моей?
Мало ль подоблачных гор твоему веянью?
Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью?
На что ж, как ковыль-траву, ты развеял мое веселие?»
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи:
«О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река!
Ты пробил горы каменны
Сквозь землю Половецкую;
Ты, лелея, нес суда Святославовы к рати Кобяковой:
Прилелей же ко мне ты ладу мою,
Чтоб не слала к нему по утрам по зарям слез я на море!»
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи:
«Ты светлое, ты пресветлое солнышко!
Ты для всех тепло, ты для всех красно!
Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей,
Что в безводной степи луки им сжало жаждой
И заточило им тулы печалию?»
Иван Франко
(украинский язык)
1. Браття, чи ж би не було се впору
Старим словом і складом зачати
Сумну пісню про Ігоря похід,
Про Ігоря, Святославля сина?
2. Та зачнем же, браття, повість тую
Не по мислі високій Бояна,
А по ділам й справам времен наших.
3. О, бо віщий Боян, если пісню
Загадав кому творити, думков
Розпускався по деревах, сірим
Вовком рискав по землі, а сизим
Орлом уносився попід хмари!
4. Ой колись-то часи були ліпші,
Бо як скоро лиш було згадати
Про незгоди і свари домові
Времен первих, то сейчас в тій хвилі
Співаків десяток повставало,
Мов соколів десять ся пускало
На лебедів стадо білокрилих.
Которий з них досяг летом первий,
То сей первий співав пісню славну
Ярославу князеві старому
І Мстиславу храброму витязю,
Що Редедю лютого зарізав
Перед повків касозьких очима,
Або співом виславляв Романа
Святославича з поглядом красним.
5. Але, браття, не десять соколів
Напущав Боян, наш віщий батько,
На лебедів білоперих стадо,
Але пальці свої віщі клав він
На живії звучачії струни,
А самі вни князів прославляли.
6. То ж ми, браття, зачнем тую пісню
Від старого князя едноборця
Владимира аж до времен наших,
Аж до Ігоря, що ум свій кріпкий
Насталив розвагов свого духа
Й поострив ще музьством свого серця
7. Й, наповнившись воївного духа,
Напровадив свої дільні повки
В половецький степ за Руську землю.
<…>
14. О Бояне, віщий соловію
Старини, коб ти співав про тії
Повки, про похід сей богатирський,
Соловієм по древу скачучи,
Попід хмари умом ся взносячи,
То би слава про похід сей певно
Гомоніла аж до времен пізніх,
Рознесла б ся по Русі широко,
Мов Троянськов рищучи дорогов
По степам та на високі гори.
15. Ти співав про Ольгові походи;
О, коб спів твій і Ольгова внука
Прославив! . . . . . . . . . . . . . . .
16. О, не буря занесла соколів
В степ широкий! Глянь, се перед ними
Галок стада, наче чорні хмари,
До великого Дону втікають!
17. Або може б так було воспіти
Віщий внуче Велесів, Бояне?
18. За Сулою ярі коні рзають,
А в Києві давна слава звонить,
Київ слави давной відгомоном
Бавиться, а об врагах не дбає;
Тілько там у Новгороді труби
Кличуть війська харалужним горлом,
Хоругви в Путивлі з вітром грають,
А князь Ігор ще жде мила брата,
Ще жде мила брата Всеволода.
<…>
168. Ярославнин голос даєсь чути.
Мов зазуля перед зорев рано
Так заводить в тузі і печалі:
169. «О, коб мні зазульки сизой крила,
Полетіла б я тихим Дунаєм,
170. Омочила б мій рукав багряний
У ріці Каялі,
171. втерла б князю
Тії рани глубокі, кроваві
На єго жостокім, сильнім тілі!»
172. Ярославна рано заридала
У Путивлі-граді на забралі:
173. «О Вітрило, вітре! Чом насильно
Вієш?
174. Пощо мечеш ханські стріли
На моєго мужа-лади повки
Своїми легенькими крилами?
175. Чи ж ти мало було місця в світі,
Щоб ти віяв понад сині гори
І леліяв кораблі-носади
На рожевих хвилях синя моря?
176. О чому, чому ти, господине,
Мою радість по степу розвіяв?..»
177. Ярославна рано заридала
У Путивлі-граді на забралі:
178. «Ой ти Дніпре, ти старий Словуто!
Ти пробив єси кам’яні гори,
Ти продерся крізь поганську землю,
179. Ти колись носив на своїх хвилях
Святославові судна, поганців
Пораженнє!
180. О днесь, господине,
Прилелій до мене мого мужа,
Щоби я за ним щодень гарячих
Сліз не слала від рана до моря!»
181. Ярославна рано заридала
У Путивлі-граді на забралі:
182. «О ти, світле і тресвітле Сонце,
Всім ти добре еси і прекрасне!
183. О чому ж свої гарячі лучі
Мечеш на степу пустім, безвіднім
Ти на повки мого мужа-лади?
О чом ти спрягло їм тугі луки
Спрагов, а тугов заткало тули?..»
Янка Купала
(белорусский язык)
1. Ці не добра было бы нам, брацці,
Старадаўнымі словы пачаці
Сказ аб Iгара трудным паходзе,
Святаславіча-князя прыгодзе?
2. А пачацца сягачасным ладам
Песні той,– не Баянавым складам!
3. Бо Баян чарадзейны, як песняй
Захацеў каму пеці пачэсне,
Расцякаўся ён мысляй па дрэву,
Шэрым воўком па полі-пасеву.
Сізакрылым арлом пад аблокі,–
Так захопліваў свет ён далёкі!
4. Помніў ён бо, як кажуць, старыны
I разрухі ўсе даўных часінаў.
Выпушчаў дзесяць сокалаў радам
Ды на белае лебедзяў стада,
А якая з іx сокалу ўпала,
Тая першая песню пяяла
Ці старому тады Яраславу,
Ці харобраму князю Мсціславу,
Што у борцы зарэзаў, як згледзеў,
Перад войскам касожскім Радзедзю,
Або краснаму пела Раману
Святаславічу ў хвалу й пашану.
5. Але, брацці, не сокалаў дзесяць
Выпушчаў ў свет Баян з пералесіц
На лябяжае стада, бы ў байцы,–
А ён клаў свае вешчыя пальцы
На пявучыя струны, а тыя
Пелі славу князям, як жывыя.
6. Дык начнем жа мы, брацці, сказ гэты
Ад старога Ўладзіміра летаў
Да сучаснага Iгара-воя,
Што скуў розум свой сілаю ўдвое,
Навастрыў свае сэрца адвагай,
7. Барацьбянай напоўніў дух смагай
I павёў цераз сёлы і вёскі
Свае дужыя, храбрыя войскі
На зямлю палаўчан, на змаганне
Ды за Рускай зямлі бытаванне!
8. Як зірнyў тады Iгар на сонца,
Бачыць – цемра зацмення бясконца
Яго войска пакрыла, як сажай.
9. Тут дружыне сваей ён і кажа:
10. Ой вы, брацці мае і дружына!
Лепей будзе, каб кожны з нас згинуў,
Чымся быць усім нам ў палоне.
11. Сядзьма ж, брацці, на быстрыя коні
Ды на Дон сінявокі паглянем!»
12. На вум князю залегла жаданне:
Не зважаючы з неба варожбаў,
Сягнуць Дона вялікага ложбаў.
13. Вось хачу,– кажа,– вострую дзіду
Заламаць за бяду і абіду
Аб канец палавецкага поля;
Хачу з вамі, русіны, за волю
Палажыць сваю голаў да скону
Ці на піцця шоламам Дону».
14. О Баяне, часінаў мінулых
Салавейка! На струнах бы чулых
Ты апеў бы паход слаўны гэны,
Імкнучы, салавейча нязменны,
Па выдумнаму дрэву далёка,
Дасягаючы духам аблокаў,
Часаў даўных звіваючы й новых
Сваей славай абедзве паловы,
След Траянавы сочачы, скоры,
Цераз поле, далы, на горы!
15. Ты бы песню тады аб набегах
Спеў для Iгара, ўнука Алега:
16. Ой, не сокалау несла віхурай
Цераз поле шырокае бура!
А каціліся галіцы стадам
Да вялікага Дона з нападам…»
17. Ці запець было, вешчы Баяне,
ўнуча Велеса, гэта пяянне:
18. Коні рзуць за Сулою-ракою,–
Слава ў Кіевe звоніць з зарою!
Чутны трубы з Навагрода,
Стаяць сцягі у Пуціўлі;
Iгар брата Ўсевалода
Жджэ прыходу кожнай хвілі».
<…>
177. Яраслауна рана плача
У Пуціўлі на сцяне,
Наракаючи зязюлькай,
Долю горкую кляне:
178. «О Днепра-Славутіч!
Ты ў каменных горах
Праз полаўцаў зямлі
Дол высек у мора.
179. Кабякаву войску
Чаўны Святаслава
Сабой ты лялеяў,
Акрылены славай.
180. О, мне прылялей жа,
ўладару, ў харомы
Саколіка-мужа
3 зямлі незнаёмай!
Каб слёзаў я рана
ў тузе небывалай
К яму цераз поле
На мора не слала!»
181. Яраслаўна рана плача
У Пуціўлі на сцяне,
Наракаючы зязюлькай,
Долю горкую кляне:
182. «О светлае сонца,
Трысветлае! ўсюды
Цяплом і красою
Яснееш, як цуды.
183. Чаму ж, владару,
Свой промень пякучы
На мужняе войска
Нанесла, не ждучы?
На полі бязводным
Ты смагай пагнула
Ім лукі, а тугай
Заткала утулы?!»
Глава вторая
Земля, кровь наша
Помнится, когда-то услышал по телевизору, что из знаменитого фильма «Мимино» был цензурой вырезан один занимательный кадр: едут в одном лифте два японца (или ки-тайца – не суть важно: для нас, ведь что те, что другие, на одно лицо, не так ли?) и два главных героя фильма, совершенно непохожие друг на друга грузин Вахтанг Кикабидзе и армянин Фрунзик Мкртчян. Японцы смотрят на наших героев и один другого спрашивает: «Как эти русские различают друг друга?». Забавно, правда? Интересно, а чтобы сказали эти люди, если бы ехали в одном лифте с русским, украинцем и белорусом?
В предыдущей главе мы определили, что языки трех наших братских народов име-ют тысячелетнюю историю – начали формироваться еще в XI веке. И теперь вот интерес-но, а сам генофонд, генотипы, этнические различия имеются ли? Или, как говорится, у нас у всех – одно лицо?
Помогут нам в этом разобраться неоднократные антропологические исследования ученых (русских, украинских, белорусских), проводившиеся в разное время на территории современных России, Украины и Белоруссии.
Картина, я вам скажу, вырисовывается весьма занимательная.
Для начала соглашусь со многими учеными, этнографами и историками, что у на-ших трех народов общие этнические корни. С этим спорить трудно, поскольку все мы, как говорится, произошли от общих праславянских родителей (хотя в последнее время появились работы, решительно отвергающие эти данные).
Общее этническое самосознание закрепилось на Руси очень рано. Уже самые пер-вые дошедшие до нас письменные источники убедительно говорят об этом: именно в этом контексте можно рассматривать фразу в «Договоре Руси с Греками» (944 г.), что договор заключен от «всех людий Руския земля». В этой связи представляет интерес и рассказ историка В.Н. Татищева о событиях 1129 года, когда после отказа полоцких князей принять участие в совместном походе на половцев киевский князь послал своих воевод в полоцкие города, чтобы они рассказали их жителям о недостойном поведении их князей, предупредив, однако, воевод, чтобы русской крови они не проливали.
В своем «Поучении детям» (1096 г.) великий князь Киевский Владимир Мономах написал: «Добра хочу братам Руской земли». «Русскую землю» вспоминает выходец из южнорусских, скорее всего черниговских, земель игумен Даниил Паломник в своем «Жи-тии и хождении игумена Даниила из Русской земли» (ок. 1112 г.). Интересно, что он по-ставил в Палестине свечку и от имени минского князя Глеба. Все содержание «Слова о полку Игореве» (1185 г.) проникнуто идеей единой родины «русичей». Автор призывает князей положить конец крамолам и объединиться в борьбе с общим врагом.
В «Памяти», посвященной Кириллу Туровскому (ХII в.), говорится, что святитель был «рождения и воспитания града Турова, в Руской стране и тако нарицаема».
Осознание общей Родины сохраняется даже в период феодальной раздробленности Руси. Существование отдельных русских княжеств со своими столицами и великими князьями воспринималось, как явление естественное и исторически обусловленное. Все они рассматривались, как волости князей единого рода. И все они составляли одну страну – Русь с одним русским народом. Эта идея особенно сильно выражена в «Слове о погибе-ли Русской земли», написанном или в конце 20-х годов ХIII в., когда русские впервые столкнулись с монголами и потерпели от них поражение на Калке, или в 40-х годах того же столетия после нашествия на Русь Батыя. В нем точно очерчены контуры Русской зем-ли. «О светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! ...Отселе до угоръ и до ля-ховъ, до чахов, от чахов до ятвязи и от ятвязи до литвы, до немець, от немець до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймицы погани, и за Дышучимъ моремъ; от моря до болгаръ, от болгаръ до буртасъ до чермисъ, от чермисъ до моръдви...». Так и в таких границах от венгров, чехов и поляков на западе, до волжских народов черемисов, болгар и мордвы – на востоке, и вплоть до Баренцевого (Дышащего) моря – на севере рассматривалась Русская земля. И даже в названии возникшего позже нового государственного образования «Великого княжества Литовского, Жамойтского и Руского» и в его государственных уставах конца ХVI в. сохранялось общее название страны восточных славян – Русь.
Интересно, что и иностранцы рассматривали население Руси как один народ. В Ливонской хронике начала ХIII в. полоцкий князь назван «королем руссов». То же название «русы» повторяется в послании Папы римского Александра князю Миндовгу (1255).
Следует заметить, что этнонимы «русин», «русич», не говоря уже о названии «рус-кий», долго функционировали и в последующее время. Белорусский первопечатник Франциск Скорина (XVI в.) в полученном им дипломе Падуанского университета назван «русином из Полоцка», о чем свидетельствует актовая запись университета, датированная 5 ноября 1512 года: «…прибыл некий весьма учёный бедный молодой человек, доктор искусств, родом из очень отдалённых стран, возможно, за четыре тысячи миль и более от этого славного города, для того, чтобы увеличить славу и блеск Падуи, а также процветающего собрания философов гимназии и святой нашей Коллегии. Он обратился к Коллегии с просьбой разрешить ему в качестве дара и особой милости подвергнуться милостью божьей испытаниям в области медицины при этой святой Коллегии. Если, Ваши превосходительства, позволите, то представлю его самого. Молодой человек и вышеупомянутый доктор носит имя господина Франциска, сына покойного Луки Скорины из Полоцка, русин…».
Кстати, коль уж речь зашла о белорусском просветителе и философе Франциске Скорине из Полоцка (в белорусском написании – Францыск Скарына з Полацку; 1490-1551/1552), мне непонятно и в то же время интересно, почему российские историки (на-чиная еще с дореволюционных времен), пропагандируя единое Московское государство (Россию), называют первопечатником русским Ивана Фёдорова, первая типография кото-рого появилась в Москве в 1552 году, а первая датированная и подписанная книга вышла там только через 10 лет, в 1563 году. В то время, как на целых 45 лет раньше, в 1517 году Франциск Скорина основывает в Праге типографию и издает кириллическим шрифтом «Псалтырь», первую печатную белорусскую книгу. Всего на протяжении 1517—1519 го-дов переводит и издает 23 книги Библии. Меценатами Скорины были Богдан Онков, Якуб Бабич, а также князь, воевода трокский и великий гетман литовский Константин Острожский. В 1520 году он переезжает в Вильну — столицу Великого княжества Литовского, где основывает первую на территории государства типографию. В ней Скорина в 1522 году издает «Малую подорожную книжку», а в 1525 году «Апостол».
Не потому ли первенство в книгопечатании Скорины не признают, что он был ка-толиком, а типография его сначала в чужестранной, хотя и славянской Праге, а потом, хотя и не в славянском, но в стольном граде Великого княжества Литовского Вильне? Ну, так потом-то, спустя всего пару веков Вильно, как и сама Литва (точнее Лифляндия) стала частью Российской империи. Или потому, что, хотя Скорина и печатал книги на церков-нославянском языке (кириллицей), но был латинской веры (то бишь католиком, а не пра-вославным)?
В 1534 году Скорина предпринял поездку в Великое княжество Московское, откуда его изгнали как католика. Из польского документа от 1552 года короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа к Альберту Кричке, своему послу в Риме при папе Юлии III следует, что книги Скорины в Москве были сожжены за латинство.
Может быть, пора уже восстановить истину и отталкиваться в истории не от веры, а от события и территории, на которой это событие произошло?
Тем более, что в случае Скорины как раз объединились католики с православными. Из-за запрета на самостоятельный перевод Библии католическая и православная церковь не признавала книги Скорины. А издания эти – уникальны. Библия Скорины нарушала те каноны, которые существовали при переписывании церковных книг: содержала тексты от издателя и даже гравюры с его изображением. Это единственный подобный случай за всю историю издания Библий в Восточной Европе.
А язык, на котором Франциск Скорина печатал свои книги, был основан на цер-ковнославянском языке, но с большим количеством белорусских слов, и поэтому был больше всего понятен жителям Великого княжества Литовского. Долгое время среди бе-лорусских лингвистов велись дискуссии о том, на какой язык перевел книги Скорина: на белорусскую редакцию (извод) церковнославянского языка или на церковный стиль ста-робелорусского языка. В настоящее время белорусские лингвисты сходятся во мнении, что язык переводов Библии Франциска Скорины — это белорусская редакция (извод) церковнославянского языка. Скорина хотел сделать свои книги понятными для читателей, поэтому он объяснял на полях некоторые слова, а иногда вообще переходил с церковнославянского языка на старобелорусский — в предисловиях, послесловии и стихотворениях, которыми он дополнял библейские книги. Для начала XVI в. такой демократизм был революционным. Кроме того, в работах Скорины замечено влияние чешского и польского языков.
У дьякона одной из московских церквей, переплетчика, столяра и переписчика Ивана Фёдорова тоже интересная судьба, в чем-то даже схожая с судьбой Скорины. Осно-вав типографию в Москве с благословения царя Ивана IV Грозного, отпечатав там неко-торое количество книг, он бежал из Москвы. Сам он позднее напишет о том, что его обвинили в неких «ересях», заставив покинуть столицу. Вероятнее всего, врагами первого книгопечатника стали переписчики, у которых новые технологии отбирали кусок хлеба. Существуют также и версии, что против новой технологии ополчилось само духовенство, посчитав книгопечатание «колдовством».
Иван Фёдоров в послесловии к Львовскому Апостолу 1574 года пишет, что ему в Москве пришлось претерпеть очень сильное и частое озлобление по отношению к себе не от царя, а от государственных начальников, священноначальников и учителей, которые завидовали ему, ненавидели его, обвиняли Ивана во многих ересях и хотели уничтожить божие дело (то есть книгопечатание). Эти люди и выгнали Ивана Фёдорова из его родного Отечества; Ивану пришлось переселиться в другую страну, в которой он никогда не был. В этой стране Ивана, как он сам пишет, любезно принял благочестивый король Сигизмунд II Август вместе со своей радою. Иван, в частности, пишет:
«Сия же убо не туне начахъ пов;дати вамъ, но през;лнаго ради озлобления, часто случающагося нам не от самого того государя, но от многихъ начальникъ, и священноначалникъ, и учитель, которые на насъ зависти ради многия ереси умышляли, хотячи благое въ зло превратити и Божие д;ло в конецъ погубити, яко же обычай есть злонравных, и ненаученых, и неискусных в разум; человекъ, ниже грамотическия хитрости навыкше, ниже духовнаго разума исполнени бывше, но туне и всуе слово зло принесоша. Такова бо есть зависть и ненависть, сама себ; нав;тующи, не разум;етъ, како ходитъ и о чемъ утвержается. Сия убо насъ от земля, и отечества, и от рода нашего изгна и въ ины страны незнаемы пресели. Егда же оттуду с;мо преидохом, и по благодати богоначалнаго Исуса Христа, Господа нашего, хотящаго судити вселенн;й въ правду, въсприяша насъ любезно благочестивый государь Жикгимонтъ Август, кроль польский и великий князь литовъский, руский, пруский, жемотиский, мазовецкий и иных, съ вс;ми паны рады своея».
Из Москвы Фёдоров отправился в Заблудов, который находится на территории ны-нешней Польши, а тогда Великого княжества Литовского, и попытался заняться печатью там. Но уже через несколько лет он оказался в Украине, где продолжал трудиться над но-выми изданиями до самой смерти.
Таким образом, официально принято считать, что первую типографию в Украине основал Иван Фёдоров-Федорович. Она действовала с 1573 по 1575 гг. А первой издан-ной на украинских землях книгой стал «Апостол» в типографии Фёдорова-Федоровича (в 1574 г.), который положил начало развитию книгопечатания в Украине.
Всего в Украине в период 1574-1648 гг. действовало около 25 типографий. Глав-ными центрами издательской деятельности были Киев, Львов, Острог, ведь помимо ра-ботников, в крупных городах лучшие возможности для сбыта продукции. Большие типо-графии обычно имели магазинчики при производстве.
Кроме типографий, печатающих кириллицей, в Украине работали и латинско-польские: первой была действовавшая в 1592-1602 г. небольшая типография во Львове.
Хотя, на самом деле, первая типография во Львове существовала еще с середины XV ст. В летописях сохранились сведения, согласно которых в 1460 г. некий львовский богатый посадский житель Степан Дропан в качестве материальной поддержки, подарил Свято-Онуфриевскому (греко-католическому) монастырю свою типографию. В свое время типография оказалась у Дропана благодаря его тестю, Яну Зоммерштайну, память о котором осталась у львовян в несколько трансформированных названиях – предместье Львова Замаристин и Замаристинская улица.
И именно в монастырь Святого Онуфрия спустя 112 лет, в 1572 году приехал Иван Фёдоров, чтобы возродить в городе печатное дело. Об этих событиях в 1791 году сообщи-ли монахи данного монастыря.
Однако каждый народ, будучи категорией исторической и этнической, имеет свои глубокие корни.
Начну опять с русских, как с самого многочисленного народа восточных славян (да и славян вообще). И начну не с поиска антропологических корней, а с высказывания иностранца, архидиакона Павла Алеппского, посетившего в составе делегации Антиохийского патриарха Макария III в 1654-1656 гг. ряд восточноевропейских территорий, говоря современным языком (Россию, Украину, Молдавию, Валахию, тогда бывшую частью Румынии). Разумеется, Россию посещал и оставил о ней свои заметки не только Павел Алеппский, но меня привлекли именно его дневники потому, что он дает сравнительные характеристики русских и украинцев (их отличие и схожесть, их быт и привычки). К сожалению, до современной Белоруссии Антиохийский патриарх не доехал, потому и о белорусах того времени (середина XVII века) мы из этих записок ничего не узнаем.
Итак, что же отметил архидиакон Павел Алеппский о русских людях?
«...Знай, что женщины в стране московитов красивы лицом и очень миловидны; их дети походят на детей франков, но более румяны…
…Сведущие люди нам говорили, что, если кто желает сократить свою жизнь на 15 лет, пусть едет в страну московитов и живет среди них как подвижник, являя постоянное воздержание и пощение, занимаясь чтением (молитв) и вставая в полночь. Он должен упразднить шутки, смех и развязность (и отказаться от употребления опиума), ибо московиты ставят надсмотрщиков при архиереях и при монастырях и подсматривают за всеми, сюда приезжающими, нощно и денно, сквозь дверные щели, наблюдая, упражняются ли они непрестанно в смирении, молчании, посте и молитве, или же пьянствуют, забавляются игрой, шутят, насмехаются или бранятся.
Если бы у греков была такая же строгость, как у московитов, то они и до сих пор сохраняли бы свое владычество. Как только заметят со стороны кого-либо большой или малый проступок, того немедленно ссылают в страну мрака, отправляя туда с конвоем, сопровождающим преступников, – оттуда нельзя убежать, вернуться или спастись: ссы-лают в страны Сибирии добывать многочисленных там соболей, серых белок, черно-бурых лисиц и горностаев, – в страны, удаленные на расстояние целых трех с половиной лет, где море – океан и где уже нет населенных мест. Так сообщали нам люди, достойные веры и писавшие об этом предмете.
Московиты никого (из провинившихся иностранцев) не отсылают назад в их страну из опасения, что они опять приедут, но, видя, что приезжающие к ним греческие монахи совершают бесстыдства, гнусности и злодеяния, пьянствуют, обнажают мечи друг на друга для убийства, видя их мерзкие поступки, они, после того как прежде вполне доверяли им, стали отправлять их в заточение, ссылая в ту страну мрака, в частности же за курение табаку предавать смерти. Что скажешь, брат мой, об этом законе? Без сомнения, греки достойны того и заслуживают такого обхождения. По этой причине и мы были в страхе».
Однако, наряду с положительными моментами в жизни русских, архидиакон отме-чает, по его мнению, некоторые «отрицательные» черты характера: «Московиты все, от больших до малых, имеют пятый темперамент, а именно – коварство: ни одному чуже-земцу ни о каком предмете ничего не сообщают, ни хорошего, ни дурного, так что, когда наш владыка патриарх спрашивал их, от вельмож и священников до простолюдинов, о делах царя, то никто из них ничего не говорил, кроме слова «не знаем», даже дети… Ка-кая это великая строгость! В устах у всех один язык».
И об отношении к вину:
«Знай, что ни архиереи, ни вообще монахи отнюдь не пьют водки явно: на них на-ложен запрет от патриарха, и когда найдут кого пьяным, то бросают в тюрьму, бьют кну-том или выставляют на позор, ибо питье водки – поступок гнусный, может быть хуже прелюбодеяния!»
А теперь вопрос: московиты и русские – один народ или нет? Обратимся за отве-том к книге известного ученого-этнографа Бориса Флори: «…В 1578 г. завершил работу над первой редакцией своей «Хроники» («О pocz;tkach wywodach і dzielnosciach sprawach rycerskich і domowych s;awnego narodu litewskiego zemoydzkiego і ruskiego») Матвей Стрыйковский, польский шляхтич, в прошлом также офицер в Витебске, нашедший приют при дворе Слуцких князей. В его труде читаем рассказ о четырех братьях: Лехе, Чехе, Русе и Москве (самом младшем). Рус земли, полученные от отца, назвал Русью, а Москва стал основателем особого государства и основал в нем столицу, которой дал свое имя. Появление под пером хрониста подобной генеалогической легенды, как представляется, достаточно ясно говорит о появлении в Речи Посполитой представления о «московитах» и «русских», как о двух разных народах. Легенда собственно и должна была служить историческим обоснованием такого представления. В 70-х гг. XVI в. оно явно лишь зарождалось. В иных местах своего труда Стрыйковский, следуя традиции, называет Ростов и Рязань «русскими» городами, говорит о подчинении Иваном III «русских» княжеств и о том, что сам Иван III был самым счастливым из «русских монархов».
Позднее достаточно определенные следы представления о «московитах» и «рус-ских» как двух разных народах прослеживаются в памятниках полемической литературы, возникших после заключения Брестской унии 1596 г. Хорошо известны, например, отзывы Ипатия Потия об отрицательных качествах «московского народа» («Бо а хто ж не ведает, як великое грубиянство, упор и забобоны есть в народе московском»). В таком известном униатском памфлете начала 1920-х гг. как «Sowita wina», обращая внимание на то, что по одному из спорных вопросов совпадают мнения «Русских» и «Московских» хроник, автор констатировал, что это мнение, видимо, соответствует истине, так как здесь соглашаются между собой «pisarze dwoch nacyi z sob; wi;c nezgodnych і z dawna». Таким образом, в представлении униатского автора «русские» и «московиты» — два разных народа, давно живущих в несогласии между собой.
Еще более показательно, что представление о «русских» и «московитах» как двух разных народах обнаруживается и в сочинениях православных авторов. Так, например, у Ивана Вишенского читаем «кождыи отменным своим голосом зовомыи язык, а меновите греци, арапи, северани, серби, болгаре, словяне, Москва и наша Русь». Здесь «Москва» как особый «язык» — народ определенно отделена от «нашей Руси». То же видим и в перечне «варварских» народов, помещенном в «Обороне верификации» Мелетия Смотрицкого: «Czeskie, Polskie, Ruskie, Moskiewskie» (Архив Юго-Западной России. Ч. 1. Т. 7.) (Борис Флоря. «О некоторых особенностях развития этнического самосознания восточных славян в эпоху средневековья — раннего нового времени»).
Эту же тему освещает и известный историк Николай Костомаров в своей статье «Две русские народности»:
«Обращаясь к русской истории, можно проследить, как недосказанное летописцем в его этнографическом очерке о Южной Руси само собой высказало себя в цепи обстоятельств, образовавших историческую судьбу южнорусского народа. Если первоначальный этнограф, исчисляя своих полян, древлян, улучей, волынян, хорватов, не дал им всем одного названия, отдельного от других Славян русского материка, то им его дала вскоре история. До сих пор не решила окончательно наука: это название, Русь, так нам всем присущее, занесено ли с Балтийского побережья частью иноземцев, поселившихся среди одной ветви южнорусского племени, или, как полагают некоторые ученые, опираясь преимущественно на восточных известиях, было и прежде туземным прозванием на Русской земле; но уже в XI веке название это распространилось на Волынь и на нынешнюю Галицию, тогда как, по-видимому, не переходило еще ни на северо-восток, ни к кривичам, ни к новгородцам. Уже ослепленный Василько, исповедуясь в своих намерениях присланному к нему Василию, говорит о плане мстить ляхам за землю Русскую и разумеет не Киев, но ту страну, которая впоследствии усвоила себе название Червоной Руси. В XII веке в земле Ростовско-Суздальской под Русью разумели вообще юго-запад нынешней России. В смысле более обширном название Руси иногда распространялось на земли, связанные с Русью, сперва политически подчиненные Руси или Киеву, а потом, когда политическое первенство Киева упало, все-таки находившиеся в церковной зависимости от русского митрополита и видевшие в Руси столицу своей общей веры. Но в своем собственном смысле это название, в отличие от других славянских частей, было этнографическим названием южнорусского народа; мелкие подразделения, которые исчислил летописец в своем введении, исчезли или отошли на третий план, в тень, когда образовалось между ними соединение и выплыли наружу одни общие, единые для них признаки. Название Руси за нынешним южнорусским народом перешло и к иностранцам, и все стали называть Русью не всю совокупность славянских племен материка нынешней России, а собственно юго-запад России, населенный тем отделом славянского племени, за которым теперь ус-ваивается название южнорусского, или малороссийского. Это название так перешло к последующим временам. Когда толчок, данный вторичным вплывом литовского племени в судьбу славянских народов всей западной части русского материка, соединил их в одно политическое тело и сообщил им новое соединительное прозвище – Литва, это прозвище стало достоянием белорусского края и белорусской народности, а южнорусская осталась с своим древним привычным названием Руси.
В XV веке различались на материке нынешней России четыре отдела восточно-славянского мира: Новгород, Московское государство, Литва и Русь; в XVI и XVII, когда Новгород был стерт, – Московское государство, Литва и Русь. На востоке имя Руси при-нималось как принадлежность к одной общей славянской семье, разветвленной и раз-дробленной на части, на юго-западе это было имя ветви этой семьи. Суздалец, москвич, смолянин – были русские по тем признакам, которые служили органами их соединитель-ности вместе по происхождению, по вере, по книжному языку и соединенной с ним обра-зованности; киевлянин же, волынец, червонорус – были русские по своей местности, по особенностям своего народного, общественного и домашнего быта, по нравам и обыча-ям; каждый был русским в тех отношениях, в каких восточный славянин был не русский, но тверитянин, суздалец, москвич. Так как слитие земель было дело общее, то древнее название, употребительное в старину для обозначения всей федерации, сделалось на-родным и для Восточной Руси, коль скоро общие начала поглотили развитие частных: с именем Руси для них издревле соединялось общее, сравнивающее, соединительное. Ко-гда из разных земель составилось Московское государство, это государство легко назвалось Русским, и народ, его составлявший, усвоил знакомое прежде ему название и от признаков общих перенес его на более местные и частные признаки. Имя русского сделалось и для севера, и для востока тем же, чем с давних лет оставалось как исключительное достояние юго-западного народа. Тогда последний остался как бы без названия; его местное частное имя, употреблявшееся другим народом только как общее, сделалось для другого тем, чем прежде было для первого. У южнорусского народа как будто было похищено его прозвище. Роль должна была перемениться в обратном виде. Так как в старину Северо-Восточная Русь называлась Русью только в общем значении, в своем же частном имела собственные наименования, так теперь южнорусский народ мог назваться русским в общем смысле, но в частном, своенародном, должен был найти себе другое название. На западе, в Червоной Руси, где он стал в сопротивление с чуждыми народностями, естественно было удержать ему древнее название в частном значении, и так галицкий червонорусс остался русским, русином, ибо имел столкновение с поляками, немцами, уграми; в его частной народности ярче всего высказывались черты, составлявшие признаки общей русской народности, являлась принадлежность его к общему русскому миру, черты такие, как вера, книжный богослужебный язык и история, напоминавшая ему о древней связи с общерусским миром. Все это предохраняло его от усилий чуженародных элементов, грозивших и грозящих стереть его. Но там, где та же народность столкнулась с северною и восточно-русскою, там название русского, по отношению к частности, не имело смысла, ибо южноруссу не предстояло охранять тех общих признаков своего бытия, которые не разнили, а соединяли его с народом, усвоившим имя русское. Тут название русского необходимо должно было замениться таким, которое бы означало признаки различия от Восточной Руси, а не сходства с нею. Этих народных названий являлось много, и, правду сказать, ни одного не было вполне удовлетворительного, может быть потому, что сознание своенародности не вполне выработалось. В XVII веке являлись названия: Украина, Малороссия, Гетманщина – названия эти невольно сделались теперь архаизмами, ибо ни то, ни другое, ни третье не обнимало сферы всего народа, а означало только местные и временные явления его истории. Выдуманное в последнее время назва-ние южноруссов остается пока книжным, если не навсегда останется таким, потому что даже по своему сложному виду как-то неусвоительно для обыденной народной речи, не слишком любящей сложные названия, на которых всегда почти лежит отпечаток задуманности, отчасти ученой вычурности. Мимоходом замечу, что из всех названий, какие были выдумываемы для южнорусского народа, чтоб отличить его от велико-русского, более всех как то приняло полное значение название хохла – не по своей эти-мологии, а по привычке, с какою усвоили его великоруссы. По крайней мере, сказав-ши хохол, великорусс разумеет под этим словом действительно народный тип. Хохол для великорусса есть человек, говорящий известным наречием, имеющий известные приемы домашней жизни и нравов, своеобразную народную физиономию. Странно было бы думать о возможности принятия этого насмешливого прозвища народа за серьезное название народа, – все равно, как если бы англичанин прозвище Джон-Буля сделал серьезным именем своего племени. Но из всех существовавших прозвищ и названий это едва ли не более других усвоенное в смысле народной особенности. Не только великоруссы называют южноруссов хохлами, но и сами последние нередко употребляют это название, не подозревая уже в нем ничего насмешливого, преимущественно в восточном крае пространства, заселенного южноруссами. Неусваиваемость его всем южнорусским народом, не менее его насмешливого происхождения, еще не дозволяет искать в нем приличного названия для народа.
Но мы отклонились несколько от своей цели. Дело в том, что название Руси укре-пилось издревле за южнорусским народом. Название не возникает без факта. Нельзя навязать народу ни с того ни с сего какое-нибудь имя. Это могло приходить в голову только тем западноевропейским мудрецам, которые уверяли, что Екатерина II Высочайшим повелением даровала московскому народу имя русского и запретила ему употреблять древнее имя – москвитяне. Вместе с названием развивалась и самобытная история жизни южнорусского народа. Известно, в какое неприятное положение поставляют нас старые наши летописцы, коль скоро мы захотим исследовать судьбу старой народной жизни: нас угощают досыта княжескими междоусобиями, известиями о построении церквей, со щепетильною точностью сообщают о днях, даже о часах кончины князей и епископов; но как постучишься к ним в двери сокровищницы народной жизни – тут они немы и глухи и заброшены давно в море забвения ключи от этих заветных дверей. Слабые, неясные тени остались от далекого прошедшего. Но и этих теней пока достаточно, чтобы видеть, как рано Южная Русь пошла иным, своеобразным путем возрастать отлично от севера».
Антропология как наука получила распространение в Российской империи лишь во второй половине XIX века (с небольшим исключением, о чем чуть ниже, в разговоре об украинцах). Соответственно, и антропологическое изучение русских (как и украинцев с белорусами) началось именно в то время. Ключевую роль в исследованиях этой поры играло Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии, появившееся в 1863 году. Руководителем антропологического отдела российского общества стал профес-сор А.П. Богданов. Его перу принадлежит одна из первых научных работ, посвященных антропологии великорусского населения — «Материалы для антропологии курганного периода Московской губернии», — увидевшая свет в 1867 году. Профессор сам проводил раскопки средневековых курганов, собирая материал для своего исследования.
Важный момент: в своих работах Анатолий Петрович четко обозначал разницу ме-жду физическими особенностями населения, этнической и культурной принадлежностью: «родство племен по языку, быту и обычаям не есть еще родство по происхождению».
Эстафету в деле изучения антропологии русских у Богданова принял его ученик — Дмитрий Николаевич Анучин (1843-1923), имевший поистине энциклопедические знания в области географии, этнографии и археологии, ставший первым в России профессором географии. Его можно смело назвать «родоначальником» российской антропологии. В вышедшей в 1889 году работе «О географическом распределении роста мужского населения России» он пользовался данными, полученными при осмотре лиц, призываемых на воинскую службу. Анучин предположил у великорусов примесь древних племен, обитавших на просторах Восточноевропейской равнины. С ними он связал второй распространенный среди русских тип — более низкорослый и темнопигментированный.
Следующим шагом вперед была монография заслуженного профессора Московско-го университета Николая Юрьевича Зографа (1851-1919) «Антропологические исследова-ния мужского великорусского населения Владимирской, Ярославской и Костромской гу-берний» (1893), в которой автор пришел к тем же выводам, выделив два антропологиче-ских типа великорусского населения — высокорослый, светлый, мезокефальный и отно-сительно более низкорослый, брахикефальный, темнопигметированный. Зограф выдвигал предположение, что второй тип сложился в результате смешения пришедших с запада славян с древним финноязычным населением Русской равнины.
А первым в Российской империи использовал статистические методы для исследо-вания антропологического материала профессор Киевского университета Ефим Михайло-вич Чепурковский (1871-1950). Его основные научные труды посвящены методам выделения расовых типов. В составе современного ему населения европейской части России и Украины автор выделил следующие варианты, имеющие четкую географическую локализацию: западный великорус (валдайский тип), восточный великорус (северопонтийский или рязанский тип), широкоголовый шатен, северо-западный тип (ильменский тип).
В XX веке исследования продолжились. И наиболее масштабное антропологиче-ское исследование русского народа было осуществлено в 1955-1959 гг. Русской антропо-логической экпедицией под руководством доктора биологических наук, одного из основоположников советской антропологической школы В.В. Бунака (1891-1979). Целью экспедиции ставилось выявление и описание основных антропологических элементов, вошедших в состав русских, и изучение путей их формирования. Исходя из этих целей, исследования начали проводить в зоне расселения предков русского народа в XI-XIV веках, а экспедиционные маршруты шли в соответствии с направлением колонизационных потоков восточнославянских племен средневековья (вятичей, кривичей, северян и словен новгородских). В течение пяти лет в 107 населенных пунктах по обширной антропологической программе было обследовано около 17 тысяч взрослых мужчин и женщин.
Кстати, еще до событий 1917 года Бунак изучил антропологические особенности такой своеобразной группы, как донские казаки. В пяти районах Войска Донского экспе-диция обследовала 250 мужчин из 40 казачьих станиц. В опубликованной уже после рево-люции статье Бунак описывал донских казаков как «светло-русую и серо-голубоглазую народность», близкую к русскому населению средней и северной России. Доминирующий на Дону тип учёный определил, как «своеобразную разновидность общевеликорусского типа».
Практически одновременно с Бунаком, в 1953-1957 годах на северных территориях расселения русских работала другая экспедиция М.В. Витова, маршрут которой разраба-тывался в соответствии с колонизационными потоками из Новгородской и Ростово-Суздальской земель. В 80 территориальных группах Русского Севера было обследовано около 8 тысяч русских мужчин.
Как видите, и здесь начало этноса относится к XI веку, что вполне соответствует языковому (лингвистическому) разделению трех народов.
Так, на основе данных этих и нескольких других экспедиций были составлены портреты типичных представителей русского народа по географическим зонам.
Ученые единодушно отмечают однородность восточных славян в средневековую эпоху. По словам академика РАН, антрополога Т.И. Алексеевой (1928-2007) средневеко-вые восточнославянские группы «демонстрируют большую однородность, нежели финно-угорские группы, кочевники и население Кавказа». Гомогеннее по европейским меркам только германцы. Типичная для средневековых восточных славян комбинация — среднеширокое лицо вкупе с сильной горизонтальной профилировкой и средним выступанием носа.
При этом антропологам удалось выделить отдельные антропологические типы вос-точнославянских племен. Для северян и полян оказалась характерна долихокрания (длин-ноголовость), узколицесть и сильное выступание носа. Западные славяне (кривичи, ради-мичи, дреговичи и древляне) отличались более широким лицом, а ильменские словене — большим головным указателем (мезокранией). В отдельную группу попали вятичи и вос-точные (костромские, ярославские и владимирские) кривичи. Их особенностью ученые называют меньший угол выступания носа и ослабление горизонтальной профилировки лица — признаки небольшой монголоидной примеси.
Угол выступания носа уменьшается у продвинувшихся дальше на восток групп вя-тичей и восточных кривичей, живших рядом с финно-уграми (от тех остались Сють-Сирминский и Муранский могильники между Окой и Волгой и «чудские» могильники в Новгородской земле). Археология подтверждает позднюю славянскую колонизации ре-гиона; известны погребения со смешанной славяно-финской обрядностью.
Получается, что у восточных кривичей, вятичей и ильменских словен действитель-но есть финно-угорский субстрат.
И что мы имеем в итоге? Каков обобщенный антропологический портрет русского человека?
Русское население является довольно однородным в антропологическом отноше-нии. По трем антропологическим признакам (ширина головы, ширина носа, толщина губ) русские популяции достоверно не отличаются от западноевропейских. По остальным раз-мерам головы и лица они близки к центральному европейскому варианту, характеризую-щемуся средними размерами. Средние величины группы или совпадают с центральными западноевропейскими величинами, или отклоняются от них, оставаясь, однако, в пределах колебаний западных групп.
Сочетание признаков, характерных для русских популяций (в сравнении с запад-ноевропейским центральным вариантом): сравнительно светлая пигментация (светлых волос 33%, волос среднего оттенка 53,2%, тёмных 13,8%. Светлых глаз 45%, светло-смешанных 49,9%, тёмных 5,1%); средний рост бровей и бороды; умеренная ширина лица; преобладание среднего горизонтального профиля и средневысокого переносья; меньший наклон лба и более слабое развитие надбровья.
То есть, русские люди мало чем отличаются друг от друга, и неважно, где они жи-вут — в Смоленске, Архангельске, Пензе или Воронеже. В качестве основных причин такой однородности является отсутствие серьезных географических рубежей, единый язык, отсутствие социальной изоляции. В этот перечень стоит добавить и политическое единство: этногенез русского народа тесно связан с централизацией и расширением Русского государства.
Те же выводы сделал и В.В. Бунак: «Таким образом, русское население Восточной Европы образует сравнительно однородную группу антропологических вариантов. Сред-ние величины группы или совпадают с центральными западноевропейскими величинами, или отклоняются от них, оставаясь в пределах колебаний западных групп…».
Стереотип о курносости русских антропология не подверждает — у 75% прямой профиль носа, а вогнутый только в 9% случаев. Это реже, чем у населения северо-восточной Германии.
Но для усредненного русского типа нехарактерны и «восточные», монголоидные черты. Удобным признаком здесь может быть эпикантус, «монгольская складка» — складка века у внутреннего угла глаза, закрывающая слезный бугорок. Эпикантус есть у 50-100% монголодидов. У 17 тысяч исследованных экспедицией этнических русских эпи-кантус нашли только 47 раз (0,0027%).
Однако, несмотря на гомогенность русского населения, Бунаку удалось выделить больше десятка региональных типов и определить ареал их распространения.
На северо-западе (Новгород, Псков, Тверь, Смоленск) распространены ильмено-белозерский, валдайско-верхнеднепровский и западно-верхневолжский типы. У северян довольно светлая пигментация, сильный по восточноевропейским меркам рост бороды, узкое и сильно профилированное лицо. Вариацией ильменского типа на Белом море счи-тается архангельский тип.
Между Вологдой и Камой существуют вологдо-вятский и вятско-камский типы. Население здесь отличается от русских северо-запада более темной пигментацией, ослаб-ленным ростом бороды и курносостью. Это финно-угорский субстрат, заметный именно среди русского населения бывших восточных окраин Новгородской республики и Мос-ковского царства. Здесь русские колонисты контактировали с автохтонным населением — в основном вепсами и коми-зырянами. Доля этой небольшой финно-угорской примеси увеличивается к северо-востоку, и больше всего ее у русских бассейна Камы.
На юге — в зоне распространения дон-сурского, степного и верхнеокского типов — для русского населения характерны особенности, указывающие на большую роль юж-ноевропеоидной компоненты: потемнение пигментации, сильный рост бороды. Центральный тип (первоначальная территория Московского царства) является генерализированным, занимая в общем и целом срединное положение между южными и северными популяциями.
Различия между этими типами не носят принципиального характера, и обнаружить их антропологам удалось лишь обработав огромный материал. Региональные (популяци-онные) типы обычно не привязаны к конкретному народу, границы популяций в генетике и антропологии часто не совпадают с этническими. Гены не волнуют язык, религия и идентичность. Это будет особенно очевидно дальше, когда речь зайдет об украинцах и белорусах.
Что же касается влияния на антропологический облик русского населения ассими-ляции ряда финских племен, то российские антопологи отмечают, что ассимиляция не привела к заметному изменению характеристик русских. Причина в том, что в основе и восточных славян, и финских племен, обитавших бок о бок на одной территории, лежал один и тот же восточноевропейский расовый тип. Антропологи определяют эту общность исходных признаков, как особую восточноевропейскую расу. А воздействие тюркских народов на антропологический состав русского населения не изменило существенным образом базовых европеоидных признаков последнего.
Последнее, о чем стоит сказать — это антропологический облик русских за преде-лами «исторического ареала», очерченного антропологами. Почти все исследования каса-ются населения в границах Русского государства конца XVI века, без Сибири и Дальнего Востока.
В тех случаях, когда антропологи обращают внимание на восток России, их внима-ние обычно приковано к малочисленным группам старожильческого населения — рус-скоустьяинцам, затундренным крестьянам, камчадалам. Это потомки первых русских по-селенцев, часто контактировавших с аборигенами — у них как раз есть значительная мон-голоидная примесь.
Но такие группы составляют очень небольшую часть сибиряков. Большинство рус-ских жителей Сибири и Дальнего Востока — обитатели крупных городов (Новосибирска, Томска, Красноярска), чьи предки переселились в эти места в XX веке, никак не контак-тируя при этом с автохтонным населением. Это вполне подтверждается данными генети-ки, о которых мы поговорим во второй части нашего материала.
Антропологам же население крупных городов неинтересно; прежде всего потому, что оно — продукт механического смешения разнородного, хоть в основном и русского населения, не образовавшего еще устойчивого антропологического комплекса. Кроме то-го, население современных городов практически ничего не может сказать ни об этногене-зе народа, ни о его антропологическом облике в целом.
Вообще-то, уже в 30-х годах ХХ века антропологические исследования установили, что из всех народов Европы славяне (в том числе и русские) в наименьшей степени подверглись ассимиляции. Из 11 основных антропологических признаков у славян сохранились неизменными семь-девять, тогда как у других европейских народов – всего четыре-пять. Антропологических различий между русскими, живущими в Калининграде и на Камчатке, куда меньше, чем между немцами, живущими в соседних германских областях.
Исследования Х- и Y-хромосом русских людей, в свою очередь, показали абсолют-ную генетическую идентичность русского населения на всем огромном пространстве Рос-сии. Так что русские – классический этнос со своими стойкими признаками и особенно-стями. Обладатели русского гена относятся к так называемой гаплогруппе R1a Y-хромосомы. К ней очень близки некоторые другие славянские народы.
Научные данные полностью опровергают модную кое-где за рубежом теорию, что русские – молодая историческая общность, возникшая в XIII-XV веках из породнившихся с татарами славянизированных финнов.
Во-первых, появление русской ДНК-хромосомы относится по крайней мере к 6 ты-сячелетию до н. э. (к тому же времени относится и начало формирования индоевропей-ской языковой общности).
Во-вторых, сравнение Y-хромосом русских и татар показало расстояние в 30 ус-ловных единиц. Ни о каком, даже дальнем родстве здесь говорить не приходится.
И, в-третьих, исследование структуры Y-хромосомы у русских и финских мужчин показало различие также в 30 условных единиц.
В то же время генетическое отличие между русскими, населяющими Северо-Восток нашей страны, и так называемыми финно-угорскими народностями России (морд-ва, марийцы, коми-зыряне и другие) оказалось равным всего двум-трем единицам. Иссле-дования прекрасно иллюстрируют сообщение «Повести временных лет» о том, что славя-не умыкали себе девиц у местных жителей. Вот откуда у некоторых русских широкие скулы и темные волосы, что так часто принимается за монголо-татарское наследие.
В конце XVIII века украинский этнограф и врач А.Ф. Шафонский (1740-1811) со-вместно со штаб-лекарем П.В. Малаховым составил «Черниговского наместничества то-пографское описание с кратким географическим и историческим описанием Малой Рос-сии», которое было издано в Киеве уже после смерти автора, в 1851 году. В этом своем труде он описал разные зоны, включающие отличия физического типа украинцев Левобе-режной Украины.
Активное антропологическое изучение украинцев началось во второй половине ХІХ века и осуществлялось в тесной связи с медицинскими, историческими, этнографическими и им подобными исследованиями. Так, французско-российский этнограф и публицист, доктор медицины, хирург Императорской Московской медико-хирургической академии, член Императорского академического медицинского, Виленского и Киевского обществ, старший врач Киевских государственных имуществ Доминик Пьер Де ля Флиз (по-русски говоря, Демьян Петрович Флиз; 1787-1861) в середине XIX века определил расовую принадлежность украинцев и обратил внимание на отличие расовых признаков населения северной части Киевской губернии от остального населения.
Этнограф П. П. Чубинский тогда же выделил в Правобережной Украине три антропологических типа: украинский, галицко-подольский и волынский, которые различались между собой ростом и, частично, цветом волос и глаз.
Украинский географ, картограф, публицист, академик Академии наук Украины С.Л. Рудницкий (1877-1937) отмечал, что «антропологический тип украинцев выражает самостоятельность против польского, белоруского и русского типа». И далее констатиро-вал: «Поляк, белорус и русский, антропологически стоят очень близко друг к другу, украинец, в свою очередь, очень отличается от всех своих соседей и, с антропологической точки зрения, занимает полностью самостоятельное место»… «Украинцы выражают меньше всего антропологического подобия с поляками, белорусами и россиянами, тогда как, в свою очередь, все соседние с украинцами народы обнаруживают между собой большое подобие и близкое родство».
Выдающийся украинский антрополог и этнограф Фёдор Кондратьевич Волков (в украинской историографии – Хведiр Вовк, 1847-1918 ) – профессор Российской и Париж-ской академий наук, сделавший значительный вклад в развитие антропологической науки в Российской империи, является основателем украинской антропологии (несмотря на запрет пребывать на территории Украины).
Первые свои исследования он изложил в книге «Антропометрические опыты укра-инского населения Галичины, Буковины и Венгрии» (Львов, 1908). В результате много-летнего систематического изучения разных территориальных групп украинского этноса он пришел к выводу об относительном физическом однообразии украинского народа. И отнес ядро украинского народа к адриатической (динарской) расе, охватывающей также южных, и небольшую часть западных славян.
Физические черты, характерные для большинства украинцев, он назвал украинским антропологическим типом. Выводы украинского ученого были неоднозначно восприняты антропологами московской школы, которую возглавлял Дмитрий Анучин, поскольку из них следовало, что украинцы являются отдельным славянским народом, а не «этнографической группой русских».
Хведiр Вовк установил такие отличия украинцев от других славянских народов:
; Русские, поляки и белорусы имеют более длинный череп, чем украинцы.
; Высота черепа украинцев превосходит этот показатель у русских и белорусов.
По терминологии антропологов, украинцы принадлежат к круглоголовым народам, русские, поляки и белорусы — к длинноголовым.
Украинцы приближаются к числу узколицых народов. Русский тип тяготеет к ши-рокоскулости. Украинцы преимущественно узконосые. Характерный признак чисто укра-инского типа — ровный профиль носа. Вогнутый нос, как отметил Вовк, встречается на Волыни, на востоке и севере Украины, что антрополог объяснял влиянием поляков, бело-русов, русских. Выгнутый (орлиный) нос у жителей юго-востока Украины антрополог считал влиянием иранских племен.
Длину руки (в отношении к росту) украинцы имеют среднюю — меньшую, чем у русских и белорусов, но немного большую, чем у балканских славян.
Длина ноги украинцев превышает этот показатель у поляков и белорусов, а осо-бенно — у русских. За вычислениями другого антрополога — А. Ивановского, украинцы принадлежат к группе племен с наиболее длинными ногами.
В одной из украинских газет было опубликовано интервью с балериной Майей Плисецкой. На вопрос корреспондента, почему ее московская балетная труппа почти пол-ностью состояла из украинцев, балерина ответила: «Украинцы имеют очень талантливые ноги». Не знаю, что вложила балерина в понятие «талантливые ноги», но длина ног у ар-тиста балета имеет первостепенное значение.
По антропологическим признакам украинцы выявляют большее родство с южными и западными славянами (за исключением поляков), чем с русскими и белорусами.
Исследователи в прошлом относили украинцев к высокорослым народам. Русских, белорусов, поляков — к низкорослым.
Ученики Ф. Вовка И. Раковский и С. Руденко, продолжая изучение украинцев в условиях советского режима, пытались развивать полученные до 1917 г. результаты. Они решили, что украинский антропологический тип на самом деле состоит из двух антропо-логических типов, «слившихся в один общий» — адриатического (динарского), который преобладает в южной полосе украинской этнической территории, охватывая 44,5 % укра-инского населения, и альпийского, который охватывает 22 % украинцев. Они считали, что в формировании антропологического состава украинцев приняли участие предста-вители не менее шести основных европейских типов.
Р. Ендык, работая в польской части Украины, а после Второй мировой — за преде-лами СССР, выделил (1949) среди украинцев 4 группы «расовых первней» (вероятно: «расовых основ», «первоначальных рас»), которые в разном соотношении проявлялись в разных частях украинской этнической территории. По его мнению, признаки динарского типа присутствуют во всех четырех расовых первнях, но в наименьшем количестве в «нордийском с легкой примесью динарского», распространенном на Радомышльщине, Курщине, Волыни и на юге Кубани.
Динарская раса родственна семитской (арабской) расе, ей присущи «орлиноно-сость». И. Деникер выделил следующие признаки динарской расы: высокий рост; брахи-кефалия; тёмно-русые волосы; прямой, тонкий или орлиный нос; матово-белая кожа; про-долговатое лицо.
Позднее другие исследователи указывали на такие типичные характеристики, как стройное телосложение, сильный рост волос на теле и лице, плоский затылок.
Факты свидетельствуют, что украинский народ имеет, помимо славянских, также глубокие евразийские, тюркские корни. Если на западных украинцев тюрки не оказали существенного влияния, то на культуре и антропологическом составе населения Восточ-ной Украины, особенно Приднепровья и южных областей, отразилось длительное прожи-вание в соседстве с печенегами, торками, половцами, татарами, другими тюркскими народами, включая и межэтническое смешение с ними.
О тюркских корнях украинского народа указывается в книге директора Института археологии НАН Украины, академика П.П. Толочко «Кочевые народы степей и Киевская Русь» (2003). Это первое в украинской историографии исследование со столь широким хронологическим и тематическим охватом, базирующееся на комплексном анализе пись-менных и археологических источников. Так, автор отмечает: «Чорнії брови, карії очі», воспетые в украинских песнях, несомненно являются результатом участия тюркоязычных племен в формировании южноруского этноса». В данном случае Толочко для обозначения предков современных украинцев использует слово «руские» с одной буквой «с» (чтобы отличать их от современных русских с двумя «с»). Предки украинцев считали себя Русью, русичами, русскими, а слово «украинец» в качестве именно этнического (а не регионального) наименования народа начало использоваться только во второй половине XIX в.
В течение 120 лет Русь находилась под монгольским игом, пока его не заменили литовцы, включившие южнорусские земли в состав Литвы. Тем не менее причерномор-ские степи и Крым остались под господством татар — народа, возникшего в результате смешения монголов с половцами и другими тюркскими народами. Создав на территории Крыма свое ханство (которое позднее стало вассалом Турции), крымские татары соверша-ли регулярные набеги на Украину (вплоть до середины XVIII в.), причем делали это даже тогда, когда выступали союзниками запорожцев в их борьбе с Польшей.
В ходе набегов они уводили в рабство огромное число украинцев. Женщины становились наложницами татар, пополняли их гаремы, рожали им детей, в результате чего, как отмечает П. Толочко, происходила «европеизация тюркско-монгольского этноса».
«В свою очередь, — отмечает далее П. Толочко, — восточные славяне также «ок-рашивались» в тюркско-монгольские тона. Происходило это не только путем многочис-ленных внебрачных связей татарских воинов с рускими девушками, но и благодаря осе-данию части татар в южноруском пограничье и их постепенной ассимиляции. Из Лаврен-тьевской летописи узнаем про слободы татарского баскака Ахмата в Посеймье. В них, кроме татар, проживали, по-видимому, и русичи... В реальной жизни таких татаро-славянских слобод на южно-руских землях было много. Есть основания предполагать, что в них селились те татары, которые были христианами». О смешении предков современных украинцев со степными тюркскими народами пишет и В. Дьяченко: «Поросье и Южные земли Левобережья были заселены торками, а также берендеями, ковуями, кипчаками и другими, так называемыми черными клобуками, а частично и печенегами. Все они входили в состав Киевского государства... Среди черных клобуков ширилось христианство, они смешивались с древнерусским населением, брали активное участие, как и половецкие отряды, в княжеских междоусобицах».
Отмечу, что черные клобуки рядом ученых историков считаются предвестниками казачества.
«В ряде сел сохраняется ассимилированный, но четкий татарский элемент, а кое-где, возможно, и половецкий или черноклобукский», — отмечает В. Дьяченко.
Тот факт, что украинский народ имеет не только европейские, но и евразийские корни, подтверждается и тем, что многие украинские фамилии — тюркского происхожде-ния, как, например, Ханделий (удалой хан), Хандюк (ханский слуга), Кучук (малый), Ка-рахаш (чернобровый), Бучма, Кучма (по-тюркски это высокая островерхая шапка), Кочу-бей (от Кучук-бей). Немало фамилий (Кравчук, Павлюк и т.п.) имеют тюркские окончания «ук» и «юк». Герой украинского эпоса казак Мамай носит чисто татарское имя, являясь тезкой хана Мамая, разбитого в Куликовской битве.
Татарские корни характерны и для многих русских дворянских фамилий, посколь-ку немало мурз и беев переходило на службу к царю в ХV—XVI вв., принимая правосла-вие и вливаясь в русское дворянство. Однако в среде недворянского русского населения фамилий татарского происхождения неизмеримо меньше, чем у украинцев.
Сугубо тюркское (половецкое) происхождение имеет и слово «казак», значение ко-торого различные авторы объясняют по-разному. Так, согласно «Толковому словарю рус-ского языка» под редакцией Д.И. Ушакова, оно означает «бобыль». В соответствии с дру-гими трактовками оно означает «свободный человек», «человек, который отделился от своего народа», «изгнанник» или даже «разбойник». Как бы то ни было, думается, слово это имеет родственную связь со словом «казах». В самом деле, казахский язык относится к кипчакской подгруппе тюркских языков, самоназвание половцев — «кипчаки», т.е. их язык был родственным казахскому, и половцы и казахи — родственные народы. Казачество зарождалось как чисто тюркское явление.
Славянское казачество возникло значительно позднее. Однако немалую его часть составляли принявшие православие, ассимилированные тюрки (половцы, торки, татары). Отсюда тюркское влияние в лексике, одежде казаков, в частности запорожских. Шарова-ры, кривые сабли — все это от тюрков, как и слова атаман, есаул, кош (т.е. становище, лагерь), курень, гайдамак, майдан и др. И национальная одежда восточных украинцев (тюркские шаровары, долгополые свитки) отличается от национальных костюмов жителей Галиции, Закарпатья и Буковины, почти идентичных костюмам словаков, венгров и румын. Огромные различия между западноукраинскими и восточноукраинскими диалектами.
На формирование украинцев оказали влияние и кавказские народы. Окончание «ко» (кьо – сын) вошло в состав украинских фамилий после переселения с Кавказа в Ук-раину ряда племен адыгов и родственных им черкесов (отсюда название города Черкас-сы). Со временем они ассимилировались и влились в украинский народ. Некоторые исследователи отмечают, что фамилия Шевченко происходит от адыгского слова «шеуджен» (священник). Шеуджен-кьо, т. е. «сын священника», в украинском языке трансформировался в «Шевченко». Такие фамилии, как Шамрай, Шахрай, Мазепа, также имеют адыгское происхождение.
Почти в то же время, что и экспедиция Бунака в России, в 1956—1963 гг. Академия наук УССР проводила антропологическое исследование украинского сельского населения под руководством украинского антрополога и этнографа В.Д. Дьяченко (1924-1996), завершившаяся выходом в свет в 1965 году его монографии «Антропологiчний склад укра;нського народу». Изучать городское население было бы бессмысленно, поскольку оно включает представителей различных антропологических типов, живущих вперемешку, большое число людей смешанного этнического происхождения. Дьяченко изучил 72 региональные группы (10 тысяч человек) украинского населения и 40 групп представителей других народов (русских, белорусов, крымских татар, караимов). Позднее антропологи отдельно исследовали региональные группы белорусов и северных русских.
Доктор биологических наук, профессор В.Е. Дерябин: «Русские зоны верховий Волги, Днепра и Западной Двины и белорусы севера и центральной зоны Белоруссии принадлежат к одному и тому же антропологическому варианту — валдайскому типу».
Южные белорусы полесского типа оказываются близки к северным украинцам и юго-западным русским. Генерализированным и распространенным на большей части тер-ритории Украины антропологическим типом ученые называют центрально-украинский или приднепровский. Несмотря на безусловно европеоидный характер приднепровского типа, в некоторых районах Среднего Поднепровья заметно наличие незначительной мон-голоидной примеси (уплощение лица и поперечной спинки носа, более заметное развитие складки верхнего века).
По мнению Дьяченко, для украинцев наиболее характерен центрально-украинский тип. В 1965 году Дьяченко были выделены пять антропологических типов украинцев. Центрально-украинский тип охватывает бо;льшую часть Украины, приблизительно две трети украинского народа. Это — брахицефальное (с округлой широкой головой) населе-ние с широким и относительно низким лицом. Абсолютное преобладание прямых носов, далее процент вогнутых носов превышает процент выпуклых. Рост волос на лице и теле средний, цвет волос темно-русый, в цвете глаз преобладают смешанные оттенки. На тер-ритории Украины проявляется общая закономерность: усиление с севера на юг черт юж-ных европеоидов (ослабление брахицефализации, уменьшение относительной ширины лица, потемнение пигментации, усиление роста бороды). Здесь существует пять антропо-логических областей сельского населения: центрально-украинская; валдайская, или дес-нянская; ильменско-днепровская; нижнеднепровско-прутская; карпатская.
Валдайский (деснянский) и ильменско-днепровский типы отличаются высокой до-лей светловолосых, светлоглазых и светлокожих представителей.
В центрально-украинском типе (75% всех сельских жителей Украины) доля темно-волосых и темноглазых значительно выше, нередко у его представителей наблюдаются монголоидные признаки, унаследованные от тюркско-монгольских предков.
Темные волосы и глаза, смуглая кожа ярко выражены у представителей нижне-днепровско-прутского типа, причем прутская подгруппа имеет много общих черт с молдаванами. Карпатский тип существенно отличается от других украинских типов. Вот как характеризуют его антропологи: «Карпатский тип — наименее высокорослый, наиболее брахикефальный, наиболее узколицый и узконосый, темноволосый, темноглазый, с самым высоким процентом выпуклых спинок носа и наиболее обильным ростом бороды, усов и волос на груди».
Этот тип распространен в Карпатах, Галиции, Закарпатье и на Буковине. В равнинных частях Галиции и западном Подолье он модифицировался, «посветлел», возможно, в результате смешения со светлыми польскими антропологическими типами. В целом карпатский тип гораздо ближе к антропологическим типам соседних народов, в частности венгров и румын, чем к центрально-украинскому, ильменско-днепровскому и валдайскому, которые вместе охватывают почти 80% сельского населения Украины и тождественны (ильменско-днепровский и валдайский) или очень близки (центрально-украинский) великороссам и белорусам.
К этому следует добавить, что изначально население Восточной и Западной Ук-раины формировалось на основе разных славянских племен, которые, возможно, отлича-лись между собой и в антропологическом отношении. Многовековое проживание в раз-ных государствах (Галиция и Северная Буковина вошли в состав СССР соответственно лишь в 1939 и 1940 г., а Закарпатье — в 1945 г.) также не могло не сыграть своей роли в углублении антропологических, религиозных и культурно-цивилизационных различий.
Большая антропологическая и культурная близость между восточными украинцами и русскими объясняется и тем, что, испытывая постоянную угрозу со стороны степных кочевников, население Киевщины и Черниговщины массово мигрировало на север, на территорию современной России, и стало одной из основ современного русского народа.
Кроме того, пребывание более трех веков в составе единого государства, переселе-ние множества украинцев, спасавшихся от преследования поляков, на пограничные земли Русского государства в XVII ст. (в результате чего здесь возникла так называемая Слобожанщина), последующее совместное освоение обширных территорий Приазовья и Причерноморья, отвоеванных у Турции в ходе русско-турецких войн, интенсивные миграционные потоки между Россией, Украиной и другими республиками СССР в советское время — все это привело к огромному количеству межнациональных браков. Большинство из них заключались между русскими и украинцами, что не могло не сказаться на антропологических характеристиках современных восточных украинцев.
Экспедиция Академии наук УССР пришла к следующим выводам: «Анализ антро-пологического состава украинцев показывает близость его к таковому у соседних наро-дов, особенно у русских и белорусов (наличие одних и тех же антропологических облас-тей — валдайской и ильменско-днепровской — в составе трех братских народов, боль-шая степень близости между валдайской и центрально-украинской областями».
Об этом пишет и В. Дьяченко: «Так для всех восточнославянских народов первые три антропологические области (которые являются основными для белорусов и русских и включают порядка 80% украинцев) общие».
В заключение, хочу отметить, что вопрос о происхождении украинцев часто зави-сел от политических взглядов авторов той или иной концепции. Например, известный русский историк М. Погодин, стоявший на позициях славянофильства, полагал, что после распада Киевской Руси население Приднепровья перешло на территорию Центральной России и со временем образовало Московское государство. Малороссы же пришли в Приднепровье с Волыни только в XIV–XV веках, поэтому истинной наследницей культуры Киевской Руси является Россия. В свою очередь, украинский историк М. Грушевский, автор «Истории Украины — Руси» полагал, что русский народ не имеет к Киевской Руси никакого отношения, поскольку это была украинская держава.
И снова обратимся к дневнику путешественника, архидиакона Павла Алеппского, в 1654 г. посетившего Украину в свите Антиохийского патриарха Макария. Напомню, что путешествие священнослужителей проходило через Молдавию, Румынию, Украину и Россию. И еще напомню, что Украину автор называл землей казаков.
Итак, цитата: «Нет у них ни воров, ни грабителей. Знай, что в домах этой страны мы видали людей, животных и птиц вместе и весьма удивлялись изобилию у них всяких благ. Ты увидишь, читатель, в доме каждого человека по десяти и более детей с белыми волосами на голове; за большую белизну мы называли их старцами. Они погодки и идут лесенкой один за другим, что еще больше увеличивало наше удивление…
Они многочисленны, как муравьи, и бессчетнее звезд. Подумаешь, что женщина у них бывает беременна и родит три, четыре раза в год и всякий раз по три, по четыре младенца вместе. Но вернее то, как нам говорили, что в этой стране нет ни одной жен-щины бесплодной. Это дело очевидное».
И далее: «Накануне четвертого воскресения по Пятидесятнице мы отстояли у них вечерню, так же утреню поутру, а затем обедню, затянувшуюся до полудня. Тут-то впер-вые мы вступили в топи и борения, и настало для нас время пота и труда, ибо во всех казацких церквах до земли московитов вовсе нет стасидиев (сидений – авт.), даже для архиереев. Представь себе, читатель: они стоят от начала службы до конца неподвижно как камни, беспрестанно кладут земные поклоны и все вместе, как бы из одних, поют молитвы; и всего удивительнее, что во всем этом принимают участие и маленькие дети. Усердие их в вере приводило нас в изумление. О Боже, Боже! Как долго тянутся у них молитвы, пение и литургия!»
«Но ничто так не удивляло нас, как красота маленьких мальчиков и их пение, ис-полняемое от всего сердца, в гармонии со старшими.
Начиная с этого города и по всей земле русских, то есть казаков, мы заметили возбудившую наше удивление прекрасную черту: все они, за исключением немногих, даже большинство их жен и дочерей, умеют читать и знают порядок церковных служб и церковные напевы; кроме того, священники обучают сирот и не оставляют их шататься по улицам невеждами.
Всякий базар и местечко в земле казаков обилуют жителями, в особенности ма-ленькими детьми. Каждый город имеет до сорока, пятидесяти и более тысяч душ; но дети многочисленнее травы и все умеют читать, даже сироты».
И, конечно же, нужно упомянуть о наказании за грехи, особенно, за прелюбодея-ние: «Нам рассказывали, что в этой стране казаков, когда захватят в прелюбодеянии мужчину или женщину, тотчас собираются на них, раздевают и ставят целью для ружей. Таков у них закон, которого никто никогда не может избегнуть».
Наконец, об отношении к вину: «Знай, что в этой земле казаков нет вина, но вза-мен его пьют отвар ячменя, очень приятный на вкус. Мы пили его вместо вина: что же было делать? Но этот ячменный отвар прохладителен для желудка, особенно в летнее время. Что касается меда, который также варят, то он опьяняет…
В земле казаков – да будет благословен Творец! – посев ржи очень изобилен, ибо случалось, мы ехали часа два, три полем ржи по длине и ширине подобным морю. Эту рожь крупно мелят, дают ей стоять в воде и варят из нее водку вместе с цветком расте-ния, называемого хмель, который делает водку весьма острой. По указанной причине водка в земле казаков очень дешева, как вода; в этой же стране московитов она весьма дорога, ибо ведро продается за один золотой и дороже».
Одной из самых популярных концепций этногенезиса украинцев в постсоветской Украине является раннесредневековая концепция украиногенезиса, согласно которой раз-витие украинской нации совершалось в соответствии с универсальными законами этнического развития средневековой Европы. Творцом этой концепции считается украинский историк и общественный деятель, основатель украинской научной историографии Михаил Сергеевич Грушевский (1866-1934), выводивший украинцев от племен антов, живших в лесостепях Украины в V—VI вв. Эта концепция опирается на лингвистическую подоснову, созданную исследованиями А. Потебни, А. Крымского, И. Огиенко и др.
Согласно концепции, этносы в определенный час рождаются, выходят на истори-ческую арену, проходят жизненный цикл и дезинтегрируются, растворяясь среди сосед-них этносов. Их век определяется ретроспективно, путем установления начала беспре-рывности этнокультурного развития народа. Соответственно, большинство европейских народов, живущих на территориях, на которые распространялось влияние Римской импе-рии, появились в раннем средневековье в V–VII вв. (те же французы, немцы, англичане, испанцы, чехи, сербы, хорваты, поляки, сюда же Грушевский отнес и украинцев). Все эти европейские народы в раннее Средневековье прошли несколько фаз своего развития: пле-менную (V–VII – ІХ–Х вв.), раннесредневековые империи, когда государства нередко притендовали на территории соседних этносов – Английская, Испанская, Французская, Польская империи, Киевская Русь. Одновременно в имперских провинциях зарождались молодые постимперские этносы, возникавшие вследствие синтеза местных традиций из языково-культурного комплекса колонизаторов.
С другой стороны, некоторые украинские ученые датируют окончание формирова-ния украинского этногенезиса концом XII–началом XIII вв., увязывая этот процесс с борьбой за власть над южной Русью галицко-волынских Романовичей с черниговскими Ольговичами. Мол, этот фактор способствовал отделению этой территории от оставшихся русских земель, создав условия для ощущения местным населением не только этнокультурного отличия от соседей, но и собственной идентичности и единства.
Сторонники этой концепции придерживаются мысли, что Русь является результа-том создания государственности у украинцев, утратившими свою империю вследствие дезинтеграции Руси перед монголо-татарским нашествием, и продолжили свое существо-вание во внегосударственном состоянии на своих этнических территориях. В XVII веке украинцы сделали вторую попытку создания собственной державы, а третья и четвертая попытки произошли в ХХ веке – в 1917-1920-х и в 1990-х годах.
В начале XVI века на московской и литовской Руси побывал немецкий дипломат Сигизмунд фон Герберштейн. Он считал русских из Великого княжества Московского, Литвы и Польши одним народом, при этом сам себе противоречил, называя русских из московского государства «московитами», а русских, которые жили по Борисфену (Днеп-ру), называл «черкассами» (Circassi) – в честь города Черкассы, в то время передового ру-бежа украинского казачества. До создания Запорожской Сечи оставалось еще несколько десятилетий. Герберштейн познакомился с одним из первых организаторов украинского казачества Евстафием Дашкевичем, «мужем исключительной хитрости», к тому же «весь-ма опытным в военном деле», который, по словам Герберштейна, «не раз представлял из себя изрядную опасность и для самого московита, у которого некогда был в плену». В 1515 году Дашкевич вместе с крымским ханом Мехмед Гиреем и киевским воеводой Анд-реем Немиром совершил набег на Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, недавно присоединенные к Москве. Герберштейн рассказывает о военной хитрости Дашкевича, который заманил московитов в ловушку, «окружил их и перебил всех до единого».
В XVI веке украинские казаки всё чаще появлялись в Москве, где их принимали на службу как наемных пехотинцев наравне с немцами. Московиты в них не признавали русских людей, а называли так же, как и Герберштейн, «черкасами»/«черкассами». В Смутное время имя «черкасы» стало синонимом разбойников, головорезов, столь же чуждых и ненавистных, как ляхи. Тогда же, как доказал академик Б.Н. Флоря, появилось в русском языке и слово «хохол». Оно упоминается во «Временнике» дьяка Ивана Тимофеева (1609) и «Грамоте земских властей Ярославля» в городе Казань (1611). В обоих источниках люди с хохлами на головах – это поляки, католики. Они хотят не только народ православный склонить к латинской ереси, но и заставить отказаться от данного богом облика – брить бороды и головы, оставив только «бесовский хохол» (то есть чуб, оселедец) на голове. Польский военачальник Ян Петр Сапега, разоривший Вязьму, штурмовавший Троице-Сергиев монастырь и Москву, в 1611 году писал: «У нас в рыцарстве большая половина русских людей». Речь, разумеется, шла о «русских» западной Руси, а не о врагах-московитах.
И в самом деле, запорожские казаки весьма активно принимали участие в польских притязаниях на русские земли в Смутное время – они составляли до двух третей войска гетмана Ходкевича, разбитого ополчением Минина и Пожарского в Московской битве (1–3 сентября (22–24 августа) 1612 года). Русские не особенно отличали этих «соплеменников» от настоящих поляков и литовцев, тем более что военная власть была в руках именно поляков-католиков, а также и полонизированных католиков-литовцев: Жолкевского, Сапеги, Ходкевича и самого короля Сигизмунда III. Наконец, обычай носить чуб переняли и некоторые поляки.
Впрочем, образ хохла-врага – безбородого, бритоголового с чубом-хохлом – про-существовал недолго. Хотя украинские казаки продолжали воевать под польскими знаме-нами, их со временем перестали смешивать с «польскими людьми» или «литовскими людьми», а называли «литовской земли хохлачами» или «черкасами-хохлачами». По-скольку чуб был характерной чертой внешности запорожского казака и вообще украинца, то прозвище закрепилось. И уже в петровское время, в разгар Северной войны, русский офицер Левашов ответит украинцам, роптавшим на поборы и разорения от русских сол-дат: «Полно вам, б… дети, хохлы свои вверх поднимать! Уж вы у нас в мешке».
Один малороссиянин рассказывал в Мотронинском монастыре историю о хитрости украинских казаков, которые искали случай отличиться во время осады Очакова Потемкиным, но при этом очень берегли свои жизни. Потемкин, недовольный казаками, обратился к ним: «А что вы, хохлы?..» Недовольный рассказчик комментировал: «О, цур ему, что так негарно лается…» (ругается – В.Ю.).
Тем не менее Николай Костомаров писал, будто сами «южнороссы» (украинцы) нередко употребляют слово «хохлы», «не подозревая в нем ничего насмешливого». Кос-томаров был уроженцем Слобожанщины, где население было смешанным, а русские де-ревни стояли по соседству с украинскими, многие украинцы сами себя называли хохлами, ничуть не стесняясь.
Иностранному наблюдателю в XVII веке различия между восточными и западными русскими бросались в глаза больше, чем Герберштейну в начале XVI века. Английский врач Самюэль Коллинс, десять лет служивший при дворе Алексея Михайловича, не раз видел там и приезжих из страны, которую он называет Черкасией (Chirchass Land). Это название Коллинс вряд ли выдумал сам, скорее всего – почерпнул из разговоров русских людей. Коллинс решил, будто черкасы – «грубый и мрачный» народ «татарского племени». Различия между русскими из Москвы и русинами с Украины были столь велики, что два родственных славянских народа англичанин родственными не посчитал. Возможно, его ввели в заблуждение слухи о настоящих кавказских черкесах, которых русские и в XIX веке будут называть «татарами». Но из описания внешности, быта и нравов этих самых черкасов не остается сомнений, что Коллинс видел именно украинцев/русинов, а не кавказских черкесов/адыгов. Он даже делает важное уточнение: «Воинов они на своем языке называют казаками (Cossacks), почему ошибаются многие, считая казаков особенным народом».
Во времена Петра Великого русские продолжали называть своих соседей «черка-сами», что видно из многочисленных сохранившихся документов. Так, Иван Желябуж-ский, русский дипломат и государственный деятель времен Алексея Михайловича, Федо-ра Алексеевича, царевны Софьи и Петра Великого, называл Мазепу «черкасским гетма-ном». Феофан Прокопович в своей «Истории императора Петра Великого» использует эти слова как синонимы. Так, гетман Мазепа, по словам Феофана Прокоповича, был родом «Малороссийчик, или как просто зовут Черкасин».
Слово это дожило до екатерининских времен. Новороссийский генерал-губернатор Синельников в деловых документах использовал понятие «черкасы» уже в восьмидесятые годы XVIII века. Более того, даже в XIX веке оно было известно не одним лишь историкам. А.О. Смирнова-Россет поминает «черкасов с чубами» в письме к Константину Аксакову и в своих автобиографических записках, хотя уже на рубеже XVII–XVIII веков слово «черкасы» заменялось входившими в употребления понятиями: «малороссияне», «народ малороссийский».
В заключение отмечу, что, согласно данным генетиков, украинцы и русские не яв-ляются «братскими народами». Они отличаются даже генетически. Группа международ-ных ученых и экспертов в области генетики провела в лаборатории Германии масштабное генетическое исследование ДНК жителей всей Украины. Результаты исследования свидетельствуют о значительных отличиях украинцев от русских.
Международный коллектив ученых опубликовал комплексное генетико-лингвистическое исследование славян и балтов, показав, почему восточные и западные славяне похожи друг на друга, а южные от них сильно отличаются.
Исследование языков и генетики славян было проведено коллективом ученых под руководством доктора биологических наук Олега Балановского (Институт общей генети-ки и Медико-генетический научный центр) и академика Рихарда Виллемса (Эстонский биоцентр и Тартусский университет) и опубликовано в журнале PLoS One.
В работе участвовали исследователи из многих стран, где большинство населения составляют славянские и балтские народы (России, Украины, Белоруссии, Литвы, Эсто-нии, Хорватии, Боснии и Герцеговины), а также ученые Великобритании и консорциум международного проекта Genographic.
Генетики исследовали более 8 тыс. образцов ДНК из более чем полусотни балто-славянских популяций. Основные группы – восточные славяне (белорусы, русские, укра-инцы), западные славяне (кашубы, поляки, словаки, серболужичане, чехи), южные славя-не (болгары, боснийцы, македонцы, сербы, словенцы, хорваты) и балтские народы (латы-ши, литовцы).
Анализ проводили по трем генетическим системам: Y-хромосома, передающаяся по отцовской линии, митохондриальная ДНК (мтДНК), передающаяся по материнской линии, и аутосомная ДНК, равно включающая геномы отца и матери (полногеномный анализ).
По всем трем системам получились похожие картины.
Восточные славяне – русские центральных и южных областей, а также белорусы и украинцы – образуют четко сформированную группу.
Из западных славян поляки очень близки к восточным славянам, а чехи и в мень-шей степени словаки несколько смещены в сторону немцев и других западноевропейских популяций. Южные славяне поделены на западный (словенцы, хорваты и боснийцы) и восточный (македонцы и болгары) регионы с сербами посередине. Причем они генетиче-ски сходны со своими неславянскими соседями по Балканам – румынами, венграми, гре-ками.
Балтские популяции – латыши и литовцы – обнаруживают близость к эстонцам, говорящим на языке финно-угорской группы, и к некоторым восточным славянам (белорусы). Оказалось также, что балтские популяции генетически близки к волжской группе финно-угорских народов (особенно к мордве). Таким образом, на популярной теории балто-славянского единства можно ставить крест.
Обратившись к лингвистике, ученые построили реконструированное дерево балто-славянских языков и для всех популяций сравнили три параметра – генетику, язык и гео-графию. Самая высокая корреляция оказалась между генетикой и географическим поло-жением популяций.
Ученые считают, что, распространяясь по Европе, славяне интенсивно включали в свой состав местные популяции, которые жили на данных территориях в дославянские времена. Славяне приносили с собой язык и впитывали генофонд местных популяций. Глубинный генетический субстрат был различен для разных ветвей славян.
Восточноевропейский субстрат приняли в себя западные и восточные славяне. Ве-роятно, большую часть его составили балтские народы, расселенные некогда очень широ-ко по Восточноевропейской равнине. Другой, южноевропейский субстрат, впитали в себя южные славяне, и его составили дославянские балканские народы.
По результатам исследования ДНК-проб украинцев было выделено основное при-оритетное направление исторического развития украинского этноса (нации). Концентра-ция гаплогруппы хромосом, которую ученые идентифицируют, как унаследованную от ориев, обнаружена у 53% исследованных украинцев (этот ген есть и у других народов Ев-ропы, но его показатель низкий).
В то время, когда народность ориев проживала на территории нынешней Украины, среднегодовая температура резко упала на много градусов, что привело к суровому похо-лоданию и серьезно сказалось на человеческой популяции. В результате выжили только люди, которые обладали геном «молочной толерантности» – то есть способные пить и переваривать молоко. Большинство взрослых людей не может употреблять молоко, к примеру, такими являются африканцы и азиаты.
Генетики пришли к выводу, что в Европе было два места, где люди могли укрыться от холода: Украина и Иберийский полуостров. Территория нынешней России в то время была покрыта льдом и человеческой жизни на ней не было. Результаты исследований дали ученым основание сделать следующий вывод.
«Украинцы являются предками (прародителями европейцев, а территория совре-менной Украины – колыбелью белой расы нынешней цивилизации». У россиян показа-тель гаплогрупп хромосом, унаследованных от ориев и трипольцев, по сравнению с украинцами очень мал. «Это свидетельствует о том, что украинцы и русские являются разными этносами и не являются генетически "родными" – "братскими народами"», – говорится в исследовании группы международных ученых.
Появились новости и об исследованиях русского генофонда.
Исследования последних лет, посвященные расшифровке генома русского челове-ка, внесли огромный вклад в изучение этногенеза русского народа. Капитальные научные открытия опровергли многие устоявшиеся мифы. В том числе, самые распространенные, которые гласят: 1) поскреби русского – найдешь татарина и 2) русские – собственно гово-ря, и не народ, а сборная солянка, в лучшем случае – культурно-языковая общность, давно утратившая четкие этнические признаки.
Что касается самоназвания «украинец», то оно стало употребляться с XVII века, но после присоединения Украины к московскому царству не было в ходу. С XVII в. название «украинец» употреблялось исключительно в значении «козак», «козацький народ», «український народ». Вместе с тем существовало и старое самоназвание «русин». И лишь в условиях национального возрождения во второй половине XIX столетия окончательно утвердилось самоназвание «украинец».
Теперь о белорусах.
Еще в 1913 году антрополог Е. Чепурковский выделил среди белорусов два основ-ных типа: 1) население с преобладанием темнопигментированной кожи, круглоголовости и низкорослости (Полесье), 2) более светловолосое, светлоглазое население, с длинного-ловостью (бассейн Немана и Зап. Двины). Население Полесья по совокупности факторов было чаще всего изолировано от остальных популяций на территории Белоруссии, что дает некоторую возможность предполагать, что именно оно ближе всего антропологически к аборигенному населению. В. Бунак подтвердил выводы Е. Чепурковского в своей работе «Антропологические исследования в южной Белоруссии» (1956).
Европеоидность белорусов снижается с юго-запада на юго-восток. В юго-восточных регионах республики отмечается более низкая и широкая переносица, некото-рое уплощение лица, круглоголовость, более частые смешанные оттенки цвета глаз – се-рые, зеленые, карие. Но резкого отличия между населением запада и востока страны нет – наблюдается плавная переходность.
Современные белорусы антропологически близки к украинцам, русским Централь-ной и Северо-Западной России, литовцам, латышам, полякам, особенно, к литовцам, а белорусы-полещуки – к украинцам. Многочисленные исследования доказывают, что коренные жители Белоруссии, главным образом, ее севера, вместе с населением Псковщины, Новгородчины и Смоленщины, согласно морфотипа, фактически вписываются в круг форм праотцовской популяции. А южные белорусы полностью идентичны ей. Генофонды белорусов и жителей смежных регионов Литвы и России почти не отличаются.
Анализ антропологических данных позволил белорусскому антропологу, доктору биологических наук А. Микуличу в исследовании «Геногеография сельского населения Белоруссии» (1989) выдвинуть гипотезу об автохтонности происхождения белорусов, так как на протяжении 100-150 поколений существовала непосредственная генетическая пре-емственность антропологических типов населения Белоруссии. При этом все это не озна-чает, что морфологические признаки не менялись столетиями. За последние 1000 лет у белорусов, как и у других европейских народов, форма головы из продолговатой (долиха-кефальность) постепенно становилась более округлой (брахикефальность). У современ-ных белорусов стал менее массивный скелет (процесс грациализации), особенно в кон. ХХ - нач. ХХI вв., когда усилились процессы акселерации.
В отношении пигментации белорусы имеют свои региональные особенности: наи-более депигментированы мозырские и брестские (они наиболее разобщены сравнительно с локальными популяциями других регионов страны, что связано с определенной их изо-лированностью).
Белорусы северо-востока темноокие, что свидетельствует о присутствии в их гено-фонде доли финно-угорской генетической памяти. Гродненская и барановичская объеди-ненные группы входят в верхненеманский локалитет северопонтийского антропологиче-ского типа.
Из межэтнических групп наиболее темнооки белорусско-украинские и русско-белорусские метисы.
Среди этнических белорусов самыми светловолосыми являются гомельские и мо-зырские (Восточное Полесье), самыми темноволосыми – пинские и брестские (Западное Полесье). Достаточно светлые витебские белорусы из Восточного Придвинья и барано-вичские – из Верхнего Понеманья. По интенсивности пигментации глаз и волос в конкордантном положении находятся все субрегиональные популяции, кроме витебской, гомельской, брестской, а также гродненские поляки и потомки от смешений русско-белорусских браков.
Все белорусские женщины, кроме гомельских, также более темнооки, чем мужчи-ны (влияние половых гормонов). По цвету глаз разница существует только между жите-лями Западного и Восточного Полесья. Сельские белорусы остальных регионов, как и ме-тисы пограничных территорий России, Литвы и Польши, принадлежат к умеренно пиг-ментированному антропологическому типу.
Существуют переходные морфологические и антропологические типы на пограни-чье Белоруссии и Украины. Так, физические и антропофизиологические особенности бе-лорусов юго-западного региона плавно перетекают на украинцев их северо-западного ре-гиона, а юго-восточного – на северо-восточный и частично центральный регионы Украи-ны. Еще большая антропологическая близость белорусов к жителям приграничных регио-нов России – Псковщины, Новгородчины, Смоленщины, Брянщины, а также Украинского Полесья. Одновременно наблюдаются полярные особенности белорусов-селян Западного Полесья и восточного Придвинья.
Белорусское сельское население, согласно фенотипов, полностью соответствует его географическому положению на европейском пространстве и прилегает к популяциям Центральной и Восточной Европы. Преимущественно большинство генетических и морфологических признаков по их средневзвешенным величинам имеют одинаковый вектор изменчивости намного чаще с юга на север, чем с запада на восток. При суммарном сравнении локальных популяций по совокупности всех изученных систем с помощью обобщенного биологического отстояния, прежде всего, выделяется западнополесская зона. Таким образом, наличие трех генетично-антропологических комплексов признаков и концентраций генов на территории Белоруссии (Придвинье, Центральная Белоруссия и Полесье) можно трактовать как результат не только экологической зависимости, но и возможности межэтнического воздействия древних пластов автохтонного населения.
В 2005—2010 годах в Институте генетики и цитологии Национальной академии наук Беларуси было проведено исследование генофонда белорусов по данным о трех ти-пах генетических маркеров — аутосомных, митохондриальных и Y-хромосомы.
Согласно исследованию по Y-хромосоме, наибольшая часть исследованных гено-мов белорусов содержала гаплогруппы (60 %) и (17 %). Исходя из частот гаплогрупп Y-хромосома (передающейся от отца потомкам мужского пола) генофонд белорусов можно охарактеризовать как европейский (на что указывает гаплогруппа R1b3), восточноевро-пейский (по преобладанию гаплогруппы R1a) и северный восточноевропейский (по при-сутствию гаплогруппы N3). Наличие у значительной части популяции гаплогруппы I1b свидетельствует в пользу наличия генетических связей и с народами Южной Европы. Та-ким образом, сравнение результатов с геномом других европейских народов показывает, что по маркерам Y-хромосомы белорусы «обнаруживают высокое сходство с восточными славянами и большинством западных славян, но генетически далеки от балтов».
Кроме того, выявлена генетическая общность, которая «образует единый плотный кластер, включающий белорусов, поляков, русских юго-западных областей (Белгород-ской, Воронежской, Курской, Орловской областей), а также русских Тверской области».
При этом, различия между северными и южными белорусами по данному маркеру оказались минимальными. Третья по численности у белорусов гаплогруппа – в среднем её частота изменяется от 8% на юге до 15% на севере. Данная Y-хромосома маркирует ми-грационный поток с севера, связанный, вероятно, с угрофинским компонентом.
Исследование митохондриальной ДНК, передающейся от матери потомкам обоего пола, показали, что наибольшая часть генофонда белорусов представлена гаплогруппой Н (38 %), а остальные частые гаплогруппы (7 ;10 %). Наблюдаются «существенные раз-личия между южными и северными белорусами. Оно достигается за счет выраженного своеобразия северных белорусов, которое не связано с балтским субстратом в материн-ских линиях наследования — северные белорусы в равной степени генетически удалены и от балтов, и от западных славян (в том числе и от поляков), и от финно-угров, и от практически всех популяций восточных славян».
Также отмечается, что по митохондриальной ДНК «очень велико сходство южных белорусов с южными и западными русскими популяциями: к ним южные белорусы в 3 — 5 раз генетически ближе, чем к северным белорусам».
Сравнительный анализ генофондов Западной Евразии показал, что «по ау-тосомным ДНК-маркерам все восточные славяне входят в один кластер Восточной Европы. Однако русские и украинские популяции расположены ближе друг к другу, чем к белорусам… Русские и украинцы оказываются ближе к популяциям Западной и Южной Европы, чем белорусы. К сожалению, по этим маркерам не изучены ближайшие западные и северные соседи белорусов, и в частности, балтские народы. Можно предполагать, что некоторое своеобразие генофонда белорусов связано с вкладом балтского субстрата».
В конечном итоге авторы пришли к выводу, что «различия между белорусскими популяциями меньше, чем различия между украинскими популяциями и намного меньше, чем различия между русскими популяциями. То есть разные популяции белорусов генети-чески очень похожи друг на друга». В то же время, относительно вопроса о похожести генофонда белорусов на балтов и славян, авторы отмечают, что «по отцовской линии отличия белорусов от балтов выражены очень явно — по гаплогруппам Y белорусы принадлежат к кругу восточных и западных славян. По материнской линии (гаплогруппы мтДНК) белорусы в равной степени похожи и на балтов, и на славян — как западных, так и восточных».
Кроме того, все в том же 2005 году (то есть одновременно с завершением работ российских ученых по русскому генофонду) в Белоруссии были опубликованы результа-ты аналогичных исследований. Опубликована книга доктора биологических наук А.И. Микулича «Белорусы в генетическом пространстве. Антропология этноса». Вот отрывки из рецензии З. Санько к этой книге: «Как справедливо отметил во вступлении к книге украинский антрополог С.П. Сегеда, подобных изданий в белорусской антропологической литературе еще не было. Монография подводит итоги более чем тридцатилетним экспедиционным исследованиям, проведенным известным антропогенетиком Алексеем Микуличем в Республике Беларуси и на смежных территориях стран-соседей – Российской Федерации, Республике Литва, Украины. Объектом их было, прежде всего, сельское население как носитель наиболее характерных генетических и конституционных особенностей популяций. Изучением было охвачено около 120 выбранных групп. Они формировались из представителей, которые имеют предков местного происхождения до 4-5 колена. Исследование генофонда коренных местных популяций показало целостность белорусского этноса, его гомеостаз во времени и пространстве, а также очевидность геногеографического компонента в этнической истории.
На карте генетической отдаленности от средних белорусских частот генов в насе-лении Восточной Европы, созданной на основе значений ДНК-маркеров, ясно видна осо-бенность генофонда белорусов, к которым примыкают коренные жители Псковщины, Новгородщины, Смоленщины, Брянщины, Виленского края и Украинского Полесья. Компактный ареал белорусского генофонда на этой карте в общих чертах соответствует сфере расселения белорусов в исторической ретроспективе. Автор обращает внимание на очевидность многовекторной дивергенции этого ареала, которая показывает дальнейшие направления миграции. Известно, что «европеизация» российского населения остановилась под татаро-монгольским нашествием. Изучение генофонда белорусов практически не показало присутствия в нем примет монгольской расы. Это подтверждает исторические свидетельства о том, что Беларусь не знала татаро-монгольского ига. Интересно также отметить, что общая тенденция изменчивости в границах белорусского ареала имеет меридиональное направление, в то время как для российского ареала ее направление перпендикулярно – широтное.
Каждый из трех восточно-славянских этносов, согласно антропологическим дан-ным, имеет свою уникальность. Они формировались в разном географическом простран-стве, на особых субстратных праосновах. «Этнические облака» белорусов и украинцев довольно компактные. Российское же «облако» очень размытое, и только незначительная его доля перекрывается с первыми двумя. В то время как украинское «этническое облако» вообще не граничит с финно-угорскими, а белорусское только касается их – центр «этнического облака» российских популяций находится в одном кластере с финно-угорскими, а не славянскими этносами.
Алексей Микулич аргументировано опровергает суждения московских коллег о том, что ядро российского генофонда исстари находится на северо-западе российского этнического ареала (Псковщина, Новгородщина) с привлечением части земель, которые сегодня находятся в составе Республики Беларусь. Он отмечает, что к белорусам При-двинья генетически очень близки коренные жители Псковской и Новгородской, как и Смоленской областей (и этому факту есть историческое объяснение – это этнически территория кривичей). Но это вовсе не дает повода исключать их из белорусского этнического ареала.
Сопоставление данных генной географии с материалами археологов дает очень интересные результаты. Географическая структура современного белорусского генофонда в очень многом соответствует древним археологическим культурам. …Это важный аргумент в пользу генетической непрерывности поколений. Анализ антропогенетического и генодемографического материала приводит автора к выводам о глубокой древности белорусского этноса. Современная картина белорусского генофонда сформировалась как путем долговременного приспособления в результате естественного отбора, так и в процессе этнической консолидации.
Пользуясь «генетическим календарем», автор установил, что популяции коренных жителей Беларуси ведут свою родословную непрерывно не менее как 130-140 поколений, это означает – самое позднее с середины 2-го тысячелетия до н.э. По мысли автора, происхождение, особенности языка, материальной и духовной культуры, существование в течение многих веков своего государства – Великого княжества Литовского, перевес эмиграционных процессов над иммиграционными – содействовали консолидации и формированию этнического содержания белорусов».
Исходя из данных исследования автор приходит к выводу, что белорусский этнос сформировался в XII-XVI веках. И еще один интересный вывод делает Микулич, имею-щий принципиальное научное значение: основная масса сельского (т.е. коренного) насе-ления Белоруссии, изучавшегося в 1965-85 гг. — прямые потомки людей, живших на этой территории 3-3,5 тыс. лет тому назад. Значит, это «постоянство» берет начало в железном веке. То есть, это означает, что, согласно Микуличу, белорусы относятся к числу наиболее древних народов Европы.
При этом, говоря сегодня о белорусском этносе, надо прежде всего понимать, о чем вообще идет речь. Белорусы (как этнос с таким названием) появились только в 1840 году, когда после первого польского восстания 1830-1831 гг. были переименованы из «литвинов» в «белорусцев». После восстания 1863-1864 гг., когда литвины выступали уже «белорусами», генерал-губернатор Муравьев запретил и само придуманное Тайной Канцелярией слово «Беларусь», введя вместо него «Западно-русский край». Была уничтожена указом царя Униатская церковь в Белоруссии, запрещено богослужение на белорусском языке и книгоиздание, упразднено действие Статута Великого княжества Литовского (действовавшего, кстати, только в Белоруссии, не в Жемойтии – нынешней Литве), запрещено само слово «Литва». Поэтому термины «Белоруссия» и «белорусы» — крайне условны, это порождение царизма, им и запрещенное. И, например, литвинами или тутэйшими (местными) себя продолжали именовать все селяне Минской области даже в начале 1950-х годов, согласно опросам этнографов.
То есть, с точки зрения науки, говоря о белорусах, украинцах и русских, следует говорить уже не о народах и этносах, а о нациях соседей. А это совсем иная категория, где уже неуместны мысли о «слиянии народов» якобы под предлогом их какой-то «этни-ческой общности». Нации никогда не могут слиться друг с другом, ибо по определению не способны к этому.
Наконец, последнюю точку в этом вопросе поставили исследования генофонда: для белорусов русские оказались генетически и антропологически вовсе не родственным народом, а весьма удаленным. А вот единственные родственные по крови народы для белорусов – это поляки Северной Польши (мазуры) и лужицкие сербы нынешней Германии.
В своей работе «Белорусы: становление этноса и «национальная идея» кандидат исторических наук, директор Белорусского научно-исследовательского центра электрон-ной документации Вячеслав Носевич отмечал: «На фоне … очевидной близости мысль о том, что эти «братские народы» тем не менее все же являются разными народами, про-бивала себе дорогу с большим трудом. В среде украинской интеллигенции национальное самосознание зародилось в середине XIX в. и сформулировано было деятелями Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве (1846-1847 гг.), многие из которых затем (в 50-е - 60-е гг.) группировались вокруг журнала «Основа» в Санкт-Петербурге. Там, в частности, была опубликована статья Н.И. Костомарова «Две русские народности», название которой говорит само за себя.
Признание существования третьей «русской народности», белорусов, вызревало еще медленнее. В умах местной интеллигенции боролись польское самосознание и идеология так называемого «западно-руссизма», согласно которой белорусы были лишь одной из этнографических групп русского народа. Идея самостоятельности белорусского народа была впервые выдвинута, пожалуй, народнической группой «Гомон», действовавшей среди белорусских студентов в Петербурге в 1880-е гг., притом не без влияния аналогичных украинских групп. Но еще несколько десятилетий этой идее приходилось доказывать свое право на жизнь. Например, авторитетный языковед, академик И.И. Срезневский в 1887 г. утверждал: «Гораздо правильнее белорусский говор считать местным говором Великорусского наречия, а не отдельным наречием». Двухтомная работа П.В. Шейна по этнографии белорусов, опубликованная в 1887-1893 гг., вышла под не менее красноречивым, чем статья Костомарова, названием: «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края».
Те, кто утверждал национальную самобытность украинцев и белорусов, тем самым вставали перед необходимостью объяснить причины ее возникновения. На первом этапе это делалось достаточно поверхностно. Так, Костомаров заложил начало, условно говоря, «племенной концепции», согласно которой черты различия великорусов и малорусов были унаследованы от разных групп славянских племен («княжений»), упомянутых в «Повести временных лет». Этнические особенности белорусов объяснялись им просто: «Где были кривичи, там ныне белорусы». Очевидно, под белорусами он понимал только жителей той территории, которая в первой половине XIX в. называлась «Белой Русью»: север, северо-восток и отчасти центр современной Белоруссии вкупе со Смоленщиной. Эта территория действительно была близка к территории расселения кривичей «Повести временных лет».
Российский историк В.О. Ключевский в конце XIX в. сформировал, а в 1904 г. опубликовал иное, хотя столь же поверхностное объяснение. Первоначальные племенные различия, по его мнению, стали уже, неразличимы к XIII в., когда Русь распалась на две мало связанные между собой области – южную (киевскую) и северо-восточную. «Великорусское племя... было делом новых разнообразных влияний, начавших действовать после этого разрыва народности», причем немалую роль сыграло взаимодействие с местным «инородческим» населением (по современной терминологии – субстратом), а также адаптация к природным условиям Волго-Окского междуречья. Южный же центр в результате татарского нашествия обезлюдел, а его уцелевшее население отхлынуло на территорию Польши и Великого княжества Литовского. В XV-XVI вв. его потомки вторично заселили степные окраины, смешавшись «с бродившими здесь остатками старинных кочевников», что и привело к сложению «малорусского племени как ветви русского народа». Происхождение белорусов В.О. Ключевский вообще не затронул, но из общей схемы можно заключить, что его также можно было бы объяснить лишь «новыми разнообразными влияниями» XIII-XVI вв.
Все предложенные в дальнейшем объяснения этногенеза восточнославянских на-родов можно свести либо к одной из этих двух крайних позиций, либо к их комбинации в разных пропорциях. При этом вырисовывается достаточно характерная закономерность: представители украинского и белорусского национальных движений в целом склонялись к «племенной концепции», т. е. постулировали изначальные различия предков трех наро-дов, а российские (позднее – ортодоксальные советские) исследователи явно смещали акцент в сторону вторичных влияний, разорвавших некогда единый этнос.
Две наиболее разработанные версии были предложены на рубеже XX в. А.А. Шах-матовым и Е.Ф. Карским. Первый из них признавал разделение племен «Повести вре-менных лет» на три группы говоров (северную, среднюю и южную), но полагал, что эти группы испытали нивелирующее взаимовлияние в эпоху Киевской Руси и послужили только основой для сформирования восточнославянских народов. В целом же этот про-цесс состоялся уже после татарского нашествия, в рамках новых государств – Московского и Литовского. В частности, белорусская народность сложилась на базе западной ветви среднерусской группы говоров, но благодаря прежде всего политической изоляции от восточных и северных говоров, эволюционировавших в направлении русского языка.
Карский вслед за Костомаровым усматривал истоки этнообразующих черт в осо-бенностях древнеславянских племен. Но, поскольку в его время понятие «Белоруссия» стало значительно шире, включая жителей Полесья и верхнего Понеманья, механическое сопоставление белорусов с кривичами стало невозможным. Карский указал на три древнерусских племени, давших начало белорусскому этносу: кривичей, дреговичей и радимичей. Но сложение единой народности на их основе он датировал более поздним временем – XIII-XIV вв., когда потомки указанных племен вошли в состав Великого княжества Литовского…
В качестве примера эволюции «племенной концепции» интересна версия, предло-женная деятелем белорусского национального возрождения В. Ластовским. Она была сформулирована в предисловии к изданному им в 1924 г. «Подручному русско-кривскому (белорусскому) словарю». Уже в Х веке, по мнению В. Ластовского, белорусы представ-ляли собой полностью сформировавшийся народ, который выступает под именем «кри-вичи», а ряд племен «Повести временных лет»: дреговичи, древляне, радимичи, вятичи (а также упомянутые им по явному недоразумению «горяне») – представляли собой про-сто ветви единого «кривского племени». Именно племенные особенности были, по его мнению, ключевыми в образовании белорусского («кривского») народа, а все вторичные воздействия (вхождение в состав Руси, принятие христианства, литовское, а затем поль-ское и российское владычество) лишь размывали чистоту древнего этноса, которую над-лежит по мере возможности сохранить и возродить. Интересно, что Ластовский совер-шенно не замечал порочного круга, лежащего в основе его концепции: основанием для включения древних племен в состав «кривского племени» служила их локализация на территории, которая в начале XX века была этнически белорусской, в то время как свое-образие данной территории объяснялось наследием этих же племен.
Значительно более важные последствия для этногенетических процессов имело образование на территории Руси двух полностью самостоятельных и даже враждебных друг другу государств: Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского. Не случайно именно на этот период обращали свое внимание все исследователи, отвергавшие «племенную» концепцию. Действительно, государственная граница между ВКЛ и Московским государством, сложившаяся к началу XVI в., удивительно точно совпадает с современной этнической границей между русскими и белорусами. Более того, изменения политической границы, в результате которых Смоленщина и Брянщина периодически отходили то к ВКЛ, то к Москве, хорошо соответствуют «промежуточному» этническому состоянию этих территорий, которое только в XX в. завершилось их включением в русский этнос (на большинстве этнографических и лингвистических карт конца XIX - начала XX в. эти территории еще обозначены как белорусские).
Тем не менее факторы, производные от политического раздела Руси, неплохо объясняют только западную границу русского этноса, но никак не этническую границу между белорусами и украинцами. В политической истории этих двух народов не было существенных различий с середины XIV в. до 1569 г., когда в результате Люблинской унии территория Украины вошла непосредственно в Польское королевство, а Белоруссия осталась в составе ВКЛ, сохранившего самостоятельный статус в рамках федеративной Речи Посполитой. Да и политическая самостоятельность ВКЛ позднее была в значительной степени формальной, а основные культурные, религиозные и, в известной степени, социально-экономические процессы шли на всех восточных землях Речи Посполитой практически синхронно.
Более того, сам факт различного поведения белорусской и украинской шляхты накануне Люблинской унии, что и привело ко включению Украины в состав Польши, свидетельствует о серьезных различиях в самосознании – вопреки сходству внешних (материальных) условий. Причина появления этих различий требует своего объяснения.
Процесс образования ВКЛ начался, как известно, в середине XIII в., сразу после татарского нашествия на Русь. Уцелевшие княжества на севере и западе Белоруссии (Новогрудское и Полоцкое) оказались под властью литовских князей. Не исключено, что они сами пошли на союз с Литвой, чтобы избежать гораздо более неприятного подчине-ния Золотой Орде. На протяжении нескольких последующих десятилетий молодое госу-дарство отразило попытки подчинить его со стороны татар, Галицко-Волынского княжества и Тевтонского ордена, что доказало жизнестойкость новой государственной (естественно, не национальной!) идеи, которую можно условно называть «литовской». Она охватила население, отличавшееся крайней этнической пестротой. В его состав входили балтоязычные литовцы и родственные им выходцы из Пруссии и Ятвягии, а также славянское население Подвинья (в основе состоявшее из кривичей-полочан), Центральной Белорусии (потомки дреговичей, испытавших в этом районе воздействие довольно сильного субстрата) и верхнего Понеманья, где происходило смешение миграционных волн кривичей, дреговичей и волынян, наслоившихся на ятвяжский субстрат (культура каменных могил).
Правящая династия в этом государстве была литовского происхождения, что спо-собствовало закреплению за ним политонима «Литва», который стал также одним из са-моназваний смешанного населения. В то же время «языком межнационального обще-ния», вероятно, стал местный славянский (смешанный кривичско-дреговичский) диалект, называемый в источниках «руским языком».
В то же время среди уцелевшего населения лесной и лесостепной зон Правобе-режной Украины, в основе своей состоящего из потомков носителей культуры Луки-Райковецкой, после утраты связей с другими русскими землями не могли не усилиться процессы консолидации. Им содействовало политическое объединение данной террито-рии под властью Даниила Галицкого и его потомков. Надо полагать, что Турово-Пинская земля находилась под воздействием этого же центра, чему способствовала ее изначальная близость с Волынью. Фактически в этом регионе шел процесс сложения самостоятельного этноса, который по одному из названий данного ареала можно условно обозначить как «червонорусский»…
Наметившиеся процессы этногенеза вскоре испытали ряд глубоких трансформа-ций. Литва под властью талантливого политика Гедимина окрепла настолько, что начала подчинять соседние русские земли. Поначалу это привело к конфликту с южным («червонорусским») очагом, от которого под контроль Литвы примерно в 1320-е гг. отошли южные земли Белоруссии (Пинск и Брест). Но вскоре ситуация еще более резко изменилась, когда династия потомков Даниила Галицкого пресеклась. Их владения стали ареной борьбы между Литвой и соседней Польшей и к середине XIV в. оказались разделенными между ними.
Так южный этногенетический очаг утратил свое единство. Его западная часть (Га-лиция) на несколько столетий вошла в состав Польши, в то время как Волынь вслед за Полесьем попала под власть Гедиминовичей. Это не могло устранить объективные черты сходства местных жителей, но крайне затруднило субъективное осознание этого сходства. Наоборот, политическая и интеллектуальная элита в Галиции не могла не испытывать сильное влияние идей польской государственности, а на остальной территории – аналогичных идей государственности «литовской» (в вышеуказанном «межэтническом смысле»). После Кревской унии 1386 г., когда оба государства образовали конфедерацию под властью единого монарха, между польской и «литовской» идеями началась конкуренция.
Позиция местной шляхты накануне Люблинской унии, когда сеймики Подляшья, Волынской земли и большей части Киевского воеводства высказались за прямое включение в состав Польши, была итогом этой конкуренции. В то же время шляхта этнографически близких волынянам Брестского, Пинского и Мозырского поветов приняла решение остаться в составе ВКЛ, что можно расценивать, как свидетельство полной дезинтеграции южнорусского этногенетического центра. На одной части его территории возобладала польская идея, на другой – «литовская». В итоге его население влилось потом в два разных народа, линия раздела между которыми прошла как раз по границе между ВКЛ и Польским королевством после Люблинской унии.
Северорусский этногенетический очаг к этому времени также исчез в результате завоевания Новгородской земли Москвой во второй половине XV в. Окончательный удар ему был нанесен Иваном Грозным в годы опричнины, когда Новгород подвергся невиданно жестокому разгрому. После этого уцелевшее местное население утратило всякую опору для этнической консолидации и постепенно слилось с великорусским этносом…
Для продолжения процессов этногенеза на данной территории необходимее было появление новых конструктивных, наступательных идей. Отчасти такую роль сыграла идея церковной унии с католичеством, которая вывела местное православное население из-под контроля Московской патриархии. Этой идее в начале XVII в. пришлось выдержать ожесточенную борьбу с «общерусской» идеей, в которой униатство в конце концов одержало победу. В XVIII в. на территории Белоруссии порядка 70% населения были униатами, причем факты их активного сопротивления переводу в православие после присоединения к Российской империи свидетельствуют, что данная идея успела пустить глубокие корни и сильно способствовала самоидентификации белорусов, их противопоставлению себя русским.
Но все же униатству нельзя приписывать решающую этнообразующую роль. Тем более роль национальной религии белорусов. Оставшиеся 30% населения Белоруссии либо сохранили православное вероисповедание (преимущественно на востоке), либо принадлежали к католической конфессии (на западе и в центре), причем среди политиче-ской элиты – шляхты, процент католиков (а в определенный период времени также про-тестантов) был еще более высок. Консолидировать белорусов в единую нацию униатство поэтому никак не могло. К тому же оно распространилось в равной мере и на территории Украины, поэтому его ролью можно опять-таки объяснить лишь упрочением этнической границы между русскими и белорусами, но не появление таковой между белорусами и украинцами».
Глава третья
История, мать наша
Для начала разговора о корнях государственности наших народов, окунемся в ис-торию чуть поглубже, чтобы лучше понять происходившие события в XI-XII веках, когда, на мой взгляд, был самый расцвет государства Русь.
В самом, пожалуй, известном (наряду со «Словом о полку Игореве») источнике по древней истории Руси «Повести временных лет» летописец Нестор выводит славянское племя от племени Иофета, включавшее в себя 72 народа, которое двинулось на запад и на север. От этого племени якобы и произошли «так называемые норики, которые и есть славяне»: «Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так, одни, придя, сели на реке Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи… Когда… славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ля-хами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи – лутичи, иные – мазовшане, иные – по-моряне». Что же касается племен, составивших впоследствии русский народ, Нестор со-общает: «…славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие древляна-ми, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота… Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славяне и построили город, и назвали его Новгород. А другие сели на Десне, и по Сейму, и по Суле и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянской».
У разных славянских племен, образовавших впоследствии русский народ, был свой путь в истории. Установлено, что поляне, северяне и древляне пришли на Среднее Поднепровье, Припять, Десну с берегов Дуная; вятичи, радимичи и дреговичи двинулись на восток к местам своих расселений из земли «ляхов», т. е. из района Польши и Белоруссии (там до сих пор есть названия рек Вяча, Вятка, Ветка). Полочане и новгородские словене шли с юго-запада через Белоруссию и Литву. Часть переселенцев (кривичи) осела на Восточно-Европейской возвышенности, откуда вытекают Днепр, Москва-река, Ока, Великая, а также Ловать. Переселение это совершилось не раньше VII в. Первые славянские поселенцы в районе будущей Москвы появились с запада не ранее IX в. Археологи находят в местах расселения славян лепную грубую керамику и следы низких, углубленных в землю деревянных домов. Обычно пришедшее славянское племя устраивало большое поселение, от которого по окрестностям «отпочковывались» небольшие поселки. У главного племенного поселения возвышался курганный могильник, а также городище-убежище на холме, в излучине реки или у впадения одной реки в другую. В этом городище могло быть и капище славянских богов.
Дальше процитирую российского историка Евгения Анисимова:
«Славянское племя полян жило на Днепре в IX в. Их столицей был небольшой го-род Киев, получивший (по одной из версий) имя предводителя местного племени Кия, ко-торый правил в нем с братьями Щеком и Хоривом. Киев стоял в очень удобном месте, на пересечении дорог. Здесь, на берегу полноводного Днепра, возник торг, где покупали или обменивали зерно, скот, оружие, рабов, украшения, ткани – обычные трофеи вернувшихся из набегов вождей и их дружин. В 864 г. два скандинава-варяга, Аскольд и Дир, захватили Киев и стали там править. Проходя по Днепру, они, согласно летописи, заметили небольшое поселение и спросили у местных жителей: «Чей это городок?» А им ответили: «Да ничей! Построили его три брата – Кий, Щек и Хорив, куда-то сгинули, а дань мы платим хазарам». Тогда варяги захватили «беспризорный» Киев и обосновались там. При этом они не подчинялись правившему на севере Рюрику. Что же произошло на самом деле? По-видимому, жившие в этих местах поляне были достаточно слабым племенем, осколком от некогда единого, пришедшего из Польши племени, известного из византийских источников как «лендзяне», т.е. «ляхи». Это племя, притесняемое могучим племенем кривичей, стало распадаться. В этот момент на Днепре и появились конунги Дир и Аскольд, подчинив себе полян и основав свое княжество. Из этой легенды о завоевании полян Диром и Аскольдом видно, что Киев уже существовал как поселение. Его происхождение покрыто глубокой тайной, и никто не может точно сказать, когда же он возник. Одни историки считают, что это произошло в V в., другие убеждены, что Киев «младше» Ладоги, появившейся в VIII в. После отделения Украины от России эта проблема сразу же приобрела политическую окраску – российские власти хотели бы видеть столицу Руси не в Киеве, а в Ладоге или Новгороде. Употреблять прежде популярный в советское время термин «Киевская Русь» теперь уже не модно. Иначе считают в самом Киеве, повторяя известную по летописям формулу: «Киев – мати городов русских». На самом деле в середине IX в. ни Киев, ни Ладога, ни Новгород не были столицами древнерусского княжества, потому что само это княжество еще не сложилось» (Е.В. Анисимов. «История России от Рюрика до Путина. Люди. События. Даты»).
Соглашусь, пожалуй, с Анисимовым – в IX веке рановато, наверное, говорить о какой-то единой столице. Тогда сильны еще были племенные союзы между князьями, и единое княжество, которое позже назовут Русью, только-только зарождалось, хотя уже и тогда русичи вполне конкретно совершали боевые походы (например на город Амастриду на севере Черноморского побережья в 840-х гг.) и во главе с Аскольдом угрожали Царьграду в 860 году, захватив и разрушив его предместья. Константинопольский патриарх Фотий весьма эмоционально передал чувства и страх жителей Константинополя при появлении ранее никогда невиданного грозного врага: «Народ (русы) из страны северной.., и племена поднялись от краев земли, держа в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны, голос их шумит, словно море».
Вот что писал советский историк Леонид Алексеев в книге «Полоцкая земля в IX - ХІІІ вв.» (1966 г.):
«Современные данные археологии и топонимики показывают, что в эпоху раннего железа Восточную Европу населяли три крупные группы племён.
Первая, ираноязычная, занимала Крымский полуостров, Кубань, Нижний Дон, Нижний Днепр и доходила на севере до водораздела Сейма, Десны и Оки.
Другая, финноязычная группа, охватывала всё Верхнее Поволжье, бассейн Сред-ней и Нижней Оки, на западе доходила до озера Эзель…
Третья, балтоязычная, охватывала всё Верхнее Поднепровье (включая Киев, пра-вобережье Сейма, верхнюю Оку) и уходила на запад в Прибалтику».
Эти три разные этнические группы, соответственно, являлись предками современ-ных украинцев, русских и белорусов. При переходе на славянский язык они сохранили свою антропологию, генофонд и древние традиции.
Итак, путем обобщения данных ряда наук мы получаем «точку отсчета» в про-странстве и времени. Она характеризует предков белорусов как индоевропейцев. Образо-вавшиеся здесь племена позже получили название балтских, а еще позже — славянских.
А иностранные источники сообщали о существовании в Надднепровье могущест-венного княжества во главе с «королем Диром». Но уже в Х-XI веках это было сильное государство, защищавшее всю европейскую цивилизацию на ее восточных рубежах. И уже тогда на Руси было множество городов – не зря же викинги называли Русь – гардари-ком, т.е. страной городов, стольным градом которой и стал Киев.
Арабские писа¬тели X в. Абу Джафар ат Табари, Абу Али Ахмед Ибн Даста соглас-но говорят о том, что у русских было много городов, а один из самых обстоятельных арабских авторов, Абуль Хасан, известный под прозванием Аль Масуди (перв. пол. X в.), кроме того отметил, что «первый из славянских царей, царь Дира, имеет обширные города и многие обитаемые страны». Подтверждает эти слова и византийский император Константин Порфирогенет (955-959), в своей книге «Об управлении государством» называя по имени ряд русских городов, расположенных на водных путях, откуда приходили суда-моноксилы в его столицу Константино¬поль: Самвата (Киев), Невогардас (Новгород), Милиниска (Смоленск), Чернигога (Чернигов) и др.
Многочисленные славянские миграции (как в XII-первой половине XIII вв., так и после монгольского разорения) действительно подтверждаются археологией. Интенсивная славянская колонизация северо-восточной Руси началась во второй половине IX-X вв. и долгое время шла бок о бок со скандинавской — северогерманский этнический элемент весьма заметен в «ярославских могильниках», в частности в Тимирёво.
К середине XI столетия здесь уже прочно утвердилась древнерусская культура, хоть и с характерным для нее местным колоритом, а местное финское население было славянизировано. В это же время исчезают и поселения местных племен, например Сар-ское городище, неподалеку от которого появляется уже древнерусский Ростов.
Приток славянского населения усилился в XII веке — в годы правления Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского был основан целый ряд городов, названия которых указывают на связь их обитателей с юго-западными русскими землями. Это известные нам по летописным источникам Трубеж, Лыбедь, Переяславль-Залесский, Звенигород, Вышгород, Перемышль.
Один из крупнейших специалистов по истории северо-восточной Руси Н.А. Мака-ров констатирует рост плотности сельского и городского населения перед монгольским нашествием. После Батыева разорения эти тенденции сохранились. Население массово бежало из разоренных киевской и черниговской земель на север. Свидетельством этих процессов могут служить и биографии некоторых бояр, перешедших на службу к москов-ским князьям. Фёдор Бяконт (отец митрополита Алексия) приехал в Москву из Чернигова, Нестор Рябец (основатель рода Квашниных) — из Киева.
Этим отчасти объясняется и усиление Москвы. Всё Средневековье шла постепен-ная внутренняя колонизация Московского государства восточнославянским населением, прибывавшим с юга и запада, и финно-угорский субстрат постепенно растворился. Следы давнего смешения сохранились лишь в окраинном вологдо-вятском регионе.
Однако уже в XII в., а если точнее, в 1120-е годы Русь распадается на несколько составных частей, которые совершенно по-разному взаимодействовали друг с другом и не знали единства. Этим и поспешили воспользоваться монголо-татары, которые в 1240 году под предводительством хана Батыя захватили Русь, при этом серьезно разрушив сам Киев.
А теперь уточним, что название государства – Киевская Русь – появилось только в XIX веке и использовалось для обозначения древнего государства. Сами жители Киев-ской Руси никогда свое государство так не называли. У них было более короткое и емкое название — Русь. Изначально оно означало Киев, однако по мере расширения власти ки-евских князей это слово постепенно стало обозначать все территории, которые подчиня-лись Киеву. То есть, слова «Киев» и «Русь» изначально были синонимами, однако по мере расширения территорий они постепенно разошлись в своих значениях — Киев для обозначения города, и Русь для обозначения государства. В свою очередь, «городами русскими (руськими)» назывались другие поселения на территории Руси.
Таким образом, мы постепенно подошли к происхождению фразы о матери городов русских.
Само же высказывание «Киев — мать городов русских» является переводом фраг-мента древнерусской литературы, а конкретнее — фрагмента «Повести временных лет», который датируется 882 годом. Согласно повести, фраза: «Да будет Киев матерью городов русских», – принадлежала князю Олегу. Таким образом, он, выражаясь современным языком, официально объявил Киев столицей, главным городом над другими поселениями Руси.
Интересный факт — в древнерусских текстах «матерью городов всех» именовали Иерусалим. Таким образом, фразу «мать городов русских» также можно воспринимать, как «русский Иерусалим». Такая трактовка объясняется тем, что Киев на тот момент был центральным городом в религиозной жизни Руси. Это подтверждается фактом сообщения около 867 года константинопольского патриарха Фотия о массовом крещении русов в княжение Аскольда и Дира (т.е. еще задолго до крещения княгини Ольги, не говоря уже о князе Владимире), косвенным же свидетельством чего является строительство церквей как на месте могилы Аскольда, так и на месте захоронения Дира.
Подконтрольные же Киеву территории называли также краями или украинами. Эти слова были синонимами. Например, в древнеславянском языке фразы Заднепровский край, Заднепровская украина и Заднепровская земля были бы равнозначны по смыслу. И, вопреки распространенному заблуждению, слово «украина» не было синонимом слова «окраина». Окраинами называли границы территорий, а украинами — сами терри-тории, земли.
Таким образом, Русь состояла из Киева и нескольких краев или украин (подчинен-ных Киеву земель) вокруг него.
Слово «Украина», в качестве названия территории государства, впервые упомина-ется в Киевской летописи Ипатьевского свода XII—XIV веков под 1187 годом в связи со смертью в пограничной Переяславской земле князя Владимира Глебовича («о нем же ;краина много постона»), позднее оукраина упоминается в летописях 1189 и 1213 годов (Галицко-Волынская летопись). Эти упоминания относились к окраинным территориям Переяславского (Посульская оборонительная линия), Галицкого и Волынского княжеств. Тогда этим словом называли прилегающую к Киеву территорию Руси. Окончательно это название закрепилось, когда эти территории стали частью федерации славянских стран — Великого княжества Литовского, Жемойтского и Русского (именно таково полное и офи-циальное название этой страны).
При этом за словом «украина» также оставались значения «земля, территория». Например в универсале 1580 года фразы «украина русская» и «земля русская» использу-ются поочередно, как синонимы. Однако постепенно это слово становится единым собст-венным названием государства.
Французский военный инженер Гильом Левассер (Гийом ле Вассер) де Боплан много лет прослуживший у польского короля Владислава, где он руководил строительст-вом крепостей, и даже воевал против повстанцев-казаков Остряницы и Павлюка, исследовал днепровские берега и составлял топографические карты. После смерти Владислава он вернулся на родину и в 1660 году в Руане выпустил книгу«Описание Украины, которая составляет несколько провинций Королевства Польши. Простирается от пределов Московии вплоть до границ Трансильвании». Книгу де Боплана вскоре перевели на английский, немецкий, польский, на латынь. А первый русский перевод появился только в 1832 году. Кстати, Николай Васильевич Гоголь вывел де Боплана в «Тарасе Бульбе» под именем «иностранного инженера», который руководит польской артиллерией в сражениях при Дубно.
Помимо книги, де Боплан в 1639 году составил также и «генеральную карту» Ук-раины, которую выкупил польский король и которой с успехом пользовались поляки во время войн с русскими («московитами»), казаками и турками. На картуше карты читаем: «Carte d’Ukranie Contenant plusiers Prouinces comprises entre les Confins de Moscouie et les Limites de Transiluanie» («Карта Украины с многочисленными ее провинциями от окраин Московии до границ Трансильвании»).
В 1712 году в Нюрнберге знаменитый гравер и картограф Иоганн Баптист Гоманн издал карту под названием «Vkrania quae et Terra Casaccorum cum vicinis Walachiae, Moldaviae, Minorisq Tartariae provinciis» («Украина, или Казацкая земля с прилегающими провинциями Валахии, Молдавии и Малой Татарии»). Под «Малой Татарией» здесь по-нимались земли Крымского ханства. Причем на картуше, украшенном изображением гет-мана Мазепы, слово Украина написано как «Vkraina», а собственно на карте как «Ukraina».
Однако же, в русских источниках времен Московского царства слово «украина» означало как правило именно окраину, отдаленную пограничную землю.
Так, в грамоте царя Федора Ивановича к донским казакам (1593) читаем: «…царь и царевичи (имеются в виду татарские – В.Ю.) поидут на наши украины и с ними азовские люди <…> а велено черкасом запорожским гетману Хриштопу Косицкому и всем атама-ном и черкасом быть на Донце на шляхех и за царем идти к нашим украинам».
Даже русские города на южной границе – Тула, Кашира, Калуга, Таруса, Верея, Брянск – еще в середине XVII века назывались «украйными», или «украинскими», горо-дами. В это же время города собственно Украины (Малой Руси) назывались «городками черкасскими».
В «Повести об Азовском осадном сидении» (1642) донские казаки грозят осадив-шим крепость туркам: «…собралось бы тут его государевых людей с одной лишь Украи-ны многое множество! И таковы его государевы люди с русской Украины, что, подобно львам яростным, алчут и хотят отведать вашей плоти басурманской».
После Переяславской рады украинские земли воспринимались русскими, как новая окраина России, что было вполне естественно: географически это в самом деле была юго-западная окраина. «Малороссия была действительно Украйной, т.е. пограничной землей», – писал Иван Аксаков в пятидесятые годы XIX века, когда большая часть украинских земель уже была далека от новых границ империи. В свою очередь, земли Западной Руси были окраиной и для поляков. Украина – окраина Речи Посполитой, земля по соседству с «дикими полями».
Однако в одном из важных источников по истории Украины и украинско-русских отношений от Богдана Хмельницкого до Мазепы под названием «Летопись Самовидца» (авторство которой, как и авторство «Слова о полку Игореве» до сих пор точно не уста-новлено, но предполагают, что это может быть бывший сотник Нежинского полка Роман Онисимович Ракушка-Романовский (1623–1703)), даже в небольшом отрывке неоднократ-но упоминается слово «Украина»: «Была тая поголоска на всей Україні, албо хвалка от шляхти, же по знесенню тоей своеволі с Хмелницким міли панове Україну плюндровати и болшую часть осажовати людми німецкими и полскими. Также и у віри руской помішка великая била от уніят и ксендзов, бо уже не тилко унія у Литві, на Волині, але и на Україні почала гору брати. В Чернігові архимандритове один по другом зоставали, по инших городах церкви православніе запечатовали, до чого помошниками оным шляхта, уряд и ксіонзи были, бо уже на Україні що городок, то костел был. А в Кіеві теж утиск немалій церквам божіїм старожитним чинили так воевода кіевскій Тишкевич, на тот час будучій, яко теж іезуїти, домінікани, бернадини и иншіе закони наездами правими метрополиту утескуючи и науки школ забороняючи, згола старорускую православную християнскую віру собі прекладаючи не розную от поган; бо ліпшое пошанованне ляда жидищеві спросному било, аніжели найліпшому християнинові русинові. А найгоршое насмівіско и утиски терпіл народ рускій от тих, которії з руской віри приняли римскую віру
И так народ посполитій на Україні, послишавши о знесенню войск коронних и гет-манов, зараз почали ся купити в полки не толко тіе, которіе козаками бивали, але хто и ніґди козацтва не знал. Що видячи панове державци українніе, не толко стар остове зостаючіе по городах, але и сам князь Вышневецкій, которій немал усе Задніпра міл в своем подданстві, иміючи при себі килканадцять тисяч люду военного грошового, опроч драгуніеї и вибранцов, которих с подданних своїх начинил был по всіх городах незлічоную річ, — мусіл утікати и уступовати з України, з городов своїх, з княгинею и з сином своїм Михайлом, которій напотом королем полским зостал был».
В этом отрывке помимо Украины упоминается еще и народ – русины/руский (именно так – с одной «с»), но, например гетмана Брюховецкого летописец называет «ук-раинским» гетманом, пишет о «старожитной шляхте украинской», отличает «города укра-инские» от «городов московских». По всему видно, что летописец ни в коем случае не считал свою страну только окраиной Польши или царства Московского. Кроме того, в тексте он и различает пограничье и страну-Украину, например, упоминает: «Умань, пре-славный город украинский пограничный…».
Да и Богдан Хмельницкий неоднократно называл свое отечество «Украиной». Слово «Украина» хорошо знали и простые люди. Перед сражением при Желтых Водах (апрель 1648 года) реестровые казаки перешли на сторону Хмельницкого, чтобы «служить верою и правдою церкви святой и матери нашей Украине».
Знаменитый казачий атаман Семен Палий, герой войн с турками, величал ее «сво-бодной казацкой Украиной». Злейший враг Палия гетман Иван Мазепа в своем универсале говорил о «нашей Украине». Универсал гетмана, как и манифест императора, – это одновременно и закон, и обращение к народу, а потому язык универсала должен быть прост и всем понятен. Если гетман называет свою страну «Украиной» и рассчитывает при этом на поддержку народа, значит, понятие «Украина» было уже хорошо известным, общепринятым и среди простых людей. Пилип (Филипп) Орлик, бывший генеральный писарь при Мазепе, а после его поражения и гибели, бежавший в Европу (это в честь него назван парижский аэропорт Орли), утверждал, будто Мазепа действовал «ради общего добра нашей бедной Украины, для пользы всего Войска Запорожского и народа малороссийского».
Словом, и простые казаки, и гетманы, полковники, атаманы – все называли свою родину Украиной. Не украиной/окраиной Польши или царства Московского, а просто Украиной – страной, родной страной.
Впервые украинцем назвал себя пленный запорожский козак Олешка Захарьев в 1619 году. Свидетельство об этом сохранилось в архиве Разрядного приказа. Николай Го-голь дважды упоминает «украинский народ» в «Страшной мести». Знали и употребляли это понятие и русские образованные люди. В романе Антония Погорельского (псевдоним внебрачного сына А.К. Разумовского Алексея Алексеевича Перовского (1787-1836)) «Мо-настырка» (1830-1833) читаем: «Усатый, тучный украинец, не отвечая мне ни слова, по-кривил рот, почесал подбритую в кружок голову, медленными шагами вышел в другую комнату <…> Угрозы мои не изменили ни одной черты неподвижной физиономии упрямо-го украинца».
В Европе, как мы помним, впервые узнали и приняли не русскую, а именно укра-инскую трактовку понятия «Украина». Гильом де Боплан, посвящая свое сочинение поль-скому королю Яну Казимиру, писал о «пограничной Украине, находящейся между Мос-ковией и Трансильванией». Иоганн Баптист Гоманн напечатал в своем атласе карту «Ук-раины, или Казацкой земли», а не карту польской или московской украины/окраины. Ма-теус Зойтер издал в Аугсбурге в 1742 году карту «Украинского королевства с Киевским и Брацлавским воеводствами». Здесь Украина не имеет ничего общего с окраиной или по-граничьем.
Советские же и нынешние российские историки, этнографы и филологи к единой трактовке так и не пришли, однако больше склоняются к «окраинной» версии: «Название “Украина” первоначально относилось к отдельным юго-западным русским землям, озна-чая пограничье страны (от “край” – граница)» (Большая советская энциклопедия); «Осно-вой этнонима <…> стал термин “краина”, т.е. страна, к-рый к 18 в. закрепился в офиц. до-кументах и восходит к назв. “Украина” (“край”)…» (Энциклопедия «Народы России», 1994).
В результате Андрусовского перемирия 1667 года Украина была разделена по ли-нии Днепра. Именно в то время возникло название Малороссийская Украина, или Мало-россия — так называли левобережные территории Украины, которые по договору пере-мирия достались Московии. При этом правобережная часть Украины как была Русью, так и осталась.
После провозглашения независимости, слово «Украина» стало уже собственным названием для страны. Таким образом Киевская Русь стала Украиной. Однако изначально, повторюсь, это слово означало «земля, край, территория». Аналогии можно найти и в на-званиях других стран Европы, в которых используется слово land — земля, территория. Например, Германия (Deutschland), Англия (England), Нидерланды (Nederland)...
26 мая 1093 года у реки Стугна (правый приток Днепра) три князя, братья Свято-полк Киевский, Ростислав Переяславский и Владимир Мономах Черниговский встрети-лись с половецким войском. Русское войско пересекло полноводную от дождей реку Стугну тремя полками, прошло город-крепость Треполь (по другой версии – Триполье) и встало между валами древней засечной черты. Здесь, когда русские полки еще не закон-чили переправу, они были засыпаны тысячами стрел, а затем атакованы половцами. Пер-вый, самый тяжелый удар — по отряду правой руки князя Святослава. Половцам удалось потеснить дружину Святослава, и второй удар по головному отряду князя Ростислава они нанесли с фронта и фланга. Третий удар пришелся по отряду левой руки князя Владимира. Русские войска наступали вразброд, по частям, по частям же и разбивались сконцентрированными ударами половцев. При отступлении, на переправе через Стугну, утонул переяславский князь Ростислав, князь Владимир, отличный пловец, сам едва не утонув, вытащил из реки уже мертвого брата.
В проигранной битве пали, утонули и были пленены сотни русских дружинников и воевод. Князь киевский Святополк бежал в Треполь, а затем в Киев. Князь Владимир (Мономах) затворился в своей вотчине — Чернигове. Половцы не рискнули перейти бу-шующую Стугну и растеклись грабежами по правобережью Днепра.
Поражение было страшным: вся Стугна была забита трупами русских воинов, а по-ле дымилось от крови павших. «Наутро же, 24-го, – пишет летописец, – в день святых мучеников Бориса и Глеба, был плач великий в городе, а не радость, за грехи наши великие и неправды, за умножение беззаконий наших». В тот же год хан Боняк чуть было не захватил Киев и разорил его неприкосновенную раньше святыню – Киево-Печерский монастырь, а также пожег окрестности города.
Умирая в 1093 г., Всеволод Ярославич просил поставить гроб его возле гробницы отца – такова была воля Ярослава Мудрого, некогда сказавшего сыну: «Когда Бог пошлет тебе смерть, ложись, где я лягу, у гроба моего, потому что люблю тебя больше братьев твоих». К моменту смерти Всеволода наиболее вероятным кандидатом на Киевский стол считался его сын, черниговский князь Владимир Мономах. Но он не решился занять место отца – уступил Киевский стол своему двоюродному брату Святополку Изяславичу Туровскому. Это решение все одобрили – тогда было принято передавать власть «горизонтально» – от старшего брата к младшему, а не «вертикально» – от отца к сыну. Поэтому сын старшего Ярославича Изяслава Святополк стоял «выше» Владимира Мономаха – сына младшего из Ярославичей Всеволода. Мономах с этим считался, хотя отношения со Святополком Изяславичем у него сложились тяжелые.
Став киевским князем и испытывая постоянную угрозу из степей, Святополк пы-тался вести гибкую политику: он женился на дочери половецкого князя Тугоркана, борол-ся с половцами не только оружием, но и стремился договориться с ними.
По этому пути шли потом и другие русские князья, особенно те, кто жил в погра-ничных с половцами княжествах и опасался их набегов или мечтал с помощью половец-кой силы захватить побольше земель, а быть может, и сесть на Киевский златостол. Видя постоянное «нелюбье» и раздоры князей, Владимир Мономах предложил всем князьям собраться вместе, обсудить взаимные претензии и покончить с постоянными распрями.
Все согласились, и в 1097 г., на берегу Днепра, неподалеку от княжеского замка Любеч, на расстеленном в поле ковре, т. е. на нейтральной территории, русские князья встретились. Это были двоюродные братья (внуки Ярослава) – великий князь Святополк Изяславич и удельные князья – Владимир Всеволодович Мономах, а также Олег Свято-славич по прозвищу Гориславич, его братья Давыд и Ярослав Святославичи, Давыд Иго-ревич (сын Игоря Ярославича). Были тут также Василько и Володарь Ростиславичи – дети покойного Ростислава Владимировича, осевшие на Волыни. На этом съезде князья поделили между собой земли и торжественно целовали крест в соблюдение этого договора: «Да будет земля Русская общим… отечеством, а кто восстанет на брата, на того мы все восстанем». После того как они мирно расстались, произошло злодейство: князь Святополк по наущению Давыда Игоревича и его бояр заманил в Киев князя Василько и приказал ослепить его. Летописец утверждает, что Давыд оболгал Василько перед великим князем, обвинив его в намерении захватить власть. Но более вероятна другая причина вероломства Святополка – он хотел прибрать к рукам богатые волынские земли Ростиславичей. Как бы то ни было, расправа с одним из близких родственников сразу же после мирной семейной встречи у Любеча возмутила всех князей. Они вынудили великого князя Святополка признать вину и дать слово наказать клеветника Давыда. Но было уже поздно – в семье князей вновь воцарились недоверие и злоба.
Таким образом, можно констатировать, что XI век начался с убийства (братьев ве-ликого князя Бориса и Глеба в 1015 г.), а закончился, по сути, «убийством» единого госу-дарства – сразу же после съезда князей в Любече, где все договорились о дружбе и взаи-мопомощи, произошло очередное княжеское преступление, после чего уже больше не бы-ло веры никому из князей и, опять же, по сути, начались княжеские междоусобицы, за ко-торой последовала фактическая гибель Руси как единой, восточнославянской державы.
Правда, когда в 1113 году на великокняжеский престол в Киеве вступил по при-глашению киевских старейшин и при одобрении народа – киевлян Владимир Мономах, в стране вновь наступил мир. Где авторитетом, где «вооруженной рукой», Мономах вынуждал притихнуть удельных князей. Он был человеком своего времени – жестоко расправился с неугодным ему полоцким князем Глебом, как и его предок Святослав Игоревич Мономах лелеял мечту обосноваться на Дунае, пользуясь слабостью Византии. Даже столетие спустя о нем вспоминали, как о сказочном, могучем властелине. Неизвестный автор «Слова о погибели Русской земли» восторженно писал о Мономахе, которого, в отличие от униженных татарами князей XIII в. – современников автора, все боялись и уважали: «…половцы своих малых детей (именем его. – В.Ю.) пугали. А литовцы из болот своих на свет не показывались, а венгры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что они далеко – за синим морем».
Тем не менее единую Русь уже было не спасти.
До середины XII века Киевское княжество занимало значительные пространства на Правобережье Днепра: почти весь бассейн Припяти и бассейны Тетерева, Ирпеня и Роси. Только позднее Пинск и Туров обособились от Киева, а земли западнее Горыни и Случи отошли к Волынской земле.
На Руси владение Киевским великокняжеским столом принадлежало старшему в роде и обеспечивало верховную власть над удельными князьями. Киев оставался реаль-ным политическим центром Русской земли по крайней мере до смерти Владимира Моно-маха и его сына Мстислава Великого (в 1132 году).
Возвышение отдельных земель с собственными династиями в течение XII века по-дорвало политическое значение города, постепенно превратив его в почетный приз само-му сильному князю и, соответственно, в яблоко раздора. В отличие от других земель в Киевском княжестве не сложилось собственной династии, что впоследствии и сказалось самым печальным образом. Основная борьба за него велась между князьями из четырех русских княжеств: Владимиро-Суздальского, Волынского, Смоленского и Черниговского.
Первый серьезный удар нанес Киеву разгром союзным войском русского князя Андрея Боголюбского в 1169 году. Впервые за период междоусобиц Киев был взят приступом и разграблен. Два дня суздальцы, смоляне и черниговцы грабили и жгли город, дворцы и храмы. В монастырях и церквях забирали не только драгоценности, но и иконы, кресты, колокола, ризы.
Вслед за тем владимирские князья тоже стали носить титул «великих». Связь меж-ду признанием старейшинства в княжеском роде и обладанием Киева с этого момента стала необязательной. Очень часто завладевшие Киевом князья предпочитали не оставаться в нем сами, а отдать своим зависимым родственникам.
Еще один удар по Киеву был нанесен в 1203 году, когда город был захвачен и со-жжен смоленским князем Рюриком Ростиславовичем и союзными Рюрику половцами.
Во время междоусобных войн 1230-х годов город несколько раз осаждался и разо-рялся, переходя из рук в руки. К моменту монгольского похода на Южную Русь киевским князем был представитель старшей на Руси ветви рода Мономаховичей — Даниил Галиц-кий.
Вот, собственно, мы и подобрались к главной теме данной главы.
Пожалуй, крупнейшими и наиболее сильными княжествами на территории бывшей (Киевской) Руси к XIII веку оказались Владимиро-Суздальское и Галицко-Волынское.
Владимиро-Суздальская земля еще во времена Ярослава Мудрого называлась За-лесьем, являясь глухой языческой окраиной, где бесследно исчезали отважные христиан-ские проповедники. Но постепенно в Залесский край стали переселяться русичи, стре-мившиеся отдалиться от опасной южной границы с половцами. Здесь текли большие су-доходные реки – Волга и Ока, пролегала дорога на Новгород, а также на Ростов и Влади-мир. Мирная жизнь была в Залесье привычным благом, а не передышкой между войнами, как на юге.
Политическое обособление северо-восточных территорий от Киева произошло уже при сыне Мономаха Юрии Владимировиче (Долгоруком) в 1132—1135 гг. Он давно и надежно устроился во Владимирском княжестве, срубив там города Юрьев-Польской, Дмитров, Переславль-Залесский, Звенигород. Однако Юрий, сдружившись с Ольговича-ми, ввязался в борьбу за Киев и оставил свое Залесское княжество. Вообще князь непре-рывно «тянул руку» к киевскому наследию из своего далекого Залесья, за что и получил свое прозвище Юрий Долгие Руки. В 1154 г. умер киевский князь Изяслав Мстиславич, и после непродолжительной борьбы Юрий Владимирович, которому было уже за 65 лет, наконец, захватил власть в Киеве. Но правил он там всего 2 года. Его отравили на пиру у киевского боярина Петрилы. Летописцы без особой теплоты вспоминают князя Юрия – высокого, толстого человека с маленькими глазками и кривым носом, «великого любителя жен, сладких пищ и пития», при котором государством заправляли его любимцы. Юрий был женат дважды – на половецкой княжне Аепе (от нее родился сын – князь Андрей Боголюбский) и на дочери императора Византии Мануила Комнина (матери князей Всеволода, Михаила и Василия).
В 1155 г., уже после того, как Юрий Долгорукий захватил Киевский стол, его сын, 43-летний Андрей, осмелился пойти против воли отца и не остался при нем в Киеве, а самовольно уехал на родину, в Суздаль, вместе со своей дружиной и домочадцами. Он хотел укрепиться в Залесье, а после смерти отца Юрия в Киеве Андрея Юрьевича во Владимире избрали князем. Он был политиком нового склада. Как и его собратья-князья, он хотел завладеть Киевом, но при этом не рвался на Киевский стол, желая править Русью из своей новой столицы – Владимира. Это стало главной целью его походов на Новгород и Киев, переходивший из рук одних в руки других князей. В 1169 г. князь Андрей, как свирепый завоеватель, подверг Киев безжалостному разгрому.
Примерно в 30-е годы XII века Владимиро-Суздальское (на тот момент еще Росто-во-Суздальское) княжество избавилось от власти Киева. Так произошло создание собст-венного княжества, которое значительно отличалось от других по форме политического устройства. Во Владимире была сильна княжеская власть. Во многом это и послужило причиной возвышения этих земель над другими. Достаточно вспомнить, что в других княжествах система управления была другой и менее эффективной: в Новгороде правили бояре через Вече, а в Галицко-Волынских землях власть князя была сопоставимой с вла-стью бояр.
Итак, к концу XII века окончательно произошел перенос политического центра Руси с Юга (Киев) на Северо-Восток (Владимир и Суздаль). Правда, изначально княжество называлось Ростово-Суздальским (при Долгоруком), затем Суздальской землей (при Боголюбском) и только потом Владимиро-Суздальской землей (при Всеволоде Большое Гнездо). Андрея Боголюбского иные историки называют первым русским (правда, некоронованным) царем. К этой важной политической фигуре мы еще вернемся. Пока же обрисуем контуры Северо-Восточной Руси. Несомненно целое столетие, вплоть до монгольского нашествия – это было крупнейшее и довольно мощное государство, с единоличным правителем – великим князем, с собственной армией и чиновничьим классом.
Владимиро-Суздальское княжество (будем называть его наиболее привычным сло-восочетанием) располагалось в северо-восточной части Руси, занимало большую террито-рию – от Северной Двины до Оки и от истоков Волги до ее слияния с Окой. Славяне здесь появились относительно поздно, столкнувшись преимущественно с финно-угорским населением. С севера в Волжско-Окское междуречье в IX – X вв. пришли ильменские словене, с запада – кривичи, с юго-запада – вятичи. В этой области первоначально обитали угро-финские племена: меря, мурома. Слабое развитие этих племен издавна позволило славянам проникнуть в их страну и основать в ней несколько колоний.
Граничило княжество с Новгородской республикой, Смоленским княжеством, Чер-ниговской землей, Рязанским и Муромским княжествами.
Крупнейшими городами были: Владимир, Суздаль, Углич, Ярославль, Тверь, Мо-сква, Кострома, Галич, Белоозеро, Великий Устюг и другие. В основном города распола-гались в южной части княжества, и чем дальше на север – тем меньше городов.
Политические особенности Владимиро-Суздальского княжества заключались в сильной, практически никем и ничем не ограниченной власти князя. В отличие от боль-шинства других земель, здесь князь был главой и решал все важные вопросы. А сильная княжеская власть была возможна из-за того, что в этих землях было большое количество новых городов, где еще не успело сформироваться сильное боярство. С другой стороны, здесь происходило постоянное увеличение населения: люди переселялись в эти земли, поскольку они были сравнительно безопасными от набегов кочевников, благодаря множеству лесов, служивших естественной защитой. Кроме того, путь кочевникам в ростово-суздальские земли преграждали южнорусские княжества, принимавшие на себя основную тяжесть вражеских набегов. К тому же, решительный в своих действиях Андрей Боголюбский выгнал из Владимира своих братьев и удалил от себя двух племянников, которые со временем могли превратиться в его соперников. Также распустил дружину отца, которая всегда в таких положениях вмешивалась в управление. Изгнал бояр, которых считал недостаточно преданными.
Большое влияние для экономического развития княжества сыграло переселение людей с юга. Они не просто переселялись, но и несли с собой элементы культуры. Многие из них были ремесленниками, в результате чего ремесло во Владимиро-Суздальской земле стало развиваться очень быстро. В результате реальная власть была только у князя, а Вече носило лишь совещательный характер.
Владимиро-Суздальская Русь со временем стала центром, вокруг которого объеди-нились русские земли, сложилось Русское централизованное государство. Росту влияния этого крупного княжества в немалой степени способствовало то, что именно туда перешел из Киева великокняжеский титул.
В области внешней политики Боголюбский продолжал действовать в тех же трех направлениях, которые были намечены еще Долгоруким: походы на Волжскую Болгарию, походы на Новгород и Киев.
В 1164 году Андрей с сыном Изяславом, братом Ярославом и муромским князем Юрием удачно воевал с камскими болгарами, перебил у них много народу и взял знамена. Князь болгарский с малой дружиной едва успел убежать в Великий город (Булгар). После этой победы Андрей взял болгарский город Бряхимов и поджег три других города. Но главной и постоянной целью Андрея было унизить значение Киева, лишить его древнего старшинства над русскими городами, перенести это старшинство во Владимир, а вместе с тем подчинить себе вольный и богатый Новгород.
В 1169–1170 гг. он-таки подчинил и Киев, и Новгород Великий, передав их соот-ветственно брату Глебу и своему союзнику Рюрику Ростиславичу. Впрочем, киевляне не согласились на унижения владимирского князя и отравили посаженного братом Глеба Юрьевича. Давали отпор Боголюбскому и вольные (пока еще) новгородцы. Виной всему была чрезмерная жестокость князя. Современники хорошо видели, что неудачи Андрея под Новгородом и Киевом произошли не из-за недостатка материальных средств, а из-за упрямого нежелания вести гибкую политику. При всем своем уме и изворотливости Анд-рей не установил прочного порядка в русских землях. Современники считали, что единственным побуждением всей его деятельности было властолюбие. Пока же непреклонная суровость Андрея во всех вызывала трепет и ненависть, и окружавшие его бояре не были тут исключением. «Так-то, – свидетельствовал летописец, – князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил разум свой невоздержанием».
К началу 1170-х годов зависимость от владимирского стола признали Полоцкое, Туровское, Черниговское, Переяславское, Муромское и Смоленское княжества.
Усиление княжеской власти и конфликт с видными боярами вызвали заговор про-тив Андрея, в результате которого он в ночь с 28 на 29 июня 1174 года был убит.
На следующий день после убийства князя горожане Боголюбова, мастера дворцо-вых мастерских и даже крестьяне окрестных сел подняли восстание против княжеской администрации: дома посадников и тиунов были разграблены, а сами княжеские управители, включая «детских» и мечников, были убиты. Восстание охватило и Владимир.
Двухлетняя усобица, развязанная после убийства Боголюбского боярами, закончи-лась вокняжением его брата Всеволода Юрьевича Большое Гнездо (1176-1212), который имел большое потомство – 12 детей (8 сыновей), за что и получил свое прозвище.
Время правления Всеволода Большое Гнездо – период наивысшего подъема Вла-димиро-Суздальской земли. Княжество усилилось, разрослось, внутренне укрепилось, стало одним из крупных феодальных государств, а также широко известным за пределами Руси. Причины успеха Всеволода – опора на новые города (Владимир, Переславль-Залесский, Дмитров, Городец, Кострому, Тверь), где боярство было относительно слабым, и опора на дворянство.
Всеволод Юрьевич продолжал борьбу с Волжско-Камской Болгарией и мордвой (походы 1181, 1183, 1184 и 1186). Организовав в 1180, 1187 и 1207 гг. три похода, подчи-нил рязанских князей, установил контроль над Переяславлем-Южным, Киевом, Черниго-вом и другими территориями.
Всеволод подчинил себе Новгород Великий, используя военную силу: дважды, в 1178 и 1187 годах, он ходил на Новгород, сжигал город Торжок, собирая большую добычу и пленных. Новгород был вынужден подчиниться и взять себе на княжение указанного Всеволодом князя. В 1195 году новгородцы вновь ослушались и выгнали князя, однако уже через два года были вынуждены ехать к Всеволоду во Владимир мириться.
Во внешней политике Всеволод проявлял осмотрительность, вместе с тем совер-шил несколько удачных военных походов. Военная мощь этого князя была так велика, что в летописи про него сказано, что его дружина могла расплескать веслами Волгу, а шлемами вычерпать Дон. В «Слове о полку Игореве» сказано о Всеволоде: «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы», т.е. он может бросить «удалых сынов Глебовых», как зажигательные снаряды с греческим огнем. Здесь имелся в виду победоносный поход 1183 г. на Волжскую Болгарию, в котором, по приказу Всеволода, участвовали четверо Глебовичей.
Владимирское княжество было связано и с Переяславско-Русским княжеством. Всеволод здесь сажал на княжение своих сыновей.
В последний год его жизни возник конфликт по поводу престолонаследия: великий князь хотел оставить княжество по-прежнему под главенством г. Владимира, новой столицы, а его старший сын Константин, хотел вернуться к старым временам первенства Ростова.
Тогда Всеволод созвал нечто вроде земского собора: «Князь великий Всеволод со-звал всех бояр своих с городов и с волостей и епископа Иоана, и игумены, и попы, и куп-цы, и дворяны, и вси люди». Этот съезд представителей присягнул второму сыну, Юрию. Нарушен был коренной обычай, что повлекло за собой усобицы и разногласия. После смерти Всеволода Северо-Восточная Русь распалась на удельные княжества: Владимир-ское, включавшее Суздаль, Переяславское с центром в Переславле-Залесском с Тверью, Дмитровым, Москвою, Ярославское, Ростовское, Угличское, Юрьевское, Муромское.
Важное событие для этого княжества произошло в 1238 году – оно подверглось нашествию татаро-монголов. Причем, это было одно из первых княжеств для вторжения монголов, поэтому на Владимиро-Суздальскую землю пришелся основной удар. В резуль-тате с 1238 года княжество признало монгольскую власть и находилось в зависимости от Орды.
В пору татаро-монгольского ига владимирский стол продолжал считаться первей-шим великокняжеским престолом на Руси. Татаро-монголы предпочли оставить нетрону-тыми внутреннее государственное устройство Владимиро-Суздальского княжества и ро-довой порядок преемства власти.
Если суммировать все сказанное выше, следует подчеркнуть, что Владимиро-Суздальское княжество представляло собой раннефеодальную монархию с сильной вели-кокняжеской властью. Великий князь владимирский опирался на дружину, из числа кото-рой, как и во времена Киевской Руси, формировался Совет при князе. Кроме дружинни-ков, в совет входили представители высшего духовенства, а после перенесения митропо-личьей кафедры во Владимир – и сам митрополит.
Ипатьевская летопись (1175 г.) в числе княжеских помощников упоминает также тиунов, мечников, детских, что свидетельствует о том, что Владимиро-Суздальское кня-жество унаследовало от Киевской Руси дворцово-вотчинную систему управления.
Изучая историю Залесья с половины XII в. до смерти Всеволода III Большое Гнездо в 1212 году, на каждом шагу натыкаешься на все новые и неожиданные факты, которые, развиваясь двумя параллельными линиями, создавали Залесской области небывалое положение в Русской земле: одни из них изменяли ее отношение к прочим русским областям, другие перестраивали ее внутренний склад. Перечислим еще раз те и другие.
Сначала князья Андрей и Всеволод стараются отделить звание великого князя от великокняжеского киевского стола, а Суздальскую землю превратить в свое постоянное владение, выводя ее из круга земель, владеемых по очереди старшинства; при этом князь Андрей делает первую попытку заменить родственное полюбовное соглашение князей обязательным подчинением младших родичей старшему князю, как своему государю-самодержцу. По смерти Андрея в Суздальской земле падает политическое преобладание старших городов и руководящих классов местного общества, княжеской дружины и вече-вого гражданства, а один из пригородов, стольный город великого князя Андрея, во время борьбы со старшими городами устанавливает у себя наследственное княжение.
В княжение же Всеволода эта область приобретает решительное преобладание над всей Русской землей, а ее князь делает первую попытку насильственным захватом, поми-мо всякой очереди, присоединить к своей вотчине целую чужую область. В то же время в суздальских князьях и обществе вместе с сознанием своей силы обнаруживается пренеб-режение к Киеву, отчуждение от Киевской Руси. Это значит, что порвались внутренние связи, которыми прежде соединялась северо-восточная окраина Русской земли со старым земским центром, с Киевом. Все эти факты суть прямые или косвенные последствия рус-ской колонизации Суздальской земли.
Владимиро-Суздальское княжество занимает важное место в истории русского на-рода. Перенесение политического центра Руси во Владимир сыграло большую роль в по-следующем образовании великорусской народности и русской нации. В Северо-Восточной Руси впервые была начата борьба за объединение Руси под главенством князей владимирской династии.
С середины XIII века сюзеренитет великих князей владимирских (впоследствии — московских) признавали также Новгородская и, с небольшими перерывами, Псковская республики. Номинально владимирские великие князья считались главными среди всех русских князей.
Территория Владимиро-Суздальского княжества была достаточно обширной. Она охватывала древние земли кривичей, частично — земли вятичей, а также те области, куда направлялась восточнославянская колонизация Северо-Восточной Руси — земли таких угро-финских племен, как меря, весь, мурома.
Таким образом, княжество располагалось в междуречье Волги и Оки и районе Бе-лоозера. Постепенно его границы продвинулись на север и северо-восток — в сторону Северной Двины (Двинская земля), Устюга и Белого моря, где соприкасались с владениями Новгородской республики. Соответственно, географическое положение княжества было достаточно выгодным. Рязанские и муромские земли прикрывали его от набегов степных кочевников. Отряды варягов также должны были попадать на территорию княжества не напрямую водным путем, как попадали в Новгород Великий или Киев, а через систему волоков в Валдайских лесах. Эти факторы обеспечивали относительную безопасность княжества. Кроме того, под контролем княжества был и значительный отрезок торгового пути по Волге, что позволяло не только извлекать прибыль от торговли, но и влиять на Новгород, который торговал со странами Востока через земли Владимиро-Суздальского княжества.
Внутри Владимирской Руси шла яростная борьба трех центров, трех ветвей потом-ков, прибывшего из Киева, Ярослава Всеволодовича (пожалуй, последнего Великого кня-зя Владимирского, сидевшего в стольном граде Владимире) – князей тверских, суздаль-ско-нижегородских и московских. Причем объединительную роль в этой борьбе вначале играла Тверь, Москва центром новой Руси стала позднее, при Иване Даниловиче Калите. А после смерти Александра Ярославича Невского Северо-Восточная Русь и вовсе распа-лась на дюжину фактически самостоятельных удельных княжеств.
С княжения Дмитрия Александровича (сына Александра Невского; 1276-1281) на-чинается период, когда старые понятия о старшинстве в роде («лествица») постепенно стали исчезать, поскольку необходимость подтверждения великокняжеской власти ярлы-ком хана Золотой Орды давала, с другой стороны, возможность получить власть в Орде путем подкупа, жалоб и клеветы. Чем, к сожалению, многие рвавшиеся к власти (и нечис-топлотные по духу и поведению) князья и пользовались.
Первая четверть XIV века была едва ли не самым трагичным периодом в истории России. Только отчаянные усилия Михаила Ярославича Тверского (внука Ярослава Все-володовича) спасли страну от распада и последующего уничтожения, поскольку как раз в это время происходит стремительный рост Литвы, усиливается идеологическая и военная агрессия католического Запада.
Усилению позиций владимирских великих князей после монгольского нашествия способствовало и то, что они не участвовали в масштабной южнорусской междоусобице (о чем будет сказано ниже) предшествовавшей усилению Великого княжества Литовского и включению части южно- и западнорусских княжеств в состав Литвы. Владимирским землям в данном случае сыграло на руку то, что княжество вплоть до рубежа XIV—XV веков не имело общих границ с ВКЛ.
В Орде при хане Узбеке (1312 г.) происходит мусульманский переворот, сделавший Русь и Орду непримиримыми соперниками. К тому же внутри самой Руси все еще преобладали сепаратистские тенденции. Псков и Новгород стремились отложиться. Смоленское княжество склонялось к подчинению Литве.
В 1302 году Переславль-Залесское княжество было завещано бездетным Иваном Дмитриевичем Даниилу Александровичу Московскому (еще одному сыну Александра Невского), но после получения в Орде ярлыка на великое владимирское княжество Ми-хаилом Тверским оно вошло в состав великого княжения. Михаил, первым из владимир-ских князей названных «князем всея Руси», силой привел своих наместников в Новгород (временно) и одержал победу над Юрием Даниловичем Московским и ордынцами в Бор-теневской битве (1317), но вскоре был убит в Орде (не без далеко идущих козней князя Ивана Даниловича Калиты).
Однако тверские князья не сдавались и теперь уже тверской князь Дмитрий Ми-хайлович Грозные Очи убил Юрия Московского перед ханом (1325). В 1326 году митро-полит всея Руси переехал из Владимира в Москву. После заключения Александром Ми-хайловичем Тверским договора с Новгородом в 1327 году Тверь была разгромлена ор-дынцами, москвичами Ивана Даниловича Калиты и суздальцами Александра Васильевича.
В 1328 году великое княжение владимирское было разделено: Владимир и Повол-жье были переданы суздальскому князю Александру Васильевичу, а Нижний Новгород и Кострому получил Иван Данилович Калита. После смерти суздальского князя в 1331 году всё великое княжение перешло под власть московского князя. Вскоре московские князья окончательно застолбили за собой право называться «великими».
В 1433 году церемония интронизации великого князя впервые прошла в Москве, а не во Владимире, хотя в титуле московских князей и царей упоминание Владимирского княжения стояло прежде Московского вплоть до Михаила Фёдоровича Романова включи-тельно (годы правления 1613—1645).
Несмотря на претензии и походы владимирских князей на новгородские земли, Новгородская феодальная республика была крупнейшим государственным образованием эпохи удельной раздробленности Руси. Согласно «Уставу князя Ярослава о мостех», к 1260-м гг. в со¬став Новгородской республики вхо¬ди¬ли сле¬дую¬щие зем¬ли: Кня¬жая (до¬ме-ни¬аль¬ные вла¬де¬ния смо¬лен¬ских кня¬зей), Ржев¬ская (Пус¬то¬ржев¬ская), Бе¬жец¬кая (зем¬ли за Мстой, при¬мы¬каю¬щие к Бе¬жец¬ко¬му Вер¬ху), Во¬дская, Обо¬неж¬ская, Луз¬ская (по р. Лу¬гa), Лоп¬ская, Вол¬хов¬ская, Яжел¬биц¬кая. В це¬лом это поч¬ти со¬от¬вет¬ст¬ву¬ет той тер¬ри¬то¬рии, ко-то¬рая по¬сле 1478 года бы¬ла раз¬де¬ле¬на на пятины и за¬кре¬п¬ле¬на как Нов¬го¬род¬ская зем¬ля в со¬ста¬ве Русского государства.
Кро¬ме то¬го, к Новгороду относились ко¬ло¬ни¬зи¬ро¬ван¬ные и имею¬щие осо¬бый ста¬тус «нов¬го¬род¬ских во¬лос¬тей» тер¬ри¬то¬рии, с ко¬то¬рых спе¬ци¬аль¬но сна¬ря¬жае¬мы¬ми от¬ря¬да¬ми дан¬ни¬ков со¬би¬ра¬лись не госпо¬да¬ти, а да¬ни (Бе¬жец¬кий Верх, Ме¬ле¬чя, Ши¬пи¬но, Ег¬на, За¬во-ло¬чье, Тре, Пермь, Пе¬чо¬ра, Югра, Во¬ло¬гда), или же на¬хо¬див¬шие¬ся в со¬вме¬ст¬ном вла¬де¬нии с вла¬ди¬мир¬ски¬ми – Но¬вый Торг (Тор¬жок), Во¬лок (Лам¬ский), и по¬лоц¬ки¬ми – Лу¬ки (с нача-ла XV в. Великие Лу¬ки) князь¬я¬ми.
Экономика Новгорода Великого процветала за счет развития торговли и ремесел, ведь собственно Новгород, как центр земли, был расположен на важнейших торговых пу-тях. Новгородская земля (республика) располагалось в северной части Руси от Северного Ледовитого океана до верховьев Волги, и от Балтийского моря до Уральских гор. Круп-ные города: Новгород, Псков, Старая Русса, Ладога, Торжок, Корела и другие.
Специфика географического положения заключалась в практически полном отсут-ствии земледелия, поскольку почва была непригодной для сельского хозяйства, а также удаленность от степей, благодаря чему Новгород практически не видел монгольского на-шествия. При этом республика постоянно подвергалась военным нашествиям со стороны шведов, литовцев и немецких рыцарей. Тем самым именно новгородские земли были щи-том Руси, который охранял ее с Севера и Запада.
Монголо-татары не дошли до самого Новгорода около ста километров, хотя в хо¬де их набегов в 1238 году по¬стра¬да¬ли южные об¬лас¬ти Новгородской республики; в ча¬ст¬но-сти, 5 марта 1238 года штур¬мом был взят Но¬вый Торг (Тор¬жок). Однако сис¬те¬ма тра-диционных свя¬зей новгородцев с русскими кня¬же¬ст¬ва¬ми ока¬за¬лась ра¬зо¬рва¬на.
Новгород долгое время сохранял независимость от Киева, а затем и от Владимира, и сумел сохранить свою самостоятельность и самобытность. Реальная власть была у на-родного вече и бояр. Достаточно сказать, что именно вече назначало князя, и оно же мог-ло его изгнать. То же касалось и церковных иерархов: гла¬ва нов¬го¬род¬ской церк¬ви – епи-скоп (с сер. XII в. – ар¬хи¬епи¬скоп) с 1156 года из¬би¬рал¬ся на ве¬че же¬ребь¬ев¬кой из трех пред¬ло¬жен¬ных кан¬ди¬да¬тов. По¬сле ут¬вер¬жде¬ния ми¬тро¬по¬ли¬том Ки¬ев¬ским (с 1448 г. – Мо¬с-ков¬ским) и всея Ру¬си по¬лу¬чал свой ти¬тул и свя¬зан¬ные с ним функ¬ции. Чер¬ное ду¬хо¬вен¬ст-во с XIII в. под¬чи¬ня¬лось ар¬хи¬епи¬ско¬пу лишь в ду¬хов¬ных во¬про¬сах. С по¬яв¬ле¬ни¬ем мно¬го-численных мо¬на¬сты¬рей, кти¬то¬ра¬ми ко¬то¬рых вы¬сту¬па¬ли бо¬яр¬ские се¬мьи, воз¬ник¬ли долж-но¬сти кон¬чан¬ских (в средневековом Новгороде районы назывались концами) игу¬ме¬нов и гла¬вы чер¬но¬го ду¬хо¬вен¬ст¬ва – «нов¬го¬род¬ско¬го ар¬хи¬ман¬д¬ри¬та», так¬же из¬би¬рав¬ше¬го¬ся на ве-че. Та¬кой по¬ря¬док по¬зво¬лял бо¬яр¬ст¬ву дер¬жать под сво¬им кон¬тро¬лем мо¬на¬стыр¬скую соб¬ст-вен¬ность (в пер¬вую оче¬редь, зе¬мель¬ную).
Политическая самостоятельность Новгородской республики была окончательно оформлена в 1132-1136 годах после изгнания князя Всеволода Мстиславича, когда была ликвидировала власть Киева и Новгородская земля стала фактически независимым госу-дарством с республиканской формой правления. Поэтому и принято говорить, что Новго-родское государство представляло собой боярскую республику с элементами системы го-родского самоуправления.
Функ¬ции гла¬вы госу¬дар¬ст¬ва вы¬пол¬нял по¬сад¬ник. Князь пре¬вра¬тил¬ся по су¬ще¬ст¬ву в чи¬нов¬ни¬ка. В кон. XII в. уч¬ре¬ж¬де¬на долж¬ность рес¬пуб¬ли¬кан¬ско¬го ты¬сяц¬ко¬го (гла¬ва ку¬пе-че¬ст¬ва и сво¬бод¬но¬го ре¬мес¬лен¬но¬го на¬се¬ле¬ния), в ре¬зуль¬та¬те че¬го со¬тен¬ная сис¬те¬ма пе¬ре-шла из юрис¬дик¬ции кня¬зя в юрис¬дик¬цию пра¬ви¬тель¬ст¬ва Новгородской республики. По-сле монголо-татарского нашествия прин¬цип «воль¬но¬сти в князь¬ях» сме¬нил¬ся на при¬зна-ние сво¬им кня¬зем то¬го, ко¬му ха¬ны Золотой Орды вы¬да¬ва¬ли яр¬лык на «ве¬ли¬кое кня¬же-ние». В то же вре¬мя глав¬ное по¬ле дея¬тель¬но¬сти великих кня¬зей на¬хо¬ди¬лось за пре¬де¬ла¬ми государства, их ста¬ли пред¬став¬лять в Нов¬го¬ро¬де при¬сы¬лае¬мые княже¬ские на¬ме¬ст¬ни¬ки. В ре¬зуль¬та¬те лич¬ное уча¬стие великих кня¬зей в нов¬го¬род¬ских де¬лах све¬лось к ми¬ни¬му¬му, что спо¬соб¬ст¬во¬ва¬ло ук¬реп¬ле¬нию рес¬пуб¬ли¬кан¬ско¬го строя. В ре¬зуль¬та¬те ре¬фор¬мы начала 1290-х годов вы¬бо¬ры по¬сад¬ни¬ка, ты¬сяц¬ко¬го и ар¬хи¬ман¬д¬ри¬та (гла¬ва чёр¬но¬го ду¬хо¬вен¬ст¬ва) ста¬ли еже¬год¬ны¬ми, что яв¬ля¬лось важ¬ной фор¬мой кон¬тро¬ля над дея¬тель¬но¬стью выс¬ших ру¬ко¬во-ди¬те¬лей республики. В ре¬зуль¬та¬те ре¬фор¬мы по¬сад¬ни¬че¬ст¬ва 1350-х гг. от ка¬ж¬до¬го из пяти кон¬цов Нов¬го¬ро¬да стал из¬би¬рать¬ся 1 боя¬рин (от Не¬рев¬ско¬го – 2), по¬лу¬чав¬ший по¬жиз¬нен-ное зва¬ние по¬сад¬ни¬ка, а из чис¬ла этих шести лиц еже¬год¬но из¬би¬рал¬ся главный (сте¬пен-ной) по¬сад¬ник, ста¬но¬вив¬ший¬ся на год ру¬ко¬во¬ди¬те¬лем Новгородской республики. Около 1417 года нор¬мы пред¬ста¬ви¬тель¬ст¬ва по¬сад¬ни¬ков от кон¬цов бы¬ли ут¬рое¬ны. Кол¬ле¬ги¬аль-ный ор¬ган 1417 г. (так называемый Со¬вет гос¬под), вклю¬чав¬ший 18 по¬сад¬ни¬ков, 6 ты¬сяц-ких, ар¬хи¬ман¬д¬ри¬та и 5 игу¬ме¬нов (ка¬ж¬дый из них гла¬вен¬ст¬во¬вал над на¬стоя¬те¬ля¬ми мо¬на-сты¬рей сво¬его кон¬ца и под¬чи¬нял¬ся ар¬хи¬ман¬д¬ри¬ту), при¬об¬рел не¬ко¬то¬рое сход¬ст¬во с се¬на-том Ве¬не¬ци¬ан¬ской рес¬пуб¬ли¬ки.
Во 2-й четверти XIII – начале XIV вв. нов¬го¬род¬цы не¬од¬но¬крат¬но со¬вер¬ша¬ли по¬хо-ды на при¬бал¬тий¬ско-финское пле¬мя емь (учеными так до конца и не выяснена родословная этого племени), а в 1228 г. уже емь на¬па¬да¬ла на зем¬ли новгородцев. С другой стороны, в 1236 году нов¬го¬род¬цы ока¬за¬ли еми под¬держ¬ку в борь¬бе про¬тив шве¬дов.
Пер¬вым столк¬но¬ве¬ни¬ем новгородцев с кре¬сто¬нос¬ца¬ми, с конца XII в. про¬во¬див¬ши-ми ак¬тив¬ную по¬ли¬ти¬ку в При¬бал¬ти¬ке, стал кон¬фликт 1233 г. с орденом Меченосцев, от-ряд ры¬ца¬рей ко¬то¬ро¬го вме¬сте с при¬сое¬ди¬нив¬ши¬ми¬ся русскими вой¬ска¬ми (в ча¬ст¬но¬сти, си-ла¬ми князя Яро¬сла¬ва Вла¬ди¬ми¬ро¬ви¬ча) за¬хва¬тил Из¬борск (вско¬ре от¬вое¬ван пско¬ви¬ча¬ми). Зи¬мой 1240/41 гг. ор¬ден¬ские вой¬ска за¬хва¬ти¬ли нов¬го¬род¬ские вла¬де¬ния в зем¬лях чу¬ди и во-ди, по¬строи¬ли кре¬пость в Ко¬по¬рье, отдельные от¬ря¬ды под¬хо¬ди¬ли к Нов¬го¬ро¬ду. В 1241 г. вновь при¬гла¬шен¬ный на кня¬же¬ние в Нов¬го¬род Алек¬сандр Яро¬сла¬вич Нев¬ский су¬мел раз-ру¬шить Ко¬по¬рье и вос¬ста¬но¬вить кон¬троль Новгородской республики над чу¬дью и во¬дью. В 1242 г., по¬лу¬чив во¬енную по¬мощь от от¬ца, великого князя вла¬ди¬мир¬ско¬го Яро¬сла¬ва Все¬во¬ло¬до¬ви¬ча, Алек¬сандр Нев¬ский су¬мел ос¬во¬бо¬дить Псков, а за¬тем на¬нес¬ти ре¬ши¬тель-ное по¬ра¬же¬ние си¬лам Ли¬вон¬ско¬го ор¬де¬на в Ледовом побоище 1242 года. В том же го¬ду новгородские вла¬сти за¬клю¬чи¬ли мир с Ли¬вон¬ским ор¬де¬ном, по ко¬то¬ро¬му Ор¬ден от¬ка¬зал¬ся от за¬вое¬ва¬ний в Новгородской республике, от¬пус¬тил псков¬ских за¬лож¬ни¬ков и про¬из¬вел раз¬мен плен¬ны¬ми.
В 1239 г. для за¬щи¬ты Новгородской республики от на¬бе¬гов литовцев воз¬ве¬де¬ны обо¬ро¬нительные кре¬по¬сти по р. Ше¬лонь, в 1245 г. нов¬го¬род¬цы от¬ра¬зи¬ли на¬па¬де¬ние ли¬тов-цев.
Не¬про¬сты¬ми бы¬ли взаи¬мо¬от¬но¬ше¬ния Новгорода и Шве¬ции. Ле¬том 1240 года в пре-де¬лы Новгородской республики вторг¬ся шведский флот, од¬на¬ко си¬лы шве¬дов по¬тер¬пе¬ли по¬ра¬же¬ние от нов¬го¬род¬цев во гла¬ве с князем Алек¬сан¬дром Яро¬сла¬ви¬чем в Невской битве. В 1256 году шве¬ды и дат¬ча¬не на¬ча¬ли стро¬ить кре¬пость на пра¬вом, нов¬го¬род¬ском, бе¬ре¬гу р. На¬ро¬ва, но, уз¬нав о том, что нов¬го¬род¬цы вновь об¬ра¬ти¬лись за по¬мо¬щью к Алек¬сан¬д¬ру Яро¬сла¬ви¬чу, строи¬те¬ли кре¬по¬сти бе¬жа¬ли.
В 1259 году Александр Невский способствовал проведению переписи в не разоренном в ходе монгольского нашествия Новгороде, тем самым усилив в нем и собственные позиции (в XIII и XIV вв. всеми историческими и археологическими данными Новгород рисуется как самый большой русский город). Летописцы даже начали применять новое словосочетание Великое княжение Владимирское и Великого Новгорода. После Александра Ярославича князья из других ветвей уже практически не появлялись в Новгороде. Новгородская республика прочно начала признавать над собой сюзеренитет великого князя владимирского. Добровольное признание собственного вассалитета давало возможность избегать столкновений с Ордой в условиях борьбы с натиском Ордена, Швеции и Литвы. На Северо-Восточную Русь, служившую Новгороду географическим заслоном от Орды, полностью перелагались отношения с последней, также появлялась возможность привлекать военные силы великих князей к обороне западных рубежей Новгородской земли.
В течение второй половины XIII века великие князья владимирские обладали ре-альной исполнительной властью в Новгороде, в их компетенцию входило утверждение судебных актов, поземельных и имущественных сделок, документов, регулирующих тор-говые конфликты. Однако в конце XIII века эти вопросы переходят в ведение республи-канского судопроизводства и сюзеренитет великих князей обретает во многом номиналь-ный характер, поскольку новгородское боярство стремилось к наибольшей самостоятель-ности. Тем не менее, великий князь владимирский, как сюзерен Новгородской республи-ки, имел право держать своих наместников в самой ее столице. В иерархии (например, в текстах договоров) они упоминались перед высшими должностными лицами — посадни-ками и тысяцкими, перед наместником великого князя упоминался лишь архиепископ. Даже в периоды конфликтов Новгорода с великими князьями их сюзеренитет никогда не ставился под сомнение. В XIV столетии только однажды, около 1398 года, в условиях особенно острого конфликта с Москвой из-за Двинской земли, новгородское правительство кратковременно признало сюзеренитет над Новгородом великого князя литовского Витовта, но быстро отказалось от такого шага. Тесная политическая связь между Новгородом и Северо-Восточной Русью, установившаяся еще до Батыева нашествия и приобретшая форму сюзеренитета великого князя владимирского над Новгородом при Александре Невском, сохранялась на протяжении второй половины XIII—XIV веков и перешла позже на отношения с великими князьями Московскими, ставшими наследственными обладателями Владимирского великого княжения.
В 1463 году ме¬ж¬ду вла¬стя¬ми Новгородской республики и великим князем мо¬с¬ков-ским Ива¬ном III Ва¬силь¬е¬ви¬чем вспых¬нул кон¬фликт, в хо¬де ко¬то¬ро¬го «про¬ли¬тов¬ская» пар-тия нов¬го¬род¬ско¬го бо¬яр¬ст¬ва снова по¬пы¬та¬лась в про¬ти¬во¬стоя¬нии с великим князем мо¬с-ков¬ским опе¬реть¬ся на польского ко¬ро¬ля и великого князя ли¬тов¬ско¬го Казимира IV и на¬хо-див¬ших¬ся в ВКЛ кня¬зей-эмиг¬ран¬тов из московских Рю¬ри¬ко¬ви¬чей – Ивана Андреевича и Ива¬на Дмит¬рие¬ви¬ча Ше¬мя¬чи¬ча. Кон¬фликт был ула¬жен, но к началу 1470-х гг. серь¬ез¬ные про¬ти¬во¬ре¬чия обо¬ст¬ри¬лись. Москва сфор¬му¬ли¬ро¬ва¬ла на пе¬ре¬го¬во¬рах те¬зис о Нов¬го¬ро¬де как ис¬кон¬ной вот¬чи¬не великих кня¬зей вла¬ди¬мир¬ских и о един¬ст¬ве Русской пра¬во¬слав¬ной зем¬ли под эги¬дой великого кня¬зя мо¬с¬ков¬ско¬го. Кро¬ме то¬го, во второй половине 1460-х гг. в ок¬ру¬же¬нии Ива¬на III уси¬ли¬лись об¬ви¬не¬ния в ад¬рес нов¬го¬род¬ских бо¬яр в «ук¬ло¬не¬нии в ла¬тин¬ст¬во». В этой слож¬ной си¬туа¬ции «проли¬тов¬ская» пар¬тия нов¬го¬род¬ско¬го бо¬яр¬ст¬ва во гла¬ве с Д. И. Бо¬рец¬ким ве¬ла в 1470 году пе¬ре¬го¬во¬ры с Ка¬зи¬ми¬ром IV о пе¬ре¬хо¬де Новгоро-да в под¬дан¬ст¬во Великого княжества Литовского. В по¬сле¬до¬вав¬шем за¬тем во¬енном кон-флик¬те нов¬го¬род¬ские вой¬ска бы¬ли раз¬гром¬ле¬ны мо¬с¬ков¬ски¬ми в Шелонской битве 1471 года, а за¬тем на Дви¬не во вре¬мя лет¬не¬го по¬хо¬да московских войск. Вла¬сти Новгородской республики вы¬пла¬ти¬ли зна¬чительную кон¬три¬бу¬цию, московские вой¬ска за¬хва¬ти¬ли бо¬га-тую до¬бы¬чу и плен¬ных, бы¬ли каз¬не¬ны несколько бо¬яр – про¬тив¬ни¬ков Ива¬на III. Мо¬с¬ков-ско-нов¬го¬род¬ским до¬го¬во¬ром 1471 года ли¬к¬ви¬ди¬ро¬ва¬лось пра¬во вла¬стей Новгородской республики на бес¬кон¬троль¬ную внеш¬нюю по¬ли¬ти¬ку, кон¬фи¬ско¬вы¬ва¬лась часть нов¬го¬род-ских вла¬де¬ний на Се¬ве¬ре, час¬тич¬но вос¬ста¬нав¬ли¬ва¬лись ве¬ли¬ко¬кня¬же¬ские вла¬де¬ния и до-хо¬ды на основных тер¬ри¬то¬ри¬ях Новгородской республики. В 1477–1478 годах Иван III совершил новый (и последний) поход на Новгород, поводом для которого по¬слу¬жи¬ли спо¬ры с московскими вла¬стя¬ми нов¬го¬род¬ских пред¬ста¬ви¬те¬лей, не же¬лав¬ших при¬ме¬нять об¬ра¬ще¬ние «го¬су¬дарь» в кон¬так¬тах Нов¬го¬ро¬да с Ива¬ном III. Ог¬ром¬ная ар¬мия великого кня¬зя мо¬с¬ков¬ско¬го бло¬ки¬ро¬ва¬ла Нов¬го¬род, другие го¬ро¬да республики и ее ком¬му¬ни¬ка¬ции, под¬верг¬ла ра¬зо¬ре¬нию зна¬чительные тер¬ри¬то¬рии, вы¬ну¬див вла¬сти Новгородской республики ка¬пи¬ту¬ли¬ро¬вать. В ре¬зуль¬та¬те бы¬ли унич¬то¬же¬ны все тра-диционные нов¬го¬род¬ские ин¬сти¬ту¬ты и ор¬га¬ны су¬да и управ¬ле¬ния (кон¬чан¬ское и об¬ще¬го-род¬ское по¬сад¬ни¬че¬ст¬во, ве¬че, ты¬сяц¬кие, ме¬ст¬ные су¬ды), а ве¬че¬вой ко¬ло¬кол был снят и от-прав¬лен в Мо¬ск¬ву, вве¬де¬ны адми¬ни¬ст¬ра¬тив¬но-су¬деб¬ные уч¬ре¬ж¬де¬ния по московскому об-раз¬цу, кон¬фи¬ско¬ва¬ны в поль¬зу великого кня¬зя мо¬с¬ков¬ско¬го многие вот¬чи¬ны ар¬хи¬епи-скоп¬ской ка¬фед¬ры, мо¬на¬сты¬рей и аре¬сто¬ван¬ных бо¬яр. Таким образом состоялось окончательное под¬чи¬не¬ние Новгорода Москве, что ста¬ло ос¬но¬вой фор¬ми¬ро¬ва¬ния Русского го¬су¬дар¬ст¬ва.
А что в это время происходило на территориях, относящихся к современной Ук-раине?
Наиболее стойкими оказались те княжества, в которых утвердились свои отдель-ные династии — ответвления рода Рюриковичей. Так, в Черниговской и Северской землях правили князья из рода Ольговичей, в Галицком княжестве — Ростиславичи, позже объединенное Галицко-Волынское княжество закрепили за собой Романовичи. В Киевском княжестве не образовалась собственная династия, поскольку за владение Киевом вели борьбу представители всех княжеских родов. Успех или поражение отдельных князей часто зависели от позиции местных бояр и верхушки городского торгово-ремесленного населения.
С потерей титула первопрестольного города, а также с неоднократным его разоре-нием (от Боголюбского до монголов) и отсутствием княжеской династии, Киев фактиче-ски превратился в удельное княжество, хотя и не зависимое от аппетитов владимирских князей (в отличие от соседнего Чернигова).
С другой стороны, в последнее время не только в Украине, но и в России выходят труды историков, подвергающие сомнению ведущую роль в домонгольской (и первое время – после монгольского нашествия) Руси Владимиро-Суздальского княжества. Вот, к примеру, как описывает ситуацию историк Антон Горский в своей книге «Русь: от славянского расселения до Московского царства»: «В исторической литературе бытует мнение, что с середины — второй половины XII в. место Киева в роли главного центра Руси занимает Владимир-на-Клязьме, столица Северо-Восточной Руси — т.н. Владимиро-Суздальского княжества. В качестве наиболее заметных фигур политической сцены середины XII — начала XIII столетия на страницах исторических трудов предстают, как правило, князья Северо-Востока — сын Владимира Мономаха Юрий «Долгорукий», его сыновья Андрей «Боголюбский» и Всеволод «Большое Гнездо». И уж во всяком случае считается несомненным, что Суздальская земля была в XII — начале XIII столетия сильнейшей из русских земель, что и предопределило ее роль как ядра нового единого русского государства впоследствии, в «московскую» эпоху.
Некоторое сомнение в справедливости этих представлений закрадывается при обращении к такому объективному, не зависящему ни от знания позднейшего развития событий, ни от субъективных пристрастий летописцев и историков показателю, как количество известных науке укрепленных поселений середины XII — середины XIII вв… Оказывается, что по количеству крупных (с укрепленной площадью свыше 1 га) укрепленных поселений Суздальская земля всего лишь на третьем месте после Черниговской и Волынской, а по общему числу — и вовсе на седьмом (!), пропуская вперед еще и Смоленское, Киевское, Галицкое и Переяславское княжества.
Из книги А.А. Горского «Русь: от славянского расселения до Московского царства»
Но может быть этот показатель (несомненно косвенный) искажает картину, а све-дения о политической истории Руси подтверждают тезис о превосходстве Суздальской земли?
Юрий Владимирович «Долгорукий» (ум. в 1157 г.), один из младших сыновей Вла-димира Мономаха, первый самостоятельный князь Суздальской земли, вступил в борьбу за гегемонию на Руси в 1147 г. и боролся с переменным успехом со своим племянником Изяславом Мстиславичем. Прочно утвердиться на киевском столе Юрию удалось только после смерти Изяслава (1154 г.), в общей же сложности он занимал его всего около 4 лет. Сын Юрия Андрей «Боголюбский» в первые десять лет своего княжения во Владимире (именно он перенес туда столицу земли из Суздаля) не принимал активного участия в южнорусских делах. Он начинает претендовать на главенство среди русских князей в конце 60-х годов и не случайно именно тогда: после смерти киевского князя Ростислава Мстиславича (родоначальника смоленской ветви Мономаховичей) в 1167 г. Андрей остался старшим в поколении внуков Мономаха. В конце концов ему удалось одолеть своего соперника и двоюродного племянника — Мстислава Изяславича (1169 г., после взятия посланными Андреем войсками Киева). Сам Андрей в Киеве не сел, оставив там на княжении своего брата Глеба. Это, действительно, породило ситуацию, при которой в перспективе статус общерусской столицы мог перейти от Киева к Владимиру, так как именно последний был избран резиденцией князем, признававшимся на Руси сильнейшим. Но такое положение продлилось крайне недолго. Вскоре после смерти Глеба Юрьевича (1171 г.) из повиновения Андрея вышли сыновья Ростислава; новый же поход на Киев (1173 г.) окончился провалом. Затем (1174 г.) Андрей погибает в результате заговора своих приближенных, и в Северо-Восточной Руси вспыхивает междоусобная война. Вышедший из нее победителем к 1177 г. младший брат Андрея Всеволод до середины 90-х годов не претендовал на доминирующую роль: в лучшем случае его можно считать в это время одним из трех сильнейших русских князей — вместе с киевскими князьями-соправителями Святославом Всеволодичем (из черниговских Ольговичей) и Рюриком Ростиславичем (из смоленских Ростиславичей). В середине 90-х годов, после смерти Святослава, Всеволод признавался Ростиславичами «старейшим в Володимере племе-ни» (т. е. среди потомков Мономаха — он был тогда единственным живущим из его вну-ков) и активно вмешивался в их борьбу с Ольговичами. Владимирский летописец изображает дело так, что в конце XII — начале XIII в. Всеволод был верховным распорядителем киевского стола: он сажает в Киеве в 1194 г., после смерти Святослава Всеволодича, Рюрика Ростиславича, он и Роман Мстиславич Галицко-Волынский сажают в Киеве в 1202 г. вместо Рюрика Ингваря Ярославича (хотя побежден был Рюрик одним Романом), он дает Киев вновь Рюрику в 1203 г. Но здесь летописец явно преувеличивает роль «своего» князя. Из дальнейшего его изложения видно, что Всеволод не оказывал в 1205–1210 гг. решающего влияния на борьбу за Киев между Романом и Рюриком, а затем Рюриком и Всеволодом Святославичем Черниговским. В начале XIII в. по меньшей мере не слабее Всеволода был Роман Мстиславич (после захвата им Галича в 1199 г.). Всеволод, правда, стал первым из русских князей, к кому начал последовательно применяться титул великий князь — в условиях распада Руси на самостоятельные земли, а княжеского рода на ветви возникла нужда в особой титулатуре, подчеркивающей политическое верховенство. Однако скрытая в таком титуловании претензия на общерусскую гегемонию князьями других ветвей не признавалась — в южнорусском летописании преемники Всеволода называются великими князьями, но с характерным ограничительным добавлением эпитета суздальский. После смерти Всеволода (1212 г.) нет никаких указаний на претензии его сыновей на верховенство во всей Руси. В качестве сильнейшего русского князя в это время предстает Мстислав Мстиславич (из смоленской ветви). Он княжит в Новгороде, затем в Галиче, при его решающем содействии садится на киевский стол Мстислав Ро-манович, а на владимирский — Константин Всеволодич. После смерти Мстислава (1228 г.) сильнейшими политическими фигурами на Руси, помимо сыновей Всеволода Юрьевича, Юрия и Ярослава, являются также Михаил Всеволодич Черниговский и Дани-ил Романович Волынский.
Если говорить о влиянии суздальских князей в середине XII — начале XIII в. на южнорусские дела, то оказывается, что оно скорее убывает, чем возрастает: Юрий Дол-горукий сам претендует на Киев, ходит на Юг походами; Андрей Боголюбский стремится уже только к тому, чтобы в Киеве сидел его ставленник, сам в походы на Юг не ходит, но организует их; Всеволод Большое Гнездо влияет на южнорусские дела только путем по-литического давления, походов не организует; его сыновья не располагают уже (до 30-х гг. XIII в.) и средствами политического давления. Связано такое убывание суздальского влияния на Юге с отмиранием по мере смены поколений князей и оформлением различ-ных ветвей потомков Мономаха принципа старейшинства «в Володимере племени» (по которому суздальские князья почти все время имели преимущество) — он еще действует при Всеволоде, но уже не работает при его сыновьях, хотя после смерти Рюрика Ростиславича в 1212 г. они остались единственными правнуками Мономаха.
Таким образом, оснований говорить о политическом превосходстве Владимиро-Суздальского княжества над всеми другими русскими землями в домонгольский период нет. Откуда же взялось это стойкое убеждение? В силу двух обстоятельств.
Во-первых, большинство дошедших до нас летописей создано в Московском государстве в XV–XVI вв. Эти памятники основаны на летописании Северо-Восточной Руси предшествующего периода. Естественно, что северо-восточные летописцы 2-й половины XII — начала XIII в. уделяли наибольшее внимание событиям в своей земле и деяниям своих князей, не упуская возможностей представить их в выгодном свете. Этот «перекос» перешел в летописание «московской» эпохи, и исследователи попали под его влияние.
Во-вторых, в московской литературе XVI в. был прямо сформулирован тезис о пе-реходе столицы Руси из Киева во Владимир. В летописях XV — 1-й половины XVI в. его еще нет; сводчики тогда добросовестно приводили имевшиеся у них материалы об исто-рии Южной Руси XII — начала XIII в. и не пытались поставить правителей Суздальской земли выше других видных князей той эпохи. Иное произошло в произведениях, связан-ных с оформлением идеологии Московского царства, т.е. имевших целью обосновать древность царского достоинства князей Московского дома (потомков именно правителей Суздальской земли XII — начала XIII в. — Юрия Долгорукого и Всеволода Большое Гнез-до).
В начале XVI в. в Послании Спиридона-Саввы и «Сказании о князьях владимир-ских» мысль о преемственности Владимира по отношению к Киеву с XII столетия прово-дится еще не впрямую. Там приводится легенда о присылке византийским императором Владимиру Мономаху знаков царской власти и говорится, что «тем венцем царьским… венчаются вси великие князи володимерские, егда ставятся на великое княжение рус-ское». Следуя смыслу текста, после киевского князя Владимира Мономаха царские ин-сигнии перешли сразу же к князьям Северо-Восточной Руси (т. е. Мономаху наследовал Юрий Долгорукий и т. д. по прямой линии до московских царей).
В «Степенной книге царского родословия», созданной уже после официального венчания великого князя московского Ивана IV «на царство Русское» (1547 г.), в первой половине 60-х гг. XVI в., мысль о переносе столицы из Киева во Владимир проводится уже напрямую (в тексте Шестой степени, посвященной Всеволоду Большое Гнездо): «Глава 3. Начало Владимерскаго самодерьжства. И уже тогда Киевстии велицыи князи подручни бяху Владимерским самодерьжцем. Во гради бо Владимери тогда начальство утвержашеся пришествием чюдотворнаго образа Богоматери. С ним же приде из Выше-града великий князь Андрей Георгиевич и державствова». Таким образом прямо утвер-ждалось, что «самодержавство» при Андрее Боголюбском перешло из Киева во Влади-мир, после чего киевские князья стали «подручниками» владимирских. Приходится кон-статировать, что именно эта сложившаяся в середине XVI в. концепция была некритиче-ски воспринята в исторической науке».
А теперь к собственно украинским делам.
В 1139 г. великий князь Ярополк Владимирович умер. С унаследовавшим Киев его братом Вячеславом Владимировичем вступил в борьбу старший из Ольговичей – север-ский, затем черниговский князь Всеволод Ольгович (1094-1146). Он победил и вскоре стал киевским князем. Так, наконец, Ольговичи достигли высшей власти. Но после смерти Всеволода в 1146 г. киевским столом вновь овладели Мономаховичи, причем при весьма драматических обстоятельствах. Дело в том, что, умирая, великий князь Всеволод Ольгович упросил киевлян присягнуть в верности его младшим братьям Игорю и Святославу. Однако горожане, присягнув, данному князю слова все же не сдержали. Они изгнали братьев из Киева и послали за Мономаховичем – Изяславом Мстиславичем, который был старшим сыном покойного великого князя Мстислава. Изгнанный ими Игорь Всеволодович четыре дня скрывался на болотах, но все-таки попал к Изяславу в плен и, избегая бесчестья, постригся в монахи. Однако прожил он недолго: киевляне, опасаясь наказания за клятвопреступление, убили его. К этому времени Киев утратил главенство на Руси. Реальная власть перешла к удельным князьям, многие из которых не могли захватить власть в Киеве, а поэтому жили в своих владениях, не помышляя о большем. Другие, посильнее, еще тянулись к Киеву, мечтали о киевском троне, хотя не каждому из этих мечтателей было суждено даже приблизиться к киевскому златостолу.
Примечательной чертой жизни города стала ведущая роль народного вече, которое собиралось у стен Софии Киевской и решало судьбы города и князей. Все это сопровож-далось интригами «сильнейших» бояр, различных «партий» и буйством черни, которую было легко поднять на расправу с неугодными людьми. Так и было в истории с убийством князя Игоря. На отпевании мученика игумен Феодоровской обители Анания воскликнул: «Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!» Последние слова его, будто в подтверждение их, покрыл внезапный гром среди ясного неба. Впрочем, и последующие века были достойны столь же суровой оценки.
Как и во всех княжествах, в Киевском княжестве в чрезвычайных случаях созыва-лись феодальные съезды, которые созывал великий князь. Они приобретали особо важное значение в период обострения внутриполитической и внешнеполитической обстановки. Например, в период борьбы с ростово-суздальским боярством или монголо-татарским на-шествием. В этот период получила развитие дворцово-вотчинная система управления.
Основная территория Киевской земли, расположенной на Правобережье Днепра, включала земли бывших владений полян и древлян, расселенных в Поросье «черных кло-буков» (берендеев, торков, коуев, турпеев и печенегов), и Болоховскую волость, которая в начале XIII века окончательно перешла во владения Волынского княжества. На Левобе-режье Киевскому княжеству принадлежала только узкая полоска (10-15 км).
Киевское княжество граничило с Полоцкой землёй в северо-западной части, а с се-веро-востока находилась Черниговская. Западными и юго-западными соседями являлись Польша и Галицкое княжество. Город, выстроенный на холмах, был идеально расположен в военном отношении. Говоря про особенности географического положения Киевского княжества, нужно упомянуть, что оно было хорошо защищено. Недалеко от него распола-гались города Вручий (или же Овруч), Белгород, а также Вышгород – все они имели хо-рошие укрепления и контролировали территорию, прилегающую к столице, что обеспечивало дополнительную защиту с западной и юго-западной стороны. С южной части его прикрывала система фортов, сооружённых по берегам Днепра, и рядом хорошо защищенные города на реке Рось – от Володарева до Родни через Юрьев (Белую Церковь), Торческ, Богуслав и Корсунь.
Добило Киев и внешнеполитическое окружение – экспансия католической церкви с запада, ослабление Византии, и монгольское нашествие с востока. В 1240 году хан Батый не просто захватил Киев, но и основательно его разрушил. Современник этих событий, путешественник и миссионер Джованни да Плано Карпини свидетельствовал, что спустя несколько лет после погромов в Киеве было уничтожено около 600 церквей, свыше двадцати монастырей, а в самом Киеве уцелело всего ололо 200 домов. Впрочем, следует иметь в виду, что еще за семьдесят лет до Батыя Киев сжег Андрей Боголюбский. И, как пишет летописец: «Суздальцы так сильно разрушили в 1169 году Киев, что татарам уже нечего было рушить в 1240 году».
Возобновились набеги на киевские города кочевников, что также влияло на отток населения из княжества, да и роль пути «из варяг в греки» через Днепр значительно упала. А незадолго до монгольского нашествия титул великого князя Киевского (скорее по исторической традиции) получил галицко-волынский князь Даниил Романович. В то же время в 1299 году митрополит Киевский и всея Руси Максим переносит свою кафедру из Киева во Владимир-на-Клязьме. Однако недовольный этим великий князь Галицкий Юрий Львович захотел иметь своего собственного митрополита. С этой целью он избрал Петра и отправил его в Константинополь для посвящения. И в 1303 году была впервые учреждена отдельная Галицкая митрополия. Но именно в это время умер митрополит Максим (1305), и патриарх Афанасий посвятил Петра не в митрополиты Галицкие, а в Киевские и всея Руси. И Пётр, как и его предшественник, избрал в качестве своей резиденции Владимир-на-Клязьме.
Его служение омрачилось интригами епископов, в результате которых митрополит был обвинен в продаже церковных должностей (грехе симонии). Но на верховный собор, который должен был низложить иерарха, пришло множество мирян из Владимира, Яро-славля, Москвы, Костромы, Рязани и других городов. Народ заставил князя и собор оп-равдать Петра. С возвышением Москвы, при содействии московского князя, в 1325 году митрополит Петр сделал своей резиденцией этот город. При этом митрополиты продол-жали титуловаться «киевскими», и единство митрополии сохранялось, как и подчинение Константинопольскому патриарху.
В 1320-1330 годах в Киеве все явственнее ощущалось политическое влияние Вели-кого князя Литовского Гедимина. В тот период зависимым от Гедимина был уже не толь-ко Киевский, но и Смоленский князь. Между 1324 и 1331 гг. киевский престол занимал литовско-русский князь Ольгимунд Гольшанский, наместник Гедимина.
До 1360-х годов продолжалась борьба за Киев между Золотой Ордой и ВКЛ, окон-чившаяся в 1362 году после добровольного присоединения Киевского княжества к Вели-кому княжеству Литовскому на правах вассала. А спустя двадцать лет Киевское княжест-во и вовсе было упразднено.
Черниговское княжество, по существу, обособилось от Киевской Руси еще во вто-рой половине XI века и только временно при Мономахе было в вассальном подчинении у киевского князя. Неожиданное доказательство того, что черниговские князья считали себя в XII веке равноправными киевским, дали раскопки в столице Золотой Орды, в Сарае, где была найдена огромная серебряная заздравная чара с надписью: «А се чара великого князя Володимера Давыдовича…» Владимир был черниговским князем в 1140-1151 годах в соправительстве со своим младшим братом Изяславом (умер в 1161 году).
Одно время за Киевский престол довольно успешно с Владимирскими князьями соперничали князья Черниговские. Владения и влияние Черниговского княжества в пер-вой четверти XII в. включали территорию, расположенную в бассейнах Десны и Сейма, Сожа и Верхней Оки и доходили далеко на северо-восток (до Муромо-Рязанских земель) и на юго-восток (Тьмутараканское княжество).
Основная же территория Черниговского княжества находилась на левобережье Днепра, в бассейне рек Десны и Сейма, на землях, заселенных северским племенем. Затем постепенно территория княжества расширилась на земли радимичей и, частично, вятичей и дреговичей. Границей между Черниговской и Киевской землями считался Днепр, но в действительности, в районе Киева она проходила на некотором расстоянии от него. Выше Десны и Припяти черниговские владения переходили на правый берег. Тут Чернигову принадлежала Речица и «иные города мнози». Северные границы Черниговской земли достигали верховьев Сожа, Ипути, Десны, где находились города Чичерск и Вщиж. Северо-восточная граница княжества доходила почти до Москвы, но в связи с продолжавшимся колонизационным потоком не была стабильной. Позже, с укреплением Рязанского княжества, за приокское пограничье возникали споры между черниговскими и рязанскими князьями. Крайней черниговской волостью тут была, по всей вероятности, Лопасня, расположенная на одноименной речке, правом притоке Оки. Южнее чернигово-рязанская граница проходила по водоразделам Дона и его притоков Прони, Сосны, Упы и Зуши. Посеймье занимало промежуточное положение между Черниговской и Переяславской землями.
Географическое положение, родственные связи князей и давняя традиция дружбы с кочевниками сделали Черниговское княжество своего рода клином, врезавшимся в ос-тальные русские земли; внутри же клина часто хозяйничали приглашенные Ольговичами половцы. За это не любили самого Олега Святославича, его сыновей Всеволода и Свято-слава; за это в Киеве убили третьего сына – Игоря Ольговича. Внук Олега, герой «Слова о полку Игореве» – Игорь Святославич, – в свое время был связан дружбой не с кем иным, как с Кончаком.
Столицей княжества был Чернигов. Другие города: Новгород-Северский, Старо-дуб, Брянск, Путивль, Курск, Любеч, Глухов, Чичерск, Гомель, Беловеж, Вщиж, Глебль, Оргощ, Хоробор, Моровск и другие.
Северская земля с Новгородом на Десне, Путивлем, Рыльском, Курском на Сейме и Донцом (близ современного Харькова) обособилась от Черниговской земли не сразу; это произошло только в 1140-1150-е годы, но связь их ощущалась и в дальнейшем. Оба княжества были в руках Ольговичей. Быть может, Святослав Всеволодич Киевский потому и рассматривался в «Слове о полку Игореве» как сюзерен и черниговских, и северских князей, что был внуком Олега Святославича, то есть прямым Ольговичем и самым старшим из них. До прихода в Киев он был великим князем черниговским и, став киевским князем, часто ездил то в Чернигов, то в Любеч, то в далекий Карачев.
В первой половине XII в. основное внимание внешней политики черниговских князей было направлено на юго-восток, в сторону Дона и Нижнего Поволжья (бывшая Хазария), Кавказа и Тьмутаракани. Это означало и отношения с половцами, которые в то время выступали либо союзниками черниговских князей в их внешней политике и внутренних междуусобицах, либо противниками в их экспансии на восток. И одной из последних попыток в этом направлении стал неудачный поход Игоря Святославича в 1185 году, послуживший основой сюжета для «Слова о полку Игореве». Это и дало возможность Византии укрепить свое влияние на территории Тьмутараканского княжества.
Когда же ослабли восточные связи Черниговского княжества, политика князей по-вернула на северо-запад в сторону белорусских земель, и вскоре Черниговское княжество стало сюзереном полоцких князей.
В первой половине XIII века, в результате начавшего дробления княжества на уде-лы и длительной борьбы черниговских князей за Киев и Галич, которая велась с перемен-ным успехом, Черниговское княжество сильно ослабело. К тому же, в 1223 г. в битве на Калке погиб черниговский князь Мстислав Святославич.
В 1234 году Чернигов выдержал тяжелую осаду войск Даниила Галицкого: «Лют бо бе бой у Чернигова; оже и таран на нь поставша, меташа бо каменем полтора перестрела. А камень – якоже можаху 4 мужи силнии подъяти».
Осенью 1239 года Чернигов вместе со всем Левобережьем был взят войском татар, а князь Мстислав Глебович бежал в Венгрию. Его преемник Михайло Всеволодович был убит татарами во время визита в Орду (легенда сделала из него мученика за веру). Черни-говское княжество, разделенное на несколько уделов, на долгое время попало в непосред-ственную зависимость от Золотой Орды. Часть населения бежала на север, где появился новый центр — Брянск.
В 1355–1356 гг. Чернигов был освобожден от правителей Золотой Орды литовско-русскими войсками под командованием литовского князя Ольгерда Гедиминовича, при-соединившего затем земли Черниговского княжества к Великому княжеству Литовскому и Рускому.
В XIII веке политический центр Украины переносится в Галицко-Волынское кня-жество.
Мягкий климат, плодородные земли, близость к Европе, крупные города – Галич, Владимир-Волынский, Львов, Перемышль – все это делало Галицко-Волынскую землю богатой. Половцы приходили сюда редко, но покоя на этой земле не бывало, ибо люди страдали от непрерывных распрей местных бояр и князей. Особенно обострились отно-шения князя Ярослава Владимировича Осмомысла (потомок Ярослава Мудрого) с бояра-ми в 1187 г., когда от Ярослава бежала жена Ольга Юрьевна (дочь Долгорукого), оскорб-ленная тем, что муж предпочитает ей любовницу Настасью. Галицкие бояре решили се-мейную проблему князя кардинально: схватили и сожгли Настасью, а потом заставили князя помириться с беглой женой. И все же, умирая, Ярослав передал стол не сыну Ольги Владимиру, с которым у него были непростые отношения, а Олегу – сыну своей горячо любимой Настастьи. Поэтому князь Олег носит в истории обидное для мужчины прозви-ще Настасьич.
Галицкие бояре не подчинились завещанию непутевого Ярослава, прогнали На-стасьича и пригласили на стол Владимира Ярославича. Но, видно, отец не зря на него гневался – князь оказался выпивохой («любезнив питию многому»), а вскоре и вовсе пошел по пути своего отца: женился на попадье при живом муже ее, попе. Бояре согнали со стола и этого князя. Владимир бежал в Венгрию, где попал в тюрьму. Сидя под арестом в замке, Владимир Ярославич связал длинную веревку и по ней спустился из окна своего узилища. Он вернулся в Галич, снова сел на стол и княжил там 10 лет до своей смерти в 1199 г. Все, кто слушал оперу А. П. Бородина «Князь Игорь», помнят бравого товарища несчастного Игоря, князя Владимира Галицкого, чей реальный лихой образ явно воодушевил композитора.
После смерти Владимира полновластных галицких бояр «утихомирил» волынский князь Роман Мстиславич (1150-1205), который присоединил галицкие земли к своим во-лынским. Тут бояре и застонали – Роман был не чета Владимиру Галицкому. Сын велико-го воина, князя Мстислава Удалого, он и сам был воином отменным, правителем крутым. По словам летописца, Роман «устремлялся на поганых как лев, сердит же был как рысь и губил землю их как крокодил, и проходил сквозь землю их словно орел, храбр же был как тур». Роман был славен своими подвигами по всей Европе и в 1205 г. погиб в сражении с поляками на Висле.
В первые годы после отделения от Киева Галицкое и Волынское княжества суще-ствовали отдельно. Подъем Галицкого княжества начался при Ярославе Осмомысле Га-лицком (1153-1187), владевшим восемью иностранными языками, отчего и получил свое прозвище (правда, по другой версии – «восьмимыслимый» значит Мудрый, или в том смысле, что «один его ум заменял восемь умов», как сказал Карамзин). Высоко оценивая могущество этого князя и его державы, автор «Слова о полку Игореве» писал, обращаясь к Ярославу: «Ты, галицкий князь Осьмомысл Ярослав,
Высоко ты сидишь на престоле своем златокованом,
Подпер Угрские горы полками железными,
Заступил ты путь королю,
Затворил Дунаю ворота,
Бремена через облаки мечешь,
Рядишь суды до Дуная,
И угроза твоя по землям течет,
Ворота отворяешь к Киеву,
Стреляешь в султанов с златого престола отцовского через дальние земли.
Стреляй же, князь, в Кончака, неверного кощея, за Русскую землю,
За раны Игоря, буйного Святославича!» (отрывок дан в переложении Василия Жуковско-го).
В отрывке речь идет о том, что в то время Осмомысл покорил Киев, что было со-вершенной правдой – в 1159 году галицкие и волынские дружины овладели Киевом.
Объединение Галицкого и Волынского княжеств произошло в 1199 году при во-лынском князе Романе Мстиславиче.
Так возникло одно из крупнейших государств Европы (как уже мною прежде отме-чалось, папа римский даже предлагал Роману Мстиславичу принять королевский титул). В папских грамотах того времени это государство упоминалось, как Regnum Galiciae et Lodomeriae, Regnum Rusiae, т.е. Галицко-Волынское королевство, Королевство Руси (1199-1349).
Начиная с 1199 года граница между Галицким и Волынским княжествами прохо-дила между городами Любачив, Голые Горы, Плиснеск и место, где впоследствии был построен Львов, со стороны Галиции, а со стороны Волыни – Белз, Бужск, Кременец, Збарж и Тихомль.
Волынь составляла единое Владимирское княжество со стольным градом Влади-миром, а затем, в результате междуусобиц, было поделено на удельные княжества – Луц-кое с центром в Луцке, Дорогобужское (Дорогобуж), Пересопницкое княжество с центром в Пересопнице – на востоке, Белзское с центром в Белзе на юге, Червенское княжество (Червень) на юго-западе, Холмское княжество (Холм, ныне польский город Хелм – не путать с новгородским, который на р. Ловать) на западе, наконец, Берестейское княжество с центром в Берестье (Брест) на севере.
Галиция также состояла из удельных княжеств, четыре из которых считались ос-новными. Собственно Галицкое княжество с центром в прикарпатском Галиче, Звениго-родское княжество (центр в Звенигороде, что под Львовом, опять же не путать с подмос-ковным Звенигородом) – на севере; Перемышльское (Перемышль) на западе и Теребовль-ское (г. Теребовль) – на северо-востоке.
Роман одержал победу и в ожесточенной борьбе с местным боярством, а также ус-пешно воевал с польскими феодалами, половцами и вел активную борьбу за общее верхо-венство над русскими землями. И в этом смысле ситуация на юге похожа на обстановку, сложившуюся в ту же эпоху на севере – во Владимиро-Суздальском княжестве. Роман, как и Андрей Боголюбский, также установил жесткую княжескую власть.
Против Романа сложился союз из смоленских Ростиславичей и чернигово-северских Ольговичей, до этого боровшихся друг против друга за Киев, во главе с Рюри-ком Ростиславичем киевским. В 1201 году союзники собрались выступить против Романа, но он, будучи приглашен киевлянами на великое княжение Киевское, опередил своих противников и в 1203 году захватил Киев и принял титул Великого князя. Однако затем он вернулся в Галич, оставив вместо себя в Киеве младшего двоюродного брата, луцкого князя Ингваря Ярославича, а после разгрома Киева Рюриком, Ольговичами и половцами ему приходилось мириться с княжением в Киеве Рюрика, признавшего старшинство Всеволода Большое Гнездо и детей его. В 1202 и 1204 годах Роман совершил успешные походы на половцев, став героем былин и заслужив сравнения со своим предком, победителем половцев Владимиром Мономахом. В списках летописей и грамот он и все его потомки носят титул «великого князя», «самодержца всея Руси» – «Rex Russiae», чаще «Regis Rusie» и «duces totius terrae Russiae, Galicie et Ladimirie» («король Руси» и «князь всей земли русской, галицкой и владимирской»).
Галицко-Волынское княжество в пору своего могущества занимало большую тер-риторию: на западе – северо-восточные склоны Карпат и территорию между Днестром и Прутом. Его земли простирались в бассейнах рек Сан, Западный Буг и верховьев Днестра. На востоке княжество граничило с Турово-Пинским и Киевским княжествами, на юге — с Берладьем (территория нынешней Молдавии), позднее — с Золотой Ордой, на юго-западе — с Венгерским королевством, на западе — с Польским королевством, а на севере — с Великим княжеством Литовским, Тевтонским орденом и Полоцким княжеством. Более того, княжество охватывало современные польские и белорусские территории, а также территории всего Подолья, Молдавии и Нижнего Дуная.
На основании исторических документов и топографических названий можно пред-положить, что почти половина существующих сегодня поселений Галиции и Волыни воз-никла не позднее эпохи Галицко-Волынского княжества, а их жители были в основном славянами (они себя называли русинами). Впрочем, были там и поселения, основанные пленными поляками, а также прусами, ятвягами и литвинами (объединенных общим на-званием – литовцы) и представителями кочевых народов. В городах княжества существо-вали ремесленно-купеческие колонии немцев, армян, сурожцев.
Там были гладкие черноземы в широких речных долинах, большие лесные масси-вы, благодатные места для охоты, и значительные залежи каменной соли, которую выво-зили в соседние страны. Удобное географическое положение (соседство с Венгрией, Польшей, Чехией) позволяло вести активную внешнюю торговлю. Кроме того, земли княжества пребывали в относительной безопасности со стороны кочевников. Как и во Владимиро-Суздальской Руси, здесь наблюдался значительный экономический подъем.
Но гораздо более известен в истории Древней Руси сын Романа Даниил Романович (1201—1264). С четырех лет, потеряв отца, погибшего во время очередной войны с Поль-ским королевством, он вместе с матерью хлебнул лиха на чужбине, куда им пришлось бе-жать из родного Галича. А потом он всю свою жизнь не выпускал из рук меча. Это он в 1223 году так отважно бился с монголо-татарами на злосчастной Калке, что не заметил опасной раны на своем теле. Сражался он потом и с венграми, и с поляками. Не покорив-шись никому, он стал знаменит в Европе как отважный рыцарь и тем прославил династию галицко-волынских князей. В отличие от своего современника Александра Невского, Даниил оставался решительным, непримиримым противником монголо-татар, сближаясь в борьбе с ними с европейскими государями.
И сыну князя Романа также пришлось выдержать продолжительную борьбу за пре-стол как с венгерскими и польскими, так и с русскими князьями, пока в 1238 году Даниил Романович не утвердил свою власть над галицко-волынскими землями.
Галицкие земельные магнаты держались как князья: «Бояре же галичьстии Данила князем собе называху, а сами всю землю держаху…» Таков был боярин Доброслав, рас-поряжавшийся даже княжеским доменом, таков был Судислав, замок которого представ-лял собой крепость, наполненную запасами и оружием и готовую к борьбе с князем.
Боярство то приглашало Даниила, то составляло заговоры против него. Так, в 1230 году «крамола же бывши во безбожных боярех галичкых». Бояре решили поджечь дворец во время заседания боярской думы и убить князя. Брату Даниила Васильку удалось помешать заговору. Тогда один из бояр пригласил князей на обед в Вышенский замок; тысяцкий, друг Даниила, успел предупредить, «яко пир зол есть… яко убьену ти бытии». Было схвачено 28 бояр, однако казнить их Даниил побоялся. Спустя же некоторое время, когда Даниил «в пиру веселящуся, один из тех безбожных бояр лице зали ему чашею. И то ему стерпевшу».
Нужно было находить новую, более надежную опору. И Даниил созвал «вече» от-роков, служилых воинов, младших членов дружины, которые являлись прообразом позд-нейшего дворянства. Отроки поддержали своего князя: «Верны есмы богу и тобе, госпо-дину нашему!» – а сотский Микула дал Даниилу совет, определивший дальнейшую поли-тику князя: «Господине! Не погнетши пчел – меду не едать!»
Окончательно заняв галицкий стол, Даниил захватил Дорогичин и подчинил Туро-во-Пинскую землю. А спустя два года, заняв Киев, брошенный тамошним князем, испу-гавшимся татар, князь Даниил сумел объединить северо-западную Русь и киевские земли. Впрочем, в том же году Галицко-Волынское княжество попало под разорительный молох монголо-татарской орды.
Первый набег монголо-татар Даниил переждал в Венгрии и Польше. По возвраще-нии ему пришлось усмирять бояр, своевольничавших в разоренной кочевниками стране. Не имея сил противостоять монголам, Даниил был вынужден признать вассальную зави-симость от ордынского хана в 1245 году, однако при этом добился подтверждения своих княжеских прав на Галицко-Волынские земли.
Впрочем, Даниил был не из тех, кто смирился с таким положением вещей – он стал собирать антиордынскую коалицию. С этой целью он заключил союзы с Польшей, Венг-рией, Мазовией и Тевтонским орденом, а также в 1250-1253 гг. захватил ятвяжские земли и Черную Русь, тем самым ликвидировал угрозу нападения на Волынь литовцев. В 1254 году он принял из рук папы Иннокентия IV королевскую корону. Папа пообещал органи-зовать крестовый поход против монголов, но коалиция так и не сложилась. Более того, вскоре понтифик разрешил литовцам «воевать Русскую землю» – у европейцев не было никаких мотивов для похода в южнорусские степи (куда важнее были крестовые походы в Палестину). Поэтому Даниилу пришлось воевать с Золотой Ордой в одиночку. И первый его поход против орды хана Куремсы в 1254-1255 годах был успешным, однако после подоспевшей помощи лучших ордынских войск во главе с темником Бурундаем в 1259 году русичи вынуждены были капитулировать. По приказу Бурундая Даниилу пришлось разрушить замки в своих землях и присоединиться к походу на Литву и Польшу.
Нелишне будет еще раз напомнить, что именно в это время, в 1252 году великий князь Владимирский Александр Ярославич Невский отправился в Орду за ярлыком на княжение. После этого Батый направил на владимирского князя Андрея Ярославича рать под командованием Неврюя; Андрей бежал из Владимира сначала в Переславль-Залесский, где княжил его союзник, младший брат Александра и Андрея Ярослав Яросла-вич. Татары, подошедшие к Переславлю, убили жену Ярослава, захватили в плен его де-тей «и людии бещисла»; Андрею и Ярославу удалось бежать. После ухода Неврюя Алек-сандр прибыл из Орды и сел во Владимире.
В российской (а затем и советской) историографии получила распространение сле-дующая трактовка этих событий: Александр поехал в Орду по своей инициативе с жало-бой на брата Андрея; поход Неврюя был следствием этой жалобы. При этом авторы, по-ложительно относящиеся к Александру, стараются говорить о случившемся сдержанно, не акцентировать внимание на этих фактах, в то время как английский историк Дж. Феннелл интерпретировал события 1252 года без подобной скованности: «Александр предал своих братьев». Действительно, раз поход Неврюя был вызван жалобой Александра, то никуда не деться (если, конечно, стремиться к объективности) от признания, что именно Александр повинен в разорении земли и гибели людей, в том числе своей невестки. При этом никакие ссылки на высшие политические соображения не могут служить серьезным оправданием. Если приведенная трактовка событий 1252 г. верна, Александр предстает беспринципным человеком, готовым на все ради увеличения своей власти. Но соответствует ли она действительности?
Ни в одном средневековом источнике жалоба Александра на брата не упоминается. Сообщение о ней имеется только в «Истории Российской» В.Н. Татищева, именно оттуда оно перешло в труды позднейших исследователей. Согласно Татищеву, «жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение под ним, яко старейшим, и грады отческие ему поимал, и выходы и тамги хану платит не сполна». В данном случае неправомерно некритическое суждение, что Татищев цитирует, «по-видимому, ранний источник, не попавший в летописи».
Андрей Ярославич, по-видимому, действительно вел независимую от Батыя поли-тику: в 1250 г. он вступил в союз с Даниилом Галицким, женившись на его дочери, а Да-ниил в то время не признавал власти Орды. Однако в своих действиях Андрей опирался на такую весомую опору, как ярлык на владимирское княжение, полученный в 1249 году в Каракоруме, от враждебной Батыю ханши Огуль-Гамиш (вдовы Гуюка). Но в 1251 году Батый сумел посадить на каракорумский престол своего ставленника Менгу (Мунке), и на следующий год он организует одновременно два похода — Неврюя на Андрея Яросла-вича и Куремсы на Даниила Романовича. Таким образом, поход Неврюя явно был запланированной акцией хана в рамках действий против не подчиняющихся ему князей, а не реакцией на жалобу Александра. Но если считать последнюю мифом, то с какой целью Александр ездил в Орду?
В Лаврентьевской летописи (древнейшей из содержащих рассказ о событиях 1252 г.) факты излагаются в следующей последовательности: сначала говорится, что «иде Олександръ князь Новгородьскыи Ярославич в Татары и отпустиша и с честью великою, давше ему старишиньство во всеи братьи его», затем рассказывается о татарском походе против Андрея, после чего повествуется о приезде Александра из Орды во Владимир. По-скольку Александр приехал на Русь несомненно после «Неврюевой рати», слова, что «от-пустиша и с честью» и т.д. следует отнести к тому же времени. Прежде чем рассказать о татарском походе, летописец говорит, что «здума Андри князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели цесаремъ служить». Речь идет явно о решении, принятом не в момент нападения Неврюя (тогда вопрос стоял не «служить или бежать», а «сражаться или бежать»), а ранее. Скорее всего, «дума» Андрея с боярами имела место после получения владимирским князем требования приехать в Орду. Батый, покончив с внутримонгольскими делами, собрался пересмотреть решение о распределении главных столов на Руси, принятое в 1249 году прежним, враждебным ему каракорумским двором, и вызвал к себе и Александра, и Андрея. Александр подчинился требованию хана, Андрей же, посоветовавшись со своими боярами, решил не ездить (возможно, он не рассчитывал на удачный исход поездки из-за благосклонности, проявленной к нему в 1249 году правительством ныне свергнутой и умерщвленной великой ханши). После этого Батый принял решение направить на Андрея, также как и на другого не подчиняющегося ему князя — Даниила Галицкого — военную экспедицию, а Александру выдать ярлык на владимирское великое княжение. Следует обратить внимание, что поход Неврюя был гораздо более «локальным» предприятием, чем походы на неподчиняющихся Сараю князей в начале 80-х гг. XIII в. и в 1293 г. («Дюденева рать»), — были разорены только окрестности Переславля и, возможно, Владимира. Не исключено, что такая «ограниченность» стала следствием дипломатических усилий Александра.
После смерти Даниила формальное единство Галицкого королевства сохранилось. Корона досталась его старшему сыну Льву, в честь которого назван построенный Дании-лом сразу после рождения сына город Львов, в то время как младшие сыновья и брат Ва-силько сидели на «младших» княжеских столах. Однако сплоченности в их рядах не бы-ло. В 1260-х годах галицко-волынские князья вмешивались в литовские дела, в 1270-х воевали с ятвягами. Тогда же у них начались конфликты с поляками. Лев Даниилович даже совершил успешный набег на Польшу.
При Юрии Львовиче было восстановлено единство Галицко-Волынского государ-ства. В 1303 году он добился от Константинопольского патриарха признания отдельной Малорусской митрополии. Сыновья Юрия, Андрей и Лев, начали борьбу против Золотой Орды, но погибли в один день. На Владимире Львовиче, правившем в Галиче лишь фор-мально, прервалась династия Романовичей.
Последним князем Галицким (1340-1349) был Любарт Гедиминович (Дмитрий), ко-торый, впрочем, оставался князем Волынским с перерывами аж до 1383 года. В 1349 году Галицкое княжество с городами Белз и Холм было завоевано польским королем Казими-ром Великим из династии Пястов, а Волынское (с городами Владимир-Волынский, Луцк, Черная Русь, а также Турово-Пинское и Киевское княжества) оказалось в подданстве ли-товских Гедиминовичей. Галицко-Волынское княжество окончательно прекратило свое существование.
Однако на этом история государственности галицко-волынских земель не закончи-лась. Но к этому вопросу мы вернемся чуть погодя. А пока резюмируем сказанное.
Являясь непосредственным преемником Киевской Руси, Галицко-Волынское кня-жество сыграло чрезвычайно важную роль в истории украинского народа, поскольку со-храняло от завоевания и ассимиляции южную и западную ветви восточного славянства, содействовало их консолидации и утверждению собственной самобытности; модернизи-ровало древнерусскую государственную организацию; расширило сферу действий запад-ноевропейской культуры, содействовало поступательному преодолению однобокого ви-зантийского влияния и, наконец, продолжило славные дипломатические традиции Древ-ней Руси еще на целое столетие после установления монголо-татарского ига, представляя восточнославянскую державность на международной арене.
А вот белорусские княжества не могут похвастаться такой жесткой централизаци-ей власти, как их северо-восточные и южные соседи, хотя и там были свои исторические закономерности. К тому же и земли их нередко относились то к Владимирскому княжест-ву, то к Киевскому или Галицко-Волынскому. И все же два княжества – Полоцкое и Турово-Пинское были довольно мощными и, самое главное, первыми государственными образованиями на территории Белоруссии.
Полоцк вообще является одним из древнейших восточно-славянских городов, пер-вое упоминание о котором в летописях относится к 862 году («В л;то 862 приіа власть Рюрикъ и раздаіа мужемъ своимъ градъі: ;вому Полотескъ, ;вому Ростовъ, другому Б;ло;зеро»), хотя, как мы уже ранее отмечали, первые упоминания в летописях вовсе не означают, что поселение было построено именно в том году. К Полоцку это относится в полной мере. Мы можем судить об этом по летописи «Деяния датчан» Саксона Граммати-ка (рубеж XII—XIII веков), где повествуется о взятии Полоцка в V—VI веках конунгом Фродо I, сыном легендарного короля Дании Хадинга, который, прибегнув к военной хит-рости, убивает полоцкого царя Веспасия, ибо «силой города не победить (viribus inuictam [sc. urbem])»:
«Только с немногими свидетелями он тайно отправился в уединённое место и при-казал объявить повсюду, что он умер, чтобы тем самым усыпить врага. Для убедительности был совершён обряд погребения и сооружён погребальный курган. К тому же воины, сознательно изображая скорбь, проследовали в процессии за якобы умершим вождём. Услышав об этом, царь города Веспасий, почти уже одержавший победу, так пренебрёг обороной, что, дав возможность врагам ворваться в город, был убит среди игр и развлечений».
Соответственно, и Полоцкая земля впервые упоминается еще в IX в. уже как госу-дарственное образование, возникшее на территории, принадлежавшей племенному союзу кривичей. Именно так на западноевропейской карте 850 года обозначены земли, находив-шиеся под управлением Полоцка, который также обозначен на этой карте.
К концу X века, так же, как Полоцкое государство возникло на территории криви-чей, на территориях других племенных союзов возникают Туровское, Берестейское, Смо-ленское и Черниговское княжества. В более поздние периоды истории на белорусской земле возникают княжества Витебское, Минское, Оршанское, Друцкое, Лукомльское, Мстиславльское, Изяславльское, Логойское, Слуцкое, Новогородское, Несвижское, Пин-ское, Соломерецкое, Мозырское, Клёцкое, Пересопецкое, Свислочское, Степановское, Борисовское и другие, которые на первых порах являлись уделами более крупных и более древних княжеств, а впоследствии выделились в самостоятельные государства. А к концу XI столетия на территории нынешней Белоруссии, согласно летописным источникам, су-ществовало более двух десятков городов: Полотьск, Видьбеск, Брячиславль, Изяславль, Въсвяч, Копысь, Меньск, Ръша, Лукомль, Лагожск, Дрютеск, Туров, Берестье, Пиньск, Галатичаск, Борисов, Стреглав, Случеск, Неколочь, Еменец, Одрск, Городец, Кривич–город.
Стоит напомнить, что приблизительно в то время, когда на Русь были приглашены варяги, в Полоцке существовала местная княжеская династия, права которой сохранялись на протяжении многих поколений. При Олеге в числе подданных Киева письменные ис-точники называют и кривичей, плативших ему дань. Поход на Византию в 907 г. Олег осуществил с участием кривичей и радимичей. В договоре Олега с Византией среди горо-дов, имевших право на дань, упоминается и Полоцк. Как союзники Киева, полоцкая знать и местные князья опирались на великого киевского князя.
При преемниках Олега – Игоре, Ольге и Святославе – зависимость Полоцка от Киева постепенно ослабевает. В последней четверти X в. тут княжил Рогволод, который имел власть в земле Полоцкой. Это свидетельствует об относительной самостоятельности Полоцка.
К тому времени Полоцкое княжество уже представляло из себя грозную силу и ве-ло непримиримую борьбу с Киевским княжеством за право быть собирателем восточно-славянских земель. Особенно усилилось княжество и расширилась его территория при полоцком князе Всеславе, прозванном народом Чародеем. Под властью Полоцка оказались княжества Менское, Витебское, Оршанское, Мстиславльское, Лукомльское, Друцкое, Логойское, Слуцкое, а также часть Ливонии.
Необходимо обратить внимание на то, что во внутренней общественно политиче-ской жизни Полоцкого княжества немалое значение имело народное вече – общее собра-ние полочан для решения различных вопросов, говоря современным языком – это была законодательная власть. Вече приглашало князя на княжение, издавало законы, выбирало урядников (урядцев, чиновников), утверждало объявление войны или мира. В начале XII века роль вече возросла настолько, что оно активно решало вопросы войны и мира, при-глашало на престол в Полоцк князей и нередко прогоняло их из города. Вече контролиро-вало деятельность князя и осуществляло высший суд. Оно ограничивало власть князя, но не устраняло ее. Власть вече распространялась не только на город, но и на всю волость, разбросанные по всему княжеству веси. В Полоцком княжестве вече просуществовало до середины XV в. (1448), когда городу было дано Магдебургское право.
Исполнительная же власть в Полоцком княжестве принадлежала князю. Энергия и способности, особенно в военных делах, выделяли его из общей массы старейшин. В не-которых местах, где жизнь была относительно спокойной, князь становился правителем на основании родового старшинства. В Полоцком княжестве князь занимался военными делами, во главе своей дружины осуществлял походы в другие земли. Кроме того, князь ведал хозяйственными делами, вместе с тиунами вершил суд, охранял торговые пути и караваны в своем княжестве.
Высокое общественное положение в Полоцке занимал епископ. От имени князя и епископа писались договоры, заключавшиеся полоцким вече, к документам прикрепля-лись их печати.
Основателем полоцкой княжеской династии считается Изяслав Владимирович (ок. 978/979-1001), сын Великого князя Киевского Владимира Святославича (крестителя Руси) и полоцкой княжны Рогнеды. Именно при Изяславе фактически началось обособление Полоцкой земли от Киева и превращение ее в самостоятельное княжество. Главную роль здесь играл «скандинавский фактор»: Полоцк имел собственную династию Рогволодови-чей-Изяславичей, за которой в качестве отчины был закреплен Полоцк.
В XI веке Русь была фактически поделена на три части во главе с Киевом, Полоц-ком и Новгородом, соперничавшими между собой – именно в этих трех городах (и только в них!) были возведены, по подобию константинопольского, три Софиевских собора. Од-нако юридически на Руси сохранились только две княжеские ветви: сын Владимира –Ярослав Мудрый в Киеве и правнук Рогволода – Брячислав Изяславич в Полоцке.
В то время, как другие русские земли переходили по старшинству к наследникам Ярослава Мудрого, Полоцк находился в руках местного княжеского рода и не участвовал в борьбе за киевский престол. Это объясняется тем, что потомки Изяслава Владимировича юридически потеряли право на этот престол. Известно, что в основе древнего права на-следования на Руси лежал принцип преемственности, согласно которому княжество мог получить любой из Рюриковичей в порядке старшинства. Это значит, что не сын получал право наследования, а следующий по возрасту брат отца. При этом старший в роду мог занять только тот престол, на котором сидел его отец. Изяслав умер раньше своего отца – киевского князя Владимира. Дети и внуки Изяслава уже никогда не могли быть киевскими князьями.
В это время Полоцкая земля уже занимала достаточно большую территорию Севе-ро-Западной Руси, располагаясь в бассейне р. Западная Двина, верховьях рек Березина и Неман. Близость Верхнего Днепра и среднего течения Западной Двины обеспечивали удобную транспортировку товаров с Чёрного моря в Балтийское, что давало большие вы-годы Полоцкому княжеству; процветанию его во многом способствовали земледелие, охота, рыболовство, а также железоделательное производство, сырьем для которого в изобилии служили местные болотные и озерные руды.
Сын Изяслава, Брячислав (997-1044) присоединил к Полоцку земли, лежащие меж-ду Западной Двиной и ее левым притоком Дисной, где вырос город Брячиславль.
В 1021 году он напал на Новгород, но на обратном пути, нагруженный награблен-ной добычей, был настигнут Ярославом Владимировичем на реке Судоме, разбит здесь его войсками и бежал, оставив пленных и добычу победителю. Тем не менее, в следую-щем году по условиям мирного договора Брячислав присоединил к своему княжеству два города: Витебск и Усвят. Несмотря на этот мир, военные действия между дядей и племян-ником не прекращались: последний «вся дни живота своего», как сказано в летописи, продолжал воевать с Ярославом.
Наибольший расцвет Полоцкого княжества приходится на правление Всеслава Брячиславовича (1044—1101), который сразу взял быка за рога: свое правление Всеслав начал с расширения территории своего княжества. В Прибалтике Полоцку были подчине-ны языческие племена ливов, земгалов, куршей, латгалов, селов и литовцев. На юге от полоцких границ были захвачены земли северной группы дреговичей.
Летописи сообщают, что князь много делал для благосостояния Полоцкой земли, забывая о сне и отдыхе. О нем еще при жизни сложилось множество легенд и преданий, в частности о том, что Всеслав был волшебником и мог пробежать серым волком сотни верст. Ходила легенда, что он и родился в результате чародейства, с приметным родимым пятном, в котором будто бы заключалась вся его необычайная сила. Чтобы «чародейный знак» не бросался людям в глаза, князь всегда носил на голове повязку. Чародеем рисует Всеслава и автор «Слова о полку Игореве».
Укрепившись, князь Всеслав перешел к активной внешней политике. Уже в 1065 г., он напал на Псков, а через год захватил и ограбил Новгород, снял колокола с новгородской Софии и привез в Полоцк, чтобы украсить свою Софию. В ответ на это сыновья Ярослава Мудрого Изяслав, Святослав и Всеволод привели дружины в Полоцкую землю и разрушили расположенный в ее южных границах Минск. В марте 1067 г. на берегах Немиги с силами Ярославичей встретилось войско Всеслава и произошла одна из самых кровавых в Древней Руси битв, ярко описанная в «Слове о полку Игореве». Именно в связи с этими драматическими событиями 1067 г. впервые упоминается в летописях современная белорусская столица. Полочане были разбиты, но Ярославичи отступили к Орше, куда пригласили Всеслава на переговоры. Когда же тот явился, вероломно схватили его и отвезли в Киев, посадили в тюрьму, где он просидел 14 месяцев. Однако восставшие в 1068 г. киевляне освободили Всеслава и провозгласили его киевским князем. Семь месяцев он полновластно управлял киевским государством. Когда в 1069 г. изгнанник – великий князь Изяслав при поддержке польского войска пришел, чтобы возвратить киевский престол, Всеслав оставил столицу и вернулся на Полотчину.
А позже он стал успешно продолжать политику своих предшественников, ведя ак-тивную борьбу с Киевом за гегемонию в Северо-Западной Руси. Но в 1083 году Владимир Мономах совершил новый опустошительный поход на Полоцк.
После смерти Всеслава Чародея, который имел шесть сыновей, территория Полоц-кой земли начала распадаться на уделы. Между его сыновьями шла междуусобная борьба. Минский князь Глеб проводит политику возвышения Минска и всю свою энергию на-правляет на укрепление и расширение территории Минского княжества, за что был жестоко наказан. Владимир Мономах из Киева дважды, в 1116 и 1119 гг., посылал на Глеба коалиционное войско, пока князя не пленили и не вывезли в Киев, где он и умер.
В 1127 году киевский князь Мстислав Владимирович Великий послал огромное войско в Полоцкую землю, опустошил ее и заставил полочан покориться, но ненадолго. В 1129 году Мстислав выслал всех полоцких князей в Византию и посадил в Полоцке сво-его сына Изяслава.
Правление сыновей Мстислава в Полоцке продолжалось всего три года. Затем они были свергнуты в результате восстания. Уже в 1132 году в Полоцке снова появился пред-ставитель полоцкой линии Рюриковичей, Василько Святославич, после смерти которого в 1144 году началась борьба за Полоцк между представителями трёх линий потомков Всеслава Чародея – Витебской («Святославичи»), Минской («Глебовичи») и Друцкой («Рогволодичи»). В борьбе между частями княжеской семьи важно было заручиться поддержкой князей других русских земель и здесь преуспели больше всех соседи – смоленские Ростиславичи, которые «приобрели большое влияние в полоцкой земле», которое достигло максимума в 1160—1170-е годы.
С этого времени сведения о правителях Полоцка отрывочны, а после 1186 года и вовсе практически пропадают. К величайшему сожалению, погибла Полоцкая летопись, принадлежавшая в начале XVIII века архитектору П.М. Еропкину, казненному императ-рицей Анной Ивановной по обвинению в заговоре против нее.
В это время Полоцкое княжество постепенно слабело и всё больше дробилось; со временем усиливалось влияние смоленских и литовских князей. Часть полоцких городов на востоке княжества временно отошла к Смоленску.
Вначале, в конце XI – начале XII веков из состава Полоцкого княжества выделяется в самостоятельный удел Минское княжество, около 1101 года – Витебское, в начале XII века – Городенское и Клеческое, во второй половине XII века – Виленское. К концу первой половины XII века самостоятельность обретают Друцкое, Изяславльское и Лагожское княжества.
Однако престол в Полоцке все равно считался главным. Этот город продолжал ос-таваться важнейшим политическим центром.
Еще одно мощное белорусское княжество, образовавшееся в IX–X вв. – Туровское – тоже сыграло немалую роль в становлении средневековой белорусской государственно-сти.
Его территория в основном соответствовала местам расселения дреговичей на юге Белоруссии в бассейне Припяти. Политический центр княжества – Туров – почти совре-менник Полоцка. Крупным городом был Пинск. Название Турова летописец связывал с именем местного князя Тура. Возникновению и развитию Турова и Пинска содействовало их выгодное расположение на водном Припятско Бугском торговом пути из Киева и других русских земель в Западную Европу.
В 988 г. великий киевский князь Владимир Святославич отдал Туров своему сыну Святополку, который, по задумке отца, должен был способствовать распространению в Турове южновизантийского влияния. Но Святополк, как свидетельствуют летописи, не оправдал надежд отца. Женившись на дочери польского короля Болеслава, католичке по вероисповеданию, он попал под западное влияние. Вместе с дочерью польского короля в Туров приехал западный епископ Рейнберг, который сблизился со Святополком и начал подстрекать его выступить против Владимира. Опираясь на туровцев, хорошо помнивших времена, когда Туровская земля была независима от Киева, а также надеясь на военную помощь своего тестя, польского короля Болеслава, Святополк задумал отделиться от Киева. Владимир, узнав о вражеских намерениях своего старшего сына, неожиданно напал на Святополка и заточил его, его жену и епископа Рейнберга в темницу. После того как в 1015 году Владимир умер, Святополк, как старший в роду, получил право занять киевский великокняжеский престол.
Поэтому, оставаясь князем Туровским, Святополк после смерти Владимира Свято-славича в 1015 г. занял и киевский великокняжеский престол. Младшие его братья Борис и Глеб, являясь соперниками, были убиты подосланными наемниками. И летописцы про-звали Святополка «Окаянным».
Против братоубийцы выступил новгородский князь Ярослав, который через четыре года кровавой борьбы прогнал Святополка и сам занял киевский престол. При Ярославе Мудром Туров подчинялся непосредственно Киеву, а потом он отдал Туров своему сыну Изяславу, которому в 1054 г. достался и великокняжеский киевский престол. Святополк бежал в Польшу, где и умер.
Туровское княжество было включено Ярославом Мудрым в состав Киевского кня-жества в качестве удела, на который непосредственно распространялась власть киевского князя. Удел не имел своего самостоятельного статуса и закрепленной за ним княжеской линии. Туров можно рассматривать как буфер между Полоцком и Киевом, если учитывать агрессивную политику в отношении соседей со стороны полоцких князей и угрозу литовских и ятвяжских набегов. Поэтому киевские князья стремились держать Туров при себе, направляя туда князьями своих сыновей и близких родственников.
До начала XII века Туровской землей владели потомки рода Изяслава, многие из которых были и киевскими князьями. Однако в 1113 году в Киеве сел на трон Владимир Мономах, который отобрал Туров у Изяславичей.
И при Мономаховичах, и, позже, при Ольговичах Киев смотрел на Туров, как на свою волость. В 1142 г. киевский князь Всеволод Ольгович нарушил территориальную целостность Туровщины и раздал своякам пять туровских городов – Брест, Дрогичин, Клёцк, Рогачёв и Черторийск. Правда, после смерти Ольговича, в 1146 г. туровский пре-стол снова занял сын Владимира Мономаха Вячеслав, который вернул в состав Туровской земли отнятые ранее города и даже захватил Владимир-Волынский. В ответ на это киев-ский князь Изяслав Мстиславич направил в Туров дружины, которые захватили город. Вячеслав вынужден был оставить Туров, который снова оказался в сфере влияния киев-ского великого князя.
Крупнейшими городами Туровского княжества (помимо стольного града Турова) были Пинск и Берестье/Брест (последний город затем оказался под властью галицко-волынских князей). Кроме того, были еще Кобрин, Каменец, Дрогичин, Бельск, Мозырь, Рогачёв и др. Являясь пограничным княжеством Древней Руси, туровчане часто отбивали нападения польских и литовских дружин, а совместно с галицко-волынскими князьями сами нападали на Литву (1251-1252, 1275). Но в конце XIII — начале XIV вв. Туровская земля была целиком включена в состав Великого княжества Литовского.
На протяжении веков на туровском, как и на главном киевском престоле, четыре раза менялись представители различных княжеских родов. Временные властители не счи-тались с местными интересами, и Туровщина по-прежнему теряла земли. В 1155 г. Мо-зырь перешел в состав Киевского княжества.
Так было до 1158 г., пока туровский престол самостоятельно не занял князь Юрий Ярославич – внук Святополка Изяславича, который княжил в Турове в конце XI века. Шесть русских князей во главе с киевским князем Изяславом осуществили поход на Ту-ров, чтобы отобрать его у Юрия Ярославича. Десять недель продолжалась неудачная осада города, после чего коалиционное войско сняло осаду и отошло. Юрий Ярославич и в 1160 г. успешно выдержал осаду Турова волынскими князьями. Известно, что в 1162 г. Киев подписал с туровским князем Юрием Ярославичем соглашение о мире, и самостоя-тельность Турова получила, таким образом, официальное и законное признание.
Во второй половине XII века Туровская земля делится на удельные княжества – Туровское, Пинское, Клёцкое, Слуцкое Дубровицкое (на территории современной Украи-ны) и др. Среди них особое значение начал приобретать Пинск. В 1180-х годах выдели-лась отдельная династия пинских князей. При раздробленности и ослабленности Турово-Пинская земля быстро снова попала под влияние более сильного соседнего политического центра. Уже в начале XIII в. турово-пинские князья находились в зависимости теперь уже не от киевских, а от галицко-волынских князей.
Туровские князья, в отличие от полоцких, согласно родственным связям имели право перейти на великокняжеский трон в Киеве, когда для этого подходила их очередь, как представителей княжеского рода Рюриковичей. Одновременно Туровское княжество продолжало подчиняться «своему» князю, который становился великим князем киевским. В Туров назначался управлять княжеский наместник – посадник.
В Турове сложилась своя система управления городом и княжеством. Здесь также активно действовало вече. Горожане также решали вопрос о назначении Туровского епи-скопа. Из знатных бояр на вече выбирался тысяцкий – руководитель городского ополче-ния.
Однако в 50 е годы XII в. Туров вышел из повиновения Киева, и в нем установи-лась самостоятельная княжеская династия. К концу XII столетия количество самостоя-тельных княжеств на территории нынешней Беларуси увеличилось: из Полоцкого княже-ства выделились еще Мстиславльское (в 1180 году) и Лукомльское, а из Туровского – Пинское княжества.
Полоцкое и Туровское княжества имели все атрибуты государственной власти – законодательной (вече), исполнительной (князья и дружины) и судебной (князья и тиуны). Их можно считать первыми раннефеодальными государствами на территории Белоруссии.
Особенностью общественно-политического строя обоих княжеств было сосущест-вование в городах и князя, и посадника, что из русских княжеств было характерно только для Новгорода Великого.
В начале XIII века появляется еще одно самостоятельное княжество –Новогородское (город Новогрудок; не путать с Новгородской землей на севере Руси). Именно сюда в 1230 году пригласили местные бояре на княжество одного из потомков полоцкого князя Изяслава (сына киевского князя Владимира Святославича «Крестителя») князя Миндовга.
В 1237 году произошли два исторических события, определившие судьбу белорус-ских земель, – объединение Ордена Меченосцев с Тевтонским в Ливонский орден, и на-шествие татаро-монголов во главе с ханом Бату на Владимиро-Суздальское княжество. Именно к этому периоду относится деятельность князя Миндовга, начавшего создание Великого княжества Литовского со столицей в Новогрудке. Для отражения внешней аг-рессии – крестоносцев и монголо-татар – началось объединение белорусских и литовских земель.
С этого времени процесс дробления белорусских княжеств на более мелкие само-стоятельные уделы стал затухать: Миндовг стал продолжателем дела своего предка – Все-слава Чародея, он снова начал собирать земли так называемых Белой и Черной Руси, а также соседних племен, но уже не вокруг Полоцка, а вокруг новой столицы государства полоцкой династии – Новогородка/Новогрудка, поэтому период 1230–1240 гг. можно считать периодом начала формирования Великого княжества Литовско–Русского. В состав Литовского государства еще при Вингольде вошли земли Черной Руси с городами Новогородок, Городня, Услоним, Волковыск. При Миндовге присоединилась Полоцкая земля. Гедимин приобрел Минск, а едва ли не прежде еще слились с Литвой Туровское и Пинское княжества. Мирным путем приобрел Гедимин Витебское, а затем и Волынское княжества. Киевское и Подолия слились с Литвою позже, при Ольгерде Гедиминовиче.
В период сер. XIII – сер. XV веков в состав Великого княжества Литовского во-шли земли бассейна Немана и Вилии, на правах автономий – Витебское (в 1320 году) и Полоцкое (в 1307 году) княжества, Берестейская и Турово–Пинская Земли (1320–1330 годы), Волынь и Подлесье (ныне известно как Подляшье), Смоленское (в 1362 году), Брянское (в 1355 году) и Мстиславльское (в 1358 году) княжества, Мозырская и Брагинская волости (в 1360 году), а в результате победы войск Великого княжества во главе с великим князем Ольгердом над объединенными силами Золотой Орды у Синих Вод в 1362 году, в состав государства были включены территория бассейна Днестра и Южного Буга, Киевская, Чернигово–Северская, Волынская, Подольская и Переяславская земли.
К концу правления великого князя Витовта Русско–Литовское государство раски-нулось от берегов Балтийского моря на севере, до берегов Черного моря на юге и от Угры и Оки на востоке, до Буга и Сана на западе. Владения Витовта простирались от границ псковских с одной стороны до Галиции и Молдавии, а с другой – до берегов Оки, Сулы и Днепра.
В современной белорусской исторической литературе высказываются новые взгля-ды по вопросам феодальной раздробленности. Так, Н. Ермолович считает, что разобщен-ность белорусских, в частности полоцких, земель в XIII в. не надо преувеличивать. Фео-дальная раздробленность, являвшаяся результатом феодального способа производства, была в то время не только закономерным, но и прогрессивным явлением. Дело в том, что в недрах феодальной раздробленности созревали условия для укрепления белорусских земель. Создавались лучшие возможности для освоения земель и природных ресурсов, роста городов, развития земледелия и ремесел, что содействовало товарному производству, вело к экономическому и политическому сближению разобщенных земель.
Тенденция к экономическому и политическому сближению наблюдалась в преде-лах Полоцкой и Турово Пинской земель. Несмотря на то, что на территории этих земель возник ряд удельных княжеств, их князья часто действовали совместно. В начале XIII в. Турово Пинская земля все больше и больше объединяется с Новогородской землей в борьбе против общего врага – галицко волынских князей. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1228 году новогородцы участвовали на стороне Ростислава Пинского в его борьбе с Даниилом Галицким.
О росте сплоченности, а не раздробленности белорусских земель свидетельствует, по мнению Н. Ермоловича, возвышение Новогородской земли, на долю которой «выпала историческая роль стать во второй половине XIII века ядром объединения белорусских и балтско литовских земель в единое государство». Впрочем, вывод Н. Ермоловича о том, что «в середине XIII в. центр политической жизни Беларуси переместился из Полоцка в Новогородок», который «стал сердцевиной зарождения новой государственности», явля-ется спорным, дискуссионным.
Историки утверждают, что на территории современной Гродненской области политические процессы воссоединения белорусских земель стали развиваться более активно по нескольким причинам: отдаленность от татаро-монгольского ига и крестоносцев, более высокий уровень экономики и культуры, нахождение на пересечении торговых путей, связывающих эти земли с Прибалтикой, Польшей, Киевом, Галицко-Волынскими землями, северной и восточной Русью. Точная дата образования ВКЛ достоверно не установлена. Историки сходятся во мнении, что этот процесс был длительным на фоне противостояния основным завоевателям. Главной версией считается период 1240-х годов, когда Миндовг (1246-1263) был приглашен новогрудскими боярами на княжение.
Какие княжества в тот период существовали на территории современной Белорус-сии и рядом с ней?
На западе — Польское королевство. На северо-западе племена пруссов и жамойтов. На севере — Ливонский орден и Вилейское княжество, удел Полоцка. На востоке — княжества варяжской Руси (Минское, Заславское, Полоцкое, Витебское, Друцкое, Логожское, Лукомльское, Мстиславское, Смоленское). С южной стороны — Туровское, Пинское, Слуцкое, Галицко-Волынское и Киевское княжества.
К 1255 году Литва уже была состоявшимся государством. Как видно из сообщений летописей и некоторых документов, на севере Миндовг владел землями до реки Вилия. На востоке — до линии Могильно – Койданово. На западе — землями до Мазовии с городами Гродно, Брест, Дрогичин, Бельск, Сурож. На юге ему принадлежало Полесье с городами Пинск, Туров, Мозырь. Это примерно четверть территории нынешней Бела-руси, а также южная часть современной Литвы.
Известно и другое: Миндовг совершил несколько опустошительных для Ордена походов в Ливонию, Пруссию и Польшу.
6 июля 1253 года на Миндовга и его жену Марту были возложены королевские ко-роны. Таким образом, Миндовг стал первым королем Литвы. Акт коронации осуществил Кульмский (Хелмский) епископ Хейденрик (Гайденрик) в присутствии Ливонского маги-стра Тевтонского ордена Андреаса Стирланда (Штирлянда), Прусского архиепископа Альберта Зауэрбера (Суербера), гостей от Тевтонского, Доминиканского и Францискан-ского орденов, литовской знати.
Тут же был заключен договор Миндовга с Тевтонским орденом, при этом акте при-сутствовали «пан Кульмский епископ, Андрей (Стирланд) — мастер упомянутых братьев, и его братья Андрей, Ян-чашник, Ситер-стольник и Теодорик из Гасендорпа, от братьев проповедников Синдерам, от братьев меньших Адольф и многие другие».
В договоре король поблагодарил братьев Тевтонского ордена и Папу римского Ин-нокентия IV за коронацию и будущую поддержку в борьбе с неверными, подарил Ордену 12 земель (7 целиком, 5 наполовину) и обещал им поддержку против врагов: «…мы с со-гласия наших дедичей передали их дому на вечное, свободное и безопасное владение ниже названные земли… Названия же земель такие: Расеене половина, Лукове полови-на, Бетегале половина, Эрегале половина, Дейнове половина, Кулене все, Карсове все, Кроже вся, Надрова вся, Вейже вся, Вейсе вся, Ванге вся».
По одной из версий, короны прислал Папа римский. Но в «Ливонской рифмован-ной хронике» (конец XIII в.) четко сказано: короны изготовили в Риге по заказу Ливон-ского магистра Немецкого ордена Андреаса фон Штирлянда. Куда они пропали после убийства Миндовга — неизвестно.
Но режим неограниченной личной власти, установленный Миндовгом, вызывал недовольство старой знати. Недовольные устроили заговор. Сговорились нальщанский князь Довмонт, полоцкий князь Тавтивил, князь Тренята (племянник Миндовга, его наме-стник в Жамойтии) и некий Евстафий Константинович, воевода Миндовга. В результате Довмонт убил Миндовга вместе с сыновьями — Руклем и Рупенем.
Таким образом, вслед за белорусским историком Анатолием Тарасом, можно кон-статировать, что «в средние века существовали четыре княжества, которые по своей сути являлись беларускими протогосударствами — Полоцкое, Туровское, Смоленское и Новогородское.
Первые три прошли типичный путь раннефеодального государства: от становле-ния династий наследственных правителей (при сохранении элементов общественного самоуправления) до удельной раздробленности и вырождения династий. В этой связи политика Полоцкого, Туровского и Смоленского княжеств на заключительном этапе их истории была оборонительной (по возможности, никого не пускать на свои земли или же прятаться от агрессоров в лесах и на болотах). Тем не менее, вклад в «копилку» истори-ческой памяти нации каждого из них достаточно велик. Безусловно, самый значительный принадлежит Полоцкому княжеству.
Политика же Новогородского княжества вскоре после его возникновения приобре-ла наступательный характер. Вероятно, это было обусловлено, с одной стороны, особенностями ментальности ятвяжских племен, на чьих землях оно возникло, а с другой — притоком «свежей крови» (небольших, но чрезвычайно активных групп переселенцев из Пруссии и Полабья). Здесь появилась новая правящая элита, которая ликвидировала выборное самоуправление, сосредоточила политическую власть, военные и экономические ресурсы в своих руках. В отличие от соседей, внешняя политика этого княжества стала экспансивной, а внутренняя — более эффективной. Оно подчинило себе сначала соседние земли (при Войшелке — Нальшаны и Деволтву), а позже и дальние.
«Творческое меньшинство» Полоцкого, Туровского и Смоленского княжеств не на-шло правильного ответа на Вызовы эпохи. Политическая реальность требовала от их элиты всемерного укрепления внутреннего единства и территориальной экспансии. Но местная элита избрала диаметрально противоположный путь — дробление княжеств на уделы, что, в свою очередь, влекло вооруженные конфликты (усобицы) между ними. По-этому вполне закономерно Полоцк, Туров, Смоленск утратили независимость и стали составными частями другого государства — Великого Княжества Литовского, возникшего на основе Новогородского княжества (А.Е. Тарас. «Краткий курс истории Беларуси IX-XXI веков).
Пути вхождения белорусских земель в состав Литовского государства были раз-личные. В одних случаях территории присоединялись при помощи военной силы, в дру-гих – путем династических браков, в третьих – на основе соглашений между литовскими и русскими князьями. За столетие своего стремительного роста, от Миндовга до Гедимина, небольшое княжество в Понеманье присоединило территории, заселенные славянами и балтами, и преобразовалось в Великое княжество Литовское и Русское. Термин «Литва» относился тогда к верхнему и среднему Понеманью, под «Русью» понималось верхнее Подвинье и Поднепровье. Земли Белоруссии сохранили в государстве Гедимина определенную автономию и свой политический вес. Об этом свидетельствуют земские грамоты великих князей литовских, которые утверждали автономный статус, в частности, Полоцкой и Витебской земель в составе Великого княжества. Главные черты этой автономности были связаны, во-первых, с правом полочан и витеблян высказывать свое мнение при назначении наместников и воевод в своих землях, которое обязательно должен был учитывать великий князь литовский. Во-вторых, автономность земель предусматривала ограничение судебной власти наместников и воевод. Фактором автономности, в-третьих, оставалось функционирование полоцкого и витебского вече, на которых решались многие вопросы местного самоуправления. Монопольное право полоцкого и витебского боярства на все должности местного управления также было фактором автономного статуса этих земель в составе ВКЛ. Полоцк и Витебск самостоятельно подписывали торговые договоры с Ригой.
Сын Гедимина Ольгерд (1296 —1377) в середине XIV века сконцентрировал в сво-их руках так называемый «русский вопрос». Он высказал претензии на объединение всех земель Руси в ВКЛ. Для этого имелось несколько оснований. Одно из них заключалось в том, что на русских землях пробуждалось стремление к эффективной централизованной власти. Между тем новый московский князь Иван Иванович (Красный) хоть и получил от хана ярлык на великое княжение, по характеру и способностям значительно менее подхо-дил на роль объединителя, чем его отец и брат Семен, погибший от чумы. Кроме того, была и другая причина – ордынское государство находилось как раз в фазе распада. От бывшей монолитности оно неумолимо переходило к той децентрализации, из которой Русь уже начинала выходить. Все это способствовало претензиям Ольгерда на роль соби-рателя наследия Киевской Руси. В 1358 г. он открыто провозгласил свою политическую программу, заявив послам германского императора, что «вся Русь должна принадлежать Литве».
Для достижения своей цели Ольгерд предпринял следующие политические шаги:
1. Он активно поддержал оппозицию Тверского и Рязанского княжеств Москве. С этой целью он вступил в брак с Ульяной Тверской, сестрой князя Михаила Тверского.
2. Попытался создать религиозный центр русских земель, альтернативный Киев-ско-Владимирской митрополии. Ольгерд основал самостоятельную литовскую ми-трополию с центром в Новогрудке. Попытка эта оказалась неудачной.
3. Подчинил себе спорные с Москвой Брянское, Смоленское, Киевское и Черниговское княжества, назначив туда своих сыновей или наместников. Киев и Чернигов вошли в состав ВКЛ на договорной основе. Включил также территории с городами Речица, Гомель, Стародуб, Новгород-Северский, Курск и др. В результате территория ВКЛ увеличилась на одну треть.
4. Использовал ситуацию кризиса и феодальной раздробленности в Золотой Орде и начал претендовать на территории, которые платили ей дань и были подчинены ордын-ским ханам. В 1362 г. войска Ольгерда разбили татарских князей, отколовшихся от Золо-той Орды. Битва произошла на Синих водах. После этой битвы были освобождены из-под ига и присоединены в ВКЛ значительные территории Волыни и Подолья.
5. Ольгерд попытался уничтожить или максимально ослабить главного конкурента – Московское княжество. В 1368, 1370, 1372 гг. он осуществил три похода на Москву.
При московском князе Дмитрии I Ивановиче (1350-1389) впервые возник прямой конфликт Литвы с Москвой. Он начался из-за Твери. В 1368 году Великий князь Литов-ский Ольгерд, вторая жена которого Ульяна была родной сестрой Тверского князя Ми-хаила Александровича, поддержал Тверь в ее борьбе против Москвы за великокняжеский Владимирский престол. Именно тогда Ольгерд и совершил эти три похода в московские владения, вошедшие в российскую историю под названием «литовщины».
Осенью 1368 года Ольгерд, при поддержке Смоленска, разбил московские войска в Тросненской битве и подступил к Москве, однако осада ее была безуспешной. Зато Миха-ил восстановил свою власть в Тверском княжестве, а Ольгерд вернул Ржев в состав ВКЛ. Не смирившись с поражением, московский князь Дмитрий Иванович (будущий «Дон-ской») в августе 1370 года напал на Тверь. В ноябре того же года Ольгерд совершил но-вый поход на Москву, но осада города (8-16 декабря) снова оказалась безупешной. После этого стороны заключили перемирие до конца июня 1371 года, затем продлили его до конца октября. Весной 1372 года князь Дмитрий Иванович стал готовить новый поход на Тверь. Опередив его, Ольгерд уже в начале апреля послал войско под командованием бра-та Кейстута и сына Андрея, которое осадило Переславль-Залесский. Тверской князь Ми-хаил в это же время занял города Кашин и Торжок. Видя бесперспективность дальнейшей борьбы, Москва подписала в июле в Любуцке мирный договор («вечный мир»). Договор подтвердил протекторат ВКЛ над Тверью. Кроме того, Ольгерд получил большой выкуп от московского князя Дмитрия Ивановича. Летопись упоминает «дары многия, не считано золота, серебра, жемчуга, соболей».
Граница между ВКЛ и Московией отныне проходила через Можайск, а с другой стороны по реке Угре.
Племянники Кориатовичи при поддержке Ольгерда отбили у татар Малое Подолье. А в 1362 году он сам разбил татар в грандиозной битве на Синих Водах. В результате этой победы в состав ВКЛ вошла Подольская земля, где Ольгерд посадил князей Кориатовичей из Новогородка. Тогда же он сместил в Киеве князя Фёдора (возможно, тот был его братом) и отдал Киев своему сыну Владимиру.
Когда Ольгерд присоединил этот город к Литве, Киев был жалкой тенью того, чем являлся в начале XIII века. Что касается митрополита Киевского, то он жил вовсе не в Киеве, а за городом. Самостоятельное политическое значение город давно утратил, он превратился в центр захудалого удельного княжества.
Ольгерд вел длительную борьбу за Галицкую и Волынскую земли (так называемую Красную Русь) с польским королем Казимиром III (чьей женой когда-то была его тетя Альдона), окончившуюся миром 1377 года. По условиям мирного договора уделы Бере-стейский, Владимирский, Луцкий (Волынь) отошли к Литве, а Холмский и Белзский (Га-лиция) — к Польскому королевству.
Территория ВКЛ при Ольгерде снова увеличилась. Она простерлась от Жамойтии, Земгалии и Латгалии до причерноморских степей, восточная граница прошла примерно по линии между нынешними Смоленской, Орловской, Курской областями и Московской, Липецкой, Воронежской. В состав ВКЛ теперь входили вся современная Беларусь и Смо-ленщина, южная часть современной Литвы (Жамойтия фактически не подчинялась ни тевтонцам, ни литвинам), примерно третья часть Украины.
Первоначально там преобладало язычество, но уже к концу XIV века в качестве ос-новной религии полноценно утверждается христианство. По форме правления это было влиятельное монархическое государство, которое к 1430 году достигает своего расцвета, а территориально занимает 930 тыс. км; (чтобы вы понимали, о чем речь – это чуть больше площади вместе взятых современных Германии и Франции без заморских территорий). Таким образом, Европа признала «две Руси» – Русь Литовскую и Русь Московскую.
Стоит заметить, что российские историки практически никак не отмечают битву при Синих Водах (р. Синюха, приток Южного Буга) в 1362 году (по другим источникам – в 1363 г.), а ведь это одна из самых ярких побед Руси Литовской над татарами в то время, когда Русь Московская все еще платила дань Золотой Орде и до Куликовской битвы оста-валось чуть меньше двадцати лет, а до стояния на Угре, когда было покончено с ордын-ским игом, и вовсе более века.
В 1358-1361 годах великий князь Ольгерд присоединил к ВКЛ города Брянск, Трубчевск, Новгород-Северский, Путивль, Рыльск, Стародуб, Торопец и Чернигов с окре-стностями. Однако наиболее важную часть бывшего Киевского государства представляли земли вокруг ее столицы. Чтобы сделать их своими, требовалось разгромить татарских ханов, контролировавших южную часть Руси.
Сохранилось всего несколько летописных известий о битве. Впервые битва у Си-них Вод упоминается в летописном сказании «О Подолье» неизвестного автора. Украин-ский историк Федор Шабульдо предполагает, что автор сказания имел отношение к выс-шим правительственно-бюрократическим кругам Великого княжества Литовского и соз-дал свое произведение в начале 1430-х годов, в разгар конфликта за Подолье между Коро-левством Польским и Великим княжеством Литовским. С ним дискутирует белорусский историк-источниковед Вячеслав Чемерицкий отмечая, что «Повесть о Подолье» но-сит публицистический характер, но при этом ее сведения, в основном, соответствуют ис-торическим фактам. В «Повести», не содержащей дат, сообщается: «Коли господаремь был на литовьскои земли князь великий Олгирд и, шедь в поле с литовьским воискомь, побиль татар на Синеи воде, трех братовь: князя Хачебея и Кутлубуга и Дмитрия. А тыи трии браты Татарьское земли, отчичи и дедичи Подольскои земли, а отт них заведали атамани и боискаки, приеждючи от тыхь атамоновь, имовали с Подольскои земли дан».
Рогожский летописец, составленный в окончательной редакции осенью 1396 года, сообщает: «Въ л;то 6871 (т.е. по современному летосчислению это 1363 г. – В.Ю.)… Того же л;та Литва взяли Коршевъ и сотворишас[я] мятежи и тягота людемъ по всеи земли. Тое же осени Олгрд Синю воду и Б;лобережїе повоевалъ».
В поздней украинской (южнорусской XVII века) Густынской летопи-си сообщается: «В л;то 6870 (1362 г. – В.Ю.)… В сіє л;то Ольгерд поб;ди трех царков Татарских из ордами их, си єсть, Котлубаха, Качбея, Дмитра; и оттоли от Подоля изгна власть Татарскую. Сей Олгерд и иныя Рускія державы во власть свою пріят, и Кіев под Федором князем взят, и посади в нем Володымера сына своего, и нача над сими влад;ти, им же отци его дань даяху».
В поход против татар, кочевавших в степях между Доном и Южным Бугом (Пере-копская и Ембалукская орды) Ольгерд собрал все свои силы и дружины младших братьев. Набралось около 25 тысяч конных и пеших воинов, без учета обозников.
В августе войско через Волынь двинулось в Дикое поле. Здесь не было ни городов, ни деревень. Земли, разоренные татарами в предыдущем столетии, опустели, на сотни верст тянулась степь, заросшая высокой травой (ковылем). По этому бездорожью не-сколькими колоннами шли войска. Дружины Ольгерда и его племянников пополнили добровольцы с Волыни. Говоря современным языком, к войску белорусов присоедини-лись украинцы.
Путь зависел от источников воды — надо было ежедневно поить десятки тысяч людей и лошадей. Местом одной из стоянок были берега реки Снивода (или Синяя Во-да) — левый приток Западного Буга. Именно сюда в начале сентября пришли соединен-ные силы татарских ханов Кочубея (или Хачибея) и Кутлубуга, а также мангупского князя (в Крыму) грека Димитрия. Битва произошла 8 сентября по старому стилю.
Ольгерд разместил свое войско вдоль реки полукольцом в три эшелона. Он знал, что татары всегда стремятся обойти противника сбоку, чтобы ударить в спину. Поэтому справа и слева Ольгерд поставил лучшие хоругви — воинов новогородской земли князей Кориатовичей. Кроме того, две хоругви конных панцирных бояр он спрятал в лесу за по-лем, слева от главных сил.
Не имея возможность зайти сбоку, татары атаковали с фронта. Но литвины, зако-ванные в доспехи и кольчуги, закрывшись высокими щитами, выставив частокол длинных копий отбили натиск конной лавы. Затем с обоих флангов бросились в контратаку новогородские хоругви, а засадная конница в это же время ударом сбоку разрезала татарское войско. Не выдержав тройного удара, татары обратились в бегство. Конница преследовала беглецов до темноты, истребляя отставших. Пехота захватила татарский обоз.
Победив, Ольгерд пошел к Киеву. Татарский гарнизон бежал из города без боя. Вступив в Киев, Ольгерд посадил на престол своего сына, который по такому случаю крестился в православие и стал Владимиром (его языческое имя не известно). Так киевские священники обозначили связь между крещением Киева в 988 году Владимиром Святославичем и освобождением столицы Руси от татар.
В результате победы на Синей Воде Великое княжество Литовское окончательно закрепило в своем составе Северские земли, Черниговщину и Волынь, присоединило По-долию и Киевское княжество.
Воодушевленный успехом, своего отца Ольгерда, скончавшегося в 1377 г., сын и наследник великий князь Литовский Витовт в конце 1398 года решил осуществить колос-сальный план: присоединить к ВКЛ часть земель Золотой Орды, в том числе Великое Княжество Владимирское и Суздальское (будущую Московию). С этой целью он поддер-жал свергнутого ордынского хана Тохтамыша в его борьбе против ставленников Тамерла-на. Более того, посланцы Витовта сумели убедить Папу римского Бонифация IX в необходимости крестового похода против татар! Поэтому вместе с литвинами Витовта и татарами Тохтамыша в 20-тысячном войске были представлены отдельными хоругвями воины Тевтонского ордена, рыцари из Польши и Чехии.
Вот как об этом сообщается в Никоновской летописи: «Пойдем пленити землю Та-тарьскую, победим царя Темирь Кутлуя, возьмем царство его и разделим богатство и имение его, и посадим в Орде на царстве его царя Тахтамыша, и на Кафе, и на Озове, и на Крыму и на Азтара-кани, и на Заяицкой Орде, и на всем Приморий, и на Казани, и то будет все наше и царь наш».
Но 12 августа 1399 года Витовт, Тохтамыш и их союзники потерпели сокруши-тельное поражение в сражении на реке Ворскла. Их разбил эмир Белой орды Эдигей (Идигу; 1352-1419), который помогал Тимур-Кутлуку в борьбе против Тохтамыша. Из 50 литвинских и русинских князей, участвовавших в битве, погибли 16. Были убиты или попали в плен две трети ратников. Сам Витовт и Тохтамыш едва спаслись бегством.
Узнав о разгроме Витовта, Новгород немедленно вышел из-под его власти, а Смо-ленск был возвращен князю Юрию Святославичу. Город сдался без боя объединенному войску князей Рязанского, Пронского, Муромского и Козельского. Юрий начал свое новое правление с того, что убил брянского князя Романа Михайловича (бывшего в это время наместником Витовта в Смоленске), а затем казнил его бояр.
Пришлось Витовту, оставшемуся без вассалов, заключить новый союз с Польшей. Литвины подписали его в Вильне 18 января 1401 года, поляки — 11 марта в Радоме. От-сюда название: Виленско-Радомская уния.
Тем не менее, Витовт не оставил своих планов расширения границ государства. В 1405 году он начал новую войну против Пскова, а псковичи обратились за помощью к Москве. Правда, Москва объявила войну ВКЛ только в 1406 году, военные действия фак-тически не велись, после нескольких перемирий и «стояния» напротив друг друга по раз-ным берегам реки Угры, Витовт и Василий I (его зять) заключили в начале 1408 года «вечный мир».
В 1415 году Витовт со своей дружиной дошел до Черного моря. Отплыв в лодке от берега на полмили (около километра), он заявил своим воинам о том, что теперь и это мо-ре (тогда его называли Русским) принадлежит ВКЛ.
С этого времени Москва фактически стала вассалом Литвы. В энциклопедии о том периоде сказано туманно: «Между ВКЛ и Москвой установились длительные мирные от-ношения». Однако же Василий I называл Витовта в грамотах «Господин и отец мой», что в понятиях той эпохи означало признание себя вассалом. После смерти Василия I в 1425 году Витовт по его завещанию официально стал опекуном малолетнего князя Василия ІІ (своего внука).
В 1427 году в Москве началась династическая распря между Василием II (Темным) и его дядей — князем Юрием Звенигородским. Витовт, опираясь на то, что княгиня мос-ковская, родная дочь Софья вместе с сыном, людьми и землями приняли его защиту и по-кровительство, претендовал на господство над всей Московией. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но в октябре 1430 года Витовт умер, а гражданская война в Московии продолжалась еще 10 лет.
Долгая борьба Витовта за Псков и Новгород не привела к успеху, они так и оста-лись независимыми. На Новгород в последний раз Витовт ходил в 1428 году, уже в самом конце своей долгой жизни.
После окончательного присоединения Смоленска Витовт подчинил своей власти Воротынское, Кашинское, Масальское, Новосильское, Одоевское и Пронское княжества. Кроме того, ему удалось сделать своими вассалами Рязань (в 1426 г.) и Тверь (в 1427 г.). Правда, вскоре после его смерти они были потеряны преемниками (Свидригайло и Сигизмундом), увязшими в борьбе за великокняжеский престол.
К 1429 году Золотая Орда находилась в упадке. Тевтонский Орден был ослаблен, а Москва еще не смела называть себя центром «собирания Руси». Весы истории склонились на сторону Вильни.
Теперь Витовту для того, чтобы обрести формальное право выступать на равных с королями европейских государств, тоже надо было стать королем. Папа римский не хотел идти навстречу ему в решении этого вопроса. Зато император Священной Римской импе-рии Сигизмунд I, приехавший в 1429 году на международный конгресс в Луцк, охотно дал согласие. Он видел, что может приобрести в лице Витовта сильного союзника для борьбы с Османской империей, которая в те времена настойчиво пыталась завоевать Венгрию и Австрию.
Коронация была назначена на август 1430 года в Вильне, куда Витовт пригласил многочисленных гостей, в том числе своего внука Василия II. Однако превращение Ви-товта в короля, а Великого Княжества в королевство категорически не устраивало поль-ских магнатов, продолжавших мечтать об инкорпорации ВКЛ. Тем более такое развитие событий не устраивало иерархов польского костёла. В результате открытых провокаций первых и тайных происков вторых коронация не состоялась. В частности, не удалось своевременно доставить в Вильню грамоту императора Сигизмунда, объявлявшую Витовта королем. Согласно легенде, 80-летний Витовт расстроился от этой неудачи, заболел и 27 октября 1430 года умер в Трокском замке. Некоторые современные авторы высказывают подозрение, что его отравили польские агенты.
К XV веку практически завершилось объединение русских земель. При этом, по-вторюсь, некогда единые русские княжества, объединенные в общее государство с «на-званьем кратким Русь» (как сказал бы поэт Сергей Есенин), оказались разобщенными и разделенными между двумя равными (в то время) по своей мощи державами – Московией (Московским княжеством, Московским царством – страну называли по-разному) и Вели-ким княжеством Литовским, Русским и Жемойтским (а затем и польско-литовским госу-дарством) с главными городами Новогрудок и Вильно. Да еще высказывала претензии на часть территории, крупнейшая и могущественнейшая в тот период в мире Османская им-перия и ее вассал в лице Крымского ханства. При этом, у разделенных государственными границами восточных славян сформировались совершенно различные политические, жиз-ненные устои и народные традиции. Говоря современным языком, усилились различия в менталитете, что потом, когда они снова сошлись под крышей единой Российской импе-рии, и, как казалось из московского, а потом и петербургского далека, слились в едином экстазе, очень мешало им жить. Поскольку жить так, как им жилось прежде, им уже не позволяли те самые законы Российской империи и российское самодержавие.
Земли Восточно-Европейской равнины, Северного Причерноморья, Поволжья, Предуралья и дальше практически вся азиатская часть современной России политически была объединена московскими князьями. Но, разумеется, в данном случае нас интересуют территории, на которых проживали восточнославянские племена, объединенные затем в русские княжества.
Объединителем русских земель выступил великий князь Иван III, с 1497 года име-новавший себя «великий князь московский и всея Руси», осознанно претендуя на всё древнерусское наследство (в некоторых источниках его называли первым русским царем, хотя и некоронованным; а некоторые историки «нумеруют» Иванов на русском престоле не с Ивана Калиты, а именно с этого Ивана, прозванного Великим. И тогда получается, что Иван Грозный будет на Иваном IV, а Иваном II).
Объединение русских земель происходило как мирным, так и военным путем. Так, Ивану Васильевичу (Иван III, как и его внук, который Грозный, тоже был Васильевичем) удалось уговорить к союзничеству Казанское ханство, предприняв ряд походов против раздробленной к тому времени Золотой Орды, сочетая дипломатию и военную силу. Си-лой дипломатических усилий, Иван III присоединяет Ярославское (1463-1468 гг.), Ростовское, Дмитровское, Рязанское княжества (1374 г.). Иначе дело обстоит с Новгородскими землями, по сути отличными по своему устройству от московских земель: в Новгороде сильна торгово-аристократическая власть, и по сути важнейшие государственные дела решались всенародным вечем, и властные элиты всячески старались сохранить свою независимость и государственное устройство. Даже в ношении одежды была заметна разница. Так, новгородцы на призыв покориться Москве, отвечали: «Вы, москвичи, лапотники, а мы, новгородцы, в яловых сапогах ходим».
Судьба Новгорода Великого решается недвусмысленным и безапелляционным тре-бованием великого князя Ивана III Васильевича: «Хотим государства своего, как есмя на Москве, так хотим быти на отчине своей Великом Новегороде».
Часть новгородского боярства во главе с посадниками Борецкими стремилась со-хранить старинные вольности и ради этого пошла на заключение союза с Польско-Литовским государством. В 1471 г. Иван III пошел на Новгород походом. На р. Шелони состоялась битва. Численное превосходство было на стороне новгородцев, хотя литовская помощь не пришла. Однако московское войско было гораздо опытнее, к тому же многие новгородцы отрицательно относились к союзу с Литвой (из-за господства там католичест-ва) и были настроены промосковски. Архиепископский полк не принял участия в битве (архиепископ был подчинен митрополиту московскому). Битва завершилась разгромом новгородцев. Новгород капитулировал, уплатил огромную контрибуцию, признал себя «отчиной» великого князя, обязался не вступать в союз с Литвой. Однако Новгород еще не вошел в состав московских земель.
В 1477 году новгородские послы назвали Ивана III «государем», хотя раньше Нов-город именовал великого князя «господином». Обращением «господин» обычно пользо-вался вассал. Обращением «государь» – холоп. Новгородские власти, однако, не признали нового обращения, заявив, что послы превысили свои полномочия. Иван III счел это ос-корблением, начал новый поход на Новгород. В 1478 году он осадил Новгород и вынудил его капитулировать. Посадничество было ликвидировано, вечевой колокол снят и увезен в Москву. Власть в Новгороде перешла в руки московского наместника. Позднее земли новгородских бояр были конфискованы и розданы московским служилым людям, а их прежние владельцы переселены в центральные уезды, где они не могли мечтать об отделении от Москвы. С присоединением Новгорода территория Московского государства сразу резко увеличилась.
Присоединение Новгорода и падение монголо-татарского ига после знаменитого «стояния на Угре» 1480 года предопределили судьбу Твери. В 1485 г. Иван III, воспользо-вавшись в качестве предлога намерением тверского князя Михаила заключить союз с Литвой, пошел на Тверь походом. Михаил бежал в Литву, а Тверь вошла в состав москов-ских земель.
На рубеже XV-XVI вв. развернулась борьба между Москвой и Литвой за западно-русские земли. Победа московских войск в битве при Ведроши в 1500 году позволила им присоединить восточную часть Смоленской земли. А в 1522 г. была присоединена вся Смоленщина.
В 1510 году в состав московских владений вошла Псковская земля, в 1521 году – Рязанское княжество, находившееся в сфере московского влияния еще с тех пор, как Олег Рязанский женил своего сына на дочери Дмитрия Донского.
Таким образом, на рубеже XV-XVI веков сложилось огромное единое Русское го-сударство.
«Отселе История наша приемлет достоинство истинно государственное, описывая уже не бессмысленные драки Княжеские, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется Держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической» (Н. Карамзин. «История Государства Российского»).
После этого наступила очередь Литвы, в составе которой оказались западно-русские и большинство южно-русских княжеств: Киевское, Волынское, Витебское, По-лоцкое, Минское, Смоленское.
С середины XV века усилилось влияние католической церкви в Литве, связанное с укреплением союза этой страны с Польшей. Многие православные феодалы в связи с этим предпочитали переходить на службу единоверному московскому князю. Соответственно, Москва получала основания претендовать и на земли этих феодалов. Польский король и литовский великий князь Казимир IV настаивал, чтобы московский великий князь Иван III не принимал перебежчиков, но тот игнорировал эти требования. Попытка же новгородцев перейти под власть Казимира поспособствовала усилению вражды двух государств, а союз Литвы и Орды в 1480 году, во время «стояния на Угре», и вовсе накалил отношения до предела. Между Москвой и Литвой начались пограничные войны, которые переросли в полномасштабное столкновение.
Иван III заключил союз с крымским ханом Менгли-Гиреем. В 1492 году татары вторглись в литовские земли и захватили Киев. В этот момент умер король Казимир. В Польше королем избрали его старшего сына Яна, а в Литве великим князем — младшего сына Александра. Между братьями вспыхнула вражда, подрывавшая литовско-польский союз. Иван Васильевич воспользовался благоприятным случаем и вторгся в Литву. Пока татарское войско стояло в районе Киева и Чернигова, московские и союзные им рязанские рати заняли Мещерск, Серпейск, Опаков и Вязьму. Александр не имел сил сражаться на два фронта и заключил мир с Москвой в 1494 году. В результате к Московскому великому княжеству были присоединены Чернигов, Рыльск и ряд других городов.
В 1500 году Иван III начал новую войну против Литвы, в ходе которой в 1503 году к Российскому государству были присоединены 9 городов с волостями, составлявшие до войны около трети земель Великого княжества Литовского; так, в частности, в состав русского государства вошли: Новгород-Северский, Стародуб, Гомель, Брянск, Торопец, Мценск, Дорогобуж. Правда, литовцам удалось заключить договор о помощи с Ливонским орденом и эта война закончилась заключением шестилетнего перемирия с Литвой и Ливонским орденом на основе сохранения прежних границ, удержав завоеванные до 1494 года литовские города. В 1508 году, уже при сыне Ивана III Василии II, между Москвой и Литвой был достигнут «вечный мир», который, однако, просуществовал лишь четыре года.
В 1512 году Василий II возобновил войну с Литвой. Два года спустя московская рать под командованием воевод Челяднина и Голицы после месячной осады захватила Смоленск и направилась к Орше. Здесь 8 сентября 1514 года произошла крупнейшая бит-ва русско-литовских войн.
Литовское 35-тысячное войско (в его составе была и польская тяжелая пехота) во главе с князем Острожским переправилось через Днепр и утром 8 сентября было уже на левом берегу. Московское войско насчитывало, по данным летописей, 80 тысяч человек, но эта цифра выглядит преувеличенной. Москвичи рассчитывали атаковать неприятеля сразу после переправы, пока литовцы не успеют выстроиться в боевой порядок, отрезать их от мостов и уничтожить. Однако Острожский успел занять оборонительную позицию. Московская конница под командованием воеводы Горлицы повела наступление на левый фланг литовцев, но была контратакована литовской конницей. С фланга отряд Горлицы попал под огонь польской пехоты. Московские воины дрогнули. Литовская кавалерия во главе с Острожским на их плечах врубилась в строй неприятельской пехоты. В это время левофланговый отряд московской конницы опрокинул литовскую конницу, но попал под огонь артиллерии. Во фланг его атаковали польские латники. Московская конница была прижата к болотистой долине реки Крапивны и почти полностью уничтожена.
Воевода Челяднин, стоявший с пехотой в центре, попытался атаковать левый фланг литовцев, преследовавший московскую конницу, но попал под удар литовской конницы и польской пехоты правого фланга. Остатки рати Челяднина и Горлицы отступили к Смоленску. Сил для взятия Смоленска у Острожского не было. Когда литовский воевода убедился, что ворваться в крепость на плечах разбитого под Оршей неприятельского войска не удастся, он также отступил.
Война продолжалась с переменным успехом. В 1519 году три московские рати от Пскова, Смоленска и Стародуба-Северского вторглись в Литву. Они дошли до Вильно, взять его, однако, не смогли. В 1522 году было подписано перемирие, оставлявшее за Мо-сквой Смоленск и другие завоеванные города. А граница с Литвой была установлена по Днепру и далее по рекам Иваке и Мере.
Наконец, в 1354 году началась еще одна (последняя) русско-литовская война. В 1534 г. король Сигизмунд I, решил воспользоваться малолетством великого князя Ивана IV, потребовал возвращения всех завоеваний, сделанных великим князем Василием III, и отправил киевского воеводу Немирова в Северскую землю. Но Немиров был разбит под Стародубом, потерпел сильное поражение от черниговского воеводы князя Мезецкого и, бросив обоз и пушки, поспешно вернулся в Киев. В конце того же года московские вой-ска вступили в Литовскую землю, опустошили местность вокруг Полоцка, Витебска и Брацлавля и, дойдя почти до самой Вильны, повернули назад, не потеряв ни одного человека. В 1535 г. московские войска, под начальством князя Овчины-Телепнева-Оболенского и Василия Шуйского, выжгли окрестности Кричева, Радомля, Мстиславля и Могилёва; воевода Бутурлин построил в Литовской земле крепость Ивангород (на р. Себеже). Сигизмунд успел собрать 40-тысячное войско и склонил крымского хана Ислама к войне с Москвой; часть русских войск ушла против татар, появившихся в Рязанской земле. Литовские войска под командованием гетмана Радзивилла и польского гетмана Тарновского взяли Гомель, а при взятии Стародуба, в отместку за прежнее поражение, уничтожили всех его жителей, 13 тысяч человек, сожгли Почеп, но в 1536 г. при Себежской крепости потерпели крупное поражение от воевод князей Засекина и Тушина. После этой победы московские войска начали наступательную войну и везде теснили литовцев: заложили на Литовской земле города Заволочье и Велиж, выжгли посады Витебска и Любеча, восстановили города Стародуб и Почеп и взяли в плен множество литовцев. В 1535 г. было заключено перемирие на 5 лет, продолженное в 1542 году; за Москвой остались Себеж и Заволочье. С этого времени шли нескончаемые переговоры о заключении мира с Литвой, но безуспешно.
Таким образом, к 1537 г. Великое княжество Литовское в войнах против Московии постепенно потеряло почти треть своей территории, в частности Чернигово-Северщину и Смоленск.
В это время украинские и белорусские земли в составе польско-литовского госу-дарства жили своей жизнью.
Мы уже столько раз упоминали в книге слово «литва» (Литва, Великое княжество Литовское), что, думаю, пора уже объяснить читателям, что же это все-таки за слово та-кое. Откуда оно взялось, что изначально обозначало. Вплоть до конца XVIII века белорусские земли называли Литвой, а предков белорусов – литвинами. Значения этих названий следует искать в древних исторических источниках.
Впервые название «Литва» упомянуто в Кведлинбургских анналах (лат. Annales Quedlinburgenses, описывающие историю «от сотворения мира» до 1025 г.) под 1009 го-дом, когда миссионер Бруно Кверфуртский был убит на границе Руси и Литвы. Однако появилось это слово, вероятно, еще раньше: племя литовцев должно было выделиться из состава балтских племен еще за несколько столетий до этого. Белорусский историк Вяче-слав Носевич предполагает, что изначальной формой названия была «Литова» (Litova) с ударением на последнем слоге. В производных же формах ударение смещалось на второй слог, откуда происходят встречающиеся в источниках прилагательные: древнерусское «литовскый» и латинское litoviensis. Известная из латинских (Lithovia) и немецких (Lettowia) источников форма «Литовия», по его мнению, образовалась под пером не вла-девших литовским языком писарей, как вторичная трансформация прилагательного в су-ществительное.
Этимология слова «литва» неизвестна, но при этом существует множество версий, ни одна из которых, впрочем, не получила всеобщего признания. Корень «лит» и его ва-рианты «лет»/«лют» допускают различные толкования как в балтских и славянских (на-пример, от названия племени «лютичи», которое трансформировалось в Лютву и прижи-лось в качестве слова для общего обозначения племени, а затем «лю» поменялось на «ли», как это случалось не раз с другими словами, например: лютасць — литасць, люра — лира и т.д.; этот же корень находим и в названиях белорусских деревень и рек: Лютино, Люто-вичи, Лютин, Лючицы, Лютовка, Лютые, болото в Старобинском районе Лютень, речки Лютинка и Лютка, а также старое название Немана – Люта), так и в других индоевропей-ских языках. Так, например, существуют созвучные топонимы на территории Словакии (Lytva) и Румынии (Litua), известные с XI—XII веков.
По еще одной версии топоним возник от названия небольшой речушки Летаука (Lietauka, Летаўка), притока р. Нерис. Или от названия реки Латава, притока Швянтойи, протекающей в Аникщяйском районе на северо-востоке современной Литвы, где сущест-вует одноименное городище.
Однако, согласно более современной гипотезе, название страны могло произойти от этнонима «леты» или «лейти», которым жители окрестных земель называли дружинников литовских князей (lei;iai), что, кстати, стыкуется и с упоминаниями в древнерусских и литовских хрониках.
Языковеды установили, что литовский язык отделился от латышского около VII в. н. э. Однако люди, говорившие на литовском языке, вовсе не обязательно называли себя литовцами, а свою землю – Литвой (Lietuva). В Повести временных лет «литва» впервые упоминается среди народов в «Иафетовой части», где отсутствуют даты.
С XI века название «литва» (именно так — с маленькой буквы) часто присутствует в киевских и новгородских летописях. Впервые оно появилось в 1044 году, когда киев-ский князь Ярослав Владимирович «Мудрый» совершил первый поход против ятвягов, нанес поражение «литве» и в центре ее земель построил замок Новый городок (нынешний Новогрудок).
Существуют различные варианты объяснения смысла термина «литва». Например, что так называли места, где часто шли дожди.
Но более убедительно выглядит предположение, что в древности этим словом на-зывали воинскую дружину. Так, Миндовг выступает в летописях предводителем дружи-ны, войска: «Даниил (Романович) возведе на Конрада (Мазовецкого) литву Миндога», «Воеваша литва», «И послаша сторожа литва», «Выступи на нь из града з литьвою», «и его дружку литву»…
И в белорусском фольклоре слово «литва» обозначает «дружину». Например, в старинной свадебной песне друзей жениха (князя) называют литвой именно в таком смысле:
Не наступай, літва
Бо будзе з нами бітва,
Будем біті, воеваті
I девоньку не даваті…
Подобное объяснение дает ответ на вопрос: почему у жителей «летописной Литвы» зафиксированы имена готского, балтского и славянского происхождения? Да потому, что ятвяги — потомки готов, которые постепенно славянизировались. Предводителей дружин интересовали их боевые качества и клятва на верность, а не родословные.
Племена «летописной Литвы» отличались особой воинственностью. С древности и до середины XIII века их главным занятием был грабеж соседей. Постепенно соседи, которые страдали от частых нападений, стали называть «литвой», «литвинами» или «литовцами» всех представителей этого племени — независимо от их этнического происхождения.
Так термин «литва» утратил собирательное значение и стал обозначать совокуп-ность земель упомянутых племен, а при Миндовге (или даже раньше) — целую страну. Из названия воинского сословия он превратился в этноним. Когда именно жителей бассейна верхнего Немана соседи стали называть «литвой»? Вряд ли возможно установить это точ-но. Но пошло-поехало: «литва, литвины, литовские князья». Впрочем, точно так же до поры, до времени не было никаких русов. Но авторы летописей ввели этот термин и вдруг появились «русы, русины, Русь».
Традиционно считается, что ядро Литовского государства – земли Литвы в узком смысле этого слова – в ранний исторический период находилось между реками Неман (Нямунас) и Вилия (Нерис). Таким образом, река Летавка, правый приток Нерис, текла по направлению к литовским землям, но не обязательно через них. В таком случае речка должна была получить свое имя по названию окрестных земель, а не наоборот. Эти аргу-менты опровергают распространенную версию, но не дают объяснения происхождению названия Литвы. В настоящее время ученые, исходя из предпосылки, что название Литвы следует выводить из этнонима «литовец» (lietuvis), обратили внимание на топонимы с корнями «лейт» (leit) и «лиет-» (liet-) за пределами Литвы. Они высказывают мысль, что на окраинах владений литовских государей – Витовта (Витаутаса), Гедимина (Гедимина-са) и, возможно, Миндовга (Миндаугаса), где жили не литовцы, а древние русы (или ру-сины), а также жемайты (жмудь), правители могли селить своих верных людей из Литвы для охраны границ. Этих людей окрестное население называло «лейтами» (leitis), а может быть, и «летами» (lietis). Кстати, латыши до сих пор называют литовцев «лейшами» (lei;is). Таким образом, название Литвы могло произойти от этнонима «леты» или «лей-ты», связанного со специфическими военными функциями, которые возлагались на этих людей.
Однако если территории, населенные людьми с родным литовским языком, а позд-нее – и с литовским самосознанием, постепенно сужались с юга и востока, то с названием Литва происходил обратный процесс: вместе с границами Великого княжества Литовско-го оно распространилось далеко на восток, по обширным землям восточных славян.
Всю эту территорию (не только современную Литву, но и Белоруссию) с течением времени и стали называть Литвой, а сегодня мы именуем эти территории исторической Литвой. В XVI–XVIII вв. дворяне ВКЛ считали себя литовцами (литвинами) независимо от своего этнического происхождения. Певцом исторической Литвы стал известный польский поэт XIX века Адам Мицкевич, а последним гражданином ВКЛ себя считал лауреат Нобелевской премии Чеслав Милош. Именно к этой традиции сегодня относятся так называемые «старолитовцы», которым на рубеже XIX–XX вв. противопоставили себя «младолитовцы», через пару десятилетий создавшие Литовскую Республику.
С другой стороны, одновременно с существованием термина «Литва» как полито-нима, был широко распространен этот термин и в качестве хоронима, то есть названия региона. В этом смысле Литва противопоставлялась Руси и Жемайтии. Различие между Литвой и Русью нашло отражение в титулатуре монарха, имевшего титулы «дедич Литвы и Руси», «великий князь литовский и русский», документально зафиксированные в 1320-х годах, но, возможно, возникшие ранее. После того, как в 1411 году Жемайтия была отвоевана у Тевтонского ордена, ее отличие от Литвы также закрепилось в монаршем титуле. Так, например, в 1417 году великий князь Витовт использовал титул «великий князь Литвы, Жемайтии, Руси и др.», в 1440 году сын Ягайло Казимир именовался «королевич всея Литовские земли и Жомойтское и многих Русских земель».
Вячеслав Носевич указывает, что происхождение хоронима «Литва» можно объяс-нить двояко: в одной стороны, значение слова «Литва» как хоронима имело исторические корни, так как обозначаемые им земли были в составе Великого княжества Литовского с момента его возникновения; с другой, историк признает возможность того, что Литва ас-социировалась с территорией расселения балтских племен, в том числе в виде небольших анклавов. Термин «Литва» как хороним продолжал существовать и после XVI века, в ча-стности был широко распространен во времена вхождения этих земель в состав Россий-ской империи.
XVI век Украина встречала разделенной между несколькими государствами.
Большинство украинских земель (Киевщина, Волынь, Восточная Подолия, Черни-гово-Северщина) находилось под властью Великого княжества Литовского. Но Черниго-во-Северщину уже в начале XVI в. захватывает Московское царство.
Под властью Польши находились Галиция с Холмщиной и Белзчиной (с 1387 г.) и Западное Подолье (с 1430 г.).
Буковинские земли входили в состав Руси со второй половины XI века, однако с упадком Галицко-Волынского государства в середине XIV века часть Буковины попала под власть молдавских князей. В 1538 г. Молдавия признает превосходство Османской империи, а следовательно, и для Буковины начинается эпоха турецкого владычества.
Закарпатьем с XIII века владела Венгрия. В 1526 году, после поражения венгерско-го войска от турок в битве при Могачем, Закарпатье поделено между княжеством Тран-сильвания (вассалом Турции) и Священной Римской империей, в которой правили импе-раторы из австрийской династии Габсбургов.
А теперь подробнее.
Литовские князья одними из первых пришли на украинские земли, которые были раздроблены и ослаблены золотоордынским игом.
Основатель Великого княжества Литовского Миндовг в середине XIII в. объеди-нил под своей властью Аукштайтию, Жемайтию, часть Ятвягии и овладел частью Запад-ной Руси: часть Волынского княжества, Берестейскую и Дорогочинскую земли. В начале 60-х годов XIII в. Миндовг сделал попытку захватить также Чернигово-Северщину.
Можно сказать, что Литва в то время имела большое организованное войско. Геди-мин завершил присоединение белорусских земель, начатое его предшественниками, и приступил к присоединению украинских земель. Экспансия Литвы на восток и север Руси наткнулась на сильное сопротивление со стороны Московского княжества. Решающая роль в захвате украинских земель принадлежит сыну Гедимина – Ольгерду (1345-1377), который завладел Чернигово-Северщиной, а в 1362 г., после битвы при Синих Водах, занял Киев и Подолье, положив начало освобождению украинских земель от монголо-татарского ига.
Земли Белоруссии и, частично, Украины и Московии составляли тогда 90 процен-тов всей территории Великого княжества Литовского, и примерно такое же соотношение было по национальному составу населения.
Русские земли в экономическом и культурном отношении стояли выше Литвы. Не случайно литовские завоеватели оказались под чрезвычайно сильным культурным влия-нием восточнославянских народов, поэтому Литва, аннексируя земли Руси, «старины не разрушала, а нового не вводила», даже оставила прежние названия восточнославянских земель, правда, объединив их в воеводства. Все это способствовало тому, что присоедине-ние восточнославянских земель к Литве прошло мирно, без значительного сопро-тивления. Украинцы в целом одобрительно относились к этому акту еще и потому, что он способствовал обороне страны от набегов монголо-татар.
Немало норм русского права, русские названия должностей, состояний, система администраций и т.д. были приняты Литвой. Государственным языком Великого княжества Литовского стал западнорусский (некоторые современные белорусские историки называют его старобелорусским, правда, им возражают украинские историки, утверждая, что это был староукраинский язык), на которым писались все деловые бумаги.
Вот что о государственном языке и делопроизводстве в Великом Княжестве Литовском писали советские историки:
«На основании большинства дел, даже по одному тому, как исковерканы на ста-робелорусский лад литовские фамилии, можно утверждать, что большинство децких, писарей, и других урядников суда литовского языка не знало, и не только все делопроиз-водство, но и сам судебный процесс, т.е. претензии сторон, показания свидетелей и тем более допрос, велся на старобелорусском языке. Стало быть, как и многие источники, дела данной «книги» (имеется в виду «Крестоприводная книга шляхты ВКЛ 1655 г.» – В.Ю.) подтверждают тот неоспоримый факт, что за 200 лет язык стал не только офици-альным канцелярским языком литовского государства (что не вызывает сомнения), но и в известной мере языком публичного общения. Его знали и на нем говорили в общественных местах паны, рядовая шляхта, мещане и, по-видимому, даже некоторые крестьяне» (Седов В. В. Славяне верхнего Поднепровья и Подвинья. – М .: Наука, 1970).
Таким образом, можно заключить, на всей территории Великого Княжества Литов-ского, включая Аукштайтию и Жемайтию, «официальным канцелярским языком» и «в известной мере языком публичного общения» был старобелорусский уже после двухсот лет образования ВКЛ, т.е. к середине XV ст. Этот факт признают все, даже литовские уче-ные. Но тогда возникает вопрос: почему? Почему в новообразовавшемся государстве использовался старобелорусский язык и что он, старобелорусский язык, собой представлял? Почему «большинство децких, писарей, и других урядников суда литовского языка не знало»?
Это является лишним доказательством того, что Великое княжество Литовское не только рождалось на территории современной Белоруссии, но и восприняло культуру и язык восточных славян. Даже одно время, после того, как великий князь Литовский Ягай-ло стал королем Польским, польский двор какое-то время, пока литвины ВКЛ (белорусы), составлявшие королевский двор, не ополячились, разговаривал на старобелорусском язы-ке. Соответственно, на старобелорусском языке на протяжении некоторого времени ве-лась и переписка между государствами.
Е.Ф. Карский пишет, что на старобелорусском языке писали и говорили все Ягай-ловичи, хотя и были королями польскими – от Ягайла до Сигизмунда Августа. Почему же не на «родном» восточнобалтском? Не потому ли, что родным языком для них и был старобелорусский?!
Между прочим, интересный и мало кому известный факт: на территории Белорус-сии (тогда входившей в ВКЛ) с середины XVI века (точнее с 1547 г.) и до конца века XVIII-го ходила собственная национальная валюта – белорусский талер, чеканившийся на Гродненском монетном дворе вплоть до 1794 года.
Литовские князья переходили в православие, воспринимали язык, культуру, обы-чаи Руси, охотно заключали браки с украинскими и белорусскими княжескими дочерьми.
В современной историографии существует три концепции создания ВКЛ.
1. Традиционная (литовская) концепция. Суть ее в отождествлении Литвы истори-ческой (XI – XIII века) и Литвы современной (древняя Литва находилась на территории современной). В XIII веке феодальные литовские княжества (Аукштайтия, Жемайтия, Се-лы, Земгалы) объединяются во главе с Миндовгом и создается сильное централизованное государство (Литва Миндовга), которое захватывает белорусские и русские земли и при-соединяет к своей территории.
2. Новая (белорусская) концепция. Она была обоснована в начале ХХ века В. Игна-товским и опровергает утверждение о том, что создание ВКЛ диктовалось интересами литовских князей. Создание государства являлось результатом экономического, политического и культурно-этнического сближения и объединения, прежде всего, белорусских земель. Этот процесс происходил в интересах белорусских князей, что и характеризует государство как белорусское (в ВКЛ господствующее место заняла белорусская культура, столицей был Новогрудок и государственным был старобелорусский язык, сложившийся к началу XIV века). Согласно этой концепции, предки белорусов в то время назывались литвинами, и древняя Литва была исторической областью Белоруссии, которая включала в себя Полоцкую, Турово-Пинскую, Новогрудскую земли.
3. Концепция «полиэтничного государства». Эта теория является наиболее обос-нованной в современной историографии, и суть ее заключается в том, что ВКЛ создавали четыре основных народа – белорусский, русский, украинский и литовский (при этом ли-товцы составляли меньшинство). На начальном этапе существования государства внут-ренняя и внешняя политика диктовалась интересами литовских князей, в дальнейшем бо-лее активную роль в жизни княжества стали играть белорусские земли.
Литовское государство восприняло немало норм русского права и даже систему административной власти. Значительную роль в ВКЛ играла и православная церковь. Все это означало автономный статус украинских и белорусских земель.
Что касается Украины, то Волынь, Киевщина, Новгород-Северщина, Черниговщи-на и Подолье составили в ВКЛ отдельные удельные княжества во главе с князьями. Ад-министративная же власть была сосредоточена в руках князя, земских бояр и княжеских чиновников – канцлера, казначея, тиуна и сотского. Несмотря на то, что украинские удельные князья имели значительные автономные права, они все же постоянно стреми-лись добиться полной независимости от Литвы.
При этом следует отметить и многочисленные войны между украинскими и бело-русскими (литовскими) князьями – войны за независимость.
До монгольского нашествия Литва в отношениях с Киевом и Галицко-Волынским княжеством выступала как сторона обороняющаяся. Наибольшего результата в отношени-ях с литовскими племенами достиг Даниил Галицкий, который поставил в зависимость от Галицко-Волынского государства ятвягов и ряд стратегически важных территорий вблизи государственной ядра Литвы.
После монголо-татарского нашествия земли Киевской Руси оказались истощенны-ми приступами монголов. Украинские князья уже не могли держать такие большие терри-тории и собирать такие значительные войска, как раньше, в то время, когда монгольские правители сознательно поощряли удельную раздробленность и препятствовали формиро-ванию сильных государственных центров на землях Руси.
В то же время постепенно проявились тенденции, благоприятные для освобожде-ния от ордынского ига. Возрождение государственной жизни, рост численности населения Украины и внутренние проблемы в самой Золотой Орде на рубеже XIII-XIV вв. создали предпосылки для освобождения от монголо-татарского ига.
В это время Литва постепенно набирала силу, осуществляя переход от родового общества к ранней феодальной государственности. Литовские земли были удалены от монголов дремучими лесами. В условиях относительного мира численность литовского населения стремительно растет. Литовские князья получали военный опыт в нападениях на земли бывшей Киевской державы, на Польшу и в противостоянии с Тевтонским орде-ном крестоносцев.
С середины XIII в. литовцы из своих ныне белорусских земель начинают атаковать Черниговщину, Киевщину и Новгород-Северщину. Как сообщают источники того времени, в середине XIII в. литовские нападения представляют серьезную угрозу для сообщения между Киевом и Волынью. На отдельных землях Черниговщины уже с конца XIII века пытаются утвердиться литовские князья.
Таким образом, украинские княжества оказываются между двух огней. С одной стороны, зависимость от монгольских ханов была изнурительной и оскорбительной для духа народа. С другой стороны, литовцы в своем большинстве в XIV в. все еще оставались язычниками и поэтому сохраняли значительную культурную дистанцию с украинцами. Из-за набегов литовских отрядов на Украину, которые продолжались в течение второй половины XIII в. и начала XIV в., литовцев на Руси воспринимали не как освободителей, но как одних из врагов.
Во времена владычества Великого князя Литовского Гедимина (1295-1341 гг.) на-беги литовцев превратились в массированное наступление на Русь. Еще его предшествен-ник князь Будивид вынужден был «ради мира» отдавать галицко-волынским князьям зем-ли в центральной части ВКЛ. Однако сам Гедимин, пользуясь ослаблением славянских княжеств вследствие монголо-татарского ига, очень скоро повел экспансию на их земли. До 1320-х гг. в состав Великого княжества Литовского вошла практически вся территория Белоруссии, что существенно усилило ВКЛ. От набегов на Киевскую, Черниговскую земли и Волынь Литва начала переходить к планомерным завоеваниям.
По данным литовских летописей, в 1320 г. большое литовское войско вторглось на Волынь и захватило г. Владимир. По литовским данным, в битве погиб волынский князь Владимир. Новый волынский князь, родственник убитого Владимира, вынужден был признать превосходство Гедимина. Владимирские бояре заключили с Гедимином соглашение, признали его своим верховным правителем, а он, в свою очередь, обязался не отбирать «вотчин», то есть феодальных владений волынской знати, назначать на должности только украинцев и тому подобное. В то же время Турово-Пинское княжество, традиционно зависевшее от киевских, а впоследствии волынских князей, отошло непосредственно в Литву.
По литовским данным, в следующем году Гедимин напал на Киевское княжество. К войскам киевского князя присоединились многочисленные князья из династии Рюриковичей, в частности луцкий князь Лев и переяславский Олег. В то же время в армии литовского князя тоже было немало украинцев. Украинские летописи сообщают, что Гедимин действовал в союзе с украинскими воеводами, которые надеялись, что литовский князь поможет ликвидировать зависимость Руси от Орды. В результате ожесточенного сражения на р. Ирпень под Киевом коалиция князей Руси потерпела поражение. Киевляне еще месяц держали осаду, ожидая возвращения Великого Киевского князя. Когда этого не произошло, киевляне, а вслед за ними все земли Киевского княжества от Путивля до Черкасс заключили соглашение с Гедимином, признав его верховным правителем. Литовский князь везде в Украине уверял, что не нарушит привычный порядок вещей. Это существенно облегчило утверждения Гедимина, поскольку на первый взгляд оно выглядело, как простая замена одного князя на другого. Гедимин стал титуловать себя «королем литовцев и русинов».
Между тем, исход битвы на реке Ирпень недалеко от Киева в 1324 году (впрочем, некоторые историки эту дату оспаривают, указывая, что поход на Гедимина на Киев со-стоялся в промежутке между 1322-1325 гг., что, между тем, сути дела не меняет) предо-пределил многовековую власть Великого княжества Литовского и, впоследствии, Речи Посполитой над южной Русью. Причиной малого сопротивления литовскому завоеванию являлся продолжающийся упадок южнорусских земель, разоренных и обезлюдевших в результате монгольского нашествия и регулярных набегов татар.
В конце весны 1324 года Гедимин двинулся в Киевскую землю. Взяв крепость Ов-руч, он подошел к Житомиру, который также пал после непродолжительной осады. После этого литовское войско двинулось на Киев, «грабя и сжигая» всё на своем пути. Русское войско под предводительством киевского князя Станислава и союзных ему князей не вы-двинулось на помощь Житомиру, а встретило литовцев в поле близ реки Ирпень. Матей Стрыйковский сообщает об участии ордынских отрядов в противостоянии литовцам на Ирпени, как и годом ранее на Волыни.
Атакующие киевляне и их союзники были встречены стрелковым ударом, затем начался прямой бой. Он был упорным и продолжительным. Гедимин со своей гвардией отделился от основного войска и нанес фланговый удар по киевскому войску, расстроив его ряды, после чего литовское войско смогло переломить ход противостояния в свою пользу и в центре, и на флангах. Станислав с киевлянами начал отступать, а гибель рус-ских князей, в том числе Олега Переяславского, хроника связывает с их ожесточённым сопротивлением. Обратив в бегство русские дружины, литовцы «гнали, избивая, рубя и беря в плен». Князь Станислав не стал организовывать оборону столицы, а бежал в Рязан-скую землю. Тем не менее, литовцы вынуждены были штурмовать Киев, который в итоге сдался им на основе вассалитета. Наряду с Киевом литовцами были взяты также Переяс-лавль, Путивль, Вышгород, Канев и Белгород Киевский. Легкость, с которой литовцам удалось после битвы овладеть русскими городами, говорит о разгромном итоге Ирпенской битвы. Наместником в Киеве был назначен Миндовг Гольшанский.
В то же время переход княжеств Руси под верховную власть Гедимина еще не оз-начал окончательного свержения монголо-татарского ига. Закрепление литовцев на завоеванных землях было слишком слабым. Под номинальной властью великих литовских князей еще властвовали местные князья династии Рюриковичей, которые пытались на противоречиях литовских князей и золотоордынских ханов сохранить свои земли от новых разорений. Известно, что в 1331 году при киевском князе Федоре, который представлял местную династию Рюриковичей, присутствовал монголо-татарский баскак, то есть сборщик дани.
Процесс освобождения Украины от ордынской зависимости растянулся с 1320 до 1360-х гг., а на отдельных территориях Украины и до 1390-х. Даже далекий польский ко-роль в середине XIV в. платил дань татарам из земель Галиции, занятых в то время Поль-шей. И в дальнейшем, в XV в., имел место периодический откуп литовских феодалов от татар для предотвращения приступов кочевников на украинские, белорусские и литовские земли. Следует отметить, что Московская Русь освободилась от ордынского ига лишь в 1480 г.
Пытаясь не допустить усиления украинской княжеской власти, великий князь Ли-товский Витовт на протяжении 1392-1394 гг. сместил удельных князей, явно проводивших независимую политику, и вскоре ликвидировав Новгород-Северское, Волынское, Подольское и Киевское княжества. Однако в начале 1440-х годов Волынское и Киевское княжества были ненадолго восстановлены, но спустя тридцать лет (в 1470-х гг.) их окончательно ликвидировали, превратив в литовские провинции. Вместо них появились Киевское, Брацлавское и Волынское воеводства. А после подписания Польшей и Литвой в 1569 году Люблинской унии все украинские земли, за исключением Берестейщины, Дорогочина, Закарпатья, Буковины и Черниговщины, попали под непосредственное управление Польского королевства. А поляки поделили эти земли на следующие воеводства: Руское (именно так – с одним «с»), куда вошли Галицкая, Львовская, Перемышльская, Сяницкая и Холмская земли; Белзское (Бузский, Городельский и Грабовецкий поветы); Подольское (Червоногородский, Каменецкий и Литичевский поветы); Брацлавское (Брацлавский, Винницкий и Звенигородский поветы); Волынское (Луцкий, Владимирский и Кременецкий поветы); Киевское (Киевский, Житомирский, Овруцкий поветы и Белоцерковское, Богуславское, Каневское, Корсунское, Романовское, Черкасское и Чигиринское староства).
По условиям Деулинского перемирия 1618 года между Речью Посполитой и Мос-ковией Чернигово-Северские земли перешли к Польше, где вскоре было создано Черни-говское воеводство с Черниговским и Новгород-Северским поветами. А Берестейское (Берестейский и Пинский поветы) и Подляшское (Мельницкая, Дорогочинская и Бельская земли) воеводства были включены в состав Литвы. Здесь уже четко просматривается тен-денция: украинские земли, как правило, уходят в Польшу, белорусские – в Литву.
А теперь самое интересное!
Первые письменные упоминания об украинских казаках появляются в 1489 г. в «Польской хронике» Мартина и Йоахима Бельских. Слово «казак» пришло с востока и в большинстве источников переводится как «свободный вооруженный человек». Среди причин возникновения казачества называют, в первую очередь, потребность в защите ук-раинских земель от грабительских походов крымских орд и войск турецкого султана. Кроме того, расширение панщины и введение крепостничества побудили украинских крестьян и городскую бедноту к массовым побегам – хоть на край света, но только бы по-дальше разыскивавших их хозяев. Тяжелые условия прикороднья казались беглецам меньшим лихоим, нежели утрата собственной свободы. Сначала казаки обитали, как пра-вило, на юге Киевщины – в районе Канева, Черкас, Чигирина, а также в Восточном Подо-лье.
Но резкий рост численности казачества приходится на XVI век. Казачество возникло в южноукраинских землях – на территории от среднего Поднепровья и почти до Днестра (южные окраины Киевщины, Брацлавщины, Подолья). Эти земли назывались Диким Полем: после нашествия монголо-татар, а затем, в результате частых нападений Крымского ханства, земли обезлюдели и оставались незаселенными. Особенно привлекали казаков богатые рыбой и дичью места над днепровскими порогами – от горла Самары (т.е. от нынешнего Днепропетровска/Днепра) до острова Хортицы (в границах современного Запорожья) и Великого Луга – низинных берегов Днепра ниже порогов. Центром казачества и стало Запорожье – степи за порогами Днепра. Поэтому и называли украинских казаков запорожцами.
Одной из первых ассоциаций казачества с Украиной является уже упоминавшая Г;стынская летопись начала XVII века, составленная в Густынском монастыре (в с. Гус-тыня Черниговской области). Летопись содержит изложение русской истории со времен Киевской Руси до 1597 года включительно. Автор использовал старорусские, польские, литовские, византийские и другие известные ему летописи и хроники, сделав на полях ссылки на источники, из которых он позаимствовал фактический материал. Летопись на-писана языком, близким к тогдашнему древнерусскому народному языку.
Это вполне оригинальный исторический труд о древнерусской истории, политике ВКЛ, Польши и даже Османской империи. Густынская летопись состоит из трех само-стоятельных разделов: «О происхождении казаков», «О внедрении нового календаря», «О начале унии». Так вот, в первой главе автор, в частности, пишет: «О начал; козаковъ. В л;то 7024. 1516… В сие л;то начашася на Украйн; козаки, о них же откуду и како нача-ло своё прияша н;что речемъ «Аще и от начала своего сей нашъ народ руский бранми всегда употребляшеся… якоже в семъ л;тописци естъ вид;ти, донел; же през Батиа, татарского царя, иже землю нашу Рускую пусту сотвори, а народ нашъ умали и смири…».
Казачество пополнялось выходцами из разных слоев населения: крестьян, мещан, шляхты. Казаки пользовались хозяйственными угодьями, занимались промыслами, при-нимали участие в самоуправлении. Для обороны от турецко-татарской агрессии казаки объединялись в военные отряды. Они и сами наносили удары по татарам и туркам: спус-каясь по Днепру на своих больших лодках – «чайках», нападали на татарские гарнизоны, турецкие галеры, крепости.
Основная масса казаков пополнялась за счет украинцев, были среди них и белору-сы, русские, молдаване. Случались поляки, татары, сербы, немцы, французы, итальянцы, даже испанцы, представители других этносов. Однако такие случаи имели единичный характер. В 1552-1556 гг. каневский и черкасский староста Дмитрий (Байда) Вишневецкий объединяет казаков, создавая за порогами Днепра на о. Малая Хортица казацкий центр Запорожскую Сечь. Впоследствии Сечь неоднократно изменяла место своего расположения. Название «Запорожская Сечь» распространилось на все объединенное вокруг Сечи казачество.
Запорожская Сечь стала зародышем новой украинской (казацкой) государственно-сти. Ее, как государственное образование, характеризуют такие признаки:
1. Военный уклад. Сечевые казаки составляли войско – кош, кош разделялся на военные единицы – курени (38 куреней).
2. Территориальное устройство. Территория, которую контролировала Сечь, разделялась на паланки (5-10 паланок) во главе с полковниками. Паланковое казачество проживало по хуторам и в местечках.
3. Форма правления. Запорожская Сечь была казацкой республикой. Верховная власть на Сече принадлежала казацкой раде, принимать участие в которой имели право все казаки. Казацкая рада избирала старшину: кошевого атамана (гетмана), писаря, обоз-ного, судью, осавулов. Каждый курень выбирал аналогично куренного старшину. Казац-кая рада собиралась, как правило, ежегодно 1 января.
4. Правовая система. Употреблялось обычное казацкое право, сложившееся в XV – сер. XVI ст. Казаки были равны перед законом, равны в праве пользоваться землей и другими угодьями, принимать участие в радах, выбирать старшину.
Запорожская Сечь как государственное образование и как социальная организация имела ярко выраженный демократический характер. Это объясняется тем, что: во-первых, Запорожскую Сечь создал сам народ, воплотив в ней свой свободолюбивый характер и идеалы общественной жизни; во-вторых, чтобы выжить в условиях постоянной внешней угрозы (со стороны Крыма, Турции, Речи Посполитой), казачеству нужно было внутрен-нее согласие и стабильность, которые обеспечивались демократическими порядками.
Помните, Павел Алеппский, посетивший в составе делегации Антиохийского патриарха Макария III в 1654-1656 годах украинские и русские земли, украинцев называл казаками? И неспроста! Потому что к тому времени на территории современной Украины, точнее на Левобережье Днепра появились две большие (по площади), практически ни от кого (ни от Московии, ни от Польши, ни от Литвы) поначалу не зависевшие казацкие республики. Одна в историографии получила название Слобожанщины, – уже в самом названии зафиксировавшее свой независимый (свободный) статус. Ведь даже согласно «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля, слово «слобода» значит «село свободных людей». Название региона пошло от казацких поселений пользовавшихся большими вольностями – слобод, жители которых были «ослобождены» (то есть освобождены) от многих податей и тягла.
Это было целое казацкое государство. Оно охватывало территорию современных Харьковской, частично Сумской, Донецкой, Луганской областей Украины, а также Белго-родской, Курской и Воронежской областей России.
Сначала Слобожанщина составляла часть территории северян, с конца IX века во-шла в состав Киевского государства, в XI в. в Черниговское, а впоследствии, в Переяславское и Новгород-Северское княжества. После татаро-монгольского нашествия XIII в. регион опустел. На несколько столетий будущая Слобожанщина остается безлюдным «Диким полем», сквозь которое татары совершали набеги вглубь Московского государства – знаменитым Муравским шляхом (служившим водоразделом между Днепром и Доном – от Перекопа до Тулы), а также и его ответвлениями – Изюмским и Кальмиусским шляхами. На Слобожанщине глубоко в степь заходили украинские промышленники – «уходники», «добiчникi», которые занимались преимущественно пчеловодством, рыболовством и охотой, а также добычей селитры и соли (на Торских озерах и в Бахмуте).
Дикое поле было коридором для кочевых татар между Донским казачеством и Гет-манщиной. Через него татары хорошо знали пути в заселенную Русь и выбирали те, по которым не приходилось переплавляться через глубокие и широкие реки. Древняя «Книга Большому Чертежу» перечисляет одиннадцать татарских бродов – Каганский, Абашкин, Шебелинский, Изюмский, Татарский и др.
С начала XVI века Слобожанщина переходит в состав Московского княжества. Со второй половины XVI века началось движение беженцев с Украины-Руси, находившейся тогда под Польшей, на восток, в местности, считавшиеся территорией России. Уходили, спасаясь от польско-католической агрессии, не только единицы, или отдельные семьи, а целые группы, нередко в несколько сот человек или даже несколько сот семейств.
В конце XVI века на польских землях чрезвычайно широкий размах приобрели два казацко-селянских восстания: восстание 1591-1593 гг. под предводительством гетмана реестровых казаков Криштофа Косинского (охватило Киевщину, Брацлавщину, Подолье, Волынь) и восстание 1594-1596 гг. под предводительством сотника надворных казаков князя К. Острожского – Северина Наливайко, охватившее почти все украинские земли. Восстание Наливайко поставило под угрозу существование самой польской власти в Ук-раине.
Подавив восстание, польский сейм в 1597 году провозгласил казаков врагами дер-жавы и принял решение «истребить их к концу». Но решение осталось на бумаге – осуще-ствить его уже было Польше не по силам. К тому же, в начале XVII века Польша увязла в почти непрерывных войнах с Москвой и Турцией и нуждалась в помощи казаков, а те стали переселяться в пределы Московского государства.
Много усилий для мирного развития отношений с Польшей приложил Петр Кона-шевич-Сагайдачный. Во главе с ним казаки осуществили несколько успешных походов против татар и турок. Особенную славу получил поход на Кафу (Феодосию) в 1616 году, когда казаки захватили город и освободили из неволи пленных. Более того, в 1618 году реестровое казачество под руководством гетмана Петра Сагайдачного осадило Москву и разорило ее окрестности. Но это не помешало Сагайдачному через два года вступить с Москвой в переговоры (за 30 лет до Хмельницкого). В 1620 году Сагайдачный отправил посольство в Москву только для того, чтобы заставить польского короля Сигизмунда III пойти на серьезные уступки украинскому казачеству. Со стороны гетмана это был хитрый дипломатический ход. Но он не обещал московскому царю, что примет подданство, – речь шла только о службе и совместных походах против турок и крымских татар.
Историки называют Конашевича-Сагайдачного самым выдающимся гетманом до Богдана Хмельницкого. Пытаясь укрепить положение Украины и казаков, Сагайдачный проводил компромиссную политику относительно Речи Посполитой. Он осуществил ре-форму казацкого войска, впервые превратив его в регулярное войско с жесткой дисциплиной. Казацкое войско поднялось на уровень лучших европейских армий.
Наибольшей заслугой Сагайдачного было то, что он обратил казаков к поддержке украинской культуры и православной церкви, объединил военную силу казаков с политически слабой церковной и культурной верхушкой Украины. В 1620 году Сагайдачный вместе со всем казацким войском вступил в Киевское братство, отчисляя на его деятельность значительные средства. В этом же году гетман пригласил в Киев иерусалимского патриарха, который возродил в Украине православную церковь (правительство официально признало ее в 1632 г.).
В 1620 г. началась война между Турцией и Речью Посполитой. Речь Посполитая оказалась на грани потери государственной независимости. В битве под Хотином в 1621 году казацкое войско Сагайдачного спасло Польшу от политической катастрофы. Но сам гетман был тяжело ранен и умер в Киеве в 1622 году.
Но наиболее массовый исход днепровских казаков на Слобожанщину начался в пе-риод освободительного восстания против Польши, поднятого Богданом Хмельницким. Количество переселенцев из польских владений теперь исчислялась сотнями тысяч. Большинство из них поселились в соседних владениях Московского царства.
Москва их охотно принимала и всячески помогала устроиться на новом месте, вы-давая помощь и натурой, и деньгами, и отводя хорошие земли для поселения. Селились они на тогда пустынных, богатейших землях, находившихся к югу за созданным Москвой против набегов крымских татар рядом пограничных крепостей, так называемой «белго-родской засечной чертой», которая тянулась (с запада на восток) от Ахтырки, через Коро-чу и Новый Оскол, до Острогожска и упиралась в верховья Дона. Возможность и вероят-ность набегов татар, которые при своих нападениях на Москву обычно проходили именно через эти земли, заставила новых поселенцев организоваться для отражения этих набегов, создавши, по образцу Гетманщины, казачьи полки и сотни. Москва, за несение этой военной службы и охрану границ, освободила новых поселенцев от всяких налогов и повинностей и помогала им оружием и боеприпасами.
В 1732 г. при Анне Ивановне казацкие полки были переименованы в драгунские, но эта реформа вызвала недовольство слободских казаков, дороживших старыми тради-циями казачества, а потому, с воцарением императрицы Елизаветы, благоволившей к ук-раинцам (напомню, что украинским казаком был тогдашний ее фаворит Алексей Разумовский), в 1743 году, эти полки опять превращены в казачьи. Только в 1764 г., после упразднения гетманства на Левобережье, указом Екатерины II слободские казачьи полки были окончательно превращены в гусарские полки регулярной кавалерии российской армии. Старшины же этих полков превратились в потомственных дворян Российской империи, подобно казацкой старшине Левобережья.
Социальная структура Слободской Украины, в основном, изменялась так же, как и в левобережной Гетманщине. Прибывшая из Украины-Руси беженская масса была одно-родной и свободной. С организацией воинских подразделений (для охраны южных гра-ниц) из этой массы выделяется старшина — привилегированная группа. Остальная масса, в процессе дальнейшего административного и военного устройства Слобожанщины, де-лится на казаков и вольных поселян. Постепенно на вольных поселян накладывается ряд обязательств. Сначала по отношению к старшине, а потом, и по отношению к другим сло-ям казачества, с превращением их в так называемых «государственных крестьян». Эти последние, в течение XVIII века, в значительной части или были закреплены, как собственность, старшины и ее потомков, или «пожалованы» российскими императрицами отдельным лицам. Так появились в Слободской Украине помещики.
Городское население Слобожанщины было чрезвычайно малочисленно, ибо мало-численны были и недавно основанные города. Состояло оно из лиц служивых (военных, чиновников), духовенства, купечества и мещан-ремесленников. В отличие от Левобере-жья, где городское население было исключительно из местного населения, в городах Сло-бодской Украины было немало и великороссов.
Политическая жизнь в Слободской Украине была ограничена рамками Московско-го государства, а впоследствии Российской империи, частью которой, хотя и автономной, она была. Но уже географическое положение Слободской Украины между Москвой и Крымским ханством, Москвой и Доном и особенно Москвой и Гетманщиной не раз втягивало Слободскую Украину в противоречия Восточной политики того времени. Слободская Украина была территорией разрушительных татарских нападений с юга, которые продолжались вплоть до русско-турецкой войны 1769 – 1774 гг. и Кючук-Кайнарджийско-го мирного договора 1774 года. Большие разрушения претерпела Слободская Украина (особенно ее западная часть – Сумщина и Ахтырщина), когда зимой 1708 – 1709 года военные действия шведского и московского войска распространились на Слободскую Украину, которую Карл XII рассматривал как вражескую территорию.
Как уже отмечалось, Слобожанщина имела значительную автономию в управле-нии, а посему не могло обойтись без конфликтов с московской властью из-за централист-ской политики последней. Вспыхивали не только мелкие беспорядки, но даже восстания слобожан против Москвы. Особенно в этом отличались переселившиеся в Слобожанщину из Гетманщины казацкие полковники вместе со своими полками. В 1652 году переселенцы из Черниговского и Нежинского полков во главе с полковником Иваном Дзинковским основали Острогожск и создали первый и самый большой в Слободской Украине Острогожский полк.
В 1654 году в Слободской Украине насчитывалось уже 80 000 жителей, состояв-ших из казаков, несущих военную службу, и владельческих крестьян-подданных, которых было не так много. Великорусская колонизация края осуществлялась путем переселения в Слобожанщину служилых людей – стрельцов, детей боярских, русских казаков и т.д.
В 1670 году вспыхнуло восстание в Острогожском полку, связанное с войной под предводительством Степана Разина. Восстание, которое возглавил старый полковник Иван Дзиковский, вскоре было жестоко подавлено, а Дзиковский с женой Евдокией, вме-сте с большинством повстанцев, попавших в плен, были казнены. Население Слободской Украины принимало активное участие и в восстании Кондратия Булавина 1707–1708 го-дах, но, впрочем, слободские полки, вместе с некоторыми полками Гетманщины, вынуж-дены были помогать Москве усмирить восстание.
Когда в 1711 году крымский хан Девлет-Гирей напал на Слободскую Украину (та-тары тогда разрушили Бахмут, захватили Змиев, Старую Водолагу и Мерефу и опустоши-ли районы Изюма и Харькова), население обеих Водолаг во главе со старшиной присое-динилось к татарам, за что Петр I приказал «казнить с жеребья десятого смертию, а ос-тальные все с женами и с детьми послать к Москве для ссылки». Гайдамацкие восстания в Правобережной Украине имели отзывы также в Слободской Украине, но здесь они име-ли преимущественно социальный (и то локальный) характер.
Окончательно, как своеобразная этническая территория, Слобожанщина сформи-ровалась в первой половине XVIII столетия. К 1733 году для защиты границ Российской империи от турецко-татарских набегов усилиями казаков левобережных и слободских полков и крестьян была построена система укреплений – Украинская линия. Заселена она была почти исключительно однодворцами-великороссами. Но вообще великороссы со-ставляли в Слобожанщине лишь 6 % населения. Впрочем, это объясняется тем, что вели-короссами считались однодворцы и другие представители неказачьего сословия.
К 1735 году число слободских казаков и их подпомощников возросло до 100 000 душ, причем на военную службу они выставляли уже 4 200 казаков. Для управления Сло-бодской Украиной Анна Ивановна назначила особую канцелярию из гвардейских офице-ров, которая называлась «Канцелярия комиссии учреждения Слободских полков». Прав-ление это было тяжело и бестолково, так как гвардейским офицерам регулярных частей мало дела было до слободского казачества. Офицеры эти, вдобавок, по большей части бы-ли иностранцами, почти не говорившими по-русски и приехавшими в Россию по вызову соотечественника Бирона.
Кроме увеличения наряда почти на 700 казаков, все мужское население Слобод-ской Украины, не исключая и казаков, было обложено, вопреки грамотам прежних царей, значительными ежегодными денежными поборами, чины слободских полков приравнены по службе к армейским и, сверх того, казакам повелено было за свой счет и содержание сформировать Драгунский полк, который комплектовался из слобожан. Кроме того, мно-го слобожан было зачислено в учреждаемые правительством для пограничной службы так называемые Ландмилицкие полки.
Вступление на российский престол императрицы Елизаветы Петровны принесло слободским казакам облегчение и в нравственном и, особенно, в материальном отноше-нии. Новая государыня, внимая советам всесильного вельможи при Дворе Разумовского, отменила многие тяготы предыдущего правления иноземцев. Так, Драгунский полк было приказано немедленно расформировать и отменить всякие денежные поборы с казачества и подпомощников. Кроме того особой грамотой императрица торжественно подтвердила все прежние права и привилегии слобожан.
В 1760 году слободские казаки выставляли в поле 5 000 всадников, разделенных, по-старому, на пять полков. В это время обстоятельства их существования изменились коренным образом, благодаря разрешению селиться на казачьих землях иногороднему и пришлому люду, а также образованию к югу от Слободской Украины новых крестьянских поселений. Казачья территория наводнилась всевозможными разночинцами, арендаторами казачьих земель, скупщиками всякого добра и даже частными помещиками, приобретавшими в вечность землю. Все это привело казачество в большой упадок, так что казаки массами стали уходить в отхожий промысел и наниматься в батраки к помещикам. Земли становилось год от году все меньше и меньше, так как охотников на нее находилось много из числа пришлых крестьян, скупавших земли. Слободы по справе казаков на службу вошли в неоплатные долги и с трудом могли выставлять необходимый наряд.
Екатерина ІІ в 1763 году поручила майору лейб-гвардии Измайловского полка Ев-докиму Щербинину возглавить «Комиссию о Слободских полках» с целью изучения при-чин «неблагополучия» на этих землях для их устранения. Результатом деятельности ко-миссии стало провозглашение Екатериной ІІ 28 июля 1765 года манифеста «Об учрежде-нии в Слободских полках приличного гражданского устройства и о пребывании канцеля-рии губернской и провинциальной», согласно которому слободские полки преобразовывались в гусарские, а на их территории основывалась Слободско-Украинская губерния с 5 провинциями на месте бывших полков и административным центром в Харькове. Первым слободско-украинским губернатором назначен Е. Щербинин.
Все эти распоряжения были приведены в исполнение в 1765 году, и после этого времени бывшие казаки стали отбывать службу, как регулярные солдаты, по набору, по-теряв казачье звание и сопряженные с ним привилегии и преимущества. Однако многие из слободских казаков не захотели подчиниться новым порядкам и частью ушли на Дон, Урал и Кавказ, частью примкнули к жившим в Турции запорожцам. Регулярные гусарские полки – Ахтырский, Сумский, Харьковский и Изюмский – преемники старых Слободских казачьих полков того же имени.
С момента начала колонизации в конце XVI и вплоть до второй половины XVIII века Слобожанщина имела самоуправление. Слободская Украина отличалась как от само-управляемой Гетманской Украины, так и от централизованных уездов России. Поскольку этот край не входил ранее ни в Великое княжество Литовское, ни в Речь Посполитую, но при этом был значительно ближе к Москве, чем казачьи области Дона и Запорожья, здесь развилась собственная система самоуправления.
Здесь сложилось полково-сотенное устройство, где полк одновременно был как во-енной, так и территориальной единицей. Всего имелось пять полков – Острогожский (иначе – Рыбинский), Харьковский, Сумской, Ахтырский и Изюмский. В отличие от Гет-манщины слободские полки не имели выборных войсковых или кошевых атаманов, и вся военная, административная и судебная власть на территории полка принадлежала назна-ченному царем полковнику. Он имел при себе символы власти полка: печать, литавры, полковую хоругвь. В военную и гражданскую администрацию входила полковая старши-на (аналог офицерства): обозный, судья, есаул, хорунжий, и два писаря, – которая состав-ляла полковой Совет.
Все пять слободских полков разделялись на сотни. Сотенное управление осуществ-ляли избираемые казаками сотник, атаман, есаул, хорунжий и писарь. Каждый десяток имел десятника.
В политическом и военном отношении слободские полковники подчинялись белгородскому воеводе, назначенному из Москвы (позже из Петербурга). Взаимоотношения с ним были далеко не безоблачными. В Москве жестко пресекали все попытки старшины стать независимой по запорожскому образцу. В свою очередь, казачья старшина все более тяготилась особым статусом края, не позволявшим ввести здесь крепостное право, как в обычных «нормальных» уездах России.
В середине XVII века слободские полки были подчинены Разрядному приказу, а с 1688 г. – Великороссийскому отделу Посольского приказа. Заметим, что Гетманщина управлялась отдельным Малороссийским приказом. Ни власть малороссийского гетмана, ни какие-либо административные меры из Москвы в отношении Малороссии, никогда не касались Слободской окраины. С 1726 г. казацкие полки Слобожанщины переданы в ве-дение Военной коллегии.
Стремление же Слободской Украины объединиться с Гетманщиной вызвало реши-тельный отпор со стороны российских властей. Концом Слобожанщины как автономии в составе России можно считать манифест Екатерины II от 28 июля 1765 года. Казаки ли-шились привилегий и превращены в военных обывателей, вынужденных платить подуш-ный налог. При этом казачьей старшине был предоставлен выбор либо уйти в отставку, либо вступить в регулярные полки. В случае последнего казачьи чины менялись на армейские. Старшины без боевого опыта получали звание чином ниже.
Этим же манифестом, все слободские полки были упразднены. На месте их созда-лись Харьковский и Чугуевский уланские и Сумской, Острогожский, Ахтырский и Изюмский гусарские полки. Многие казаки остались служить и в дальнейшем все эти полки отличились во многих войнах Российской империи.
Сама Слобожанщина была преобразована, как уже сказано, в Слободско-Украинскую губернию с административным центром в Харькове. Согласно переписи 1773 года, в Слободско-Украинской губернии проживало свыше 660 тысяч человек, в том числе 390 тысяч военных обывателей, 226 тысяч государственных и помещичьих крестьян. В 1780 году Слободско-Украинская губерния была упразднена и, за исключением Острогожского уезда, вошла в состав Харьковского наместничества. В 1796 году после упразднения наместничества вновь создана Слободско-Украинская губерния, к которой присоединили также Купянский уезд Воронежской губернии. Наконец, в 1802 году была создана Харьковская губерния. Это была уже «обычная» российская губерния без каких-либо особенностей в управлении. Так завершилась история Слободской Украины.
Во многом украинская Слобожанщина была копией Гетманщины – как в смысле быта и культуры, так, в основном, и в области административной (кроме суда). Правда, в отличие от Гетманщины, Слобожанщина никогда не управлялась гетманами и не участво-вала в антипольском восстании Богдана Хмельницкого, завершившемся актом о воссо-единении Украины с Россией в 1654 году, поскольку и так уже была территорией России в составе Белгородского разряда и под управлением белгородского воеводы. Пограничным городом между Донской областью и Слобожанщиной долгое время считался Бахмут, а границей между Гетманщиной и Слобожанщиной была Котельва.
И именно Гетманщина являлась той самой второй частью украинской территории, теперь уже действительно ни от кого не зависевшей, со своим укладом, государственными учреждениями и административным делением.
Но, несмотря на то, что на исторической Гетманщине («Малороссия») и Слобо-жанщине («Слободская Украина») проживал один и тот же народ – украинцы, земли эти продолжительное время имели в царской России разный государственно-правовой статус. Разницу между этими территориями ощущали и украинские писатели рубежа XVIII—XIX вв., которые могли даже противопоставлять Слободско-Украинскую губернию Гетманщине (Г. Конисский, К. Зиновьев, И. Котляревский и др.). А, к примеру, крупнейший в XVIII в. украинский философ, поэт, баснописец и педагог Григорий Сковорода (1722-1794) называл «Малороссию» (Гетманщину) своей матерью, а «Украину» (Слобожанщину) – теткой.
Украинцы больше всего страдали от регулярных набегов крымских татар, посколь-ку жили ближе всего к границам Крымского ханства. А поскольку помощи им было ждать не от кого (Литва с Москвой в то время выясняли отношения, кто из них круче), то и защищаться от этих набегов им пришлось самим. Оборону против татар взялись организовать старосты (главы администраций) приграничных городов. Наиболее энергичные из них вскоре начали переходить к наступательным действиям против крымской угрозы. Среди самых известных старост приграничных городов – организаторов походов на татар – были Евстафий Дашкович (староста черкасский, каневский и кричевский), Предслав Лянцкоронский (староста хмельницкий, ставший первым Гетманом Войска Запорожского), Семен Полозович (киевский ключник и черкасский староста), Бернард Претвич (староста улянувский, барский и теребовольский) и др. Их поддерживали не только вооруженные дружины старост и жители приграничных городов, но и украинские охотники, рыбаки, земледельцы и торговцы, постоянно или временно проживавшие «на Низу» – в низовьях Днепра, на Черноморском побережье и окружающих землях. Они вели свои дела в Степи, ни на час не оставляя оружия и собираясь в отряды для общей обороны.
Древнейшие упоминания о казацких походах относятся к 1492 году. Хан Менгли-Гирей жаловался великому князю Александру на казаков – киевлян и жителей Черкасс, которые захватили татарский корабль под Тягинеей (ныне – г. Бендеры в Молдавии). В 1493 году черкасский староста Богдан совершил поход на крепость Очаков, которую тата-ры только перед тем построили на месте литовской крепости Дашев, основанной еще кня-зем Витовтом. Казаки разрушили замок и взяли в плен его гарнизон.
Походы казаков на татар, а также оборона населения и организация начал в степи постоянно продолжались с конца XV в. Наступательные действия казаков иногда органи-зовывались при поддержке литовского правительства, но значительно чаще проходили независимо от власти. Так, в 1504 году крымский хан из-за нападений казаков отказался заключать мирное соглашение с Литвой, но Литва за эти нападения обязалась наказать организаторов нападений на татар.
От основания казачества казаков возглавляли преимущественно люди княжеского и дворянского звания – как украинцы, так и представители других национальностей. Основным критерием для избрания казацких вожаков были такие черты характера, как ум, смелость, организаторский талант и успех в походах. Впоследствии, с формированием собственно казацкой военной элиты, во главе отрядов казаков все чаще стали появляться выходцы из простонародья.
Киевский ключник и староста Черкасс Семен Полозович в конце XV - начале XVI вв. неоднократно успешно отражал набеги татар на украинские земли. В 1524 году по его инициативе на заседании государственного совета Великого княжества Литовского рас-сматривался вопрос о принятии казаков для несения пограничной службы за государст-венный счет, но дальше проектов дело не пошло.
Староста Хмельника, выходец из польской шляхты Предслав Лянцкоронский (умер в 1531 г.) воевал против Москвы и татар в войсках под руководством украинского князя Константина Острожского. Вместе с князем он начал планировать защиту Украины от татар. Литовское правительство назначило Лянцкоронского наказным гетманом украинских казаков, организованных для борьбы с татарами. В 1506 году он был избран первым гетманом и от него формально началась Гетманщина – государство Войска Запорожского – и ее последовательность уже не прерывается. В 1516 году он совершил успешные походы на Белгород (на Днестре), а в 1528 г. – на Очаков. Только в первой половине XVI в. казаки неоднократно с успехом атаковали крепость Очаков, как опорный пункт для набегов татар на Украину и центр работорговли (в 1523, 1527, 1528, 1538, 1541 гг.)
В 1514 г. старостой города Черкассы был назначен украинский шляхтич из Волы-ни Остафий (Остап) Дашкович. В 20-х гг. XVI в. он организовал серию удачных походов казаков на Очаков, а также на Крым, что было осуществлено благодаря прорыву оборони-тельных укреплений на Перекопе. Раздраженный походами казацкого флота, в 1532 году сам крымский хан с многотысячной ордой, вооруженной артиллерией, окружил главную казацкую крепость Черкассы. Но казаки под руководством Дашковича отбили наступле-ние. Дашкович предлагал правительству создать ряд крепостей за днепровскими порога-ми. Правительство ВКЛ формально одобрило эти предложения, но фактически не имело политической воли и средств для их реализации.
В 1540-1552 гг. старостой г. Бара на Подолье был выходец из мелкой силезской шляхты Бернард Претвич. В 1540 г. казацкая эскадра под командованием Претвича встре-тила татар на переправе через Днепр у Кременчуга. Татарское войско не ждало казацкой атаки во время переправы и поплатилось крупными потерями и вынуждено было прекра-тить поход в Украину. В 1541 г. казаки под руководством Претвича снова остановили ор-ду, что шла походом на Подолье, и преследовали ее до Очакова. Польский историк Мар-тин Бельский так описал это событие: «Бернард Претвич дошел под Очаков, но уже взяты в плен были на кораблях, везли их в Кафу на продажу. Плакал, несмотря на их беду, говоря: как бы я рад был вас спасти, если бы мог».
Около 1554 г. Дмитрий Вишневецкий (1516-1563), один из волынских князей сме-шанного украинского-литовского происхождения, построил ниже днепровских порогов на о. Малая Хортица крепость для защиты от татар. Это знаменовало основание Запо-рожской Сечи – казацкой крепости и базы для походов морем и сушей. Впоследствии Хортица становится организационным и государственным центром окрестных земель.
С этого времени оборона от татарских набегов стала официальной обязанностью Вишневецкого. Идея создания обороны Украины против Крымского ханства захватила предприимчивого князя. Для этого князь взялся объединить отряды в единую военную организацию и обустроить для них соответствующую военную базу.
«Года 1516, когда Жигмонт первый, король польский, организовал движение на великого царя московского, хан татарский Мелин-Гирей, выждав удобный час, нарушил мир с поляками и повел свои отряды на Русскую землю; огнем и мечем он прошелся по городам и весям и, взяв силу пленников, вернулся за Перекоп. Тогда король, не терпя набеги, собрал желающих воинов из казаков и поляков и снабдил их на Белгород, где они, получив огромную добычу, вернули назад, но именно здесь их нагнали турки и татары, в битве завязавшейся воины-христиане победили турок. Вот именно после этой битвы и начали они казаками называться. Даже если были и ляхами, но по своей воле на татар ходили и примыкали к свободному, не наемному воинству.
С тех пор, прославившись в многочисленных битвах, казаки вошли в силу и набрали в мужестве, привыкли к недоеданию, жажде, жаре и к другим разногласиям небом. Пищей им служило обычной закваски тесто, которое они варили наридко и звали Соломахой. Блюдом своим были полностью удовлетворены, а когда случалось, что еда выпадала с рыбой, или, как казаки говорят, с Щербой, то такое блюдо за лучшую трапезу считали.
Проживают они в шалашах по сто пятьдесят человек, а бывает и больше, и все вот только упомянутой пищей питаются. Живет курень под руководством старшего, мужа, как правило, в военном деле выразительного, и его почитают и повинуются ему, как старшему после кошевого атамана; но и старшие их живут вместе с обычными, и если хоть чем обидят простого, превзойдя свое право, то, так как обычно сером, наказывают насмерть. Воровство и коварство между ними не водится, а если же случится, что кто-то возьмет путы или кнут, то за это виновного вешают на ветке дерева. Каждый имеет одну или две одежки. И когда идут походом в турецкую или татарскую землю, то берут очень большую добычу и везут назад множество добра всякого.
На вооружении имеют самопалы, сабли, келепи стрелы и копья и пользуются всем этим так ловко, что и ловкий польский гусар или рейтар немецкий с ними сравниться не могут.
Есть конные и пешие, и столько их, казаков, сколько на Малой Руси (то есть в «первичной, коренной» Руси, ядре средневекового Киевского государства) людей, и их совсем не надо силой собирать, как вот во многих иностранных краях делают, не надо найму заманивать; а бросит клич старший или полковник который, и столько воинства соберется, что как трава станет, и по этому поводу хорошо сказано турецкому царю, когда тот спросил, сколько казацкого войска есть.
«У нас, – сказано было, – царю турецкий, что лоза то и казак, а где овраг, то по сто двести казаков там». И все они в сече неизмеримо сильные. Это о них сказано: Они Русь за свое богатство большое имеют, хитрость военную и мужество в войне знают. Это о них сам султан турецкий говорил: «Когда окружающие государства идут против меня, я сплю – не обращаю внимания, а к казакам все время должен прислушиваться, все время слушаю, не дремлю». И спокойно жить не могут, даже если в земле мир воцарится, то своей волей собираются и идут на помощь другим народам; ради малой пользы большую заботу на плечи кладут и на утлых, с одного дерева сделанных ладьях дерзают через море плыть. Делами военными они настолько славные, не гнушалися гетманом у них даже люди с знаменитых сенаторских семей» (Летопись Григория Грабянки, 1710-е гг.).
Походы казаков под руководством Вишневецкого против турок и татар, которые в то время составляли основную угрозу для Европы, пробудили интерес европейских вла-стителей к новой военной силе, организованной на Днепре.
Тогдашнюю главную сверхдержаву мира – Османскую империю – боялись страны Европы. А сама Турция страдала от украинского казачества, которое атаковало ее все ча-ще и метко. В Польше под влиянием успехов казаков рождаются реальные проекты по организации казачества. Начиная с 1568 г., польский король, учитывая силу и растущий авторитет запорожского казачества, официально признал его как самостоятельную военную организацию и предложил службу.
В 1561 г. Московия во время Ливонской войны вступила в войну и с Литвой. Вишневецкий оказался в ложном положении предателя, что его не устраивало. Вместе со всеми своими казаками он оставил Московию и пошел в поход в Молдавию, которая тогда была турецким вассалом. Часть молдавских бояр, недовольная молдавским господарем Стефаном Томшей, пригласила Вишневецкого на престол. Вишневецкий охотно согласился, хотя был тогда еще слабым после болезни, и быстро выбрался в поход с небольшими силами. Но молдавские бояре, пригласив его, не предоставили ему достаточной поддержки. Сам Вишневецкий был коварно схвачен боярами и выдан Турции. В Стамбуле Вишневецкого называли «величайшим врагом Блистательной Порты». Власти Турции ненавидела князя за серию его успешных походов на Крымское ханство и турецкие владения в Крыму. В Стамбуле Вишневецкого по приказу султана казнили лютой смертью: «Вишневецкий и Пясецкий были сброшены с башни на крюки, вмурованы в стены у залива по дороге из Константинополя в Галату. Пясецкий умер немедленно, а Вишневецкий, зацепившись ребром за крюк, жил в таком состоянии три дня, пока турки не убили его из луков за то, что ругал их веру» (Из записей польского историка Мартина Бельского, 1560-е гг).
В легендарной памяти народа Вишневецкий остался как героический персонаж Байда – несокрушимый казак, даже во время пыток продолжает воевать с врагами и стре-ляет из лука по султану. Прозвище «Байда», данное народом Вишневецкому, означало «свободный человек».
Гетманщина появилась 1649 году в результате нескольких польско-русских войн и достигнутого в итоге компромисса (Зборовского мирного договора 1649 г.) между поль-ским королем и русским царем Алексеем Михайловичем Романовым.
8 января 1654 года, в городе Переяславе гетман Богдан-Зиновий Михайлович Хмельницкий и казацкая старшина присягнули на верность русскому царю Алексею Ми-хайловичу. Можно сказать, что Переяславская Рада стала неким обоюдным компромис-сом, так как обе стороны для достижения договоренности сразу пошли на определенные уступки. Сначала украинская сторона потребовала от московского посла Василия Бутур-лина, чтобы он принес присягу от имени Алексея Михайловича, обязующую царя соблю-дать достигнутые соглашения. Когда Бутурлин категорически отказал в этом Хмельниц-кому со словами, что такого «николи не бывало и впредь не будет», старшине пришлось уступить и принести присягу в одностороннем порядке. Со стороны Москвы компромисс был в том, что она переступила через негативное отношение к происходившим на Украи-не событиям и к украинскому казачеству, и к украинскому православию, согласившись принять его «под высокую руку».
К тому же, присоединение Украины еще и приоткрыло для России окно в Европу, поскольку украинская культура и образование в то время имели высокий европейский уровень. Когда в 1687 году в Москве открылась Славяно-греко-латинская академия — первое в России высшее учебное заведение — 90 процентов ее преподавателей были при-глашены туда из Киево-Могилянской академии, одним из ярчайших представителей кото-рой был Симеон Полоцкий, ставший учителем детей царя Алексея Михайловича. И в те-чение XVIII века почти все высшее духовенство русской церкви было представлено вы-ходцами с Украины. Возможно, без присоединения Украины в России не было бы фено-мена Михаила Ломоносова.
В марте 1654 года Алексей Михайлович подписал акт, оформивший автономное положение части территории Украины после ее вхождения в состав Русского государст-ва. По месяцу подписания акт так и назывался – «Мартовские статьи», состоявшие из 11 пунктов (с юридической точки зрения довольно расплывчатые): они устанавливали вы-борность гетмана, сословные права казаков, горожан и священнослужителей, определили размер жалованья представителям высшей войсковой старшины («на полковника по 100 ефимков, на ясаулов полковых по 200 золотых, на ясаулов войсковых по 400 золотых, на сотников по 100 золотых, на казаков по 30 золотых польских давать»).
Московское государство находилось в сложных отношениях с украинским право-славием, считая его «испорченным». Это было связано как с событиями после Брестской унии 1596 года, давшей начало униатской церкви, так и с реформами митрополита Киев-ского, Галицкого и всея Руси Петра Могилы (1633-1647) . Поэтому православных выход-цев из Великого княжества Литовского, переезжавших жить в Москву, заставляли «пере-крещиваться». В 20-е годы XVII века даже был издан специальный документ, предписы-вающий сжигать изданные в Украине богословские книги. Такая политика продолжалась вплоть до начала патриаршества Никона.
Но вскоре после этого между Москвой и Украиной произошел конфликт, привед-ший сначала к разрыву, а затем ко второй Переяславской раде.
Дальше позволю себе еще одну длинную цитату из книги М.А. Голденкова «Импе-рия. Собирание земель русских»: «Согласно канонам династии Романовых и советских историков, Переяславльская Рада «юридически» оформила некое воссоединение Украи-ны и России. Уже само слово «воссоединение» должно означать, что эти две страны ко-гда-то были вместе. Но это еще одно такое же хитрое словцо, как и «собирание», как и «раздел Речи Посполитой». На самом-то деле такие две страны как Русь (Украина) и Московия (будущая Россия) до 1654 г. никак не сосуществовали вместе, но лишь время от времени находились в состоянии войны. Да, возможно, Московия зародилась благодаря колонии Киева — Залесью…
Но именно Россия и Украина как два государства, до 1654 г. еще пока никогда ни-каким боком не состыковались. Уния Богдана Хмельницкого, разбитого польско-литвинским войском, с Москвой — это первая (ПЕРВАЯ!) попытка вступить в унию с Московией, а точнее получить просто союзника в момент поражения от Польши. Сия попытка, чего уж точно никто в СССР никогда не уточнял, продолжалась всего лишь два года. Хмельницкий понял, что ошибся, ибо московский царь Алексей Михайлович просто использовал его как повод отвоевать у Речи Посполитой всю Литву (Беларусь). Для истории Беларуси 1654 г. стал черной датой: в ходе той кровавой войны население ВКЛ с почти трех миллионов сократилось до 1400 000 человек. Страна потеряла более 50 % жителей. И Хмельницкий это, конечно же, видел, причем видел уже в начале этой в принципе ненужной Руси войны Московии с Литвой. Богдан Хмельницкий нашел общий язык с Янушем Радзивиллом, Великим гетманом (главнокомандующим) ВКЛ, протестантом-кальвинистом, который также ненавидел поляков, как и православная Русь, и оба заключили унию со Швецией в 1655 г. Точнее заключило ВКЛ, а Хмельницкий, всячески дуря голову царю, потом присоединился. Шведский король быстро захватил всю Польшу и назначил Хмельницкого верховным гетманом Руси.
В 1657 г. Хмельницкого отравили (не то московитские, не то польские шпионы), и он передал гетманскую булаву своему шестнадцатилетнему сыну Юрию, который вернул Украину-Русь в лоно Польши. Вот и вся история с Радой…
Зачем Хмельницкий присягал Москве?
После краха коммунистического режима нам стала доступной новая информация об уже известных исторических фактах, что позволило по-другому взглянуть и не-сколько иначе оценить известные события. Теперь мы знаем, что московское подданство было для Украины (в то время Руси) не единственной альтернативой.
Даже более того, (как пишет Николай Ульянов в своей книге «Происхождение ук-раинского сепаратизма», написанной около тридцати лет назад в Соединенных Штатах) в 1649 г. Хмельницкий, одержав ряд знаменательных побед над войском польским, вполне мог покорить Речь Посполитую и пленить польского короля. Тогда вековые чаяния украинского народа осуществились бы. Не было бы больше польского гнета, казакам не понадобилось бы присягать на верность московскому царю (если считать, что польский гнет был причиной принятия московского подданства). Тогда существовал реальный шанс не только создать независимое гетманское государство, но и, если хотите, взять под контроль Польшу.
Однако Хмельницкий «не только не допустил пленения польского короля, но и преклонил перед ним колена», а также заключил договор, точнее по завещанию он был заключен его сыном, по которому Украина по-прежнему оставалась под польской властью. Причем об отмене крепостного права в договоре не было сказано ни слова. Сам Хмельницкий говорил по этому поводу:
«Нехай кождый з своего тишится, нехай кождый своего глядит — казак своих вольностей, а те, которые не приняты в «реестр», должны возвращаться к своим панам и платить им десятую копу».
Зато власть казачества становилась все более ощутимой. Хмельницкий получал право «поставить под штык» свыше 40 000 человек, хотя до этого численность казаков не превышала 10 000. Как признавался сам Хмельницкий, ему удалось совершить то, о чем он никогда и не мыслил. Позднее — через пять лет — казаки приняли московское подданство.
Причины столь переменчивого поведения гетмана становятся понятными, если посмотреть, что представляло собой казачество в те времена».
При этом нужно понимать, что Украина середины XVII века сильно отличалась от Московского государства. К тому времени она уже 250 лет находилась в составе сначала Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой. Политическое устройство этих государств базировалось на совершенно иной основе, чем в Москве: Литовские ста-туты, Магдебургское право, шляхетская демократия. Вся казацкая старшина Гетманщины родилась и выросла в Речи Посполитой, считая ее своей отчизной, поэтому все они были воспитаны на ее юридических и даже понятийных традициях. Поэтому с началом реаль-ного «вживления» Украины в состав Московского государства сразу же проявилось серь-езное взаимное непонимание. Это касалось даже схожих по звучанию терминов, но озна-чавших совершенно разные, а иногда и прямо противоположные понятия («воевода», «холоп»). Неудивительно, что юридически оформленные обязательства обе стороны трактовали по-своему. В результате это взаимное непонимание быстро привело к серьезным конфликтам.
Сложившаяся к 60-м гг. XVII века совокупность названий отдельных регионов восточнославянских земель получила, как известно, четкое выражение в написанном в эти годы беглым подьячим Посольского приказа Григорием Котошихиным по заказу шведских властей описании России («О России в царствование Алексея Михайловича»). Говоря о принятии Алексеем Михайловичем нового титула «всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец» Котошихин отметил, что это произошло «как учинились в вечном подданстве Малая Россия, войско Запорожское, Великою Россиею прозвано Московское государство, Белая Россия — белорусцы, которые живут около Смоленска и Полотцка и в ынных городех». В этой цитате обращает на себя внимание прямое отождествление Малой России с Запорожским войском, что еще раз разъясняет характер различия между «Малой Россией» и «Белой Русью», как между областью казацких порядков и областью, в которой таких порядков не было. Исторические пути развития отдельных частей восточных славян на территории Речи Посполитой расходились так же, как разошлись некогда пути развития восточных славян на территории России и Речи Посполитой. Тем самым и здесь с середины XVII в. закладывались предпосылки для разделения ранее единого «русского народа» на несколько этнических общностей.
Следует отметить, что Богдан Хмельницкий обращался в Москву с просьбой пре-доставить ему русское подданство в 1648-м и в 1649 году, но тогда ему неизменно отка-зывали. Все изменило мнение патриарха Никона, который в своих планах церковной ре-формы опирался на интеллектуальный багаж украинского православия (прежде всего, специалистов Киево-Могилянской академии). Присоединение Украины для него было важным шагом в будущей религиозной войне. И, конечно, этому способствовал визит в Москву иерусалимского патриарха Паисия.
Паисий в 1649 году встретил Хмельницкого в Киеве, в самый разгар антипольского восстания запорожцев. И именно патриарх при встрече с гетманом натолкнул его на идею украинской государственности. Сейчас практически все ведущие историки — как российские, так и украинские — сходятся в том, что переговоры гетмана Хмельницкого с патриархом Паисием в Киеве стали толчком, превратившим обычный казацкий бунт в национально-освободительное движение, создавшее первую государственность в рамках Украинского гетманства. Через несколько дней патриарх в Софиевском соборе отпустил все настоящие и будущие грехи и заочно повенчал гетмана с Мотрёной (Еленой Чаплинской) и под пушечные выстрелы благословил на войну с поляками.
Таким образом, на значительной части территории Украины была восстановлена государственность, сформировалась новая военно-политическая система с органами госу-дарственного управления, обозначалось административно-территориальное устройство, основывавшееся в основном на традициях Запорожской Сечи. И эта украинская казацкая республика включала в себя земли бывших Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств, общей площадью около 200 тыс. км; и была разделена на одиннадцать полков: Киевский, Нежинский, Переяславский, Черниговский, Стародубский, Лубенский, При-луцкий, Гадячский, Миргородский, Полтавский. Одиннадцатым полком был Могилев-ский, территория которого охватывала белорусские земли.
По условиям Зборовского мирного договора 1649 года была установлена граница между Украиной и Речью Посполитой по линии Восточная граница устанавливалась по линии бывшей польско-московской границы и пролегала по рекам Сухой Ромен, Терен, Бобрик, через Сулу, Псёл до Ворсклы и далее до р. Коломак и Муравского шляха – одной из самых длинных и опасных дорог той эпохи, тянувшейся от Перекопа через Дикое поле аж до Тулы.
Во главе новосозданного государства, как уже сказано, стоял гетман Всея Украины, которым был провозглашен Зиновий-Богдан Михайлович Хмельницкий (1596-1657). Гетману принадлежала высшая военная, политическая, административная и судебная власть в Украине, которую он осуществлял через Генеральную войсковую канцелярию. Ближайшими помощниками гетмана в управлении государством была генеральная старшина – генеральный писарь, генеральные судьи, генеральный есаул, генеральный хорунжий, генеральный подскарбий, генеральный обозный, генеральный бунчужный. Высшей судебной инстанцией являлся Генеральный войсковой суд. Первой столицей и гетманской резиденцией государства стал город Чигирин, бывшее казацкое зимовье (ныне райцентр в Черкасской области Украины). Впрочем, впоследствии резиденция гетмана неоднократно переносилась (и всякий раз все ближе к границе с Россией): Гадяч (1663-1668), Батурин (1669-1709), Глухов (1709-1750).
Территория Гетманщины административно, как и территория Слобожанщины, де-лилась на полки, во главе с полковником, либо избиравшемся на полковой Раде, либо на-значавшемся гетманом (в отличие от назначавшегося царем в Слобожанщине). Полковник сосредотачивал в своих руках военную, административную и судебную власть. Полки делились на сотни, в составе которых было несколько куреней. В 1649 году полков было 16, через год – 20, через пять лет – уже 24.
На позднем этапе существования Сечи земли под ее контролем были организованы в районы (паланки), с центрами в паланковых крепостях. В частности, Кальмиусская па-ланка (казацкий военный округ) была крупнейшей в Войске Запорожском и охватывала, кроме современной Донецкой, части Запорожской, Днепропетровской, Харьковской, Лу-ганской областей Украины, также часть Ростовской области России. Кальмиусская палан-ка насчитывала более 300 запорожских зимовщиков (хуторов). Север современной Донецкой области принадлежал к другой запорожской паланке – Барвенковской (райцентр на современной Харьковщине). В Запорожской Сечи на поздней стадии ее существования было шесть, а потом восемь паланок: Кодацкая, Бугогардовская, Ингульская, Протовчанская, Орельская, Самарская, Прогноинская, Кальмиусская – охватывающие значительные территории современных Днепропетровской, Запорожской, Кировоградской, Херсонской, Николаевской, Донецкой, Луганской и Харьковской областей.
Земли Запорожской Сечи в XVI-XVII вв. достигали на востоке реки Дона. Один из сечевых куреней назывался Донским. Сюда записывались казаки, выходцы с Дона и Северского Донца.
В грамоте польского короля Стефана Батория от 9 апреля 1582 г. восточные грани-цы запорожских земель признаются «с верховьев реки Орели на вершину Кальмиуса, а оттуда на устье реки Дона».
Эти границы подтвердил гетман Украины Хмельницкий универсалом от 15 января 1656 г., где казацкие пределы обозначены «от самарских земель через степь до самой реки Дона, где еще до гетмана казацкого Предслава Лянцкоронского казаки запорожские свои зимовщики имели». В универсале отмечалось: «... то все чтобы неподвижно навеки при казаках запорожских осталось». В 1751 г. инженер де Боксет нарисовал карту, на ко-торой территорию на р. Миус определяет, как «зимовники и жилья запорожских казаков».
Во времена существования Запорожской Сечи Восточная и Южная Украина интен-сивно заселялись украинскими казаками, выходцами из «ядра» Киевской Руси – земель Центральной и Западной Украины. Однако это было лишь возвращением украинского населения на эти земли. Ведь Причерноморье принадлежало Великому княжеству Литов-скому и Русскому еще в середине XV века, и запустело только с набегами Крымского ханства.
Высшим органом местного управления были казацкие рады, на которых обсужда-лись и решались все самые важные политические, военные, финансовые и судебные дела, выбиралась и снималась казацкая старшина.
Это к вопросу о существовании украинской государственности до ХХ столетия.
Управление городами в Гетманщине осуществлялось в соответствии с их стату-сом. Городами, которые обладали Магдебургским правом (Киев, Нежин, Чернигов, Пере-яслав, Стародуб, Глухов, Полтава, Батурин и др.), управляли выборные магистраты. Горо-да же, у которых такого права не было, имели ограниченное самоуправление, управлялись выборными ратушами, но подчинялись и старшинской администрации. Во главе местного управления стоял войт (староста), которого выбирали, или его назначал гетман или полковник.
Однако, когда казаки поняли, что русский царь их обманул, они снова подняли восстание, на сей раз уже антирусское.
Первые конфликты между украинцами и Москвой возникли практически сразу по-сле Переяслава. В том числе и из-за белорусских земель. Этот конфликт связан еще и с тем обстоятельством, что стороны очень спешили с присоединением, но по-разному трак-товали подписанные соглашения. Присоединение Украины к Московскому государству означало для царя войну с Речью Посполитой, у которой царь Алексей Михайлович и патриарх Никон надеялись отвоевать Смоленск и белорусские земли с православным населением. Военные действия для Москвы были успешными во многом благодаря поддержке украинского войска Ивана Золотаренко. И к лету 1655 года русские войска овладели Минском и Вильно, но дальше начались разногласия: царь собирался присоединить Белоруссию к Московскому государству на общих основаниях, а Хмельницкий видел ее в составе Украинского гетманства. И после заключения Виленского перемирия 1656 года, когда поляки согласились избрать царя Алексея Михайловича своим королем, Хмельницкий был готов уйти под власть крымского хана – нужно «отступить от руки царского величества» и быть «под бусурманином».
После 1654 г. в Украине началась новая борьба — против засилья русских чинов-ников и за самостийность. Можно сказать, что семидесятилетие, протекшее от гетмана Хмельницкого до гетмана Полуботка, может считаться настоящей лабораторией антимос-ковской пропаганды. И едва ли не сам Богдан положил ей начало.
Первый такой случай произошел всего лишь спустя два года — в 1656 г., когда в Вильне проходила мирная конференция с поляками. Хмельницкий послал туда своих представителей, дав повод думать, что рассматривает себя не подданным русского царя, а главой независимого государства. Весьма вероятно, что то была не простая бестактность, а провокационный шаг, предпринятый с целью проследить реакцию, которая последует с разных сторон и, прежде всего, со стороны Москвы. На царских дипломатов эпизод про-извел тягостное впечатление. Они вынуждены были напомнить казакам об их присяге, и о неуместности их поступка. Те, конечно, сразу же уехали, но пустили по Украине слух, будто московский царь снова хочет отдать ее ляхам за согласие, после смерти Яна Кази-мира, избрать его на польский престол. Особенно усердно прибегали к этому приему по-сле Андрусовского перемирия 1667 г., по которому русские вынуждены были уступить полякам всю правую сторону Днепра, за исключением Киева. Но и Киеву, по истечении двух лет, надлежало отойти к той же Польше. Всем воочию было видно, что русские это делают по горькой необходимости, в силу неудачного оборота войны, принудившего их помириться на формуле: «кто чем владеет».
Известно было, что и исход войны определился, в значительной мере, изменами Юрия Выговского, Юрася Хмельницкого, Павла Тетери и Петра Дорошенко. «Ведомо вам самим, — говорил в 1668 г. князь Ромодановский на Глуховской раде, — что той стороны Днепра казаки и всякие жители от царского величества отлучились и польскому королю поддались сами своею охотою прежде Андрусовcких договоров, а не царское величество их отдал, по тому их отлученью и в Андрусове договор учинен». Гетман Демьян Многогрешный перед всей радой должен был признать правильность этих слов. «Нам ведомо подлинно, — заявил он, — что тамошние казаки поддались польскому королю сами; от царского величества отдачи им не бывало». Тем не менее, по всей стране разнесена была клеветническая молва.
Но все это не шло в сравнение с активностью львовского епископа Иосифа Шум-лянского — униата, тайного католика. В случае отторжения Украины от Москвы, поляки хотели сделать его митрополитом Киевским. Шумлянский создал целый агитационный аппарат и когда, при царевне Софье, в Кремле начались смуты, он при поддержке поляков отправил в Украину армию монахов, снабженных письменной инструкцией, дававшей указания, как сеять порочащие Москву слухи. Инструкция предписывала запугивать казаков готовящимся искоренением их со стороны Москвы и обнадеживать королевской милостью. Духовенству приказано было манить обещанием полной церковной автономии. Туча прокламаций занесена была в Украину.
1656 год вообще стал апофеозом взаимного непонимания между Москвой и гетма-ном, который тогда вел переговоры со шведским королем. В Москве крайне негативно смотрели на внешнеполитическую активность Хмельницкого и настойчиво требовали от него соблюдать «Мартовские статьи» 1654 года. А гетман их не соблюдал. Так, гетман обязан был докладывать в Москву обо всех внешних сношениях, чего он не делал. Кроме того, в тот момент Московское государство находилось в состоянии войны со Швецией, и контактов украинцев с противником царь никак не мог стерпеть. Кроме того, Украина, вопреки «Мартовским статьям», еще и налоги не платила. Вплоть до эпохи Екатерины II, которая была крайне удивлена и возмущена, узнав об этом.
После смерти Богдана Хмельницкого и кратковременного гетманства его несовер-шеннолетнего сына Юрия гетманом был избран занимавший до этого должность гене-рального писаря Иван Евстафьевич Выговский, при котором едва не произошел полный разрыв отношений Украины с Россией. Правда, поначалу Выговский хотел договориться с Москвой. В феврале 1658 года он заключил тайное соглашение с русскими воеводами, согласно которому отказался от многих важных и выгодных для Украины положений «Мартовских статей» 1654 года. Например, новый гетман согласился на подчинение киевской митрополии московскому патриарху. Все это позволяло преодолеть былые разногласия и конфликты и успешно продолжить процесс «вживания» Украины в состав Московского государства. Но этого не случилось из-за событий, происходивших уже непосредственно в Москве. Патриарх Никон, на которого ориентировались украинцы, рассорился с царем и попал в опалу. Из-за инициированной им церковной реформы в стране разразился Великий раскол, и в какой-то момент Москве просто стало не до Украины. На отчаянные просьбы Выговского, положение которого внутри гетманства было крайне неустойчивым, никто не отвечал. Не понимая, что происходит в Москве, Выговский реагировал очень нервно.
С другой стороны, среди казацкой старшины Украинского гетманства были раз-личные группировки, ориентированные на Москву, Польшу, Швецию и Крым. Многие заслуженные полковники считали себя вправе претендовать на место гетмана, используя внутренние интриги и внешнюю поддержку. Все это привело к тому, что Выговский по-рвал с Москвой, не дождавшись от нее военной помощи в подавлении бунтов, призвал на помощь крымских татар, а в сентябре 1658 года заключил Гадячский договор с Речью По-сполитой.
А потом началась украинско-российская война, произошло два сражения украин-ских гетманских войск с русскими царскими войсками, в результате которых русские по-терпели от запорожцев два чувствительных поражения, имевших колоссальное историче-ское значение – Россия более чем на сто лет вынуждена была отказаться от Правобереж-ной Украины.
Сначала, в 1659 году случилось битва при Конотопе, в которой запорожцы во главе со своим гетманом Выговским одержали безоговорочную победу над русским войском, которым командовал князь Алексей Трубецкой.
Иван Выговский – опытный и хитрый политик, сочетавший в себе черты прагматика и авантюриста, несомненно, являлся поборником идеи сохранения завоеванных Украиной под руководством Богдана Хмельницкого прав и вольностей, трактовавшихся им как сословные привилегии казачества и, в первую очередь – старшины. Об этом свидетельствуют статьи пресловутого Гадячского договора, 16 сентября 1658 г. заключенного Выговским с польским правительством, согласно которому Киевское, Брацлавское и Черниговские воеводства образовывали автономное «княжество Русское в составе Речи Посполитой». Власть сохранялась за гетманом. Украина также получала право чеканить свою монету. Сохранить широкую автономию Украины в составе Речи Посполитой с традиционной для нее слабостью центральной власти Выговскому и его сторонникам было легче, чем под приближавшейся к абсолютизму властью царя Алексея Михайловича.
Таким образом, гетман Выговский присоединился к блоку противников Москвы во главе с Варшавой и примкнувшим к ней Крымским ханством.
В то же время сам Выговский продолжал вести с русским царем рискованную ди-пломатическую игру, уже после начала столкновений его войск с русскими гарнизонами заверяя Алексея Михайловича: «…Мы и нынче неотменными вашего царского величества подданными остаемся». В ходе последующего конфликта он и вступал в переговоры с представителями московской администрации в Украине, и даже направил к царю своих представителей, оправдывая начало конфликта тем, что «всё учинилось от ссоры и от писем изменников с обеих сторон». Похожей была и позиция московского правительства, до последнего стремившегося сохранить контроль над Украиной посредством переговоров.
Так, киевский воевода В.Б. Шереметьев, подчиненные которому войска уже втяну-лись в бои, получает от царя указание «с гетманом в Киеве видеться и переговорить, ка-кими бы мерами междоусобие успокоить».
Тем временем продолжались переговоры между представителями гетмана, с одной стороны, и царя, с другой, которые однако ничего не меняли во взаимоотношениях двух государств. Красноречиво свидетельствует об этом, к примеру, отчет русских послов в Украине Булгакова и Байбакова, которые вели переговоры с казацким полковником Ива-ном Гуляницким в январе 1659 года. Согласно этому отчету Гуляницкий упрекал послов: «Царь Алексей беспрестанно войска свои на нас насылает и многие города выжгли и вы-секли…; лучше да быть у турка, нежели у москалей…».
При этом поначалу военная обстановка складывалась явно не в пользу сторонников гетмана. 16-24 августа 1658 г. попытка отряда казаков и крымских татар, численность которого оценивалась в 21,5 тыс. чел., под командованием брата гетмана Данилы Выговского осадить Киев была с легкостью отбита русским гарнизоном; в ходе боя, судя по всему, не особенно ожесточенного (потери гарнизона показаны Шереметьевым всего в 21 человека), сторонники Выговского были рассеяны и бросили 12 пушек и 48 знамен. 29 октября неудачу под Киевом потерпел уже сам Иван Выговский, после чего состоялись его переговоры с воеводой Шереметьевым, было отправлено посольство в Москву и в боевых действиях наступило затишье. Но в феврале 1659 года Выговский возобновил наступательные операции, отправив под Лохвицу 30-тысячное войско, в том числе татарский и польский отряды, состоявшее, в основном, из валашских, молдавских, венгерских, немецких и сербских наемных хоругвей.
Наступление вновь было отбито московскими воеводами князьями Ромодановским и Куракиным при поддержке сохранивших верность царю казаков «наказного» (временного) гетмана Беспалого. Единственная победа, которую к моменту Конотопской битвы одержал гетман Выговский, это взятие 4-7 февраля 1659 г. Миргорода, и то благодаря переходу на его сторону местных жителей и при условии свободного выхода стоявших в городе московских драгун. Не ставя под сомнение не раз продемонстрированные в войнах XVII в. отличные боевые качества украинских казаков и военные таланты их предводителей, безуспешные действия войск Выговского можно объяснить тем, что их боевой дух все-таки находился в 1658-59 гг. явно не на высоте. Вооруженная борьба против московского царя, авторитет которого в глазах всех украинцев, вне зависимости от их убеждений, был в те годы довольно высок, не пользовалась популярностью.
В январе 1659 г. царь направляет в Украину князя А. Н. Трубецкого с сильным войском. Официально целью прихода провозглашалось успокоение междоусобия среди царских подданных в Малороссии, об этом оповещала украинцев царская грамота. В тайном же наказе князю поручалось вести переговоры с И. Выговским, стараясь заключить с ним соглашение о принятии его снова в российское подданство, при чем царское правительство готово было на большие уступки (князь получил предписание «уговаривать черкас (так в Москве именовали украинских казаков), чтобы они в винах своих ему государю добили челом, а государь их пожалует по-прежнему» и принять практически любые условия Выговского). Алексей Михайлович делал ставку на устрашающий эффект своего военного присутствия в Украине как на главный аргумент в переговорах; следовательно, армия князя Трубецкого, считавшегося одним из лучших московских полководцев того времени, действительно должна была являться впечатляющей. Однозначной численности русских войск под Конотопом заслуживающие доверия источники не приводят. «Летопись Самовидца» определяет ее как «больше ста тысячей»; С.М. Соловьев полагает, что в армии князя Трубецкого было около 150 тыс. человек. Некоторые современные авторы, впрочем, полагают, что численность московских войск сильно завышена. Однако отметим, что под Конотоп в 1659 г. ходили фактически те же части, которые сражались в Русско-польской войне 1654-1667 гг., а их в период кульминации боевых действий историки исчисляют в 122 тыс. человек. Принимая во внимание тот факт, что к войску Трубецкого под Конотопом присоединились силы князей Ромодановского и Львова, а также верные Москве казаки Беспалого, утверждение о численности русской армии в примерно 100 тыс. человек вы-глядит вполне реалистичным. Соответственно, в Украину пришли части, имевшие боевой опыт компании против поляков 1654-1656 гг., что до некоторой степени повышало их боеспособность.
Основные противники московской дворянской конницы в Конотопской битве – украинские казаки и крымские татары, для которых война являлась фактически образом жизни – существенно превосходили ее и индивидуальной боевой подготовкой, и перво-классным умением действовать как единое целое в составе своих подразделений (сотен) и частей (полков и чамбулов). Что же касается московских рейтаров и драгун, более-менее обученных сражаться в строю огнестрельным и холодным оружием, согласно принятым в XVII в. европейским тактическим принципам, то поодиночке эти слабо подготовленные кавалеристы (за исключением некоторых офицеров) дрались еще хуже, чем дворянская конница. Словом, сила войска князя Трубецкого под Конотопом состояла, в первую оче-редь, в большой численности и военном опыте, которые при удачном руководстве можно было превратить в залог победы.
Выговский, несмотря на грозную силу москвичей, не пошел на предложение Тру-бецкого о переговорах и продолжил распространение циркуляра объявлявшего войну Мо-скве и раскрывавшего ее «измены» по отношению к Украине. Таким образом, решающее вооруженное столкновение сторон становилось неизбежным.
Русские войска вступили на украинскую территорию в марте 1659 г. Первое бое-столкновение произошло у местечка Срибне (Сребное), где московский авангард под ко-мандой смелого и энергичного кавалерийского командира князя Семена Пожарского, со-гласно летописи Самуила Величко, «без великого труда город… достал, жителей тамош-них едних вырубил, а других в полон забрал…, а казаков полку Прилуцкого там бывших погромил… так, что сам полковник их Дорошенко, як заяц по болотам тамошним гонен-ный, …бегством спасся…». Сам по себе второстепенный, этот боевой эпизод важен для понимания хода Конотопской битвы потому, что С. Пожарский, возглавлявший непосредственно участвовавшие в ней московские войска, под Срибным одержал легкую победу над сторонниками гетмана Выговского, и это вызвало впоследствии недооценку им противника.
19 апреля войско Трубецкого осадило город Конотоп, в котором упорно обороня-лись верные Выговскому Нежинский и Черниговский полки во главе с полковником Г. Гуляницким при поддержке местных жителей. Осада продолжалась более двух месяцев и велась московскими воеводами по всем правилам военного искусства того времени: с ар-тиллерийской бомбардировкой, осадными инженерными работами и неоднократными приступами, «в которых… боярин князь Трубецкой много людей потратил». Однако и положение осажденных в Конотопе в июне стало критическим. Гуляницкий в своем письме от 14 июня умоляет гетмана Выговского поспешить к нему на помощь, предупреждая, что иначе вынужден будет сдать город через неделю.
Под командой Выговского находилось 10 казацких полков; историки вновь расхо-дятся в определении их численности, оценивая ее от 16 до 30 тыс. человек. Принимая во внимание тот факт, что украинский казацкий полк того времени насчитывал в среднем около 3 тыс. бойцов, вторая цифра выглядит более реалистичной. Около 30 тыс. отлично-го конного войска имел крымский хан, и к этому следует прибавить значительную часть польских наемников из «дивизии» Анджея Потоцкого, также выступившую с казаками и татарами под Конотоп. Словом, учитывая существенное качественное превосходство ук-раинско-татарской армии (состоявшей из прирожденных воинов) над русскими войсками, численное преимущество Трубецкого (к тому же сокращенное штурмами и неизбежными в воинских лагерях XVII в. инфекционными заболеваниями и дезертирством уже не вы-глядит таким впечатляющим.
27 июня 1659 года объединенные силы Выговского и крымского хана подошли к Конотопу. С их стороны разыгравшееся в последующие три дня сражение действительно выглядит заранее разработанной хитрой оперативно-тактической комбинацией. Последо-вательными ударами и отходами казацкой конницы московские войска были выманены прямо в то место, где им была организована роковая засада, а на реке Сосновка казаками была предварительно построена запруда и прорыты рвы, чтобы отрезать противнику путь к отступлению водной преградой.
Вся армия крымского хана, половина казацкого войска (вероятно – пехота, состав-лявшая в то время как раз примерно 50% украинских частей) и польские хоругви укры-лись в засаде в лесах за селом Сосновка; перед ними лежала низменность, на которую планировалось заманить противника и затопить ее. Полностью использовав элемент вне-запности, гетман Выговский с конной половиной казаков атаковал московский отряд князя Ромодановского у переправы, нанес ему серьезные потери, угнал пасшихся в полях лошадей и отступил за реку Сосновка. Реакция Трубецкого хорошо известна: он выслал «в угон» дерзким казакам летучий отряд во главе с лучше всего подходившим для этого задания опытным кавалерийским командиром князем Пожарским, а также князем Семеном Львовым и воеводой Львом Ляпуновым. Вероятно, последние двое являлись заместителями первого. Источники относят выступление отряда Пожарского уже к 28 июня, т.е. есть это соединение не было собранным наспех. Кроме того, встречающаяся у ряда современных российских авторов оценка его состава в 5 тыс. дворянской конницы и 2 тыс. казаков «наказного» гетмана Беспалого также представляется заниженной. По данным Самуила Величко, московская конница, погнавшаяся за казаками Выговского, составляла «десять с лишним («кільканадцять») тысяч рейтаров и иного доброго конного войска». Современники свидетельствуют, что в составе конницы Пожарского, помимо дворян и казаков, были, по меньшей мере, два полка «нового строя» – полковников Уильяма Джонсона и Анца Георга Фанстробеля (которые погибли в этом сражении). Наличие в отряде Пожарского пехоты источниками напрямую не подтверждается; хотя тот факт, что место основного сражения под Сосновкой отдалено от Конотопа немногим более, чем на 10 км, позволяет предположить, что и некоторые пешие контингенты московского войска могли успеть на место боя к 29 июня.
29 июня летучий отряд князя Пожарского, который казаки Выговского притворным отступлением выманили в низину между селом Сосновка и одноименной рекой, попал под удар многократно превосходящих засадных крымско-татарских и украинских сил и был разгромлен. Одновременно казацкие «саперы» под командой С. Гуляницкого (брата осажденного в Конотопе полковника) разрушили мост и запруду в тылу у московской конницы; разлившаяся Сосновка превратила путь «ратных людей» Пожарского к отступлению в огромное болото. Логично, что решающую роль в поражении отряда Пожарского сыграл ружейный и орудийных огонь засадной казацкой пехоты и дождь стрел, которым осыпали русскую конницу крымские татары, следуя своему излюбленному приему. Лишь когда противник был окончательно расстроен, войска Выговского и Мухаммеда-Гирея нанесли решающий удар в конном строю холодным оружием: справиться с деморализованными и слабо подготовленными для рукопашного боя московскими всадниками казакам и татарам не составило труда. На этом этапе, вероятно, и были пленены все трое московских воевод – князья Пожарский, Львов и Ляпунов, легко узнаваемые по роскошному снаряжению и оружию. Очевидно, что против продемонстрированного украинско-татарскими силами гибкого боевого стиля, русские воеводы и их подчиненные оказались совершенно бессильны; однако, в первую очередь, не по причине архаичности московской тактики, а из-за пресловутого «человеческого фактора» в командовании и низкой подготовки войск.
«Летопись Самовидца» утверждает, что разгром Пожарского произошел всего за один час, и это похоже на правду. Однако заявление о том, что потери русских войск при этом составили «двадцать или тридцать тысяч люду его царского величества», представ-ляется не столь правдоподобным. Потери русской конницы, вне всякого сомнения, были очень тяжелыми. Однако источники с московской стороны приводят гораздо более скромную цифру: «Всего на конотопском на большом бою и на отводе: полку боярина и воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого с товарищи московского чину, городовых дворян и детей боярских, и новокрещенов мурз и татар, и казаков, и рейтарского строю начальных людей и рейтар, драгунов, солдатов и стрельцов побито и в полон поймано 4769 человек». Из них потери Московского разряда (из частей которого в основном была сформирована конница Пожарского) составили – 2873 чел., – Севского разряда – 774 чел., Белгородского разряда – 829 чел. Эти цифры могут быть неточными или существенно за-ниженными, тем более, что не учтены погибшие казаки Беспалого (в списке потерь упо-мянуты только «рыльские, одоевские, донские и яицкие казаки»). Но разница с предла-гаемыми Самовидцем десятками тысяч все-таки слишком велика. Подтверждением того, что части отряда Пожарского все-таки удалось вырваться из ловушки под Сосновкой, мо-жет служить известное на основании современных документов соотношение потерь и вы-живших среди «столичных чинов государева полка». Из них погибли: 2 окольничих (кня-зья Пожарский и Львов), 1 стольник, 3 стряпчих, 79 дворян московских, 163 жильца, а уцелели (включая выкупленных впоследствии из татарского плена) 717 чел. Довольно высокий процент выживших среди «столичных чинов» объясняется тем, что у дворян, имевших лучших коней, было больше шансов спастись при отступлении, чем, к примеру, у «худоконных» рейтаров и драгун. Что же касается украинско-татарских потерь при раз-громе Пожарского, то, учитывая ход сражения, они не могли быть особенно велики. При-водимым некоторыми украинскими авторами цифрам в 4 тысячи казаков и 6 тысяч татар не удается найти подтверждения в источниках.
Последним трагическим аккордом сражения стала широко известная казнь пленно-го князя Пожарского, которого крымский хан приказал зарубить за дерзкие речи и плевок в глаза. Можно предположить, что, осознав свою ответственность за разгром, русский воевода сознательно спровоцировал Мухаммеда-Гирея – эффектная смерть до некоторой степени искупила его вину в глазах современников. Второй князь – Семен Львов – скон-чался позднее в плену от болезни (возможно, вследствие полученных в бою ран), а среди «столичных чинов», получивших в Москве почетное название «Конотопского полка», спустя несколько лет числились выкупленные из крымской неволи. А судьба захваченных ими при Сосновке простых «ратных людей» вполне могла оказаться самой трагичной: не имея возможности угнать их в Крым в разгар кампании, татары, скорее всего, действительно вырезали их.
Психологический эффект поражения при Конотопе для Московского государства, несомненно, был крайне негативным. «В печальном платье вышел Алексей Михайлович к народу, и ужас напал на Москву», – пишет С.М. Соловьев. Главной причиной этого представляются действительно очень тяжелые потери, понесенные в битве родовитым московским дворянством. После изучения наиболее известных родословных книг дворянских фамилий, современным российским исследователям удалось составить общий список представителей знатных дворянских родов, погибших в битве под Конотопом. Среди них – князья Волконские, Ухтомские и Вяземские, Нелединские, Вельяминовы-Зерновы; причем, во многих случаях погибли отец и сын, или несколько родных братьев.
Российский историк Сергей Соловьёв писал: «Цвет московской конницы, осущест-вившей счастливые походы 54 и 55 годов, погиб в течение одного дня, пленных доста-лось победителям тысяч пять (...) Никогда после этого царь московский не имел возмож-ности вывести на поле такое сильное ополчение» (Соловьев С. История России с древ-нейших времен. – Т.11).
Впрочем, эта яркая победа не помогла Выговскому сохранить гетманскую булаву.
Влияние этого сражения на ход дальнейшей борьбы в Украине также не стоит пе-реоценивать. Московские гарнизоны в Киеве и других украинских городах (за исключением Ромн) устояли. Попытка Выговского предпринять совместный с ханом поход «в землю Московскую для добычи и чтобы пустошили» была нейтрализована рейдом запорожцев во главе с Юрием Хмельницким на Крым, после чего отягченный трофеями хан с половиной войска повернул обратно. Впрочем, маловероятно, что, имея в тылу главные силы противника, Выговский и Мухаммед-Гирей при любом раскладе решились бы на глубокое вторжение на юго-западных рубежах Московского государства. Трубецкой же, в свою очередь, вскоре возобновил активные боевые и дипломатические действия. Показательно, что победа Выговского при Конотопе не вдохнула уверенности в его сторонников, и в августе-сентябре 1659 г. гетман столкнулся с таким масштабным переходом казаков из его лагеря в промосковский, что спустя чуть более двух месяцев после битвы он сложил с себя гетманские полномочия (Белоцерковская рада).
А вскоре боярин Ромодановский с большой армией прибыл к Конотопу с явной целью отомстить и пограбить. Летописец того времени так описывает ограбление Ромодановским Конотопа: «Он встретил процессию от граждан города, помолился и перекрестился перед ними по-христиански, но пограбил город и его жителей по-татарски и сказал, «что: виноватого бог найдет, а войска нужно потешить и наградить за труды, в походе понесенные».
17 октября 1659 года казацкая рада в Белой Церкви окончательно утвердила Юрия Богдановича Хмельницкого в роли нового гетмана казачества. Выговского принудили отречься от власти и официально передать гетманские клейноды Хмельницкому.
На Раде всё Войско Запорожское «учинилось под его Великого Государя самодер-жавною рукою в вечном подданстве по-прежнему». Выговский же бежал в Польшу, где впоследствии был казнен по обвинению в измене.
Но сражение при Конотопе не идет ни в какое сравнение с Чудновской битвой 1660 года, когда почти все русское войско погибло или попало в плен.
В Москве посчитали, что пора возобносить военные действия против Речи Поспо-литой за украинские земли.
Воевода Василий Шереметьев с огромной русской армией, достигавшей 40 тысяч человек, выступил в поход. С ними шли почти 30 тысяч казаков во главе с наказным гет-маном Тимофеем Цецюрой. По дороге к ним должен был присоединиться и Юрий Хмель-ницкий с основными силами казаков. 25 августа 1660 года польские главнокомандующие выступили к Ляховцам мимо Дубны.
Главной проблемой Шереметьева была неверная оценка ситуации. Воевода со слов польских пленных считал, что войска у поляков не более 6 000, и что они еще не объеди-нились с татарам.
14 сентября начинается столкновение под Чудновым. После двух дней обстрела произошла первая битва в поле, и казаки отступили под натиском гусар. Войска Шере-метьева и казаки отбили несколько попыток поляков и татар прорваться в укрепленный лагерь. Но положение было отчаянным: в армии Шереметьева не осталось продовольствия и боеприпасов, в лагере начался падеж коней, голод и болезни. Поэтому 26 сентября Шереметьев предпринял попытку организованно отступить со всем обозом навстречу Юрию Хмельницкому. Но гетман Юрий Богданович Хмельницкий на помощь не пришел. И более того, узнав об отчаянном положении русской армии, он решил перейти на сторону поляков. На помощь Шереметьеву спешил и отряд киевского воеводы князя Юрия Барятинского. Но дорогу ему преградила сильная польская армия и Барятинский повернул обратно в Киев.
Стараясь предотвратить такое объединение, поляки 7 октября напали на отряд ук-раинского гетмана. Битва произошла под Слободищами. Казаки оказали ожесточенное сопротивление, но после этого, продемонстрировав свою силу, 15 октября прислали поля-кам предложение о мире. 17 октября 1660 г. был подписан Чудновский договор Хмель-ницкого с Речью Посполитой. Согласно его положениям, поляки должны были подтвер-дить своей присягой Гадячский договор за исключением пунктов, касающихся княжества Руського.
После того, как о деянии Хмельницкого узнали казаки, они стали покидать лагерь Шереметьева. Ушел и Тимофей Цецюра. Он, впрочем, оказался в польской тюрьме, отку-да спустя некоторое время бежал и вернулся в Переяслав, который контролировали сто-ронники русского царя. Там Цецюру арестовали и отправили сначала в Москву, а оттуда в Томск, где он и умер.
Положение армии Шереметьева стало катастрофическим и 3 ноября 1660 г. он ка-питулировал. Согласно подписанным им статьям, русские войска должны были быть вы-ведены из Киева, Переяслава, Нежина, Чернигова, оставив весь военный запас; кроме то-го, русская сторона обязывалась выплатить огромную контрибуцию (300 тысяч рублей). Вся русская армия попала в плен, включая самого воеводу и десятки бояр. В.Б. Шереметь-ев оставался в татарском плену долгих двадцать лет.
При этом царь Алексей Михайлович его поддерживал. В одном из писем украин-скому гетману Якиму Сомко он писал, что Шереметьев и его ратники не допустили разо-рения украинских сел и городов, пожертвовав собой. Речь, конечно, шла о Левобережной Украине.
Для Московского государства Чудновская катастрофа обернулась потерей Право-бережной Украины более чем на сто лет (за исключением короткого периода в начале XVIII века), а также явилась переломным моментом во всей внешней политике. Из 30-тысячной армии (вместе с запорожцами) погибли более 2000 человек, 20 тысяч попало в плен. Именно с этого момента возобновляются русско-польские мирные переговоры, на которых русская сторона впервые отказывается от Правобережья и даже предлагает усту-пить полякам левый берег Днепра. Мир с поляками и возвращение Северских земель вы-ходят для русской дипломатии на первый план.
Однако Речь Посполитая, упоенная военным успехом, еще не была готова к уступ-кам. Попытки Ю. Хмельницкого и старшины вернуться к первоначальным статьям Гадяч-ского договора тоже не увенчались успехом.
Чудновская катастрофа произошла из-за «предательства» нового гетмана Юрия Хмельницкого, заключившего сепаратное соглашение с поляками. Но причиной тому бы-ла вторая Переяславская рада 1659 года, резко ограничившая украинскую автономию. Ка-зацкая старшина пыталась пересмотреть ее положения, но встретила категорический отказ Москвы. В итоге это привело к переходу Юрия Хмельницкого на сторону Речи Посполитой. Впоследствии Москве все же удалось найти компромисс с Украиной и смягчить условия соглашения, но это случилось уже в 70-е годы XVII века, когда стороны научились договариваться и понимать друг друга.
Во второй половине XVII века Украина после десятилетней изматывающей граж-данской войны и военной интервенции, с одной стороны, польских, с другой московских и крымско-татарских войск (так называемый период Руины) оказалась в сфере влияния этих соседних государств. После Андрусовского перемирия 1667 г. и «вечного мира» 1686 г. территория Левобережной Украины с Киевом и Запорожьем оказались под властью Московского государства, а Правобережная Украина осталась в составе Речи Посполитой (в 1699 г. Польша присоединила Подолье, которое до того времени находилось в составе Турции). А южная Киевщина и Брацлавщина с городами Трахтемиров, Канев, Черкассы и Чигирин должны были остаться незаселенными.
Политико-правовое положение Гетманщины сначала определялось межгосударст-венными договорами между гетманом Украины и московским правительством. Однако вследствие обострения внешнеполитической ситуации, начавшейся борьбы за власть ме-жду старшинскими группировками и стремления московских властей усилить свое влия-ние в Украине, эти договора постепенно утрачивают межгосударственный характер (Пе-реяславские статьи 1659; Батуринские статьи 1663; Московские статьи 1665 и т.д.) и даль-нейшие соглашения гетмана с Москвой все более ограничивают политическую автономию казацкой республики и все более усиливают ее административную и финансовую зависимость от Московского государства.
И не раз объединялись между собою «две Украины» – Гетманщина и Слобожан-щина в противостоянии с московитами.
В 1668 году антимосковское, а значит, антирусское восстание одновременно под-няли гетманы Левобережной Украины Иван Брюховецкий и Украины Правобережной Петро Дорошенко.
В 17-18 июня 1663 года близ г. Нежина состоялась так называемая Черная рада все-го украинского казачества (и левобережного, и правобережного) с целью избрать единого гетмана всей Украины. Предпосылкой этой рады стала сложная политическая борьба за гетманскую булаву после смерти Богдана Хмельницкого: гетманы в те годы становились «калифами на час» – Юрий Хмельницкий, Иван Выговский, Павло Тетеря…
В 1662 году гетманом Правобрежной Украины был избран Павло Тетеря, пропове-довавший пропольские взгляды, а на Левобережье наказным гетманом стал Яким Сомко, свояк Богдана Хмельницкого, по-видимому страдавший политическим раздвоением лич-ности: с одной стороны, взгляды у него были промосковские, но, одновременно, он желал широкой автономии для Украины.
И вот перед этой самой «Черной радой» подсуетился генеральный писарь Иван Брюховецкий, который с помощью давления московских наблюдателей на этой раде был избран гетманом Левобережной Украины, при этом сорвав планы одного из своих конку-рентов Петра Дорошенко избрать единого гетмана всей Украины, понимая, что в таком случае избран будет как раз Дорошенко.
Брюховецкий стал первым украинским гетманом, совершившим осенью 1665 года государственный визит в Москву, где ему по царскому указу был присвоен титул боярина, пожалованы в собственность города и села Шептаковской сотни и разрешено обвенчаться с дочерью князя Д. Долгорукого. Взамен именно Брюховецкий подписал те самые Батуринские 1663 г. и Московские 1665 г. статьи, значительно ограничивавшие права Гетманщины, и, в частности, согласился на размещение в казацкой стране почти 12-тысячного московского гарнизона. При этом, московиты не очень-то жаловали простой народ. Московские воеводы старались не допустить дальнейшего показачивания крестьян и горожан.
Разумеется, такая политика гетмана оказалась не по нраву вольному казацкому на-роду. Начались открытые неповиновения и бунты казаков. В таких условиях Брюховецкий начал понемногу отходить от курса безусловной поддержки России и условий подписанного с нею договора. Он дистанцировался от действий царских воевод и тайно начал искать пути сближения с Запорожьем, одновременно группируя вокруг себя недовольных политикой Москвы старшин.
В январе 1668 года на тайной старшинской раде в Гадяче Брюховецкий провозгла-сил новую политическую программу, заявил о полном разрыве с Россией и об изгнаниями московских воевод. В ответ московские войска под командованием боярина Г. Ромодановского во второй половине апреля 1668 года вторглись в Левобережную Украину. Понимая, что ему одному не справиться, Брюховецкий пошел на контакт с гетманом Правобережной Украины Петром Дорошенко, чтобы совместными усилиями победить Ромодановского, для чего прибыл в лагерь запорожцев. Дорошенко согласился объединить усилия, но взамен потребовал от Брюховецкого передать свою гетманскую булаву ему. Последний отказался это сделать, но вскоре погиб, убитый толпой недалеко от Опошни.
Тем не менее, война с московским царем за объединение украинских земель уже полыхала вовсю. И поначалу украинским казакам сопутствовала удача. Но слишком силь-ным уже было московское влияние на Слобожанщине. И, в конечном итоге, казацкий бунт был подавлен.
В русских источниках времен Алексея Михайловича – не в торжественных речах дипломатов, не в декларациях, а в деловых бумагах, документах – русские продолжали называть жителей Украины «черкасами». 12 июня 1668 года русские войска Григория Ро-модановского вели тяжелые арьергардные бои, переправляясь через реку Хухру и «татар и черкас многих побили и с поля збили». Слуга гетмана Дорошенко, перебежавший к рус-ским, сообщал, что после боев под Севском 3–5 июля 1668 года остались в живых «не-многие татаровя и черкасы, пеши и ограблены». Таким образом, для русских военных канцелярий «русские» и «черкасы» были разными народами.
Тяжелая война окончилась победой России, но о мирном сосуществовании восточ-ных и западных русских, или, что будет вернее, русских и украинцев, говорить было рано.
В царствование Петра I в 1708 г. на территории Левобережной Украины появились две губернии – Киевская и Азовская, что фактически послужило началом создания параллельного государственного управления, а буквально со следующего года при гетмане постоянно находился царский резидент, присматривавший за деятельностью гетмана и генеральной старшины, что, впрочем, не помешало тогдашнему гетману Степану Мазепе состыковаться с главным врагом Петра, шведским королем Карлом XII. Еще более значительный удар по украинской государственности был нанесен деятельностью органов российской колониальной администрации в Украине – Малороссийской коллегии и сменившего ее после смерти гетмана Данилы Апостола при императрице Анне Ивановне Правления гетманского правительства (1734-1750).
Во второй половине XVIII века, желая ограничить самоуправление и хозяйствен-ную деятельность Запорожской Сечи, выступавшей активным катализатором националь-ной самобытности украинского народа, царское правительство разрешило создавать на территории Запорожья военные поселения иностранцев – сербов, немцев, болгар, греков. Эти поселения были названы Новой Сербией со штаб-квартирой в Новомиргороде и Сла-вяно-Сербией с центром в Бахмуте, однако спустя десять лет, в 1764 году эти поселения были ликвидированы, а их земли включены в состав Новороссийской губернии.
Покончила же с Гетманщиной, впрочем, как и со Слобожанщиной, Екатерина II 10 ноября 1764 года, передав всю полноту исполнительной власти в Украине президенту Малороссийской коллегии фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому.
Впрочем, украинское казачество, как некий спрут, закинуло свои щупальца еще и в Польшу, с которой практически постоянно находилось в состоянии войны. В конце XVII—XVIII вв. значительная часть украинских земель – Правобережная Украина (за ис-ключением Киева), Подолье, Волынь, Галиция, Холмщина, Подляшье – входила в состав Польского королевства. В 1684-1685 гг. польский сейм подтвердил за казаками Правобе-режья их основные права и привилегии. На этой территории были сформированы полки: Белоцерковский (Фастовский), Корсуньский, Брацлавский и Богуславский.
Однако в 1699 году польский сейм, испугавшись возрастания национально-освободительного движения на Правобережье Днепра, принял постановление о ликвида-ции казацких полков, что в 1702-1704 гг. привело к казацкому восстанию несогласных с таким решением. Восстание возглавил полковник Белоцерковского полка Семен Палий (так называемая Палиивщина). Впрочем, казаки потерпели поражение и значительная их часть после этого переправилась через Днепр и присоединилась к Гетманщине, а казацкое военно-территориальное устройство на Правобережье было ликвидировано.
Нужно констатировать такой исторический факт украинской государственности: вплоть до правления Екатерины II Украина имела широчайшую автономию. Так, до сере-дины 50-х годов XVIII века существовала таможня между Украинским гетманством и ос-тальной территорией Российской империи. Украина имела свою юридическую систему и законодательство, и в дела гетманов Москва и Петербург долгое время практически не вмешивались.
«Идите от Москвы на юг, и вы увидите, что, постепенно находя изменения, за Дес-ной и Семью вы перешли к народу, совершенно отличному от нас, чистых руссов. Язык, одежда, облик лица, жилища, мнения, поверья – совершенно не наши!» – отмечал в 1830 году издатель «Московского телеграфа» Николай Полевой.
Для русских путешественников начала XIX века русско-украинская граница проходила не на Волыни или в Галиции, а много восточнее, где-то между малороссийским Глуховом и великорусским Севском: «Восхождение солнца мы видели в области хохлов, а захождению его кланялись в России», – писал князь Иван Михайлович Долгорукий в 1817 году.
На севере Черниговской губернии жили белорусы и русские староверы, причем русские резко отличались не только своими традициями и одеждой, но и внешностью: «…великолепное раскольничье население, бодрое, богатое, промышленное: всё народ крупный и рослый, но несколько угрюмый и суровый на вид». Зато южные уезды Черни-говской губернии имели типично малороссийский облик: белые хаты, живописно разбро-санные между холмов и долин, приветливо выглядывали «из-за зеленых садов своих».
К юго-западу от Севска, Рыльска, Белгорода постепенно исчезали деревни, застро-енные бревенчатыми избами, нередко курными, то есть топившимися по-черному, без трубы. Вместо них появлялись слободы, застроенные чистенькими мазанками, беленными известью изнутри и снаружи. Разницу в пейзаже и «декорациях» между Россией и Украиной отлично описал Тарас Шевченко в своей повести «Капитанша»: «Так-то мы с Ермолаем коротали и время и дорогу до самой Эсмани (первая станция Черниговской губернии). Не успеешь переехать границу Орловской губернии, как декорация переменилась: вместо ракитника по сторонам дороги красуются высокие развесистые вербы; в первом селе Черниговской губернии уже беленькие хатки, соломой крытые, с дымарями, а не серые бревенчатые избы; костюм, язык, физиономии — совершенно все другое. И вся эта перемена совершается на пространстве двадцати верст. В продолжение одного часа вы уже чувствуете себя как будто в другой атмосфере; по крайней мере, я себя всегда так чувствовал, сколько раз я ни проезжал этой дорогой. Едучи из Киева через Чернигов, хотя и чувствуешь себя по ту сторону Десны уже не в Малороссии, но там все-таки есть хоть небольшая интонация, а между Эсманью и [Глуховым?] совершенно никакой.
Проехавши версты две или три за Эсмань, я увидел вправо, недалеко от дороги, уже не серый бревенчатый, с крепкими воротами, постоялый двор, а белую, под соло-менной крышей, между вербами, корчму».
Дорога в Харьков, столицу Слободской Украины, отмечена теми же приметами. Русский издатель, библиофил и путешественник Николай Сергеевич Всеволожский в 1836 году приехал в Белгород. На почтовом дворе «насилу разбудил двух малороссиян», те лениво запрягли лошадей и поехали. Прекрасный русский Белгород, «наполненный церквями и монастырями», остался позади, начиналась другая страна: «Здесь чувствуешь уже совсем иную природу: ты вступил в Малороссию! Народ не тот, черты лица другие, почва земли, местоположения, всё принимает другой вид».
После разделов Польши Правобережная Украина, Волынь и Подолье в 1772—1795 годах были включены в состав Росийской империи.
Однако и после этого украинская государственность умерла не совсем. Так, с пер-вым разделом Польши в 1772 году Русское и Белзское воеводства составили единое коро-левство, потом вошедшее в состав сначала Австрийской империи, затем Австро-Венгрии в качестве восточной части королевства Галиции и Лодомерии. В 1775 году к нему от Молдавского княжества, в качестве Черновицкого округа, отошла и Буковина. В королевстве постоянно шла политическая борьба между поляками и украинцами.
Столицу провинции планировалось сделать в Ярославе (городе, находящимся в центре королевства), рассматривалась также кандидатура Пшемысля, однако, в конце концов, власти остановились на Львове, как на самом большом городе провинции.
Всего по данным переписи 1910 года, в Восточной Галиции из 5 300 000 жителей польский язык указало родным 39,8 %, украинский — 58,9 %; впрочем, эту статистику подозревают в необъективности, так как проводившие перепись чиновники были в основном этнические поляки. Кроме того, в число польскоязычного населения входят также этнические евреи.
После распада Австро-Венгрии на территории Галиции короткое время существо-вали Русская народная республика лемков, Западно-Украинская народная республика и Галицкая Социалистическая Советская Республика, однако по результатам советско-польской и украинско-польской войн вся территория королевства вошла в состав Второй Речи Посполитой.
Да и в самой Российской империи украинцы не оставляли планов создать, по край-ней мере, собственную автономию.
Приведу еще одну цитату, весьма современную, несмотря на то, что она была ска-зана много десятилетий назад:
«Украинский вопрос есть вопрос старый — он ровесник появлению украинского этнографического элемента в составе Московского государства… Сущность украинского вопроса заключается в том, что украинская (малорусская) народность выработалась в определенно очерченную этнографическую индивидуальность с национальным сознанием, благодаря которому старания близких и дальних родичей обратить ее в простой этнографический материал для усиления господствующей народности оставались и остаются безуспешными.
Национальное самосознание украинцев развивалось на почве этнографических отличий, особенностей психики, культурных тяготений и наслоений, связывающих Украину с Западной Европой, и исторически сложившегося уклада народной жизни, проникнутой духом демократизма.
Когда польско-украинская борьба закончилась добровольным присоединением Украинского государства к Московскому Царству, на основании договора 1654 года, одновременно начался долгий, до сих пор не закончившийся, период трений между украинским населением и русской властью, обусловленных централистическими стремлениями последней.
В XVII и XVIII веках русско-украинские отношения сводились к постепенному по-глощению и перевариванию Россией Украины как инородного политического тела (вы-делено мной – В.Ю), причем попутно ликвидировались основы местной культурной жизни (школа, свобода книгопечатания) и подвергались преследованию даже этнографические отличия. Последовательное развитие новых начал управления к концу XVIII века успело мало-помалу сгладить следы административной автономии на Украине, а сопутствовавшее новому укладу жизни разложение социальных отношений ослабило оппозицию украинцев великорусскому централизму. Как и в период польского владычества, высшие слои украинского общества в значительной части шли навстречу объединительным тенденциям правительства, а народные массы, по мере распространения на Украине новой социально-экономической структуры, обращались в живой инвентарь государственного хозяйства, теряя значение активной силы в национально-культурной жизни края» (В.И. Вернадский. Украинский вопрос и русское общество).
Как видим, Владимир Вернадский ничуть не сомневался в том, что украинский менталитет и жизненный уклад, сильно отличался от русского уже в XVII веке. И суть не в том, как в то время назывался украинский народ — русским или малороссийским. Рус-ских ведь тоже вплоть до конца XVII века величали не иначе, как московитами. Речь идет о национальном самосознании и национальном самоощущении народа.
В 1846 году Николай Костомаров (известный в будущем историк, а тогда еще мало кому известный преподаватель) написал «Книгу бытия украинского народа» (с подзаго-ловком — «Закон божий») — основной программный документ Кирилло-Мефодиевского общества:
«…[70] По многих летам стало в Слав'янщини три неподлеглих царства: Польша, Литва и Московщина.
[71] Польша была из поляков и кричали поляки: у нас свобода и равенство, но по-делали барство и одурел народ польский, потому что простой люд попал в неволю саму худшую, которая где-нибудь была в мире, и господа без всякого закона вешали и убивали своих невольникив.
[72] Московщина была из москалей и была у их большая Речь Посполитая Новго-родская, свободная и ровная, хочь не без барства: и пропал Новгород за то, что и там завелось барство, и царь московский взял верх над всеми москалями, а тот царь взял верх, кланяясь татарам, и ноги циловав хану татарскому, бусурману, чтобы помог ему держать в неволе неключимий народ московский, християнский.
[73] И одурел народ московский и попал в идолопоклонничество, потому что царя своего назвал богом, и все, что царь скажет, то уважал за хорошо, так что царь Иван в Новгороде душил и топил по десятку тысяч народа, а летописцы, рассказывая то, звали его христолюбивым
[74] А в Литве были литвяки, да еще в Литву принадлежала Украина.
[75] И объединилась Украина с Польшей как сестра с сестрой, как единственный люд славянский ко второму люду славянского нероздилимо и незмисимо, на образ ипо-стаси божьей нераздельной и незмисимой, как когда-то объединятся все народы славян-ские между собой.
[76] И не любила Украина ни царя, ни господина, а зкомпоновала себе казачество, есть то истее братство, куда каждый, пристаючи, был братом вторых — или был он преж того господином или невольником, чтобы христианин, и были казаки между собой все уровни, и старшины выбирались на совете и должны были слуговати всем по слову хри-стовому, и ни одной помпы барской и титула не было между казаками.
[77] И постановили они чистоту христианскую держать, тем старый летописец го-ворит о казаках: "татьби же и блуд ниже именуються у них".
[78] И постановило казачество: веру святую оборонять и освобождать ближних своих из неволи. Тем-то гетман Свирговский ходил оборонять Волощину и не взяли каза-ки мысы с червонцами, как им давали за услуги, не взяли тем, что кровь проливали за веру, и за ближних и служили богу, а не идолу золотому. А Сагайдашний ходил Кафу разрушать и освободил несколько тысяч невольникив из вечной подземной темницы.
[79] И многие рыцари такое делали, что не записано и в книгах мера сего, а запи-сано на небе, потому что за их были перед богом молитвы тех, которых они освободили из неволи.
[80] И день вот дня росло, умножалось казачество и вскоре были бы на Вкраини все казаки, все свободные и ровные, и не имела бы Украина над [со]бою ни царя, ни гос-подина, кроме бога единственного, и, глядя на Украину, так бы сделалось и в Польше, а там и во вторых славянских краях.
[81] Потому что не хотела Украина итти вслед язиков, а держалась закона божьего, и всякий чужестранець, заехав в Украину, удивлялся, что ни в одной стороне в мире так искренне не молються богу, нигде муж не любил так своей жони, а дети своих родителей.
[82] А когда папы и иезуиты хотели насильственно повернут Украину под свою власть, чтобы украинцы-христиане поверили, бутсим действительно все так и есть, что папа говорит, тогда на Украине появились братства, такие, как были у первых христиан, и 478 все, записываясь в братство, был бы он господин или мужик, назывались братьями. А сие для того, чтобы видели люде, что в Украине осталась истинная вера и что там не было идолов, тем там и ереси ни одной не появилось...
… [87] И хотела Украина опять жить из Польщой по-братерски, нероздилимо и не-смисимо, но Польша ни в коей мере не хотела отрекаться своего барства.
[88] Тогда Украина пристала к Московщини и объединилась с ней как единствен-ный люд славянский со славянским нероздилимо и несмисимо, на образ ипостаси божьей нероздилимой и несмисимой, как когда-то объединятся все народы славянские между собой.
[89] Но скоро увидела Украина, которая попалась в неволю, потому что она по сво-ей простоте не познала, что там был царь московский, а царь московский все ровно было, что идол и мучитель.
[90] И отразилась Украина от Московщини, и не знала, бедная, куда приклонит председателя.
[91] Потому что она любила и поляков, и москалей как братьев, своих и не хотела с ними розбрататися, она хотела, чтобы все жилы вместе, объединившись как один народ славянский со вторым народом славянским, а те два с третьим, и были бы три Речи Посполитые в одном союзе нероздилимо и несмисимо по обиду Тройци божой нероздильной и несмисимой, как когда-то объединятся между собой все народы славянские.
[92] Но сего не раскумекали ни ляхи, ни москали.
И бачуть ляцки господа и московский царь что ничего не сделает с Украиной, и сказали между собой: не будет Украины ни тебе, ни мне, издерем ее по половине, как Днипр ее розполовинив, левый бок будет московскому царю на съедение, а правый бок — польским господам на поталу.
Но этого не поняли ни ляхи, ни великороссияне.
[93] И дралась Украина лет пятьдесят, и есть то наисвятейшая и славниша война за свободу, которая только есть в Истории, а раздел Украины есть самое плохое дело, которое только можно найти в истории.
[94] И выбилась из сил Украина, и выгнали ляхи казачество с правой стороны Днепровского, и запановали господа над бедным остатком вольного народа.
[95] А на левом боку еще держалось казачество, но время от времени попадало в неключиму неволю московскому царю, а затем петербургскому императору, потому что последний царь московский и первий император петербуржский положив сотни тысяч в канавах и на костищах построил себе столицу…».
Это ли не свидетельство национального самосознания?
Да и само Кирилло-Мефодиевское братство было чисто украинским объединением прогрессивно-мыслящей интеллигенции. В состав братства входили молодые интеллигенты Киевского и Харьковского университетов: Н.И. Костомаров, П.А. Кулиш, А. Навроцкий, В. Белозерский, Н.И. Гулак (родственник В.И. Вернадского по матери) и другие. Значительное влияние на идейное формирование членов общества и их практическую деятельность оказывал Т.Г. Шевченко, который присоединился к обществу в апреле 1846 года. Осенью 1846 года количество членов тайного общества составляло 12 человек. Они провозглашали единство и братство славян, важность развития украинской культуры. Революционно-демократические взгляды разделяли Т.Г. Шевченко, Н. Гулак, О. Навроцкий, И. Посяда, Г. Андрузский.
Власти испугались (как их сейчас бы назвали, украинских сепаратистов) и после-довали аресты членов Кирилло-Мефодиевского братства (в том числе, Костомарова и Шевченко). В материалах уголовного дела на членов Кирилло–Мефодиевского товарище-ства сохранились сделанные судебными чиновниками выписки их этих книг... Они, по мнению следователей и судей, как раз и свидетельствовали о тайной деятельности Н. Костомарова и его сотоварищей направленной на подрыв Российской империи.
Довершили дело отчуждения украинцев от русских недальновидные поступки и указы российских императоров, на корню уничтожавших все зачатки украинского «на-ционализма». Украинский язык оказался под запретом, разрешалось печатать на нем толь-ко художественные произведения. Украинский язык был назван наречием русского языка, и отрицалась его самобытность.
В 1896 году цензура разрешила к изданию 58% украинских текстов. Этот указ ос-тавался в силе и применялся вплоть до 18 февраля 1905 года, когда экстренное Общее со-брание Академии наук обсуждало доклад комиссии, написанный известным ученым-лингвистом А.А. Шахматовым, в котором указывалось, как постепенно, без принятия за-конов, одними секретными циркулярами удушались украинская публицистика, наука, музыка и театр, народная школа. «Отнять у образованных людей право писать на родном языке, — говорилось в докладе, — это посягнуть на то, что этим людям дорого так же, как дорога самая жизнь, это посягнуть на самую жизнь народа, ибо в чем иначе выразит-ся она, как не в слове, носителе мысли, выразителе чувства, воплощении человеческого духа?» Общее собрание Академии одобрило доклад комиссии.
Между тем, по данным Всероссийской переписи населения 1897 г., представители украинской языковой группы русского языка (как это тогда называлось, что, как мы уви-дели, в корне неверно) численно доминировали на всей украинской (в нынешних границах Украины) территории Российской империи, за исключением Одессы и Крыма, и при этом украиноязычное население составляло большинство в Кубанской области (ныне территория России) и Холмской губернии (ныне это территория Польши), а также значительную часть населения в Ставропольской, Воронежской, Курской, Гродненской губерниях и Области Войска Донского.
В самом конце XIX века центр украинского национального возрождения из Киева переместился в Харьков. Сейчас почему-то редко вспоминают тайную организацию «Братство Тарасово» (сейчас пишут «Братство Тарасовцев»), которое было основано ле-том 1891 года группой харьковских студентов, после посещения могилы Тараса Шевченко вблизи Киева. Отрывочные описания того периода дают право предполагать, что именно у них впервые появился клич: «Слава Украине!». И это похоже на правду, потому что целью Братства было национальное возрождение Украины, а во многих стихах Тараса Шевченко есть слова «Слава Украине!». Например, в написанном послании 14 декабря 1845 года «I мертвим, і живим, і ненародженим землякам моїм в Украйні і не в Украйні моє дружнєє посланіє».
…Я ридаю, як згадаю
Діла незабуті
Дідів наших. Тяжкі діла!
Якби їх забути,
Я оддав би веселого
Віку половину.
Отака-то наша слава,
Слава України.
Отак і ви прочитайте,
Щоб не сонним снились
Всі неправди, щоб розкрились
Високі могили
Перед вашими очима.
Щоб ви розпитали
Мучеників: кого, коли,
За що розпинали?
Обніміте ж, брати мої,
Найменшого брата, —
Нехай мати усміхнеться,
Заплакана мати.
Благословить дітей своїх
Твердими руками
І діточок поцілує
Вольними устами.
І забудеться срамотна
Давняя година,
І оживе добра слава,
Слава України,
І світ ясний, невечерній
Тихо засіяє. ....
Обніміться ж, брати мої,
Молю вас, благаю!
Под влиянием «Братства Тарасова» в 1897 году было создана Общая Украинская Беспартийная Демократическая Организация, которая стала основой Революционной Ук-раинской Партии в 1900 году. Основой партии стала студенческая громада Харьковского Технического Института из Общей Украинской Беспартийной Демократической Органи-зации, в которую входили Харьковские студенческие громады и Полтавские семинаристы, уже тогда у них был клич «Слава Украине!» с отзывом «По всей Земле Слава!».
9 марта 1900 года, на ежегодном собрании на Шевченковскую годовщину, высту-пил адвокат, один из лидеров украинского национального движения конца XIX— начала XX века, сторонник идеи государственной независимости Украины Николай Иванович Михновский с речью «Самостiйна Україна», которую приняли как программу партии: «Наше поколение должно создать свою украинскую национальную идеологию для борьбы за освобождение нации и для создания своего государства… Будем жить своим умом, хотя бы он был и неотёсанным, мужицким, потому что иначе мы свой народ никогда не освободим. В противоположность московскому революционному интернационализму и социализму, наш путь идёт по линии индивидуализма и революционного национализма».
«Братство тарасовцев» провозгласило своей целью борьбу за «самостоятельную суверенную Украину, соборную, единую и неразделённую, от Сана до Кубани, от Карпат до Кавказа, свободную среди свободных, без пана и хама, без классовой борьбы, феде-ративную по своей сути».
Поэтому нет ничего удивительного в появлении на карте Европы в 1918 г. Украинской народной республики. Мне могут возразить, что УНР появилась в результате немецкой экспансии и оккупации Украины. Ну, а разве не на немецкие деньги большевики во главе с Ульяновым-Лениным совершили государственный переворот в октябре-ноябре 1917-го?
И то, что Украинская республика наряду с РСФСР, Белоруссией и Закавказской Федерацией явилась учредителем Союза Советских Социалистических Республик тоже свидетельствует о постоянном стремлении украинской нации к своей государственности. И то, что Украина наряду с Россией и Белоруссией стали одними из стран учредителей Организации Объединенных Наций, говорит о том же. Ведь Украина (как в данном случае и Белоруссия) в 1945 г. не была отдельным государством.
Не менее интересные события происходили все это время и на территории совре-менной Белоруссии.
По большей части ВКЛ тяготело к Польше. Этому способствовала деятельность римской курии, пытавшейся отдалить государство от православной Руси, а также актив-ность крестоносцев. Основой экономического развития становится формирующееся и бо-гатеющее шляхество – сословие, которое обладало многочисленными земельными наде-лами. Одними из важнейших политических событий считается принятие трех Статутов ВКЛ (1529, 1566 и 1588 гг.), в результате которых монархия все больше становилась огра-ниченной. Все большее значение обретает Сейм. Продолжается развитие городов, разви-вается литература и книгопечатание. Окончательный политический союз с Польшей образуется после подписания Люблинской унии в 1569 году. После этого белорусские земли находятся в составе нового государства – Речи Посполитой.
«В середине XVI века возник международный конфликт из-за Ливонии…, в котором участвовало Великое Княжество Литовское, Польское королевство, Швеция, Дания и Московия. Ливония в это время представляла собой конфедерацию пяти государств: Ливонского ордена, Рижского архиепископства, Курляндского, Дерптского и Эзельского епископств. По меркам того времени, страна была богатой, но ее военная мощь осталась в далеком прошлом.
Правящие круги ВКЛ были заинтересованы в том, чтобы Ливония стала вассалом Вильни. Во-первых, Западная Двина и город Рига играли очень важную роль в торговых связях Великого княжества с Европой. Во-вторых, сама Ливония была страной с хорошо развитой экономикой, она могла значительно увеличить внутренний рынок и, соответст-венно, государственные доходы в виде пошлин и налогов. В-третьих, этот регион (ны-нешние Эстония и Латвия) имел важное стратегическое значение, так как позволял кон-тролировать значительную часть Балтийского моря и его портов.
Новый великий князь Жигимонт II Август… (в русской историографии – Сигиз-мунд – В.Ю.) попытался усилить свое влияние в Ливонии путем назначения на пост коадьютора Рижского архиепископства принца Криштофа, младшего брата Иоганна-Альбрехта, герцога Мекленбурга. Но против этого плана выступило руководство Ливонского ордена. В 1556 году ливонцы арестовали рижского архиепископа Вильгельма — дальнего родственника Жигимонта-Августа. Тогда ВКЛ и Польша провели в 1557 году военную кампанию против Ливонского ордена. Она завершилась соглашением, подписанным 14 сентября. По этому соглашению орден фактически признал свое поражение и подчинился требованиям Жигимонта-Августа.
Глядя на все это из Москвы, царь Иван IV решил урвать свой «кусок пирога». За-хватив Казанское и Астраханское ханства, он мечтал о новых завоеваниях.
По его приказу московские дипломаты еще в 1554 году потребовали от ливонцев уплаты так называемой «юрьевской дани». Речь шла о том, что по договору между Дерптским (Юрьевским) католическим епископом и Псковом, заключенному в 1460-е го-ды, епископ платил определенную сумму Псковской республике. Москва здесь была аб-солютно ни при чем. Потребовался предлог для войны! Поэтому царские дьяки Иван Висковатый и Алексей Адашев придумали, будто бы немцы должны платить царю Московскому по гривне серебра в год с каждого жителя за 50 лет (деньги по тем временам очень большие) за проживание в Дерпте (Юрьеве) и установили срок уплаты 3 года. Они ссылались на то обстоятельство, что Псков в 1510 году был захвачен Москвой. Ливонские посольства дважды пытались добиться отмены придуманной дани или хотя бы снижения ее размеров, но безуспешно…
В январе 1558 года Москва начала вторжение в Ливонию, сопровождавшееся ужасными зверствами захватчиков в отношении мирного населения. К июлю московитам удалось захватить Нарву, Дерпт (ныне Тарту), Нейшлос (ныне Воскнарва) и Нейгаузен (ныне Вастселийна), оккупировать северо-восточную часть Ливонии.
В начале 1559 года в конфликт вмешалась Дания, под юрисдикцию которой добровольно перешло Эзельское епископство (ныне остров Сааремаа…). В это же время магистру Ливонского ордена Герхарду Кетлеру удалось с помощью датского посольства заключить перемирие с Москвой сроком на 3 года. Используя передышку, он обратился к Жигимонту-Августу с просьбой о помощи. В результате двусторонних переговоров 31 августа 1559 года в Вильне был подписан договор, по которому Ливонский орден становился протекторатом Великого Княжества Литовского, а войска княжества должны были защищать от московитов замки и города в юго-восточной части Ливонии.
Жигимонт-Август приказал разместить здесь войска ВКЛ и одновременно предпринять дипломатические усилия с тем, чтобы не допустить усиления военной конфронтации с Московией. Несмотря на это, в августе 1560 года в Ливонии произошли первые боевые столкновения между литвинами и московитами, носившие локальный характер…
…Путем секуляризации вместо Ордена создавались два герцогства. С левой сто-роны Западной Двины — герцогство Курляндское и Земгальское во главе с бывшим магистром Г. Кетлером, превратившимся в герцога. С правой стороны — Задвинское княжество, формально — во главе с Жигимонтом-Августом, но реально им тоже управлял Г. Кетлер. Таким образом, к концу 1561 года Ливония фактически была разделена между 4 государствами — Данией (остров Эзель), Швецией (Эстляндия), Московией (северо-восточная Ливония) и ВКЛ (остальная часть).
Столкновение интересов ВКЛ и Московии в Ливонии было настолько сильным, что широкомасштабная война между ними являлась неизбежной. Как только в марте 1562 года закончился срок действия перемирия Москвы с Ливонией, московиты начали воен-ные действия. Они имели характер внезапных ударов небольших групп войск по территории противника. Московиты совершили опустошительные набеги в направлении Орши, Мстиславля, Шклова и ряда других городов. Литвины в ответ разорили окрестности Себежа, Велижа и Смоленска. Наиболее крупное столкновение произошло 19 августа под Невелем. Отряд польских наемников-кавалеристов (1,5 тыс. чел.) во главе с С. Лесневольским нанес серьезное поражение 15-тысячному московскому войску под командованием князя Андрея Курбского.
Осенью того же года царь Иван начал подготовку крупного похода против ВКЛ. Своей главной целью он избрал Полоцк. Московское войско численностью до 40 тысяч человек появилось под его стенами 31 января 1563 года. Виленские власти не оказали надлежащей помощи осажденным. Лишь отряд великого гетмана Николая Радзивилла «Рыжего» (3,4 тыс. чел.) некоторое время действовал примерно в 40 км от города.
Штурм Полоцка его защитники отбили. Тогда московиты окружили город со всех сторон, установив плотную блокаду. 9 февраля полоцкий воевода Станислав Давойна совершил серьезную ошибку: приказал сжечь посад и всем воинам отступить в Верхний замок. В результате 11 тысяч местных жителей сдались московитам. А те подтянули к стенам замка осадные пушки (прибывшие 7 февраля) и начали обстрел. В ночь с 12 на 13 февраля литвинские воины предприняли отчаянную попытку отбросить осаждавших и уничтожить орудия, но успеха не добились. В результате артобстрела в замке разгорелся пожар. Безнадежность ситуации принудила Давойну 15 февраля сдаться.
Вопреки своим собственным обещаниям полочанам, царь приказал убить в Полоцке всех католических священников и монахов, а также всех евреев (их утопили в Двине). Нескольких наемников-поляков царь отпустил в Вильню, но остальных защитников города его опричники зарубили. Большинство жителей города были уведены в московский плен, в том числе воевода Давойна с женой, княгиней Петронеллой Радзивилл и православный епископ Арсений.
После падения Полоцка стороны заключили краткосрочное перемирие. Но перего-воры в конце года не дали никаких результатов. Поэтому в январе 1563 года из Смолен-ска и Полоцка одновременно выступили две крупные группы московских войск (в сумме до 30-35 тыс. чел.), углубившиеся на территорию ВКЛ. Однако уже 26 января 16-тысячную полоцкую группу князя Петра Шуйского разбил Николай Радзивилл «Рыжий» в сражении на реке Улла. Погибло не менее 8 тысяч московитов, в том числе сам П. Шуйский, а весь командный состав попал в плен. После этого побоища наступление московитов прекратилось, они стали избегать боев в открытом поле. Но Полотчина осталась за ними.
В сентябре 1564 года литвины совершили поход к Полоцку, окончившийся неуда-чей. В ноябре московский воевода Ю. Токмаков захватил замок Озерище…
…Отряд Филона Кмиты в феврале 1568 года провел удачный рейд на территорию Смоленщины. Гетман Р. Сангушко в августе взял штурмом замок Улла. Московиты в от-вет в сентябре безуспешно попытались взять в осаду Витебск. В январе 1569 года отряд войск ВКЛ захватил на короткое время Изборск на Псковщине.
Захват Полоцка и неудачные попытки его освобождения ясно показали всей Литве, что ее ждет, если она и дальше будет в одиночку бороться с полчищами московских татар. Политическая элита государства поняла, что без масштабной военной поддержки со стороны Польши ВКЛ обречено на поражение. Нужна была новая уния. Однако польские вельможи требовали серьезных территориальных уступок в свою пользу в обмен на оказание военной и материально-финансовой помощи Литве. Литвинские магнаты долго этому противились. Заключить унию удалось только летом 1569 года.
К этому времени Москва тоже «выдохлась» и остро нуждалась в передышке. По-этому стороны заключили перемирие 22 июля 1570 года сроком на 3 года. Фактически же перемирие сохранялось 6 лет, до 1576 года. Тем временем Жигимонт II Август умер (7 августа 1572 г.) и королем вновь созданной конфедерации — Речи Посполитой — был избран выдающийся полководец, трансильванский воевода и князь Стефан Баторий (из-бран на сейме 15 декабря 1575 г., короновался в Кракове 1 мая 1576 г.).
В 1576 году Москва возобновила военные действия и за год захватила большую часть ливонской территории, принадлежавшей Речи Посполитой. В ответ Баторий подго-товил широкомасштабный поход против московитов. Ему удалось скрыть от противника направление главного удара. 11 августа 1579 года литовско-польско-венгерское войско внезапно осадило Полоцк, и уже 30 августа московский гарнизон капитулировал. До конца ноября была освобождена вся Полотчина, заняты все замки, построенные московитами.
Летом следующего 1580 года Баторий пошел на Великие Луки и 4 сентября захва-тил этот город. Царь Иван IV, которому теперь противостояли не только объединенные силы Литвы и Польши, но также и Швеция, предложил мир на компромиссных условиях, однако Баторий решительно потребовал от него полностью очистить всю Ливонию. По-этому война продолжалась.
Летом 1581 года московиты провели наступление в Поднепровье, но их быстро вышвырнули вон. В конце лета войска Речи Посполитой осадили Псков. В отличие от двух предыдущих кампаний эта была хуже подготовлена (в частности, к городу не под-везли осадную артиллерию) и слишком поздно начата. Штурм Пскова провалился, осада затянулась надолго, осаждавшим катастрофически не хватало пороха и продовольствия. В конечном итоге Псков устоял.
Но Москва уже не могла больше воевать, там наступил финансово-экономический кризис. В деревне Ям-Заполье 15 января 1582 года стороны заключили перемирие сро-ком на 10 лет. По его условиям царь Иван отказался от всех своих захватов в Ливонии. Таким образом, Ливонская война завершилась победой Речи Посполитой: она присоеди-нила новые земли в Прибалтике, значительно укрепила свой авторитет на международ-ной арене» (А.Е. Тарас. «Краткий курс истории Беларуси IX-XXI веков).
В начале XVII века в России наступило так называемое Смутное время – трехлет-ние неурожаи стали поводом к народному бунту, сметавшему на своем пути все, что или кто попадался под руку – от Бориса Годунова с его сыном Фёдором, до Лжедмитриев и Василия Шуйского. Разумеется, таким благоприятным поводом, как ослабление мощного государства не могли не воспользоваться ближайшие соседи, у которых с Россией были свои счеты. Речь Посполитая сразу взяла быка за рога.
Сначала посадила на российский престол беглого монаха Григория Отрепьева под видом неожиданно ожившего сына Ивана Грозного Дмитрия. Затем, когда того свергли с трона и казнили, попытались усадить на русский престол сына польского короля Влади-слава – и тут же некоторые вельможи с радостью стали присягать поляку (в их числе ока-зались и отец с дядей первого царя из династии Романовых Михаила Фёдоровича).
Но и без территориальных претензий не обошлось – в 1611 году после долгой оса-ды был взят Смоленск и возвращен в состав Великого княжества Литовского. И вплоть до XVIII века «смоленское дворянство именовало себя шляхетством, смоленские шляхтичи предпочитали читать польские книги и брать себе жён из Польши. При Анне Иоанновне польские книги на Смоленщине были запрещены, за владение ими били кнутом и ссылали в Сибирь; запрещены были также браки с польками; однако смоляне жён из России по-прежнему не брали, предпочитая браки в своей среде» (Из «Записок» Л. Н. Энгельгардта).
Чем закончилось для России Смутное время – известно. Однако, для Королевства Польского и ВКЛ все оказалось гораздо печальнее. Там события середины пятидесятых-шестидесятых годов получили весьма красноречивое название «Кровавого потопа». Но если для Королевства Польского в Речи Посполитой «Кровавым Потопом» была война со Швецией 1655-1660 гг., то для ВКЛ им стала война с Московией 1654-1667 гг., по окончании которой, согласно подымным переписям, потери населения составили от 30 до 70% по разным воеводствам. Наибольшие потери понесло население восточных белорусских земель. Из крепостей ВКЛ только Ляховичи (одна из крупнейших крепостей Великого княжества Литовского и крупнейшая на территории Белоруссии) и Слуцк не были захвачены московскими войсками.
Одной из причин «Кровавого потопа» стало религиозное многообразие на территории ВКЛ. Наказ московского царя Алексея стрелецкому войску: «Унии не быть, латинству не быть, жидам не быть» – был равносилен объявлению геноцида — под данное определение попадало более 80% населения ВКЛ.
«Наконец приехали мы в Вильну, или лучше пожарище Вильны. Москвитяне вла-дели этим городом до 1661 года. В бытность их в несчастном городе они столько совер-шили в нем убийств, насилий женщинам, грабежей, святотатств, разорений и пожаров, что если кто вздумал бы ныне искать Вильны в городе Вильне, тот найдет только плачевные следы одичалого неистовства в ее разрушении, пепле и развалинах...
5-го октября мы прибыли в Минск (Minscum), главный город Минского Воеводства, расположенный на холмах и реке и удостоенный чести иметь Верховный Суд для всей Литвы, кроме Вильны, каждые три года поочередно с Новогородецким. Грустным взором мы смотрели на разорение, причиненное этому городу Москвитянами. Базилиане (униаты), Доминиканцы, Бернардинцы начали уже там поправлять свои разрушенные святые обители и церкви, с помощью подаяний благочестивых людей. Отцы Иезуитского Общества тоже готовились положить основание учреждению там своего Коллегиума» (Августин Мейерберг, «Путешествие в Московию», 1661).
Среди событий этой войны в хрониках остались и «Трубецкая резня» (уничтожение жителей Мстиславля князем Трубецким) — «шляхты, поляков и литвы, и иных служилых людей… побито больше 10 тысяч человек». И уничтожение «белорусскими казаками» еврейской общины Могилёва после захвата города московским войском. И истребление московского гарнизона Могилёва жителями города. Кстати, Мстиславль тоже был освобожден не регулярной армией, а местными жителями.
В качестве защиты от московской экспансии в 1658 году был задуман, как бы сей-час сказали, проект под названием Речь Посполитая Трёх Народов – к польско-литовской унии Речи Посполитой (т.е. Королевству Польскому и Великому княжеству Литовскому) предложили присоединиться Гетманщине (т.е. Украине). Для чего в г. Гадяче (ныне Пол-тавская область Украины) был подписан так называемый Гадячский договор (о котором уже шла речь выше) между гетманом Войска Запорожского Иваном Выговским и пред-ставителями Речи Посполитой. Согласно статьям этого договора Великое княжество Рус-ское в составе Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств Королевства Польского должно было стать третьим участником унии, составляющей Речь Посполитую на равных условиях с Польской короной и Великим княжеством Литовским.
Однако Гадячский договор расколол запорожское казачество, что привело к граж-данской войне на Гетманщине.
А два года спустя, 28 июня 1660 г., московское войско потерпело еще одно чувст-вительное поражение, теперь на белорусских землях, в битве у белорусского села Полон-ка, когда двенадцатитысячное войско под командованием великого гетмана Литовского Павла Яна Сапеги (8.000 человек) и польного гетмана коронного Стефана Чарнецкого (4.000 человек) разбило 20-ти тысячную московскую армию, которой руководил князь Иван Андреевич Хованский.
Это был поворотный момент «Кровавого потопа».
В августе 1659 князь Хованский начинает Литовский поход. Один из богатейших магнатов ВКЛ, генеральный наместник герцогства Пруссия, депутат сейма Речи Посполитой Богуслав Радзивилл так описывал армию князя, которая начала военные действия в Литве: «Под Хованским… 90 корнетов райтарии, снабженной пистолетами и бандолетами, каждый силой в 60 или 70 коней, 5 хорунг думных бояр, под каждой 100 коней… Под Щербой… 30 корнетов райтарии такой же силы, 3 кампании цесарской лейб-гвардии по 100 коней…».
С целью разведки дислокации противника в сторону Слонима был выслан отряд под командой У. Нащокина, который, столкнувшись с колонной Чарнецкого, после короткого боя отошел к основным силам князя Хованского. Выслушав доклад Нащокина, князь решил, используя эффект внезапности, напасть на колонну польско-литовских войск, для чего приказал совершить ночной переход к Полонке. На рассвете 28 июня авангард русской армии столкнулся с войсками Чарнецкого, которые уже были готовы к бою и выстроились в боевом порядке. С ходу атаковав неприятеля, русским войскам удалось потеснить авангард польско-литовской армии. Отступление передовых частей Чарнецкого убедило князя Хованского в необходимости развития успеха и продолжении наступления. Несмотря на отговоры второго воеводы князя Щербатова и Змеева, которые призывали к осторожности и ссылались на недостаток информации о численности неприятеля, князь Хованский приказал атаковать.
В преследование отступающего противника был послан полк Змеева, который при переправе через реку угодил в засаду, драгуны Чарнецкого с двумя пушками открыли огонь сбоку, а затем солдат Змеева атаковали коронные гусары «с палашами». Не успев развернуться и перестроиться, понеся серьезные потери, полк был вынужден отступить под прикрытием огня остальной русской армии. Сам Змеев в том бою был ранен. Видя наступление войск противника, Хованский сам возглавил встречную атаку правого фланга своей армии, направив удар на левый фланг армии Чарнецкого, состоявший из литовских полков. Расчет Хованского оказался верным. Литовские части, уже не раз побежденные князем в предыдущих сражениях, не выдерживая напора русских войск начали отступать. Как вспоминал Сапега: «Когда мы уже в огне стали, конница нас с тылу обошла, от этого испытали мы большие трудности… ибо нас уже было окружили». К несчастью Хованского, он недооценил численность противостоящего ему противника, русским не удалось развить успех из-за численного превосходства литовцев.
В это время Чарнецкий послал конные части в обход левого фланга армии Хован-ского. Стрелецкая засада, оказавшаяся слишком слабой, и контратака русских рейтар, не-смотря на выказанные рейтарами прекрасные боевые качества (как писал обозный вели-кий литовский Бонифаций Пац, «рейтары дали по нам огня густо, из наших же редко кто выстрелил…»), не смогли остановить наступление ветеранов шведской войны. Опрокинув левый фланг, командир Войнилович вышел в тыл русской армии.
Возглавив гвардейскую дивизию коронных польских войск, Чарнецкий атаковал в центр. Польские драгуны заняли переправу через реку и при поддержке кавалерии захва-тили позиции русской артиллерии. К этому времени оправившийся левый фланг польско-литовской армии под командованием Сапеги перешел в наступление. Исход решила атака польских гусар, опрокинувшая русскую конницу. В плен попал второй воевода князь Щербатов.
Видя отступление конницы, солдаты и стрельцы, отбивая атаки противника, ото-шли к березовой роще, где приняли оборону, соорудив засеку. Атаки польской кавалерии на позиции русской пехоты не принесли результата. Отозвав свою кавалерию, Чарнецкий сосредоточил на позициях русских войск огонь всей своей артиллерии. Понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, русские командиры приняли решение о сдаче. Когда русские вышли из засеки для сдачи, Чарнецкий отдал приказ коннице атаковать. От страшной резни спаслись и смогли организованно отступить только 800 стрельцов и 400 солдат, бежавших в березовую рощу, которые позже вышли на соединение с Хованским около Полоцка.
Но не вся русская конница рассеялась. Смоленские рейтары произвели организо-ванное отступление с поля боя, «бились, не щадя голов своих, и пехоту с собой отводили, и знамёна с бою свезли, и пришли с бою в Полоцк разными дорогами».
Князь Хованский, собрав остатки своей конницы и соединившись в районе Ми-ра и верховьев Немана с отступившими от Ляхович драгунами и новгородской пехотой, забрал на реке Вили полоцкий обоз с отрядом рейтар и отступил к Полоцку.
Поражение армии Хованского под Полонкой на какое-то время изменило соотно-шение сил сторон на литовском театре военных действий. Стратегическая инициатива была упущена. Поражение повлекло за собой окончательное отпадение западной половины Великого княжества Литовского от царской власти. Небольшие гарнизоны Новогрудка и некоторых других городов капитулировали сразу, а Берестье, Гродно и Вильна — после одно-двухлетних осад.
Однако князю Хованскому удалось в короткий срок, собрав остатки своей армии, вновь начать активные военные действия на землях Великого княжества Литовского. Хо-ванский восстановил силы Новгородского полка, в полку были проведены реформы, а через два месяца после поражения под Полонкой по инициативе князя в Новгородском полку появились роты, а затем и полк «гусарского строя». Осенью 1660 года, в разгар боев на реке Басе, Хованский получил указ Алексея Михайловича «со всеми ратными людьми» выступить на противника «куды лутчи и пристойнее тотчас без всякого мотчанья». Выполнив приказ, князь Иван Андреевич выдвинулся с Новгородским полком в глубокий тыл, обеспечив успех действий князя Юрия Долгорукого под Могилёвом.
Кстати, в битве под Полонкой принимал участие легендарный шляхтич Оршанский — Самуил Кмитич, «генеральный полковник» отряда Сапеги, послуживший прообразом главного героя романа Г. Сенкевича «Потоп».
В результате 13-летней войны население Белоруссии сократилось вдвое. Смо-ленск и Левобережная Украина оказались в Московском царстве. А в Украине наступило смутное время, оставшееся в истории как «Руина».
После раздела Польши в конце XVIII в. белорусские земли постепенно присоеди-няются к России. И практически сразу стала проводиться политика русификации местного населения. Одним из показательных примеров является тот факт, что в течение месяца после опубликования приказа о воссоединении земель в составе Российской империи все местное население должно было быть приведено к присяге. Тем, кто отказывался это сделать, приказывалось в течение трех месяцев продать все недвижимое имущество и покинуть территорию государства. В связи с этим произошел довольно существенный раскол в обществе. Присягнувшие пользовались покровительством местных ставленников и привилегиями дворянства. Остальные становились неугодными и подлежали высылке из страны. Многие имения с крепостными крестьянами пере-давались во владение русским князьям.
Официальным государственным языком в Белоруссии становится русский язык, наряду с которым по-прежнему продолжает широко употребляться польский язык. Цар-ское правительство лишь после польского восстания 1830—1831 гг. приняло меры, суще-ственно ограничивающие польское влияние на белорусских землях.
Таким образом, белорусская Литва потеряла свой суверенитет впервые за 550 лет. В ходе второго и третьего разделов Речи Посполитой Россия оккупировала уже все ос-тальные земли ВКЛ, включавшие Жемайтию (в России этот район Литвы называли Жмудь) и непосредственно саму Литву — территорию нынешней Центральной и Запад-ной Белоруссии вместе с Вильно. В результате административной реформы были образо-ваны два генерал-губернаторства: Минское и Литовское, которые, в свою очередь, дели-лись на пять губерний: Минская, Витебская, Гродненская, Могилевская и Виленская. Власть управляющих (генерал-губернаторов) была практически безграничной. Местный абсолютизм опирался на мощную армию и административный аппарат.
В 1806 г. французские войска заняли часть Польши, которая ранее входила в состав Пруссии, и там было провозглашено Герцогство Варшавское. Стараясь не допустить ставки Наполеона на поддержку у поляков, литовцев и белорусов, Александр I заявил о своем намерении воссоздать под эгидой России Великое княжество Литовское. По поручению императора в 1811 г. князья Огинский, Любецкий и граф Пляттер создали проект «Положения о правлении автономным Великим княжеством Литовским». В записке белорусский граф Михаил Огинский писал Александру I следующее:
«Часть Польши, присоединенная к Российской империи, составляла некогда осо-бое самостоятельное владение — Литву… Жители его исстари… заботились о своем праве и были верны своим монархам, отличались мужеством и любовью к отечеству. Гордые своим происхождением, литвины… сохранили свои обычаи, свой гражданский кодекс, местное управление, свое войско, верховный суд… и даже сойм, который собирался по очереди в Варшаве и Гродно… Я уверен, что если бы со времени присоединения к России взятых польских земель была из них создана одна провинция, сохранено имя Литвы и оставлены ее давние права, и если бы из нее был создан особый край со своим управлением, или в качестве соединенной и включенной в состав Российской империи державы, то тогда иноземное вторжение проникло бы туда с трудом».
В России многие современные историки, в частности небезызвестный Рой Медве-дев, утверждают: кто такие белорусы? Не было, мол, у них ни государства, ни дворянства. Медведев на страницах журнала «Наука и жизнь» (№ 3, 2006) так и пишет: «Судьба белорусского языка сложилась менее удачно, ибо белорусам как народу не удалось ни в средние века, ни в новое время создать независимое национальное государство… Тор-мозом к развитию языка стало и то, что в Белоруссии не возникло своей аристократии, своих законов, своей армии».
Однако ему возражает белорусский историк и писатель Вадим Деружинский: «Все это у нас на самом деле было до российской оккупации, и все это у нас сознательно было ликвидировано Россией. Поэтому суждения российских историков о «неразвитости» белорусов кажутся сущим издевательством: ведь именно Россия лишила нас всего того, о чем пишет Рой Медведев»…
«Огинский сравнивал нас с Грузией, – пишет далее Деружинский, – которая вошла в состав России, сохраняя себя как державу, а потому была верна России, а ее князья верно служили царизму во всех войнах. У нас же ситуация была совершенно иной: нас царизм лишил всякой государственности и правления белорусов, разогнал шляхту, передал селян в рабство своим русским помещикам. Такого царизм не позволял себе даже в отношениях с мелкими княжествами Кавказа, Сибири и Средней Азии. Даже в Калмыкии.
Причину такого особого жесткого к нам отношения со стороны России определила еще Екатерина II, которая объясняла, что Литва являлась на протяжении веков главным врагом России, а нынешний захват ее должен означать не принадлежность России, а ли-квидацию как постоянной угрозы русским. Таким образом, ликвидация нашей государст-венности была предопределена. Проект Огинского о воссоздании Литвы «подобно Гру-зии» в составе России был отвергнут, как в будущем царизм запретил и придуманную им вместо Литвы «Беларусь», потому что в ней все равно «жила идея Литвы».
Всколыхнул надежды белорусов на возвращение государственности поход на Рос-сию Наполеона Бонапарта. Местная шляхта, надеясь на благосклонность французского императора и восстановление ВКЛ, симпатизировала французам, за что и поплатилась после разгрома французов. Последующие реформы и попытки центральной власти содействовать становлению капитализма не привели к очевидным результатам.
Еще задолго до нападения Наполеона на Россию население Белоруссии было втя-нуто в водоворот войны. Крупные магнаты и полонизированная шляхта с воодушевлени-ем встретили обещания Наполеона возродить Речь Посполитую и ее составную часть — Великое княжество Литовское. Они бросали свои имения и отъезжали в Пруссию, Саксо-нию и герцогство Варшавское, чтобы вступить в армию Наполеона и принять участие в войне с Россией. Доменик Радзивилл за свой счет организовал 8-й уланский полк, кото-рый после в авангарде наполеоновских войск первым вошел в Вильно. Из поляков и час-тично из белорусов были сформированы дивизии генералов Домбровского, Княжевича, Каминского, Зайончака, которые входили в 5-й корпус генерала Ю. Понятовского и на-считывали 36400 человек. Наполеоновские шпионы и эмиссары, наоборот, направлялись в Россию (белорусские, украинские и литовские губернии) и вели массовую агитацию среди населения, особенно крестьян, уговаривая их уклоняться от рекрутских наборов, воздерживаться от уплаты налогов, прятать от русских запасы продовольствия и фуража и беречь их для будущего освободителя «от русского ига». В таких условиях в марте 1812 г. в белорусских губерниях проходил рекрутский набор в русскую армию. Он проходил сложно. Крестьяне не везде шли в рекруты добровольно. Но в целом планы рекрутских наборов в русскую армию в Белоруссии выполнялись. Только в 1811 г. здесь было набрано 14750 человек, а за период с 1796 по 1812 годы — более чем 179000 человек. Большинство из них проходили службу на территории Белоруссии.
В Украине, кстати, Александр I, понимая о неприятии рекрутского набора для по-томков казачьего рода, пошел по другому пути: он издал рескрипт о формировании в Полтавской и Черниговской губерниях казачьих полков, которые должны были «заменить Малороссии обыкновенный рекрутский набор в прочих губерниях к осени приготовляемый». Копии рескрипта были разосланы всем земским комиссарам и сопровождались собственным воззванием генерал-губернатора Малороссии князя Я.И. Лобанова-Ростовского к казакам, где он обещал выхлопотать у императора в награду за формирование казачьих полков полное освобождение казаков от рекрутских наборов и образование особого украинского войска, «близко похожего с древним состоянием малороссийских воинов».
Заигрывание с казаками было понятным, ведь Александру I было известно о том, что Наполеон вынашивал планы перераспределения земель Восточной Европы с целью существенного уменьшения геополитического влияния России. По стратегическим пла-нам французского императора Правобережье Днепра должно было отойти к Польше, а на Левобережье и юге Украины должны были возникнуть два независимых государства под протекторатом Франции. В первое из них вошли бы Черниговщина и Полтавщина, а во второе – Крым, Екатеринославщина, Донеччина, Таврия и Херсонщина. Представляете, как сложилась бы вся дальнейшая история, если бы российская кампания Наполеона за-вершилась успешно?
Потому и пришлось императору российскому на всякий случай держать в Украине целую армию (третью после Барклая-де Толли и Багратиона) генерала Тормасова, хотя изначально было понятно, что Наполеон все силы свои направил на Москву и Петербург.
Но, как говорится, фокус удался. Украинцы в очередной раз клюнули на царские посулы и к началу осени 1812 года в Украине уже было создано 19 казацких полков по 1200 бойцов в каждом (из них 15 полков было создано на Левобережной и 4 на Правобе-режной Украине). Правда, вооружение и обмундирование закупались за счет самих же казачьих общин.
Да и белорусы не отставали – шесть дивизий 1-й русской армии были укомплекто-ваны исключительно уроженцами белорусских губерний. В начальный период войны, когда русская армия отступала вглубь страны, большинство белорусского населения оказывало ей посильную помощь: делилось продовольствием, предоставляло подводы, давало надежных проводников, разведчиков и нередко принимало участие в боевых операциях на стороне русских войск. Известно много случаев такой безвозмездной помощи. Имели место, конечно, и противоположные случаи, когда крестьяне при приближении противника отказывались перевозить военное и церковное имущество, нападали на имения русских помещиков и грабили их. Но это были, скорее всего, социальный бунт и боязнь за свою жизнь и имущество, чем антирусские настроения, хотя и последние, разумеется, имели место. Что касается крупных магнатов, полонизированной шляхты, католического и даже некоторой части православного духовенства, то они выступили в поддержку французских войск. Армию Наполеона они встречали с воодушевлением. В Вильно на Панарских горах Наполеона встретила делегация магистрата во главе с его президентом шляхтичем Лохницким и вручила ему ключи от города. Прибыв в Вильно, Наполеон провозгласил возобновление Великого княжества Литовского в границах Виленской, Гродненской, Минской губерний и Белостокской области. Это еще более подогрело патриотические настроения польской и белорусской шляхты.
28 июня 1812 года в связи с провозглашением ВКЛ Варшавский сейм объявил себя Генеральной Конфедерацией Польши и призвал население Литвы, Белоруссии и Украины присоединиться к конфедерации. 1 июля по указу Наполеона в Вильно было создано Временное правительство Великого княжества Литовского в составе 7 комитетов: продовольствия, полиции, финансов, военного, судебного, внутренних дел, народного просвещения и религии. Комитеты возглавляли П. Сапега, И. Тышкевич, А. Ходкевич, А. Потей и др. Председателем правительства первоначально был назначен местный помещик С. Солтан, а с 27 августа — военный генерал-губернатор Литвы граф Гогендроп. Для контроля за деятельностью правительства Наполеон приставил своего человека — барона Биньона. Одним из первых актов Временного правительства было обращение к населению Белоруссии с призывом присоединиться к конфедерации и совместными силами с помощью Наполеона возродить Речь Посполитую в границах 1772 года. В ответ на призывы Генеральной Конфедерации Польши и Временного правительства ВКЛ в западных городах Белоруссии, захваченных французскими войсками, происходили собрания горожан, на которых принимались постановления о присоединении к конфедерации: в Бресте собрание состоялось 3 июля, в Гродно — 4 июля, Минске — 19 июля, Пинске — 19 августа 1812 г. Повсеместно шел сбор средств в помощь наполеоновской армии. Княгиня Королина Радзивилл пожертвовала 30 бочек ржаной муки, 2 бочки крупы, 10 волов, 20 баранов. Не скупились и другие помещики. Католические священники призывали шляхетскую молодежь вступать во французскую армию.
Наполеон стремился использовать эти настроения для обеспечения французской армии людскими ресурсами, продовольствием и фуражом, чтобы решить главную задачу — разбить русскую армию. Он потребовал от Польши и ВКЛ поставить в его армию 300000 солдат и офицеров, 4000 лошадей и необходимое для их обеспечения количество мяса, муки, крупы, фуража. Но набрать планируемое количество войск из Польши и Лит-вы Наполеону не удалось. Польша дала только 75000 пехоты и конницы, ВКЛ — 11000. Минская и Виленская губернии собрали по 3000 рекрутов, Гродненская — 2500, Белосто-кская область — 1500. Из них было сформировано 9 полков — 4 конных и 5 пехотных. Судьба их оказалась нелегкой. Под Слонимом русские войска генерал-майора Чаплица 8 октября 1812 г. наголову разбили уланский полк, а его командира генерала Конопку взяли в плен. Не сдержали натиск русских войск 18-й уланский и 22-й пехотные полки, посланные из Вильно на оборону Минска. Уланы почти все были перебиты, а пехота сдалась в плен русскому генералу, графу Ламберту. Большие потери понесли также 17-й и 19-й уланские полки, которые принимали участие в битве против русских войск при переправе Наполеона через Березину. Их остатки влились позже в корпус маршала Даву и вместе с ним отошли во Францию. Четыре пехотных полка входили в состав польского корпуса генерала Ю. Понятовского и вместе с ним отступили на территорию Польши.
В изданной в 1905 г. в Санкт-Петербурге книге «Минск: исторический очерк» (пе-реиздана издательством «Універсітэцкае» в Минске в 1994 г.) описываются любопытные факты вступления французов в будущую белорусскую столицу:
«Все русское население Минска поспешно спасалось бегством… Что же касается поляков (так называли беларусов-католиков и протестантов), то они и не думали бе-жать из города и спокойно, с радостью ожидали французов, видя в них своих будущих освободителей, и те учреждения, где преобладал польский элемент, никаких мер к отправлению из Минска не предпринимали, а напротив, приготовились к торжественной встрече французов.
По выезде из города русских чиновников поляки (минчане-белорусы, поляков в Минске никогда не жило) организовали временный совет для охраны магазинов с прови-антом и спокойствия жителей. Председателем совета был избран президент Первого де-партамента минского главного суда Л. Каминский, а членами были президент Второго департамента того же суда Ходзько и минский уездный предводитель дворянства И. Мо-нюшко, а также члены городского магистрата.
Благодаря заботливости членов этого совета минские магазины не были сожжены и достались неприятелю, который здесь нашел до 7500 пудов муки, много овса и 1500 фунтов пороха. Кроме того, неприятелем был захвачен также большой запас лазаретного имущества. Маршал Даву занял Минск 25 июня и был торжественно встречен поляками. Квартира ему была отведена на Высоком рынке (Соборная площадь) в доме, примыкавшем к костелу.
Эта площадь была украшена в то время ратушей, иезуитской коллегией, униатским монастырем и православным собором. В течение двух дней войска корпуса Даву успели продвинуться к Минску и запрудили город, но, впрочем, в Минске оставался только генералитет, а войска расположились в окрестностях. 28 июня было назначено торжественное богослужение в костеле по поводу успехов французских войск и освобождения Минска от русского владычества, после этого богослужения Даву произвел смотр войскам. Первый французский губернатор Минска генерал Барбанегр был переведен в Борисов, а на его место заступил генерал Брониковский. По мысли Наполеона, Минск должен был играть роль центрального склада провианта и сборного пункта больных, раненых и отставших».
Следует заметить, что литовцами до 1841 года называли сугубо белорусов Запад-ной и Центральной Белоруссии, а точнее Литвы. В этих белорусских землях и сейчас встречаются деревни с названиями Литва. Восточных литовцев (жителей Смоленска, Ви-тебска, Полоцка, Мстиславля, Гомеля и Рославля) уже при Екатерине стали называть бе-ларусцами. В России к XVIII веку Белоруссией называлась как раз Смоленская губерния, и в архивных документах уточнялась религиозная принадлежность литвинов: «белару-ской» (униаты) или католической веры (православных в ВКЛ XVIII века было меньше 6%). И даже по переписи конца XIX в. жители Смоленска в основном называли себя белорусами, как и абсолютно все жители соседнего Рославля.
Кстати, еще Лев Гумилев заметил, что в московских летописях русских, на которых идет войной тот или иной московский князь, часто именуют литовцами, а то и поляками. Литовцами во время войн с Новгородом называли даже новгородцев.
После 1830 года в изданиях Императорского Русского Географического общества и императорских указах термин «литвины» активно заменяется словом «белорусы», во имя мифа о происходении белорусского этноса от триединого русского народа (вот откуда ноги растут).
«Естественно, переродиться я никогда не сумею и надеюсь на Бога, что я — или в Кордильерах, или в Панарах (Вильня) — все равно умру литвином...», – заметил один из вожаков антирусского восстания 1830-1831 года, будущий известный ученый-минералог Игнаци Домейко. При этом, Домейко в дневниковых записях о восстании 1830-1831 гг. практически в каждом случае не забывает указать национальную принадлежность того или иного повстанца. Он четко выделял «коронных» (поляков), «жмудинов» (современ-ных литовцев) и «наших литвинов» (современных белорусов).
После подавления восстания царизм предпринял целый комплекс мер по уже на-циональному геноциду над литвинами. Для этого с 1831 по 1848 гг. работал созданный царем Комитет по делам западных губерний, который и разрабатывал всяческие меры по ликвидации у белорусов национального самосознания. Николай I поручил этому комитету принять меры, чтобы «губернии, от Польши присоединенные, приведены были до того порядка, который для управления в иных российских губерниях существует».
Важнейшим мероприятием было введение в 1831 г. российского законодательства в Витебской и Могилевской губерниях и отмена там деятельности Статута (Конституции) ВКЛ, а с 25 августа 1840 г. — также в Минской, Гродненской и Виленской губерниях. Стоит обратить внимание, что в княжестве Самогития (нынешней Литве) Статут ВКЛ не действовал (и не переведен на литовский язык по сей день). Кроме того, с 1840 года было уже окончательно запрещено использовать где бы то ни было термин «Литва». До этого он еще оставался в названии Литовско-Виленской губернии (созданной из слияния Виленской и Слонимской), отныне «Литва» навсегда исчезает с карты Российской империи как топоним. Вместо него царизм переносит на территорию бывшего Ли-товского генерал-губернаторства термин «Беларусь/Белоруссия». Одновременно запрещается термин «литвин», вместо него насаждается использование термина «белорусец».
Подводя итоги колониальных усилий за 10 лет (с 1831 по 1841 гг.), виленский ге-нерал-губернатор Миркович докладывал Николаю I:
«Твердость и решимость принимаемых мер заложили твердую основу слияния этого края с Россией. Десять лет постоянной системы работы двинули уже русскую на-родность в этих губерниях на полстолетия. Перевод дворянства в однодворцев, уничто-жение многих католических соборов, закон, чтобы при свадьбах православных с иновер-цами все дети оформлялись как православные, введение русского языка в судопроизводство и образовательные учреждения… ликвидация… Литовского Статута останутся навсегда значимыми памятниками теперешнего царствования».
И снова обратите внимание: в Польше, также восставшей вместе с белорусами, та-ких драконовских мер никто не предпринимал, никто не запрещал полякам называться поляками, а страну свою именовать Польшей. Правда, это было еще впереди — после очередного восстания.
Белорусская шляхта составляла на тот период до 8 % населения Литвы, с 1840 г. переименованной в Белоруссию. Именно разорившаяся и обедневшая шляхта являлась основной силой восстания 1830–1831 гг. В период с 1839 года происходило еще несколь-ко крупных восстаний шляхты, в призывах которых постепенно формировалась идея белорусской самостоятельности.
Еще Екатерина II (опять она!) лишила литвинскую шляхту всех политических прав, распустила все соймики и запретила создание шляхетских союзов. Она же стала сокращать численность белорусской шляхты путем чистки: из дворянского сословия были изгнаны все, кто не смог предоставить убедительных документов на дворянское звание. Николай I был более суров: в 1831 г. он издал указ «О разборе дворянства в западных губерниях и об упорядочивании этого рода людей». «Разбор шляхты» заключался фактически в проверке ее благонадежности и лояльности по отношению к царскому режиму.
Значительную часть шляхты, найденной неблагонадежной, перевели из дворян в рекруты и с семьями выселили в глухие уголки Российской империи. Других лишили дворянства, переводя по правам к селянам или мещанам. Большую часть сделали однодворцами, лишив владений, которые передавали русским помещикам из России. Среди жертв этих шляхетских репрессий оказался и дед классика белорусской литературы Янки Купалы шляхтич Онуфрий Доминикович Луцевич, который был причислен к сословию минских мещан.
Царские и советские историки объясняли этот произвол изящно и просто: у бело-русской шляхты, мол, было пропольское сознание, а вот у крестьян — «белорусское», по-этому это было в интересах белорусского народа.
Однако белорусские крестьяне были как раз пассивной прослойкой населения без какого-либо вразумительного национального самосознания, о чем красноречиво говорит такой факт: при переписи населения в Польше в 1920-е гг. западные белорусы называли себя или абстрактно местными (тутэйшими), или записывались той национальностью, какую у них требовали: в Польше — поляк, в Латвии — латыш, в России — русский… С другой стороны, белорусская шляхта противилась этническим экспериментам над собой, потому что российским историкам в противном случае пришлось бы объяснять, почему Россия боролась с русской (литвинской) шляхтой в рамках ликвидации в Белоруссии (Литве) именно их собственного, а не польского национального самосознания.
Гонениям подверглись и независимые от России русские (исконно русские, а не московская) православные церкви Киева и Полоцка. В белоруских западных областях бы-ла католическая и протестантская вера, в восточных — православная вера РПЦ Киева, которая в 1596 г. перешла в униатство. Также было много протестантов — почти треть от всех верующих.
Самое интересное то, что не белорусы-литвины подняли вопрос веры. Они-то как раз считали московитов единоверцами и ничего не имели против Московской патриар-хии. Зато встречные претензии, вернее, полное неприятие со стороны Москвы литвины ощутили весьма жестко. Хотя, по сути, это Москва откололась от РПЦ Киева при завоевании Ордой, а в 1589 году Борис Годунов всякими ухищрениями уговорил греков признать патриархию уже РПЦ Москвы, где даже не было своего Софийского собора, как в Киеве или Полоцке. Никто в Литве не был против московского православия (так же как никто не был против иудеев и магометан). Так откуда же такая непримиримость «братьев по вере»? Понятно — власть и церковная иерархия также должна была участвовать в этой борьбе, поддерживая Москву.
Николай I после восстания 1830–1831 гг. решил вообще ликвидировать белорус-ско-украинскую церковь вместе с их языком. Для этого в 1835 году был создан специаль-ный секретный Комитет по униатским делам. Главные методы осуществления проекта — подкуп и запугивание священников. Несогласные умерли при подозрительных обстоя-тельствах, а коллаборационисты согласились в 1839 году (по соответствующему указу царя) на ликвидацию белорусской веры и переход на веру РПЦ Москвы.
Этот переход сопровождался разграблением всех ценностей униатских соборов, почти полной заменой священнослужителей присланными из России попами, не знающи-ми языка новой паствы, захватом пришлыми всех униатских храмов и монастырей. Самое жуткое — массовым публичным сожжением всех Библий и церковных книг на белорус-ском языке — ведь указ царя отныне запрещал белорусам обращаться к богу на своем языке, издавать Библии на своем языке и вообще издавать книги на нем.
По всей Белоруссии запылали костры: казаки и жандармы выкидывали из униат-ских храмов на улицу святые писания на белорусском языке. В том числе сгорели и изда-ния восточнославянского первопечатника полоцкого доктора наук Франциска Скорины.
И вот теперь перед Романовыми возникла новая задача – побыстрее обрусить бело-русов, а позже и поляков. Русинам (украинцам) придумали термин – малороссы, а Литву окончательно похоронили после знаменитого восстания Константина Семеновича Кали-новского в 1863–1864 годах, сочинив термин Северо-западный край, а для Польши – Привисловский край.
22 января 1863 года началось национально-освободительное Январское восстание поляков, белорусов и украинцев против империи, продолжавшееся до поздней осени 1864 года. Символом восстания стал модифицированный герб Речи Посполитой, который состоял уже не из двух полей (польского Орла и белорусской Погони), а из трех. Третье поле занимал Архангел Михаил — символ Киевской Руси. Новый герб должен был пред-ставлять собой новую Речь Посполитую Трех Народов.
Родился Кастусь, как прозвали Калиновского белорусы, в Мостовлянах Гроднен-ского уезда в 1838 г. С 1856 по 1860 гг. он вместе с братом учился на юриста в Петербург-ском университете. В 1861 году создавал революционные кружки в Гродно и Вильно. Позже его кружки объединились в конспиративную организацию, во главе которой два-дцатичетырехлетний Кастусь встал через год. Он издавал первую нелегальную белорус-скую газету «Мужицкая правда». В конце января 1864 года Калиновский был арестован. Но даже под арестом он умудрялся руководить повстанцами. Его казнили в Вильно.
После этого восстания первому белорусскому профессиональному писателю Дуни-ну-Марцинкевичу запретили публиковаться вообще, ибо он активно напоминал своим согражданам, что они литвины, а не поляки или великороссы.
Позже российские и даже советские историки придали восстанию Калиновского вновь пропольскую окраску: мол, православные белорусы за ним не пошли, он был като-ликом, поляком. Поляки с благодарностью приняли сей подарок. И сейчас почти все поляки уверены в том, что Калиновский был поляком. Да, у поляков и русских литвинов была одна общая цель. Они и выступали против царизма единым фронтом, как когда-то вместе воевали под Грюнвальдом, в Ливонской войне.
Очередное восстание белорусов и поляков в 1863 г. заставило царизм запретить уже и термин «Белоруссия». Планы изменились, обрусить решили и поляков. Их стране также придумали новое название — Привисловский край, а самим полякам в Петербурге сочиняли народные мифы, мол, лендзянские славяне поляне жили в области Киева еще при закладке города Кием в незапамятные времена. Эти царские баснописцы намекали полякам, мол, вы тоже русские, из сердца Руси Киева вышли… Эти бредовые идеи вызва-ли очередную волну патриотизма среди польского народа.
Именно тогда, в 1870-е гг., писатель Генрих Сенкевич написал свою знаменитую трилогию «Потоп. Пан Володыевский. Огнем и мечом» о войнах XVII в., когда Польша была на грани катастрофы. Сенкевичу присудили Нобелевскую премию. А белорусам за-претили издавать книги на белорусском языке.
«На фоне этой очевидной близости мысль о том, что эти «братские народы» тем не менее все же являются разными народами, пробивала себе дорогу с большим трудом. В среде украинской интеллигенции национальное самосознание зародилось в середине XIX в. и сформулировано было деятелями Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве (1846-1847 гг.), многие из которых затем (в 50-е - 60-е гг.) группировались вокруг журнала «Основа» в Санкт-Петербурге. Там, в частности, была опубликована статья Н.И. Костомарова «Две русские народности», название которой говорит само за себя.
Признание существования третьей «русской народности», белорусов, вызревало еще медленнее. В умах местной интеллигенции боролись польское самосознание и идеология так называемого «западно-руссизма», согласно которой белорусы были лишь одной из этнографических групп русского народа. Идея самостоятельности белорусско-го народа была впервые выдвинута, пожалуй, народнической группой «Гомон», действо-вавшей среди белорусских студентов в Петербурге в 1880-е гг., притом не без влияния аналогичных украинских групп. Но еще несколько десятилетий этой идее приходилось доказывать свое право на жизнь. Например, авторитетный языковед, академик И.И. Срезневский в 1887 г. утверждал: «Гораздо правильнее белорусский говор считать мест-ным говором Великорусского наречия, а не отдельным наречием». Двухтомная работа П. В. Шейна по этнографии белорусов, опубликованная в 1887-1893 гг., вышла под не менее красноречивым, чем статья Костомарова, названием: «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края».
Впрочем, в то время не раз подвергался сомнению и самостоятельный статус ук-раинского народа. Но в целом несомненно, что украинская национальная идея развива-лась активнее белорусской. В 1905 г. комиссия Российской академии наук официально признала полноправное существование украинского языка, в то время как попытки закре-пить аналогичный статус за белорусским языком окончательного оформления так и не получили» (Вячеслав Носевич. Белоруссия и Россия: общества и государства. 1998 г.).
1 января 1919 года Временное советское правительство Белоруссии объявило Ма-нифест об образовании Белорусской Советской Социалистической республики, которую сразу же признала РСФСР. В Белорусскую ССР вошли Витебская, Гродненская, Могилев-ская и Минская губернии, белорусские уезды Виленской и Ковенской губерний, за-падные уезды Смоленской губернии. После войны Польши и Советской России 1919–1920 годов 18 марта 1921 года в Риге был подписан мирный договор, по которому в составе Польши остались Западная Белоруссия и Западная Украина. В составе Белорусской ССР остались 6 уездов – Бобруйский, Борисовский, Червенский, Минский, Мозырский, Слуцкий с населением более полутора миллионов человек. 31 июля 1921 года БССР была восстановлена в составе Минской губернии и белорусских уездов Гродненской губернии. В декабре 1922 года произошло объединение советских республик в Союз Советских Социалистических Республик. Его основателями стали Россия, Украина, Белоруссия и Закавказские республики. В 1924 и 1926 годах произошли два укрупнения БССР. В состав республики вошли уезды Витебской, Гомельской и Смоленской губерний. Территория БССР увеличилась в два раза, население превысило четыре миллиона человек. Было упразднено старое и принято новое административное деление республики – на округа, районы и сельсоветы. В десяти округах – Бобруйском, Минском, Борисовском, Витебском, Могилевском, Калининском, Мозырском, Полоцком, Оршанском и Слуцком – были сто районов и тысяча двести сельсоветов. После включения в БССР Речицкого и Гомельского уездов, переименованных в округа, население Белоруссии превысило пять миллионов.
Белорусские земли, которые до 1939 года находились в составе Польши, входили в четыре воеводства: Волковысский и Гродненский – в Белостокское; Браславский, Ошмян-ский, Молодечненский, Поставский – в Виленское; Барановичский, Лидский, Несвижский, Новогрудский, Слонимский – в Новогрудское; Брестский, Кобринский, Пинский, Пружанский – в Полесское.
23 августа 1939 года в Москве был подписан советско-германский пакт о ненапа-дении. В пакте была и тайная статья о разделе Польши по рекам Нарев – Висла – Сан. Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года с нападения Германии на Польшу, в течение месяца захваченную фашистами. 17 сентября Красная Армия заняла Западную Белоруссию и Западную Украину. К 25 сентября вся территория Западной Белоруссии была освобождена, воссоединена с Белорусской ССР и вошла в состав Советского Союза. По решению Советского правительства в 1939–1940 годах Вильнюс и две тысячи квад-ратных километров земель, входивших в состав Барановичской и Виленской областей Белоруссии, были переданы Литовской ССР.
Классик белорусской литературы второй половины XX века Владимир Короткевич, полемизируя с идейным «крестьянством» предыдущих поколений литераторов, написал: «Беларусов никогда не воспримут как полноценную нацию до тех пор, пока сами беларусы не перастанут смотреть на себя как на плебейский народ».
Глава четвертая
Норов, брат наш
Что лучше всего передает характер, нравы народа, его быт и традиции? Правильно, народный фольклор (сказки, былины, пословицы, поговорки, анекдоты). Вот к нему мы и обратимся в заключительной главе книги.
Но для начала немного о другом. И снова процитирую уже упоминавшуюся книгу «Алфавитный список народов, обитающих в Российской империи» (1895). В ней об укра-инцах (в тогдашнем описании – малороссах), в частности, говорится: «Малороссы – одно из главных племенных изменений видоизменений русского народа. Занимая плодород-нейшие и богатейшие в России местности, малороссы все свое внимание обратили на земледелие и отрасли хозяйства, с ним связанные, – садоводство, огородничество, табаководство, пчеловодство и, в Новороссийских губерниях, довольно обширное скотоводство; в прежнее время существовал еще промысел, ныне, с проведением железных дорог, почти исчезнувший – чумачество (торговля рыбой и солью, привозимыми из южных приволжских губерний). Несмотря на то, что земледелие является почти исключительным занятием малороссов, так как к торговле и промыслам они мало склонны и этого рода деятельность находится почти вся в руках великороссов и евреев, культура земли оставляет желать весьма улучшений. Как сами малороссы резко отличаются от великороссов, так и их селения мало похожи на деревни центральной России – это не вытянутые в линии бревенчатые избы, а группы живописно разбросанных хижин (мазанок) утопающих в зелени садиков и цветников. Хозяйственный быт малороссов имеет ту особенность, что общинного землевладения у них не существует; каждый молодой человек, женившись, становится самостоятельным хозяином и, хотя в административном отношении община и сохраняет свое значение, но несколько отличается от великороссийской: именно, малороссийская "громада" есть сходка отдельных собственников. Умственный и нравственный облик малоросса определяется такими, приблизительно, чертами: наблюдательный ум, способность к глубокому и сильному чувству, набожность, любовь к природе и поэзии, породившая множество поэтических сказаний и песен, и юмор составляют положительные стороны характера малороссов».
Далее там же о белорусах сказано (чтобы к этой книге более не возвращаться): «Деревни белорусов невелики, разбросаны как попало и имеют довольно бедный вид».
Зато весьма ярко описал белорусские деревни в своей книге «Быт западного рус-ского селянина» (1873) белорусский фольклорист, этнограф, историк, краевед, Юлиан Фомич Крачковский (1840-1903): «По отзывам исследователей, жизнь белорусов Витеб-ской губернии очень мало чем отличается от жизни их в других местностях. Стол и жили-ще белорусов небогаты. Молоко, творог, осенью и зимой картофель, капуста, бураки, бобы, горох, а летом щавель, ботвинья и т.п. при черном хлебе, дурно выпеченном из непросеянной ржаной муки, смолотой из плохо отвеянного зерна на домашних ручных жерновах: вот обыкновенная — и то в хороший год и притом у зажиточного крестьянина — пища большинства белорусов. Что же касается жилищ их, то они сохраняют до сих пор свой первобытный характер. Тесная, душная, курная, бревенчатая, крытая иногда дранью без гвоздей, иногда соломой, изба с одним или с двумя маленькими окошечками, кое-как заставленными кусочками стекла, и небольшой кладовой в сенях, наполненная удушливыми испарениями людей и животных и, кроме того, летом мухами и другими насекомыми (и всегда тараканами и прусаками), составляет тип здешних белорусских жилых крестьянских построек, отличающихся по наружности бедностью и неприветливостью. Деревни состоят из двух, трех, пяти, а уж редко-редко из десяти и более изб. Белорусские деревни рассеяны между лесами и болотами, часто в местах едва доступных, да и то лишь для крестьянского экипажа, носящего весьма характеристическое название «колес»; и это действительно не более как четверо, почти одинаковой величины, тонких, иногда березовых колес, без шин, на таких же осях, с положенной на них доской и четырьмя лозовыми или березовыми дужками с боков — против колес. Почти такой же первобытной конструкции и зимний экипаж белоруса, называемый полозками. Каковы экипажи, таковы лошади и веревочная, подчас с правкой лыка, упряжь. Не лучше и белорусская корова, состав-ляющая богатство и гордость мужика. Как корова, так и лошадь небольшого роста и сла-босильны. Хозяйственные постройки у белорусов плохи. Вообще картина домашнего бы-та крестьянина-белоруса в большинстве случаев печальна. Землю белорус обрабатывает допотопной сохой. Никаких усовершенствований в его хозяйстве нет. Благодаря этому, урожаи хлебов плохи, хотя земля могла бы родить в несколько раз больше. По вышеизложенным причинам белорусу приходится много трудиться, но результаты его трудов не оправдывают его надежд. Нельзя сказать, чтобы белорус был обделен духовными дарами. Главной причиной бедности и угнетенности белорусов его тяжелое прошлое. Только освобождение крестьян избавило его от тяжелой опеки, в которой он находился несколько веков. С этих пор и русское общество узнало о белорусском народе. Наше общество до этого времени не знало о существовании русского народа в Западном крае. Польские восстания поставили западный край на военное положение, которое надолго оставило край в ненормальном состоянии. При этих условиях местная жизнь не могла развиваться и положение белорусов улучшаться».
Ментальность украинца располагает его быть человеком коммуникативным. У ук-раинца обычно множество друзей и знакомых, родственные связи для него имеют боль-шое значение. С большой долей вероятности украинец знает всех своих родственников, в том числе и дальних. При этом он не только знает об их существовании, но может и ак-тивно интересоваться их жизнью, регулярно поддерживать контакты.
Высокая коммуникативность обуславливает то, что украинцы часто бывают весьма тонкими психологами и очень хорошо чувствуют своего собеседника, им проще найти подход к различным людям.
Если речь идет о человеке порядочном, он может быть очень чутким и надежным другом. В противоположном случае это может быть вполне искусный мошенник, ковар-ный, понимающий своего собеседника и умеющий манипулировать им.
В отличие от русских украинцы не склонны всегда полагаться только на свои соб-ственные силы. Обычно они стараются обзавестись большим кругом знакомых и друзей и решать свои проблемы при их помощи. Это справедливо и в случае если украинец живет где-то за рубежом. У него всюду кум, сват, брат при помощи которых можно разрешить любую ситуацию.
В том числе и это обуславливает тот факт, что юридические законы или общепри-нятые общественные нормы часто имеют слабый внутренний авторитет в глазах украинца, и когда это необходимо он может без зазрения совести их обходить или нарушать.
Не стоит воспринимать эту фразу, как будто дело идет только об уголовном кодек-се, здесь имеется ввиду вообще весь комплекс законов и норм принятых в определенной общности.
При этом украинцы народ более эмоциональный чем русские, разговорная речь у них более эмоционально окрашена и динамична. Это в какой-то степени побуждает их тянуться к подобному, и на подсознательном уровне ожидают аналогичного эмоционального отклика от собеседника.
Родина в мировоззрения украинца это, в первую очередь, его родня и имущество.
Яркой иллюстрацией этого является слово Батькивщина (в переводе на русский язык – Родина), которое буквально означает наследство полученное от родителей (или собственность родителей которая может быть получена в наследство; батьки – по-украински – это родители). Это может быть, в том числе, и земля или дом, но тут совер-шенно нет никакой ассоциации с природой какой-то конкретной местности проживания, как это вложено в русском слове Родина.
Следствием этого является отсутствие характерной для русских ностальгии по ро-дине, как прежнему географическому месту жительства.
Ментальность русского располагает его с одной стороны к высокой степени само-стоятельности, с другой стороны к определенной стойкости к каким-то негативным внешним обстоятельствам. Любой русский – потенциальный герой одиночка. Если для решения своих проблем он и пользуется чьей-то помощью, то обычно это близкие родственники или друзья, но русский вряд ли будет специально заводить связи, чтобы в случае чего использовать их для решения своих проблем.
Коммуникативность и психологическое чувство собеседника у русских обычно развито хуже, чем у тех же украинцев. Если украинец при необходимости может быть до-вольно дипломатичным и изворотливым, русские обычно не так хорошо обходят острые углы в отношениях с окружающими, часто действуя более неуклюже и прямолинейно.
Однако подобная коммуникативная особенность вовсе не характеризует русского как какого-то простого и недалекого человека. Русские, как правило, люди довольно сложные и глубокие, при этом ментальность создает благоприятные условия развития русского как личности. Это может быть очень сильный специалист в своей области или человек сильно развивший отдельные черты своего характера.
Русские в значительной степени более приспособлены для действия в экстремаль-ной ситуации, особенности ментальности позволяют внутренне мобилизоваться, действо-вать вполне хладнокровно и решительно, даже если критическую ситуацию приходится преодолевать в одиночку.
Родственные отношения между русскими развиты хуже, чем у украинцев. Русский обычно поддерживает отношения только с ближайшими родственниками, с более дальней родней отношения возможны, если это обусловлено удачным стечением обстоятельств. Даже своей двоюродной родней русский может и вовсе не интересоваться, особенно если эти люди живут где-то далеко.
Понятие Родина для русских напрямую связано с окружающей его природой или его ближайшими родственниками. Это обуславливает присутствие у русских ностальгии при смене места жительства.
Всё вышеперечисленное это только общие ментальные особенности, изначальная предрасположенность к определенной модели поведения, само же развитие личности полностью зависит от конкретного человека, тем более, что помимо ментальных особенностей есть еще ряд исходных данных от которых происходит отталкивание при развитии личности.
Жители Малороссии даже внешне мало походили на великороссов. Они почти не носили бород, но отпускали усы и часто брили головы на казацкий манер. Постоянный труд под южным солнцем преображал внешность. И бледнолицые русские баре с интере-сом смотрели на украинского крестьянина, бронзового от загара: «Лучи солнца его смуг-лят до того, что он светится, как лаком покрыт, и весь череп его из желта позелене-ет…» – (поэт и драматург И.М. Долгорукий. «Славны бубны за горами, или мое путе-шествие кое-куда 1810 года»
Недавно в Москве вышла книга С.С. Белякова «Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя», в которой автор много цитирует современников Николая Васильевича и его самого. Позволю себе цитату из этой книги: «Но Гоголь рассказывает о героических временах, когда и волы были боевыми, Котляревский же и князь Долгорукий – о мирных, покорных волах и таких же мирных, покорных людях. Пантелеймон Кулиш с грустью пи-сал о соотечественнике-украинце: «Вы не заметите в нем ни тени политических страстей, волновавших так долго Малороссию. Он даже не сохранил чувства, которое можно назвать героическим. Он простодушно славит сильного, он смиренно клонит голову перед всякою бурею…».
Знаменитый артист Михаил Семенович Щепкин, сам природный малороссиянин, рассказывал анекдот о малороссийском характере. Однажды какой-то «ямщик-хохол» вез господина. Тот, по русскому обыкновению, подгонял ямщика ударами, но ямщик не только не погонял лошадей, но даже не огладывался, и только за полторы версты перед станцией «пустил коней во весь опор». На станции господин устыдился своей жестокости, но спросил ямщика, почему же тот не ехал скорее? «Да ни хотилось», – отвечал тот.
В гоголевское время различия между народами не стерлись, не исчезли, напоми-ная о веках, проведенных порознь. Великолепную характеристику украинскому крестья-нину дает издатель «Московского телеграфа»: «В угрюмом, важном лице мужчины, в его высоком росте, подбритой голове, длинных усах, скрытной деятельности души, угрюмом взоре, отрывистых словах – вы открываете древнего росса, смешанного с диким азиат-цем, половцем, черкесом, черным клобуком. Одежда его показывает вам в то же время три века власти литовца и поляка».
Украинские сёла, слободы и даже города заметно отличались от русских. Различия бросались в глаза, о них охотно писали почти все русские путешественники, пересекавшие этнографическую границу Украины.
«Наконец въехали мы в пределы Украины. <…> Везде без исключения мазанки <…> Появились хохлы», – рассказывал князь И.М. Долгорукий о своем путешествии в Одессу и Киев в 1810 году. Но вот путешествие подходит к концу, а князь записывает: «И так простились мы с Малороссией и въехали в Орловскую губернию. <…> Далеко позади нас остались мазанки и белые хаты, в коих чистота красила убожество».
Обилие на Украине известняка, мела и белой глины способствовало появлению этих национальных цветов, еще не жовто-блакитного, но бело-голубого: хаты белили, иногда добавляя синьку, а ставни, так необходимые в жаркое малороссийское лето, часто расписывали именно голубой краской. Но дело здесь, конечно, не только в стройматериалах. Великороссы на юге России тоже умели строить мазанки, а малороссы в Полесье, русины в Карпатских горах ставили деревянные хаты, основой которых служил сруб.
В городе Кролевец Черниговской губернии (юго-восточное Полесье) древесина стоила дешево, поэтому хаты строили из дерева, но украинцы белили их не только изнутри, но и снаружи. Поэтому и деревянный Кролевец даже внешне мало отличался от городов и сел, застроенных мазанками.
«Домы наших русских поселян не дадут также понятия о хатах малороссиян, складенных из кривых дерев, обмазанных глиною и выбеленных, где пол заменен крепко убитой землею», – писал Николай Полевой. Русская изба и украинская хата как два ми-ра, которые говорят о национальных различиях намного больше, чем сочинения истори-ков и публицистов. Еще в гоголевское время это заметил этнограф Вадим Пассек. Срав-нивая великороссов с малороссиянами, он увидел принципиальные различия уже в самом отношении к постройке дома. Русскую избу строят на многие годы и покидают неохотно. Если изба не погибнет от пожара, если хозяева будут о ней заботиться, ремонтировать, подновлять, то и проживет она многие десятки лет. Будет «прорастать мхом, сочиться смолой, обновляться резкими, желто-розовыми и белыми, пахучими заплатами», но все-таки жить и жить, переходя по наследству к внукам и правнукам.
Русские деревянные храмы стоят веками, но и столетняя изба – вовсе не исключительное явление. Русская изба – это «замок, обнесенный кольями и соломой», – Вадим Пассек нашел неожиданный и точный образ. Зато малороссийская деревня издалека напоминала ему ряд белых палаток. Но эти «белые палатки» никак не походили на военный лагерь. Если русские избы выстраивались вдоль одной или нескольких улиц, то малороссийское село застраивалось без особой системы, хаты были «беспорядочно разброшены».
Хата «из нескольких бревен, кольев и даже прутьев, неровно сложенных, крепко и гладко замазанных глиною и выбеленных мелом», не так солидна и долговечна. Вместо русских высоких заборов, крытых дворов – плетень, вместо дровяников, под потолок за-ставленных поленницами, – груды хвороста и щепок у самых ворот.
Эти груды хвороста не мешали общему впечатлению от украинского жилья: чистота, опрятность, изящество украинской хаты общепризнанны. О них писали едва ли не все русские путешественники. Ивану Аксакову, в молодости своеобразному украинофилу, хаты приглянулись. Малороссийские города и села действовали на него умиротворяюще: «Как хороши эти белые хаты, живописно разбросанные по холмам и долинам и выглядывающие так приветливо из-за зеленых садов своих». Больше малороссийских хат ему понравятся только молдавские: они были, пожалуй, даже беднее, но притом изящнее.
Понравилось украинское жилье и профессору Погодину. Во время своего путеше-ствия 1842 года он проезжал через Лубны, где остановился «у почтенного доктора Пет-рашевского». Это была, конечно, не крестьянская хата: «Низенький, но обширный дом под сенью черешень, рябин и тополей, среди огромного сада… Что за привольная жизнь в Малороссии!».
Князя Долгорукого хаты только раздражали. На его вкус, они были тесными и бедными, а потому много уступали просторным, теплым сосновым избам русских крестьян. И чем больше наблюдал он малороссийскую жизнь и малороссийские хаты, тем меньше они ему нравились. Если живешь в нищете, то для чего все эти красоты? Живет малоросс в самой бедной хате, где высокий человек не может даже выпрямиться в полный рост, живет «бедно, низко, дрянно; а под окном у него растет грецкий орех, бергамот <…> Что ему в этом дереве радости?».
Зато в хате не было «ни гаду, ни лишнего сору», там не водились тараканы, при-вычные спутники русского жилья. «Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами», – жаловался Григорий Григорьевич Сторченко Ивану Федоровичу Шпоньке. Ранний Гоголь еще позволял себе такие выпады против русских. Впрочем, самокритичные русские о тараканах писали даже злее. Вяземский назовет «Русского Бога» «Богом тараканьих штабов».
В белённой известью мазанке намного легче поддерживать чистоту, чем в русской избе. Хаты белили обязательно перед Рождеством и на страстной четверг, а некоторые хозяева и перед всяким значительным праздником. Пассек утверждал, что есть хозяева, которые белят хату каждую субботу.
Пол в хате обычно глиняный. Гоголь, описывая хутор пана Данилы в «Страшной мести», между прочим сообщает: «Во всей светлице пол гладко убитый и смазанный глиною». Только кое-где в Полесье или в домах особо зажиточных хозяев могли настелить дощатый пол. Пол мыли с мылом и солью, чтобы не было ни тараканов, ни блох, ни мокриц. А некоторые еще и посыпали пол особым киевским песком, «какой вы найдете не у всякого губернатора и в канцелярии». Это был уже сорт особого, крестьянского или мещанского шика.
«Хата бедная, но чистоты необыкновенной <…> кроме белой глины и мелу, здесь употребляют глину кофейного цвета, которою обводится нижняя часть стен и печей. Вез-де кругом были признаки вкуса, везде видна потребность изящного…», – писал Иван Ак-саков о хате, которую видел в Бессарабии. Из текста не совсем ясна этническая принад-лежность хозяина хаты, но обычай украшать дом цветной глиной был хорошо известен среди украинских крестьян и не до конца русифицированных украинских панов. Послед-нее отразилось и в литературе: в хате Тараса Бульбы «всё было чисто, вымазано цвет-ной глиною».
Доброжелательный и приветливый Владимир Измайлов замечал, что малороссия-не не богаче русских, но живут «так чисто, так хорошо, гораздо лучше наших крестьян». В хатах, даже на вкус привередливой барыни Александры Осиповны Смирновой-Россет, «всё было чисто и порядочно».
Лидия Яковлевна Гинзбург видела украинскую деревню уже XX века, но, по ее описаниям, эта деревня не так уж сильно изменилась: «Украинское жилье организовано по принципу оазиса, – читаем в ее записных книжках. – Кругом степь, по ту сторону тына дорожная белая пыль, глубокая, как песок. А за тыном, с его однообразным и прелестным орнаментом, хата, поглощенная зеленью».
Село – оазис посреди выжженной южным солнцем степи: «…вся утонула в зеле-ных садах Малороссия», – умилялся Иван Аксаков. Чистоту и опрятность хаты еще больше подчеркивала пышная зелень садов и палисадников, в которой утопали малороссийские сёла: «деревня и даже город укрыли свои белые приветливые хаты в тени черешневых и вишневых садов», – писал Шевченко.
Вишневый или черешневый сад – один из самых узнаваемых символов Украины, хорошо известных и русскому читателю, хотя бы по «Миргороду» и «Вечерам на хуторе близ Диканьки». Левко останавливается «перед дверью хаты, уставленной невысокими вишневыми деревьями». Андрий бродит в уединенном закоулке Киева, потопленном в вишневых садах». Молодая вдовушка угощает Хому Брута курицей и пшеничными варе-никами «за столом, накрытым в маленьком глиняном домике среди вишневого садика».
Про «садок вишневый» вспомнит величайший поэт Украины, когда будет сидеть в Петропавловской крепости. Здесь он напишет стихи, которые сейчас на родине Кобзаря знает каждый школьник:
Садок вишневий коло хати,
Хрущі над вишнями гудуть.
Плугатарі з плугами йдуть,
Співають, ідучи, дівчата,
А матері вечерять ждуть.
Вишневый садик возле хаты,
Хрущи над вишнями снуют.
С плугами пахари идут,
Идут домой, поют дивчата,
А матери их дома ждут.
(Перевод Н. Ушакова)
В одной из своих самых первых дневниковых записей Тарас Шевченко с неприяз-нью заметит, будто у великороссов «есть врожденная антипатия к зелени, к этой живой блестящей ризе улыбающейся матери природы». А русская деревня, припомнит он кар-тины из гоголевских «Мертвых душ» и собственные наблюдения, – это «наваленные кучи серых бревен с черными отверстиями вместо окон, вечная грязь, вечная зима! Нигде прутика зеленого не увидишь».
Шевченко писал эти строки в Новопетровском укреплении, в последние месяцы своей солдатской каторги. Его взгляд на Россию, на образ жизни русского человека – недружественен и несправедлив. Но вот что писал наш историк, издатель Михаил Погодин, природный великоросс, русский мужик, который вышел «в люди», стал профессором, а затем и академиком: «Что за прелесть – эти белые хаты с шоколадными кровлями, в сени зеленых развесистых деревьев, рассыпанных по склону горы. Видно с первого взгляда, что обитатель их в дружбе с природою. <…> Совсем не то в Великой России; деревца вы не увидите часто подле избы…».
О справедливости слов Шевченко и Погодина знают не только знатоки русской и украинской этнографии позапрошлого века, но и читатели Н. С. Лескова.
Из рассказа Н. С. Лескова «Путимец»: «Кацапов дом <…> легко можно было отличить от всех соседних малороссийских крестьянских хаток. “Кацап” держал в аренде трактовый постоялый двор, выстроенный по русскому образцу, с коньком, на две половины, и ни вокруг, ни около его не было ни вербы, ни груши, ни вишневого куста, ни лозиночки, словом – ни одной веточки, где бы свила себе гнездышко щебетунья птичка или присел в тиши помечтать и попеть серый соловушко. <…> Словом – дом и двор вполне в известном великорусском вкусе…».
Любовь русского человека к природе и к искусству проявлялась иначе, его пред-ставления о красоте отличались от украинских. В один год с Тарасом Шевченко родился великий русский поэт Михаил Лермонтов.
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи кочующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно…
Крепкие деревянные стены долговечной русской избы хранят «нестираемые при-знаки времени и бедствий». Зато хата всё время обновляется, как вечно обновляется окружающий ее сад.
Русские люди украшали избы резьбой, подчас очень затейливой. В XIX веке была известна и русская домовая роспись, более всего распространенная на Русском Севере, на Вятке, на Урале и в Сибири вплоть до самого Забайкалья. Расписывали не по штука-турке, а по дереву, украшая стены избы. Но в русских деревнях домовая роспись счита-лась роскошью, была доступна только богатым крестьянам. Занимались ею не сами хо-зяева, а профессиональные мастера, собиравшиеся в артели. Роспись была своеобраз-ным народным промыслом.
На Украине хаты расписывали едва ли не повсеместно. В простых, небогатых семьях расписывали сами. Беленые стены хаты покрывали узорами, орнаментами, ино-гда довольно сложными, иногда – просто розами, васильками, «розовыми, голубыми и зелеными полосками». Прежде всего расписывали красный угол, где стояли иконы и ви-сели вышитые красивыми узорами рушники. Разрисовывали и украинскую печь – грубу. Роспись, в отличие от простой побелки, требовала уже много времени, сил и фантазии, а потому за нее принимались осенью, когда полевые работы закончены, а житницы полны зерном. Роспись могла быть не только изнутри, но и снаружи. В доме сотника, отца пан-ночки из «Вия», фронтон был весь «измалеван голубыми и желтыми цветами и красными полумесяцами»…
«…На взгляд русского образованного человека, типичный украинец (малороссия-нин, южноросс, хохол) «угрюм, неразговорчив, самоуверен», скрытен и упрям. Вообще редкий русский наблюдатель не писал о «хохлацком упрямстве». Алексей Левшин, рас-положенный к малороссиянам, описывал их почти так же: «…умные лица и усы, при крепком сложении, обритой бороде и высоком росте, придают им величественный вид. Жаль, что они неповоротливы».
Эту серьезность, меланхоличность отмечали и русские, и сами украинцы. Панте-леймон Кулиш сочтет «глубокое спокойствие» малороссиян национальной чертой, а Та-рас Шевченко – следствием тяжкой доли: «…бедный неулыбающийся мужик <…> поет свою унылую задушевную песню в надежде на лучшее существование».
Свадьба – одно из самых радостных событий в жизни человека. На украинском языке она даже и называется «весiлля». Но вот И. М. Долгорукий и на свадьбе заметил мало радости. Князь нашел, что в родной Великороссии много лучше, веселее и женихи, и невесты, и свадебные обряды: «Взгляните вы на Хохла, даже самого обрадованного <…> который только что женился и с молодой выспался: он тупит глаза, стоит недвижим и ворочается по-медвежьи. Подруга его была бы наказание всякого человека, у коего сердце бьется и ищет сладости жизни, тогда как на Севере, в нашей, можно сказать, же-лезной стороне, где всё уже теперь скутано от мороза, простая девка крестьянская в са-рафане так привлекательна, парень молодой в сапогах, заломя шапку, после венца, так затейлив и занимателен. Они могут быть и не Адонис с Венерою, но веселы, резвы, за-бавны. Свобода и довольство: вот корни, от которых произрастает наше счастье и отра-да! А у Хохла, кажется, нет ни того, ни другого…».
Зато русские единодушно писали о честности украинцев. «Воровство и теперь здесь в омерзении», – замечал в начале XIX века Алексей Левшин. Полвека спустя эта оценка слово в слово повторяется преподавателем географии во Владимирской киевской гимназии А. Редровым: «Воровство между малороссами считается самым постыдным, самым ненавистным пороком», а еще двадцать лет спустя и Дмитрием Семеновым: «Честность малоросса <…> также известна всем. Случаи воровства очень редки».
…Русские замечали в малороссиянах не только честность, но и скрытность, и плутовство. А честность, на взгляд русских, парадоксально сочеталась с хитростью и скрытностью. Даже Николай Васильевич Гоголь при первом знакомстве в 1832 году не понравился Сергею Тимофеевичу Аксакову: «Наружный вид Гоголя был тогда совершенно другой и невыгодный для него: хохол на голове, гладко подстриженные височки, выбритые усы и подбородок <…> нам показалось, что в нем было что-то хохлацкое и плутоватое». А ведь Сергей Тимофеевич был, пожалуй, одним из самых толерантных к малороссиянам людей, хорошим знакомым не только Гоголя, но и Шевченко, и Кулиша.
Впрочем, гораздо чаще писали не о плутовстве, но о сердечности малороссов, их склонности к «задумчивой созерцательности» и «задушевному лиризму», об их любви к природе и «аристократическом презрении» к торгашеству. Разумеется, «меланхоличные» и «задумчивые» казались совершенно неспособными к торговле и предпринимательству. Здесь они безнадежно проигрывали не только евреям, но и русским. Малоросс «не кулак, не барышник», – пишет прозаик Д. Л. Мордовцев (сам украинец), во многом повторяя украинского этнографа П. Чубинского. Украинский крестьянин, таким образом, начисто лишен «бойкости, подвижности, быстрой сметки, умения пользоваться обстоятельствами», ему чужды цинизм и практицизм. «Малороссиянин молчалив, не словоохотлив, не кланяется, подобно русскому крестьянину, не обещает многого; но он хитр, умен. Дорожит словом и держит его», – писал Николай Полевой.
Мария Лескинен, современный ученый славист из академического Института сла-вяноведения, замечает, что сами различия между великороссом и малороссом слишком напоминают противопоставление человека, испорченного цивилизацией, городской куль-турой, человеку традиционной культуры, не тронутому пороками цивилизации. Взгляд русского на малоросса – это взгляд «свысока», взгляд человека цивилизованного на че-ловека «природного». Всё это так, но вот русские крестьяне не были ни культурнее, ни цивилизованнее своих соседей украинцев, они ничего не слышали про образ «естествен-ного человека», однако их взгляды на украинцев напоминали барские. Правда, было важное различие: этнограф, писатель, вообще барин или интеллигент, вольно или невольно смягчали свои оценки, находили случай подчеркнуть достоинства малороссов. Исключением была грубость не любившего «хохлов» князя Долгорукого. Простые же русские люди были куда менее деликатны, они прямо называли украинцев «хохлами», считали их людьми «упрямыми» и «недалекими». Многие всячески старались «обдурить хохла», насмехаясь над «хохлацкой харей».
Украинцы в глазах русских – народ земледельцев. Упорный, в меру трудолюбивый, в меру ленивый (а потому нуждается в управлении и даже в понукании). «Хохол по природе, кажется, сотворен на то, чтобы пахать землю, потеть, гореть на солнце…» Князь Долгорукий даже сравнил их с… неграми на плантациях и, уже прямо переходя к миру животных, – с волами. Если это не социальный и национальный расизм, то что? Пожалуй, это сравнение можно было б и обойти вниманием, если б не параллели из русской и украинской литературы»...
А параллели при желании можно найти не только в литературе, но и в народном творчестве. Даже не только параллели, но, порою, и прямые заимствования. Причем, за-имствования из украинского фольклора в русский.
Судите сами!
Наверное, многие из вас помнят снятый московским режиссером-мультипликатором Э. В. Назаровым мультфильм для взрослых «Жил был пёс», суть кото-рого заключена в межвидовой взаимовыручке – волк и пес в сказке более близки, чем со-бака и человек. Проведя проекцию на реальную жизнь, легко понять, что, так называемые, паны – это сказочные люди, а волки, коты, собаки и прочая фауна – простой народ. А «нагреть» пана, даже вступив в союз с лесным разбойником – благое дело. Дальновидный волк помогает престарелому, утратившему квалификацию, псу. А затем, помнящий добро пес, стремится накормить благодетеля, чтобы не быть должником.
Так вот это просто пересказ украинской народной сказки «Серко». Для наглядно-сти можете сравнить:
«Жил у одного человека пёс Серко, старый-престарый. Взял человек, да и прогнал его со двора. Бродит Серко по полю, и так ему горько! «Сколько лет хозяину служил, добро его стерёг, а теперь на старости лет он для меня кусок хлеба жалеет и со двора прогнал». Бродит он так, думает… Смотрит — волк идёт. Поравнялся с ним — спрашивает:
— Чего ты тут бродишь?
Серко ему отвечает:
— Да прогнал меня хозяин, вот и брожу.
А волк говорит:
— Сделать так, чтобы хозяин опять взял тебя к себе?
Серко обрадовался:
— Сделай, голубчик! Я уж тебя отблагодарю.
Волк говорит:
— Ну, слушай. Как только твои хозяева выйдут жать и хозяйка положит ребёночка под кустом, ты ходи близко от того места, чтобы я знал, где оно. Я схвачу ребёнка, а ты будешь отнимать его у меня. Тогда я будто бы испугаюсь и брошу ребёнка.
Вот вышли хозяева в поле жать. Хозяйка положила ребёночка под куст, а сама жнёт — ничего не чует. Откуда ни возьмись — волк. Схватил он ребёнка и тащит полем.
Серко бежит за волком, догоняет его, а хозяин кричит не своим голосом:
— Эге-гей, Серко!
Серко догнал волка, отнял ребёнка, принёс его и положил перед хозяином.
Тогда хозяин вынул из мешка хлеб и кусок сала и говорит:
— Ешь, Серко! Это тебе за то, что ты моё дитё спас!
Вот вечером идут с поля, берут и Серко. Пришли домой, хозяин говорит:
— Вари, жена, побольше галушек да сала не жалей!
Ну, галушки сварились. Хозяин сажает Серко за стол, сам садится рядом, говорит:
— Накладывай, жена, галушек, будем ужинать.
Подала хозяйка галушки на стол, хозяин наложил в миску целую груду, на галушки дует — боится, не обжёгся бы Серко.
Вот Серко и думает: «За такое дело надо мне волка отблагодарить, во что бы то ни стало».
А случилось так, что хозяин надумал дочку свою старшую замуж выдавать. Серко пошёл в поле, нашёл там волка и говорит ему:
— Приходи в воскресенье вечером к нашему огороду. Я проведу тебя в хату и от-плачу тебе добром за добро.
Дождался волк воскресенья, пришёл на то место, куда приказал Серко. А в тот са-мый день как раз играли свадьбу. Серко ввёл в хату волка и спрятал под стол. Потом взял стола изрядный кусок мяса и притащил волку. Гости хотели пса избить, а хозяин заступился:
— Не бейте Серко! Он мне добро сделал, и я буду ему платить добром до самой его смерти.
Ну, Серко берёт со стола самые жирные куски да носит волку. Накормил и напоил волка так, что тот развеселился и говорит:
— Я петь хочу!
Серко испугался.
— Не пой, — говорит, — плохо тебе будет, лучше молчи, сделай милость!
Волк не послушался да как завыл под столом!.. Гости повскакали с мест — туда-сюда, под стол, а там волк. Иные со страху убежали, а иные хотели волка бить. А Серко лёг на волка, будто хочет его задушить.
Хозяин и говорит:
— Не бейте волка, а то и Серко убьёте! Он сам ему жару задаст — не трогайте!
Вывел Серко волка в поле и говорит:
— Ты мне добро сделал, а я тебе!
Да и попрощались».
Эта самая сказка, не правда ли?
Еще один «союзмультфильмовский» хит советских времен, снятый по одноимен-ной украинской сказке – «Летучий корабль». Там, правда, фигурирует чисто русский пер-сонаж – третий сын, именуемый – Иван-дурак: «Жили себе дед и баба. И было у них три сына: два умные, а третий дурак. Умных они жалеют и холят, баба им каждый день белые рубахи даёт, а дурака всё ругают, смеются над ним. А он лежит себе на печи в чёрной рубахе; как дадут что-нибудь, то поест, а нет — то и голодный...»
Однако «дурость» его как раз в том, чтобы не делать лишних телодвижений. «Ум-ные» братья пытаются соорудить летающее судно, за которое обещана награда в виде по-ловины царства и принцессы в придачу. Естественно, у них ничего не выходит, а Иван-дурак, понимая, что ему такое не под силу, налегке топает во дворец и на вопрос странни-ка: «Зачем?" – отвечает: – «А кто его знает,— говорит,— зачем? Потерять — не потеряю, а может, там где-нибудь моё счастье завалилось». И ведь «заваливается»! Именно из-за иван-дураковской простоты, он угощает своей нехитрой снедью старика (читай – волшеб-ника), за что и получает летучий фрегат, приключения, а в итоге – принцессу и солидный куш приданого.
А украинская народная сказка «Про волшебный перстень» тоже весьма удачно эк-ранизирована и даже растаскана на цитаты. Это когда бывший батрак выкупил на все, заработанные за три года деньги, кота, собаку и змею. За что получил в награду волшебное кольцо, исполняющее желания. Правда, употребил он волшебную силу несколько неразумно, взяв в жены коварную и недалекую королевскую дочь, которая мало того, что выкрала, пользуясь семейным положением, талисман, так еще и засадила муженька в острог. Правда, верные друзья-животные (вот уж точно – они лучше, чем люди!) не дали пропасть благодетелю – кормили его в застенках, а затем, используя шантаж и угрозы, выкрали заветный перстень у коварной королевны и вернули законному хозяину. Правда, в финале парень оказался настоящим дураком, простил женушку и привез ее домой со словами – «Ну, уж теперь, доколе будем жить вместе, никогда ты меня не обманешь!». Впрочем, видимо, здесь сказался украинский менталитет – институт брака для них дело святое.
Сказка – это ведь один из основных источников закодированной информации от-дельно взятого народа, которая передается из поколения к поколению.
По словам доцента кафедры фольклористики Института филологии Киевского на-ционального университета им. Тараса Шевченко Олеси Наумовской, украинские сказки и супергерои не менее уникальны, чем персонажи DC Comics. Котигорошко, Кирило Коже-мяка, Стрелец Молодец и целая плеяда других украинских героев отличаются своей сме-лостью, умом и благородством.
Главный антагонист во многих сказках не только Украины, но и других народов мира, – это Змей, воплощение первичного хаоса. Соответственно, герой, который борется со Змеем, символизирует собой процесс творения мира.
В славянской мифологии змей-ящер считался могущественным тотемом. Он глотал солнце, пропускал его в течение ночи по своему чреву, после чего вновь «отпускал» све-тило на небо. При этом в украинских сказках Змей выступает не таким уж «абсолютным злом».
«Наш Змей – особенный и очень классный персонаж. С ним можно договориться», – подчеркивает Олеся Наумовская.
Еще одна черта нашего антагониста – любвеобильность. К примеру, в западноев-ропейских сказках Змей, как правило, «над златом чахнет». Меркантильному коллеге из соседних стран противопоставляется падкий на девушек Змей из украинских сказок. Кстати, как отмечает Наумовская, в таком развитии событий читается древний ритуал жертвоприношений. Змея, проглатывавшего солнце, нужно было задабривать. Поэтому в жены ему предлагали лучших девушек. При этом сами жертвы не воспринимали это как нечто ужасное. Стать женой божества считалось большой честью. Вот почему в большинстве украинских сказок не отыскать описаний горя и печали будущих «змеевых невест». Обратите внимание на еще один важный момент! Как правило, в украинской сказке Змей не прилетает в деревню и не отбирает там себе девушек – они сами приходят к нему, не противясь решению общины.
К какому бы типу не относились супергерои украинских сказок, есть одна очень важная черта, которая их объединяет.
«Все наши супергерои понимают, что личное счастье они могут найти только в борьбе за счастье обиженных. Эта черта отличает наших героев от современных запад-ных супергероев, которыми зачастую движет эгоизм, личная выгода. Так, у них толчком к развитию действий является личное оскорбление, месть. У Человека-Паука убивают дядю, у Бэтмена – родителей. Ими движет жажда мести, и уже потом приходит стремление бороться за добро. Наши герои готовы добровольно жертвовать собой ради других…
…А украинская героиня – вообще история отдельная и абсолютно уникальная. Ге-роини украинских и западноевропейских сказок – два разных женских архетипа.
Наша героиня – умная, работящая (и это едва ли не главная ее черта), скромная, вежливая, с хорошим нравом. В западноевропейской сказке основная черта девушки – ее неземная красота. Для наших героинь внешность – вопрос не столь важный. Наши де-вушки априори красивые...
… Основной женский персонаж украинских и западноевропейских сказок – девуш-ка-сиротка. У нее есть мачеха-антагонист. При этом в западной сказке мачеха, как прави-ло, женщина не старая и тоже красивая. Поэтому она соперничает с сироткой за звание лучшей красавицы, а это значит, что между ними есть конкуренция за внимание мужчин. Это очень важный момент, к которому мы вернемся немного позже.
В украинской же сказке мачеха вполне может быть немолодой женщиной. О кра-соте речи вообще не идет. Но обязательно у мачехи есть своя родная дочь. И именно между сводной и родной дочерью происходит "скрытая борьба" за имущество. Да-да! Не за красоту, принца или внимание мужчин, а именно за материальное благосостояние.
На территории Украины когда-то существовала так называемая материзна – иму-щество, которое передавалось исключительно по женской линии. Для наших женщин очень важно было оставаться материально, а значит и социально, защищенной. Женщи-на могла принимать участие в общественных сборах, она имела право голоса. Матери-альная обеспеченность позволяла ей быть независимой.
В свою очередь, западноевропейские женщины были зависимы от мужчин.
Вот почему в наших сказках девушка предстает благородной, честной и работя-щей. Красота для нее не столь важна. Поэтому у мачехи есть родная дочка, которая мо-жет претендовать на имущество сиротки. Западную же красавицу всегда спасает принц, который в дальнейшем обеспечивает ее и от которого она остается зависима до конца дней своих.
Второй тип супергероинь в украинских сказках – это умные девушки. Яркий пример – сказка о Девочке-семилетке. Кроме того, сказка дает хорошее представление о загадке как системе испытания ума. У наших предков загадке отводилось сакральное значение. Перед боем главы военных отрядов загадывали друг другу загадки, если кто-то не отгадывал, то считалось, что и драться не стоит. Важность загадки мы встречаем в древних свадебных обрядах, когда жена невесты испытывает ум жениха загадками.
Третий тип – всемогущая женщина. Героиня не просто выступает как помощница или советчица, она берет на себя обязанность выполнения заданий главного героя. При-мер – сказка "Яйце-райце". Героини подобных сказок – такие себе греческие Медеи. Ге-рой получает задание, а его возлюбленная укладывает его спать и сама все решает. При этом, как правило, такие героини остаются безымянными. Их способности относятся ко всем женщинам, которые должны быть умными, работящими, добрыми и готовыми к свершению подвигов».
Как оказалось, исконно русских народных сказок существует не так и много, если сравнивать с пластом сказок украинских. Наиболее полный перечень русских сказок мож-но найти в сборниках Александра Афанасьева. При этом автор не скрывал, что большин-ство текстов были предоставлены украинскими фольклористами. Кроме того, под некото-рыми сюжетами указано, что это «малоросские рассказы». Поэтому нужно признать, что сюжеты многих русских сказок были позаимствованы у других народов.
Взять, к примеру, героические сказания – былины, которые передают жизнь героев времен Киевской Руси. Что уже говорит об их происхождении на территории нынешней Украины.
Так, Илья Муромец мог добраться до Киева из Чернигова всего за несколько часов. Многих историков это подталкивает к пониманию, что городок Муромск (в котором жил богатырь), скорее всего, находился под Черниговом.
Богатырь Кирило Кожемяка жил в Киеве. В российской сказке мы встречаем его под именем Никита Кожемяка (который также живет в Киеве). При этом Кирило и Никита несколько отличаются.
Когда княжна попадает к Змею, она спрашивает, кто же может его побороть. Змей отвечает, что есть такой Кирило Кожемяка, который разом 12 шкур мнет. Тогда княжна пишет записку (это говорит о том, что она умеет писать) и голубем отправляет ее своим родителям. Князь отправляет к Кирилу старцев, чтобы они попросили его спасти княже-скую дочку. Но богатырь отказывается. Тогда к нему присылают детей, которые на коле-нях просят силача вызволить княжну. Этот момент настолько растрогал Кожемяку, что он все же соглашается.
«Ото зараз покликав (князь) до себе всю старшину.
— Чи є такий чоловік, що прозивається Кирилом Кожум'якою?
— Є, князю. Живе над Дніпром.
— Як же б до нього приступитись, щоб не образився та послухав?
Ото сяк-так порадились та й послали до нього самих старих людей. Приходять во-ни до його хати, відчинили помалу двері зо страхом та й злякались. Дивляться, аж сидить сам Кожум'яка долі, до них спиною, і мне руками дванадцять кож, тільки видно, як коливає отакою білою бородою! От один з тих посланців: «Кахи!»
Кожум'яка жахнувся, а дванадцять кож тільки трісь! Обернувся до них, а вони йому в пояс:
— От так і так: прислав до тебе князь із просьбою...
А він і не дивиться: розсердився, що через них та дванадцять кож порвав.
Вони знов давай його просити, давай його благати. Стали навколішки... Шкода! Просили-просили та й пішли, понуривши голови.
Що тут робитимеш? Сумує князь, сумує і вся старшина.
— Чи не послати нам іще молодших?
Послали молодших — нічого не вдіють і ті. Мовчить та сопе, наче не йому й кажуть. Так розібрало його за ті кожі.
Далі схаменувся князь і послав до нього малих дітей. Ті як прийшли, як почали просити, як стали навколішки та як заплакали, то й сам Кожум'яка не витерпів, заплакав та й каже:
— Ну, для вас я вже зроблю. Пішов до князя».
В русской сказке сюжет отличается следующим. После всех просьб и отказов к Ни-ките приходят лично царь с царицей: «Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошел его просить выручить их дочку из тяжелой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя – испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошел.
Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот – осиротил их лютый змей, – и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел».
В таком, казалось бы, незначительном сюжете уже прослеживается различие между идеалами украинцев и россиян.
«Иванушко» – еще одна сказка, которая хорошо раскрывает особенности характера русского персонажа.
Исследуя украинские и русские сказки, Олеся Наумовская выделяет еще одно раз-личие. Обратите внимание на сказки «Золотая рыбка», «По щучьему велению», «Двое из ларца». Здесь фигурируют персонажи, наделенные волшебной силой, которые готовы вы-полнять любые приказания главного героя. В украинских же сказках герои свое добро зарабатывают тяжким трудом.
Еще одна исследовательница украинского фольклора Марина Демедюк из Инсти-тута народоведения Национальной академии наук Украины отмечает разницу в ментали-тетах русского и украинца с помощью сказочных сюжетов и героев.
Так, в статье «Национальное своеобразие сюжетно мотивной основы украинских народных волшебных сказок», она, в частности, пишет: «Если для носителей русской ментальности типичными чертами характера можно назвать коллективную ментальность, дуализм власти и гражданского общества, что приводит к низкому уровню экономической свободы и уважения авторитетов, то основными чертами национального характера украинцев можно назвать внутреннюю религиозность, индивидуализм и непризнание авторитетов, инстинкт придания помощи…, кордоцентризм. Антиномия указанных этнических особенностей русских и украинцев сказалась и в семантике волшебных сказок, привнося национальный элемент в традиционный фольклорный сюжет…
Религиозные мотивы также присутствуют в сюжетах русских и белорусских сказок, однако их смысловое наполнение разнится с точки зрения того, что у русских и белорусов «слабо развито личное религиозное начало». Этим уместно, на наш взгляд, объяснить отсутствие обращений сказочных персонажей непосредственно за помощью к богу или святым. И лишь в отдельных текстах находим элементы поклонения иконам и упоминания про церковные службы.
Украинцам не свойственна слепая вера, проявляющаяся в боязни божьей кары или преклонении перед предметами культа. Их десакрализирует тонкий юмор, присущий в изображении бога и святых. К таким явлениям можно отнести Бога-пахаря нивы в ко-лядках и щедровках. В народных сказках Бог, Матерь божья, святые Николай, Георгий являются типичными помощниками героя и заменяют традиционных случайных путников или благодарных мертвецов. Еще одним примером десакрализации можно назвать мотив принесения святыми Георгием, Петром и Павлом завтрака или обеда Солнцу: «Вот при-нес ему Юрий завтрак» («Про Сонце, Море, Юрия и Петра»). Герой может даже побить святого за нанесенный им вред его угодью: выбитое зерно, разбросанные стежки и т.п….
Любовь к земле и «селянскость» также является определяющей чертой украин-ца… Украинец по своей природе – селянин, поэтому его стремление к обогащению также неразрывно связано со стремлением получить статус богатого хозяина. «Да зачем мне такие палаты! Мне важно, чтобы хата простая была хорошая, хлев хороший, товару чтоб было полно» («Чудесная мошенка»). Примечательно, что для украинских народных сказок харктерно изображение царя и его семьи в условиях сельского быта: «Царевна сама со своим отцом ходит с бутылкой и чаркой, и угощает людей» («Про трех братьев»).
Трудолюбие считалось у украинцев одной из определяющих характеристик хоро-шего хозяина или хозяйки. Отсюда и уверенность, что лишь достаток, нажитый тяжким трудом, истинный. Расширенным мотивом, подтверждающим предыдщую мысль, является сказочный эпизод с наказанием разбойника через триста лет: «Так на свете случается, что редко, кто чего хочет, без труда получает. Иногда и случается, что легко что-то можно получить, но потом за это приходится век свой коротать («Як дівчина шістьох розбійників стратила»).
Исследователи украинской ментальности (В. Антонович, О. Кульчицкий, В. Янев) выделяют инстинкт оказания помощи, который является одним из определяющих факто-ров этнокультурного своеобразия украинского этноса. Проявлением данного социального опыта является непосредственное почтение старших, общее гостеприимство, «которое велит принимать и кормить старцев или приглашать путников». Сам Бог в сказке призывает придерживаться правил гостеприимства: «Ты всегда должна помнить, что никогда человеку, который просится переночевать, не отказывала» («Бог кожній людині певну долю дає»). Отзвуком стремления оказать помощь в украинских народных сказках является мотив встречи героя с наказанными за отказ от норм гостеприимства персонажами или благодарность за уважение стариков и калек: «Она ест, бедная калека без рук, без ног, мы ее будем уважать, а нам Панбог за это богатство даст» («Дівчина каліка»). Отказ хозяина принять на ночь странника считался одним из тяжких грехов. За это он может получить наказание как в этой жизни (Бог завещает его богатство новорожденному мальчику), так и на том свете (за негостеприимство он остается голым или голодным)…
Важно отметить, что до отъезда персонажа из дома в украинской сказке обяза-тельно должны произойти некие внешние обстоятельства, тогда как в текстах русской волшебной сказки мы сталкиваемся с такой чертой национального характера русских, как «вечный трансцедентальный поиск», решение вопроса смысла жизни, которые становятся движителем сюжетного хода.
Характеру украинца присущ индивидуализм, отсюда происходит и неприятие авторитетов в противовес русскому стремлению к подчинению. По словам Н. Бердяева: «Русская душа хочет священной общественности, богоизбранной власти».
Не отсюда ли и политические нюансы двух народов: «вечное президентство» в России, и регулярная смена власти в Украине? Исследователи, в частности, Н. Костома-ров, Б. Цымбалистый и др., отмечают своеобразное отношение украинца к власти. Она для него – насилие, которому можно подчиниться лишь из принуждения, страха, но не по собственной воле. Отсюда возникает и природное недоверие и враждебность украинцев к власти, протест против нее в разных формах.
Но продолжим цитировать Марину Демедюк: «Сравнивая тексты нескольких рус-ских и украинских социально-бытовых сказок, можем сделать вывод, что у украинцев не закрепилось такое уважительное отношение или страх к царю, господину, какое наблю-дается в текстах русских сказок. Тут кстати привести сравнение сказки на сюжет про богатыря Кожемяку. В русской сказке богатырь Никита Кожемяка, «как увидел, что к нему пришел царь, задрожал от страха, руки у него затряслись – и разорвал он те двенадцать кож» («Никита Кожемяка»). Такого «проявления богатырства» мы не найдем ни в одном варианте украинской сказки. Наоборот, герой заявляет свое верховенство над царем: «Разве он меня старше? Старше меня и на свете нет. Мне и царь поклоняется» («Сто семьдесят и один богатырь»); «Тогда он встал, взял обоих, и как сдавил их вместе, так кости из них и посыпались. Набрал он тогда тех костей в кулаки, и так он обиделся на царя, что пошел он к нему и не величает, а прямо говорит: «А что видишь это? Вот это же и тебе будет». Тогда царь и перестал его трогать» («Чабанец»).
В сказках отзеркаливается структура украинской семьи, с важной ролью женщи-ны-матери, женщины-хозяйки... На демократическом характере семейных взаимоотношений в противовес авторитаризму в русской семье делается акцент в текстах сказок про волшебного суженого. В русской сказке из сборника А. Афанасьева двигателем сюжета является желание царя поженить сыновей, при этом он у них даже не спрашивает про их согласие, ведь, согласно русской традиции, царевичи должны слепо подчиняться воле отца, выступая пассивными персонажами («Царевна-лягушка»). В украинском же варианте мы имеем целый развернутый диалог, свидетельствующий о демократических взаимоотношениях между родителями и детьми в украинской семье: «- Сыны, мои, соколы мои! Вам уже много лет, пора уже вам супружниц искать. – Пора, - отвечают, - батюшка, пора» («Царевна жаба»). Царь советуется с женой, что также демонстрирует равноправное положение женщины в семье, и уже только после этого дает сыновьям совет «стрелочки медные натягивать на серебряную тетиву» («Царевна жаба»). В сказках находят отражение и иерархические отношения между братьями: «- Которого из вас, сынки, первого женить? Старший брат говорит: - Меня, поскольку я старший» («Про трех братьев»). Выбор суженого или суженой для украинской молодежи ответственный и самостоятельный шаг, ведь, согласно традиционным национальным нормам, брак заключается на всю жизнь и освящается богом. Поэтому и сказочный герой подходит к выбору пары со всей серьезностью: «Это не яблочко с яблоньки сорвать: хорошее – съел, плохое – выбросил; мне нужно с ней век коротать» («Про морского царя и его дочек»).
Таким образом, сюжетно-мотивировочная основа украинских народных волшеб-ных сказок хотя и репрезентована преимущественно общеславянскими сюжетными ти-пами, но имеет и признаки национальной идентичности. Среди самых ярких имеет смысл выделить присутствие в сказочных сюжетах описание малой украинской семьи в противовес большой патриархальной, репрезентованный в сказочных сюжетах русских. Также в текстах украинской волшебной сказки находят свое яркое отражение такие коренные черты ментальности наций, как индивидуализм, внутренняя религиозность, любовь к земле, инстинкт оказания помощи и кордоцентризм».
Чтобы вам, читатель, не искать источники, предлагаю лично убедиться в «сказоч-ных» различиях русской и украинской (в русском переводе) версий известной сказки, о которой говорится в статье (приведу только самое начало).
Царевна-лягушка
Русская народная сказка
«В старые годы у одного царя было три сына. Вот, когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:
- Сынки, мои любезные, покуда я ещё не стар, мне охота бы вас женить, посмот-реть на ваших деточек, на моих внучат.
Сыновья отцу отвечают:
- Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?
- Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша…»
Царевна-жаба
Украинская народная сказка
«Где-то в некотором царстве жили-были царь с царицей. И было у них три сына, как соколы ясные. Вот повыросли уже сыновья, такими парубками стали, что ни вздумать, ни взгадать — только в сказке рассказать. Подошла пора им жениться. Царь с царицей, пораздумав хорошенько, сыновей созвал и говорит:
- Сыны мои, соколы! Вот вы уже на возрасте, пора вам себе и невест подыскивать.
- Пора, — говорят, — батюшка, пора!
- Собирайте же, — говорит, — дети, колчаны серебряные и стрелочки медные на-кладывайте да пускайте в чужие земли далекие: на чей двор стрела попадет, там тому и невесту брать…»
Поскольку в книге уже несколько раз попадалось непривычное для уха большинст-ва людей понятие кордоцентризм, нам кажется разумным коротко объяснить его. Итак, «кордоцентризм» (от лат. «кор, кордис» – сердце) – понимание реальности не столько мышлением («головой»), сколько «сердцем» – эмоциями, чувствами, чем-то внутренним, «душой». В узком смысле украинский кордоцентризм является теорией тождества челове-ческой и духовной реальности. В ней человеческое сводится к духовному и духовное вы-двигается на первый план. Его можно квалифицировать, как учение о превосходстве, во-первых, иррациональной общины (жителей села или хутора) над рациональным сообще-ством (населением города), во-вторых, духовного опыта (мистического переживания, ин-туитивного постижения) над логико-дискурсивным мышлением. Творцом понятия «философия сердца» является Д. Чижевский, а собственно термин придумал Александр Кульчицкий.
В Украине приверженцами кордоцентризма были Г. Сковорода, Н. Гоголь, П. Юр-кевич, Т. Шевченко и П. Кулиш; в Европе – Б. Паскаль, немецкие поэты-романтики Нова-лис и др., а также частично философ Л. Фейербах.
Как писал А. Кульчицкий, «наш персонализм гораздо более, чем в Западной Евро-пе, был направлен в сторону интровертного углубления, во внутренний мир личностного переживания».
Известный украинский философ Дмитрий Иванович Чижевский, а вместе с ним и многие другие деятели украинской культуры, отмечали такие черты «психического склада украинца», как «эмоционализм и сентиментализм, чувствительность и лиризм», которые обуславливают эстетизм, обрядовость украинской народной жизни, своеобразный украинский юмор, а также индивидуализм, связанный со стремлением к переходу во все новые формы и с психической эволюцией («артистизм»).
С эмоционализмом безусловно связаны и значительные влияния протестантской религиозности на Украине, так же одной из сторон протестантизма является высокая оценка в нем «внутреннего» в человеке.
«Специфическими чеpтами укpаинской миpовоззpенческо-философской менталь-ности, – пишет М. Шлемкевич в книге «Загублена укpаїнська душа», – являются напpавленность на внутpенний эмоционально-чувственный миp человека, в котоpом гос-подствует не холодный pациональный pасчет "головы", а жгучий пpизыв "сеpдца"».
Рядом с этими чертами стоят индивидуализм и стремление к свободе, беспокойство и подвижность.
Но, в этих же особенностях заключена возможность и негативных черт, которые также отмечались неоднократно.
Д. Чижевский дает такую комплексную характеристику украинца: украинец ценит «больше широкий жест, чем глубокое содержание, больше размах и количество, чем внутреннее качество, больше выражение, формы выражения содержания, чем само со-держание, одним словом – ценит большее "кажется" чем "есть"».
И. Франко писал про украинцев как про «расу отяжелевшую, неуклюжую, сенти-ментальную, лишенную закалки и силы воли, так мало способную к политической жизни на собственном мусорнике».
Пожалуй, первым научным сравнением менталитетов русских и украинцев можно назвать работу Николая Костомарова «Две русские народности» (при этом сразу отмечу, что в данной статье автор, пусть и вскользь, упоминает и третий наш народ – белорусов).
«Приложим … общие черты к нашему вопросу о различии наших русских народно-стей великорусской и малорусской, или южнорусской.
Начало этого отличия теряется в глубокой древности, как и вообще распадение славянского племени на отдельные народы. С тех пор, как о славянах явились известия у греческих писателей, они уже были разделены и стали известны то под большими отделами, то в разнообразии малых ветвей, из которых многие не знаешь, куда приютить. Так, по Прокопию, славянское племя представляется раздельным на две большие ветви: антов и славов; по Иордану – на три: славов, антов и венедов. Без сомнения, каждая из больших ветвей дробилась на меньшие. Известия Прокопия и Маврикия о том, что славяне вели между собою беспрестанные войны и жили рассеянными группами, указывают на существование дробления народных отделов; потому что где вражда между группами народа, там неизбежно через то самое образуются этнографические особенности и отличия… У нашего первоначального летописца отдел собственно русских славян изображается раздробленным на несколько ветвей, каждая с отличиями от другой, со своими обычаями и нравами. Без сомнения, между одними из них более взаимного сродства, чем между другими, и, таким образом, несколько этнографических ветвей начали, в более обобщенном образе своих признаков, представлять одну народность, так же как и все вместе русско-славянские народности одну общую, русскую, в отношении других славянских племен на юге. Но есть ли в древности следы существования южнорусской народности, было ли внешнее соединение славянских народов юго-западного пространства нынешней России в таком виде, чтоб они представляли одну этнографическую группу? Прямо об этом в летописи не говорится; в этом отношении счастливее белорусская народность, которая, под древним именем кривичей, обозначается ясно на том пространстве, которое она занимала впоследствии и занимает в настоящее время со своим разделом на две половины: западную и восточную. На юге, в древности, упоминаются только народы, и нет для них общего сознательно одинакового для всех названия. Но чего недогова-ривает летописец в своем этнографическом очерке, то дополняется самой историей и аналогией древнего этнографического разветвления с существующим в настоящее вре-мя. Самое наглядное доказательство глубокой древности южнорусской народности как одного из типов славянского мира, слагающего в себе подразделительные признаки ча-стностей, это – поразительное сходство южного наречия с новгородским, которого нельзя не заметить и теперь, по совершении многих переворотов, способствовавших к тому, чтобы стереть и изменить его. Нельзя этого объяснить ни случайностью, ни присутствием многих рассеянных черт южнорусского наречия в великорусских областных наречиях; если один признак встречается в том или в другом месте и не может служить сам по себе доказательством древнего сродства одних предпочтительно пред другими, то собрание множества признаков, составляющих характер южного наречия в новгородском, несомненно указывает, что между древними ильменскими славянами и южноруссами было гораздо большее сродство, чем между южноруссами и другими славянскими племенами русского материка. В древности это сродство было нагляднее и ощутительнее. Оно прорывается и в новгородских летописях, и в древних письменных памятниках. Это сродство не могло возникнуть иначе как только в глубокой древности, потому что эти отдаленные, перехваченные другими народностями края не имели такого живого народного сообщения между собою, при котором бы могли перейти с одного на другое сходные этнографические признаки. Только в незапамятных доисторических временах скрывается его начало и источник. Оно указывает, что часть южнорусского племени, оторванная силою неизвестных нам теперь обстоятельств, удалилась на север и там водворилась со своим наречием и с зачатками своей общественной жизни, выработанными еще на прежней родине. Это сходство южного наречия с северным, по моему разумению, представляет самое несомненное доказательство древности и наречия и народности Южной Руси…
…Из этого короткого исторического обзора различия, возникшего в отдаленные от нас времена между двумя русскими народностями, можно заключить, что племя южно-русское имело отличительным своим характером перевес личной свободы, великорус-ское – перевес общности. По коренному понятию первых, связь людей основывается на взаимном согласии и может распадаться по их несогласию; вторые стремились устано-вить необходимость и неразрывность раз установленной связи и самую причину установления отнести к Божией воле, а следовательно, изъять от человеческой критики. В одинаковых стихиях общественной жизни первые усваивали дух, вторые стремились дать ему тело; в политической сфере первые способны были создавать внутри себя добровольные товарищества, связанные настолько, насколько к тому побуждала насущная необходимость, и прочные настолько, насколько существование их не мешало неизменному праву личной свободы; вторые стремились образовать прочное общинное тело на вековых началах, проникнутое единым духом. Первое вело к федерации, но не сумело вполне образовать ее; второе повело к единовластию и крепкому государству: довело до первого, создало второе. Первое оказалось много раз неспособным к единодержавной государственной жизни. В древности оно было господствующим на русском материке, и когда пришла неизбежная пора или погибнуть, или сплотиться, должно было невольно сойти со сцены и уступить первенство другому. В великорусском элементе есть что-то громадное, создательное, дух стройности, сознание единства, господство практического рассудка, умеющего выстоять трудные обстоятельства, уловить время, когда следует действовать, и воспользоваться им насколько нужно. Этого не показало наше южнорусское племя. Его свободная стихия приводила либо к разложению общественных связей, либо к водовороту побуждений, вращавших беличьим колесом народную историческую жизнь. Такими показало нам эти две русские народности наше прошедшее.
В своем стремлении к созданию прочного, ощущаемого, осязательного тела для признанной раз идеи великорусское племя показывало всегда и теперь показывает на-клонность к материальному и уступает южнорусскому в духовной стороне жизни, в по-эзии, которая в последнем развилась несравненно шире, живее и полнее. Прислушайтесь к голосу песен, присмотритесь к образам, сотворенным воображением того и другого племени, к созданным тем и другим народным произведениям слова. Я не скажу, чтобы великорусские песни лишены были поэзии; в них высокопоэтическою является именно сила воли, сфера деятельности, именно то, что так необходимо для совершения задачи, для какой определил себя этот народ в историческом течении политической жизни. Лучшие великорусские песни те, где изображаются моменты души, собирающей свои силы, или где представляется торжество ее или неудачи, не ломающие, однако, внутреннего могущества. Оттого так всем нравятся песни разбойничьи: разбойник – герой, идущий бороться и с обстоятельствами, и с общественным порядком. Разрушение – его стихия, но разрушение неизбежно предполагает воссоздание. Последнее высказывается уже и в составлении разбойнических шаек, которые представляют некоторого рода общественное тело. И потому да не покажется странным, если мы будем усматривать в разбойнических песнях ту же стихию общинности, то же стремление к воплощению государственного тела, какое находим во всем проявлении исторической жизни великорусского племени. Ве-ликорусский народ, практический, материальный по преимуществу, восходит до поэзии только тогда, когда выходит из сферы текущей жизни, над которою работает, работает не восторгаясь, не увлекаясь, примериваясь более к подробностям, к частностям и оттого упуская из виду образный идеал, составляющий сущность опоэтизирования всякого дела и предмета. Оттого поэзия великорусская так часто стремится в область необъятного, выходящего из границ природной возможности, также часто ниспадает до простой забавы и развлечения. Историческое воспоминание сейчас обращается в эпос и превращается в сказку; тогда как, напротив, в песнях южнорусского племени оно более удерживает действительности и часто не нуждается в возведении этой действительности до эпоса, для того чтобы блистать силою роскошной поэзии. В великорусских песнях есть тоска, раздумье, но нет почти той мечтательности, которая так поэтически пленяет нас в южнорусских песнях, уносит душу в область воображения и согревает сердце неземным, нездешним огнем. Участие природы слабо в великорусских песнях, а в южнорусских чрезвычайно сильно: южнорусская поэзия нераздельна от природы, она оживляет ее, делает ее участницею радости и горя человеческой души; травы, деревья, птицы, животные, небесные светила, утро и вечер, весна и снег – все дышит, мыслит, чувствует вместе с человеком, все откликается к нему чарующим голосом то участия, то надежды, то приговора. Любовное чувство, обыкновенно душа всякой народной поэзии, в великорусских песнях редко возвышается над материальностью: напротив, в южнорусских оно достигает высочайшего одухотворения, чистоты, высоты побуждения и грации образов. Даже материальная сто-рона любви в шуточных песнях изображается с тою анакреонтическою грациею, которая скрадывает тривиальность и самую чувственность одухотворяет, облагораживает. Жен-щина в великорусских песнях редко возвышается до своего человеческого идеала: редко ее красота возносится над матернею; редко влюбленное чувство может в ней ценить что-нибудь за пределом телесной формы; редко выказывается доблесть и достоинство женской души. Южнорусская женщина в поэзии своего народа, напротив, до того духовно прекрасна, что и в самом своем падении высказывает поэтически свою чистую натуру и стыдится своего унижения. В песнях игривых, шуточных резко выражается противоположность натуры того и другого племени. В южнорусских песнях этого рода вырабатывается прелесть слова и выражения, доходит до истинной художественности: отдыхающая человеческая природа не довольствуется простой забавой, но сознает потребность дать ей изящную форму, не только развлекающую, но и возвышающую душу; веселье хочет обнять ее стихиями прекрасного, освятить мыслию. Напротив, великорусские песни такого разряда показывают не более как стремление уставшего от прозаической деятельности труда забыться на минуту как-нибудь, не ломая головы, не трогая сердца и воображения; песня эта существует не для себя самой, а для боковой декорации другого, чисто материального удовольствия, и потому часто доходит до цинизма.
В жизни великорусской, и общественной и домашней, видно более или менее от-сутствие того, что составляет поэзию южнорусской жизни, как и обратно – в последней мало того, что составляет сущность, силу и достоинство первой. Великорусс мало любит природу; у поселянина вы очень редко можете встретить в огороде цветы, которые найдутся почти при каждом дворе у южнорусского землевладельца. Этого мало. Великорусс питает какую-то вражду к произрастаниям. Я знаю примеры, что хозяева рубили деревья возле домов, безобразно построенных, думая, что деревья мешают красоте вида. В казенных селах, когда начальство начало побуждать разводить около домов ветлы, чрезвычайно трудно было заставить поливать и холить их и предохранять от истребления. Когда в двадцатых годах нынешнего столетия (имеется в виду XIX столетие – В.Ю.), по распоряжению правительства, сажали деревья по дорогам, это показалось до такой степени народу обременительною повинностью, что до сих пор жалобы и негодования отразились в народных песнях, сложенных до чрезвычайности тривиально. В Великороссии много садов, но все почти плодовые, заводятся с коммерческою целью; редко дают в них место лесным деревьям, как бесполезным для материальной жизни. Редко можно встретить великорусса, который бы сознавал и чувствовал прелесть местоположения, предался бы созерцанию небесного свода, впивался безотчетно глазами в зеркало озера, освещенного солнцем или луною, или в голубую даль лесов, заслушался бы хора весенних птиц. Ко всему этому почти всегда чужд великорусский человек, погруженный в обыденные расчеты, в мелкий омут материальных потребностей. Даже в образованном классе, сколько нам случалось подметить, остается та же холодность к красоте природы, прикрытая, иногда очень неудачно и смешно, подражанием западной иноземщине, где, как известно – одним по опыту, другим по слуху, – хороший тон требует показывать любовь и сочувствие к природе.
При скудости воображения у великоруссов чрезвычайно мало суеверий, хотя зато чрезвычайно много предрассудков, и они держатся их упорно. Южноруссы, напротив, с первого раза представятся в высшей степени суеверным народом; в особенности на за-паде Южнорусской земли это сказывается очень разительно (может быть, по удаленности от великорусского влияния). Чуть не в каждом селе существуют поэтические рассказы о явлениях мертвых с того света в самых разнообразных видах, от трогательного рассказа о явлении мертвой матери, обмывающей своих малюток, до страшного образа вампиров, распинающихся в полночь на могильных крестах и вопиющих диким голосом: мяса хочу! С насыпями, рассеянными в таком изобилии по богатой историческою жизнью стране, соединяются предания о давно протекших временах туманной старины, и в этих преданиях проглядывают сквозь пестро-цветистую сеть лучей народного вымысла следы не вошедшей в писанные летописи древности. Волшебство со своими причудливыми приемами, мир духов в самых разнообразных образах и страхах, подымающих на голове волосы и возбуждающих смех до икоты... все это облекается в стройные рассказы, в изящные картины. Народ иногда сам плохо верит в действительность того, что рассказывает, но не расстанется с этим рассказом, доколе в нем не погаснет чувство красоты или пока старое не найдет обновления своего поэтического содержания в новых формах.
Совсем не то в Великороссии. Там, как мы сказали, одни предрассудки; великорусс верит в чертей, домовых, ведьм, потому что получил эту веру от предков; верит потому, что не сомневается в их действительности, верит так, как бы верил в существование электричества или воздушного давления; верит, потому что вера нужна для объяснения непонятных явлений, а не для удовлетворения стремления возвыситься от плоской юдоли материальной жизни в сферу свободного творчества. Вообще фантастических рассказов у него мало. Черти, домовые очень материальны; сфера загробной жизни, духовный мир мало занимают великорусса, и почти нет историй о явлениях души после смерти; если же она встречается, то заимствованная из книг и новых, и старых, и скорее в церковной обработке, а не в народной. Зато по духу терпимости великорусе гораздо упорнее в своих предрассудках. Я был свидетелем случая очень характеристического, когда одного господина обвиняли в безбожии и богохульстве за то, что он отозвался с пренебрежением о вере в существование чертей.
В кругу грамотных людей, только что вступающих в книжную сферу, можно наблюдать, какие книги особенно занимают великорусса и на что именно он обращает внимание в этих книгах. Сколько мне удалось заметить – или серьезные книги, но только такие, которые прямо относятся к занятию читателя, и даже только то из них, что может быть применено к ближайшему употреблению, или же легкое, забавное, служащее минутному развлечению без созерцания построения, без сознания идеи: поэты читаются или с целью развлечения (и в этом случае нравится в них то, что может слегка пробегать по чувствам своим разнообразием или необыкновенностью положения), или же для того, чтоб показать, что читатель образован настолько, чтоб понимать то, что считается хорошим. Часто можно встречать лица, которые даже восторгаются красотами поэзии, но в самом деле, если хорошенько осязать их душу, то увидишь, что играет не истинное чувство, а только аффектация. Аффектация – признак отсутствия истинного понимания поэзии. Аффектация – в нашем образованном обществе – черта чересчур обычная; оттого-то, кажется, у нас и заметно сочувствие к французам преимущественно пред другими народами, потому что это народ, заявивший себя малопоэтическим, народ, у которого литература и искусство и отчасти даже наука – на эффектах.
Если у великоруссов был истинно великий, гениальный, самобытный поэт, то это Пушкин. В своем бессмертном, великом «Евгении Онегине» он выразил одну только по-ловину великорусской народности так называемого образованного и светского круга. Удачные описатели нравов и быта были, но это не творцы-поэты, которые бы заговорили языком всей массы, сказали бы то и так, за что с чувством схватилась бы масса, как бы невольно должен был сказать каждый из этой массы, и сказать голосом поэзии, а не прозы. Но, повторим, мы далеки от того, чтобы отрицать в великорусском народе поэтический элемент; напротив, быть может, он выше и глубже южнорусского; он обращен не на сферу воображения и чувства он хранится для сферы воли и светлой думы. Песни великорусские не нравятся долго; надобно изучать их, проникнуться духом, чтоб уразуметь ту оригинальнейшую поэзию, которая потому-то и недоступна сразу, что ожидает еще великих творцов, которые облекли бы ее в художественные создания.
В сфере религиозности мы уже показали резкое отличие южнорусской народности от великорусской в совершенном непричастии первой к расколам и отпадениям от церкви из-за обрядов и формул. Любопытно разрешить вопрос, откуда в Великороссии возникло это оригинальное настроение, это стремление спорить за букву, придавать догматическую важность тому, что составляет часто не более как грамматический вопрос или дело обрядословия? Кажется, что это происходит от того же практического материального характера, которым вообще отличается сущность великорусской натуры. В самом деле, наблюдая над великорусским народом во всех слоях общества, мы встретим нередко людей истинно христианской нравственности, которых религиозность обращена к практическому осуществлению христианского добра, но в них мало внутреннего благочестия, пиетизма; мы встречаем ханжей, изуверов, строгих исполнителей внешних правил и обрядов, но также без внутреннего благочестия, большею частью хладнокровных к делу религии, исполняющих внешнюю ее сторону по привычке, мало отдающих себе отчета, почему это делается; и наконец, в высшем, так называемом образованном классе, лиц маловерующих или и совсем не верующих, не вследствие какого-нибудь мысленного труда и борения, а по увлечению, потому что им кажется неверие признаком просвещения. Истинно благочестивые натуры составляют исключение и благочестие, духовная созерцательность у них – признак не народности, не общего натуре народной, а их собственной индивидуальной особенности. Между южноруссами мы встретим совсем обратное в характере. У этого народа много именно того, чего недостает у великоруссов: у них сильно чувство всеприсутствия Божия, душевное умиление, внутреннее обращение к Богу, тайное размышление о Промысле, над собою, сердечное влечение к духовному, неизвестному, таинственному и отрадному миру. Южноруссы исполняют обряды, уважают формулы, но не подвергают их критике: в голову не войдет никак, нужно ли два или три раза петь аллилуиа, теми или другими пальцами следует делать крестное знамение; и если бы возник подобный вопрос, то для разрешения его достаточно объяснения священника, что так постановила церковь. Если бы понадобились какие-нибудь изменения в наружных сторонах богослужения или переводе книг Св. Писания, южноруссы никогда не восстали бы против этого, им бы не взошла мысль подозревать какого-нибудь искажения святыни. Они понимают, что внешность устанавливается церковью, изображаемою видимо в ее руководящих членах, и что эти члены постановят, не извращая сущности, миряне беспрекословно этому должны следовать; ибо коль скоро та или другая внешность выражает одну и ту же сущность, та самая внешность не представляет и такой важности, чтоб можно сделать ее предметом спора. Нам случалось говорить с религиозными людьми и той и другой народности; великорусс проявляет свою набожность в словоизлияниях над толкованием внешности, буквы, принимает в этом важное участие; если он строго православный, то православие его состоит преимущественно во внешней стороне; южнорусс станет изливать свое религиозно-нравственное чувство, редко начнет толковать о богослужении, об обрядах, праздниках, а скажет свое благочестивое впечатление, производимое на него богослужением, торжественностью обряда, высоким значением праздника и т.д. Зато у южноруссов и образованный класс не так легко поколебать в вере, как великоруссов; неверие внедряется в душе только вследствие долгой, глубокой борьбы; напротив, мы видели великорусских юношей, воспитанных, как видно, с детства в строгой набожности, в исполнении предписанных церковных правил; но они при первом легком нападении, а нередко вследствие нескольких остроумных выражений покидают знамя религии, забывают внушения детства и без борьбы, без постепенности переходят к крайнему безверию и материализму. Народ южнорусский - глубоко религиозный народ, в самом обширном смысле этого слова; так или иначе поставили его обстоятельства, то или другое воспитание было бы им усвоено; до тех пор, пока будет существовать сумма главных признаков, составляющих его народность, он сохранит в себе начало религии: это неизбежно при том поэтическом настроении, которым отличается его духовный склад.
В общественных понятиях история напечатлела на двух наших народностях свои следы и установила в них понятия совершенно противоположные. Стремление к тесному слитию частей, уничтожение личных побуждений под властью общих, ненарушимая за-конность общей воли, выраженная как бы смыслом тяжелой судьбы, совпадают в великорусском народе с единством семейного быта и с поглощением личной свободы идеею мира, выразились в народном быте неделимостью семей, общинною собственностью, тяглом посадов и сел в старину, где невинный отвечал за виновного, трудолюбивый работал за ленивого. Как глубоко лежит это в душе великорусса, показывает то, что по поводу устройства крестьян в наше время заговорили в пользу этого великоруссы с разных точек зрения, под влиянием и запоздалого московского славянофильства, и новомодного французского социализма. Для южнорусса нет ничего тяжелее и противнее такого порядка, и семьи южнорусские делятся и дробятся, как только у членов их является сознание о потребности самобытной жизни. Опека родителей над взрослыми детьми кажется для южнорусса несносным деспотизмом. Претензия старших братьев над меньшими, как дядей над племянниками, возбуждает неистовую вражду между ними. Кровная связь и родство у южноруссов мало располагают людей к согласию и взаимной любви; напротив, очень часто люди кроткие, приветливые, мирные и уживчивые находятся в непримиримой вражде со своими кровными. Ссоры между родными – явление самое обыкновенное и в низшем и в высшем классе. Напротив, у великоруссов кровная связь заставляет человека нередко быть к другому дружелюбнее, снисходительнее, даже когда он вообще не отличается этими качествами в отношении к чужим. В Южной Руси, чтоб сохранить любовь и согласие между близкими родственниками, надобно им разойтись и как можно менее иметь общего. Взаимный долг, основанный не на свободном соглашении, а на роковой необходимости, тягостен для южнорусса, тогда как великорусса он более всего успокаи-вает и умиряет его личные побуждения. Великорусс из покорности долгу готов принудить себя любить своих ближних по крови, хотя бы они ему не по душе, снисходить к ним, потому что они ему сродни, чего бы он не сделал по убеждению; он готов для них на личное пожертвование, сознавая, что они того не стоят, но что они все-таки своя кровь. Южнорусс, напротив, готов, кажется, разлюбить ближнего за то, что он его кровный, менее снисходителен к его слабостям, чем к чужому, и вообще родство ведет его не к утверждению доброго расположения, а скорее к его ослаблению. Некоторые великоруссы, приобретшие себе в Южной Руси имения, затевали иногда вводить в малорусские семьи великорусскую плотность и неделимость, и плодом этого были отвратительные сцены: не только родные братья готовы были поминутно завести драку, но сыновья вытаскивали отцов своих за волосы чрез пороги дома. Чем более принцип семейной власти и прочной кровной связи внедряется в жизнь, тем превратнее она на нее действует. Южнорусс тогда почтительный сын, когда родители оставляют ему полную свободу и сами, на старости лет, подчиняются его воле; тогда добрый брат, когда с братом живет, как сосед, как товарищ, не имея ничего общего, нераздельного. Правило: каждому свое, соблюдается в семействах; не только взрослые члены семьи не надевают одежды другого, даже у детей у каждого свое; у великоруссов в крестьянском быту часто две сестры не знают, кому из них принадлежит тот или другой тулуп, а об отдельной принадлежности у детей не бывает и помину.
Обязательная общинность земская и ответственность личности миру для южно-русса есть в высшей степени несноснейшее рабство и несправедливость. Не сметь на-звать ничего своим, быть батраком какого-то отвлеченного понятия о мире, отвечать за другого без собственного желания - ко всему этому не расположила народ южнорусский его прошедшая жизнь. Громада, по южнорусскому понятию, совсем не то, что мир по ве-ликорусскому. Громада есть добровольная сходка людей; кто хочет - в ней участвует, кто не хочет - выходит; так, как в Запорожье: кто хотел - приходил, кто хотел - выходил оттуда добровольно. По народному понятию, каждый член громады есть сам по себе независимая личность, самобытный собственник; обязанность его к громаде только в сфере тех отношений, которые устанавливают связь между ее членами для взаимной безопасности и выгод каждого, - тогда как, по великорусскому понятию, мир есть как бы отвлеченное выражение общей воли, поглощающей личную самобытность каждого. Главное различие здесь, конечно, проистекает от поземельной общинности. Коль скоро член мира не может назвать своею собственностью участок земли, который он обрабатывает, он уже не свободный человек. Мирское устройство великорусское есть стеснение, и потому форма последнего, введенная властью, приняла в себя дух и смысл, господствующий в Великоруссии; корень его лежал уже в глубине народной жизни: оно истекло нравственно из того же стремления к тесному сплочению, к единству общественному и государственному, которое составляет, как мы показали, отличительный признак великорусского характера. Частная поземельная собственность выводится таким легальным путем из великорусской общественной философии. Все общество отдает свою судьбу олицетворению своей власти, тому лицу, которое поставляет над обществом Бог, и, следовательно, все обязано ему повиновением. Таким образом, все принадлежит ему безусловно, как наместнику Божию; отсюда понятие, что все - Божье да царское. И пред царем, как и пред Богом, все равны. Но как Бог одного возвышает, награждает, а другого карает, унижает, так поступает и царь, исполняющий на земле Божественную волю. Это выражается прекрасно пословицею: "Воля Божья, суд царев". Отсюда народ безропотно сносил даже и то, что, казалось, превосходило меры человеческого терпения, как, например, душегубства Иоанна Грозного. Царь делал несправедливо, жестоко, но тем не менее он был орудием Божией воли. Противиться царю, хотя бы и неправедному, значит - противиться Богу: и грешно, и неполезно, потому что Бог пошлет еще худшие беды. Имея безусловную власть над обществом, царь есть государь, то есть полный владетель-собственник всего государства. Слово государь именно означало собственника, имеющего право безусловно, по своему усмотрению, распоряжаться всем, что есть в его государстве, как своими вещами. Оттого-то древние новгородцы, воспитавшие себя под иными началами, различные притом от великоруссов по народности, так взволновались, когда Иван III задумал изменить древний титул господина на титул государя. Понятие господина выражало лицо, облеченное властью и уважением; господ могло быть много: и владыко был господин, и посадник - господин; но государь был лицо, о власти которого не могло быть и рассуждения: он был един, как один собственник вещи; Иван домогался быть государем в Новгороде, хотел заменить собою Великий Новгород, который был до того времени государем; так же точно, как в Великороссии великий князь заменил общественную волю всей нации. Будучи самодержавным творцом общественных условий, государь делал все и, между прочим, жаловал за службу себе землями. Таким образом, земля принадлежала, по первоначальному понятию, миру, т.е. всему обществу; по передаче этого права - лицу государя, давалась от последнего в пользование отдельным лицам, которых угодно было государю возвысить и наделить. Мы говорим пользование, потому что в точном значении собственников не было. То, что давалось от царя, всегда могло быть отнято и отдано другому, что беспрестанно и случалось. Как скоро образовалось отношение рабочих к такому землевладельцу, то землевладелец, естественным порядком, получил значение олицетворенного мира, так же как царь в значении олицетворенной нации. Крепостной человек соединял свою судьбу с достоинством господина: воля барина стала для него заменять собственную волю, точно так же, как там, где не было барина, эту собственную личную волю поглощал мир. У помещичьих крестьян земля принадлежит барину, который дает ее ли-цам, земледельцам, по своему усмотрению; так и у казенных крестьян: земля отдана ми-ру в пользование, а мир по своему усмотрению дает ее отдельным лицам в пользование. В Южной Руси, которой историческая жизнь текла иначе, не составилось такого понятия о мире. Там прежние древние удельно-вечевые понятия продолжали развиваться и встретились с польскими, которые в основе своей имели много общего с первыми, и если изменились, то вследствие западноевропейских понятий. Древнее право личной свободы не было поглощено перевесом общественного могущества, и понятие об общей поземельной собственности не выработалось. Польские идеи произвели в старорусских только тот переворот, что регулировали последние. Каждый земледелец был независимым собственником своего достояния; польское влияние только обезопасило его от произвола народной воли, и прежде выражавшегося самодействием общества, в смысле соединения свободных личностей, и облекло его владение de facto правом. Таким образом, оно возвысило богатых и влиятельных, образовало высший класс, а массу бедного народа повергло в порабощение. Но там магнат-владелец не представлял собою выражения царской, а чрез нее и барской воли: он владел по праву; в переводе на более простой язык – право это выражало силу, торжество обстоятельств и давность происхождения. Там крестьянин не мог дать своему господину никакого значения священной воли, потому что он отвлеченного права не понимал, потому что сам им пользовался, а олицетворения он не видал, потому что его господин был свободный человек. Естественно, и раб при первой возможности желал сделаться свободным; тогда как в Великороссии он не мог этого желать, потому что находил своего господина зависящим от другой высшей воли, так же как он сам зависел от него. У южноруссов редко были случаи, чтоб крепостной был искренно расположен к своему господину, чтоб так был связан с ним бескорыстною, будто сыновнею любовью, как это нередко мы видели в мире отношений господ к крестьянам и слугам в Великороссии. У великороссиян встречаются примеры трогательной привязанности такого рода. Крепостной человек, слуга, раб нередко предан своему барину вполне, душою и сердцем, даже и тогда, когда барин не ценит этого. Он хранит барское добро, как свое, радуется, когда честолюбивый барин его получает почет. Нам случалось видеть господских слуг, которым поверялось заведовать каким-нибудь интересом. Сами дове-ренные были естественные плуты и надували всякого в пользу своего барина, но в отно-шении последнего были аристидовски честны и прямодушны. Напротив, малороссы оп-равдывают пословицу: волка сколько ни корми, все в лес смотрит. Если крепостной слуга не обманет господина, то потому, что никого не обманывает; но если уж искусился на обман, то обманет прежде всего барина. Как часто случалось слышать жалобы на малороссиян от тех владельцев, которые, будучи великоруссами по происхождению, приобрели себе населенные имения в южнорусском крае. Напрасно добрым обращением и справедливостью старались они привязать к себе подданных; барские работы исполнялись всегда без желания, и оттого-то между высшим классом у нас распространилось убеждение, что малороссияне - народ ленивый. Нет у них ни искренности, ни привязанности. Страх действует на них успешнее, и потому добрые господа делались суровыми. Обыкновенно старались окружить свою особу великоруссами, а с малороссийскими крестьянами находились в далеких отношениях, как бы к чуждому народу. То же самое и еще хуже для малорус - мир в великорусском смысле этого слова. Что касается до укора, делаемого обыкновенно малороссиянам в лени, то они делаются такими под условиями чуждых им общественных начал крепостного или мирского права: последнее выражается для малороссиян (которые не скованы узами общинной собственности) связью различных условий, ограничивающих их свободное распоряжение собою и своим достоянием, приближающихся к мирскому устройству. Вообще же упрек в лености несправедлив; даже можно заметить, что малорусе по своей природе трудолюбивее великорусса и всегда таким показывает себя, коль скоро находит свободный исход своей деятельности.
Совсем другое отношение южнорусской народности к польской. Если южнорусский народ дальше от польского, чем от великорусского, по составу языка, зато ближе к нему по народным свойствам и основам народного характера. Такой или подобной противоположности, какую мы заметили между великоруссами и южноруссами, не существует между поляками и южноруссами ни во внутренней, ни во внешней стороне быта; напротив, если бы пришлось находить коренные признаки различия поляков от великоруссов, то во многом пришлось бы повторить то же, что сказано о южноруссах. Но зато при такой близости есть бездна, разделяющая эти два народа, и притом бездна, через которую построить мост не видно возможности. Поляки и южноруссы - это как бы две близкие ветви, развившиеся совершенно противно: одни воспитали в себе и утвердили начала панства, другие - мужицетва, или, выражаясь словами общепринятыми, один народ - глубоко аристократический, другой - глубоко демократический. Но эти термины не вполне подходят под условия нашей истории и нашего быта; ибо как польская аристократия слишком демократическая, так, наоборот, аристократична южнорусская демократия. Там панство ищет уравнения в своем сословии; здесь народ, равный по праву и положению, выпускает из своей массы обособляющиеся личности и потом стремится поглотить их в своей массе. В польской аристократии не могло никак приняться феодальное устройство; шляхетство не допускало, чтоб из его сословия одни были по правам выше других. С своей стороны, южнорусский народ, устанавливая свое общество на началах полнейшего равенства, не мог удержать его и утвердить так, чтоб не выступали лица и семьи, стремившиеся сде-латься родами с правом преимущества и власти над массою народа. В свою очередь, масса восставала против них то глухим негодованием, то открытым противодействием. Вглядитесь в историю Новгорода - на севере и в историю гетманщины - на юге. Демокра-тический принцип народного равенства служит подкладкою; но на ней беспрестанно при-поднимаются из народа высшие слои, и масса волнуется и принуждает их уложиться снова. Там несколько раз толпа черни, под возбудительные звуки вечевого колокола, разоряет и сжигает дотла Прусскую улицу – гнездо боярское; тут несколько раз черная, или чернецкая, рада истребляет значных кармазинников; и не исчезает, однако, Прусская улица в Великом Новгороде, не переводятся значные в Украине обеих сторон Днепра. И там и здесь эта борьба губит общественное здание и отдает его в добычу более спокойной, яснее сознающей необходимость прочной общины, народности».
Сравнением двух ментальностей – украинской и русской – в тридцатых годах ХХ века занимался медик, философ и богослов, уроженец Волынской губернии Арсен Ва-сильевич Ричинский (1892-1956). Именно невозможность объединить эти две противопо-ложности, считал мыслитель, и лежит в основе той объективной обусловленности, кото-рая обязательно приведет к победе идеи автокефалии и формированию поместной Укра-инской Православной Церкви.
Отметим, что книга «Проблемы украинского религиозного сознания» была написана А. Ричинским в 1933 году, но большинство идей, которые он анализирует, остаются для Украины (и России) актуальными и сегодня. Вниманию читателей предоставляется шестой раздел книги «На крестном пути» – о разности духовных характеров украинцев и русских.
«Вот – тот мир, с которым столкнулась Украина в результате политического и церковного объединения с Москвой. Эта объединение было сочетанием противоположностей, поэтому для слабой стороны она вскоре стала новой Голгофой.
Разницы крови, внешней природы, культуры и общественно-политического устройства создали у украинцев и россиян вполне отличный духовный нрав. Преимущество финской крови предоставило москалям больше выносливости и силы воли, больше упрямства, склонность к пассивному выжиданию, отвращение к новинкам, консерватизм и жизненный практицизм. Зато у украинцев преимущество славянской крови обусловливало большую подвижность, либеральность и мечтательный идеализм (Сикорский). Украинцы, по сравнению с москалями (в тексте Ричинский здесь и далее использует вместо названия «русские» слово «москалі» — В.Ю.), имеют лучшее развитый ум (склонность к мышлению), более нежные и глубокие чувства, но и слабую волю: они менее деятельны и не такие упрямые в борьбе за поставленную цель (Leroy-Beaulieu). Безграничная равнина и леса распылили духовные и материальные силы москалей – отсюда культурная отсталость и вообще замедленный темп российской жизни по сравнению с Западной Европой (Шмурло).
Во время присоединения Украины к Москве культурный уровень обоих «союзни-ков» был уже слишком разным, как это я указывал выше. «Румянцевская опись» свиде-тельствует, что в XVIІ веке в Украине было больше школ, чем во время заведения земства в XIX веке. Петр І не только запруживал петербургские болота казацкими костями, но и засевал Московию украинскими учеными. В общественном укладе Москвы господствовали деспотизм царя и общее невольничество «подданных», «общинное» землевладение, азиатские обычаи и враждебное отгораживание от Запада. В Украине зато – республиканский строй, выборность гетмана и старшины, право частной собственности, свободолюбивое население и культура, в которой скрещивались влияния византийские и западноевропейские. В Московии Европа все борется с Азией, и в этом заключается внутренний кризис московской натуры. Зато Украина исторически тяготеет к Европе, а борьба с Азией является для нее борьбой на внешнем фронте (до XVII в. – с кочевниками, позже – с московским нашествием).
Поэтому и разница мироощущения, что была заметной уже в первых украинских и московских летописях (Соловьев. Вr;ckner), с течением времени образовала у обоих на-родов разную душу. Максимович анализирует психику украинцев и москалей на основа-нии их песен и утверждает, что для москалей характерная покорность судьбе, пренебре-жение к действительности и безнадежная грусть. А для украинцев – борьба с судьбой, любовь к жизни и тоска, однако еще очень далекая от пессимизма. Киевский профессор Авсеньев, давая национальную характеристику москалей, подчеркнул ее универсальный (коллективистский) характер, в противовес западному индивидуализму. Гоголь также отметил, что русская песня выявляет оторванность русских от жизни, зато украинское народное творчество нераздельно связано с живой действительностью и ее красотой.
Более подробный анализ национальной психики украинцев и москалей подал Кос-томаров («Две русские народности»)…
М. Грушевский вспоминает, как еще славянофилы в патриархальном быту, в доверии «на совесть» и пренебрежении жизнью видели доказательства морального превосходства «народа-богоносца» над «гнилой» культурой Запада с ее принципами права, условий, конституции. Однако Грушевский указывает на отсутствие у москалей чувства собственного достоинства и уважения к достоинству другого человека. Они отбрасывают европейскую цивилизацию, пренебрегают культурными и общественными ценностями и даже кичатся как раз своей некультурностью.
У украинцев, напротив, доминирует осознание своего достоинства, а в то же время и уважение к культурным формам жизни, выполнение узаконенных обычаем манер, порядка, солидности и чистоты в ежедневном быту. Наконец, москали отличаются от украинцев склонностью к культурному и социальному разрушению и своим шатанием между моральным максимализмом и полным нигилизмом. Следовательно, о «богоношении» лучше бы здесь не говорить…
Разница национальных характеров обусловливает также отличие религиозной психики обоих народов, которая, к тому же, проявилась в сфере неодинаковых культурно-исторических влияний. Все это вместе породило противоположность их мировоззрения. Анализируя религиозную жизнь украинцев и москалей в исторической перспективе, мы видели, как глубоки эти противоположности. Украинцы уже от давних времен верили в мистическую связь между человеком и целым миром, и Богом. Связь эта очень близка, каждого втягивала к активному участию в культе и давала человеку естественный оптимизм, веру в ценность и красоту жизни, в победу исконной правды и в рождение нового человека, нового мира, «который уже в настоящее время чувствуется в торжественных мистериях Св. Вечера и Рождества», а также и в философских произведениях украинских мыслителей (Сковорода, Кулиш).
Усвоив христианскую веру, украинцы переплели свои давние религиозные понятия с новыми христианскими идеями. И хоть этот процесс не закончился еще и до сих пор, но уже во времена первого возрождения XVI – XVII ст. появляется у нас своеобразный тип Украинского православия, которое имело выразительный национальный характер. Причем, не только потому, что внедряло украинский язык в обряд, но и потому, что сохранило давние признаки украинского религиозного мировоззрения: живое и радостное осознание близкой связи с Богом; активное участие верных в религиозной жизни (в церковно-народных обычаях, братствах, на соборах, которые происходили почти ежегодно, в выборах церковных достойников и т.п.).
Украинское православие имело синтетический и эволюционный характер, и потому отличалось толерантностью относительно других взглядов и верований. И это уже тогда способствовало попыткам религиозного общения с католическим и евангелистским миром. Но эта веротерпимость не вытекала из религиозного индифферентизма, поскольку при необходимости украинцы умели защищать свою веру и свою нацию – даже лучше, чем впоследствии. Так росло у нас внутреннее, духовное понимание христианства, для которого чуждыми были споры о второстепенных отличиях в обряде или в букве. Было это правдивое христианство, действительное и святое православие, не искривленное ни в своей сути, ни в своей цели, с выразительной сочетающей тенденцией относительно других христианских Церквей. Оно углублялось в народное сознание и в народный быт, а потому имело все основания к пышному развитию на украинской почве.
Но случилось неожиданное и парадоксальное явление: против православия нача-ло решительную и жестокую войну… также «православие». Московская Церковь выросла в фанатичной преданности обрядовому, внешнему христианству во главе с светским главою той Церкви, в полной и враждебной изоляции от остального христианского мира. Именно отсюда ее узкий национальный характер, еретическое искривление догмы об организации церковного руководства, преданность национальной древности, обрядовое буквоедство, религиозная нетерпимость и крайняя враждебность к другим христианским Церквям. Москали пренебрегают жизнью, культурой, исто-рическим и даже моральным развитием и ожидают конца света. А с ним – и чудесного воскресенья нового «космоса» и нового «богочеловечества», в котором надеются занять исключительное место как «избранный народ». Очевидно, что украинское православие в их глазах было «нетвердым», засоренным, его уникальность надо было уничтожить. Так началось двухсотлетнее давление, что должно было привести к национально-религиозной ассимиляции Украины. Московское наступление шло двумя путями – с помощью административных притеснений и культурного сближения» (перевод проф. А.Сагана по изданию: Річинський А.В. Проблеми української релігійної свідомості. Видання третє. – Тернопіль, 2002).
А. Куманёв в своей книге «Быть украинцем...?!» указывает на двойственность внутреннего мира украинца: «На формирование специфических черт украинского мента-литета бесспорно оказало влияние длительное вхождение украинских земель в состав разного рода государственных образований (Литовского княжества, Речи Посполитой, Австро-Венгрии, Османской и Российской империй) и столь же длительная борьба за не-зависимость, породившая такие ментальные качества, которые, казалось бы, противоре-чат друг другу.
С одной стороны – активный авантюрно-казацкий (рыцарский) стиль жизни. Квинт-эссенция украинского духа – это казак-вольнолюбивый индивидуалист.
С другой стороны – пассивный стиль "потаенного существования", порождаемый необходимостью скрывать свой внутренний мир от врагов. А это требует личностной сдержанности, выдержки и настойчивости.
"Хуторянин" сам себе на уме: он люто ненавидит представителя власти, ругает его в присутствии близких, переносит свой гнев на жену и тещу, восхищается своей смелостью и радикальностью убеждений, но при встрече с объектом ненависти (чиновником) подобострастно нагибается, приветствуя и желая ему крепкого здоровья.
Однако, именно определенная закрытость для внешнего мира породила в массе украинского крестьянства "почуття громади", чувство взаимопомощи, поддержки и др."».
«…Лучше всего суть украинской ментальности характеризует термин “хуторянст-во”. Это естественное состояние украинской нации, а менталитет отечественного хуторя-нина ярко описан в произведениях украинской художественной классики».
«"Хуторянин" чаще всего остерегается людей смелых и инициативных, видя в них скрытую опасность своему благополучию. Потому-то и держится от них подальше. Он не понимает инициативных и смелых людей. Его умозаключения сводятся к следующему: “Если я боюсь, почему он не боится?”. “Если я не решаюсь, почему он решается?”. “Мо-жет быть, ему велено и разрешено быть смелым, а если не разрешено и не велено, то не последует ли наказание?”. В итоге он заключает: “Лучше быть мудрым и осторожным, чем смелым и битым”.
Интровертность украинцев проявляется и в миролюбии, несклонности к агрессии и насилию, в сосредоточении на собственной внутренней свободе.
Поэтому, не удивительна такая непримиримость украинцев с насилием сегодня. В летописях есть немало свидетельств о том, что для украинцев серьезной помехой слия-нию с кочевниками была ненависть к разрушителям, насильникам, грабителям. Однако, это никогда не мешало украинцам при случае "расплачиваться"с обидчиками той же мо-нетой».
Нечто подобное в характере украинсцев отмечал еще в XVII веке уже упоминав-шийся ранее француз Гильом Ле Вассер де Боплан в своем «Описании Украины» (1651):
«Они (казаки/украинцы) остроумны и проницательны, смышлены и щедры без расчета, не стремятся к большому богатству, но чрезвычайно дорожат своей свободой, без которой они не могли бы жить; именно поэтому они столь склонны к бунтам и восстаниям против местных сеньоров, лишь только почувствуют притеснения со стороны последних. Так что редко проходит более 7-8 лет без того, чтобы казаки не бунтовали и не восставали против них. Впрочем, эти люди вероломные и коварные, предатели, которым можно доверять, лишь хорошо подумав.
Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят зной и холод, голод и жажду, неутомимы на войне, мужественны и смелы, а скорее безрассудны, ибо не доро-жат своей жизнью. Больше всего они обнаруживают ловкости и стойкости в сражении в таборе под прикрытием возов (ибо они очень метко стреляют из ружей, которые состав-ляют их обычное вооружение) и при обороне укреплений; они недурны также и на море, но при езде верхом они не настолько искусны. Помню, мне случилось видеть, как всего 200 польских всадников обратили в бегство 2000 их наилучших воинов. Но правда и то, что под прикрытием своих таборов сотня казаков не побоится и тысячи поляков или даже нескольких тысяч татар. Если бы они были так же доблестны в конных сражениях, как в пеших, то, думаю, были бы непобедимы…
Итак, в противоположность общепринятым у всех народов обычаям, здесь можно увидеть, как девушки сами ухаживают за молодыми людьми, которые им понравились. Вследствие предрассудка, распространенного и прочно укоренившегося среди них, они никогда не испытывают неудачи и более уверены в успехе, нежели мужчины, если иногда выбор исходит с их стороны. Вот как они действуют. Влюбленная девушка приходит в дом родителей молодого человека (которого она любит) в такое время, когда она рассчитывает застать дома отца, мать и своего покорного слугу. Входя в комнату, говорит: “Помогай Бог”, что означает “Да благославит вас Господь”, то есть обычное приветствие, которое произносят, вступая под кров их домов, затем сев, хвалит того, кто ранил ее сердце, обращаясь к нему с такими словами: “Иван, Федор, Дмитрий, Войтек, Митика” и т.д. Словом, называет его одним из вышеупомянутых имен, которые наиболее распространены. “Я заметила в твоем лице определенное добродушие, говорящее, что ты сможешь хорошо опекать и любить свою жену, твоя добродетель дает мне повод надеяться, что ты будешь хорошим господарем. Эти твои добрые качества побуждают меня покорно просить тебя взять меня в жены”. Сказав это, она повторяет то же отцу и матери, покорно прося дать согласие на брак. Получив отказ или какую-нибудь отговорку, что он слишком молод и не готов еще к женитьбе, она им отвечает, что никуда не уйдет из дому, пока брак не будет заключен, до тех пор, пока он любимый и она живы. После того, как эти слова произнесены, а девушка продолжает настаивать на своем и упорно отказывается оставить дом, пока она не получит то, чего домогается, через несколько недель отец и мать не только вынуждены дать согласие, но и убеждают сына посмотреть на нее благосклонно, то есть как на девушку, которая должна стать его женой. Равным образом, молодой человек, видя, как девушка упорствует в своем желании, начинает в таком случае смотреть на нее, как на ту, которая должна стать однажды госпожой его желаний, и поэтому настойчиво просит у отца и матери позволения полюбить эту девушку. Вот таким образом влюбленные девушки в этой стране могут в короткое время достичь цели, вынуждая своей настойчивостью и отца, и мать, и своих избранников исполнить то, что они желают… Обычай, о котором я говорю, соблюдается только между людьми одинакового имущественного состояния. <…>».
Русский историк Василий Осипович Ключевский писал не только исторические труды, но и афоризмы, для записи которых всегда носил с собой специальную книжку. Позже он подарил ее свояченице Надежде Михайловне. Сборник этот долго лежал в архиве ученого, пока в 1968 году не вышел отдельным изданием (Ключевский В.О. Письма. Дневники: Афоризмы и мысли об истории / [Предисл. акад. М.В. Нечкиной]. - Москва : Наука, 1968.) и с тех пор множество раз переиздавался. Вот несколько его афоризмов: «И москаль, и хохол – хитрые люди, и хитрость обоих выражается в притворстве. Но и тот и другой притворяются по-своему: первый любит притворяться дураком, а второй – умным.
Есть два рода дураков: одни не понимают того, что обязаны понимать все; другие понимают то, чего не следует понимать.
Русский культурный человек — дурак, набитый отбросами чужого ума.
Русская интеллигенция скоро почувствует себя в положении продавщицы конфет голодным людям.
Самое умное в жизни – все-таки смерть, ибо только она исправляет все ошибки и глупости жизни».
Украинцы, в отличие от белорусов, не предрасположены к созерцанию, уединению. Отдыхая, они стремятся продемонстрировать удаль, веселье, любят танцы и музыку.
В Украине в течение 2011-2012 гг. проводилось исследование украинской ментальности, которое было потом опубликовано доктором экономических наук Т.А. Примаком. Опрошено 10457 граждан Украины (5199 мужчин и 5258 женщин) в возрасте от 18 до 80 лет, которые были разделены по возрасту, полу, среднемесячным доходам, образованию, сферой деятельности, семейному положению и наличию детей.
«Результаты исследований ответов всех респондентов независимо от пола, дохо-дов, возраста и др. показали, что среди основных ценностей наиболее важной есть «безопасность семьи». На втором месте оказалась ценность «ощущение счастья», на третьем — «свобода действий и мыслей». Все они приближаются к индивидуальным. Несколько менее важны «настоящая дружба», «самоуважение» и «независимость (право самостоятельно принимать решения)». Наименее важной оказалась ценность «социаль-ная власть (управление другими, влияние на людей)».
Низкая важность ценности «случайность, спонтанность» и важность планирования действий» свидетельствует о присущей украинскому народу отсутствие хаотичности в принятии решений. Украинцам свойственна определенная серьезность в обдумывании их шагов. Преимущественно каждый украинец живет по намеченному им плану, а выбивание из плана порождает определенный психологический дискомфорт. Составление плана, отслеживание своевременности его выполнения требует определенного времени. Поэтому можно говорить о необходимости предоставления такого времени для человека на обдумывание его действий. Спонтанность не характерна для нашего общества. Большинство покупок в условиях ограниченных ресурсов (например, не достаточной суммы средств в кошельке, отсутствие времени на обдумывание) осуществляется по плану. Для украинцев все еще характерным Есть составление списка необходимых продуктов, вещей перед походом в магазин. Поэтому призывы вроде «Только сегодня и только сейчас» могут не сработать. Украинцам нужно и определенное время на рассмотрение, примерки понравившейся вещи. Они могут не купить эту вещь во время первого знакомства с ней, а несколько раз «навещать» ее в магазине, даже если и имеют средства.
Достаточно высокий балл такой ценности, как «нравственность», и низкий — «сек-суальность» свидетельствует о том, что эротические сюжеты, сексуальное насилие, аг-рессия не воспринимаются в украинском обществе.
Отдельно стоит отметить, что восприятие настоящей дружбы для украинцев в большинсве своем довольно специфично. Они ее воспринимают как интересное прове-дение свободного времени вместе с приятными людьми, ждут от них сюрпризов, однако не надеются на их помощь. Подтверждением этого является низкий балл «чувства заботы о себе со стороны других».
Актуальным для украинцев является ценность «собственное здоровье». Однако они верят только в свои силы и не ожидают помощи от других. Итак, можно сказать, что здоровье украинцев в их руках. Относительно невысокий балл «самодисциплины» гово-рит о том, что украинцы заботятся о своем здоровье скорее декларативно, чем на самом деле. Они понимают важность его сохранения, необходимость ведения здорового образа жизни, профилактики заболеваний, но вместе с этим действуют не системно, часто под влиянием эмоций могут совершать действия, которые вредят здоровью.
Для украинцев важна свобода действий и мыслей. Вполне закономерно, что они ценят самостоятельность решений и не считают покорность чертой украинского характе-ра. Наряду с этим низкая важность ценности «социальная власть» свидетельствует о том, что украинцы ценят свободу свою и независимость других. Не свойственна украинцам и популярность. Получается, что большинство из них не стремится к лидерству. Поэтому, наверное, яркий лидер в политике, в бизнесе для украинцев скорее исключение, чем закономерность. Ввиду важности для украинцев свободы и независимости каждого отдельного гражданина, а не общества в целом любое открытое манипулирование поведением украинцев, прямые приказы и указания успеха не принесут. Украинец в таком случае скорее сделает наоборот, чем подчинится.
Нас должен обеспокоить невысокий балл такой ценности, как «сохранение тради-ций». Этому способствовало длительное пребывание украинских земель в составе разного рода государственных образований (Литовского княжества, Речи Посполитовой, Австро-Венгрии, Османской и Российской империй, СССР). Политика этих государственных образований была направлена на популяризацию их культур. К Украине и украинской культуре правители относились свысока, пренебрежительно, как к землям, которые находились «скраю», и людей, которые проживали «на окраине». Такое отношение сформировало у украинцев отсутствие патриотизма и уважительного отношения к своей культуре. С обретением независимости украинские традиции и культура стали восстанавливаться силами энтузиастов. К ним присоединились некоторые политические и государственные деятели. Однако возрождение лишь отдельных очагов украинской культуры не даст желаемого результата. Для обеспечения индивидуальности и показа уникальности Украины как суверенного государства должен быть системный подход в воспитании патриотизма, сохранении традиций и популяризации украинской культуры на всех уровнях, начиная от государственной политики и заканчивая воспитанием каждого отдельного гражданина в каждой конкретной семье.
Итак, какие же мы, украинцы?
У нас сильные родственные связи, нам важно ощущение дружбы, актуальным для нас является собственное здоровье, однако мы верим только в свои силы и не ожидаем помощи от других. Для украинцев важна свобода действий и мыслей, вполне закономер-но, что мы ценим самостоятельное принятие решений и не считаем покорность чертой нашего характера. Низкая важность ценности «социальная власть» свидетельствует о том, что мы ценим свободу свою и независимость других. Не свойственна нам и популярность, поэтому большинство из нас не стремится к лидерству. Нашим поведением нельзя открыто манипулировать, потому что это порождает проти-воположные действия. Мы не заботимся о «сохранении традиций» и считаем религиозность индивидуальным делом каждого. Нашему народу не присуща хаотичность в принятии решений. Мы серьезны в обдумывании своих шагов. Нам присущ высокий уровень нравственности и индивидуализм. Возможно, такой портрет украинцев некоторых разочарует, однако не следует забывать, что все мы разные и потому, что индивидуальность для нас превыше всего, нарекания вполне естественны. В случае недовольства приведенными фактами, более детальные характеристики характера следует рассмотреть в зависимости от различных факторов формирования личности (см. выше) в зависимости от пола, доходов, уровня образования, сферы деятельности и семейного положения».
«Было бы неправильно, если бы мы остановились на создании только общего портрета украинцев, поскольку это похоже на среднюю температуру по больнице … Не-обходимо рассматривать украинцев, в частности, в зависимости от пола: чем женщины отличаются от мужчин, и в чем они похожи. Физиологическая разница между полами ре-альная, и ее можно считать лишь данью культуре или моде. Однако она не может объяс-нить, чем отличается женственность от мужественности (маскулинности) в зависимости от времени, возраста, доходов, сферы деятельности, семейного положения и т.п.. Поэто-му наша задача состоит в определении такой разницы…
…В целом для женщин «семья», «уважение к родителям и старшим» важнее, чем для мужчин, также и «безопасность семьи» у них на первом месте. И это вполне естест-венно, поскольку так исторически сложилось. Женщины больше мужчин заботятся о собственном здоровье и ценят настоящую дружбу. Однако эти ценности также очень важны и для мужчин. Все больше представителей мужского пола выбирает дружбу, возможность стареть вместе с любимой женщиной, обеспечивать счастье детей.
В отличие от женщин, украинские мужчины оказались более склонными к авантю-рам, стремятся к приключениям и наименее покорны властям и лицам высшего статуса. Но сказать, что ценность «стремление к приключениям» является важной для них — не-правильно. Скорее эта ценность относится к не очень важным. Мужчинам больше прису-щи самодисциплина и планирования действий. Однако вопреки общепринятому мнению о том, что мужчины рациональнее и ответственнее женщин, наше исследование показало обратное. Именно женщины оказались более рациональными, ответственными, эконом-ными. Возможно, это связано с тем, что в нашем обществе женщина продолжает играть очень важную роль в семье. Неформально она является лидером в родстве. Недаром существует пословица «муж — голова, а жена — шея: куда захочет, туда и повернет го-лову». Кроме того, она должна отвечать и за себя, и за свою семью.
Реалии показывают, что во всем мире тяжелый физический труд постепенно пре-вращается в труд «белых воротничков», значит все большее количество людей начинает зарабатывать на жизнь умом, а не руками. В связи с этим такие ценности, как «интеллект», «ум», «способность учиться», «жизнь в красоте», «отдых», «чувство красоты», «чистота», приобретают в мировом сообществе все большую важность. Рассмотрим, как это отразилось на украинцах. Несмотря на то, что мужчина должен быть кормильцем, для украинских женщин ценности «интеллект», «ум», «успешность», «способность учиться» оказались более важными. Возможно, это связано с постепенным завоеванием женщинами своих позиций в бизнесе, политике. Они больше не хотят оставаться дома — наверное, потому, что не верят в мужскую «силу». Однако статус и богатство для наших женщин менее важны, чем для мужчин. Многие женщины способны жертвовать высокой зарплатой и должностью ради возможности ежедневно участвовать в жизни их детей.
При этом женщины высоко ценят красоту как внешнюю, так и внутреннюю, и чистоту. В сочетании с большой важностью здоровья это свидетельствует о том, что наши женщины больше мужчин заботятся о своей внешности, о красоте помещений, где они находятся, и т.д., а понятие собственной красоты часто воспринимается вместе со здоровьем. Однако говорить о том, что эти ценности неважны для наших мужчин, тоже неправильно. Эти ценности приобрели в них также высокую степень важности, то есть в нашем обществе трансформируется понимание «мужественности» из-за добавления к чисто мужским ценностям некоторых элементов женственности. И действительно, появ-ление ухоженного мужчины с гладко выбритым лицом в красивой, чистой одежде, с ухо-женными ногтями теперь положительно воспринимается всеми.
Получения более высокого балла ценностью «отдых» у женщин показывает, что они больше мужчин его ценят. Можно выдвинуть гипотезу, что женщины в современных условиях должны сочетать заботу по дому, семье с работой. Следовательно — более устают. Соединение более высоких оценок ценностей «равноправие» и «независимость» у женщин показывает, что они и впредь борются за равные позиции с мужчинами во всех сферах деятельности. Более того, низший балл ценности «сексуальность» в сочетании с «независимостью» говорит о том, что все больше женщины становятся независимыми от мужчин даже на физиологическом уровне.
А что же мужчины? Им более важны такие традиционные мужские ценности как мудрость, богатство и социальное признание, которые они хотят достичь с помощью по-пулярности, статуса, влиятельности, трудолюбия. Тем не менее исследование показало, что трудолюбие важнее для женщин чем для мужчин. Кроме того, мужчины больше жен-щин ратуют о сбережении традиций.
Парадоксальным оказался тот факт, что чем меньше доходы, тем менее важными для украинцев становятся чувство ощущения опеки со стороны других, равноправие, жизнь в красоте, справедливость, покорность. Наряду с этим высокий уровень важности приобретают ценности настоящей дружбы, независимости, интеллекта и семьи. Объяс-нений этому может быть несколько. Во-первых, люди с низкими доходами, возможно, ра-зуверились в посторонней помощи, на себе испытывают отсутствие равноправия и соци-альной справедливости, следовательно, не доверяют власти, чем выражают свою непо-корность. Во-вторых, к людям с невысокими доходами принадлежит такая категория на-селения, как молодежь, большая часть из которой — студенты. Для них непокорность, стремление к свободе и независимости, расчет только на свои силы, а также индивиду-альность и желание выделиться среди других являются естественными.
Если говорить о людях с другими доходами, то наименее авантюрными, не често-любивыми, не амбициозными, не религиозными, не желающими планировать свои дейст-вия оказались мужчины с доходами от 3001 до 5000 грн в месяц. Однако именно они ока-зались самыми ответственными из всех остальных.
Анализируя изменение ценностей в зависимости от уровня образования, можно заметить, что чем образованнее человек, тем больше у него самоуважения к себе, тем больше он ценит свободу, независимость, отдых, ум, натуральность, и тем меньше ему присущи стремление к приключениям, спонтанность в принятии решений. Интересным оказалось то, что с ростом уровня образования мужчины больше женщин ценят честность и религиозность. А женщины больше мужчин ценят нравственность. Ценности сексуальность, честолюбие, религиозность, самоуважение и оригинальность получили самые низкие степени важности среди всех мужчин-респондентов с разным образованием у тех, кто имеет высшее образование (без ученой степени). Кроме того, мужчины с высшим образованием меньше других (за исключением мужчин, которые имеют научную степень) заботятся о собственном статусе, однако именно они оказались наименее зависимыми от внешних обстоятельств.
Женщины со средним и средним специальным образованием не считают для себя важными богатство, ощущение счастья и достижения поставленных целей, амбициоз-ность и социальную власть. Видимо поэтому их уровень образования остался на уровне среднего. Они просто не желают двигаться дальше, а вполне довольны полученным по-ложением. Тогда возникает вопрос, почему большая часть респондентов с таким образо-ванием и еще с низкими доходами во время разговора интервьюера с ними начинает жа-ловаться на жизнь? На словах они недовольны, но ничего не делают для улучшения сво-его состояния. Казалось бы, учитесь, заботьтесь о своей репутации, умейте получать удовольствие от каждой прожитой минуты, а они, как показали исследования, зациклива-ются на семье, ее безопасности и собственном здоровье.
В зависимости от сферы деятельности различий оказалось больше. Руководители предприятий и подразделений более других ценят важность руководящих (основных) ценностей независимо от пола. Только, как это ни парадоксально, социальная власть для них оказалась неважной. Значит, руководители не ценят своего руководящего положения? Если внимательно посмотреть на инструментальные ценности — можно дать утвердительный ответ. Ведь влияние, популярность, статус тоже не получили значительной важности. При этом честолюбие и амбициозность являются достаточно важными.
Жизнь в мире для женщин-руководителей важнее, чем для мужчин. Здесь прояв-ляется мужество мужчин, ведь мужчины — это воины.
…Подводя итог, отметим, что результаты наших исследований показали: несмотря на многогранность характеров украинцев, разнообразие их видов деятельности, доходов, стилей жизни, в формировании нашей ментальности есть те ценности, которые почти не зависят ни от семейного положения, ни от образования, ни от статуса. К ним относятся как очень важные: собственное здоровье, семья, безопасность семьи, уважение к родителям и старшим; как важные — свобода, независимость, настоящая дружба, личная безопасность; не очень важные — социальная власть, натуральность, чувство красоты, чистота, влиятельность, популярность, статус, сохранение традиций и не важные — стремление к приключениям, случайность, покорность».
Хорошо представлен быт белорусов в уже упоминавшейся книге Ю.Ф. Крачков-ского «Быт западного русского селянина». Дополнением к труду Крачковского может служить «Календарь по народным преданиям в Воложинском приходе» (Виленской гу-бернии, Ошмянского уезда), составленный Л.Т. Берманом. Для этнографического изуче-ния белорусов много поработали в последнее время П.А. Бессонов, И.И. Носович, А.К. Киркор, Е.Р. Романов, П.В. Шеин и др.
«По наружности белорус резко отличается от великорусов. Он редко бывает больше среднего роста, а часто меньше; скорее приземист, чем строен; одутловат; воло-сы русые; глаза мало открытые, как бы вдавленные, чаще всего серые; лицо круглое. В 40, много в 50 лет белорус выглядит совершенным стариком; женщины увядают весьма рано, хотя в молодости иные из них отличаются свежестью и привлекательностью лица. Одежда белорусов весьма немногосложна и отличается первобытной простотой; только головные уборы мужчин и женщин несколько разнообразны. Любимый цвет белорусов белый: белый кожух, белая рубаха и панталоны, белый полотняный пояс, белая юбка у женщин, белый фартук, белый головной платок — все это обыкновенные любимые при-надлежности праздничного и домашнего, летнего и зимнего туалета белорусов, и только сапоги, сменяющие лапти, отличают, и то не всегда, зимний и праздничный наряд бело-руса от летнего и будничного. В отношении покроя шапок белорусы несколько прихотли-вы: одни носят суконные или кожаные фуражки с козырьком; другие — поярковые высо-кие шляпы, без полей или с полями отвороченными кверху, или горизонтальными; у некоторых всегдашний головной убор — круглая суконная, войлочная или баранья шапка; у других — что-то вроде четырехугольной конфедератки. Головной убор женщин не столько разнится формой, сколько цветами и узорами. Дорогих ожерелий, серег и перстней у белорусов не встретишь; все это — грошовые бусы, стеклярус, самая простая медь и редко серебро. Описание одеяния белорусов взято нами из Витебской губернии. Конечно, в других местах есть отличие от такого описания, которое мы привели выше».
«Белорус – совсем не имперский человек, ему никогда и в голову не придет идея мировой революции или Третьего Рима», – утверждает философ, эссеист и литературный критик Валентин Акудович. С ним вполне соглашается известный белорусский писатель и историк Владимир Орлов: «Белорусы исторически и ментально – европейцы. Это очень шокирует всех, кто пытается ближе познакомиться со страной. Люди удивляются тому, что у белорусских городов было Магдебургское право, что в Беларуси тоже был свой Ренессанс. Мы всегда принадлежали к европейской культуре, здесь проходила граница между Европой и Азией. Мы жили в империи – Великом княжестве Литовском, которая простиралась от Балтийского до Черного моря, но это была не империя. Были совершенно другие принципы построения государства, все были одним народом, были толерантность и терпимость. На площадях белорусских городов мирно уживались православная, католическая и униатская церкви, синагога и мечеть. Тут мы отличаемся и от Западной Европы, у нас никогда не было религиозных столкновений и таких событий, как Варфоломеевская ночь».
А Валентин Акудинович еще добавляет к сказанному: «Несмотря на все старания российских историографов, Московское княжество столетиями было под игом Золотой Орды. По сути, потом они так и не освободились от этого гнета – ментально, разумеется. Даже после ухода Орды все осталось то же самое: и построение государства, и военная доктрина, идея доминирования если не во всем мире, то на значительной его части. От-туда сохранилась у русских мысль, что "если эти земли не захватим мы, то захватят наши враги и оттуда будут угрожать нам". События в Украине свидетельствуют о том, что такая ментальная ситуация существует и сейчас».
Белорус – это прежде всего усердный труженик. Испокон веков он привык жить своим трудом и надеяться только на себя. Повседневные хлопоты делали его рачи-тельным хозяином. Но тяжелый труд не всегда позволял сводить концы с концами. Жизнь делала белоруса чрезвычайно бережливым. Лучше не доесть, а приобрести что-то на «черный» день. Счастье белорус представлял себе не столько в материальном богатстве, которого у него всегда не хватало, сколько в свободном труде на родной земле. Счастливым считался человек, у которого были трудолюбивые дети, порядок в семье, согласие с соседями и т.д. Xлеб, достававшийся тяжелым трудом, ценили, как свою жизнь. Случалось, после еды сгребут его крошки в пригоршню и съедят. И краюху хлеба, которая остается, осторожно, как величайшую ценность, положат на стол (под икону) и накроют чистеньким белым рушником. С давних времен славились белорусы своим гостеприимством. Накормить гостя, дать ему пристанище считалось у белорусов святым делом. Жизнь часто сталкивала белоруса один на один со своей судьбой. Поэтому он на-деялся прежде всего на свои силы, но помощь других ценил и никогда не забывал отблагодарить за нее. Белорус – большой миролюб. В XIV—XV вв. население белорусских земель уже выделяло себя среди других народов. Бытовало много различных названий предков белорусов: «русь», «русины», «люди руси», «литвины», «литвины-белорусы», было также название «полешуки».
Подобная характеристика белорусского характера, нрава легко прослеживается и в белорусских народных сказках, особенно, в сравнении со сказками русскими.
Судите сами!
Какой типичный герой русских сказок? Правильно, Емеля, который сидит на печке и хочет, чтобы по щучьему веленью ему все досталось. Или Иван-дурак, имеющий папу-царя и занимающийся не пойми чем («пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»). А каков герой белорусских сказок? «Працавіты ды мужны Янка», работающий целыми днями и терпящий издевательства «паноў ды ўлады». Лодырь в белорусских сказках высмеивается, детей учат, что настоящий герой тот, кто долго и упорно работает, несмотря на удары судьбы. В общем: «Працуй пільна – ды будзе Вільня!». В русских сказках все абсолютно наоборот. Существует интересное исследование белорусских сказок, написанное профессором, специалистом по культурной антропологии Юлией Чернявской – «Белорус: штрихи к автопортрету. Этнический самообраз белоруса в сказках»: «Первое, что бросается в глаза в белорусских сказках, – минимальность требований к жизни их героя-крестьянина, или, как он себя сам называет, «мужика». Так, мужику, нашедшему золото, даже не приходит в голову оставить его себе: он несет слиток царю. Царь предлагает ему самые соблазнительные награды, но мужик отказывается от них, прося лишь «чарку гарэлкі» и сотню розог впридачу (последнее – чтобы поделиться розгами со взяточником-генералом, который вытребовал у него половину царской платы). Словом, богатство для белорусского крестьянина не является пределом счастья. Счастливые люди выглядят так: «Ён і не багаты быў, але не наракаў на Бога: гараваў, маў кусок хлеба, нікого не крыўдзіў, ніякага ліха ў яго не было на сэрцы, от ён і шчасліво жыў».
Можно сказать, что философия белорусского крестьянина основывается на прин-ципе: «Делай, что должно, и будь, что будет». Белорус уверен, что он вовсе не случайно находится на своем, единственно должном, месте – в этой деревне, в этой семье, среди этой природы и соседей. Оттого Мужик редко пытается изменить что-то в своей судьбе. Он ценит то, что есть…
…Белорус настороженно относится к переменам – в том числе и переменам к лучшему. Например, в сказке «Поп і пустэльнік» крестьяне не радуются хорошему уро-жаю: они боятся, что на смену добру придет зло. Конечно, можно назвать это «фатализ-мом», но этот фатализм специфический: он включает в себя не только ожидание плохого, но и веру в хорошее. В сердце мужика всегда живет надежда: чем больше невзгод обрушивается на него в настоящем, тем более счастливым станет будущее. Впрочем, оно видится весьма скромным: "Што як ні ліхо жыць на свеце, але пажыву, та моо і будзе лепш". Главное средство исправления сложных обстоятельств – не внешнее, а внутреннее, то, что я назвала «путем доброй мысли»: надо быть милосердным и порядочным, жалеть людей – и ситуация сама изменится к лучшему. Исправить внешнюю ситуацию – нехитрая штука, попробуй-ка улучшить себя! Потому пассивность белоруса, вошедшая в анекдоты, – в сказках понимается не как недостаток, а как мудрость.
Одно из наиболее похвальных определений человека в белорусских сказках сло-во – «ціхі» и в смысле немногословия, и в смысле деликатности, скромности. Мужик жи-вет по принципу «усё казаць – ворагаў нажываць». Такие характеристики белоруса, как застенчивость и сдержанность, отмечаемые исследователями не всегда в положительном контексте, в сказках, напротив, наделяются священным смыслом (например, божья награда выражается в том, что он делает человека невидимым). Таким образом именно скромность и неприметность возводятся в ранг сакрального.
Белорусский крестьянин не так прост, каким кажется: для достижения целей он, как правило, использует хитрость. Как говорится в одной из сказок: «Быў ён хіцёр, але прыкідваўся дурням».
Например, глупый панский приказ мужик выполняет либо «через пень-колоду», либо таким способом, что требование выглядит абсурдным. Таким образом, хитрость – средство пассивной борьбы с сильными мира сего и отстаивания чувства собственного достоинства. На вопрос чужого Пана: «Откуда ты?» (т. е. «чьим крепостным ты являешь-ся?») мужик отвечает, что он из дому; на вопрос «чей ты?», следует ответ «жены»; на вопрос, как зовут его пана, мужик ловко выворачивается: мол, в юности паничем звали, а сейчас – «ягомасць»… А имеется в виду самое главное: белорус не принадлежит никому, кроме себя.
«Калі дасць Бог здарове, у семейцэ лад да худобку, та не трэ большага шчасця», – вот формула, повторяемая в сказках с завидной регулярностью. В связи с этим можно уверенно говорить о модели «малого счастья». В это понятие включается «здоровье», «дети», «мир в семье» и «хозяйство». Примечательно, что эти приоритеты сохранились и по сей день – и в самих ценностях, и в их иерархии: так, по материалам общенационального опроса общественного мнения, проведенного Институтом социологии НАН Беларуси (2004 г.), на первых местах в иерархии ценностей белоруса – здоровье (87%), дети (75%), семья (71%). Правда, на четвертое место (68%) выдвинулась «материально обеспеченная жизнь», но что белорус понимает под этой «материальной обеспеченностью»? Думается, не богатство, а скорее, благополучие, по-белорусски характерно называемое «дабрабыт» (от «добрый», т. е. «хороший» быт). В сказках представление о белорусском благополучии весьма определенно: «Жыў сабе адзін чалавек не то, каб багач, а так сабе добры гаспадар. Ён, як жэ кажуць людзі, не баяўся, што ў Петроўку выпадзе снег, бо заўжды меў пра запас бярэме сена»; «Так, як усе, жыў ён сцісло, а як дась Бог сьвято, та любіў з добрымі людзьмі смачно паесьці да выпіць так, каб іці, за плот дзержаўшыса»».
Но есть в белорусских сказках проблема: нет в них нет счастливого героя, у кото-рого есть всё, а ему за это ничего плохого не будет. Все белорусские сказки – про тяже-лую работу, а если при этом ты находишь какой-то клад, то тебя очень сурово покарают.
Белорус в сказках никогда не олицетворяет добро всеми своими усилиями, созна-тельно. Есть такая сказка «Палешукі й Палевікі», где видно, что метафорическое добро появляется с большим количеством зла ... Очевидно, что бог не случайно сделал так, что зло существует на земле. Как пишут в сказках «добро слишком сильно сияет». То есть на неприкрытое добро тоже смотреть трудно. Крестьянин здесь достаточно мудр, он понима-ет, что добро через силу навязывать нельзя. Причем, если нужно наказать злого персона-жа, а это чаще всего пан, крестьянин никогда не будет делать этого сам. Но сделает с по-мощью какой-то маргинальной личности, например, с помощью злодея. В крайнем случае, сам переоденется в злодея. Мужик, никогда не будет наказывать кого-то силой. Добро воплощается косвенно в его жизни. У Карского есть сказка, где мужик сжёг пана, не выдержав издевательств. И он видит, как господин попадает в рай, а он — в панский ад. Этот путь вне революций, вне открытых проявлений своей активности, путь малых дел, добрых мыслей .... Вы посмотрите, как люди пережили кризис. Затянули пояса, создали гражданские подструктуры в обменниках. Белорус будет терпеть, находить какие-то ресурсы. Потому что у него «пару асьмакоў» на беду всегда найдется.
А каков образ женщины в белорусских сказках? И снова дадим слово Юлии Чер-нявской: «Крикливая, скандальная. Она бьет мужа, бьет его в две руки, с одной стороны — кочергой, с другой — палкой. Она поддается всем искусительным словам змея, пана, попа. Частый сюжет, когда женщина изменяет с попом. Она готова на всё, чтобы быть красивой и привлекательной, и вымогает у бедняги-мужа лучших условий, чем у нее есть. Мне кажется, мужик в сказках создается по принципу подтверждения: вот, я такой. А женщина — по принципу предупреждения. То есть: женщина такой, как баба в сказках, быть не должна. Если женщина станет чуть более активной, посмотрите, что получится, поэтому она должна сидеть тихо, слушаться. Этот образ указывает на маскулинный образ белорусской традиционной культуры.
Есть еще интересные женские образы. Такая умная, резвая девушка, которая ни-кого не боится. С преступниками ввязывается в драку, на вопросы господина отвечает так, что он на ней женится. Эта девушка никогда не вступает в брак с мужиком. То она выходит замуж за господина, причем, тогда сказочник придумывает именно для нее хо-рошего пана, которых, на самом деле, в сказках почти совсем нет. Или вообще не выхо-дит замуж, ибо такая никому не нужна, а нужна тихая и послушная.
Есть еще один образ — святая девушка. Такая фентезийная: пчёлки, цветочки ... Преступники, увидев ее, плачут и бросают свое дело. Но она чаще всего умирает».
Обыгрывается в белорусских сказках и межнациональный вопрос. Например, белорус и москаль. Впрочем, москаль в сказках — это не россиянин. В отличие от пана, который говорит с польскими интонациями, от еврея, который говорит с характерными словами, москаль говорит по-белорусски. Он может быть россиянином, украинцем, даже белорусом. Этничность — это не его характеристика. Москаль — это просто военнослужащий из российской армии. Он все умеет, он может забить гвоздь в небо и повесить на него свой рюкзак. Здесь чувствуется тоска белорусского крестьянина по большому миру, по путешествиям. Но ему нужно работать на своем огороде. Москаль — единственный персонаж, которому белорусский мужик позволяет себя дурачить. Это такая плата. Вот, он приходит и дико интересно рассказывает о том, чего белорусский мужик не увидит никогда. Он выдумывает, обманывает. Не ворует! Крадет обычно цыган. Но москаль может выманить еду или вещи. Может такого рассказать, что за это ему простят многое.
Кстати, о цыганах и прочих. Белорусские мужики понимают, что это люди, но всё же более низкого качества. Цыган, он проныра, вор и он клянчит постоянно. Татарин в сказках немного туповат. Он будет биться головой о дерево, когда увидит, как мужик прислоняет голову к кресту. Еврей — это самый многогранный образ, потому что самый знакомый. Этот человек нужен. Потому что еврей был необходим для определенных ритуалов, как и в еврейских ритуалах белорус. Например, чтобы вызвать дождь, нужно было попросить у еврея горшок и бросить его в колодец. Еврей — книжный человек, который ничего не понимает в сельском хозяйстве. Но он не злой, он может помочь и по-могает. Он как белорус, бедный, и из-за этого все отличия амортизируются.
«Богатства белорусам не хочется, но нищих не принимают. В этом отличие между русскими и белорусами. Для русского крестьянина помочь нищему было естественно. У белорусов другая модификация народной религии. Нищий — это неумеха, чаще всего. Хотя, бог приходит к крестьянину в образе бедного путника. И здесь главное — не пере-путать. Поэтому любого путешественника нужно хорошо принять: а вдруг это бог?
Крестьянин ест не до сытости и совсем не деликатесы, но ему хватает. У мужика свой дом, небольшое хозяйство, клочок земли, тоже небольшой. Идея равенства очень сильна. Горько, что бог неровно делит, но он всегда неровно делит, и не нам знать, по какому поводу. Я рылась в социологических опросах, те же приоритеты у современных белорусов: семья, здоровье. А в сказках — дай Бог в семье лад, здоровья и "худобку". У нас вместо "худобки" — зажиточная жизнь. Но большие деньги только на 20-м месте. Бе-лорус настороженно относится к бешеным деньгам».
О трудолюбии белоруса и предполагаемой им (белорусом) лени русского мужика (уже не из сказок, а в яви) могу рассказать следующую историю.
Как-то еще в середине 90-х годов мне довелось довольно долгое время провести на Белорусском вокзале в Москве – встречал поезд из Минска, в котором должен был прие-хать на конференцию в Москву мой белорусский коллега и друг. Поезд запаздывал (или я пришел слишком рано – не суть важно), делать было нечего и я прохаживался по зданию вокзала. В какой-то момент меня привлекла небольшая толпа (в основном женщины, при-чем уже немолодого возраста, и несколько мужчин) – они о чем-то громко спорили. По-дошел поближе: мол, дай, послушаю. И не пожалел. Разговор и спор оказались довольно интересными.
Напомню, что это был период совсем еще недавнего распада Советского Союза, когда все народы разбежались по своим национальным хатам. Так вот, вся та толпа набра-сывалась на одну и ту же женщину (скажем так, бальзаковского возраста):
- Разбежались и разбежались! Сидите в своих республиках и нечего сюда ездить! Ешьте там свою бульбу, нечего нас объедать.
Разумеется, точных слов я уже не помню, но тут главное не слова, а суть спора.
Женщина же отвечала совершенно спокойно, даже с улыбкой (потом выяснилось, что она ждала тот же поезд, что и я, только ей нужно было уезжать в Минск):
- Да успокойтесь вы, женщины! Муж подойдет, поезд приедет и мы уедем. Только я вам хочу сказать: я сама русская из Тамбова. Почти пятнадцать лет назад вышла замуж за белоруса, который работал здесь, в России, и он меня увез к себе в Белоруссию. И знаете что, уже лет десять я пыталась его вытащить из Белоруссии, хотелось съездить на свою родину, в Тамбов с мужем. А он все ни в какую. Не поеду я в твою кацапию, говорит. Что мне там делать? Смотреть, как там все запущено? Русские же ленивые, сама знаешь. Все грязно, неухожено. Белорусы, и правда, трудолюбивые, у них все чисто, аккуратно. Как только я не пыталась ему объяснить, что прежде, чем кого-то критиковать, нужно сначала это увидеть. А он мне: «Достаточно того, что я вижу по телевизору!» А у нас, и правда, когда Россию по телевизору показывают – напирают на неполадки, грязь и тому подобное. Все-таки мне удалось уговорить его поехать со мной в Россию. И вы знаете, он из окна поезда даже не сразу заметил, что мы выехали из Белоруссии – те же леса, те же аккуратные поля и огороды, те же небольшие дачные домики, правда, дороги плохие и грязи много.
В этих словах русской женщины, много лет прожившей в Белоруссии весьма тол-ково описаны различия между двумя народами – русским и белорусским.
Кстати, закроем вопрос с телевизором и в отношении белорусов и украинцев.
Для белорусов также есть две Украины. Первая — та, которую показывают бело-русские и российские телеканалы (их предпочитает смотреть 99% населения). Вторая — та, которую белорусы видят, приехав в нее. Она сильно отличается от экранной версии, но прибывшие сюда в первые несколько дней все же высматривают на улицах Киева вооруженные патрули «бандеровцев», марширующих с факелами «нациков», боятся гово-рить по-русски, не могут поверить в обилие кафешек и полные полки магазинов.
Впрочем, и для украинцев тоже есть две Белоруссии. Приезжая туристами, они ви-дят одну страну — с чистыми улицами, отличными ровными дорогами, работающими законами, вежливыми милиционерами и прочими атрибутами порядка «как в Европе». Если же остаются жить — знакомятся уже с другой.
Белорусские ученые, социологи и психологи Гомельского государственного уни-верситета им. Ф. Скорины Г.В. Гатальская и Н.М. Ткач провели исследование менталитета (характера) белорусов, согласно которому они сделали вывод, что «белорусы позитивно оценивают свой характер. Прослеживается доминирование позитивных автостереотипов, связанных с чертами национального характера. Анализ автостереотипов позволяет утверждать, что белорусы считают себя добрыми, сердечными; трудолюбивыми; сильными; умными; аккуратными; обязательными; патриотичными; свободолюбивыми; коллективистичными. Причём, по мнению белорусов, выраженность большинства качеств в собственном национальном характере либо сильнее, чем в «идеальном характере», либо также как в «идеальном характере».
Анализ гетеростереотипов белорусов позволяет говорить об их позитивном отно-шении к своим соседям (русским, украинцам, полякам, литовцам), а также к итальянцам, связи с которыми активно развиваются в последние десятилетия. А это, в свою очередь, способствует развитию оптимального межкультурного взаимодействия.
Практическая значимость проведенного исследования заключается в том, что по-лученные данные могут быть использованы при разработке лекций по этнопсихологиче-ским проблемам для различных групп населения, для работы с молодёжью в направле-нии развития и укрепления национальных чувств, национального самосознания».
По утверждению авторов исследования, на формирование современного нацио-нального характера белорусов оказали влияние различные историко-географические фак-торы:
— многовековая принадлежность большей части Белоруссии к Российской импе-рии, что позволяет вести речь об определенном сходстве белорусского характера с рус-ским, в силу общности территории, религии, истории и т. д.;
— семидесятилетнее вхождение Белоруссии в состав Советского Союза как фактор влияния, которое оказал советский период на формирование национального характера белорусов, что проявляется и в настоящее время в чертах так называемого «советского характера»;
— специфическое положение Белоруссии как западной части Российской империи, а потом — СССР, граничащей с Польшей, Прибалтийскими республиками, в определённой степени оказавшими влияние на формирование национального характера белорусов, поскольку часть Белоруссии продолжительный период входила в состав Великого Княжества Литовского и Речи Посполитой;
— специфические природно-климатические условия Белоруссии, для которых ха-рактерны многокилометровые леса, заболоченная местность, изолированность поселений и т.д.
«Анализ данных, полученных на основе шкалы для измерения степени позитивно-сти этнической идентичности позволяет констатировать, что 77,64% респондентов испы-тывают гордость и спокойную уверенность, сопряжённую со своей национальной принад-лежностью, что в целом свидетельствует о достаточно высоком уровне положительной валентности этнической идентичности белорусов. Однако, вызывает тревогу то обстоя-тельство, что 15% опрошенных отмечают отсутствие чувств, связанных со своей нацио-нальностью, а у 7% респондентов собственная национальная принадлежность вызывает чувства униженности, ущемлённости и обиды.
Более детальный анализ характеристик этнической идентичности белорусов под-тверждает доминирование позитивного отношения к своей национальной принадлежно-сти, позитивных чувств, переживаемых в связи с этим. На чувство радости и удовлетво-рения, связанное с национальной принадлежностью, указывают более двух третей рес-пондентов (72,8%).
Однако, практически каждый девятый респондент в той или иной степени считает, «что белорусам нечем гордиться», а следовательно, не испытывает чувство гордости в связи со своей национальной принадлежностью (12,81%). 10,71% из числа респондентов-белорусов вообще «хотели бы принадлежать к другой национальности», 9,66% уверены в том, что они «не хотели бы продолжать жить в Беларуси», а 18,91% в определённой степени имеют сомнения в том, что «хотели бы продолжать жить в Беларуси». Причём, большинство из тех, кто с уверенностью предпочел бы отъезд, относится к молодёжной части выборочной совокупности (из 9,66% — 6,51% респонденты в возрасте до 30-ти лет) и больше половины тех, кто «колеблется» строить свое будущее в Беларуси или нет — также молодые респонденты (из 18,91% — 10,92%).
Все это свидетельствует о достаточно выраженном характере этнической неопре-деленности молодых белорусов, а также позволяет сделать вывод, что в результате не-благоприятного межгруппового сравнения каждый четырнадцатый респондент ориенти-руется на стратегию индивидуальной мобильности, предполагающую возможную смену группы, и почти четвертая часть респондентов — на дальнейшее проживание за преде-лами своей родины. В перспективной реализации себя в деловой сфере, молодые рес-понденты во многом ориентированы на Запад и Америку, и большинство из них указыва-ют на зависимость патриотических чувств от экономической, политической и экологиче-ской ситуации в стране.
Для выявления места этнической идентичности в структуре самосознания лично-сти нам было важно выяснить, насколько часто респонденты называют этническую («Я белорус») или гражданскую самоидентификацию («Я гражданин Республики Беларусь»), а также каково ранговое место этничности в ряду других форм самосознания.
О значимости этнической идентичности говорят полученные данные: каждый тре-тий респондент (34%), отвечая на вопрос теста Куна-Макпартленда «Кто Я?», указал на свою принадлежность к белорусам («Я белорус»), каждый пятый (20,55%) выделил свою гражданскую идентичность («Я гражданин РБ»), при этом половина респондентов не упо-минают ни о своей этнической, ни о гражданской принадлежности.
Во многом это объясняется сложностью исторического момента, обусловленного небольшой продолжительностью истории Республики Беларусь как суверенного незави-симого государства, а также сложностями экономического и социального развития.
Эмпирическим индикатором валентности этнической идентичности может быть также позитивность-негативность этнических автостереотипов. Этнические стереотипы выполняют важную функцию, определяя поведение человека в различных социальных ситуациях, составляя непременный атрибут этнокультурной социализации, влияя на эт-нические симпатии – антипатии, на национальные установки, определяющие межэтниче-ское взаимодействие людей. Их исследование позволяет нам изучать черты националь-ного характера белорусов на основе качественного анализа свободного описания бело-русского характера и с помощью семантического дифференциала (модификация В.Ф. Петренко).
Оценивая по числу упоминаний тех или других черт характера белорусов респон-дентами, описывающими национальный характер в свободной форме, в качестве пози-тивных мы выделили следующие качества:
• доброту и трудолюбие, которые респонденты отнесли к наиболее ярким по-зитивным чертам национального характера белорусов;
• гостеприимство и толерантность, занимающие вторую позицию;
• патриотизм, ум, честность и аккуратность — третью;
• отзывчивость, открытость и спокойствие — четвертую.
Среди негативных черт национального характера респонденты в самой большей степени выделили:
• склонность к пьянству, пассивность;
• трусость и леность по частоте встречаемости занимают вторую позицию;
• наивность, покорность, доверчивость, неуверенность — третью.
Оценивая этнические стереотипы, связанные с национальным характером белорусов, мы с помощью семантического дифференциала определяли выраженность тех или иных качеств у представителей своей этнической группы, иноэтнических групп-соседей по шкале от 0 до 5 баллов (0 – отсутствие качества, 5 – максимальная его выраженность). Помимо реальных этнических групп респондентам также предлагалось оценить гипотетические группы: «народ, которым я восхищаюсь», «народ, который мне неприятен», «Я сам» (оценка выраженности тех или других характерных черт у самого респондента как представителя этнической группы)...
… На основе анализа автостереотипов можно утверждать, что белорусы видят себя добрыми, сердечными; трудолюбивыми; сильными; умными; аккуратными; обязательными; патриотичными; свободолюбивыми; коллективистичными. Причём, по мнению белорусов, выраженность таких качеств в собственном национальном характере, как доброта, сердечность, трудолюбие, коллективизм, аккуратность, обязательность сильнее, чем в идеальном характере, «вызывающем восхищение» (различия являются статистически значимыми). Таким образом, это позволяет сделать вывод, что белорусы позитивно оценивают свой характер.
Среди черт национального характера белорусов, которые, на взгляд респонден-тов, практически совпадают с чертами идеального национального характера, выделяют-ся: сила, свободолюбие, ум.
Интерес представляет взгляд белорусов на собственную духовность: она не так сильно представлена в характере, как выше названные черты, однако степень её выра-женности выше, чем в «идеальном характере».
Белорусы, по их оценке, в меру религиозны, при этом, данный показатель соответствует их идеальным представлениям.
Белорусы считают, что для них характерен традиционализм, т.е. склонность ува-жать и поддерживать обычаи, принимать и признавать традиционные ценности. Уровень его выраженности является близким к идеальным представлениям.
По оценкам респондентов, предприимчивость довольно-таки выражена в нацио-нальном характере белорусов, однако «не дотягивает» до идеала (различия являются статистически значимыми).
В силу высокого уровня коллективистичности белорусов, по их оценкам соответственно индивидуализм в национальном характере представлен весьма умеренно, его уровень ниже «идеального» (различия также являются статистически значимыми).
Белорусы, по собственным оценкам, не агрессивны. Уровень выраженности дан-ной черты в национальном характере – самый низкий, он также ниже идеального (разли-чия являются статистически значимыми).
Нами было осуществлено сравнение автостереотипов белорусов с гетеростерео-типами, т.е. оценкой белорусами выраженности тех или других черт в национальном ха-рактере соседей (русских, украинцев, литовцев, поляков). Нас также интересовали гете-ростереотипы белорусов, связанные с итальянцами, выбор которых был обусловлен интенсивно развивающимися отношениями в последние двадцать лет в связи с оздоровлением детей из загрязнённых районов, пострадавших от аварии на ЧАЭС.; Интерес представляет тот факт, что, по оценке белорусов, ряд черт в национальном белорусском характере выражен ярче, чем у соседей (русских, украинцев, литовцев, поляков), а также у итальянцев. К ним относятся: трудолюбие, аккуратность, коллективизм, обязательность, духовность, доброта и сердечность. Вместе с тем, уровень выраженности агрессивности и индивидуализма в национальном характере белорусов самый низкий в сравнении с представителями выше названных этносов.
В национальном характере белорусов, по их оценкам, выраженность трудолюбия, доброты и сердечности, духовности, обязательности, коллективизма, аккуратности, религиозности сильнее, чем в национальном характере русских. Сила, ум, свободолюбие, патриотизм, предприимчивость, традиционализм, индивидуализм, агрессивность, по оценкам белорусов, ярче выражены в национальном характере русских. По всем вышеназванным критериям различия являются статистически значимыми. Полученные данные подтверждают также результаты контент-анализа свободного описания сходства и различия белорусского национального характера и русского. Многие респонденты обращают внимание на значительное сходство белорусского и русского характеров.
По оценкам белорусов, выраженность таких черт национального характера, как духовность, обязательность, коллективизм, аккуратность, религиозность, ум, трудолюбие, сила, доброта и сердечность у белорусов сильнее, чем у украинцев. Предприимчивость, индивидуализм, свободолюбие и агрессивность ярче выражены в национальном характере украинцев, по мнению белорусов. При этом различия также являются статистически значимыми. Это подтверждают результаты контент-анализа свободного описания респондентами отличий белорусского национального характера от украинского. Респонденты отметили также, что белорусов в большей степени отличает щедрость, искренность, бесхитростность.
В сравнении с поляками и литовцами, у белорусов такие черты, как сила, трудо-любие, ум, свободолюбие, аккуратность, выражены сильнее. По таким качествам, как сила, трудолюбие, ум, свободолюбие, аккуратность выявлена статистическая достовер-ность различий с поляками и литовцами, а по патриотизму, верности традициям коллек-тивистичности, обязательности различия не являются статистически достоверными. По такому качеству, как аккуратность достоверность различий существует только с поляка-ми. Однако, по оценкам белорусов, поляки и литовцы религиознее, предприимчивее, аг-рессивнее и в большей степени индивидуалисты (различия являются статистически зна-чимыми).
В сравнении с итальянцами, по мнению респондентов, в белорусском националь-ном характере сильнее выражены трудолюбие, ум, сила, аккуратность, коллективизм, обязательность, духовность, доброта и сердечность. По таким критериям, как трудолю-бие, ум, сила и духовность различия являются статистически значимыми. Однако у итальянцев статистически достоверно ярче проявляются в характере свободолюбие, религиозность, верность традициям, индивидуализм, агрессивность. Данные контент-анализа подтверждают полученные результаты. При этом респонденты в свободном описании дополняют отличия национального характера белорусов от итальянцев такими качествами, как спокойствие, сдержанность, толерантность, скованность.
Анализируя свободное описание респондентами национального характера собст-венной и вышеназванных этнических групп, можно констатировать тот факт, что позитив-ные черты белорусы склонны в большей степени приписывать себе, русским, украинцам и итальянцам. Предпочтение русских и украинцев обусловлено, прежде всего, общими восточнославянскими корнями, историческим прошлым и тем, что среди принимавших участие в исследовании часть респондентов — этнические русские и украинцы, а часть имеют русских и украинцев в качестве родственников. Позитивное отношение белорусов к итальянцам может быть обусловлено высокостатусным положением данной этнической группы (в силу того, что Италия относится к числу высокоразвитых стран), а также позитивным опытом взаимодействия с итальянцами (многие респонденты, либо их дети или родственники побывали в Италии в связи с оздоровлением, учёбой, работой)».
И в заключение снова Юлия Чернявская: «Мы белорусы — люди рассудительные, но это благоразумие нивелирует доброта. Мы слишком сдержанны, но эта сдержанность, у людей необразованных в том числе, оборачивается интеллигентностью. Мы верны и поэтому много страдаем ...
У нас недостаточно идеализма. Пожалуй, наша беда в том, что у нас мало безу-мия. Мы не жертвуем всем. Но, благодаря этому, мы не растворились уже много веков. Все разговоры, что мы не чувствуем себя белорусами, потому что у нас нет интереса к языку и к культуре — не совсем правомерны, совершенные. Конечно, хорошо иметь интерес к языку и к культуре, это необходимо, но, что, мы из-за этого не белорусы — это неправда, это подмена понятий. У нас, как у любого другого народа, есть недостатки, которые переходят в достоинства. И достоинства, которые переходят в недостатки. Скажу честно, с белорусами можно будет иметь дело в будущем…
… Беларус не склонен к тотальным, массовым движениям, особенно радикаль-ным. Беларус не любит идти куда-то с песней по жизни большим строем. Беларус — партизан, потому что он защищает свое место, свою родину: она у него — его хата, хутор, поселок, а там дальше — это уже чужие, не совсем, но все там другое… Защищает свою корову, свою жену. Беларус — это человек, соразмерный месту. В этом плане беларус похож на японца. Это человек, который массово лишен самовыпячивания. Я не хочу сказать, что все русские себя выпячивают. Но ментальная модель — знать свое место и действовать на этом месте должным образом, а не перескакивать через головы и ступеньки, — это, в принципе традиционному беларусу свойственно больше, если судить по фольклору, опять же по сказкам, которыми я занималась. Я занималась социально-бытовыми, а не волшебными, а в них очень много о быте и ментальных моделях».
Так каковы же особенности национального менталитета белорусов с точки зрения этнографов? Если рассматривать его в самом общем плане, то первое, что бросается в гла-за – это его традиционная флуктуация между Востоком и Западом, чему способствует, прежде всего, само геополитическое положение Белоруссии. Вторая черта менталитета белорусского народа – отсутствие у него чувства превосходства перед другими народами, национальной исключительности, что в принципе является достаточно характерным не только так называемым великим нациям, но и некоторым малочисленным народам.
В целом для национального менталитета белорусов веками продолжали оставаться настроения грусти и печали. Особенно это заметно в белорусских народных песнях, при-чем, самых различных регионов республики. Причины тому тяжелая подневольная жизнь, вечная оглядка на более сильных зарубежных соседей, опустошительные войны, наличие крепостного права и т.д. Нельзя также забывать и про геоприродные факторы, ведь предки белорусов жили разбросанно среди лесов и болот. Все это не могло не отразиться на психике. Может быть отсюда и грусть, сдержанность, замкнутость и осто-рожность.
Интересен тот факт, что скорбь у белорусов чужда всякого пессимизма и не приво-дит ни к отчаянию, ни к повышенному количеству самоубийств и т.д. Напротив, это чув-ство представляет некий выход из тяжелого внутреннего напряжения, которое иначе мог-ло бы выразиться каким-либо душевным волнением, как гневом, страхом, упадком духа и т.д. Таким образом, печаль эта имеет свойства некого охранительно чувства, и в этом кро-ется ее высокопсихологическое значение для нравственного здоровья народа.
Возможно отсюда и немногословность белорусов, нелюбовь к обсуждению своих проблем публично, а внутреннее их переживание. Может быть, отсюда и кажущаяся замкнутость белорусов. Однако это не является особенностью национального характера, так как в целом белорусы открыты, бесхитростны, добродушны. Просто для них несвой-ственно высказывать на людях свои эмоции и чувства.
Уникальные природно-географические условия жизни белорусов сформировали синкретичный тип культуры, слитость человека и общества, общества и природы. Ф. Куд-ринский в книге «Белорусы» отмечает, что «характерной чертой для белоруса следует признать его умение сосредоточиться, подолгу останавливаться на наблюдаемом явле-нии. Порою его ум очень широкий по захватам мысли, но природная боязнь ко всему за-ставляет его ум съежиться, обуздать самого себя. Трудно найти на свете человека менее требовательного, чем белорус. Постоянное "себе на уме", обдумывание своего положения, вечные счеты... сделали его чувственным ко всем неожиданностям. Белорус принимает к сердцу неприятности, которые ставят его в тупик. Он не знает русского "авось" ... Белорус всю жизнь повторяет "а зараз"... и никогда не торопится. Он более всего любит покой и обожает праздники. Белорус необыкновенно терпелив». В другом источнике указываются аналогичные типичные для белоруса характеристики: «Белорус отличается бережливостью, почти скупостью, расчетливым ведением хозяйства. На работе отличается выдержкой, мало гармонирующей с его физической хилостью. Белорусы – прекрасные рабочие... Белорус отличается гостеприимством, склонностью к веселью и доверчивостью, ...отсутствием злопамятности».
При отсутствии предприимчивости белорус, однако, отличается сильным развити-ем воображения и впечатлительностью. Он охотно уходит в мир мечтаний, воображения.
Неотъемлемой чертой белорусского менталитета является миролюбие, поклади-стость, толерантность. Белорус – человек незлобивый, незлорадный и немстительный. Ко-гда встречает доброжелательное отношение к себе, всегда отвечает тем же. Если же попы-таться сравнить национальные черты белоруса с другими народами, то здесь один из ру-ководителей Белорусской народной республики, учёный в области экономики, сельского хозяйства, картографии и географии Аркадий Смолич (1891-1938) писал, что белорус «не имеет в характере того риска, открытой и грубой простоты, характерных для московца». Кроме того, «не имеет легкомысленности, светскости и самохвальства, которым так часто отличаются поляки». От евреев же белорусы отличаются меньшей энергичностью, на-стойчивостью, менее развитым умением приспосабливаться к различным обстоятельст-вам.
Еще со времен ВКЛ для белорусов характерны черты толерантности, которые за долгий исторический период еще больше усилились. Толерантность белорусов проявля-лась не только в терпимости, уважении культуры и обычаев соседей, но и в устойчивости к их насильственному воздействию. Белорусам чужд революционизм и политический авантюризм. Они не склонны к радикальным изменениям в своей социальной жизни.
Толерантность белорусов – результат длительного развития. Отсутствие межна-циональной вражды в современной Белоруссии имеет, помимо всего прочего, и исторические корни. Жизнь в условиях полиэтнических государств (ВКЛ, Речь Посполитая, Российская Империя, СССР) научила белорусов отдавать предпочтение общенациональным ценностям и не выставлять этнические интересы.
Отличительной особенностью белорусского национального менталитета является уважение к праву. Белорусы всегда с уважением относились к законам. В подтверждение тому высказывания иностранных граждан, путешествующих по Белоруссии, которые от-мечали, что среди белорусов были редкостью тяжелые преступления против личности и общества.
В подтверждение данного тезиса обратимся к интервью белорусского врача-психиатра и оппозиционера Дмитрия Щегельского, в настоящий момент живущего в США, который в июне 2015-го приехал в Украину — поработать в эвакуационной брига-де, куда в то время ПДМГ им. Пирогова набирало всех, у кого была хоть какая-то медква-лификация, и пять месяцев лечивший людей в зоне боевых действий на Донбасе. По его словам, «многие белорусские националисты считали, что должны повоевать за Украину, будучи уверенными, что русские с высокой степенью вероятности затем пойдут в Бела-русь. Так что если ты в Украине не был, то и разговаривать с тобой нечего».
- Чем украинцы от вас (белорусов) отличаются?
- О! Сильно отличаются.
Если, например, подойти к украинцу и плюнуть ему в лицо, он сразу же выхватит шашку и побежит на тебя. Но если закричать ему: "Стой!", накрыть стол, на него поста-вить графин с водочкой и извиниться, то он присядет, и вы даже можете расстаться с ним друзьями. Он простит на самом деле. Украинцы очень темпераментные, но отходчивые и добрые.
Если же подойти и плюнуть на белоруса, он утрется, улыбнется и ничего вам не сделает. Но в своей памяти поставит галочку и будет помнить об этом годами. И когда вы будете меньше всего этого ожидать, ему представится случай, и он вас пристрелит. Причем так, чтобы никто не догадался, что это сделал именно он. Белорусы весьма терпеливые, спокойные и выдержанные, но на самом деле гораздо более жесткие, чем украинцы. Они очень любят процедуры и порядок, закон.
Это особенность культуры. Национальный характер. Протестные демонстрации в Минске всегда идут по тротуару. Когда загорается красный свет, те, кто идет по пешеходному переходу, останавливаются и ждут. Часть колонны позади них тоже останавливается и ждет. Пока горит красный свет, и едут машины, люди стоят и ждут. В 1999-м, кажется, у нас было последнее большое столкновение с полицией, и митингую-щие бросали в нее апельсинками, которые для этого… покупали.
Я думаю, что украинцы уже давно бы все возбудились, перевернули лотки, а тор-говцы присоединились бы к митингующим. Белорусы же более закрытые и формализо-ванные. Они довольно трудно принимают решения. Мы хорошо дополняем друг друга».
***
В заключение данной темы хочется привести отрывки из замечательных исследо-ваний доктора социологических наук, профессора кафедры культурной антропологии и этнической социологии Санкт-Петербургского государственного университета Зинаиды Васильевны Сикевич. В 2007 г. в журнале «Социальные исследования» (№9) была опуб-ликована статья З.С. Сикевич «Русские, украинцы или белорусы: вместе или врозь?». В России исследование проводилось в 19 субъектах федерации. Опрошено 1064 человек, в Украине – 1200 человек, в Белоруссии – 1225. Кроме того, она написала и относящееся к нашей теме исследование «Социология и психология национальных отношений».
Итак, пойдем по порядку (уточню, что цитата ниже – опрос, проводившийся среди жителей Петербурга. Соответственно, все данные – с их точки зрения).
«Русские.
Во все эпохи русские были народом, особенно акцентуированным на силу и вели-чие своего государства, что подкреплялось социализацией подрастающих поколений. Государство могло называться Российской империей или Советским Союзом, патриотизм оставался не только основной ценностью в отношении русского человека к базовому политическому институту, но и своего рода институциональной нормой.
Вполне естественно то, что в «автопортрете» доминируют достоинства, а не не-достатки, что свидетельствует о положительной направленности этнической самоиден-тификации.
Наиболее заметным является преобладание положительных качеств «национального характера» над отрицательными по рубрике «общий стиль поведения», где пред-ставлены те черты личности, которые в наибольшей степени определяет восприятие человека как индивида в целом.
Русские, прежде всего, добры, доброжелательны и добросердечны. Нельзя не отметить, что это качество русского характера оказывалось доминирующим во всех предыдущих социологических опросах, начиная с середины 90-х гг. Так ли это в реальности? Во всяком случае, таково наше собственное представление о самих себе.
Русских, по мнению опрошенных петербуржцев, отличает открытость, простота, простодушие и даже некоторая наивность, которой мы чуть ли не гордимся, противопос-тавляя себя другим народам более закрытым и хитрым.
Русского человека отличает терпение и такие нравственные качества как порядочность, честность и совестливость.
В числе недостатков – беспечность, недальновидность, непостоянство и склонность к хвастовству. Однако эти недостатки явно пасуют перед многочисленными досто-инствами.
Исключительно позитивные черты отличают межличностную коммуникацию, отно-шение к людям. Русские общительны, гостеприимны, радушны и приветливы. Они способны к состраданию, сочувствию и сопереживанию, стремятся понять другого человека и помочь ему. Русский человек в наших представлениях надежен и верен своим друзьям.
Конечно, этот образ комплиментарен, но, как показывают данные кросс-культурных ис-следований, завышенная самооценка характерна для абсолютно большинства предста-вителей других этнических групп. Автопортрет самокритичен лишь в том случае, если по какой-то причине происходит размывание этнического самосознания и идентичности.
Русских отличают такие волевые качества, как мужество, стойкость и самоотвер-женность вкупе с бесшабашностью, куражом и разгульностью.
Ум и смекалка также относятся к важным качествам этой коллективной фотографии.
В ряду социальных характеристик достоинства доминируют над недостатками в пропорции 2 к 1. Нас отличают коллективизм, сплоченность, солидарность, широта души и патриотизм. Единственные сколько-нибудь значимые недостатки – пьянство, надежда на авось и склонность к халяве.
Единственная рубрика, где отрицательные черты превосходят по численности по-ложительные, – это стиль деятельности. Каждый четвертый участник опроса включил в свой образ «лень» и такие сопутствующие лени характеристики, как необязательность, безалаберность, разгильдяйство, безответственность и наплевательство.
Итак, русский добр, ленив, простодушен, любит выпить и живет в надежде на «авось». Может быть, в этом как раз и выражается его широкая душа?
Украинцы.
В образе украинца так же наиболее многочисленными оказались качества, опре-деляющие общий стиль поведения. Но, если у русского они в основном со знаком «плюс», то у украинца – со знаком «минус». Недостатки преобладают над достоинствами в пропорции 4 к 1.
Конечно, украинцы тоже добры (попутно заметим, что это качество приписывает-ся все трем народам) и открыты, но значительно чаще хитры, готовы обвести вокруг пальца, двуличны и изворотливы. Хитрость участниками опроса явно интер-претировалась, как негативная черта в противоположность русской открытости, наивности и прямоте.
В отличие от щедрого и даже расточительного русского человека украинец скупо-ват, прижимист и расчетлив. Молодые участники опроса называют его жмотом и хапугой.
Зато, в отличие от русского, значительно более трудолюбив, предприимчив, дело-вит, усерден, а поэтому и успешен. Упоминание о лени и безалаберности единичны. Та-ким образом, по стилю деятельности опрошенные петербуржцы явно склонны отдавать преимущество не себе, а своим южным соседям.
В отличие от русского в образе украинца достаточно широко представлены каче-ства, отражающие «самоотношение». Украинцы – самоуверенны, высокомерны, заносчи-вы, отличаются самомнением и снобизмом. Примечательно, что в русском автопортрете эти характеристики, даже положительные, вообще отсутствуют. С нашей точки зрения, это лишний раз свидетельствует о таком свойстве национального менталитета, как груп-повая самоидентификация, т.е. ориентация на «мы», а не на «я», как у того же украинца.
Тем не менее, в своих межличностных отношениях украинец проявляет, хотя и в меньшей степени, чем русский, те же свойства – гостеприимство, обходительность, ду-шевность, отзывчивость и т.п. Хотя довольно много образов (более 5%) содержат и такое явно негативное свойство, выражающееся в отношении к людям, как наглость.
По своим социальным характеристикам, в представлениях участников опроса, ук-раинец скорее плох, чем хорош. Наряду с его домовитостью, музыкальностью и арти-стичностью его, по мнению респондентов, отличают такие качества, как жуликоватость, жлобство и нетерпимость. Характерно, что в этом ряду ассоциаций явно превалируют образы «на злобу дня» – сепаратисты, ненавидят русских, затуманены США, воруют газ и т.п. Примечательно обвинение нескольких участников опроса в позиции «и нашим, и вашим».
Итак, украинец хитер, трудолюбив и хлебосолен, но, к сожалению, нас не любит.
Белорусы.
Образ белоруса в ассоциативных представлениях петербуржцев близок к идеальному. Достоинства превышают недостатки почти в два с половиной раза. Нельзя не отметить, что по соотношению положительных и отрицательных характеристик белорус превосходит даже русского, хотя, как мы отмечали ранее, автопортрет своего народа также в целом позитивный.
Следующая примечательная особенность, которая при анализе ответов сразу бросается в глаза, это то, что белорус значительно более похож по своему характеру и поведению на русского, чем украинец. Об этом говорит то, что большинство ассоциаций по этим двум народам совпадают.
Как и русский, белорус – человек добрый, добродушный, незлобливый, открытый и искренний. Его отличает непосредственность и скромность. Что касается последнего качества, то оно характерно именно для белоруса, а не русского или украинца.
Нравственные качества, такие как честность, порядочность и справедливость вы-ражены в «национальном характере» белорусов даже сильнее, чем у русских. В числе недостатков фигурирует чрезмерная степень скромности – смирение, покорность и не-прихотливость.
Белорусы являются полной противоположностью русским только по стилю дея-тельности. Они, в отличие от нас, трудолюбивы. Это свойство народа упомянул каждый четвертый из числа опрошенных петербуржцев. Для них характерны работоспособность, организованность, дисциплинированность и хозяйственность. Это – настоящие работяги и труженики.
В отношении к людям они проявляют сходные с русскими черты – гостеприимст-во, хлебосольство, доверчивость, заботливость и чуткость. Они милосердны, от-зывчивы и способны к взаимовыручке.
Несколько хуже выглядят белорусы по своим волевым качествам. В отличие от более активных и энергичных украинцев и русских, они – люди пассивные, вялые, сла-бые, боязливые, осторожные и запуганные.
Примечательно, что и в социальных характеристиках этого народа проступают те же самые черты – зажатость, послушание, податливость властям, забитость и т.п. Однако в целом в своем социальном поведении, по мнению петербуржцев, белорус – пример не только для своих южных, но и северных соседей. Белорусы сплочены и терпимы, они любят свою страну, верны президенту, обладают национальной гордостью. Примечательно, что только в отношении этого народа респонденты упоминают такое ка-чество как законопослушание.
Итак, белорус трудолюбив, добросовестен в своей работе, он – человек честный и прямой, хотя излишне покорный и пассивный».
В последнем опросе было представлено мнение обычных людей (жителей Петер-бурга, возможно, даже представителей разных национальностей, проживающих в этом городе, поскольку при опросе никто в их паспорта не заглядывал) о том, что собой пред-ставляют герои этой книги – трехголовый… простите, триединый народ, или все же нет. Миф это или реальность.
А вы, читатель, думайте сами, решайте сами…
Триединый народ миф или реальность?
© Copyright: Виктор Юнак, 2020
Свидетельство о публикации №220072101794
Свидетельство о публикации №220072101794
Рецензии