6. Из-за дерева

Рассыпанный сахар и пролитое молоко не могут привести к сказочному дню. Особенно, если сахар - тонкие, прозрачные и острые льдинки, а пролитое молоко - снег повсюду.
Зима вокруг  монастыря выла вьюгами, пытаясь забраться через маленькие, ромбовидные окошки. В комнатах застыл мёрзлый воздух. Отопления не хватало - помещения слишком большие. Душа нежна, но  сильна.

Собаки вьются вокруг высоченного забора в поисках еды. Из окон третьего этажа хорошо просматривается  прилегающая территория до забора и свобода за ним.
Девочки иногда убегали за забор и танцевали прямо у ворот, в ночных платьях. Движения их заставили бы любого хореографа накрыть ладонями глаза и зашагать прочь. Глупые - такой холод!

Но у них случались талантливые проблески… на баскетболе. Передвигаясь на длинных ногах, они летали от одного кольца к другому, расталкивая своих лучших подруг  локтями.

Я преуспевала в футболе, в качестве нападающей. Бегала быстрее, обводила проворнее и забивала по восемь мячей. Зимний футбол. Интересно, что все остальные девочки в моей команде  терпеть меня не могли и закатывали глаза каждый раз, когда, послушный и довольно тяжёлый мяч, оказывался у моих ног. А это происходило чаще всего.

За тем, как мы играли, следили мальчишки, которые учились в обычной городской школе, но однажды открыли для себя забор вокруг нашей школы. Сидели на нём и хлопали в ладоши, когда  я забивала голы. Эти парнишки не знали меня, но даже издалека хорошо относились ко мне. Теперь я могла убедиться в том, что могу нравиться. А девчонки просто сговорились против меня.

Чем? Чем я так отталкивала их? Почему меня не записали в обычную школу, где я могла учиться, к примеру, среди тех же самых мальчиков? Тем более что  обучение в простой городской школе  - бесплатное.
Иногда мне сложно понять папу. То он экономит на мелочах, то оплачивает  обучение с людьми, среди которых находиться крайне неприятно. Но я  сильная и должна была выстоять.

Приходилось засыпать позже всех и вставать раньше, чтобы не обнаружить в своей кровати мёртвых птиц, ароматизированный кисель или обычный канцелярский клей. За порчу постельных принадлежностей наказывали меня, - требовали писать сочинения: «Как стать настоящей леди?», «Как научиться   дружить?» и самое интересное ;  «Как не выдумывать то, чего не существует и, в конце концов,  вести себя правильно?»

Все эти «как» отнимали у меня, - то драгоценное время, которое я могла с удовольствием подарить этому дневнику. Среди учителей только двое понимали меня и те были мужчинами. Один - учитель литературы и правописания, другой - учитель музыки.

Литератор научил меня правильно вести конспект в тетрадях с разлинованными полями и писать, когда пожелаю. «На полях важно всегда  записывать свои мысли. Даже если они не касаются темы урока. Мысли - главное богатство человека» - однажды сказал он.

Он необыкновенно вёл урок. Начиная с цитаты писателя, мыслителя или художника он весь светился и всегда смотрел на меня, будто складывал материал урока в мою голову.  Ему это удавалось. Я видела, как он уважает и ценит моё творчество.
«Если в микросреде есть хотя бы один творческий человек,  - это уже счастье» - говорил он и широко раскрывал глаза, точно в них залетал сквозняк. Казалось, он часто беседовал сам с собой, при этом не произносил ни слова. Я понимала его, а он понимал меня. Удивительно, но если он видел, как я записываю, - выдуманные  мной, поэтические строчки, ; он позволял это делать, зная, что на фоне своих стихотворных выдумок я слушаю внимательно и серьёзно.

Ему было около семидесяти лет, и он всю жизнь посвятил обучению. Работал во всех школах города и принимал устные экзамены после того, как проверял и оценивал конспекты.

На  литературе мне доставались самые интересные сообщения о жизни Д.  Родари, Г.  Галилея, Г. Х. Андерсена. Когда отвечала,  смотрела на портрет Шекспира, представляя, как великий драматург кивнет или улыбнётся мне.

Учитель музыки - высокий, долговязый мужчина лет пятидесяти. Он слушал мою игру на фортепиано, застывая в своём кресле, точно живая, рождественская иллюстрация  за окном.

Как-то раз он спросил меня, как я так тонко чувствую оттенки в сонате Гайдна. Объяснила, - когда играю, чувствую, что у каждого звука своё цветовое пятно и, соединяясь в огромное, живописное полотно, звуки образуют пространственное чудо. Оно есть для меня в любом произведении.
 
Цветовой окрас становится ярче или бледнее, в зависимости от нажатия клавиши.
Я смотрела в ноты, а параллельно воспринимала, свой появляющийся, музыкально - цветовой спектр, который радовал меня воистину благородными сочетаниями.

Думаю, если бы каждый играющий на каком-либо инструменте, видел то, что видела я, = чаще замечал бы красоту вокруг и понимал бесценность природы. Так я превращала музыку в живопись  не умея рисовать.

В моём личном уголке, где я спала, думала, читала, готовила уроки, обитала светлая цветовая гамма. Три белых цвета самых разных оттенков: белый - изящный, полубледный с тонким тоном. На полотне такого цвета может смотреться что-нибудь холодного оттенка: клубок бледно-голубых ниток, кусок застывшего льда…

Второй белый  - светлый, нежный, настоящий, честный. Цвет постельного белья на фоне золотого солнца. Такой тон меланхоличный, но мотивирующий на хорошее настроение  и  надежды, которых во мне всегда, как пчёл в улье.

Третий белый цвет  - самый дорогой, но мрачный: чистый, потусторонний. Звонкое молчание. Снежная тяжесть портьеры. Далёкий и звёздный, оживающий при луне, сплетающей свои сети. Это цвет рубашки привидения. Рукава, скрывающие кисти рук. Длина, скрывающая ноги. Лицо - парафиновое, новое. Восковая шея, а улыбка живая. И тишина, тишина, проходящая сквозь темноту и проявляющимся белым светом - светом Ивовой веточки.

Среди зимы неожиданно поднялась температура, небесный купол накрыли мрачные тучи, на город напала буря: штормовой ветер, ледяной дождь, ранняя  темнота, поздняя тишина.

Я шла к дубу. Его ветви клонились к главному входу. Мне хотелось обнять дерево и рассказать дубу о краже. Сегодня утром из моей сумки пропал мобильный  телефон, и теперь я не могла позвонить крёстному и поблагодарить его за три великолепных платья, которые он прислал мне из Петербурга. Слава небесам, я оставила их дома - здесь бы они существовать не могли. Телефон украден. А с ним  - черновики с миниатюрами. Я не могла поделиться своей печалью. Воспитательница бы сказала, что я сама виновата, - не уследила за своими вещами. А учителя… их в это время уже не было. Да и разве могут они поговорить с «дьявольскими» девочками, - как я их про себя называла, - чтобы они отдали ворованное и признались?

Но я могла поведать об этом дубу,  - одному из двух дубов, - охраняющих энергетику монастыря.
Бежала к дереву прямо в тапочках. На улице тепло, но я всё равно накинула тёплое зимнее пальто. Волосы развевались на гудящем ветру, точно ужи.
Погоду будто создали  злые силы. Вокруг неожиданно всё погасло, точно наверху кто-то задул самую толстую свечу. Ветер выл, как собака у дома покойника.
Этот шторм приподнимал меня над тающим снегом, теребил незастёгнутое  пальто. Взмывал куда-то вверх, - так далеко, куда не дотянуться взглядом сквозь бурю.
Я торопилась и плакала. Так горько, что дышала ртом. Из-за ветра дыхание сбивалось, и от воздуха, попадающего внутрь, пекло в горле.

Вой. Злорадный вой ветров, которые танцевали  надо мной, смеясь, взявшись за руки. Бежать сквозь поднявшийся слоистый ветер стало невозможно, и я шла, закрывая лицо руками, защищаясь, пока дуб не предстал передо мной. Я чувствовала себя маленьким цветком, по сравнению с ним.
Ему точно больше ста лет. Уверена в этом, как в том, что от бури, все мои длинные волосы уложились в растрёпанное гнездо.

Прислонила к шершавой коре дерева ладони и обняла его. Мне всегда говорили, что я никогда не смогу объять необъятное, теперь я обнимала необъятное.
«Здравствуй! - говорила я, плача. - Видишь, я с тобой… Слышишь моё сердце? Оно бьётся вместе с твоим сердцем. Ты такой лохматый… из-за ветвей.  - Я взглянула вверх, на ветви и вновь заплакала.  - У меня украли телефон и альбом для миниатюр. Теперь  не смогу позвонить крёстному и поговорить с ним… он чудесный человек! Он тот, кто понимает меня. - Шёл ледяной дождь. Я стряхнула с пальто воду и вытерла слёзы ладонями. - До выпускного осталось полугодие. Всего шесть месяцев и ворота закроются за мной.  - Я пригладила спутанные волосы. - Пожалуй, мне будет не хватать тебя, второго дуба, пары учителей, библиотеки и статуи… я уйду из стен школы и больше не увижу этих девочек, их поступков; не услышу их насмешек…»

Далее мне как будто что-то послышалось, словно кто-то пытался заговорить со мной, но не мог. Стало жутко. Возможно, это ветер. Всего лишь ветер. Тогда я подумала именно так. Мне стало стыдно за слёзы. Опять этот звук - не звук, но трепет, шорох, всплеск, щебет. Необъяснимый говор молчаливого сквозь бурю. Перед глазами, где-то внутри меня, возникла картинка и исчезла. Вновь возникла – здесь, в пугающей темноте, сквозь маленькие стёклышки дождя, падающие с небес, - я видела картинку внутри себя  и не понимала, что вижу. Так я видела впервые. По-другому.
Я закрыла глаза и, почувствовав, что сейчас перед моим внутренним зрением появится что-то, я увидела более чётко, но, увы, лишь формы - прямоугольники, проплывающие в такой тьме, какой не может быть даже на самом деле. Закрыв глаза вновь, я ничего не увидела, но услышала шорох. Явный шорох. За деревом. Мне стало страшно, и я отпрянула от дуба, пугаясь, что кто-нибудь из учениц, мог спрятаться там и подслушать меня.

Я убрала руки от ствола дуба, и тут из-за него вышло привидение. Белое. Широкие плечи. Рубашка на мелких пуговицах, застёгнутая до самого ворота. Штаны. Широкие штаны и голова с лицом несколько размытым, чтобы я могла разглядеть отдельные черты.

Я застыла. Молчала. Пишут, что с призраками можно заговорить. Какое там! Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами, ни губами. Сказать что-нибудь - не значит, защититься. Вцепилась пальцами одной руки в запястье другой.
Не видела лица в его голове, потому что не могла смотреть на голову. Шеи не было. Лишь плечи - широкие, полуквадратные плечи.  И они, как весь силуэт смотрели на меня.

Если до этого дня я чувствовала страх, то я ошибалась. Чувствовала себя обессиленной от ужаса перед тем, кто застыл, смотрел на меня всем собой.
Наша встреча длилась несколько мгновений. Я боялась, а привидение не двигалось с места. Я молила, чтобы оно исчезло, оно не исчезало. Неожиданно, я взяла себя в руки и решилась заговорить с ним. Сколько раз мы разговаривали с Ивовой веточкой, и мне не было страшно. Вдруг призрак мне хочет что-то сказать? Я шагнула вперёд, заставив левую ногу сдвинуться чуть дальше правой и остановилась. Хотела дотронуться до дерева, но почему-то не могла. Самым странным образом, среди зимы загрохотал гром и в дерево  около меня, - в мой любимый дуб, который только что слушал мои слова, - ударила молния.

Я упала на спину. Прямо под ноги привидению, которое продолжало молчать.