Снежная песнь

«И как я пойду в такую пургу?» – раздосадовано думал Павел, стоя у окна и глядя на резко испортившуюся погоду. Ещё совсем недавно за окном падал мягкий, лёгкий снежок, а небо вполне себе уверенно освещал молодой месяц; теперь же на дворе бушевала такая пурга, что не было видно ни зги. По счастью, идти до дома, в котором его новые соседи уже начали бурно отмечать новоселье, было совсем недолго. Стоило лишь выйти за околицу, пересечь соседнюю улицу, да перейти пешком небольшой заброшенный участок поля, разделявший их дома.

«Ну, даже с учётом метели и крайне плохой видимости дорогу-то я хорошо знаю. Вон, когда в том доме Поликарповы жили, я часто к них хаживал, бывало, и ни разу не заблудился. А эти, новенькие, что дом у них купили, вроде славные ребята, авось подружимся, в гости друг к другу ходить будем и дальше…»

 – Ой, да знаю я, зачем ты туда намылился на ночь глядя – не скрывая своего раздражения выпалила Мария, Павлова жена, которая в этот самый момент сидела у приоткрытой печной дверцы и тихо ткала коврик при свете нескольких свечей. – Где грядёт попойка, там ты у нас первым гостем числишься! Где тебе налить готовы, так ты с теми уже и дружбу завести готов, хотя и людей-то самих не знаешь. Хорошее дело – пересеклись один раз, ввечеру поговорили о чём-то пустом да несущественном возле наших ворот, так уже и на новоселье приглашают! А ты и рад напиться с незнакомыми тебе мужиками да на баб их разгорячённых поглазеть!

– Ой, много ты в этом понимаешь, жена. Я за компанией туда иду, ради веселья, ради застольных разговоров, да чтоб соседей наших новых узнать как следует, в конце-то концов! С Поликарповыми же хорошо дружили, а теперь и в гости-то сходить не к кому: полдеревни вымерло, половина разъехались кто куда, да в основном в город рванули все… Ты бы вот тоже со мной сходила, развеялась.

– Вот мне больше делать нечего на ночь глядя, как только ваши пьяные рожи разглядывать, да бредовые разговоры выслушивать! – фыркнула Мария и отвернулась к печке.

– Тьфу ты, дура-баба! – рассердившись и окончательно потеряв терпение, выпалил Павел, – ни сама радоваться не умеешь, так ещё и другим всё настроение вечно испортишь!

– Стой! - вдруг окликнула Мария уже надевающего на себя тулуп и направляющегося к дверям Павла. В голосе её прозвучали нотки встревоженности. – Ты только через покойничье поле не ходи, особенно нетрезвым. Там прошлой зимой много человек насмерть замёрзло. Особенно пьяных мужиков полегла уйма. Одного достать оттуда успели, полуживого, обмороженного, так он в бреду все шептал, что нечистый живёт на поле том, губит запоздавших путников. И про песню говорил какую-то, что мол, все умершие на поле том встают и поют снежную колыбельную, от которой невозможно не уснуть…

– Так оно и понятно, что выпил лишнего человек, вот и примерещилось ему чёрти что в звуке метели. Да и в снег он упал из-за того, что перебрал сильно. Ну, я-то до такого состояния никогда не напиваюсь, да и закуски обещали выложить на славу, так что тут ты за меня не бойся! – мгновенно подобрев от мысли, что жена способна так искреннее за него переживать, ответил Павел, – я ведь и засиживаться у них долго не буду, до полуночи-то точно вернусь!

И, уже в воротах крепко обняв Марию на прощание, Павел двинулся в путь.

***
Попойка у новых хозяев бывшего Поликарповского дома действительно удалась на славу. Стол буквально кишел всевозможными яствами, которых и представить-то сложно себе было, а алкоголь был всех сортов и видов, будто в честь праздника новосёлы вынесли абсолютно всё, что было у них в винном погребке. За столом пели разудалые песни, весело заливалась гармонь, а нестройный хор поющих придавал атмосфере дома какой-то особенный, неповторимый уют.

Ближе к полуночи Павел вдруг вспомнил о Марусе, своей жинке, и начал было собираться домой, несмотря на то, что метель и пурга ничуть не стихли.

– Остались бы у нас, панове, переночевали бы на палатях или на печи, – вальяжным и проникновенным голосом предложила хозяйка дома, – куда ж вы в такую стужу?

– Та ни, ведь я жинке своей обещал дома быть не позже полуночи. Волнуется она за меня, да и бранится сильно, коли вовремя не прихожу. А что до метели – так ведь дошёл же я как-то до вас, и быстро ведь дошёл, и с пути не сбился. А дошёл быстро ещё и потому, что не в обход пошёл, через соседнюю улицу, а прямиком через покойничье поле, которым меня все пугали, да только ничего там со мной не случилось.

При словосочетании «покойничье поле» все присутствующие разом замолчали и заметно напряглись. Наступило мгновение неловкой тишины.

Наконец один из стариков, седой как лунь, но с пышной, окладистой бородой, промолвил:

 – Ты, главное, когда через поле домой пойдёшь, то ничьих песен не слушай. Просто уши закрой и всё. И спать ни за что не ложись. А то как ляжешь – то так и не встанешь больше.

– Да уж спать-то я там точно не лягу, – немного смутившись, ответил Павел, – что уж я, совсем с головой не дружен?

После чего, ещё раз поблагодарив гостеприимных хозяев, он натянул на себя свой старый овечий тулупчик и двинулся из дома прочь, навстречу метели.

***
В этот раз дорога уже не казалась такой лёгкой и простой. Ураганный ветер буквально сшибал припозднившегося гостя с ног, а ледяная крошка больно царапала лицо. Павлу на миг показалось, что холод и стужа достигли своего апогея, и хуже погоды в жизни он отродясь не встречал.

«А может, вернуться? – украдкой подумал он, – ведь предлагали же остаться. Да только неловко как-то стеснять их. К тому же, они, подикась, спать легли все там уже».

Обернувшись назад, Павел действительно увидел сквозь завесу снежной пурги, как гаснут одна за другой свечи в окнах разных комнат соседского дома. Кое-где слабый огонёк ещё теплился, но вот-вот был готов потухнуть, задутый одним из хозяев.
«Нет, надо домой идти, жена ждёт. Не такое уж тут большое расстояние».

И он продолжил идти, с каждой минутой всё сильнее ощущая, как закоченевают и руки, и ноги. Пробираться сквозь бурю становилось тяжелее, тяжело было даже дышать, настолько холодным был воздух. Казалось, вот-вот его лёгкие вздохнут в последний раз, после чего слипнутся намертво, превратившись внутри в ледяную корку.

«Надо повернуть назад, – в панике подумал Павел, – мне нужно срочно повернуть назад. Плевать, что уже спят, плевать… Я не смогу дойти до дома»

И он обернулся, надеясь увидеть хотя бы последний свет лучинки из далекого окна.
Но света не было.

Более того, в том месте, откуда только что вышел Павел, не было никакого дома. Просто не было, будто никогда в жизни и не существовало. Лишь одна белая снежная пустошь царила вокруг.

Внезапно Павел услышал – сначала тихий и будто бы жалостливый - голосок в вое метели. Затем голос всё нарастал, становился громче, начал сливаться с другими голосами… Со временем Павел даже начал различать слова. Несомненно, это была песня – чётко слаженная и  ритмичная:

«…Усни под звуки голоса метели колыбельной,
Взойдёшь весною колосом ты из могилы белой,
Усни под песню нежную, под ласковую самую,
Могилу твою снежную накроет белым саваном,
Снег мягче пуха райского, ляг тихо и спокойненько.
Усни под песню: ласково поют тебе покойники…»

Песня повторялась и повторялась раз за разом, и даже когда Павел закрыл уши, чтоб не слышать её, он вдруг осознал, что она играет у него в голове, в глубине самого его мозга.

Сначала он упал на колени. Потом растянулся в полный рост. Потом он почувствовал под собой свою родную, домашнюю перину и, ухватившись за край стёганного одеяла, накрылся с головой, пытаясь согреться. Ему действительно резко стало тепло.

– Опять нажрался, скотина, – послышался под боком недовольный голос Марии, – завтра болеть будешь весь день. А кто у матери старый прохудившийся пол дома перекроет? Кто отцу крышу крыть помогать будет?

– Да помогу я Маш, дай поспать только. Так тяжело добирался, аж жуть. Мне бы только поспать немножечко, мать, да и встану я…

И Павел спокойно и тихо заснул, хотя в процессе отхода в мир дрёмы ещё успел на мгновение вспомнить, что ни отца, ни матери у него нет. Он осиротел много лет тому назад.

***
– Очнулся кажись, болезный.

– Да вы налейте ему ещё чаю горячего, да водки туда плесните – мигом в себя придёт.

Павел лежал с закрытыми глазами и тщетно пытался их открыть, будто из-за слабости не мог пошевелить даже собственными веками. Голоса, которые он слышал вокруг себя, несомненно принадлежали его вчерашним товарищам по застолью, с которыми он днём ранее так хорошо проводил время.

– Воды… – наконец слабо прошептал он, и чьи-то руки приподняли его голову, поднеся к губам крынку с водой.

-Ты скоро придёшь в себя, – заключил старик с пышной, окладистой бородой, давший вчера совет не слушать ничьих песен, – все через это проходят.

Ну да, все когда-нибудь отмораживаются, простужаются и болеют, – слабо улыбнулся Павел, – на то мы и люди.

Старик в ответ лишь понимающе кивнул.

***
Прошло уже более трёх суток, и Павел по-настоящему твёрдо стоял на ногах, чувствуя себя совершенно здоровым и окрепшим.Каждый раз он порывался уйти из дома, но всякий раз, открыв дверь, видел перед собой не просто метель, а огромное белое сияющее полотно, непрекращающийся хаотичный вихрь. По степени матовости он напоминал даже не туман – нет, он был густым и насыщенным, словно свежее сцеженное коровье молоко, и от того абсолютно лишал всё окружающее хоть какой-то малейшей видимости. Соседи-новосёлы и их гости, однако, ничуть не были удивлены данному погодному явлению и продолжали делать всё то же, что и всегда, а именно: есть, пить, гулять, танцевать, играть в карты и петь под гармонь. С каждым днём Павел понимал их всё меньше и всё больше от них отдалялся. У новоиспечённых хозяев что, нет своих собственных домашних дел?! У приглашённых гостей что, нет собственных домов и им некуда пойти? Почему никого не волнует отсутствие видимости и почему никто не хочет выбраться отсюда?!

Будто прочитав его мысли, старик с окладистой бородой, до того сидевший у окна особняком, не принимая участия в развлечениях других, вдруг встал и подошёл к Павлу и положил ему руку на плечо.

– Сядь со мной у окна. Поговорить мне с тобой надо, Павлуш.

Павел послушно повиновался и сел к окну, в котором причудливый хаотичный вихрь напоминал по виду то ли взбиваемое до сливок молоко в кадке, а то ли быстро перемешивающуюся ловкими и прыткими руками муку.

– Снежно сегодня, правда, – начал было старик с грустной и уставшей улыбкой, – и так будет завтра, и послезавтра, и через полгода, и через год…

– Что ты имеешь в виду? – настороженно переспросил Павел.

Вместо ответа старик молча закрыл глаза и тихо-тихо, будто жалобно, запел:

«…Усни под звуки голоса метели колыбельной,
Взойдёшь весною колосом ты из могилы белой,
Усни под песню нежную, под ласковую самую…»

Павел резко соскочил со стула и попятился назад, по направлению к двери. Все присутствующие в хате притихли и обратили на него свои взоры.

– Вы и есть те самые покойники! - почти крича, выпалил Павел, – Вы заманиваете к себе живых людей, спаиваете их, а потом, отпустив зимой в стужу, усыпляете мёртвыми песнями, чтобы утащить к себе в логово!

– Не мы поём эти песни, Павлуша, – всё с той же грустной улыбкой добавил старик, – не мы, а бесы. Мы – такие же жертвы, как и ты. Я замёрз на покойничьем поле ещё пять лет тому назад, наслушавшись их песен, так и оказался здесь.

– А я здесь уже три года мыкаюсь, – отозвалась «хозяйка-новосёлка». Но ничего, привыкла уже за всё это время. Пошла, значит, бельё на речку полоскать однажды, да так и осталась в степи заснеженной вместе с тем бельём-то.

-А как же Поликарповы? Ведь жили же они как-то в этом доме и нормально, я вам скажу, жили!– не унимался Павел.

– Да не было никаких Поликарповых. Под их видом черти зазывали к себе людей, охочих до веселья, разврата, азартных игр, а также  любителей всевозможных дармовых попоек. Каждый раз, когда в их дом приходили новые люди, наши души становились невидимыми, и мы никак не могли предупредить никого. Так они знакомились со всеми, проверяли, кто более всех склонен ко всевозможным грехам, кто поста не чтит, кто креста не носит, а кто и без бутылки жить не может. А уж коли бес тебя сам сюда в пургу и метель завёл «на праздник» – то всё, пиши пропало. Живым отсюда до собственного дома так никто и не добрался пока.

Сами Поликарповы отсюда, впрочем, и вправду недавно съехали, если считать их повышение по иерархии в аду достойной сменой места жительства. Теперь за зимний сбор новых грешных душ отвечает молодняк – мелкие чертенята, может, даже детки «Поликарповские», кто ж их разберёт.

– И что же теперь делать? – растерянно спросил Павел, обессилено соскользнув на стул.

–Ничего тут уже не поделаешь. – вздохнул старик. – Каждый год на «новоселье» под видом «хозяина» очередная нечисть заманивает в проклятый дом очередного грешника, а мы его тут встречаем, как нового члена семьи. Тут у нас не ад, конечно, но что-то вроде чистилища. Из дома выхода нет – лишь только обратно в дом, и никуда больше. Эта стужа за окном – Абсолютное Ничто, Лета, Небытиё…

– Есть ли шанс, что Бог когда-нибудь наконец простит нас и мы перестанем быть узниками этого дома? – с надеждой спросил Павел.

– Проще при жизни было перестать быть узниками своих страстей, нежели после смерти пытаться вымолить себе местечко в раю. – усмехнулся старик.

–Я всё-таки попробую, – с уверенностью сказал Павел и опустился на колени в углу, принявшись усердно молиться. Впервые его молитвы были искренними и горячими, а не дежурными заученными фразами для похода в храм на Пасху и Рождество. Он каялся в своих грехах, клялся больше никогда не пить и, более всего, просил освободить остальные души из плена поликарповского дома. Внезапно Павел почувствовал, что всё тело его обмякает, делается каким-то ватным и совершенно перестаёт его слушаться. Едва успев в последний раз осенить себя крестным знаменем, он упал с колен навзничь, как подкошенный, и погрузился в глубокий, смазанный сон.

***
– Очнулся кажись, болезный.

– Да вы налейте ему ещё чаю горячего, да водки туда плесните – мигом в себя придёт.

Услышав знакомый диалог, на это раз Павел резко распахнул глаза и начал испуганно метаться на кровати, пытаясь осмотреть тускло освещённую комнату, в которой он теперь лежал. Несомненно, этот дом принадлежал ему, а у его кровати сидела уставшая, заплаканная жена.

– Прости меня, Маш… – начал было Павел.

– Говорила же, не ходи никуда, не пей ни с кем, так нет же – напился до чёртиков, скотина, упал в сугроб да чуть насмерть не замёрз! Говорила же, дурень, люди там на поле умирают, одна баба пошла бельё полоскать три года назад на речку, вот  ведь так её и нашли с полной корзиной белья – всю синюю, заледеневшую. Плохие там места.

– Да на новоселье сходить хотел в бывший дом Поликарповых…

– Так съехали Поликарповы давно отсель, а дом – как мне люди сказали сегодня, заброшенный теперь стоит, и никакие новосёлы туда не въезжали сроду! А ну признавайся, с кем пил и где? Или в доме пустом один сел и втихаря единолично водки нажрался?!

– Эх, Марусь, – дрожащим голосом проговорил Павел. Глаза его при этом мгновенно увлажнились слезами, – не буду я больше водку пить. Ни с кем. Никогда. Вот те крест. Напился я её до самого конца дней своих, ну ей Богу же.

Видя явные изменения в настроении и поведении мужа, Мария перестала расспрашивать его о чём-либо, нежно погладила по горячему лбу и просто молча легла рядом.

– Слушай, Марусь, - кое-как собравшись с силами, вновь заговорил Павел, - а ты случайно никаких разговоров возле моей постели не слышала сегодня? И люди другие случайно не заходили?

- Бог с тобой, Павлуша, это ты бредишь всё. Не было здесь никого. Разве что земской лекарь заходил тебя попроведовать, лекарство оставить, да и то с утра-то.
 
-А, ничего, показалось, видимо. Своих ангелов-хранителей услышал, наверное. - прошептал Павел, уже проваливаясь обратно в царство Морфея.

***
Павел выполнил все свои клятвы – он никогда в жизни больше не пил и не обижал свою Марусю даже случайно оброненным дурным словом. В храм по воскресным дням стал ходить не «из-под палки», а просто по зову души. И каждый раз, когда он ставил свечи за упокой всем погибшим на покойничьем поле, его вдруг наполняло чувство невероятной благости, будто некий таинственный свет пролился у него на сердце. Глядя на небеса, он снова и снова думал о чём-то своем и всегда улыбался. Павел был почти уверен, что всё, о чём он так страстно молился той страшной ночью, всё-таки сбылось.

***
«Поликарповский дом» всё также одиноко стоит посреди деревни, зияя своими пустыми, будто выеденными пожарищем, окнами-глазницами; и с какой стороны не пойдёшь – везде до него рукой подать. Нужно только поле перейти. И лучше зимой. И лучше в стужу. И лучше, если тебя перед этим пригласили как-нибудь вечерком на новоселье.

И будет тебе счастье в это доме – и девки развратные, и водка, и азартные игры, и сквернословие, и чревоугодие.

А то ведь дурное дело-то - оно не хитрое.
 
Ты, главное, песнь снежную на обратной дороге не слушай. Мало ли, о чём там поёт метель, и сколько ещё душ нужно новых собрать, чтоб заселить отныне пустующий, неухоженный бесовский особняк.

Словом, ты там поосторожнее. Второй шанс даётся не каждому.

И ангелов хранителей на всех
может не хватить.

21 июля 2020-07-21